Я иду на свет (джен)

Человеческий Лондон окутывала вечерняя туманная синева. Вокруг доков клубились ароматы застарелой брани грузчиков, настолько пронзительные, что пройти здесь и хотя бы один раз не выругаться было попросту невозможно. На севере города грохотала костями только-только построенная железная дорога, устами своих владельцев обещавшая лондонцам слишком многое для их девятнадцатого века. Дым от неутомимо чадящих в столь ноябрьский вечер печей пользовался тем, что привыкшие носы людей к нему уже были давно не чувствительны, и всячески маскировался под романтический туман, давая томным барышням в распущенных под вечер корсетах повод для лишних вздохов и мечтательных взглядов в дымку, что с каждой секундой опутывала всё большую часть Лондона. Лондон, величайший из городов, столица величайшей из стран этого века… Лондон, постоянно бдительный, — готовился ко сну теми своими глазами, что не смыкались днём.

Иные же глаза только размыкались. Начинались ночные смены у не менее ночных бабочек, абсолютно не ночных воров; да и представители других, куда менее незаконных профессий, спешили приступить к работе. Нужно было стирать, везти, сторожить.

И всё же улицы лондонских окраин были настолько пусты, глухи и равнодушны, что не слышали пронзительных женских мольб и торопливого бега ног в дешёвых башмаках. Здесь все были слишком бедны, чтобы рисковать ради кого-то самым последним имуществом — шкурой. А девушка тем временем бежала, падала, поднималась, снова подхватывала неудобные юбки и пускалась стремглав по тесным улочкам.

От чего она бежала — видно не было. Точней будет сказать, что простой обыватель не заметил бы никого и ничего. А сама беглянка видела, что её преследует весьма субтильный человек — наверняка мужчина, кто ещё бы посмел надеть брюки? И он был бы абсолютно не страшен, если бы в руке, которую он вознёс над головой, не лежала длинная коса весьма угрожающего вида, да ещё и с подозрительно блестящим от остроты лезвием косовища.

А ещё у преследователя были красные волосы, слишком красные, чтобы не думать о крови. И вот в сочетании с занесённой косой вихрь алых растрёпанных прядей незнакомого врага вызывал слишком жуткие ассоциации в голове его пока что не состоявшейся жертвы. Однако метающаяся вдоль по улицам несчастная не могла бежать бесконечно, а вот её преследователь, кажется, совершенно не уставал.

И вот она в панике свернула не в ту улочку — и вот уже её противник нарочито медленно шагает к ней. Он настолько чеканил шаг, что будь его под ногами брусчатка центральных улиц, а не зловонная грязь безымянных нищенских кварталов Уайтчепела, — ритм, отбиваемый набойками на его каблуках, непременно вселил бы дополнительный ужас в сердце рыдающей от страха ткачихи, съёжившейся под стеной, что отделяла улицу от территорий работного дома.

— Что вам нужно? — всхлипнула девушка, вжимаясь в стену и пытаясь понять — сможет ли проскочить между надвигающимся противником и стеной. Вряд ли — местные хибары строили слишком близко друг к другу.

Наверняка этот мужчина из тех насильников, которые убивают своих жертв — ведь именно здесь орудовал Джек-Потрошитель, только вот она не думала, что встретить его не повезёт именно ей.

— Миссис Сессиль Смит? — ровным высоким голосом уточнил незнакомец.

— Д-да, — собирая по каплям остатки мужества произнесла Сессиль. Джек-Потрошитель отличался крайней изобретательностью в выборе жертв и оружия. Последнюю свою жертву он, кажется, изрезал скальпелем. Почему бы ему теперь не попробовать косу?

— Помолитесь, — посоветовал Джек и занёс косу.

— За что? — взвизгнула Сессиль и зажмурилась. Она не ждала ответа, но что-то внутри неё говорило о том, что если он знает её имя — значит, эта встреча ни в коем случае не случайна.

— Вы убили его, — взвизгнул голос Потрошителя, и Сессиль внезапно поняла — голос женский. Значит, это пошедшая против бога женщина, надевшая мужское платье и убивающая других женщин.

— Я никого не убивала.

— Даже ребёнка, зачатого не от вашего супруга? — убийца шагнула навстречу миссис Смит, и та вновь закрыла глаза — уж сейчас-то точно голову снесёт безжалостная стальная полоса, но… Вместо этого раздался лязг.

Сессиль открыла глаза. Косу напавшей на неё поймал точно такой же косой непонятно откуда взявшийся на стене работного дома паренёк.

Затем он спрыгнул перед Сессиль, вставая между ней и убийцей.

— Эрика, — раздался спокойный голос, — её время не пришло. Ты здесь нарушаешь закон.

Диалога не получилось — Эрика лишь яростно сжала губы и метнулась вперёд, пытаясь достать до Сессиль косой. Не вышло. Снова не вышло. Кажется, Господь сегодня был на стороне миссис Смит, а не на стороне этой сумасшедшей. Но Сессиль не понимала — откуда же этой абсолютно незнакомой женщине известно о совершённом ею аборте. Акушерка, проводившая операцию тайком от врача, знала, что всплыви информация — и её, как и Сессиль, ожидала бы тюрьма — потому она бы точно никому не сказала. Эта девушка даже не работала в той лечебнице, в которую приходила миссис Смит.

Раздался ликующий вопль, и Сессиль осторожно выглянула из своего уголка на улицу — но увиденное не радовало глаз: защитник несостоявшейся матери валялся на земле и пытался втянуть в себя воздух.

— Достаточно уже оттягивать, — Эрика с лихорадочно блестящими глазами шагнула к Сессиль.

— Господи, защити же, — взмолилась бедняжка, прекрасно зная, что в данных ситуациях на Бога надеяться можно в последнюю очередь. В глазах Эрики, с каждой секундой наливающихся жутким алым свечением, миссис Смит уже видела свою смерть.

— Твоя душа не достойна даже Чистилища, — процедила Эрика и с видимым удовлетворением обрушила косу на голову Сессиль.

— Domine Deus, — выкрикнул защищавший Сессиль юноша, и этот крик эхом раскатился над тупичком. И снова ничего не произошло. Сессиль открыла глаза, увидела лишь белое крыло, её глаз коснулась мягкая рука, и вот уже миссис Смит, распахнув глаза, села на простыне в постели у себя дома.

Сессиль натянула одеяло, вытирая со лба холодный пот. До чего же страшные иногда бывают сны. Нужно было меньше судачить со сплетницей-булочницей о Джеке-Потрошителе да не смотреть на закаты кровавых оттенков. Рядом храпел муж, так неудачно отсутствовавший четыре месяца назад — глядишь, будь он дома, Сессиль и не пришлось бы прибегать к помощи акушерки. Миссис Смит снова легла, закрыла глаза. И она не увидела во сне ни дальней улочки Уайтчепела, ни сжавшейся на земле Эрики, вскрикивающей от каждого слова молитвы, что над ней читала женщина с белоснежными крыльями, держащая в опущенной ладони серебряный клинок, затмевающий своей остротой даже косу Эрики. Не видела миссис Смит и то, что её защитник, склонив голову, что-то объясняет ангелу. Неутомимая портниха бы непременно удивилась, что все трое посетителей тупичка были одеты в чёрные брючные костюмы, в то время как в моде была совершенно иная одежда. Зато об стрелки на брюках можно было ненароком палец порезать, настолько они были отглажены. А ещё она не знала, что её защитника зовут Алан Даллас и что ему сейчас было совершенно не до сна.

— Пожалуйста, не забирайте её, — умолял Алан, не глядя на ангела — уж больно слепящими в промежуточном измерении были белые крылья, — мисс Блан, прошу вас, вы же знаете этот случай.

— Послушайте, вы знаете протокол, — устало произнесла ангел, — ваша подопечная уже практически демон. Скольких женщин она убила?

— Четырнадцать, — слабо ответил Алан.

— А сколько душ было сдано на учёт?

— Она их уничтожала, мисс Вероника, — ещё более измученно произнёс Алан.

— Уничтожение душ — это святотатство, — развела руками Вероника Блан, исполнительный пристав надзора за постоянными грешниками. — Вы и сами знаете, мы не можем ждать, пока она станет демоном. В данном случае её ждёт ад. В конце концов, даже наш суд не может проявлять милосердие бесконечно. Мы не можем жертвовать душами людей.

— Мисс Вероника, прошу вас.

— Вы — защитник, мистер Даллас. Только защитник. У вас много подопечных кроме мисс Лакнер.

— Мне жаль её. Из многих грешников — ей при жизни было тяжелей всех.

— Мистер Даллас, — ангел потёрла виски, отбрасывая со лба слипшиеся пряди чёлки, — у всех нас была тяжёлая жизнь. Вы это знаете как никто. И мы не имеем права забывать, что мы — всего лишь грешники. Наш удел — раскаиваться и отрабатывать кредит грехов. Не убивать людей. Не уничтожать их души.⁽¹⁾

— Мисс Блан, я могу стать поручителем Эрики.

— Господь всемогущий, — Вероника шумно выдохнула, — мистер Даллас, вы что, влюблены в эту чокнутую девицу?

— Нет, что за домыслы? — на бледном лице Алана расцвели пунцовые пятна.

— Вы знаете, что значит поручительство? Знаете, что в данном случае половина её кредита будет списана на ваш счёт, и вам придётся отрабатывать не только свой долг перед Небесами? Понимаете, что в случае повторения рецидива вы вместе с ней отправитесь в ад?

— Да понимаю я, — устало буркнул Алан.

— Я пришлю бумаги вашему начальству, — Вероника качнула головой, абсолютно не одобряя подобное отношение к заскорузлым грешникам, и, коснувшись дешёвенького медальона на шее, исчезла, переходя в измерение Чистилища.

Алан устал сегодня. Плановые работы по сбору душ умерших были закончены несколько часов назад, а потом он заметил расхаживающую по улицам Лондона Эрику и понял, что она снова потеряла контроль. Будучи грешником на службе у Чистилища, грешить становится ещё тяжелее: грехи оборачиваются против тебя — даруя упоительную порцию эйфории, такую опьяняющую и вожделенную среди дней, полных монотонной работы. Выслеживать Эрику было сложно, даже из-за того, что, будучи наполовину демоном, она была практически незаметна для ангела смерти, зато очень заметна для ангелов-защитников. А Алан защитником не был.

Эрика сидела у стены, запрокинув голову. После краткого ритуала экзорцизма ей стало лучше, если можно было так сказать. Алые волосы чуть потускнели, глаза приобрели нормальный цвет. Жажда греха отхлынула, но Эрике было плохо. Тем более что краткий экзорцизм обычно заканчивался мигренью и тошнотой.

— Вставай, — Алан протянул ей руку.

— Отстань, — огрызнулась грешница, — ты что, идиот?

— Если ты про поручительство — то я верю, что ты справишься.

— Четырнадцать трупов с тобой не согласны, — Эрика злилась. Судя по тону — её просто разрывало от злости. Алан поднял голову — над Лондоном уже взошла Луна, убывающая, похожая на белое блюдце с отколотым краем.

— Ну, значит, прогуляемся до ада, если что, — чуть улыбнулся Алан, пытаясь найти взглядом Кассиопею. Когда-то он изучал астрономию, но это было до того, как он решил броситься с одного из многочисленных лондонских мостов. На самом деле, утопление оказалось не таким романтичным, особенно если в реку, в которой ты тонешь, много лет подряд сбрасывают нечистоты. В общем, смерть были не самым приятным из воспоминаний Алана.

— Не смешно, — взвизгнула Эрика, — я могу желать себе отправиться в ад поскорей. Но тянуть тебя туда…

— Так не тяни, Ри, — неохотно отрываясь от звёзд, пожал плечами Алан. Эрика поморщилась и встала, загибая рукав. На запястье каждого грешника стояли три клейма — альфа, гамма и омега. Омега начинала греться, когда в своём кабинете в Чистилище нерадивого грешника желал видеть его непосредственный начальник. Гамма — когда вызывал начальник департамента — а департаментов было много.

Альфа — обжигала при вызове в апостольский суд. Редко когда альфа нагревалась к добру для грешника.

— Генрих, — Эрика скривилась.

— Генрих лучше, чем Артур, правда ведь? — Алан тоже ощутил жжение омеги на запястье. Разумеется — они опоздали к закрытию рабочего дня, да ещё и серафимы прислали бумаги, а Генрих непременно получил вечернее извещение об изменении кредитного счёта Алана.

— Лучше, наверное, — Эрика мрачно окинула взглядом тёмный Уайтчапел и исчезла. Алан тоже сжал плоский и круглый жетон на запястье и привычно перешёл в измерение Чистилища.

— Даллас, выйдите, — приказал Генрих, выслушав сбивчивый рассказ, — зайдёте позже.

Алан взглянул на съёжившуюся Эрику, ободряюще сжал её за плечо и закрыл дверь, оставшись в коридоре. Генрих никогда не кричал. Генрих вообще был бы воплощением смирения и эталонным грешником, вставшим на путь исправления, не будь он демоном. Вот и сейчас, несмотря на то, что даже сквозь тонкую дверь еле доносился его приглушённый голос, Алан даже не сомневался — он разделывал Эрику на части.

А запястье снова обожгло болью привычное для Чистилища средство общения с начальством. Алана вызывал Артур Пейтон — глава департамента «Курьеры смерти». В Чистилище этот Департамент считался самым спокойным. В него направляли грешников с относительно невысокими кредитами, которые можно было отработать лет за сорок прилежной работы. Куда сложней было ангелам-защитникам, в своей смертной жизни не отличившимся благодетелью. На их плечи ложилась охрана тюрьмы для грешников и демонов — ада; охрана мира смертных от вырвавшихся из ада демонов и потерявших контроль обитателей Чистилища; тяжкий и тщетный труд по наставлению смертных грешников на истинный путь; нескончаемые молитвы на поле перед вратами рая, куда отправляли пойманных в человеческом мире демонов; регулярные экзорцизмы для вставших на путь обращения в демона бессмертных грешников… Работа тяжёлая, рискованная и не всегда успешная. Алан, в общем-то, был доволен тем, что, в отличие от многих, он может отработать свой долг не ценой нескольких столетий.

Мистер Пейтон пил кофе. Это была одна из немногих его привилегий — он иногда питался. Большинство грешников не могли есть в человеческом мире. В основном потому, что брать человеческую еду без спроса было нельзя — за воровство увеличивался кредитный счёт. А в Чистилище потребности притуплялись, и голод ощущался лишь лёгким сосущим под ложечкой чувством, которое просто переносилось, как монотонная регулярная боль. Грешники не должны были забывать, кто они, сколько в своей смертной жизни они предавались грехам и чего это им стоит сейчас. Артур Пейтон же был из тех, кто обнулил свой кредит греха, но не отправился в рай или на перерождение — он остался в Чистилище, чтобы наставлять ещё не раскаявшихся грешников на пути искупления.

— Доброй ночи, — скептически произнёс Артур, опуская чашку на стол.

— Доброй, сэр, — Алан чуть поклонился, поднеся к лицу сложенные ладони, соблюдая привычную для Чистилища формальность. Среди рядовых работников подобные приветствия использовались редко, а вот начальство приветствовалось всегда.

— Эрика второй раз не пришла на плановый экзорцизм, — Артур поднял со стола лист бумаги с печатью Департамента «Изгоняющие бесов», — я так понимаю, ты поэтому опоздал?

— Да, сэр, — Алан кивнул. Скрывать смысла не было. Алан уже два года работал в штрафном отделе «Курьеров смерти», имел дело не с первым потерявшим контроль ангелом-жнецом, но Эрика… Эрика не воровала, не крутила романов ни в Чистилище, ни в мире смертных, не отказывалась отрабатывать долг перед небесами, всё было много хуже.

Эрика убивала.

Стоило немалых усилий узнать, что, будучи смертной, она никак не могла зачать ребёнка, а когда наконец забеременела — попала под экипаж, ведомый рукой пьяного кучера. После этого она не только потеряла ребёнка — она потеряла возможность забеременеть в принципе. Спустя два месяца после несчастного случая Эрика повесилась под потолком конюшни своего мужа.

Её кредит был бы не очень большим — как у многих благочестивых женщин. Но самоубийство — один из смертных грехов — лёг на счёт довольно устрашающей величиной.

Эрика потеряла контроль на шестнадцатом нерождённом ребёнке, чью душу ей пришлось забирать. После двенадцатого убийства её — с зашкаливающим все разумные рамки счётом — перевели в штрафной отдел. Она вроде бы согласилась бороться за свою душу, регулярно ходила на экзорцизм — довольно мучительную процедуру усекновения греховных мыслей — и рьяно отрабатывала долг. Долг уменьшался, а потом она не пришла на экзорцизм и снова отправилась на территорию смертных. Её снова поймали. Снова провели беседу. Снова развернули в нужную сторону. И она снова сорвалась. Алан сам не понимал, почему по-прежнему верил в неё. Видимо, потому, что видел, как Эрика берёт дополнительную работу, лишь бы обеспечить полпроцентное снижение суммы кредита за год.

— Алан, ты рискуешь, — Артур пристально глядел на Алана, — прецеденты были. Даже родная сестра не смогла удержать сестру от грехопадения, а ты собираешься удержать чужого человека.

— Сэр, Эрика уже вставала на путь исправления, сорвалась один раз за полтора года наблюдения. И вот сейчас.

— Ал, мы тут веками торчим, — заметил Артур, глядя на бумаги, — и полтора года — это совершенно не срок для нас.

— Я в неё верю.

— Влюблённый идиот.

— Я… Сэр! — возмущённо воскликнул Алан. Дело было совершенно не в этом, на данный момент Эрика была единственным проектом, который Алан никак не мог завершить с успехом. Все прочие его подопечные справились с жаждой греха и успешно работали.

— Ты рационален. Но ведёшь себя сейчас как идиот. Я должен думать, что ты не увлёкся?

— Вы вызывали меня затем, чтобы узнать это, сэр? — поинтересовался Алан. Он прекрасно знал причину вызова, и уж точно не желал, чтобы кто-то копался в том, что даже Алан пока не знал, как рассматривать.

— Ты опоздал не только на вечернее закрытие дел, Алан. Если помнишь, сегодня ты должен отчитаться мне по своей работе в штрафном отделе.

— Кроме Эрики нарушителей нет.

— Что насчёт Генриха Хартманна?

За этим Алана и перевели в штрафной отдел, когда он попросил дать ему задание тяжелей сбора душ. Всего лишь хотел отработать долг быстрей, а ввязался в довольно выматывающий процесс, слишком часто связанный с теми, кто преступил границу греха. Да ещё и делал дополнительные отчёты лично для Артура.

— Мистер Хартманн является образцовым служащим, сэр.

— Его счёт уменьшается быстрей прочих. В общей сумме это незаметно — речь идёт о сотых от процента, но если сравнивать по единицам греха — счёт уменьшился на три тысячи единиц без малого только за этот год.

Алан не удержался и присвистнул — сам он отрабатывал чуть больше семиста единиц в год. Впрочем, он знал, сколько Генрих набирает работы. Едва ли не половина проектов, оконченных штрафным отделом, закрывалась благодаря Генриху.

— Значит, придраться не к чему? Может, он кричит на работников?

— Нет, он никогда не выказывает гнева.

— Часто пропадает в человеческом мире?

— Только по работе, сэр.

— Может, он нарушает документооборот и утаивает души для утоления голода?

— Я проверяю отчётность, ошибок нет, сэр.

— Вредные привычки?

— Разве что — много курит… — протянул Алан. Курил Хартманн постоянно. Ничем не объяснял, просто курил, табак он добывал в человеческом мире, кредит при этом не увеличивался, значит, Генрих табак покупал. Как он умудрялся это делать, не имея человеческих денег, — было неизвестно, но, значит, способы были. Может, подрабатывал грузчиком? Это не было запрещено, вот только время пребывания в человеческом мире для жнецов всегда ограничивалось. Да и не видел их никто, за чьей спиной не волочилась скорая смерть.

— Не был бы Генрих демоном — нимбом потолки бы задевал, — пробормотал Артур себе под нос, но Алан его услышал. Генрих действительно являлся занозой в больном месте всего Департамента. Во-первых, глядя на него, многие грешили, утверждая, что даже демонам небеса дают шанс на раскаяние, разве им есть дело до маленьких грешников? А небесам было дело до каждого грешника или благочестивца — об этом свидетельствовали ежечасно обновляющиеся счета кредитов. К тому же было совершенно не ясно, как Генрих вообще оказался в Чистилище. Ничего о том, что было в его жизни до оформления в «Курьерах смерти», не было доступно. Переводили его из отдела ангелов-защитников, а они утверждали, что информация засекречена. Было известно лишь, что, будучи смертным, он умер в Лондоне и работал именно здесь. А Артуру каждый год приходилось оформлять дополнительную документацию на демона, которого в Чистилище в принципе быть не должно было, но тем не менее он тут работал.

— Генрих вызывает… — сказал Алан, ощущая, как нагрелась омега на запястье.

— Иди-иди, докладывай, если что… — Артур махнул рукой, утыкаясь в отчёт.

Эрика стояла у кабинета Генриха подавленная. Куда подавленней обычного, похоже, что и разнос был куда более серьёзный.

— Кричал?

Эрика замотала головой. Да, Генриху и не нужно было кричать. Он просто говорил адски убедительные вещи.

— А что говорил?

— Иди, он ждёт.

Кабинет Генриха был весьма аскетичен. В кабинете Артура можно было найти даже две картины, вышитые крестиком — начальник департамента сам занимался этим в редкие свободные минуты. Даже в тесной каморке, называемой кабинетом Алана, можно было найти копии некоторых книг, только вышедших в мире смертных. Генрих же увлекался исключительно отработкой своих грехов, называя своим хобби коллекционирование снов. Поэтому на его столе красовались лишь стопки из папок с тщательно отсортированными документами. Документооборот в Чистилище ужаснул бы любого смертного, отчёты собирались каждый день, каждый же день приходили новые души для направления на апостольский суд, каждый день поступали новые работники, каждый день умирали смертные, души которых нужно было доставить в Чистилище.

Генрих, как и весь штрафной отдел, занимался проверкой отчётов, выискивал недостающие души, собирал их и доставлял, исправлял неверно оформленные документы, делал всё, что не доделывали ангелы-жнецы. Поэтому каждый день Генриху приносили стопки с папками, и он каждый вечер расчищал от них стол, проделывая вместе со своими подчинёнными колоссальный объём работы.

— Отчитались, Даллас? — спокойно спросил Хартманн. Он знал, что Алан приставлен к нему неформальным надзирателем — и тем не менее спокойно выскребал из курительной трубки остатки табака. Алан видел этот ритуал уже тысячу раз, но каждый раз был будто особенный, и почему-то было интересно за этим наблюдать.

— Да, сэр.

— Позвольте спросить, что это? — Генрих двумя пальцами поднял одну их двух папок, оставшихся на его столе. — По-вашему, мне недостаточно работы и не хватает только заполнения тридцати семи документов, предусмотренных при оформлении поручительства?

— Сэр, но Эрику бы отправили в ад… И её душа была бы потеряна.

— Даллас, мы иногда можем не справиться, — произнёс Генрих, — поймите уже, что это нормально. А теперь мы можем потерять вас, а ваша душа не должна попасть в ад, понимаете?

— Сэр, я готов принять риски…

— Я говорил с ней… — Генрих вздохнул и подошёл к окну, чтобы не дышать дымом на подчинённого, — сейчас она сдержится. Но год-два — чувство вины притупится, и что делать тогда?

— Сэр, я в неё верю…

Генрих одарил Алана пристальным взглядом, но промолчал. Он был демоном во плоти — с длинным хвостом алых волос за затылком, с чёрными завитками рогов на голове, с острыми зубами, пригодными для употребления душ, — но он работал в Чистилище, пытаясь стать лучше. Почему же Эрика не достойна веры, если её оказался достоин он?

— Вот это, — Генрих кивнул на вторую папку, оставшуюся на столе, — дело, которым я должен был заниматься сегодня ночью. Так как я буду занят оформлением вашего поручительства, Даллас, вы займётесь этим делом.

— Можно? — уточнил Алан и потянулся к папке, заметив утвердительный кивок.

— Пропажи душ? — удивлённо уточнил он, поднимая глаза. — В больнице работного дома?

— Показатель непроизошедшей смертности аномально высокий, — отозвался Генрих. — В этой лечебнице кто-то на протяжении года не даёт умереть тем, кто должен умереть, цикличность выдержана. Так что проверьте, в чём там дело.

— А если демон, сэр? — опытные демоны действительно могли делать нечто подобное, продляли жизнь смертного, заключая контракт посмертной передачи души. Куда менее рискованно, нежели открытая охота. Куда меньше риска попасться на глаза ангелу-защитнику.

— Как вызвать ангела-защитника, вы уже знаете, — Генрих положил трубку на подоконник и вновь сел за стол. — И запишите мисс Лакнер ко мне на профилактические беседы. Раза в месяц, я думаю, хватит.

— Что вы будете говорить, сэр? — несмотря на то, что Генрих лишь иногда чуть отступал от жёсткой субординации, Алан очень надеялся, что сейчас его вопрос не будет встречен категорическим нежеланием отвечать. Должна была сыграть на руку лёгкая задумчивость начальника.

— Что-нибудь, что отобьёт ей желание тащить вас в ад, Даллас, — отозвался Хартманн и открыл папку с документами для оформления поручительства, будто бы намекая, что Алану пора бы приступить к работе.

1) Давайте на секунду представим, что вы ничего не знаете о Чистилище. Хотя, наверное, вы и не знаете, вы же не помните ничего о времени, проведённом там, даже если вам это доводилось делать не единожды. Итак, «кредит грехов» — понятие далеко не возвышенное, но сами понимаете — среди обитателей Чистилища сложно найти кого-то окрылённого действительно возвышенными чувствами. Считается, что при жизни грешник может грешить невозбранно и никто ему ничего не скажет, кроме соседей или совести. Величина грехов неусыпно фиксируется грешниками-ангелами, что приставлены к каждому человеку в мире — сами понимаете, за всю историю человечества в Чистилище скопилось достаточное для подобной бдительности количество грешников. Таким образом, каждый грех обретает некую величину в цифрах, и за всю жизнь человек, так сказать, накапливает солидную отрицательную величину на своём греховном счёте. Это и есть кредит. Некоторое количество грехов, совершённых при жизни и после неё, и их нужно искупить для того, чтобы покинуть нудное Чистилище и получить право на более приятное посмертие в раю или перерождении. Для попадания в рай, естественно, нужно не только обнулить греховный счёт, но и добиться некой положительной величины.

До сих пор доподлинно не известно, каким образом ведётся наблюдение за грешниками Чистилища, ведь если они грешат — их кредит неустанно растёт.

Вернуться к тексту

Бывают сны, из которых не хочется возвращаться в утро. В них нет тесных и грязных улиц, в них нет мрачной погоды, нет огромного количества больных людей, в них есть весна, цветущие за городом пионы, девушка со светлыми волосами и милой улыбкой и стихи, много стихов, которые ты пытаешься читать даже сквозь сон, но язык почему-то не слушается, а девушка улыбается ещё светлей и касается твоего лица рукой в тонкой бархатной перчатке.

Ричард Роджерс любил подобные видения, они приходили редко, куда реже, чем ему бы хотелось, и потому он всегда болезненно принимал необходимость ранних расставаний с этими снами. Однако сегодня ему не было суждено увидеть, как он падает на колени, признаваясь светловолосой девушке в любви, и вручает ей охапку пионов.

Ему было суждено очнуться ото сна из-за громкого и настойчивого стука в дверь его комнаты. Ричард некоторое время лежал, не разлепляя век, а потом, не слезая с кровати, воскликнул: «Кто?» Квартира, аренду которой он делил ещё с одной квартиранткой, отличалась довольно тонкими стенами.

— Доктор Роджерс, — надрывно всхлипнули за дверью, — у Дэнни жар, не могли бы вы…

— Иду! — измученно отозвался Ричард и оторвал от кровати голову. Мэгги Митчелл редко просила его о помощи, тем более по профессиональной части, и была бы идеальной соседкой, если бы не маленький ребёнок. Александр Митчелл, слишком рано погибший, оставил ей и сыну недостаточное для безбедного существования наследство. Поэтому Мэгги и сдавала две комнаты в своей квартире по бросовой цене, чтобы сводить концы с концами. Отказывать хозяйке было неудобно, да и повода не было — он и вправду не мог допустить, чтобы с Дэнни, маленьким двухлетним карапузом, случилось что-то серьёзное. Поэтому он набросил на пижаму халат, вымыл руки в жестяном тазу и вышел в коридор, едва не толкнув при этом вторую обитательницу дома миссис Митчелл.

— Доброе утро, мистер Роджерс! — улыбнулась Бьянка и скрылась за дверью комнаты, откуда доносились тихие детские похныкивания. Она принесла Мэгги отглаженные чистые пелёнки.

— Доброе утро, мисс Салливан, — практически жизнерадостно заметил Ричард, входя следом. Дэнни лежал на кровати матери и выглядел довольно вялым. Малыш, очевидно, не мог заснуть и очень устал. Лоб действительно был горячим, но в груди сипов не прослушивалось. Горло тоже оказалось не воспалённым, а вот десны…

— Бьянка, принесите, пожалуйста, бренди, — попросил Ричард, на всякий случай осматривая малыша в поисках каких-либо сыпей.

— Зубы режутся? — с пониманием дела уточнила мисс Салливан, уже сменившая пелёнки в колыбели. Умницей она была, не иначе. Ричард не мог нарадоваться на неё и в работе, до того толковая была медсестра. У неё и пьянчужки-санитары в больнице работного дома не смели воровать предполагающийся для больных бренди, и больные аж светлели лицом, когда именно она меняла им простыни и приносила еду, и записи, что она вела, были максимально полезны. Она отмечала и изменения аппетита больного, и сколько больной проспал, и сколько раз за ночь просыпался. Даже безнадёжные больные не хотели умирать в смену Бьянки, видимо, чтобы лишний раз её не расстраивать. Вторая медсестра — пожилая миссис Саммерс — была не то чтобы плохой медсестрой, нет, она просто не была Бьянкой. Редко улыбалась, не очень любила часто выносить за больными судно, да и с нагловатыми санитарами предпочитала не связываться.

— Налить вам кофе, Ричард? — когда Мэгги и её ребёнок успокоились и решили поспать ещё пару часов, уточнила Бьянка. Она была права: в шесть утра ни ей, ни Ричарду ложиться спать уже не имело смысла.

— Если вы, мисс Салливан, составите мне компанию, то да — я буду рад, — кивнул Ричард. Бьянка улыбнулась в своей спокойной манере и ушла в кухню. Они не пользовались гостиной, оставляя её хозяйке, зато с большим удовольствием пили кофе и обсуждали лондонские сплетни за маленьким столом на тесной кухне.

— Отчего вы не выйдете замуж, Бьянка? — печально спросил Ричард, глядя, как та кружит по кухне, пытаясь найти на полках сахар. — Вы бы смогли найти себе хорошего жениха.

Она и была чрезвычайно мила, с этими своими светло-русыми волосами и родинкой на маленьком подбородке. А с учётом того, насколько она была чистоплотна и трудолюбива, найти супруга ей и вправду было бы несложно. В эту самую секунду Ричард мог лишь сожалеть как о потере прибыльной практики после эпидемии холеры, так и о собственной бесперспективности. Что мог предложить терапевт из больницы при работном доме и со скромным доходом, составлявшим всего пятьдесят фунтов в год, юной и прелестной трудолюбивой особе? Только свою преданность, а преданностью детей не накормишь.

— Доктор Роджерс, — Бьянка недовольно хмыкнула, и Ричарду сразу стало стыдно за свои недостойные добропорядочного соседа мысли, — вы же знаете современных мужчин: во-первых, сам факт того, что я живу в одной квартире с неженатым мужчиной, неважно сказывается на слухах о моей благодетели, ведь не все верят, что мужчины могут себя вести как подобает джентльменам.

Щёки Ричарда начали гореть. Бьянка считает его джентльменом. Вот уж точно не стоит впредь допускать никаких новых непристойностей, даже в мыслях. Хотя чего греха таить, они — эти непристойности — в голове появляются с завидной регулярностью…

— И потом, — Бьянка вздохнула, — замужество потребует отказа от работы, а я рада помогать лечить людей.

Помогать лечить — это было, конечно, громко сказано. Большинству больных из работного дома можно было только помочь облегчить симптомы, и главным образом больные могли получать питание и отдых, не надрывая спину на дроблении камней, и это значило для них очень много.

Утренний Лондон — суетливый город. Здесь на проезжую часть страшно ступить пешему, он рискует лишиться если не жизни, то пары конечностей и части зубов; здесь толкаются кони и кэбы, за ними волочащиеся, переругиваются кэбмены, то там, то тут мелькают омнибусы, наполненные народом настолько, что даже на крышах нет свободных мест. Пешеходные дороги — тоже не самое просторное место, слишком многим надо попасть на работу, слишком многие не имеют денег на поездку в омнибусе или кэбе. Ричард и Бьянка, абсолютно не отдохнувшие после раннего подъёма, молча шагали, стараясь не споткнуться в этом людском потоке. Они вообще предпочитали не разговаривать по пути до работного дома, уж больно печальной была их работа. Для них было подлинным счастьем, что их жалованье и везение вообще помогло им найти неплохую квартирку по хорошей цене, иначе жить пришлось бы в самом работном доме, а это было много хуже уютных комнат миссис Митчелл. И всё же Ричард был рад подставить локоть для тонких пальчиков мисс Салливан, которой не очень хотелось спотыкаться и пачкать подол платья. И то, что она, чуть отстраняясь от шагающих на работу людей, во избежание привлечения внимания воришек прижималась едва тесней, чем было прилично, Ричарду тоже нравилось.

Ребекка Саммерс не очень любила свою работу, но и выбора у неё особого не было. Ей ещё повезло, что деревенская повитуха в её детские годы научила Бекки принимать роды. Иначе миссис Саммерс пришлось бы проводить время не в лечебнице работного дома, а была бы она одной из тех несчастных, которые обстирывали и выскребали весь работный дом.

Нет, непыльная работёнка сиделки и повитухи была по нраву Ребекке. Приятным бонусом была возможность продать и попросту отхлебнуть бренди, что полагалось некоторым больным. Ну а что, оно же всё равно не многим облегчило бы их страдания, так в чём было преступление?

А вторая медсестра — эта сухая селёдка Бьянка Салливан. Ух, как она раздражала Ребекку! Да что там — девчонке ведь не приходилось спать в работном доме и есть местную еду. В таких условиях да с регулярным жалованьем не особенно, поди, сложно быть этаким чистеньким ангелом, в присутствии которого больные начинают улыбаться.

Даже сейчас она раздражала мисс Саммерс, когда сидела со стопкой простыней и занималась их штопкой. Безумно раздражала. Нет бы выпила, Ребекка бы даже поделилась с ней пивом из сестринской солидарности. Но нет — сидит, глаз не подымает и молчит.

— Ну что, твой Ричард всё мнётся? — прикладываясь к пивной бутылке, поинтересовалась Ребекка. Ей было скучно безмолвно раздражаться. В конце концов, это ведь Бьянка является за два часа до завершения дежурства миссис Саммерс, заставляя ту терпеть её компанию.

— Миссис Саммерс, доктор Роджерс — очень порядочный человек, — будто бы бесстрастно отозвалась Бьянка, не отрываясь от штопки. Однако Бекки изводила эту соплячку слишком долго, чтобы верить в искренность этого равнодушия.

— Да уж, порядочный. Давно бы отволок тебя к священнику или попросту схватил за задницу, — сварливо пробурчала Ребекка, глядя, как неизбежно наливается кровью лицо девицы.

Весь приход знал, что доктор Роджерс сохнет по Бьянке и та как будто отвечает ему взаимностью, но при этом оба они мялись даже с таким бессмысленным действом, как выражение чувств, не то что с совместным времяпрепровождением. Бьянка была слишком хороша для работного дома. Все это знали, все знали, что, живи она тут, а не получай жалованье от прихода, — и мистер Элвик, местный бидл, уже давно нашёл бы слова и действия, чтоб оценить внешние данные мисс Салливан.

— Ты лучше не зевай, принцесса, — хихикнула миссис Саммерс, неохотно осознавая, что пиво в бутылке закончилось, а на новое медяков в карманах не хватит, — подтолкни его хоть как-то.

Если бы у Ребекки имелась в распоряжении пара горстей муки, она бы смогла зажарить на лице у Бьянки несколько блинчиков.

— Вы говорите о неприличных вещах, миссис Саммерс, — еле выдавила из себя Бьянка.

— Неприлично, милочка, жить в одном доме с мужчиной и не спать с ним, — отрезала Ребекка, с удовольствием наблюдая новую стадию смущения на лице этой праведницы. Честно говоря, от её добродетели Ребекку уже подташнивало.

— Пожалуй, я пройдусь, — девчонка капитулировала и, практически отшвырнув от себя иглу и простынь, позорно сбежала.

Впрочем, покинув вслед за своей жертвой маленькую каморку, в которой сиделки могли смежить веки между обходами, Ребекка увидела всё ту же Бьянку рядом с тем же доктором Роджерсом. Если бы она не знала, как девчонка реагирует на все идеи о том, что происходит между мужчиной и женщиной, когда они находятся в одной постели, она бы решила, что та увивается за докторишкой. Похоже, в мозгах у этой парочки было слишком много романтики.

Ричард выглядел осунувшимся. Ещё более осунувшимся, чем утром, когда отчитывал Ребекку за то, что она не подошла к умирающему старику Бишопу. А разве Ребекка виновата, что эти олухи мрут как клопы.

Только за эту ночь скончались семеро.

— Что-то случилось, доктор Роджерс? — кажется, девчонка всё-таки прониклась словами Ребекки, потому что она взяла доктора Роджерса за руку, и тот вздрогнул так, будто ему нож к горлу приставили.

— Это всё Дэнни, — устало отозвался врач, явно пребывающий в душевном беспорядке. Ричард Роджерс не годился во врачи, это было совершенно точно. Он был слишком впечатлителен для человека, который видит умирающих людей не особенно реже гробовщика. Ну подумаешь, чахоточный мальчишка помрёт. Он и так уже почти не отличим от мертвеца, лишь тяжёлое дыхание да частый кашель подчёркивают его жизнь.

— Салицин⁽¹⁾ не помог?

— Сейчас ему поможет только бог, — измученно выдохнул Ричард.

Дэниэл Пихт, восьми лет от роду, метался в чахоточном жару. Алан поглядывал на часы, зажатые в ладони, и уже материализовал косу. Если нарушитель индекса смертности не появится, то Алан попросту выполнит свой долг, освободит душу от связи с телом и перейдёт к следующему смертному в этой лечебнице, который вот-вот умрёт. Сегодня таковых здесь было трое. Нужно было бы взять с собой Эрику, она бы помогла в поиске нарушителя, если нарушитель был демоном, — одной из особенностей её близкого к демоническому состояния был так называемый «нюх», она очень остро различала грешников и праведников по запаху. Праведников в Чистилище, конечно, было очень мало, зато таковые куда чаще встречались в мире людей. Не абсолютно чистые, разумеется, но встречались. Однако Эрика ещё не совсем оправилась от экзорцизма, и тянуть её в человеческий мир сейчас было бы слишком жестоко.

Палата была полупустой, только неподвижный старик в углу и занимал койку. Дэниэл Пихт, маленький тощий мальчишка, умирал в неприятной компании скончавшегося нищего, тело которого санитары с утра забыли вынести вместе с двумя остальными. Пустые голые койки ещё не успели занять, да и вряд ли попечители работного дома поощряли больных бездельников, проедающих свой скудный хлеб задаром.

Снова скрипнула дверь, вошёл усталый сутулый мужчина. Он уже был здесь, минут за десять до этого. Он снова склонился к мальчику, прощупывая пульс и выцветая лицом с каждой секундой, и мазнул взглядом мимо Алана, который не переходил даже в промежуточное измерение, в котором его могли видеть люди, чья жизнь была каким-то образом связана со смертью.

— Ричард, я принесла бренди, — в палату вошла девушка.

Врач спрятал лицо в пальцах.

— Мне давать ему?

— А? — устало откликнулся врач. — Да. Правда...

— Ричард, прошу, не отчаивайся, — ей-богу, Алану хотелось закатить глаза от разворачивавшейся перед ним сцены. Смертные. Терзая самих себя такой непримиримостью со смертью, они и не знали, что там, за барьером этой жизни, их ждёт то, чего они так жаждут, — бессмертие, но вот только оно будет бесцветным, безвкусным, лишённым практически всех удовольствий жизни. Может, жизнь и стоила таких переживаний, но Алану не хотелось думать о яркой заманчивости жизни. Он должен был сосредоточиться на своей работе.

— Я... Пойду распоряжусь, чтобы мистера Бишопа вынесли из палаты. Сможешь влить в Дэнни два глотка? Он уснёт... Надеюсь, умрёт без мучений.

Девушка растерянно кивнула, и врач вышел.

Алан снова покосился на часы — пятнадцать минут. Девушка тормошила мальчонку, ласково умоляя его разжать зубы. Тот зашёлся в кашле, пара капель крови даже оказалась на щеке медсестры. Та растерянно провела ладонью по щеке, посмотрела на пальцы, затем спохватилась и прижала стакан с бренди к губам мальчишки. Тот снова закашлялся — на этот раз уже от того, что глотнул алкоголь.

Девушка не ушла, она осталась — сидя на полу рядом с койкой, качала руку ребёнка в ладонях и мурлыкала колыбельную.

Алан не отрывал взгляда от часов. Непонятно, на что надеялся Генрих, отправляя его сюда сегодня. Хотя их задача — исполнение и ожидание. Если на то пошло, скорей всего, он будет ходить сюда неделю-месяц-два, столько, сколько потребуется для поиска нарушителя индекса смертности.

Видимо, врач не нашёл трезвых или хотя бы достаточно сильных обитателей лечебницы, которые могли бы вытащить тело старика, потому что в палате оставалось тихо. Шёпот медсестры вдруг стал для Алана особенно отчётлив, главным образом потому, что она молилась. Читала Венчик Милосердию, не замолкая, раз за разом, два-три-четыре раза подряд. Алан вздохнул, заметив тянущиеся по щекам медсестры дорожки слёз, но покрепче сжал в пальцах косу. Совсем скоро ему придётся отделять душу от тела.

Девушка тихо всхлипнула и склонилась над мальчишкой, запечатлевая на его лбу прощальный поцелуй. У неё было потрясающее ощущение времени смерти — губы медсестры коснулись кожи ребёнка именно тогда, когда на секундомере, на котором отсчитывались последние секунды жизни Дэниэла Пихта, оставалось двадцать делений для секундной стрелки. И секундомер замер, так и не исчерпав оставшихся десяти секунд жизни мальчика.

Алан чуть не поперхнулся воздухом. Неужели вот так просто и в первый же день наблюдений? Взглянул на девушку, скрючившуюся над мальчишкой, чьё дыхание внезапно стало ровным. Достал карандаш и блокнот.

— Ну что, попалась, — ровно произнёс Алан и шагнул в промежуточное измерение.

Нужно отдать девушке должное, она не завизжала, как это всегда бывает, когда перед твоим носом появляется мужчина в чёрном с косой в левой руке, сквозь которого можно разглядеть кирпичи, из которых состоит стена. Был белый день, и эфемерность любого неживого существа сейчас была максимальной. Это демоны, используя энергию поглощённых душ, обретали в человеческом мире телесность, а работников вроде Алана, не связывающих свою работу с грехопадением, было видно тем меньше, чем дальше было от тёмного времени суток, даже в промежуточном измерении, даже людям, которые часто видят смерть или сами ходят на волосок от неё.

Медсестра подскочила и отпрянула, спрятавшись за дощатую спинку кровати, а затем, разглядев Алана, начала креститься.

— Я не демон, — сообщил Алан, заранее готовясь, что в него немедленно ткнут каким-нибудь дешёвеньким крестиком, который, согласно убеждениям человечества, защитит их души от демонического соблазна. На самом деле человечество охотно предавалась соблазнам, и символы веры не особенно их от того защищали. Хотя освящённые предметы действительно отпугивали падших выходцев из Чистилища, если те ещё не обрели телесность.

— А кто тогда? — прошипела девушка, а затем схватилась за голову. — Наверное, я повредилась рассудком, раз вижу...

— Я Ангел Смерти, мисс, если вам станет легче, — терпеливо проговорил Алан и заметил, как резко побелело лицо девушки, — и не пугайтесь, я не по вашу душу явился.

Было бы гораздо легче установить контакт с греховными надзирателями, выяснить о происходящем с этой конкретной девушкой, но работа с греховными надзирателями разрешена была только главам Департамента, которых ни в коем случае нельзя было отвлекать даже по такому не самому мелкому из неважных вопросов, как изменение показателей смертности. Поэтому и приходилось контактировать с живыми, правда, по этому поводу Алану ещё придётся написать объяснительную.

Медсестра прикусила губу, явно взвешивая, что же из двух диагнозов хуже: видеть то, чего нет, или верить в то, что то, чего нет, — есть. Её, соседствующую с полубезумными от голода и нужды людьми, можно было понять.

— Мисс, что вы сделали сейчас с этим ребёнком? — осторожно поинтересовался Алан. Она не была демоном. Она не просила от ребёнка ничего, в том числе души, она выглядела ровным счётом как обычный человек, и он действительно не понимал, как такая заурядная личность вообще могла повлиять на интенсивность смертности в этом отдельно взятом и богом забытом месте. Однако ей это удавалось и даже на постоянной основе.

Девушка залилась краской и начала мять в пальцах передник.

— Вы видели?

— Что я видел, мисс?

Она промолчала и снова присела рядом с мальчишкой. Кажется, прислушивалась к стонам, разговорам и шагам в соседних комнатушках, которые в кирпичном здании разделялись очень тонкими дощатыми перегородками.

— Я... Я молилась, сэр, — наконец отозвалась она, будто уговаривая себя реагировать на происходящее спокойно, — просто молилась. О милосердии Господа к этому ребёнку.

— Вы уже делали это, да, мисс?

Она кивнула. Не глядя на Алана, не отрывая ладони от лба Дэниэла Пихта.

— У меня... не всегда получается, — тихо произнесла девушка, — не всегда я чувствую в себе столько веры, что Господь отзывается мне. Не всегда получается дать детям благословение. И потом... — она сжала руки на коленях, снова сминая передник, — будущего у них по-прежнему нет. И я... Слишком слаба и бедна, чтобы изменить жизнь хотя бы одного из них.

Благословение? За те девяносто лет, что Алан работал в Чистилище, он не сталкивался с живыми святыми, способными исцелять благословениями. И, честно говоря, понятия не имел, как вообще это работает.

— Я не святая, сэр, — вдруг отчаянно воскликнула девушка, — я знаю о Жанне д'Арк, о людях, что слышат голоса святых духов, но я точно не такая. Скорее, обезумевшая от отчаяния и выдумавшая себе этот мир, где от моей молитвы дети прекращают умирать.

— Как вас зовут, мисс? — успокаивающе поинтересовался Алан.

— Бьянка Салливан, — тихо всхлипнула девушка.

— Прощайте, мисс Салливан, — произнёс Алан и покинул переходное измерение. Сейчас она немножко поплачет и решит, что дух ей померещился. Ну или решит, что видела призрака, что, в принципе, являлось истиной. Разницы нет. Чистилищу это безразлично.

А он должен был дать Генриху отчёт о причине искажения показателей смертности. Кажется, в данном случае со стороны Чистилища не должно совершаться никаких действий.

1) Салицин — одно из лекарств викторианской эпохи, вещество, выделяемое из коры белой ивы. Расщепляясь до салициловой кислоты, утоляет боль, сбивает температуру, снимает воспаление. Впервые выведено в 1828 году. Много позже — примерно в 1900 году — добиваясь повышения эффективности салицина, ученые-медики того времени выделили из травы таволки ацетилспирейную кислоту, поступившую в продажу под названием «аспирин».

Вернуться к тексту

Чистилище воплощало собой стабильность, если видеть стабильность в бесконечной суматохе. В любом департаменте в любой момент времени царила суета, работники заканчивали и начинали свои смены, трепались друг с другом, переносились в мир смертных и возвращались из него, сдавали на заточку орудия труда и забирали их, в общем — двигались. Без этого движения в Чистилище бы слишком остро ощущалось то, что там было в избытке, — отсутствие жизни. Нет, серьезно — здесь не было живых. Здесь были лишь бессмертные души, и они здесь всеми способами, какие только могли придумать, забивали свое бессмертие хотя бы чем-то отдаленно похожим на смысл или цель жизни. Работали. Функционировали. Выполняли обязанности.

Когда-то давно, в самые давние времена один из местных грешников, склонный к безделью, вышел в центр какого-то зала какого-то департамента, естественно, забитого местными обитателями, и вопросил: «Доколе?». Предложил бросить работу: мол, это все никому не нужно, и если грешники Чистилища перестанут забирать души, охотиться на демонов, оберегать смертных от демонов и их искушений, то ничего особенного не произойдет, ибо люди как-то умирали и до организации Чистилища, хотя, казалось бы, оно было всегда. Никто не обратил на эти вопли внимания, ведь болтать могут очень многие, а кредитный счет сам по себе не исчерпается.

На самом деле, Чистилище занималось своей организованной деятельностью не всегда. Когда-то давно бессмертные души занимались ровно этим — ничем. Они просто оставались в измерении Чистилища, окруженные главным образом глухими пустошами, не претендующими на именование их прекрасными пейзажами, и ничем не занимались. Кто-то шнырял по миру людей, кто-то грешил прямо тут — в общем, души не знали, чем заняться. Лишь в редкий момент какой-то очень рьяный грешник оказывался на апостольском суде и отправлялся в ад.

А потом Артур Пейтон придумал заниматься делом, и постепенно эта идея охватила практически всех местных обитателей и вновь прибывающих. Это оказалось очень верное решение, и оно пришлось по вкусу тому, кто наблюдал за Чистилищем. Нет, здания для своих департаментов души строили сами, по камушку, пусть и не особо представляя, откуда эти камушки берутся, но стоило закончить работу, как в каждом кабинете, в каждой комнатке начали появляться документы, и каждый грешник смог не только наполнить свое пустое бессмертие, но и увидеть что оно не бесконечно и там — в его финале — есть что-то куда более яркое, чем тусклые чистилищные дни. Сложно передать, какая степень хаоса царила в департаментах, пока бессмертные души пытались понять, как им двигаться в сторону исправления.

Организацией своей работы бессмертные занимались сами. Сами принимали решения о наказаниях, сами эти наказания придумывали. В какой-то момент в этот порядок вмешались апостолы. Они просто пришли и сказали, что возьмут на себя сложные решения. И взяли. Нужно сказать, они были более чем дотошны. Именно они могли проявить снисхождение к грешникам вроде Эрики Лакнер, которые никак не могли расстаться с болью, принесенной из смертной жизни. Именно они принимали решение о ссылке в ад совершенно безнадежных грешников. Именно они когда-то разрешили семнадцати демонам приступить к работе в Чистилище, пусть те и были выходцами из ада и, уже схваченные ангелами-защитниками, пребывали под арестом в крайних землях Чистилища, в которых не утихал святой огонь. Хотя арестом было сложно назвать наказание, заключающееся в приковывании к освященному кресту. Это была скорее вечная казнь.

Генрих Хартманн, потирая виски, отложил папку с документами на поручительство. Глаза резало — в фонарях снаружи до сих пор пылало святое пламя, хотя по регламенту их уже должны были погасить, доверившись солнечному свету. Артур наверняка снова попросил продлить время горения этих светочей. Генрих регулярно разбивал ближайшие к его кабинету светочи, пользуясь тем, что это членовредительство даже не сказывалось на кредитном счете, но стеклянные сосуды для священного огня заменялись снова и снова и сияли то на час, то на два дольше — по распоряжению Артура. Одно время Генрих даже подозревал, что неприязнь Артура к нему обусловлена хотя бы тем, сколько объяснительных и бумаг нужно было оформить на демона в начале каждого года, однако даже когда он взялся за оформление этих бумаг, Артур к нему приятственней относиться не стал, а ведь Генрих работал в департаменте уже не одно десятилетие. То ли глава департамента не желал, чтобы вверенный ему демон лишний раз забывал, в каком положении находится, и окружал его священными предметами, от которых демону становилось дурно, то ли он попросту пытался предусмотреть все и не дать Генриху сорваться. Нет, недоверие не оскорбляло. Генрих отдавал себе отчет, насколько ему пошли навстречу, допустив к работе, когда его место было там — на святых пылающих полях. Честно говоря, даже не его собственное ничтожное раскаяние стало причиной того, что священный огонь, обнимавший его, погас, подчиняясь ангельской молитве. Он помнил лишь, как разомкнулись оковы, как исчезло пламя и он практически рухнул на выгоревшую землю Горящих Земель. А ангел встала с колен и шагнула к следующему плененному демону.

В кабинет быстрым шагом вошла секретарша Артура, и Генрих аж закашлялся.

— Ингрид, что за распущенный вид, — прошипел он, опрокинув на стол стакан с карандашами.

Девушка недоуменно взглянула на него:

— Просто юбку надела сегодня.

— Нет, я, конечно, в курсе, что вы охмуряете Пейтона, но я не думаю, что он будет рад нарушению установленного порядка одежды.

— Ханжа, — высокомерно процедила Ингрид и сгрузила на стол стопку новых папок, — а еще демон.

— Я слишком разборчив для того, чтоб созерцать ваши ноги, — буркнул Генрих, довольно привычно подавляя в себе смутные желания. Секретарша Пейтона всегда вела себя слишком дерзко и слишком вызывающе, будто на неё и не распространялись все страхи её начальника.

— Или слишком скучен? — и Ингрид вышла, поправив оборку на юбке.

Генрих печально взглянул на стопку бумаг. Безумно хотелось спать, чтобы хоть на секунду оставить за спиной необходимость самоконтроля, но нужно было доработать смену и разобрать отчеты от местных кураторов грешников. В конце концов, Эрика Лакнер — всего лишь самый неконтролируемый подопечный Штрафного Отдела. И не надо забывать о необходимости получения отчета от Алана Далласа, который уже приближался к кабинету Генриха.

Даллас пах почти безупречным праведником. От этого запаха голод обострялся до зверского уровня, и Генрих в определенный момент понял, что именно после появления Далласа у него в отделе Артур усилил меры безопасности. Забавно. Как будто бы Артур не помнил, что запах праведника соблазняет так же, как запах истого грешника. Хотя в некотором роде он в любом случае вызывал острые и слишком кровожадные эмоции.

— Входите, Даллас, — громко произнес Генрих, отчаянно желая закурить, до того больно впилась в язык железистая сушь демонического голода, что хотелось перебить её хоть чем-то.

Даллас выглядел настолько осунувшимся, что сразу стало ясно: сегодня ему нужен перерыв. Бессмертным душам отдых нужен не столько для здоровья, сколько для успокоения. Со смертными очень тяжело иметь дело, потому что изо дня в день, из часа в час ты видишь перед собой тех, кому доступна вся яркость жизни. Лучше краткий миг умирать, чем не жить вечность. Именно поэтому столь многие обитатели чистилища сражались с собственными искушениями ради перспективы далекого перерождения. Хотя особо ретивых работников, вроде того же Далласа, который явно пытался исчерпать свой «греховный долг» в ближайшие лет десять, необходимо было к отдыху принуждать. Им ведь кажется, что они исключительны, и именно они, переработав до состояния, в котором все цвета окружающих их дней смажутся до одного оттенка серого, — не сорвутся в широко распахнутые яркие объятия греха.

— У нас проблемы?

Даллас растерянно промолчал, явно подбирая слова. Генрих нашел взглядом трубку и снова спросил:

— Ты нашел причину нарушения?

Иногда с Аланом это работало, хотя абсолютно всегда нарушать субординацию Генри не собирался.

— Я, похоже, её спугнул, — наконец разродился Даллас и уронил перед Генрихом стопку бумажных листов.

— Подробнее... — произнес Генри и развернул к себе листы, — ничего себе, тебе попалась реальная святая? Видел наложение рук?

— Она меня к этому выводу вела, сэр, но нет, — прокашлявшись, сообщил Алан, — я проверил её по спискам получавших благословение людей, и её имени в этих списках нет.

— Может быть, имя фальшивое? Это, конечно, встречается еще реже, но бывает.

— В Лондоне вообще нет ни одного благословленного небесами, родившегося в прошедшие тридцать лет. А той девушке явно было не больше двадцати.

— Так. Вы её классифицировали, Даллас? — Генрих не особенно хотел связываться с ангельским отделом, но похоже, выхода не было.

Алан покачал головой. Ну еще бы. Если бы он мог справиться с классификацией демона, то он бы точно никаким образом не перепутал её со смертной, тем более с одаренной святостью смертной.

— Опиши!

— Обычная, — Алан осторожно подбирал слова, — ни красных глаз, ни красных волос... Зубы... Я не видел, она прикрывала рот, будто бы удерживая себя от истерики. Она впала в ступор от запаха крови, если я правильно понял ту паузу в действиях. Но у неё высокий уровень самоконтроля, раз она смогла это все разыграть, почуяв меня.

— Формула договора звучала?

Даллас качнул головой. Значит, договор был заключен раньше, с отложенным исполнением. Девушка-демон попросту поделилась некой толикой бессмертной сущности в обмен на часть души смертного. Это укрепляло её в телесной оболочке, утоляло голод и, наконец, попросту доставляло удовольствие. То, что при этом она передавала заключившему с ней договор часть своих грехов, и часть весьма устрашающую, — смертный узнавал, уже попав в Чистилище.

— Суккуб, — устало заключил Генрих и встал, — вы её наверняка спугнули, она попытается скрыться, захватив пару душ, чтоб голод не так мучил.

— Простите... — выдохнул страдающий муками совести Даллас. Можно было на него огрызнуться, тем более что повод был.

— Успокойся, Алан, — произнес Генрих, гипнотизируя взглядом трубку, — ты же не имел дела с суккубами. Опознать её как демона мог кто-то вроде меня или мисс Лакнер, но поверь, если бы мы с ней встретились, последствия были бы куда сложнее, чем просто сбежавший суккуб.

— М-м-м? — Алан удивленно взглянул на Генриха. Несмотря на то, что он был опытным сотрудником, с классификацией демонов он знаком не был. Хотя и не стоило ему осваивать это знание.

— Суккубы обладают особой аурой одержания, обостряющей жажду совершения греха. В общем, я думаю, что мисс Лакнер снова отправилась бы на охоту, пообщайся она с вашей новой знакомой.

— А вы?

— А я — не знаю, — отозвался Генрих, — у меня рецидивов не было.

Глаза Далласа яростно сверкнули, а Генрих лишь усмехнулся. Все еще забавно. Ты служишь Чистилищу двадцать три года, не позволяя себе ни единой праздной секунды, но все равно остаешься демоном, и в твоей воле сомневаются даже те, кто грешит чуть ли не каждый день.

— Я займусь этим делом, идите отдыхать, — Генрих открыл ящик стола и начал искать в нем жетон. Без жетона бессмертным душам в смертный мир было не попасть. А демонам было не попасть в департамент «Бессменные защитники» и выйти оттуда. Казалось бы, уж должны бы знать одного из семнадцати Исключений, тем более что Генрих ежегодно добровольно проходил у них ритуал полного экзорцизма, чтобы лишний раз помнить, что ждет его по ту сторону несовершенного греха, но нет — оперенные служители Чистилища чуть что норовят приложить святым словом или святым клинком, больше полагаясь на последний. А без двух хороших серафимов удачной охоты на суккубу в бегах не выйдет.

Даллас наконец-то вышел, унося свой настойчивый праведный запах с собой, и как только дверь за ним захлопнулась, Генрих наконец смог сглотнуть. Он выдержал полчаса в компании праведника и не закурил. Маленькая, но победа.

Эрика ворвалась в комнату Алана рано утром. Честно говоря, он только пару часов как смежил веки, до того почти без перерыва переписывая «Тайну Эдвида Друда». Книги приносила сестра. Брала из библиотеки, приносила на тот мост, с которого он шагнул, прятала там под камнем, а он брал — на несколько дней, лишь для того, чтобы скопировать и прочитать. Было больно и странно смотреть на стареющую сестру, помня, как качал её на коленях и слушал её первые потуги на фортепиано. Вот и вчера, возвращаясь из Уайтчапела, он сделал крюк и зашел на тот мост. Книга лежала под старым камнем. Стоило ли говорить, как тряслись руки, когда он касался тонких наполненных буквами страниц. Это была новая книга, он такой в их библиотеке не читал. Стоило ли удивляться, что он так неохотно с ней расставался и так поздно лег поспать. Тем более что нужно было вернуть книгу не позже, чем через три дня, иначе она попросту истлеет в пыль, не выдержав долгого пребывания в Чистилище. Тут долго жило лишь то, что было сделано здесь же.

Ворвавшись к Алану, Эрика затормошила его, а затем, когда он, ворчащий про в который раз забытые приличия, уселся на постели, вцепилась в его ладони. Ей явно было лучше, чем вчера, хотя налицо была вторая побочка после экзорцизма — чрезмерная энергичность.

— Ал, я тебя не разочарую, клянусь! — заявила Эрика.

— Лучше б ты мне выспаться дала, — буркнул Алан и снова лег.

— Вставай, мой праздный проводник, ну кто еще будет наставлять меня на пути исправления?

Алан вообще прохладно относился к идее кого-то наставлять после двух часов сна. Даже Эрику, не то что кого-то другого.

Эрика изнывала без дела. Если бы она была смертной, она бы наверняка принялась суетиться, стремясь приготовить завтрак, но смертной она не была, и завтрак им обоим был не нужен.

— Который час? — неохотно поинтересовался Алан, постепенно смиряясь с перспективой близкого подъема.

— Семь после полудня, — откликнулась Эрика, закопавшись в разбор листов, которые Алан переписывал.

— На смену через три часа, между прочим.

— Но если прийти пораньше, можно отработать побольше.

Алан вздохнул. Иной раз он был таким же вдохновленным идиотом, которого не могла остановить даже ангельская дивизия.

— Я так и не попросила прощения, — вдруг произнесла Эрика, и Алан, сбившись с мысли, чуть вздрогнул.

— За что?

— За вчера.

Алан поморщился.

— Ну не отмахивайся, пожалуйста, — практически взмолилась Эрика, — я же знаю, что за такие вещи извинений мало, но без них — еще хуже.

— Я отвечаю за тебя, вообще-то, — заметил Алан, — и если ты не можешь остановиться в грехах, значит, я не справляюсь со своей работой.

Утро протекало довольно скучно. Не хватало завтрака или обычных утренних ритуалов. Хотя причесаться и умыться можно было и тут. Кажется, сейчас нужно было сделать именно это.

— Ал, посиди со мной еще, — Эрика поймала его за руку и вновь потянула на кровать.

Вырывать руку не хотелось, тем более что это было бы грубо, поэтому Алан снова уселся на одеяло. В человеческом мире их поведение сочли бы вызывающим, и слуги непременно бы шептались, что молодой господин соблазнял девушку, находясь перед ней в одной пижаме.

— Ты все-таки не прав, — у Эрики был просто потрясающий талант вырывать из размышлений, — это ведь я не могу остановиться и перестать грешить, а ты — ты делаешь для меня все, что можешь.

— Видимо, не все. Но надеюсь, что в дальнейшем наши с тобой успехи будут значительней. В ад мне совсем не хочется, скажем честно.

Эрика качнула головой. Она прямо-таки сверлила Алана взглядом, так, что он аж смутился.

— Что?

— До сих пор не могу поверить!

— Во что?

— В то, что ты за меня поручился. Позволил мне — так низко павшей — сравняться с тобой.

— Ри, не начинай, пожалуйста, этой самобичевательной ерунды, — Алан практически подскочил.

— Просто ты не ощущаешь разницы, — буркнула Эрика, — для тебя мы одинаковые, но я-то — я чую всю степень различия нашего положения.

— Ну вот такой вот я, близорукий. Плохо вижу твои грехи.

— Ох, Ал...

Больше Эрика не произнесла ни слова — просто ткнулась лбом в пижаму Алана и начала подозрительно всхлипывать.

Если бы Вероника сейчас увидела их обоих, она лишь закатила бы глаза и заявила: ну вот, я же говорила, мистер Даллас, что вы по уши влюблены в эту чокнутую грешницу. Алан не был дураком, чтобы отрицать это. В конце концов, ложь тоже была грехом.

Что бы ни говорила Эрика, что бы ни говорили остальные, он-то видел, насколько её измученная душа старается на пути к искуплению. Из полутора десятков его подопечных лишь она грешила не в удовольствие, но от боли, что регулярно вгрызалась в её душу.

От одиночества в Чистилище страдали не меньше, чем в смертной жизни. На романтические отношения решались немногие, хотя это и не было запрещено, но все-таки из-за приглушенности эмоций эти привязанности и распознать-то было сложно.

Алан не был склонен размышлять о взаимности, не боялся разговоров, но почему-то пересекать границу безмолвной влюбленности ему не хотелось. Видимо, не хотелось терять этот источник эмоций, которые разбавляли пресность чистилищного бессмертия. Но все же сегодня, когда он чуть нарушил эту дистанцию и даже отважно вошел в здание департамента под руку с Эрикой, он не чувствовал, что острота эмоций куда-то исчезла.

По крайней мере, он в полной мере ощутил острую тревогу, когда на его запястье нагрелась гамма и когда, оказавшись в кабинете Артура, он увидел ангела в залитой кровью рубашке на узкой кушетке, которую часто занимали раненые. Артур, сложив ладони, нашептывал молитву, затем наложил ладони на шею пострадавшего. Сияние исцеления было таким тусклым, что заметить его было сложно.

— Вызывали, сэр? — осторожно поинтересовался Алан.

— Прими управление Штрафным отделом, — отозвался Артур, похлопывая серафима по щекам, приводя того в чувство.

— Что-то случилось с Генрихом?

— Хартманн напал на двоих серафимов, с которыми искал суккубу, а затем скрылся в человеческом Лондоне. Сейчас его разыскивают, но в любом случае на время его отсутствия и расследования этого инцидента кто-то достаточно ответственный должен следить за работой отдела. Это будешь ты, Ал.

Вот тебе и «у меня не было рецидивов».

Департамент «Изгоняющие бесов» был самым безумным и самым загруженным из всех департаментов Чистилища. Здесь работали ангелы.

Правы те, кто, видев ангелов, рисует им суровые, полные печали лики. Им действительно не до веселья. Вот только те, кто считают их более близкими к Богу, несколько ошибаются. Не во всём, но ошибаются.

Ангелы действительно находятся ближе всех к Богу. Чистилище не только бесконечно, оно ещё и многомерно, и чем выше находится какой-то определённый слой, тем ярче в нём сияет солнце. Местное светило создано из священного огня, и его свет значительно подавляет желание совершать грехи.

Именно поэтому грешники изначально распределялись и распределяются по разным слоям Чистилища, и именно ангелы с верхнего слоя, на котором никогда не наступала ночь, — обладатели самых внушительных кредитных счетов. Чаще всего убийцы — однократные или многократные. Даже забавно, что именно им удавалось максимально эффективно овладевать святым словом, что так сильно помогало в борьбе с демонами. Хотя клинок, окутанный святым огнём, им в этом благом деле помогал не меньше.

— Не напомнишь мне, что мы тут делаем? — уточнила Эрика и, в третий раз отстав и уже отчаявшись не терять Алана из виду в ангельской толкучке, поймала его за локоть. В этом было что-то романтичное, но он предпочёл не думать, что именно. Романтика в делах — это неуместная помеха, и никак иначе.

— Я хочу задержать суккубу.

На самом деле, распоряжения такого не было. Алан сообщил Артуру о встрече с суккубой, об описанном Генрихом эффекте её способностей, Артур кивнул и явно учёл это как смягчающий вину Генриха фактор и велел заняться текущими делами отдела. Алан распределил работу, обошёл своих подопечных, успокоился, что самой проблемной по-прежнему остаётся приложенная вчерашним экзорцизмом Эрика, и принялся было за разбор документов на столе Генриха, но на глаза снова попалась злосчастная папка со статистикой нарушений индекса смертности. Он самолично передавал её в архив перед уходом с росчерком Генриха на отчёте: «Ошибка выявлена, принята к устранению». И сегодня утром архив её вернул, и теперь после отчёта Алана лежал ещё один лист бумаги. Алан уже видел его раньше: это был график колебаний индекса смертности. Так вот, на нём за прошедшие два дня добавилось две новых точки, которые дежурный архивист обвёл красными чернилами.

Суккуба никуда не ушла. Она продолжала выкупать клочки смертных душ, она продолжала отягощать их своими грехами. Нет, никто не сказал, что её счёт при этом уменьшался: это было бы слишком несправедливо по отношению к тем, кто отрабатывал свои грехи практически бесконечным трудом. Кредитный счёт увеличивался, потому что похищение энергии чужих душ было страшнейшим в иерархии грехов бессмертных, но счета увеличивались и у тех, кто был просто слишком слаб духом и не мог удержаться от искушения, которое предлагал демон. Апостолы регулярно занимались изучением искажённых демонами кредитных счетов, но объёмы работы были действительно ужасающи. Поди-ка изучи сводку грехов каждого грешника и пересчитай их с учётом всех эпизодов контактов с демонами.

Один Алан пойти не мог — ну как если та сбежит из работного дома, когда Алан появится в нём? Из всего отдела только Эрика ближе всех стояла к грани перерождения в демона, и только она могла выследить суккубу. Но если последняя учует Эрику и попытается задеть её одержанием, то самому Алану с ней не справиться. Нужен был ангел. Желательно, именно тот, кто совсем недавно проводил ритуал экзорцизма. Слова подобных наставителей оказывали эффект быстрее.

У Вероники Блан были красные от недосыпа глаза, похоже, что серафима не прерывала свою работу и читала молитву за молитвой все эти два дня подряд, а на её столе вели между собой сражение карандаши и белые листы бумаги, заполненные ровными строчками. Как она не путалась в этом бардаке — было не ясно.

— У меня перерыв, — суховато заметила она, когда Алан и Эрика зашли в её кабинет. Затем она распустила волосы, рассыпав их по плечам. Алан помимо своей воли на пару секунд засмотрелся на освободившуюся от плена гребня гриву. Если приглядеться, то можно было заметить в русых прядях редкие красные волоски. Похоже, что и мисс Блан не сразу смогла взять себя в руки, несмотря даже на влияние местного света. Хотя, если бы свет местного солнца имел абсолютное влияние, пожалуй, сюда бы ссылали всех ретивых грешников, но этого не делали. Потому что ослабление зависимости от греховной остроты чувств — это одно, а отказ от совершения греха — другое. Никто не заставлял тебя начинать грешить. Никто не заставляет тебя продолжать грешить. И заканчивать ты должен сам, и никак иначе.

— Мисс, можете ли вы сопроводить нас в мир смертных?

Вероника вздохнула, продолжая расчёсываться. По лицу было видно, что она не хочет никуда идти и с удовольствием бы сейчас накидала ежедневный отчёт и отправилась бы в общежитие. Хотя следует признать — в Чистилище без жёсткого графика работы она всё равно могла воспользоваться правом на отдых.

— Идёмте, — Вероника подобрала волосы, — расскажете подробности по дороге.

Слушая о предстоящем расследовании, серафима пару раз недовольно фыркнула, хотя идея встречи с суккубой ей понравилась — Вероника уже давно работала с грешниками вроде Эрики, ей практически не выдавали боевых нарядов. А в них, кажется, им удавалось зацепить столь бесценную для обитателей Чистилища возможность ощутить кипящую от боевого предвкушения кровь. Впрочем, Алан такой возможности не завидовал. Ему в его бесстрастных буднях было куда легче удержаться от нарушений, чем им, так часто ощущавшим то, что давала грешная жизнь.

— Вы справитесь одна, мисс Блан? Генрих брал с собой двоих...

— Мистер Хартманн — довольно сильная адская тварь, которая смогла покинуть ад и поглотить не единый кусок души, — чуть оскорблённо отрезала серафима, — а мисс Лакнер — необращенная, не была в аду и энергию смертных душ не поглощала. В ней всё наше — бессмертное и бесплотное. В ней нет смертной силы, с которой мне было бы трудно справиться одной.

На краткий момент Алан даже засомневался — рассчитывает ли Вероника исключительно на бой. Они шли не сражаться с суккубой — по крайней мере не все. Они шли найти её и вызвать в единый голос трёх дополнительных дежурных серафимов. Или двух, если Эрику выведут из строя. Больше вызвать вряд ли удастся.

Промежуточное измерение так же, как и само Чистилище, было многослойным. Конкретно промежуточным считался только самый близкий к измерению смертных слой. Находясь в нём, бессмертные души становились незаметнее всего и видели лишь только окружающий их смертный мир, тогда когда парой слоёв выше начиналась чистилищная бесконечность и его же география.

Основные операции по выслеживанию бессмертные проводили на втором слое промежуточного измерения, там, где человеческий мир практически не искажался, лишь в лёгкой толике выцветая. Здесь бессмертные не могли столкнуться со смертными, здесь было наиболее удобно ориентироваться в человеческом мире.

— Знакомое место, — пробормотала Эрика, глядя на здание работного дома.

— Конечно, я ж вас урезонивала вон там, в тупичке напротив чёрного хода, — Вероника качнула головой.

— Да, точно, — резко посмурнев, согласилась Эрика.

— Стоит ли нам идти всем вместе, как думаете? — Алан взглянул на Веронику.

— Ну, группа может призвать больше дежурных, чем один, так что, думаю, стоит, — кивнула та, тревожно оглядываясь и не снимая ладони с эфеса меча.

— Ри, можешь что-нибудь сказать?

— Ал, — Эрика бросила на Алана недовольный его фамильярностью взгляд, — в Лондоне не одна тысяча демонов, и они с завидной регулярностью пасутся везде, где только могут. Пока я не пойму, какой конкретно запах мне искать, — я тебе не помогу. И кстати, запах Генриха тут очень свежий, хочешь, я найду тебе его?

— Его найдут и без нас, — отмахнулся Алан, — или придёт в себя и вернётся сам. Тогда идёмте.

В больнице пахло тяжёлым и неприятным запахом разложения и застарелой крови — характерным для демона-контрактёра. Так пахло от мистера Хартманна, и Эрика в принципе уже привыкла к этому. Сейчас задача была посложнее — разобраться в том, какой из запахов принадлежит Генриху, а какой — суккубе-медсестре. Работный дом выделил больнице целое своё двухэтажное крыло, и демонический запах тут был буквально всюду, будто суккуба даже и не думала отсюда уходить. Она бывала в каждой палате, в каждой комнатке, некоторые петли уводили даже в сторону главного здания, что было естественно — если она выдаёт себя за работницу, она регулярно бывает и в работном доме. Они нашли даже каморку, в которой суккубий запах тесно переплетался с ароматами аммиака.

— Кажется, здесь она волосы осветляет? — брезгливо ковырнув таз и наклонившись к нему, Вероника подняла к свету три волоса. Красных волоса. Если до этого у Алана и оставались сомнения, то сейчас их не осталось в принципе.

Следовало отдать суккубе должное — место она выбрала очень удачно, где ещё можно найти столько отчаявшихся людей, находящихся в сложном положении. Где ещё можно так удачно и так плотно торговать продлением жизни? И ангелам, прочёсывающим Уайтчепел в поисках демонов, именно в этом бедняцком квартале больше всего приходилось работать, потому что не одна эта суккуба была такая умная.

— Вот она, — они нашли медсестру на заднем дворе в компании двух снулых мужчин. Алан вздрогнул, как только её увидел. Да, действительно, было сложно опознать в ней демона.

Обычная остроскулая субтильная блондинка с печальным выражением лица. Скорей всего, последней гримасы она придерживалась, чтоб не было повода показать зубы. Волосы были высветлены до корней и на всякий случай подвязаны косынкой, чтоб никто не заметил их аномального цвета. Эрика слышала, что демоны очень изощряются в маскировке, чтобы походить на людей, но видеть ей этого не доводилось.

— Ну здравствуйте, мистер Даллас, — вдруг произнесла девушка и обернулась, — давайте поболтаем, если вам дорога ваша собачка-ищейка.

— Ал... — Эрика задёргала Алана за рукав, но тот уже сам качнул головой. Суккуба заговорила с ним при двоих собеседниках. Вряд ли она допустила бы, чтобы люди стали свидетелем её сомнительных действий. Да. Санитары улыбались. Хищно улыбались.

— Похоже, мы в заднице сатаны, — пробормотала Вероника. Три демона в телесной форме — это много. Слишком много даже для них троих и троих ангелов, которых они могут вызвать.

— Мисс Блан, не поминайте нечистого. Это грех, помните?

— А чего его поминать, он-то, в отличие от нас, уже свою вечность отработал, — буркнула Вероника.

— Я сказала, чтоб вы вышли в промежуточное измерение, воробьи. Я вас ведь пока не трогаю, — мелодично произнесла Бьянка. — Кстати, если кто-нибудь из вас шевельнётся, я начну улыбаться, и ваша грешница станет нам чуть ближе и чуть роднёй.

— Она нас видит? — шёпотом спросила Эрика.

— Она нас чует. Они нас чуют, если уж быть очень точным.

— Алан, может, хватаем жетоны и сваливаем?

— Ну разумеется, мисс Лакнер, вы и ваш куратор так хотите в ад, — практически беззвучно выдохнула Вероника, явно опасаясь, что её услышат, — если она вас чует, вы и шевельнуться не успеете.

— Мистер Даллас, мне что, начать считать? — в голосе суккубы появились угрожающие нотки.

— Ладно, — Алан сдался. В конце концов, его жетон, с помощью которого осуществлялся переход между измерениями, болтался у него на запястье.

— Не слушайте её, — шагнув следом, громко заявила Вероника.

— О, да вы со святошей явились, мистер Даллас, — хихикнула суккуба, — как вы меня боитесь, мне даже лестно.

— Я рад, мисс Салливан, что смог вас порадовать, — отозвался Алан, оглядываясь. В человеческом мире вечерело. Сумерки медленно, почти вкрадчиво укутывали мир смертных в свои туманы.

— Это так мило с вашей стороны, — Бьянка расплылась в улыбке, — кстати, а что же моя подружка по духу не выходит к нам? Я бы с удовольствием взглянула на неё.

— Больно мне надо, чтоб ты на меня смотрела, — Эрика с независимым видом перешла в промежуточный слой и встала за плечом Алана.

— Красивая, — прицокнул языком один из санитаров, — я б такую обучил нюансам нашего дела.

— Мик, она даже не инициированная, — возразил второй.

— Вы вкусно пахнете, мистер Даллас, — безмятежно, будто и не замечая беседы за своей спиной, произнесла Бьянка, — честно, вы даже ввели меня в искушение тогда... когда пришли в первый раз. Зачем вернулись?

— Ответ очевиден, моя задача состоит в том, чтобы исправить искажение индекса смертности.

— Да? — Бьянка склонила голову, заслоняя глаза чёлкой, а потом расплылась в хищной улыбке. — Ну попробуйте. Мик, Рори, серафима на вас.

— Мисс Блан, уходите! — вскрикнул Алан, оборачиваясь и встречая стеклянный взгляд налившихся кровью зрачков Эрики.

— Deus Domine, — рявкнула Вероника, рванула из ножен клинок, мигом окутавшийся синим пламенем, и крикнула материализовавшемуся в белой вспышке серафиму: — Клаус, поддерживай.

Алан первый раз видел этот манёвр ангелов — появился, вызвал следующего, поднял меч.

Демоны же лишь хохотали, кружа вокруг них и искажаясь в очертаниях. Быстрее всех деформировались пальцы: удлиняясь и чернея.

— Наблюдаете? — суккуба вдруг оказалась за спиной Алана и опустила подбородок ему на плечо. — Да, есть чем полюбоваться. К слову, мистер Даллас, вы так юны, даже ниже меня, я даже удивлена, что вас прислали на это дело. Давно в Чистилище? Не надо этого.

Твёрдые пальцы сжали руку Алана, в которой он было попытался материализовать косу, и заломили. Чёрт бы побрал демонов с их усиленной материальностью.

— Иди-ка сюда, душечка, — звонко произнесла Бьянка, и Эрика, до того уклонявшаяся от сражения, обернулась.

— Неинициированные демоны хороши тем, что у них нипочём не хватит характера сопротивляться. Честно вам скажу, эта их овечья покорность — моя слабость, мистер Даллас, — хихикнула демоница, — настолько большая, что я даже уступлю ей вашу душу. Ну-ну, не вздрагивайте. Я думаю, что это лучше, чем пойти за ней в ад, не так ли?

— Откуда вы знаете? — прохрипел Алан, ощущая себя бессильным неудачником. Впрочем, он таковым и был. Даже коса смерти не могла повредить демонам, им вредило только ангельское оружие. Косой можно было отбиться и сбежать, но ни в коем случае не дать отпор. Жнецы были слабы. От этого было никуда не деться. Силу давал грех, но он лишал других возможностей.

— О, я знакома с тонкими нотками запаха залога, — отозвалась суккуба, — меня тоже пытались спасти. Это так лицемерно — жертвовать собой ради того, у кого нет ни малейшего шанса справиться с зависимостью.

— Д-да, вы все так говорите, потому что у вас сил жертвовать собой даже ради себя нет, — прохрипел Алан. Он смотрел в глаза Эрике. Он искал там хоть один след здравомыслия. Но нет, всем своим существом Эрика олицетворяла лишь одно чувство — голод.

— Полюбуйтесь, мистер Даллас, святош уже двенадцать, а мои ребята с ними справляются, — ехидно произнесла Бьянка, — и кстати, ваша святоша даже не вспоминает, что ей бы одержимую спасти. Они такие обязательные — святоши-то. О, я это знаю как никто, мистер Даллас. Ну что, готовы?

Нет, Алан не был готов.

Невозможно приготовиться к тому, что девушка, которую ты любишь, бросится на тебя и вопьётся зубами в горло.

— А теперь отпускаю, — где-то там, в угасающем сознании, раздался голос Бьянки Салливан.

И крик. Крик Эрики. Кажется, она кричала слово «нет».

У бесплотных душ плоти нет. Для смертного мира. Для мира бесплотного структура их тел остаётся такой же. Когда просто отпадает необходимость пить и есть, оказывается вдруг, что, если ты порежешь палец, из него всё так же польётся кровь. И если один бесплотный контактирует с другим бесплотным — он может причинить ему вред, он может к нему прикоснуться и так далее. Сложнее с демонами, которые разом бесплотны и материальны, ввиду чего их маневренность в потусторонних измерениях обычно заканчивается промежуточными. В измерение Чистилища они могут попасть только после полного ритуала экзорцизма, скованные освещёнными оковами. Да и жетонов для путешествий между измерениями у них нет.

Кровь на языке жгла будто раскалённая ртуть. Обычно демону достаточно приникнуть зубами к бесплотному, чтобы разрушить хрупкий оплот его души и поглотить его энергию. Но Эрика не была полноценным демоном. Хотя следует отдавать себе отчёт — первые пять секунд после того, как скользкая удавка чужой воли отпустила её, оторвать свою мерзкую кровожадную сущность от шеи Алана было тяжело.

Святое слово Вероники хлестнуло по спине будто вожжа. Пока серафима не дошла до шестнадцатого слова, Эрика ещё могла скрыться. Она ещё могла спасти Алана. Сил у неё было немного — она не получила полной материальности, потому что и душа Алана ею поглощена не была. Пока не была — всем известно, что один демонический «поцелуй» выпивает душу не сразу, но постепенно.

В одном девка-суккуб была права — Алан действительно был маленьким и худым. Но всё же недостаточно лёгким, чтобы Эрика, перекинув его через плечо, могла проволочь через весь Лондон, закладывая крюк за крюком, чтобы не натолкнуться на ангельские патрули.

Ночлежки для демонов было легко найти. Для тех, у кого было демоническое обоняние, разумеется. Вот и эту, расположившуюся в сторожке близ старого кладбища, Эрика нашла довольно быстро, как только убедилась, что никто за ней не летит и не несёт на белых крыльях безжалостную расправу.

Она толкнулась в дверь, но была остановлена твёрдой рукой хмурого демона. Он уставился на ещё хрипящего Алана на плече Эрики.

— Дайте ночь переждать, — выдохнула Эрика.

— Ты что, от патруля тикала, ужин-то с собой притащила? Он тут всех перебудит своей праведной вонью. Давай, дожидайся угасания, а потом заходи. А то за тебя сожрём, даже не постесняемся.

— Не-е-ет, — Эрика чуть не разревелась от одного только безжалостного «ужин». — Мне сделка нужна.

— На спасение бессмертного? — хозяин ночлежки нахмурился еще больше, — серьезно?

— Да-а-а, — А вот тут слезы просто хлынули по щекам Эрики.

Демон постоял, посмотрел на неё, затем вздохнул и протянул руку.

— Учти, я твою сделку перепихну тому, кто с тобой свяжется, ясно? — процедил он, — еще не хватало мне, чтоб у меня кредитный счет за сделку увеличивался. А цену назначит перекупщик.

— Да плевать на цену, хоть душу забирайте, — измученно простонала Эрика, вцепляясь в протянутую ладонь.

— Ты б еще погромче об этом поори, — скривился сдельщик, коснулся лба Алана, передавая клок бессмертия, и ещё раз посмотрев на Эрику как на дуру, скрылся внутри хижины.

Бывало, Генрих рассказывал о том, что далеко не все демоны откровенные сволочи. Таковыми были в основном те, кто не были в аду. Те же, кто по сатанинскому промыслу вырвались из тесной безжалостной адской пустоты, грешить не торопились. Ведь если меньше грешишь — о тебе меньше знают, меньше шепчутся, ты не привлекаешь взора неуёмных чистилищных работников. Такие демоны практически постились, перехватывая клочки смертных душ как можно реже, зато практически не попадались рьяным серафимам. Наверное, имей эти демоны такую возможность — они бы справлялись с отработкой грехов не хуже Генриха, но почему-то розыском таких демонов Чистилище не занималось. Возможно, потому, что это бы не оправдалось. Жертв среди работников было бы больше.

— Эй, — уже знакомый демон высунул голову из двери, — не топчись у двери, затаскивай ваши задницы внутрь. Скоро тут недалеко патруль пойдет.

Сны являлись Ричарду не всегда. Иногда он был готов отдать жизнь за то, чтобы сны перестали приходить. В них было слишком много непристойного, а часто и страшного. Ему мерещилось, что в спину ему смотрит некто красноглазый, и на горле сжимаются его пальцы.

Как Ричард отличал, что это он, а не она, — он и сам не знал. Таковы были негласные правила сна. Вот и сегодня он, задыхаясь, спешил по странным пустым улицам, сбегая от этого красноглазого, стремясь сохранить что-то важное. Бежалось медленно, сон не слушался своего хозяина, а в груди клубился ком боли. И вот уже Ричард загнан в угол, вот уже алый враг, так похожий на человека, приближается и улыбается, обнажая ряд острых нечеловеческих зубов.

Ричард проснулся, вскрикнув, и понял, что не понимает, где проснулся, при этом совершенно неожиданно обнаружив в своих объятиях никого иного, как Бьянку Салливан. На краткий миг ему померещились серые крылья, обнимавшие его, но стоило лишь моргнуть, как Ричард смог рассмотреть только светлые волосы. Шевельнувшись, Ричард ощутил весь холод, какой может окружать вас в утренний час в пустом заброшенном монастыре.

Ричард попытался встать, но шея вдруг запылала болью, будто бы там были переломаны все те кости, что в ней были.

— Не шевелись, пожалуйста, — тихо попросила Бьянка, и Ричард послушался, вновь опускаясь на застеленную тонким одеялом узкую дощатую кровать. Для сна боль была слишком реалистична.

— Где мы? — спросил он, перевернувшись на бок.

— А ты не помнишь? — уточнила девушка.

Ричард открыл было рот, чтобы ответить «Нет», но тут же закрыл его. Вчера... Что было вчера? Вчера неожиданно пошел на поправку Дэнни Пихт, и крайне удачно разродилась двойней Клара Грегсон, даже умудрившись выжить, хотя наблюдавший беременность Ричард не надеялся, что удастся спасти хоть одного из двоих детей, не то что их мать. Мисс Салливан пришла с работы настолько обессиленной, что Ричард еле удерживал себя от того, чтобы не схватить её в охапку и не уложить в постель. Зато он предложил ей выпить пунша, и — о чудо! — она согласилась, устало качнув головой. Ром у Ричарда был неважнецкий, и воды в пунше было точно больше, чем две части; с другой стороны, ром все-таки был, и были даже парочка лимонов. И если бы этого рома не было — возможно, Ричарду и не достало бы получить удовольствие наконец-то качать в своих ладонях пальцы Бьянки.

Дальнейшие воспоминания бросили Ричарда в жар. Он совершенно точно помнил голые девичьи плечи, помнил собственные губы на тонкой шее, и её — беззвучно прикусывавшую губу, потому что они безумно боялись разбудить миссис Митчелл или её ребенка. Черт возьми, он пал настолько низко, что затащил в постель незамужнюю девушку. Черт побери, он лишил её чести, если на то пошло.

А потом... Хотелось бы остановиться на этом. Хотелось бы, чтобы опьяненный ромом разум отключился сразу, тогда Ричарду можно было бы не сгореть со стыда до тлеющих углей.

Но в какой-то момент прошлой ночи он ощутил себя на своей кровати, а девушку — нагую, еле слышно всхлипывавшую, забившуюся в уголок у раскрытого окна, из которого в комнату вовсю несло ледяной ночной воздух и уличную вонь. Ричард помнил, что он бросился к ней, как умолял о прощении, как клялся во всем, до чего только мог додуматься в этот ночной и не очень-то трезвый час. Как она что-то отвечала, и как её внезапная просьба вдруг ошеломила Ричарда так сильно, что он даже отшатнулся от неё.

А потом были неожиданно сильные руки на его горле и требовательное «Отдай», звучавшее прямо в его душе. Неяркая вспышка серого света, и все. Дальше было утро в холодном, пустом монастыре и светловолосая Бьянка в объятиях.

— Прости, что втянула тебя в это, — все так же негромко произнесла Бьянка, — а теперь давай помолчим, я помолюсь за тебя, а потом тебе все расскажу.

Скажите, у вас были сны, в которых вы умираете? В которых за вами гонится неведомый убийца, в которых он вас непременно настигает, вонзает вам в грудь кинжал или перерезает вам горло, и вы в холодном поту просыпаетесь, а места, в которые, казалось бы, уже впилась безжалостная сталь, — ноют, будто бы помня что-то. Знаете, за такие случаи ангелам-хранителям обычно попадает. Потому что им запрещено вмешиваться в происходящее в мире смертных, но они из неясного милосердия, то ли к жертве, то ли к преступнику, чей кредитный счет уже и так превышает все допустимые пределы, вмешиваются, исцеляют, переносят, внушают, что ничего этого не было, что это был сон. В конце концов, в Чистилище, если ты, конечно, не совсем сумасшедший, ты постепенно начинаешь становиться не тем, кем ты был при жизни. Потому что небеса дают шанс на исправление всем и каждому, и обычно все, даже те, кто не семи пядей во лбу, предпочитают воспользоваться данным шансом.

Иной раз в таких случаях виновны демоны, что кроются в каждой темной подворотне, за многими углами, рискуя попасться на глаза ангельскому патрулю, но изнемогая от голода и бессилия. И тогда это они вас исцеляли-переносили-внушали, что ничего не было.

Но, наверное, вряд ли кто-нибудь, кроме бессмертных душ, может чувствовать, как от вонзившихся в его бесплотную сущность зубов демона по всему его существу расползается медленный и безжалостный яд. Как от этого яда меркнет свет, ведущий тебя.

Алан пришел в себя, резко втянув воздух — будто первый раз. На секунду он замер. Сейчас он откроет глаза, и окажется, что все это ему приснилось — и работный дом, и демоны, и Эрика, забравшая его душу. Или, быть может, он откроет глаза и откроет вокруг яркую реальность, в которую переходят уничтоженные души. Ну а что, вряд ли ведь Он позволяет кому-то действительно уничтожать души.

Алан открыл глаза. Солнца было много, столько, что его не сдерживали даже забитые досками окна. Стены скрипели, и было слышно, что ветер бушует там — в нескольких сантиметрах за стеной. Над головой то и дело тряслись и скрипели половицы, да и из подвала доносился чей-то хохот и звон бутылок.

Эрика лежала рядом. На таком же тонком тюфячке, под таким же тощим одеялом. Пришлось её чуть потормошить.

— Ри, где мы?

Эрика разлепила глаза, огляделась и вздохнула. Похоже, ей бы тоже хотелось оказаться где-то в другом месте.

— Ночлежка для демонов.

— Так, — Алан сел и обернулся — они лежали в тесном уголке между стеной и шкафом, проход к которому был практически заставлен ящиками, — и что нам делать? Как отсюда бежать?

— Не дергайся, Ал. Я не побегу сейчас, — тихо заметила Эрика и снова прикрыла глаза, — пока мне цену за сделку не назначат.

— То есть за какую сделку? — опешил Алан.

— Ну, за твою душу, в частности, — ответила Эрика, нахально поворачиваясь к Алану спиной, — так вышло, что вчера мне пришлось заключать сделку, чтобы не успеть поглотить остатки твоего бессмертия.

— Вот ведь задница сатаны, — не удержался Алан, — и какова цена?

— Не знаю. Рик вчера не нашел перекупщика, обещал, что найдет сегодня.

— И нашел, — крикнул кто-то из-за шкафа.

У Рика — «для тебя Рикардо, святоша» — волосы были в три раза короче, чем у Генри, — еле доставали до лопаток. И острые рога еле-еле виднелись из кучерявой алой гривы. Рожа у «Рикардо» была цыганская, и Алану он не понравился. Он вообще не особенно приятственно относился к мужественным типам, ибо о нем Эрика, мягко улыбаясь, слишком часто отзывалась «милый».

Рик провел их в подвал, неожиданно восхитив Алана. Он и не знал, что демоны настолько предприимчивы, что могут вырыть себе в ночлежке аж три этажа подвалов. На первом подвальном этаже — среди тех же дощатых ящиков пошлили и резались в карты семь демонов. Заметив Алана, один заорал на весь подвал: «Иди к нам, святоша, на души играем», — и вызвал одобрительный хохот приятелей.

— Они правда играют на души? — уточнила Эрика у Рикардо.

— А что, похоже, что им души девать некуда? — хмыкнул Рик и вновь повел их в лестничный полумрак, разгоняя последний лишь керосиновым фонарем.

Во втором подвале еще спали. Рядком, плечо к плечу. Пара голов поднялась, когда мимо проходил Алан, и, хотя тот уже внутренне напрягся, ничем, кроме недовольных гримас, не отреагировали.

— Слушай, я что, реально так пахну, что спать спокойно просто невозможно? — шепнул Алан Эрике, и та замялась.

— Парень, ты воняешь как немытая корова, — разрешил страдания девушки явно подслушивавший Рикардо, — и если бы я к себе эту контрактную сволоту пускал, то вас бы здесь не ночевало.

— Генри говорил, в ночлежках обычно крутятся те, кто завязал, — пискнула Эрика.

— Вы это хайгейтским ублюдкам расскажите, — буркнул Рик, — они нарочно работают в нашем районе, чтобы патрули ходили у нас, а не у них. Но у них там даже не ночлежка. У них там притон.

— Я проходила мимо Хайгейтского кладбища. Темза меньше воняет, чем та территория. ⁽¹⁾

— Зато у них просторные склепы, — осклабился Рик.

Лестница пружинила под ногами, демоны будто собрали самые тонкие и дрянные доски для своей ночлежки.

В третьем подвале не горело ни единой лампы, и Рик тоже спрятал фонарь, как только открыл дверь.

— Идите. Договаривайтесь о цене. Не договоритесь, ты сдохнешь, святоша, — Рик ткнул Алана в грудь пальцем, — я вам не благотворитель.

— Я думал, святошами демоны зовут только ангелов, — заметил Алан.

— Не, еще праведников вроде тебя.

За дверью была темнота. Абсолютная, черная, непроглядная. Молчаливая.

— Чувствую себя дурой, — тихо пробормотала Эрика.

— А разве ты не дура? — скептически уточнил высокий, явно женский голос, и вот загорелись в темноте кроваво-красные светящиеся зрачки. Следует признать — это было эффектно. Демон говорила с типичным йоркширским акцентом, сглатывая гласные звуки, поэтому Алану приходилось вслушиваться, чтобы разбирать.

— Ты контрактер? — спросила у темноты Эрика.

— Я перекупщик, — прохладно отозвалась незнакомка, — и защитник этого убежища. Ведь от этого завязавшего сброда никакого толку в стычках между демонами.

— Почему же ты не живешь в Хайгетском убежище? — недоверчиво озадачился Алан.

— Потому что в Хайгетсе я не могу спать с Рикардо, видимо, — отозвалась собеседница, — меня зовут Ханна, кстати.

— Рик сказал, что ты можешь перекупить мой контракт, — настойчиво произнесла Эрика.

— Ну не добавлять же Рику кредита, правда? — мягко улыбнулись горящие в темноте красные зрачки.

— Что ты хочешь? — с вызовом поинтересовалась Эрика, аж до боли стискивая пальцы Алана.

— Известно что, душу, — хмыкнула Ханна, — если ты спасла его, то заплати своей, конечно.

— Хорошо, — выдохнула Эрика.

— Нет, — возразил Алан. Они сделали это практически одновременно, и Ханна хихикнула.

— Ал, заткнись, правда, — в темноте было ничего не видно, но Алан прямо ощущал, как Эрика сердито смотрит на него, — моя душа, пожалуй, никому и не нужна кроме неё.

— Ты спятила, дорогая. Твоя душа как минимум нужна тебе. И мне, если уж мы о признаниях.

— Ал, моя душа теперь потеряна для исправления, понимаешь? Как ты ни крути, но клок твоей души я поглотила и теперь я демон, и никак иначе.

— Слабенький демон, надо признать, — не удержалась от шпильки Ханна.

— Если выбор между твоей душой и моей, то я, пожалуй, верну долг Рикардо.

— Идиот, — прошипела Эрика, — если я не буду с тобой сцеплена поручительством, ты сможешь вернуться в Чистилище, понимаешь?

— Большей глупости я, скажем честно, не слышал, — отрезал Алан.

— Мы можем приструнить твоего кавалера, если хочешь, — вмешался смеющийся голос Ханны.

— Хорошая идея, если вы при этом его не сожрете.

— Мы так не делаем дела, — пришел черед недовольно возмущаться и Ханне, — ну так что, договорились?

— Да!

— Нет!

И снова разом, и снова Ханна засмеялась.

— Вы такие милые, черт возьми, я аж вспомнила себя смертной. Юноша, а ты на все готов ради этой девушки?

— Да! — отрывисто бросил Алан, в свою очередь сжимая руку Эрики, так, что она даже протестующе пискнула.

— Хм.

Ханна замолчала на некоторое время.

— Есть у меня одна идейка.

— Его душа даже не обсуждается, — спешно заявила Эрика, — он изначально фигурировал как принимающая, но не покупающая сторона.

— Уймись, крошка, дело вообще не в душе, — остановила её Ханна, — мне нужно, чтобы твой приятель помог мне разделаться с конкуренткой. Она у меня вчера душу увела.

— С демоном? Я не настолько силен, — не без сожаления заметил Алан.

— У меня есть оружие, которое тебе поможет. Даст телесность на некоторое время. Ты с ней сравняешься.

— Я не смогу убить. Даже убийство демона — грех.

— Убивать не надо, малыш, хотя ты слишком много вводишь ограничений, когда только что заявлял, что способен на все. Нужно ранить. Дальнейшее мое оружие сделает за тебя.

— Что за оружие? — уточнила Эрика.

— Костяная рапира сатаны, — не без гордости отозвалась Ханна, — которую он утопил в человеческом мире, когда решил встать на путь исправления. В отличие от нас, у него этот путь есть. Она, кстати, очень гибельна для всех лишенных смертности. Так что не поранься — сдохнешь от одной царапинки.

— Почему ты не сделаешь это сама?

— Ну, моя конкурентка такой же демон, как и я. Меня она учует издали и свалит. А твой запах, святоша, нейтрализует рапира, это у неё такое приятное свойство.

— А разве эта ваша рапира сатаны не пахнет?

— Неа, не пахнет. Иначе бы её у меня уже сто раз как нашли. Вот такой вот парадокс.

— Где искать твою конкурентку? — обреченно уточнил Алан.

Эрика осталась в притоне.

— Ничего личного, малыш, она побудет заложником, — отвергла все возражения Алана Ханна.

— Но как ты узнаешь, о том, что я ранил твою противницу? — устав спорить, поинтересовался Алан.

— Узнаю, — загадочно ответила Ханна, — кстати, рапиру оставь в храме. Я буду ждать недалеко и заберу её практически сразу. Не сожру вас, не боись, иначе святоши меня будут в три раза активнее искать, а оно мне не надо.

Развязность демонов раздражала. Все в них раздражало, если на то пошло. В отличие от выхолощенного и отстраненного Генриха, эти даже не притворялись, что их интересует безгрешная жизнь. Она была слишком скучной для них. А он — Алан — был для них слишком смешным и наивным «святошей», который «просто ничего не понимает», как выразился Рик.

Монастырь имени святого Августина был ⁽²⁾ заброшен после третьего пожара. Его восстанавливали, восстанавливали, но вот он сгорел в третий раз. Даже Алан заподозрил, что тут не обошлось без демона, которого раздражало святое место в такой близости от себя. Сейчас святыни растащили, не удивительно, что особо наглая демоница взяла и обосновалась на территории монастыря.

Алан обошел часовню, даже залез на пустую колокольню и направился к монашескому дому. В принципе, нужно было поискать там, просто у него теплилась надежда, что он найдет что-то из символов веры, чтоб хорошенько заехать им демону по маковке. Коридоры были пусты, полны обломков штукатурки, и по ним бегали встревоженные шорохом шагов потустороннего гостя мыши. Алан только сейчас заметил, как пульсирует гамма на запястье — его искал Артур. Нет, сейчас он не сможет явиться пред светлые очи начальства. Да даже отправить ответный сигнал опасно — по нему его легко найдут. Нужно разобраться с конкуренткой Ханны, а уж потом думать о возвращении в Чистилище. Заслышав издали голоса, Алан даже углубился на один слой глубже, чтобы его точно не заметили.

Конкурентка Ханны обнаружилась в пустой комнате, сохранившейся наилучшим образом. Причем была она не одна — в компании подозрительно знакомого смертного, переговариваясь с ним на очень пониженных и практически доверительных тонах.

Алана бросило в жар даже до того, как он рассмотрел лицо конкурентки Ханны. Он помнил его. Это был Ричард Роджерс из больницы работного дома. И так улыбался он только одной девушке в том богом забытом месте. Алан покрепче сжал рукоять рапиры и, чуть поколебавшись, определился с точкой ранения. Все-таки для того, чтобы даже ударить ножом человека, нужно не дюжинное мужество. Пусть не ножом, но и цель не была человеком.

— До чего же тесен этот город, мисс Салливан, — зло произнес он, опуская острие рапиры на ту ладонь суккубы, которой она касалась лба больного мальчишки.

1) Если читатель недооценивает уровень зловония, на которое только способна городская река, то автор готов, усевшись на бочке, поведать вам историю, которая автора очень-очень впечатлила.

Так вот, известный ученый Майкл Фарадей написал в статье для номера уважаемой лондонской газеты «Таймс», вышедшего 7 июля 1855 года: «Я разорвал несколько белых карточек на кусочки, намочил, чтобы они легко тонули, и в каждом месте, где пароход причаливал, опускал их в воду. Она была так мутна, что при погружении карточек на толщину пальца при ярком, солнечном дне они были совершенно неразличимы. Запах от реки был такой, что, казалось, будто мы плывем по открытой канализации».

События фанфика происходят ни много, ни мало, но тридцатью тремя годами позже, когда в Лондоне уже функционировала законченная в 1870 итальянским архитектором система канализации, но всех проблем она не решила. Хотя благодаря ей эпидемия холеры в 1860 году стала последней эпидемией в Лондоне.

Вернуться к тексту

2) ...придуман автором.

Вернуться к тексту

Она не могла его слышать, ведь он находился на два нематериальных слоя глубже неё. Но к собственному удовлетворению Алан увидел, как она вскидывает раненую руку к лицу.

Свет в узком окне что-то заслонило, Алан бросил туда взгляд, но метнувшаяся к нему черная тень выбила его на нижний слой переходного измерения.

Над Аланом навис тощий, черный, целиком инициированый, полностью трансформировавшийся в нечеловеческую адскую тварь демон. Алан хотел, но не мог зажмуриться, завороженный переливами длинных торчащих из пасти клыков, покрытого чешуей и походившего на гоблина по пропорциям рук и ног беса. Такое могли не все. Такое могли только демоны-убийцы с огромным послужным списком жертв. Алан впервые видел полностью превращавшегося демона, и пусть его сейчас пронзал зашкаливающий ужас — не смотреть он не мог.

Демон, ощерившийся до того и едва ли не прижимавший свою гладкую, искажавшую все нормальные человеческие черты морду к горлу Алана, распахнул пасть и подался вперед, готовясь нанести последний удар, но...

— Не надо, — раздался стон из-за его спины, — спрячь нас.

Страшные красные зрачки уставились в глаза Алана. Он будто окунулся в котел с жидким огнем.

А затем его хлестнули лапой по лицу. Удар был такой силы, что Алан пролетел почти четыре фута до стены, врезался в неё головой и потерял сознание.

— Д-демон, — это было первое, что Алан смог произнести, когда пришёл в себя от лёгких пощёчин.

— Не угадал, — Эрика убрала ладони от его лица.

— Тут был демон, — Алан встал, ощупывая грудную клетку. Он совершенно точно помнил, как чёрные когти раздирали её, стремясь вырвать сердце, — он защищал суккубу.

— Боюсь, дело было немного не так, — Эрика не произнесла ни слова о произошедшем, но в каждом её слове, в каждом жесте был замечен немой укор, — боюсь, что ему была нужней пара душ, чем что-либо другое. А тут был ты, и если мне не изменяет нюх, то еще один смертный. Неплохой смертный, практически чистый. Такой у нас бы только пару месяцев проработал.

— Если ему были нужны души, почему я жив, и где тело смертного? — возразил Алан, оглядываясь.

Тела действительно не было, лишь клякса крови на том месте, где Алан ранил суккубу. Эрика поёжилась — от запаха крови она явно чувствовала очередное искушение.

— И всё же зря ты всё-таки это сделал.

— Не зря, — отрезал Алан, — потому что это была она! Суккуба из Уайтчапела.

Эрика аж поперхнулась воздухом.

— Ага, — Алан кивнул, — я не в курсе, какие там меж ними разборки, Ханна сказала, что местная стерва увела у неё душу, так вот, я вполне согласен ей поверить. Ты говорила, что лишь запах крови может перебить запах конкретного демона?

— А? — Эрика обернулась, явно с усилием отрывая взгляд от алого пятна. — Ну да, а что?

— А сможешь найти и демона, и раненого?

— Не думаешь же ты, что он забрал её с собой?

— Не её, а их, — поправил Алан и закатал рукав. Была Эрика грешником, подлежащим ссылке в ад, или не была, но он оставался исполняющим обязанности директора штрафного отдела. И омега на его запястье была теперь способом связаться с Артуром.

Эрика заставила себя принюхаться, вникая в запахи. Кровь пахла так соблазняюще, что сложно было разобрать запахи, царившие здесь помимо неё. Но Алан был прав, кровь тесно переплеталась с ароматом демона.

— Идём, — произнесла Эрика и зашагала прочь из разрушенной церкви.

Она найдёт демона. И суккубу, которую тот утащил с собой. И тогда, может быть, ад перестанет улыбаться ей и Алану в лицо своей чёрной пастью.

Демон не искал надёжных мест или надёжных путей. По дороге к окраине Лондона он заложил столько лишних крюков, что со следа бы сбился кто угодно. Эрика не сбилась, хотя трижды останавливалась и переводила дух, разбираясь в окружавших её запахах. В мрачной решительности её движений сквозила какая-то конченная обречённость, будто бы она не верила, что они найдут суккубу, а найденная суккуба спасёт её от ада. Алан верил. В конце концов, дело ведь в одержании, и его душу Эрика так и не поглотила, у него будет чем возразить апостолам, когда дело дойдёт до их суда. Если оно дойдёт до их суда, конечно. Ангелы беспокоили апостолов далеко не всегда.

Они вышли к дому из красного кирпича. Окна были забиты, дом, по всей видимости, был заброшен. На останках стального забора трепетали ленты с именами. Много лент. На одном из металлический копий болтался кисет. Пустой кисет.

— Здесь всё пропахло кровью, — пробормотала Эрика. Если в церкви её слегка потряхивало от запаха крови, то сейчас её трясло. Она не могла взять себя в руки.

— Оставайся здесь и подожди Артура, пожалуйста, — Алан снова коснулся омеги на запястье, -а я задержу их. Надеюсь что задержу.

Гамма нагрелась, сообщая, что Артур Пейтон услышал своего подчинённого.

— И здесь кровь, — Эрика ткнула пальцем в булыжник, которым была вымощена дорожка. И действительно — мелкие красные капельки рассыпались по серым камням, будто звёзды, складываясь в нить Ариадны. Алан пошёл по ней, жестом запрещая Эрике идти за ним.

Дверь, как ни странно, не была сорвана, но распахнута. Алан поймал себя на мысли, что ему хотелось бы постучать — это сошло бы за жест доброй воли. Однако ему пришлось шагать в темноту заброшенного дома.

Демон ждал его там, разумеется. Потому что как только Алан шагнул за порог — неведомая сила схватила его и швырнула на пол. Будь Алан чуть тяжелей, наверное, он смог бы проломить прогнившие доски, даже находясь в промежуточном измерении.

— Ты хочешь сдохнуть, Даллас? — прорычал демон, прижимая Алана коленом к полу. — Только скажи, только кивни, и я с радостью тебе в этом помогу. Тем более что твой запах слишком долго меня бесил, чтоб я сейчас удержался.

— Г-генри, — выдохнул Алан, пытаясь опознать в этом существе своего бывшего начальника. Потому что вряд ли кто-то ещё из Лондонских демонов мог знать его запах. Если кто-то сейчас и мог внушать ужас, то только Генри. Потерявший всякое сходство с человеком, с длинными и тонкими, слишком звериными конечностями, будто сотканный из черноты, покрытый блестящей чешуёй и с яркими красными глазами. При одном только взгляде на этот хищный оскал становилось понятно — Генрих не завоёвывал души соблазнением или контрактами. Он убивал. Однако бежать Алану было некуда. Если выбирать между адом и пастью демона, то, пожалуй, он выбрал бы последнее. Потому что в аду заключённых куда больше. И мучиться предстоит явно дольше. И ещё... Если Генрих был в храме, если это его когтистые лапы раздирали бессмертную сущность Алана на клочья, то была причина, по которой его тогда не убили. Вряд ли она делась куда-то сейчас.

— Я не хочу в ад, — выдохнул Алан и зажмурился. В любом случае, неважно, уничтожат его или нет. Он уже вызвал Артура, и тот очень скоро явится сюда с отрядом серафимов, достаточным для того, чтобы справиться с Генрихом.

Но Хартманн медлил. Секунда за секундой его когти не сжимались на шее Алана, и всё, что тот слышал, — так это лишь хриплые судорожные вздохи. Затем дышать стало легче, и Генрих поднялся, убирая как когтистую лапу с шеи Алана, так и упирающееся в рёбра колено.

— Только материализуй косу, я из тебя душу вырву, — устало произнёс Генри и, подняв Алана за шиворот, пихнул его в спину, отправляя к лестнице на второй этаж. Суккуба была тут — лежала на каком-то не очень презентабельном тюфяке, укрытая простынью, как был тут и человек. Алан ожидал, что человек испуганно вздрогнет, когда увидит Генриха, но Хартманн, поднявшийся за ним, уже был похож на человека, одетого в их обычную чистилищную униформу. Даже с галстуком.

— Роджерс, как она? — грубовато спросил Генри.

— Как может быть раненая девушка, которая валяется в грязи! — огрызнулся Ричард. Между ним и Генрихом даже не ненависть клокотала, между ними сверкали молнии и громыхали бури.

— Ты же врач!

— Я не из тех шарлатанов, что соображают лекарство из крысиных хвостов. У неё жар и воспаление, а мне даже рану промыть нечем. И ей нужен хинин⁽¹⁾, чтобы сбить температуру, а у меня его нет.

Лицо Генри выглядело потерянным, будто бы он не знал, что ему делать дальше. Алан ощущал, что его идея задержать кого-нибудь была, в общем-то, ненужной, они задержались бы тут и так.

— Я прошу, отпусти меня в город, — взмолился Роджерс, как бы его ни звали, — я вернусь с лекарствами. Ты же знаешь, что я заинтересован в том, чтобы она выжила.

— Я знаю, в чём ты заинтересован, — прорычал Генри, — вот только с ней у тебя ничего не выйдет, понял? И ты останешься здесь, пока я не разберусь с этой тварью.

— Разберёшься ты с ней, как же, — Роджерс произнёс это негромко, но вполне слышно. Зрачки Генриха на толику секунды хищно сузились.

— Ты не расскажешь, что происходит? — слабо поинтересовался Алан.

Генрих отозвался не сразу. Больше того, по тому, как долго длилась пауза, повисшая в комнате, Алан вообще засомневался, что ему что-то расскажут. И озадачился вопросом, где там шляется Артур с его ангельским отрядом. Быть не может, чтобы для борьбы с Генрихом было нужно столько серафимов, что их нельзя было собрать за сорок минут.

— Знаешь, что такое распятие демонов? — вдруг спросил Генрих, резким движением распуская галстук.

Алан качнул головой. Он не знал ни слова о том, как бывший демон оказался на службе в Чистилище. Генрих вытащил из кармана пиджака трубку и чиркнул спичкой. Запахло тлеющим табаком. Роджерс поморщился и отодвинулся от струи табачного дыма. А Генрих задымил ещё сильнее, прямо как в дни месячной отчётности, когда по отделу разъярённым архангелом, воздев косу над головой, носился Артур и карал каждого, кто смел уклоняться от отработки своих грехов.

— Есть множество паскудных вещей в Чистилище. Есть множество паскудных вещей в жизни демона, — руки Генри непривычно резко дёргались, пока он говорил, — и с демоническим голодом по дерьмовости сравнимо только распятие на верхнем слое, в землях вечного огня.

Алан содрогнулся. Он был в тех землях лишь один раз — в рамках разъяснительного экскурса — и помнил, как от священного света казалось, что выгорали глаза.

— Да-а, Ал, ты совершенно прав, — протянул Генрих, пуская к потолку ещё одну струю дыма, — демону, такому, как мне, — заразившему грехом многих людей и сожравшему даже не один десяток душ, — до крайности паскудно оказаться в Горящих Землях, а серафимы-стражи без конца твердят слова Иисуса, которыми он отгонял сатану ⁽²⁾, а для нас они хуже калёной ртути. И святые кресты, к которым прикасаешься кожей, — жгут, и боль ни на каплю, ни на секунду не ослабевает и всё сильней, сильней... И пылает каждый клочок чертового тела, которому не место в мире бессмертных, но ты взял и обзавёлся им, пока жрал смертные души.

Генрих замолчал и сглотнул, растирая шрамы на запястьях. В таком подавленном состоянии Алан видел Хартманна в первый раз.

— Как, чёрт побери, ты выбрался? Сбежал?

Генрих вздохнул и взглянул на спящую суккубу. Подошёл, поправил на ней простынь.

— Сбежать из Горящих Земель нельзя. У нас на то не остаётся сил, как только мы оказываемся там, — тихо произнёс он. — Я не помню, сколько горел. Достаточно, чтобы не ждать ничего, кроме воздаяния за суть собственной грешной души. А потом… Потом пришла она, и молитва изменилась. Не знаю, какой она была, помню только лишь, что не разбирал слов, но будто бы кто-то просил за меня. Тогда я первый раз увидел Агату, — Генрих кивнул на девушку, — она стояла передо мной и читала молитву о спасении души.

— И пламя потухло? — недоверчиво уточнил Алан. Неужели Чистилище замяло бы такую историю?

— Если б нет, я б тут стоял? — Генрих ехидно улыбнулся. — Эйджи отмолила девятнадцать демонов. Ах, жаль, что ты не видел, какая на серафимском слое поднялась буря. Ведь если пламя погасло, значит, Он проявил к нам снисхождение. Разве попрёшь против Него? Но кто доверится тем, кто жрал человеческие души?

— Но доверились же?

— Ага, доверились, так сказать, — до первого грешка… — Генрих хищно осклабился, — и привязали Эйджи к нам как надзирателя. Мол, сама спасла, сама и мучайся. Но как же был недоволен серафимский состав! Девятнадцать демонов в Чистилище. Получивших амнистию и право на искупление грехов, — Генрих улыбался настолько сладко, что было понятно — ему радостно, что он доставил серафимам неприятные моменты.

— Вы её любили? — уточнил Алан. Поведение Генриха начинало становиться понятным. Он не сорвался. Он бросился на помощь той, что сделала для него так много. Осталось только понять — сколько действительно было сделано.

Генрих нервно фыркнул.

— Это не то слово. Для нас она была всем. Она была наставницей, что ловила за шиворот, когда начинал мучить демонический голод, защитницей, когда нужно было отстоять нашу падшую компашку, учила преодолевать себя, учила смирению, мы всегда могли ввалиться в гости, и у неё всегда было запасное одеяло. Семь лет мы под её началом искупали грехи. Семь лет мы видели, что есть те грешники, на кого можно равняться. Пожалуй, эти семь лет даже нельзя назвать семью годами Чистилища. Несмотря на голод и проблемы с адаптацией в серафимском отделении, мне было спокойно, нам всем было спокойно. Мы видели свой шанс на пути. Мы видели путь.

Генрих снова замолчал, растерянно тиская трубку.

— А потом? — Алан начал догадываться, что он услышит. И услышал именно это. Генрих ответил терпко-горьким голосом, будто читая эпитафию.

— А потом Эйджи отправили в ад за срыв её порученной. Нас оставили. В конце концов, нам даровали шанс на раскаяние не ангелы и не Агата лично, а тот, кто выше их всех. Конечно же, нас распихали по всем самым задрипанным отделам, но никуда нас деть уже не могли. Мы не грешили. И апостолам было не к чему придраться.

Генрих рывком вытряхнул ещё горячий табак из трубки на исщерблённый подоконник и начал набивать трубку из другого кисета.

— А там, в аду, она стала суккубом? — спросил Алан.

— Нет, милый, в аду суккубом стала я, — раздался с лестницы сладкий голос Ханны, — Ричард, здравствуй, как же ты можешь волочиться за моей сестрой? Не можешь отличить меня от неё? Странно, мы ведь делаем столько, лишь бы не походить друг на друга.

Алан обернулся к лестнице. Суккуба, свежая, довольная, с сытой мордашкой, в платье, которое точно украшало недавно не самую дорогую проститутку, стояла там и без особых усилий сжимала в чёрной, потерявшей форму лапе шею уже синеющей лицом Эрики. Их было двое! И они походили друг на друга как две капли воды.

— Не шевелись, мой брат по аду, думаю, ты не станешь жертвовать этой чудной ещё не потерянной душой, — улыбнулась Ханна Генриху милой улыбкой Бьянки Салливан.

— А я прошу не шевелиться вас, миледи, — сухо произнёс Артур Пейтон, переходя из промежуточного измерения и опуская длинные чёрные пальцы на плечи Ханны.

— Даллас, я тебя убью, — произнёс Генрих Хартманн и, подняв ладони, опустился на колени — комнату заполонили белые крылья.

1) Хинин — основной алкалоид коры хинного дерева с сильным горьким вкусом, обладающий жаропонижающим и обезболивающим свойствами. Широко использовался в медицине викторианской эпохи, главным образом лишённой каких-либо антибиотиков.

Вернуться к тексту

2) «Отойди от Меня, сатана, ибо написано: Господу Богу твоему поклоняйся и Ему одному служи».

Вернуться к тексту

Никто не видел истинную суть Эйджи. Только я. Нет, я сейчас не вспоминаю нашей с ней жизни на улицах Лондона, после того, как мать и отец скончавшись, оставили нас. Хотя повод вспомнить все-таки есть. Ведь это Эйджи зарезала двух шлюх и сутенера, которые пытались затащить нас в бордель. Ей было шестнадцать лет, между прочим, и она хладнокровно воткнула половину разбитой бутылки в живот сутенера, что покормил нас, и провернула. А затем поочередно ударила медным чайником по голове обеих проституток, когда они попытались заголосить, а после нашла нож поострее и перерезала им вены на запястьях. Только за то, что сутенер той шлюхи посмел схватить её за зад. Будто у нас были какие-то другие перспективы, и на улице стояла целая очередь из желающих взять нас на работу швей, вязальщиц или богатеев, которым ну очень нужна была служанка. Именно Эйджи, развозя слезы и сопли по лицу, в ночь после того, как это случилось, созналась, что наш дядя её совратил. Что, мол, она до смерти боится, что это с ней случится снова. Как будто это оправдывает хоть каплю пролитой ей крови. Между прочим описала она эти акты совращения с бесстыдной подробностью. Видимо, это из-за её ханжества дядя вышвырнул нас из родительского дома. Даже удивительно, что он выбрал её, а не меня. Ведь мы были чертовыми близнецами, у нас даже родинки появлялись одинаково, будто дьявол развлекался, нарочито симметрично расставляя на нас свои отметины.

А потом эта стерва повесилась и оставила меня одну. Долго ли может выжить в Лондоне девчонка, которая и воровать-то толком не умеет? Да меня даже в бордели не брали, будто знали, что устроила моя психованная сестрица. Будто кто-то видел и рассказал. Хотя наверняка видел и рассказал, свидетели в нищих кварталах есть всегда, ведь там куда больше жителей, чем в богатых районах.

Так и околела я, и даже в бессмертии я не смогла избавиться от своей мерзкой сестрицы. Она была тут. И что самое забавное, её тут мнили то ли не святой, то ли блаженной, потому что эта дура смогла вымолить снисхождение для девятнадцати самых конченных отморозков, какие только были на Горящих Полях. Как выбирала тех, кто соревновался своими счетами с сатаной. И возилась с ними. А все только умилялись её трудоспособности и вере даже в самых безнадежных, хотя её место было в аду только за то, что она для меня сделала.

Да, я украла из Чистилища рапиру Артура Пейтона, как только узнала её влияние на бессмертные сущности. Я спрятала её так далеко и так глубоко в человеческом мире, как только смогла. Да на одной только лжи об этом воровстве я увеличила свой кредитный счет едва ли не больше, чем самим воровством.

Да, я грешила, ведомая одной только целью — затащить мою сестру в ад. Ведь она же не могла перестать быть лживой святошей, она же не могла не поручиться за меня, и она поручилась! Она вела со мной эти свои душеспасительные беседы, а за то, что по её вине моя жизнь кончилась так скоро, даже не думала просить прощения. Да что уж греха таить, она будто и забыла, что я её сестра. Этим своим девятнадцати отморозкам уделяла все свое время, будто и не было в её жизни никого важней. Хотя да, я не буду заниматься самообманом — в её жизни действительно не было никого важней её прирученных исчадий ада, которые даже в верхнем слое Чистилища ходили и облизывались на всех мимопроходящих.

И я справилась. Я дождалась апостольского суда, я дождалась момента, когда на спине моей сестре выжгли черный крест. Пусть я тоже отправлялась в ад, это была благая жертва.

Знаете ли вы, что такое ад? О, да, девятнадцать придурков, что явились сегодня на этот суд, знают. Помнят эту абсолютную душную тьму, заключенную в недрах Чистилища, в которой есть только голод, твои зубы и зубы всех тех неудачников, кто отсюда еще не вырвался. Знаете ли вы, сколько раз за всю ту вечность, что ты там проводишь, эти зубы впиваются в твою сущность и рвут-рвут-рвут её на клочья?..

И вот промыслом сатаны или кого-то другого, кто изобрел лазейки, позволяющие сбежать из ада, я на свободе. Она на свободе. И что я вижу? Даже аду она смогла солгать о своей сути в своих бесконечных молитвах. Она не стала демоном, хотя всегда была исчадием ада. Она даже крылья умудрилась сохранить, но я не могла позволить ей ими пользоваться.

О да, как делятся грехи между связанными поручительством бессмертными, так я делилась с сестрой своими грехами и силой похищенных душ.

Но она не становилась демоном, больше того, воспользовалась полученной материальностью и устроилась в человеческом мире. Даже ухажера себе завела. Разве можно было это спустить?

Я очень старалась, чтобы Чистилище нашло её. Как она ни старалась не привлекать внимания своими исцелениями, сотворяя их редко и постоянно переходя из больницы в больницу, я приходила к месту её работы всякий раз, когда была не её смена. Да на неё молились в этой больнице просто потому, что она работала в два раза чаще, чем ей полагалось. И докторишку этого я соблазнила, когда моей сестрице дурно стало от страха после встречи с вашим чинушей. И душу бы его я тоже забрала, только эта гадина смогла крылья материализовать и унесла его. В человеческом мире. Ей настолько везет, что это уже совершенно невыносимо.

Убежала, спряталась! А я все равно её нашла, все равно смогла ранить сатанинской рапирой, и пусть мне теперь дорога на крест, зато она сдохнет! Сдохнет!

А даже если она выживет, она отправится вслед за мной — в Горящие Земли. Потому что мы по-прежнему связаны поручительством, и она — демон, только внешне в ангельской шкурке. И я рада, дьявол меня забери, что не будет никакого ей рая, никакого посмертия. Не ей, лишившей меня моей смертной жизни, только не ей.

Ричард Роджерс стоял перед своим домом и смотрел на потускневшие окна. Если он хоть кому-нибудь расскажет, что с ним случилось, — его сочтут душевнобольным. Разве можно в здравом уме поверить во все эти Чистилища, демонов и безумную сестринскую ненависть?

Она появилась прямо перед ним, но была до непривычности прозрачна. В свете послеполуденного заключенного за облаками солнца её почти не было видно.

— Я все-таки сошел с ума, раз вижу тебя? — улыбнулся Ричард. — Твой друг утверждал, что ты смертельно ранена и умрешь.

Она улыбнулась и качнула головой:

— Ты не находишь, что уничтожение душ — дело довольно несправедливое, не так ли?

— Ну, если так уж пристально присмотреться, то да, пожалуй.

— Решение о перерождении души всегда принимает суд апостолов. Нужно сказать, эти решения всегда положительны, только тех, кто переродился внутри Чистилища, обязательно переселяют или переводят в другие места работы. Чтобы те, кто пытались убить бессмертную сущность, не умаляли свой подвиг. Хотя теперь по крайней мере девятнадцать демонов знают о законе перерождения душ.

— Твоя сестра?

— Жива, — не без облегчения отозвалась она, смущенно опуская глаза, — я надеюсь, что она сможет раскаяться, а я смогу отмолить её.

— От неё было столько вреда... — протянул Ричард, — не уверен, что она того заслуживает.

— Шанса на раскаяние заслуживают все и всегда, — пресекающим перспективу спора тоном возразила она, — но только сами души решают, когда им поворачиваться в нужном направлении.

— Мы еще увидимся? — Ричард печально улыбнулся. Он знал ответ. Точнее, он о нем догадывался.

— Тогда, когда придет время, — откликнулась она, возвращая ему улыбку, — и не усердствуй с грехами, ладно?

— Ради тебя? Пожалуй, постараюсь!

— Нет, Ричард, — как никогда сурово отрезала она, — ради себя. Только ради себя. А я — я приму любого.

Она не добавила «тебя». Печальное замечание.

— Тогда прощай, Агата Салливан, — улыбнулся Ричард, протягивая к ней ладонь, — рад, что ты можешь делать то, что хочешь.

— Прощай и прости, Ричард.

И она исчезла, оставив Ричарду лишь порыв ветра, звон капель дождя и окосевшую рожу нищего, что клянчил милостыню неподалеку. Ричард усмехнулся и бросил свидетелю собственного умопомешательства шиллинг. Разорительно. Хотя не жалко.

На Лондон лился дождь, пытаясь отмыть город хотя бы немного, но его попытки были тщетны — он лишь увеличивал количество грязи. На Лондон обрушивался ветер, будто пытаясь швырнуть Лондон на колени, но никому этого не удавалось до него, не удастся и ему.

Ленты с именами трепетали на ветру. Генрих стоял напротив двухэтажного заброшенного дома, смотрел в его пустые забитые окна, будто в глаза, и кутался в пальто. Сейчас в его душе тоже гуляли пронизывающие холодные ветра.

Агата могла бы появиться сразу за его спиной, однако она в свойственной ей этичной манере появилась поодаль и подошла, шурша гравием с подъездной дорожки. Встала рядом, практически вплотную к его плечу. Между ними была ровно та пара дюймов, которую преодолеть было мучительней всего. Он знал её настолько хорошо, что от этого становилось тошно. Другое дело, что сейчас он был рад, что есть повод понять, что она почти не изменилась за это время. Как будто бы и не исчезала на столько лет.

— Ты с распятия? — тихо спросил Генрих.

Агата молча кивнула.

Генри вздохнул и обнял её за плечи. Дружеский жест поддержки присутствовавшей на распятии родной сестры. Допустимый для Чистилища, в котором уже спустя пару лет избавлялись практически от всех правил этикета, свойственных смертному миру. Да, он будет думать именно так.

— Ты не виновата.

— Это не так, — ровно возразила Агата, — может, не в её грехах, но в том, что я не нашла способа остановить её, я виновата точно.

— Его не было. Грешники похуже пьянчуг. Привыкнешь грешить, прячась за идею мести, — не остановишься и тогда, когда месть будет совершена. А позади тебя будет пылать мир.

— Почему ты ходишь сюда? Судя по статистике Артура — чуть ли не два раза в месяц, — явно уклоняясь от разговора о Ханне, поинтересовалась Агата.

Генрих закашлялся. Окинул взглядом забор.

— Если дело касается твоей смертной жизни, то я знаю, что ты не праведник, — хихикнула Агата.

— И с чего ты это взяла? — Генрих сконфуженно улыбнулся. — Дело не только в смертной жизни, если на то пошло. Я тут жил. Человеком и демоном.

— Оу, — Агата охнула, окинув взглядом десятки лент, привязанные к изгороди, — и это все...

— Ага, — пожал плечами Генрих. — Я начал с пары семей, что поселились здесь, а потом, когда хватало сил и телесности справляться с патрулями, начал приводить сюда жертв уже сам.

— А табак?

— Жители оставляют его, чтобы полтергейст спал, — тихо отозвался Генрих, — а я беру, как напоминание о том, каким я больше не хочу становиться. Перебивает голод, как ни крути.

— Сложно поверить в то, что ты был таким, — Агата прошлась пальцами по лентам.

— Про тебя тоже не скажешь, что ты убила троих людей, между прочим.

— Не то, чем я горжусь, между прочим.

— Да нам вообще есть мало чем гордиться, правда же? — ухмыльнулся демон.

— Как давно ты нашел меня? — Агата просто поймала за его ладонь и сжала пальцы. Генриху на долю секунды показалось, что мир запылал. Нет. Это тоже жест поддержки. Тоже дружеский. Он сотни раз видел, как она так же поддерживала Алекса, Дану или кого-то другого... Рассчитывать по-прежнему было не на что.

— Полтора года назад, — нехотя отозвался Генри. Он помнил тот день. Он помнил его каждый день этих семнадцати месяцев и десяти дней.

Тогда в Лондоне тоже шел дождь. Только не проливной, как сейчас, а мелкий, надоедливый и бесконечный.

Он забрал душу, которую не собрали безалаберные жнецы из лавки ростовщика, что была через дорогу от дома Мэгги Митчелл, и хотел было уже возвращаться в Чистилище, как узнал запах. Её он увидел уже с улицы, когда спешно выскочил из дома.

Там, за стеклом окна, сияла лампа, и худенькая девушка стояла у очага, не отрываясь от книги в своих руках, дожидалась, пока закипит чайник.

Генрих пытался оторвать взгляд от неё и не мог. Весь мир будто сконцентрировался на том, как её пальцы касаются страниц, как переворачивают их, как растерянный взгляд скользит от книги к огню и обратно. Вот девушка вздрогнула, опустила книгу, обернулась. В кухню вошел врач — уставший, осунувшийся.

Артур и прочие ангелы боялись не зря — в душе Генриха действительно осталась жажда греха, и осталась она демонической — даже в Чистилище не отпускавшей своей голодной хватки. Зажечь огонь под ливнем представлялось сложной задачей, пришлось достать табак и сунуть щепотку в рот. Дерьмовый, нужно сказать, это был табак, но Генриху было все равно, чем перебить эту стальную сухость на языке. Ему хотелось вырвать сердце этому врачу, просто за то, что он дышит, что он смотрит на неё так пристально, что нет никаких сомнений в его неравнодушии. Да, вырвать сердце, оборвать все нити, что связывают душу и тело, и впиться зубами в свежую душу…

— Покажись, — ровно произнес Генрих.

Демоница в вызывающе открытом лиловом платье стояла возле забора, помахивая изящной рапирой из кости. Суккуба — уж больно она была похожа на человека. Даже рогов не было.

— Кто ты такой, демон, и что тебе нужно от моей сестры? — резко спросила девица, пока Генрих пристально глядел на неё. Обычная грешница, прошедшая через ад, — алая грива, сверкающие краснотой зрачки, зубы как у хищника, но насколько же знакомые черты лица... Она его не помнила. Даже забавно, если учесть, что он Ханну помнил очень хорошо. Любой из девятнадцати хорошо её помнил. Она отняла у них Агату.

Он не ответил, просто потому что не хотел, чтобы Ханна его вспоминала. Ему хотелось снова поглядеть в окно, но он прекрасно знал, на что способны суккубы. Оторви от неё взгляд, и одержание — это самое невинное, что может с тобой случиться. Она и так уже попыталась его одержать.

— Просто шел мимо. Запах сильный.

— Ну и иди дальше, — с вызовом заявила Ханна, угрожающе помахивая рапирой.

Он ушел. Он мог бы тогда вцепиться ей в горло, и, быть может, даже убил бы её, хотя вероятность того, что она убьет его — с рапирой сатаны-то, — была выше.

— Будь я смелей тогда, я бы спас тебя от многих страданий. И тех, чьи души она крала, — мрачно заключил Генрих.

— Ну да, а еще ты все-таки стал бы врагом Чистилища, совершив убийство, — возразила Агата. — Сам знаешь, насколько я была бы этому рада.

Генрих на мгновение поджал губы — у него было иное мнение.

— У нас много работы, — заметила Агата, будто намекая, что пора бы уже и вернуться.

Да. Работы было много. И ему, оправданному за срыв, было какие дела доделывать. Не только ему. Эрика Лакнер до сих пор была под впечатлением, от случившегося процесса у апостолов. Это к лучшему. Она обзавелась отличным мотивом больше никогда, действительно никогда не срываться.

— Ага, я иду. Иду идти на свет, — усмехнулся Генрих, про себя добавляя: — На твой свет.

Пусть это было не совсем так. Пусть помимо её руки его вела и собственная.

Главное — он шел на свет.