Я иду на свет (джен)

Никто не видел истинную суть Эйджи. Только я. Нет, я сейчас не вспоминаю нашей с ней жизни на улицах Лондона, после того, как мать и отец скончавшись, оставили нас. Хотя повод вспомнить все-таки есть. Ведь это Эйджи зарезала двух шлюх и сутенера, которые пытались затащить нас в бордель. Ей было шестнадцать лет, между прочим, и она хладнокровно воткнула половину разбитой бутылки в живот сутенера, что покормил нас, и провернула. А затем поочередно ударила медным чайником по голове обеих проституток, когда они попытались заголосить, а после нашла нож поострее и перерезала им вены на запястьях. Только за то, что сутенер той шлюхи посмел схватить её за зад. Будто у нас были какие-то другие перспективы, и на улице стояла целая очередь из желающих взять нас на работу швей, вязальщиц или богатеев, которым ну очень нужна была служанка. Именно Эйджи, развозя слезы и сопли по лицу, в ночь после того, как это случилось, созналась, что наш дядя её совратил. Что, мол, она до смерти боится, что это с ней случится снова. Как будто это оправдывает хоть каплю пролитой ей крови. Между прочим описала она эти акты совращения с бесстыдной подробностью. Видимо, это из-за её ханжества дядя вышвырнул нас из родительского дома. Даже удивительно, что он выбрал её, а не меня. Ведь мы были чертовыми близнецами, у нас даже родинки появлялись одинаково, будто дьявол развлекался, нарочито симметрично расставляя на нас свои отметины.

А потом эта стерва повесилась и оставила меня одну. Долго ли может выжить в Лондоне девчонка, которая и воровать-то толком не умеет? Да меня даже в бордели не брали, будто знали, что устроила моя психованная сестрица. Будто кто-то видел и рассказал. Хотя наверняка видел и рассказал, свидетели в нищих кварталах есть всегда, ведь там куда больше жителей, чем в богатых районах.

Так и околела я, и даже в бессмертии я не смогла избавиться от своей мерзкой сестрицы. Она была тут. И что самое забавное, её тут мнили то ли не святой, то ли блаженной, потому что эта дура смогла вымолить снисхождение для девятнадцати самых конченных отморозков, какие только были на Горящих Полях. Как выбирала тех, кто соревновался своими счетами с сатаной. И возилась с ними. А все только умилялись её трудоспособности и вере даже в самых безнадежных, хотя её место было в аду только за то, что она для меня сделала.

Да, я украла из Чистилища рапиру Артура Пейтона, как только узнала её влияние на бессмертные сущности. Я спрятала её так далеко и так глубоко в человеческом мире, как только смогла. Да на одной только лжи об этом воровстве я увеличила свой кредитный счет едва ли не больше, чем самим воровством.

Да, я грешила, ведомая одной только целью — затащить мою сестру в ад. Ведь она же не могла перестать быть лживой святошей, она же не могла не поручиться за меня, и она поручилась! Она вела со мной эти свои душеспасительные беседы, а за то, что по её вине моя жизнь кончилась так скоро, даже не думала просить прощения. Да что уж греха таить, она будто и забыла, что я её сестра. Этим своим девятнадцати отморозкам уделяла все свое время, будто и не было в её жизни никого важней. Хотя да, я не буду заниматься самообманом — в её жизни действительно не было никого важней её прирученных исчадий ада, которые даже в верхнем слое Чистилища ходили и облизывались на всех мимопроходящих.

И я справилась. Я дождалась апостольского суда, я дождалась момента, когда на спине моей сестре выжгли черный крест. Пусть я тоже отправлялась в ад, это была благая жертва.

Знаете ли вы, что такое ад? О, да, девятнадцать придурков, что явились сегодня на этот суд, знают. Помнят эту абсолютную душную тьму, заключенную в недрах Чистилища, в которой есть только голод, твои зубы и зубы всех тех неудачников, кто отсюда еще не вырвался. Знаете ли вы, сколько раз за всю ту вечность, что ты там проводишь, эти зубы впиваются в твою сущность и рвут-рвут-рвут её на клочья?..

И вот промыслом сатаны или кого-то другого, кто изобрел лазейки, позволяющие сбежать из ада, я на свободе. Она на свободе. И что я вижу? Даже аду она смогла солгать о своей сути в своих бесконечных молитвах. Она не стала демоном, хотя всегда была исчадием ада. Она даже крылья умудрилась сохранить, но я не могла позволить ей ими пользоваться.

О да, как делятся грехи между связанными поручительством бессмертными, так я делилась с сестрой своими грехами и силой похищенных душ.

Но она не становилась демоном, больше того, воспользовалась полученной материальностью и устроилась в человеческом мире. Даже ухажера себе завела. Разве можно было это спустить?

Я очень старалась, чтобы Чистилище нашло её. Как она ни старалась не привлекать внимания своими исцелениями, сотворяя их редко и постоянно переходя из больницы в больницу, я приходила к месту её работы всякий раз, когда была не её смена. Да на неё молились в этой больнице просто потому, что она работала в два раза чаще, чем ей полагалось. И докторишку этого я соблазнила, когда моей сестрице дурно стало от страха после встречи с вашим чинушей. И душу бы его я тоже забрала, только эта гадина смогла крылья материализовать и унесла его. В человеческом мире. Ей настолько везет, что это уже совершенно невыносимо.

Убежала, спряталась! А я все равно её нашла, все равно смогла ранить сатанинской рапирой, и пусть мне теперь дорога на крест, зато она сдохнет! Сдохнет!

А даже если она выживет, она отправится вслед за мной — в Горящие Земли. Потому что мы по-прежнему связаны поручительством, и она — демон, только внешне в ангельской шкурке. И я рада, дьявол меня забери, что не будет никакого ей рая, никакого посмертия. Не ей, лишившей меня моей смертной жизни, только не ей.