В следующей жизни, когда я стану кошкой... (джен)

Подготовка к операции длилась долгие два месяца.

Главное, что волновало дока — это качество сердца, которое он собирался вставить Алисе. Оно должно было не только прийтись по размеру, но еще и быть абсолютно гладким, отполированным как зеркало, ведь малейшая шероховатость, любая зазубринка, даже невидимые глазу, могли принести беды не меньше, чем уставшее сердце Алисы, бьющееся в ее груди сейчас.

Клапаны, поршни — все должно было быть максимально надежным и идеально подогнанным. Их мало было выплавить и отполировать — их надо было отрегулировать, опробовать в работе, удостовериться, что ни один из них не заклинит, не застрянет и не захлопнется не вовремя.

Это была изматывающая, очень кропотливая и сложная работа. Док просиживал ночами в лаборатории Бобби в подвале, щуря над лупой покрасневшие от недосыпа глаза, и при свете оплывающих свеч и жаркой печи с толстой чугунной решеткой затирал заклепки так, что их невозможно было ни отличить, ни нащупать на ровной поверхности. Его идея поглотила его, заставила идти вперед с маниакальным упорством, и, если раньше он сомневался и боялся, то теперь, наблюдая, как его механическое сердце послушно выплевывает воду и работает сутками напролет, не зная усталости, четко и точно как часы, он все больше утверждался в правильности своего решения.

Второй его заботой был насос, который заменил бы Алисе сердце и перекачивал кровь с достаточной скоростью, покуда Бобби присоединял бы на место новое. С этой нехитрой задачей док справился очень быстро и отдал его Бобби на испытания.

Своей истовой уверенностью, своей непоколебимостью он подавил всяческие попытки к сопротивлению у Бобби, и тот сдался под напором аргументов дока и тоже принялся готовиться к предстоящему грандиозному, неописуемо фантастическому делу, но, конечно, на свой лад.

Он переловил всех лягушек в окрестных прудах и, накрыв им морды тряпкой с эфиром, нещадно потрошил их, вырезал сердце и так же скоро вшивал его обратно, следя за тем, чтобы не перепутать сосуды. Из десятка лягушек, может, одной посчастливилось пережить эти манипуляции до конца операции, но Бобби не сдавался. Днями и ночами он штудировал медицинские атласы, изображающие куда и как идут вены и артерии, что они питают и как функционируют. Но, чем ближе был назначенный день, тем больше Бобби нервничал, тем больше дрожали его руки, кромсающие лягушек.

— Дорогой доктор, но это же невозможно! — вскричал Бобби однажды за завтраком, и док едва не поперхнулся чаем. — Я не смогу один, это смертельно опасно! Это безумие, доктор!

Док медленно и зловеще поднял на него опухшие глаза. Всю ночь он проверял новое сердце на прочность, гонял воду по замкнутой системе, чтобы убедиться в достаточной силе изготовленного им механизма. Он уже предвкушал такую сладостную победу разума над немощью, когда Бобби выдал ему этот бунт — нелепейший и малодушный, как подумал док с толикой презрения и доброй — раздражения.

— Бобби, мальчик мой, — строго произнес он, сжимая в руках столовые приборы с видом убийцы — так, словно он готов тотчас вонзить эту вилку в шею Бобби а серебряным ножом отпилить ему голову, — ты что же, не веришь в себя?! А как же все то, чему я учил тебя?!

— Я верю в себя, — парировал Бобби, — но я говорю о здравом смысле! Вы сами меня учили, — едко напомнил он, вдруг став таким подозрительно разумным, очень похожим на самого дока, — что слепая вера — ничто, всегда нужны точные расчеты и стопроцентные гарантии. Вот я и говорю вам о гарантиях. Мне нужна помощь профессионала в этом деле. Практикующего врача, который о строении человеческого тела знает не понаслышке. К тому же послеоперационный уход за больной, — продолжил Бобби тоном, так похожим на тот, которым док обычно читал свои нравоучения, — кажется, вы об этом забыли? Этого я точно не смогу. Это очень сложно.

Док на миг задумался; сказанное Бобби не было лишено смысла — точнее, оно было им полно.

— Значит, — неприятным, колючим тоном произнес он, постукивая израненными, стертыми в кровь об наждак пальцами по столу, — придется заставить нашего круглого друга помочь нам.

— Он не хочет принимать в этом участия, — напомнил внимательный Бобби.

— Придется поставить его в такие условия, чтобы он согласился.

...В назначенный день все было готово к операции — простерилизованное в кипятке сердце лежало в железном ящике с медицинскими инструментами, смотреть на которые док Браун Алисе не позволил. Над импровизированным операционным столом, накрытым ослепительно-белой тканью, в хорошо протопленном подвале были установлены все лампы и фонари, чтобы дать максимальное количество света. Алиса, одетая в белую длинную рубашку, сидела на нем и беспечно болтала ногами, изрядно похудевшими за время болезни. Рядом со столом, в тени, прилежно фыркал ее дыхательный аппарат. Запертая в стеклянной клетке, где раньше сидела крысобака, мяукала, недовольная своим пленением, маленькая черная кошечка с белой грудкой.

Док волновался, расхаживая по подвалу, но его волнение было скорее оттого, что посланный за врачом Бобби долго не возвращался назад. Он то и дело вынимал из кармана часы, глядя который час, да, время от времени открывая скрипучую решетчатую дверцу печи, подкидывал поленце-другое в весело потрескивающее пламя.

— Только б они добрались хорошо,— бормотал док, нервно потирая ладони, словно ему было зябко в этом жарко натопленной помещении.

Для врача была заготовлена ложь о том, что Алисе стало плохо, и под этим благовидным предлогом его и выманили из города. Скоро док услышал знакомое фырканье своей машины, свист пара, скрип песка на садовой дорожке, быстрый встревоженный говорок эскулапа.

— Отлично! — обрадовано воскликнул док, заметно оживляясь. — Алиса, надень на голову камеру для переселения и приляг!

Доку стоило немало усилий приладить электроды к голове сопротивляющейся кошки, но все же кое-как он справился с этим, связав животному ноги и накрыв ее мордочку тряпкой с эфиром. Засыпающая кошка ворчала и колотила хвостом, щуря злые глаза, когда док, отпыхиваясь, торопливо начал вращать ручку и лампочки засверкали над лицом Алисы, а крохотные молнии оплели ее голову, заискрились в волосах.

Кошка испустила злобный вопль, сопротивляясь, и вдруг затихла, перестав даже дергать хвостом. Док бросил ручку, которая все еще вертелась сама, по инерции, и кинулся к дочери.

— Алиса?!

Девочка не ответила. Она молча лежала на столе, ее глаза остановились, глядя в никуда, и выглядело это жутковато.

Док тотчас бросился к кошке. Та, как ему показалось, выглядела слегка ошарашенной и не пыталась вырваться из пут.

— Алиса?!

Кошка чуть слышно мяукнула, щурясь так странно знакомо — лукаво и весело, — и док расхохотался, торопливо развязывая многочисленные узлы на бечевке, стягивающий лапы зверьку.

— Да неужели вышло?! — бормотал он словно обезумевший. — Ну-ка...

Он подхватил зверька под теплое брюшко и бережно перенес к рабочему столу Бобби, заваленному всякой всячиной — инструментами, деталями, огрызками карандашей и чертежами. Там, на относительно чистом пространстве, были заранее разложены карточки с написанными на них буквами.

— А ну-ка,— скомандовал док, — скажи что-нибудь!

Кошка, неторопливо обойдя карточки кругом, изящно смахнув хвостом кучку тонкой металлической стружки, свитой в блестящие кольца, поочередно прикоснулась лапкой к трем из бумажных квадратиков.

— М, а, у, — как зачарованный прочел док и тут же вспылил: — Мау?! Что за шутки, Алиса?!

Кошка раскрыла розовый рот и чуть слышно мяукнула. Со стороны могло показаться, что она смеется.

— Это я, папа, — прочел док в следующий раз, следуя взглядом за указывающей лапкой кошки. — Не волнуйся... О, Алиса! Ты заставила меня понервничать! А ну-ка, скажи еще!

— Быть кошкой интересно, — ответила Алиса. — Столько запахов кругом. И ты такой огромный.

— О! Ну об этом ты потом расскажешь, — док, заслышав торопливые шаги, приближающиеся ко флигелю Бобби, подхватил кошку снова и подсадил ее к окну, расположенному под самым потолком этой комнатки. — А теперь брысь домой! Негоже тебе это видеть!

Кошка разочарованно опустила уши, но все же послушалась. Неторопливо выскочила из окна в сад и скрылась в темноте.

Вскоре на лестнице, ведущей в подвал, тревожно застучали каблуки, к доку спустился испуганный врач, тяжело пыхтящий и обильно потеющий, и Бобби в лихо сдвинутом на затылок цилиндре дока. Он водил перепуганного эскулапа за нос, делая вид, что не знает, где сейчас док Браун и его дочь. Под этим соусом Бобби предложил врачу обыскать чуть не весь сад, чтобы у дока Брауна было время подготовить Алису.

— Что вы натворили?! — взвизгнул врач, заметив недвижимое тело девочки, вытянувшееся на столе. — Вы что, все же провели вашу безумную операцию?! Безумцы, сумасшедшие!

— Нет, уважаемый доктор, — смиренно и трагично ответил док Браун, напустив на себя скорбный вид. — Мы хотели. Мы готовились, — док театральным жестом откинул крышку ящика, и в свете многочисленных ламп сверкнуло прекрасное серебряное сердце, от которого врач отпрянул с криком ужаса, словно это был не светлый металл, а голова самого дьявола. — Но мы послушались вас и не сделали ничего, и вот она... Она почти мертва.

— Вы сумасшедший, сумасшедший! — повторил врач, терзая остатки волос на голове.

Он, колобком скатившись с каменных ступеней, оттолкнул дока от стола и торопливо зашарил в своем саквояже, нащупывая стетоскоп.

— Господи боже мой, — бормотал он, и его пухлые щеки тряслись. — Неужели все?.. ах, несчастная мисс Браун! Вместо того, чтобы мастерить ваши никому не нужные игрушки, вы бы лучше провели с нею ее последние дни! Безумец, ослепленный гордыней! Безумец...

— Быть может, — вкрадчиво произнес док, покуда врач лихорадочно осматривал тело, не подающее признаков жизни, — теперь вы согласитесь сделать хоть что-то, чтобы спасти ее? Посмотрите, жизнь покидает ее тело. Оно холодеет; через час оно остынет совсем. Но за этот час вы можете успеть спасти ее. Вы станете первым, кто проведет эту операцию, вы останетесь в памяти людей как спаситель. Как величайший из врачей. Или вы не сделаете ничего — и Алиса просто умрет у вас на глазах. Да она уже мертва...

— Но это будет на вашей совести! — вскричал врач в отчаянии. Бобби уже гремел рукомойником, избавившись от грязного, покрытого копотью цилиндра, и врач не заметил, как док хладнокровно поднес и ему таз с горячей водой…

...Когда все было окончено и последний сосуд с ювелирной точностью был соединен золотыми руками Бобби, который превзошел самого себя, проделав свою работу с необычайной аккуратностью и быстротой, а насос, перекачивающий кровь во время операции, отключен, док Браун осторожно, почти нежно вставил крохотный ключ в маленькую скважину и повернул его. Прекрасное серебряное сердце не вздрогнуло, не забилось как живое. Оно по-прежнему походило на гладкое блестящее гусиное яйцо.

Но в нем тотчас ожили, задвигались поршни, и сосуды наполнились бегущей кровью. Через несколько мгновений лицо Алисы порозовело, и врач, воздев окровавленные руки к потолку, к слепящим лампам, потрясенно, совершенно не веря в происходящее, воскликнул:

— Господи, но это невероятно! Невероятно!.. мы сделали это!

— Вы — мой Бог! — торжественно прогудел Бобби, восхищенно таращась на дока Брауна косым глазами, счастливого и слегка ошарашенного от радости.

Механическое сердце работало как самые точные в мире часы, Алиса свободно дышала, ее тонкие, словно восковые губы вновь заалели и чуть припухли от жара. Она была жива.

— Шейте, шейте! — выдавил док, отступая от стола и утирая катящиеся из глаз слезы счастья рукавом. Только теперь до него, наконец, дошел весь ужас, пережитый им и все величие проведенной только что операции. Это была авантюра, безумная и великая, и ничто в мире не гарантировало ее успех. Но все же операция состоялась. — Да, мы сделали это!