Когда король спасает Францию (джен)

Графство Артуа было злым роком Робера, племянник. Король Филипп Красивый, не любивший этого шалопая, передал его Маго в обмен на графство Бургундское. То ушло казне вместе с браком ее дочери Жанны с Филиппом, вторым сыном «Железного короля», Робер сделал невозможное: добился обвинений дочек и кузины Маго в прелюбодеянии и лояльности Людовика. Поговаривали, что в обмен на убийство Маргариты Бургундской. Сварливый забрал у Маго Артуа под свою руку, графиня отравила его. Тогда Робер передал всю власть Клеменции Венгерской, жене Сварливого, и возвел вокруг нее несокрушимую защиту.

Так ведь нет же! Оказалось, Аршамбо, и этого недостаточно, чтобы получить Артуа. Даже королева Клеменция, желавшая всей душой передать графство нашему Роберу, не имела такой возможности. Слишком крепкую защиту построил Филипп Красивый для своих решений. Маго была пэр Франции, и судить ее по закону мог только король. Клеменция не могла просто так забрать графство Артуа под свою руку, как ее супруг Людовик. Она могла бы это сделать только в том случае, если бы Маго подняла вооруженный мятеж. Но Маго была умна и не давала Клеменции повода обвинить себя в мятеже.

Разумеется, Филипп Пуатье был совершенно прав, племянник. Маго надо было дожимать мелким нападками, постепенно сокращая ее власть. В какой-то момент она непременно бы взорвалась, сделала глупость, и вот тут королева и объявила бы ее мятежницей. Тогда Клеменция получила бы возможность ввести войска в Артуа и создать там свою администрацию. Но на это были нужны годы, а Робер Артуа не умел терпеть.

Поймите, Аршамбо, тогда еще не было короля Иоанна Посмертного с его откровенно разбойничьими методами. Да, да, это пи Иоанне никто с Маго и разговаривать бы не стал. Вызвали бы на переговоры, выследили в засаде, изловили, посадили в темницу на хлеб и воду, приставили меч к горлу и подписывай отказ от Артуа. Тогда все же старое доброе феодальное право соблюдалось, Аршамбо. Да и королева Клеменция была заинтересована в том, чтобы выглядеть слабой благородной дамой.

Король Людовик творил разбой в отношении голубей, а его сын король Иоанн — в отношении непокорных сеньоров, Аршамбо… Только при Филиппе Красивом врагов судили, пытали и жгли. Ну, а при короле Иоанне нанимается шайка каких-то «королевских молодчиков», которая за золото быстро наводит порядок.

Хотя, подозреваю, Аршамбо, кое-какие разбойничьи наклонности король Иоанн унаследовал от Анжуйской семьи своей матушки. Ее прадед, Карл Анжуйский, был настоящий разбойник и смутьян, разоривший всю Италию и повесивший даже юного императора Конрадина, чем поверг в шок всех христианских владык. Ее дед Карл II Анжу-Сицилийский был редчайший смутьян, всю жизнь затевавший войны, чтобы отбить Сицилию у Арагона. Ее брат король Карл Роберт вел бесконечные войны, чтобы сесть на венгерский престол. Да и сама королева Клеменция была тоже еще смутьянской, Аршамбо, хотя и казалась все почти святой. Нет, тут я трупом лягу, но не позволю королю Иоанну канонизировать его маменьку! Не была она святой, не была, упокой Господи ее душу!

Да, да, Аршамбо, вы угадали: именно тут наши интересы с королем Иоанном однажды крепко столкнулись. Дело было осенью сорок четвёртого года, после его победы при Валлифорде и взятия Оксфорда. Для встречи с ним я приехал в Венсен. Дворец Сите в Париже, гордость Филиппа Красивого, совсем запустел, Аршамбо: наши короли со времен Сварливого живут преимущественно в Венсене. Ну, там теперь рай земной, королева Клеменция отстроила там себе невероятную красоту, как вы знаете. Король Иоанн обожает работать ночами и ложится далеко за полночь. Вот он и захотел увидеться со мной ближе к полуночи. Я пошёл по коридору в правое, рабочее, крыло, ожидая, что меня введут в какой-то большой зал, как вдруг из дверей… нет, я не поверил глазам… высунулся Людовик Сварливый. Точнее, его копия, выглянувшая почти в том же наряде.

— Проходите, проходите, Ваше Преосвященство! Я как раз жду вас, — встретил меня король с почтительной улыбкой.

Разумеется, первым делом король поцеловал мой перстень, опустился на колено и попросил благословения. Это вот уже мамино воспитание: все-таки королева Клеменция вырастила сына в огромном почтении к нашей Святой церкви. Я охотно благословил его, и мы зашли в его кабинет. Весьма скромный для короля, надо признать: стол, стул, полки с книгами, шкафы с документами и кровать. Иногда король Иоанн тут и засыпает, Аршамбо, чтобы продолжить работу, как проснется. Стол короля стоял у окна, а сбоку попыхивала небольшая печка. Ну, а сзади у двери висит портрет его матери — королевы Клеменции. Тот самый, что нарисовал художник Одеризи для его отца, когда матушка была еще невестой.

Для меня были подготовлены кресло в углу и маленький столик, на котором стояли утонченный кувшин с гранатовой водой и ваза с орехами.Типичный королевский «перекус» во время работы. Король Иоанн обожает походить по кабинету, подумать, что-то пожевать, ну, а потом продолжать заниматься. Пригласив меня жестом сесть, он подошел к столу и посмотрел в окно на бесконечный декабрьский дождь.

— Угощайтесь, Ваше Преосвященство, — король заговорил быстро и без запинок. — Не буду притворяться относительно цели вашего визита, — продолжал он.

— Лесные орехи у вас в самом деле отменные, Государь, — кивнул я.

— Благодарю, монсеньор, я их очень люблю. Я хочу обсудить с вами перспективы канонизации королевы Клеменции. Скажите мне, что следует сделать, дабы получить вашу поддержки в этом вопросе? — показал Иоанн на матушкин портрет, возле которого горели две тонкие белые свечи.

— Мгм… — я слегка замялся. — Ваше Величество, я уважаю ваши сыновья чувства, но для канонизации человека нужны очень веские основания.

Король чуть дернул глазом: мол, ну зачем сразу препятствия, почему бы нам не договориться? А, может, обдумывал, какую лучше выбрать со мной тактику.

— Какие же, монсеньор? — почтительно спросил Иоанн. — Матушка с детства была добродетельна и благочестива — это раз. Матушка жертвовала много Святой церкви — это два. — Загибал король длинные пальцы — точно такие, как у его матушки. — Государыня покровительствовала Ордену святого Франциска — это три. И матушка видела особые видения — это четыре. Ну почему…

Раз… Два… Три. Четыре… Король Иоанн всегда раскладывает так любую проблему, Аршамбо. Я восхищаюсь его логикой, но его напор иногда меня выводит из себя.

— Рассмотрим, монсеньор, аспект политический, — продолжал король Иоанн, расхаживая по комнате, словно я уже согласился с его доводами. — У Франции, Неаполя и Венгрии будет общая святая, что упрощает наш альянс — это раз. Святая Клеменция поможет укрепиться у власти в Венгрии моим кузенам, а они, как вы знаете, весьма верны Святому престолу — это два. И, наконец, канонизация матушки укрепит нашу службу Святому престолу… Я имею ввиду, королевского рода Франции… — это три… Ну чем плохо, Ваше Преосвященство? — спросил он. — Одни плюсы и ни одного минуса…

Я вздохнул. Нет, с точки зрения интересов своей страны король Иоанн был, конечно, прав. Но Святая церковь — это ведь не интересы Англии или Франции, Аршамбо! Мы предназначены для того, чтобы спасти души и блюсти нравственность, а не обеспечивать политику короля Иоанна или Джоанны Неаполитанской.

— К сожалению, Ваше Величество, у вашей матушки были и грехи… После смерти вашего отца она, будучи вдовой, плотски жила с графом Пуатье… — сказал я.

Король окинул меня мутным взглядом. Затем вздохнул и не спеша пошёл к матушкиному портрету. «Ну теперь держись!» — сказал я сам себе. Угрозы? Какие угрозы, Аршамбо? Король Иоанн никогда никому не угрожает. Он знает правило политика: никогда не оставляй вокруг себя обиженных. Виноватого прости. Или убей. Но никогда не кори его за ошибки. А вопли и крики король Иоанн считает проявлением слабости. Когда он снимал адмирала Бегюше за поражение, то просто сел с ним в кабинете, спокойно указал на его ошибки и назначил — с понижением. Вот и все.

Только два или три раза у короля Иоанна был настоящий взрыв ярости. Происходит это так. На Совете ему было нанесено оскорбление. Король Иоанн остановился и молчал. Все ждали, что будет. Он постоял, потом пошел мимо стола, в том же направлении, в каком и шел. Дошел до конца, повернулся, прошел всю комнату назад в полной тишине, снова повернулся и сказал медленно и тихо, не повышая голоса:

«Вы не должны были так сказать!»

И пошел опять. Опять дошел до конца, повернулся снова, прошел всю комнату, опять повернулся и остановился почти на том же самом месте, что и в первый раз, снова сказал тем же спокойным голосом:

«Вы не должны были так сказать. — И, сделав крошечную паузу, добавил: — Заседание закрывается».

И первым вышел из комнаты. На завтра не произошло ничего. И послезавтра тоже. Только через пару месяцев его обидчик пошел под суд по совершенно иному делу. И он прав, Аршамбо. Нет более жалкого вида, чем обиженный грозящий подданным владыка, не выполняющий своих угроз. «Ужо я вас…» Можешь сделать — возьми и молча сделай. Говорить-то об этом зачем? Вот девиз короля Иоанна. Поэтому я знал, что кричать и тем более как-то угрожать мне король точно не будет.

Для того, чтобы прятать чувства, у Иоанна I есть давно выработанные навыки, Аршамбо. Он ходит, отворачивается, смотрит в пол, насыпает в ладонь орехи… Все это были средства для того, чтобы сдержать себя, не проявить своих чувств, не выдать их. Так было и сейчас. Король прошелся два раза по комнате и остановился возле портрета матушки.

https://img.google-wiki.info/storage/big/8439251.jpg — портрет Клеменции.

— Вы видели этот портрет кисти Роберто Одеризи, монсеньор? — в голосе Его Величества зазвучала грусть. — Это матушка. Она здесь ещё неаполитанская принцесса. К ней посватался мой отец, король Людовик…

Государь, склонив голову, сам зажег свечу.

— Принцесса Клеменция, моя матушка, послала свой портрет королю Людовику. Она славилась красотой ми благочестием… Вы только представьте, монсеньёр, — в голосе короля звучала неподдельная грусть. — Матушка верит, что приедет во Францию и излечит его душевные раны. Она не ведает, что ей счастья будет всего десять месяцев… Десять месяцев, а потом вся жизнь вдовой с двадцати трёх лет! — Качнул он головой.

«Держись!», — думал я. — Я знал короля и понял, что сейчас начнется один из тех спектаклей, которые король Иоанн время от времени устраивает для достижения своей цели.

— В Неаполе маму обождали за раздачу милостыни… — снова вздохнул король. — Весь город любил царственную сиротку за ее доброту, отзывчивость и щедрость… Ей было двадцать два, и она уже думала, не придётся ли ей скоро принять постриг… Теперь всю ласку и добро своей души она была готова подарить Франции и моему отцу…

Я смотрел на портрет, и передо мной, Аршамбо, в самом деле стоял облик тихой мечтательной девушки, смотрящей на теплое южное море. Которая верит в любовь и счастье. И которого у нее по-настоящему никогда не будет… Меня вдруг охватила жалость и желание сделать что-то для этой девушки.

«Перестань! Он этого и хочет!» — резко одернул я себя.

— Затем по дороге во Францию она попадёт в бурю, где даст Святому Иоанну обет назвать так сына… — продолжал король. — Через десять месяцев враги убьют моего отца…

— Матильда Артуа, это всем известно, — сказал я.

Его Величество с интересом окинул меня мутным взором. Можно сколько угодно вглядываться в него: ты никогда не поймешь, о чем он думает на самом деле.

— А кто это? — спросил он с неподдельным интересом после минутной паузы.

— Графиня Матильда Артуа? Ваше Величество…

— Разве в Артуа была графиня? Не слыхал… — задумчиво посмотрел король на дрожащий отблеск свечи. — Вы имеете ввиду одиннадцатый век от Рождества Христова? Но тогда еще не было Артуа… — казалось, он был погружен в размышления.

— Но…

И тут я вспомнил. Король Иоанн велел вырвать имя графини Маго из истории, уничтожить все связанные с ее именем акты и документы. Он вычеркнул ее из разряда реально существовавших людей. Всем прево, которые найдут документы с ее именем, велено их сразу уничтожать. Это смерть, продленная на века, Аршамбо. Или просто небытие.

— А мама останется беременной мной… — Король Франции, как заворожённый, смотрел на портрет. — Но все удары ещё далеко. А здесь мама ещё беззаботна. Не ведает, что ее ждёт… — Помните как сказали про нее поэты? У нее синие озерные глаза…

На мгновение Иоанн повернулся ко мне, затем снова посмотрел на портрет. «Думает: достаточно для меня или добавить ещё…» — сообразил я.

— Ещё удары судьбы далеко… — повторил король, погруженный в портрет. — И для отца, и для матушки. Далеко… Идемте, монсеньор, — вдруг ласково улыбнулся он.

Это удивительно, Аршамбо, но у самого жёсткого правителя христианского мира нежный и певучий голос. Он резко открыл дверь. Мы вышли в коридор, освещённый тусклыми свечами. В самом конце возле витражного окна стояло распятие, а под ним лежало синее покрывало.

— Праведники в раю… — пояснил король, когда мы подошли к распятию. — Его соткала моя матушка в дни недолгого счастливого замужества…

Вы спросите меня, Аршамбо, почему король так обхаживал именно меня? Да очень просто. Я вырос в Англии и начинал там мою церковную карьеру. Представьте, что в условиях войны английский кардинал объявит королеву Франции Святой! Да ещё и матушку нынешнего короля! Эге! Да после этого… Какие вопросы и сомнения, чьё дело в войне правое? Король Иоанн ничего не делает просто так.

— А вот золотой кожевец… Его подрали мой отец, король Людовик, моей матушке в дни их короткого счастья… Кстати, монсеньор, канонизация моей матушки позволит мне решить конфликт между моим кузеном королем Венгрии и моей кузиной, королевой Неаполитанской… — бросил он. Мол, все это было сугубо личным, не имевшим к вопросу о канонизации королевы Клеменции никакого отношения.

— Десять месяцев… десять месяцев счастья… А потом… Белая Королева, вдова… — ласково говорил король, глядя на кожевец. Я понял, что пора спустить его с высот горних на землю.

— Сын мой, Господь сам решает, кому из нас и сколько отпустить счастья… — сказал я.

— Да… да… — кротко ответил Иоанн, стараясь не смотреть на меня. Он сейчас рассматривал только кожевец.

— Кстати, накануне их брака загадочно умерла в тюрьме Маргарита Бургундская, — сказал я. — Весьма таинственной смертью.

Разумеется, Аршамбо, мне следовало напомнить ему это. Чтобы Иоанн хотя бы своего отца не пропихивал в святые. С него станется, кстати.

— Да… Кара Божия сразила мерзавку и бесстыдницу Маргариту, — тяжело вздохнул король. словно сожалея о ее участи и, вместе с тем, показывая ее место падшей грешницы.

— Кара Божия не всегда равна тяжёлой руке, Сын мой! — мягко осадил его я.

Иоанн I ничего не ответил и перекрестился, глядя на распятие. Я последовал его примеру.

— Матушка говорила мне, что крестясь, мы как бы открываем сердце Господу… — ласково посмотрел на меня.

— Она была права, Сын мой, — ответил я с легкой улыбкой.

— А знаете, мессир кардинал… — улыбнулся краем губ Иоанн, — накануне моего зачатия отец и матушка предприняли паломничество в Амьен к Святому Иоанну! — сказал он мне, словно доверяя тайну. — Матушка, говорят, ушла в такую глубокую молитву, словно вознеслась душой к Небесам…

Сейчас король напоминал ласкового чуть наивного домашнего ребёнка, восхищённого родителями. Но я понимал, Аршамбо, что расслабляться мне не стоит.

— Да-да. И в той поездке король Людовик, ваш отец, велел заказать для вашей матушки теплые ботинки на меху и горностаевый плащ, который на накинула на шубку, чтобы не простудится, -также весело ответил я.

Зачем? Затем, Аршамбо. Я показал королю, что знаю «житие» его матушки очень хорошо. И заодно, что паломничество в дорогих нарядах из горностая весьма далеко от святости. Король засмеялся, словно я был его другом, посмешившим его забавной историей. Мы вернулись в кабинет, и Его Величество снова пригласил меня присесть и угоститься.

— Я ведь не отрицаю благочестия вашей матушки. Но этого, Ваше Величество, недостаточно, для ее канонизации, — твёрдо сказал я.

Король Иоанн внимательно посмотрел на меня. Мне казалось, что он что-то обдумывает…

— Я слышал, Монсеньор, что ваш друг Петрарка зовёт вас «делателем Пап»? — спросил он, остановившись у портрета Королевы.

Намек был понятен. Король хотел предложить мне некую сделку.

— Совершенно справедливо, Сын мой, вы прекрасно осведомлены о делах нашей церкви.

Король улыбнулся, словно показывая: мол, все будет хорошо. Или, говоря мне, что королям и положено это знать.

— Святая церковь канонизировала короля Людовика Девятого и дядю моей матушки… — закинул мне удочку король.

— Канонизация — прерогатива Святого престола, Сын Мой, — строго напомнил я. — Если он счел их святыми, значит…

— А вам не кажется, Монсеньор, что из вас вышел бы замечательный Святой отец? — король перевел с портрета на меня.

Я задумался. Мне предлагали сделку. Но я, племянник, на неё не пошёл. Если каждую королеву объявлять Святой, то что останется от авторитета нашей церкви?

— Сын мой, вопрос о Папе решает конклав, а не мы с вами. Что касается канонизации королевы, то лучше обсудите этот вопрос с неаполитанскими кардиналами, — сухо ответил я. — Им ближе жизнь принцессы Клеменции до замужества. Возможно, им больше известно, творила ли она чудеса… — сказал я.

С минуту король, прищурившись, смотрел на меня, явно что-то обдумывая. Наконец он сказал:

— Как вам будет угодно., Ваше Преосвященство. Кстати, то правда, монсеньор, что в Англии монахи считают часы по количеству прочитанных страниц Библии или Псалтыря?

— Совершенно справедливо, Ваше Величество, — охотно ответил ему я.

— А между тем, моя матушка королева Клеменция, рассказала мне, что в итальянских городах давно установлены часы на башнях, — посмотрел король на ее портрет с искренней любовью. — Я распорядился установить их в крупных городах. Такой способ счета времени и продвижения вперёд намного быстрее и точнее, чем чтение листов…

Намёк был прозрачен, Аршамбо. С моими старинными английскими правилами мне не видать продвижения к Святому престолу. Вот прими я его итальянские правила, то есть канонизируй я его матушку итальянку, пойду вперёд быстро и точно.

— Не сомневаюсь в вашей мудрости, Государь. Но миряне могут и спешить по часам. А вот Святая церковь блюдёт вековые традиции, — ответил я.

— Что же… Если Вы, Ваше Преосвященство, захотите приобрести итальянские часы, напишите мне — я охотно сведу вас с флорентийскими купцами, — улыбнулся король.

В переводе на обычный язык это означало: я даю вам шанс одуматься и всегда открыт для возобновления переговоров.

Мы расстались. Я снова дал королю Иоанну благословение, хотя знал, что теперь Святого престола мне точно не видать. Сын Сварливого и Клеменции сделает все, чтобы именно я не стал папой никогда и ни при каких обстоятельствах. В конце концов, он наполовину неаполитанец. А итальянцы не прощают обид просто так, Аршамбо.

Расстроился ли король Иоанн? Не думаю. Такие люди, как нынешний король Франции, не расстраиваются почти никогда. Сделка со мной лопнула — жалко, но, значит, поищем кардинала поподатливее для достижения цели. И с ним договоримся, как блокировать мой голос на церковном соборе при голосовании о канонизации Клеменции Венгерской.