Сучий сын (джен)

Когда Том вместе с отцом стоял перед дверью собственного дома, на улице уже сгустилась непроглядная чернота. И ее разрывали только фонари, стоящие по обе стороны дороги, и разбушевавшийся детеныш метели. Он был безжалостен в своем гневе, метал колючий снег в деревья, машины, лица и спины, не обращая внимания ни на кого, не слыша ни единой жалобы, не встречая никакого сопротивления. Из-за него, такого взбешенного и злющего, Томми дрожал, сжимаясь и тихо постанывая. Погода становилась все более жестокой. Казалось, снежный вихрь совсем сломит его больное тельце.

Папе пришлось остановить машину за воротами, но он обещал укрыть ее в гараже, как только мама даст свое разрешение. В глубине души Томми очень на это надеялся, ведь нельзя же было оставить ее совсем одну, на морозе и под таким страшным снегопадом. Малыш переминался с ноги на ногу, обняв самого себя и сжавшись, словно так он мог стать еще меньше и потому незаметнее для детеныша метели. Его вновь бил противный озноб, и голова с большим трудом сопротивлялась натиску всеобъемлющей боли. Папа стоял рядом, спрятав руки в карманы и втянув шею. Снежинки яростно опускались ему на волосы и плечи. В самую пору было попросить отца уложить спать и рассказать все в подробностях, где он пропадал и что это за семья, в которой интереснее проводить праздники. Но Том думал совсем о другом. По правде говоря, он и с этим справлялся не слишком удачно. Болезнь с каждым мигом одерживала над ним верх, и малыш чувствовал в ногах и спине безнадежную усталость. Но внутреннее волнение все еще подогревало его интерес к происходящему вокруг. Он с трепетом ждал, когда же мамочка впустит их вместе с папой домой. И когда же они наконец спрячутся от этих жутких завываний ветра.

Тем временем отец пальцем зажал кнопку звонка в третий раз, и именно теперь не отпускал ее до тех пор, пока совсем не опостылит этот давящий на мозги звук. От этой трели у Тома сводило зубы даже сильнее, чем от той, что стояла в квартире Ребекки. Папа устало вздохнул, постучал кулаком по двери, явно не щадя ее. Том варежкой потер замерзший нос. И подобрался вплотную к отцу; так определенно стало бы теплее. Малыш выпустил струю воздуха изо рта и представил себя таким же взрослым, как папа со своими вонялками. Но грустно покачал головой, вспомнив об этом. Папочка ведь как раз хотел покурить, еще в машине дал об этом знать. Наверно, ему все сильнее не терпелось выпустить из маленькой металлической коробочки огонек и поджечь несчастную вонялку. Но почему мама совсем не спешила открывать?.. Том поджал губы, пытаясь придумать хоть какую-то причину такому повороту событий.

Но вот зашумел в двери замок, загремела тонкая цепочка, и теплый свет из дома озарил лицо Тома и папы. По ту сторону порога стояла мама в своей легкой домашней одежде, с голыми ногами и наспех накинутой курткой. Именно той, которую она и надевала перед сегодняшней кошмарной прогулкой. Томми тяжело ввалился в дом, стуча зубами так громко, чтобы все услышали и испугались. Он поспешно сбросил с себя варежки и шапку. И повернулся на родителей, с улыбкой думая, в какой же миг лучше броситься к мамочке в объятия. Но она застыла, оперевшись рукой о стену, на которой — специально перед входом — висел деревянный крест. Она не отрываясь глядела на отца и тряслась: наверняка это холодный ветер пробудил на ее ногах и руках мурашки. Папа же, подобно маме, стоял в шаге от прохода и точно так же смотрел на нее. И лицо его не отображало никаких эмоций, только глаза слегка прищурились, словно бы от яркого света. Но взгляд его был цепляющим, внимательным и проникновенным; на миг Том замер, наблюдая эту картину. Папочка словно сковывал любое движение.

— Я пройду? — спросил он решительно и тихо, но мама наверняка услышала его слова.

Том едва различил ее кивок; похож он был больше на случайное дерганье головы, нежели намеренный, пусть и сдержанный ответ. Папа ступил в дом, закрыв за собой дверь. Но мама при этом не сдвинулась с места, и поэтому, когда последние порывы ветра еще не теряли надежды проникнуть в прихожую, родители стояли почти вплотную друг к другу. Отец глядел сверху вниз — за счет одного своего роста. А мама, казалось, никуда не смотрела. Она тоже, совсем как он, опустила голову и молчала, молчала так, словно бы и нет никого ни перед ней, ни позади нее. Том непонимающе приподнял брови, неуверенно подошел к мамочке и ухватил обеими руками ее кисть. И в сравнении с его собственными, она была ледяной. В груди дрогнуло сердце.

— М-мамочка?.. — испуганно позвал он.

И улыбка пропала с лица, будто ее и не было, когда мама обернулась и посмотрела на него. Никогда еще Том не видел ее настолько бледной, настолько шокированной. Ее губы невольно подрагивали, а глаза не выражали абсолютно ничего. Она словно и не видела своего дорогого и любимого сына. Наружу вырвался не то стон, не то всхлип; Том и сам не успел осознать, что именно он не сумел сдержать. Но вся радость и спокойствие, что он испытывал, пока ехал в машине отца домой, как будто свернулись в маленький клубочек и затаились в самом уголке его души, оставляя место новым, сильным и непонятным малышу страхам. Нервно укусив себя за губу, Том потянул маму в гостиную. И она поддалась, как поддается дверь, когда тянут ее за ручку. Том усадил мамочку на диван, а сам еле удержал в себе желание броситься ей на шею и точно так же, как и отцу, сказать, как сильно он ее любит. Но страх заставил его отвергнуть эту прекрасную мысль.

— Мама, это я! Я вернулся!.. — воскликнул Том более хрипло и отрывисто, чем он ожидал, или же это на фоне с гнетущим молчанием так лишь показалось.

Он глубоко вдохнул, чтобы продолжить, но резко закашлялся, согнувшись и наклонившись к полу. Слабость одерживала над ним безукоризненную победу. Мама испуганно вздрогнула. Папа тем временем снял свое пальто и встал чуть поодаль, в коридоре, и наблюдал оттуда, подобно монстру, что рисует детское бурное воображение в ночной час. Том не выпускал маминой руки, он поднес ее к лицу и приложил слегка согнутые пальцы к своей щеке, словно молил ее погладить и приласкать. Померить температуру, сказать, как же она сожалеет, что все зашло так далеко, и наконец позаботиться. И мама неожиданно выдохнула, подалась вперед, будто бы дернулась от страха. Ее коса упала на плечо; она была растрепана совсем как в раннее утро, когда они вместе просыпались в ее мягкой и теплой постели.

— Мамочка, это я, — всхлипывая, уже тише и неувереннее повторил Том, с трудом глотая слюну, — Я здесь… Я нашелся… Мамочка, где ты была?.. Пожалуйста, мам… Что с тобой?..

Он в нерешительности потянулся к ней, в надежде уткнуться лицом в ее грудь, спрятаться от всех пугающих чувств, охватывающих его хрупкое тельце. И мама даже приобняла его за шею, запустив пальцы в холодные волосы на горячей голове. Она глядела на него, и ее глаза никак не могли остановиться на одном месте. Они странно двигались, будто дергались, но при этом ее взгляд стал осмысленнее, и вместе с тем пугающий ужас и боль появились в нем. Она приоткрыла рот, но и не подумала ничего ответить. Вместо этого мама взглянула на отца, стоящего вдали и по взмаху ресниц никуда не исчезающего. Он тоже молчал, по обыкновению не делился чувствами. Но Том был уверен: все написано у него на лице. И отчего-то малышу как никогда было страшно обернуться.

— Мама!.. — вновь жалобно позвал Том, сжимаясь в комочек, не смея протянуть к ней руки.

Хаотичный вихрь мыслей затих, не оставив после себя совсем ничего, только головную боль, стремительно усиливающуюся. Малыш сощурился. Неприятно защипало глаза, и Тому захотелось скорее спрятаться от всех, не глядеть ни на кого, но вместо этого в его груди рос отчаянный крик, и с каждым мгновением кроха терял всякую уверенность в том, что сумеет его сдержать. Слабость набирала свою мощь. Том совсем забыл о голоде; ему хотелось только лечь, укутаться в одеяло и слушать мамино пение, чувствовать на себе ее теплые руки. И чтобы папа никуда не исчез. Мама поджала губы, опустила глаза. Том почувствовал, как ее пальцы, обхватившие его шею, мелко дрожат и впиваются в его кожу, и испуганно дернулся. Мама на миг зажмурилась, но тут же напряженно выдохнула весь воздух, будто он травил ее и удушал. И когда она вновь посмотрела на сына, по ее щекам покатились самые настоящие слезы.

— Прости меня, — услышал Том сдавленный шепот.

Клэр опустила руки с шеи до лопаток сына и крепко вцепилась в еще не снятую курточку, снаружи мокрую от тающего снега. Но вместо облегчения Томас ощутил, как глубоко в груди его сердце сдавливает страх. Он испуганно смотрел на мать и не находил в ее лице ответов, не в силах отвести взгляд и вырваться прочь. Боль в горле становилась все невыносимее с каждым насилу сделанным глотанием.

— Господи, прости меня, — продолжала шептать мать, захлебываясь в собственных слезах. Том перенял ее дрожь и теперь сам содрогался от этого пугающего голоса, страшных эмоций, передающихся ему этим голосом, нервно стискивающими его руками. Он громко закашлялся, а когда остановился и отдышался, мама впилась в его куртку еще крепче. — Прости меня, Господи. Я не хотела всего этого, не хотела, не хотела…

— Том, — раздался позади решительный голос отца.

Но Том никак не отреагировал. Он чувствовал, как мерзко потеют его ладони, как боль сдавливает его горло, не позволяя кричать. Он трясся, совсем как мама, и боялся шелохнуться. Словно так произойдет нечто еще более страшное, чем поведение любимой мамочки в этот миг. Малыш потерял всякую надежду узнать, что произошло. Маму будто затянуло в ее собственный водоворот мыслей и чувств, она не слышала его зова, смотрела на него, но не видела, а теперь схватила и вознамерилась утащить за собой. Или же просто держалась, чтобы не погрузиться окончательно в этот омут?

— Что с тобой? — жалобно всхлипывая, прошептал Том. Он так старался вернуться сюда, что даже не осознавал, что его ждало впереди. Он будто принес маме одни только несчастья своим заболевшим ослабшим видом. Опять.

— Отпусти его, Клэр, — голос папы стал громче, серьезнее и строже. Том почувствовал, как под ним дрожит пол. И как крепче в него впиваются пальцы матери.

— Я сожалею, я так сожалею, — мама опустила голову. Все ее тело ужасно сжалось, слезы не переставая падали на ковер. Том стер с щек свои собственные и неуверенно потянулся к ее лицу. — Это все моя вина, моя, Господи, моя…

На плечи Тома вдруг опустились тяжелые руки отца. Но малыш не успел даже никак отреагировать, только глубоко вдохнуть после очередного омерзительного приступа кашля, как они резко одернули его от матери. Мама, хоть наверняка видела приближение папы, никак не среагировала на него и потому не сумела удержать Томаса. Она еще какое-то время держала руки вытянутыми и глядела в пустоту, точно не до конца понимала, что произошло. А сам Том ощутил, как он спиной столкнулся с ногами отца. Но тот тут же подхватил его и прижал к груди.

— Приди в себя, Клэр. Сейчас же. Приведи себя в порядок, ему страшно, — возможно, папочка хотел, чтобы это звучало как просьба, но вышло у него отрывисто и строго.

— Что с тобой? — практически беззвучно протянул Том, продолжая трястись у него на руках, роняя слезинки на свитер.

Малыш и опомниться не успел, как папа тут же решительно двинулся с места и, не сказав больше мамочке ни слова, обошел диван и понесся, практически рванул вверх по лестнице, оставляя ее наедине с собственным отчаянием и ужасом в глазах, и страшными чувствами, безжалостно лезущими наружу. Тому, ослабевшему и беззащитному, только и оставалось бороться с дрожью в его руках.

Папа пришел в комнату Томаса, опустил его на пол и прикрыл за собой дверь. Малыш виновато опустил глаза и в неловкости переплел пальцы. Словно все это случилось из-за него, и теперь его отругают. Но Рик лишь еще немного поглядел, что происходит за пределами маленькой теплой комнатки, и, уверенно прикрыв дверь, обернулся на сына. Том из последних сил попытался изобразить спокойствие, но тут же сдался и, громко простонав что-то невнятное даже для самого себя, спрятал заплаканное лицо в ладонях. Сердечко внутри обливалось кровью, и Том содрогнулся от мысли, что вот-вот произойдет самое страшное.

Вдруг малыш услышал, как совсем рядом хрустят папины колени, и тут же почувствовал на своих предплечьях тяжесть его рук. Сквозь проделанные неуклюжим движением щели между пальцев Томми увидел сосредоточенное лицо отца, его плотно сжатые тонкие губы и нахмурившиеся брови. Он медленно потянулся к язычку молнии у самого горла сына и аккуратно расстегнул курточку, при этом задумчиво смотря на постепенно проявляющийся рисунок жирафа, с аппетитом поедающего листок, изображенный на салатовой кофточке Тома. От этого неожиданно спокойного движения кроха растерялся и на миг даже раздумал плакать, но тут же противный кашель прорвался сквозь страдающее горлышко, и еще несколько слезинок скользнуло по лицу.

— Давай снимем куртку, — сказал папочка спокойным, но мрачным тоном.

Сердце с болью пропустило удар. Том ощущал, будто не способен и с места двинуться, пошевелить потяжелевшим тельцем. Но когда папа схватился за оба кончика раскрывшейся курточки и потянул было с плеч, малыш подчинился, позволил избавить себя от жаркой, совершенно неуютной в этот миг для него одежды. Но оказавшись без нее, Томми почувствовал, как коварный озноб окружил его со спины и крепко обнял, пробрался внутрь. От напряженной, нескрываемой даже от папочки дрожи, Том сжался еще сильнее, заскулил и промямлил, хоть совсем не имел никаких сил:

— Что с мамой?..

Но вместо ответа папа бросил курточку на полу и обхватил Тома руками. И сразу же, немедля, уверенно поднял сына в воздух и дотащил его до самой кроватки, заботливо застеленной мамочкой еще этим утром. Из-под покрывала темно-синими махровыми глазками на Томми смотрел слоник — его любимый друг и верный напарник по путешествиям в мире грез. Малышу еще никогда так сильно не хотелось прижать его к груди. Заскулив, он жалобно поглядел на дверь. Может, мамочка была уже на пороге и тянула к нему свои теплые и нежные руки? Но в комнате по-прежнему они были только втроем, не считая других игрушек.

Папа тяжело опустился на кровать, усадил Тома на свои ноги. Всхлипывая, малыш потирал глаза, пока отец мучился с будто намертво присосавшимися липучками на ботинках. Но, расправившись с ними решительно и твердо, он швырнул их на пол, и только тогда позволил себе осторожно провести своей широкой ладонью по напряженному и чуть подрагивающему плечу сына. Том дрожал от озноба и с хрупкой надеждой смотрел на дверь, ожидая ни за что не свершившегося чуда. Но сам тут же ее разрушал.

— Она не придет… — безутешно протянул он и оглушительно закашлялся. Вслед за папой малыш глубоко вздохнул, прижал к груди ладонь. Только дышать, дышать, не позволять страшному случиться, мысленно убеждал себя Том, но образ плачущей матери тут же всплывал перед глазами и разгонял утешающие слова прочь.

— Она придет, — у самого уха раздался напряженный голос папы, а его рука опустилась на голову и начала аккуратно, но словно дергано поглаживать взмокшие, лохматые волосы Тома. Малыш шмыгнул носом, неуверенно ткнулся лицом в отцовскую грудь. Где-то там, внутри, постукивало его сердечко, и Тому показалось, что даже слишком ускоренно. — Мама испугалась. Она не хотела, чтобы ты плакал. Она успокоится и придет. Она просто не ожидала.

— Н-но… Я так ждал… Я боялся, скучал, а она… — вновь Том кулаком тер покрасневший глаз, безуспешно сглатывая собравшийся в горле ком. — П-пап… Чего?.. Испугалась…

— Я не уверен, — однако папа лишь отмахнулся, произнеся отстраненно и твердо. Но будто вмиг понял свою оплошность, вновь медленно провел по волосам, остановился, глубоко вздохнул и продолжил поглаживать. — Дадим ей время успокоиться.

— Хочу к маме… — Том жалобно захныкал, но, ощущая, что сердечко постепенно перестает сжиматься от боли и страха, сам начинал успокаиваться. Неровное, но тихое дыхание отца утешало растерзанную сегодняшними событиями душу; малыш чувствовал, что не один, что дорогой папочка не бросил, и даже мамочка, пусть и расстроилась, наверняка не хотела обидеть. И осторожно Томми принимал уют и тепло своей любимой комнатки.

— Она придет сама, — настойчиво заключил папочка. Спорить с ним всегда было непросто, особенно когда тон его голоса был таким серьезным. Совсем никакие слова его в такие минуты не переубеждали. Крошка Том это отчетливо помнил. — А пока я побуду с тобой.

Папа в последний раз провел рукой по волосам и опустил ладонь на лоб Тома, и тяжесть, давящая на малыша изнутри, вдруг усилилась и стала еще более невыносимой. Глаза болели и будто бы даже высохли. Словно в них насыпали песок и подогрели. Томас держал их приоткрытыми и старался не смотреть на свет. Но тот, что изливался из настольной лампы, так и норовил ослепить. И более слабые, но не менее настойчивые лучики пробивались из-под двери в его убежище, а от нее Том не желал отвернуться: вдруг мамочка все-таки решится зайти… Широкая отцовская грудь подалась вперед от набираемого в нее воздуха, совсем как надувная подушка. И тут же сдулась, а теплая рука исчезла со лба и переместилась на плечо.

— Ты был голоден, — прервав молчание, вспомнил вдруг папа. Но Том лишь сглотнул слюну. При мысли о еде во рту и животе он почувствовал странное ощущение. Будто тело противилось одному только упоминанию о чем-то съестном. Малыш невольно помотал головой, но папочка словно и не заметил. — Я спущусь и посмотрю, что можно сделать. И, может, найду лекарства. Лучше принесу сюда. Тебе нужно лежать.

— Нет, — кое-как выдавил из себя Том. Слово далось ему с огромным трудом, а, стоило его произнести, он вдруг еще сильнее захотел прилечь, закрыть глаза и ни о чем не думать. — Я не хочу, совсем-совсем… А… П-пап? А песня на ночь… Будет?

— Но ты весь день не ел.

— Мисс покормила…

— Вот как. Понял.

Рик оставил Тома сидеть и мелко дрожать на кроватке, а сам, с помощью робких и вялых указаний сына, отправился на поиски пижамы. Он мрачно молчал, ничего не спрашивал, а малыш с грустной улыбкой наблюдал, как папочка копошится в выдвижном ящике с вещами. И украдкой все поглядывал на дверь. Но за ней все было неумолимо тихо и безжизненно. За окном же, наоборот, детеныш метели все набирался сил и становился, казалось, еще более безжалостным и свирепым. Крепко сжав в объятиях пробужденного слоненка, Томми опустил подбородок на его голубую голову и безрадостно думал о том, что его возвращению домой рад только он сам. И совсем капельку папа. Две капельки. Три. Нет, неважно. Мама не была рада. Мама наверняка до сих пор плакала там, внизу. А у Тома не было никаких сил даже встать с постели и подкрасться к ней, пока она не ждет, и поцеловать в покрасневшую мокрую щеку. Его спина сгорбилась и отдавалась ноющей болью. Вернулась мерзкая ломота в ногах. Когда же папочка наконец обнаружил столь успешно скрывающуюся пижаму, Том даже в ладоши не захлопал. А так хотелось, чтобы папа от такого восхваления улыбнулся.

Даже надев любимые сиреневые кофточку, штанишки и носочки Том не испытал никакого удовольствия. Хотя пахли вещи свежо и приятно; малыш обожал растворяться в запахах одежды, надетой совсем недавно после стирки. На теле он ощутил нежную прохладу, и на коже вылезли мурашки. Их Том совсем не любил — они были ему непонятны и часто они значили что-то нехорошее. Сглотнув слюну, Томас сморщился от противной и никак не затихающей боли в горле. Поспешил забраться под одеяло и утащить под него слоника, пощекотать волосами подушку и тут же надавить на нее своей бедной головой; мысли в ней становились невзрачные, безрадостные, а оттого и тяжелые. Папа потянулся к настольной лампе, чтобы комната утонула во мраке, но Том тут же жалобно промямлил про монстров в темноте и защищающий от них ночник в форме солнышка с закрытыми глазками и довольной улыбкой.

— Дома ни один монстр до тебя не доберется.

Так сказал папа, когда, поддавшись просьбам малыша, вставил ночник в розетку и помог ему избавить комнату от мистической опасности. Том поглядел на дверь еще раз, но, ничего нового не увидев, разочарованно вздохнул и поежился под одеялом, стараясь ощутить долгожданное тепло. Он устало хлопал глазами, стирал кулаком одинокую слезинку, когда отец тяжело опустился на кровать, в задумчивости рассматривая пол, по которому ползли тени. Папочка согнулся, оперся локтями о собственные ноги и сцепил в замок пальцы. Но, стоило Тому резко закашляться, оглушив и выдернув из внутренних переживаний, он обернулся, мрачно и обеспокоенно оглядев измученное лицо сына.

— Здесь ты в безопасности, Том. Теперь все наладится. Осталось только не допустить повторения этой истории.

— Где ты пропадал? — вырвался наружу вопрос, гораздо более важный, беспокоящий слишком долго и занимающий слишком много места в мыслях. Том то и дело прикрывал глаза, но продолжал следить за реакцией папы. И он видел, как у него поджимаются губы, напрягаются плечи, тускнеет взгляд.

— Не люблю говорить о работе, — тихо и отстраненно заговорил папа. Ну конечно, подумал разочарованно Том. Ничего нового он не сказал. Отец отвернулся. Сгорбившись, наклонился к полу и с вздохом будто свалил на него весь груз собственных дум. — Последние месяцы были… Тяжелыми. Вложенные инвестиции лопнули как мыльный пузырь. Мы потеряли клиентов. Поставка товаров невозможна, слишком мало ресурсов. Впрочем, моя главная проблема совсем не в этом. Но, кхм, разве тебе интересны такие разговоры?

— Да… — завороженно протянул Том, словно растворяясь от мягкости одеяла и монотонного отцовского голоса. Говорил папа убаюкивающе, без какой-либо тревоги и даже интереса, будто самому эти мудреные непонятные слова были чужды и скучны. Но он рассказывал! Рассказывал хоть что-то! Том даже улыбнулся, чтобы ободрить папочку, когда тот обернулся на него со своим вопросом.

— А ты хоть что-нибудь понял?

— Нет… — искренне признался Томми. А когда увидел, как лицо папы меняется, как всего на пару мгновений уголки его губ скромно приподнимаются, так и вовсе расплылся от смущения и внутреннего ликования. Но папочка быстро вновь погрустнел.

— Поверить не могу, что чуть не потерял тебя сегодня.

— Пап… — после недолгой паузы, растроганный Том позвал отца. Тот снова погружался в невеселые мысли, но, стоило малышу окликнуть его, поднял на него уставшие глаза.

— М?

— Полежи со мной, — прошептал малыш робко, словно боялся, что получит отказ.

Однако папа коротко усмехнулся, задумавшись о чем-то своем. Тому нравилось спать вместе с мамой, но она все же настаивала, чтобы он привыкал к своей собственной комнате и кровати. А папочке наверняка хотелось прилечь, может, он даже уснет совсем рядышком? Вдруг Тома пронзила внезапная мысль. Папа ведь останется спать?!

— А ты… Не уедешь? — малышу даже не пришлось придавать своему голосу жалобности. Вопрос встревожил ни на шутку: от волнения Том сжал в кулаке хобот слоника, и, чтобы папа не сумел умолчать, задержал в горле набирающий силу кашель. Рик мрачно оглядел лицо сына, а затем одеяло и собственные руки.

— Ты умеешь хранить секреты, Том? — с привычной серьезностью спросил он. Том, не веря собственным ушам, закивал настолько оживленно, насколько мог себе позволить. Он даже приподнялся в локте, чтобы быть поближе к отцу, когда тот вновь заговорил. — Я… Мм, в моей жизни случилась неприятность. Я много думаю об этом, и… Я бы не хотел, чтобы она стала и вашей неприятностью тоже. Мне стоит уехать, Том. Не хочу тебя расстраивать. Но я уеду, когда ты немного поправишься. И когда пойму, что с твоей матерью. Это важно для меня, Том. Так мне будет спокойней.

— Н-но… — Том потер кулаком слезившийся глаз. Возразить отцу на это ему было совершенно нечем. И только грусть и обида скреблись в груди, и не получалось придумать, как выразить ее словами. А тут и кашель вырвался наружу, словно назло. Лишь успокоившись, малыш попытался что-то неуверенно прошептать. — А в Рождество… Ты… Ты… К другой семье?

— Что?

— Ты к той… Другой?.. Мама сказала, мы…

— Вот как, — однако папа не позволил Тому даже закончить. Он выпрямился, будто захотел встать с места и уйти, но все же сдержался. — Мама сказала.

— Д-да… А что? — Том шмыгнул носом, после того как провел по нему рукой. Несколько мгновений в комнате стояла тишина, и только завывания ветра за окном разбавляли ее. Впрочем, это ничуть не успокаивало.

— Мама говорит и делает много интересного, — отстраненность в голосе папы впервые ужасно не понравилась Томасу. Ему казалось, папе сейчас как никогда нужно было быть откровенным, а он закрылся и заговорил о маме. Том быстро взглянул на дверь. Все еще закрыта. Он поежился под одеялом, прокашлялся как можно тише. — Не думай об этом. Мама ошиблась. И ей не стоило путать тебя.

Спорить и думать совсем не было сил. Том чувствовал себя заваленным горкой противных, колючих и при том липких новостей, которые свалились на него сверху, и они все продолжали давить его своими тяжестью и количеством. Даже не надувая показательно щеки, Томас отвернулся к стене, накрыл себя одеялом с головой и превратился в лежащего дрожащего призрака. А призраков никто не видит, знал он от Дугласа.

— Том, не плачь, — услышал малыш где-то над собой папин голос. И хотел было сделать вид, что ничего не разобрал, как вдруг громко закашлялся.

— А я и не плакал, — хрипло ответил он, когда болезнь ненадолго утихла. Том высунул голову из-под одеяла, повернулся к отцу и увидел его совсем рядом с собой. Его тело было по-прежнему напряжено, особенно плечи, но взгляд просветлел, будто специально для Тома.

— Не плакал… Я рад.

— Даг говорит, плачут только девчонки, — Том и сам не понял, почему вдруг вспомнил об этом. Может, тоска по близкому другу вгрызлась в сердечко слишком глубоко и теперь дала о себе знать. А, может, малыш захотел рассказать папочке о том, с кем так весело было проводить время, пока он не сбежал на каникулы к бабушке с дедушкой. — А еще… Еще он говорит, что я тебя выдумал!.. Потому что он тебя никогда не видел, и его мама с папой тоже… Правда Даг глупый?..

— Даг — твой друг? — но папе, казалось, был совершенно неинтересен рассказ Тома, и спросил он только потому, что иначе совсем выдал бы себя с головой. Именно так малыш и подумал. И, на миг оттопырив нижнюю губу, осторожно перевернулся на другой бок и укутался в одеяло.

— Угу… — только и протянул Томас, шмыгая носом. — Но ты настоящий… Если бы я тебя выдумал… То ты бы никуда не уезжал и чаще улыбался.

Ответом Тому стало печальное завывание ветра за окном. Краем глаза кроха заметил, как в напряжении сжимается в кулак отцовская ладонь. И как пугающе дрожит этот кулак. Возможно, даже и к лучшему, что в этот самый миг папочка отвернул от Томаса свое лицо.

— Завтра я никуда не уеду. Если только мама разрешит остаться, — однако, совладав с эмоциями, заговорил он с прежней спокойной грустью в голосе. Том даже чувствовал, как он старается поднять настроение.

Все же папочка казался Тому самым чудесным. Даже если не приходил домой каждый день и не игрался. И даже если не пел на ночь, как мама. Том захотел вновь прижаться к его груди и держаться за его руку, пока страшная и опасная работа его не забрала. И все же, может, когда-нибудь он рассказал бы обо всем? Даже о той, другой, сестре, с которой, очевидно, приходилось делиться дорогим и любимым отцом? Том мечтал, что однажды вырастет и поймет все, что говорит ему папа. Он представлялся Тому сильным и могучим волком, самым настоящим вожаком, который ведет других за собой где-то там, далеко, в такой же снежной буре, что бушевала сейчас за окном. И какие-то колючие неприятности пылью летели ему в глаза, но он все равно продолжал идти, наперекор страшным бедам. Как же в глубине души Том мечтал однажды стать самой настоящей частью папиной жизни. Этой непонятной, таинственной стаи. Чтобы не видеть его уже потрепанным ветром со снегом в ушах и замерзшими руками и ногами, а идти рядом с ним. И чтобы мама тоже там была и радовалась, что наконец-то ее малыш всегда счастлив.

— Обещаешь? — с блеском в глазах воскликнул Том. Он даже приподнялся, чтобы быть поближе к папе, и протянул руку с отогнутым мизинцем. Чем, показалось малышу, только сильнее засмущал отца. Ведь с такой нелепой улыбкой он потупил взгляд. И пожал тонкий пальчик своим — широким и длинным.

— Сейчас тебе пора закрыть глаза и уснуть, — собравшись с мыслями, ответил папа, выпрямляясь. — А завтра… Завтра будет новый день.

— А спеть?

— Я не пою.

— А молитва?..

— И не молюсь.

— Придумал! — Том задумчиво почесал нос ладонью и лукаво прищурился. Теперь папочка точно не сможет отвертеться. — Обними меня!

Папа даже замешкался, когда Том, воспользовавшись моментом, крепко схватил его за ладонь и потянул к своей груди. Малыш обожал лежать в обнимку с мамой и болтать с ней под руку, когда она пыталась заснуть или проснуться. Ему всегда это казалось чем-то очень забавным — видеть сонное мамино лицо, освещенное утренним солнцем, тщетно пытающееся укрыться от него и в недовольстве жмурящееся. Тогда она одним ухом слушала его рассказы об увиденных ночью снах и отвечала что-то невнятное, а он все пытался прижаться как можно ближе и скрыться под одеялом. Томас подумал, что было бы так здорово, если бы папа лег рядом и выслушал все, что таилось в душе. А лучше — сам рассказал что-нибудь из того, что так старательно прятал. Но отец был непреклонен.

— Вдвоем нам будет здесь тесно. Я посижу рядом, пока ты не уснешь, идет? Нам с мамой нужно о многом поговорить. И мне — многое обдумать.

Том разочарованно вздохнул. Поговорить с мамой… А ему, может, тоже это было очень нужно! Малыш поглядел на дверь, похлопал глазами, сдерживая желание пустить слезу в подушку. В окно словно отчаявшаяся птица ударился ветер, и такой внезапный и страшный получился звук, что Том испуганно подскочил и обернулся. Темнота снаружи затягивала снежным вихрем точно торнадо. Но папа осторожно коснулся головы Тома, щупая лоб и даже гладя по волосам, и он быстро расслабился. Уткнулся щекой в подушку, прикрыв глаза, прижал к себе слоника. На свист легко было не обращать внимания, но некоторое время Том вслушивался в него, глубоко дыша и оттого все отчетливее ощущая, как в груди словно поселился какой-то пушистый зверек и теперь щекотался внутри. Глубоко вдохнув, малыш закашлялся. Голова была готова расколоться от такого оглушительного шума и боли, нарастающей в ней весь вечер. Том ощутил тепло отцовской руки на плече, скрытом под одеялом.

— Пап… Расскажи про пиратов, — прошептал ласково Томми, незаметно для самого себя улыбаясь.

— Пиратов? — после недолгой паузы услышал он отвлеченный вопрос отца. Опять о чем-то задумался? Не мог ведь он в самом деле забыть?..

— Ты читал… Помнишь?

— Точно. Вспомнил. Рассказчик из меня не лучше, чем певец. Может, мне взять что-нибудь с полки?

— Нет! Пиратов хочу! Ты обещал! — если бы Том стоял, непременно бы топнул ногой от негодования. Но вместо этого он открыл глаза и, нахмурившись, посмотрел на отца. С каким боем приходилось ему выбивать исполнение своих желаний, а папа все не поддавался. А в ответ на это он даже усмехнулся!

— Не уверен, что тебя это усыпит. Но если обещал… Дай мне минуту вспомнить, — папа убрал руку и затих. Том глядел на его искренне задумавшееся лицо и вновь забывал о гневе. И как только у него получалось одним своим присутствием успокаивать? Вот бы и с мамочкой это тоже сработало, и он ее утешил и избавил от боли. Том верил, что папа очень постарается. — Что ж. Джим передал запечатанные бумаги доктору Ливси и… Мм, Сквайру. Это были, помнится, тетрадь с записями Флинта и карта с сокровищами. Поиск сокровищ был лишь вопросом времени. Ведь Флинт оставил после своей смерти много денег. Однако доктор знал, что пираты не сдадутся просто так. Он был умным и проницательным человеком. Но он просчитался, доверившись ненадежному… Идиоту. Это была непростительная ошибка. Но так всегда бывает, когда открываешь кому-то тайны. Особенно чужие. И на которые высокий спрос. Без каких-либо затруднений пираты смогли внедриться под видом команды корабля. Все благодаря одному опасному человеку. Ему доверился этот… Сквайр. Его звали Сильвер. Поразительный человек. Он не был похож на безжалостного пирата. А им он, несомненно, являлся. У него была одна нога, вторую ему пришлось отрезать. С виду он выглядел как достойный патриот достойной страны. Свою одноногость он прикрыл именно этим. Он сумел навести пыли в глаза. И правда раскрылась достаточно поздно. Безупречная работа. Такие, как он, всегда выпутываются из неприятностей. Неудивительно, что он избежал виселицы и украл…

— Пап…

— Ах… Кажется, я задумался и поспешил, — слышать голос папы, внезапно растерявшегося, было отчего-то смешно. Особенно после такого задумчивого и даже восхищенного тона. Том приоткрыл глаза и поглядел на отца. В теплом свете ночника казалось, что он даже покраснел. Он по привычке плотно сжимал губы и смотрел внимательно, но теперь даже немного расстроено.

— Тебе нравится этот пират? — стараясь скрыть собственный восторг от вида папочки, Том прошептал как можно тише свой вопрос. Однако он попросту не умел прятать ни от кого свою улыбку.

— Ты не разочарован, — папа, должно быть, надеялся, что Томми не разберет этих слов. Но малыш поспешил разубедить его, повернувшись быстро на спину и протянув ему ладони с требованиями дать ему обнять руку. И не успокоился, пока не получил, что хотел. — Он вызывал у меня… Странные чувства. Когда я читал эту книгу в детстве. Он сумел меня одурачить. И поразить. Я, пожалуй, восхищался. Но временами меня бросало в дрожь от него. И его планов на Джима и остальных.

— Почему?

— Он был… Том. Тебе нужно уснуть, а не задавать кучу вопросов. Помнишь?

— А я понял! У него была одна нога… Это страшно! Но он пират! Даг говорил, им положено… — радостный возглас и всплескивание руками прервалось неожиданным приступом кашля, и Том согнулся, прикрывая ладонями лицо. Он не представлял, как сможет уснуть, ведь постоянно его легкие будто надрывались, а временами до сих пор бросало в дрожь. Щекотный зверь там успел пригреться и теперь пробуждался следом за монстром в горле. И их пребывание Тома совершенно не радовало. И все же его глаза начинали слипаться. Долгий и утомительный день подходил к концу. — А о чем ты думаешь, пап?

— Закрывай глаза, Том, — настойчиво отрезал папа. Тому ничего не оставалось, кроме как почесать нос, смиренно вздохнуть и подчиниться. Он вновь повернулся на бок, по привычке потерся щекой о подушку и сомкнул глаза. И вновь малыш ощутил ласковые прикосновения отца. — Я думал о том, какой ты славный.

За окном тоскливо завывал ветер. Приглушенно свистел вихрь снежинок в воздухе. И если на улице эти звуки пугали своей суровостью и безжалостностью, то здесь, в теплой комнате, под мягким одеялом и с любимой игрушкой в руках, Том чувствовал себя в безопасности и уюте. И даже вопли сына метели напоминали скорее песню необузданного дикаря на непонятном крохе языке. И скорее убаюкивали, нежели вселяли ужас. Дыхание Томаса оставалось тихим, размеренным, однако кашель не желал оставить его в покое. Потому он время от времени захлебывался и задыхался, открывал глаза и, жалостливо постанывая, чесал кулаком веки, и упорно продолжал засыпать.

Он прокручивал в голове события, произошедшие с ним в этот день, и думал лишь о том, что не сможет их забыть. Он видел толпу людей, проходящую мимо, подобную стае акул в глубоком, чуждом океане. Серый от грязи автобус виделся китом, покрытым слизью и рыбками-присосками. Ветер вихрем кружил вокруг крошки Тома и, захватив его, швырнул в воду, в которой и плескались все эти морские громадины. Томми тонул, задыхался от кашля в отчаянных попытках выбраться на поверхность, но его ведь никто так и не научил плавать. И все же теплые, добрые руки подхватили и вытянули из нескончаемого кошмара. Ему ярко представлялась заплаканная, вымаливающая прощение мама, и душа ныла от одной только мысли, что это действительно была не случайность.

Папа сказал, что она придет, когда оправится, однако, когда Томми погрузился в расслабляющую полудрему, дверь не скрипнула, не отворилась, мама не ступила в его волшебную страну и не поцеловала на ночь. Хоть бы утром она исправила свою ошибку, с тоской подумал Том, шмыгая носом. Папа никуда не уходил, и лишь это помогало малышу не заплутать в темном лесу из грустных мыслей. Его дыхание сбивалось и порой замирало. Он совсем не шевелился, и в какой-то момент в голове Тома возникло предположение, что папочка и вовсе уснул. Однако вскоре после этого он ощутил, как кровать вздрогнула вместе с отцом. Но тогда малыш уже не думал об этом. Перед глазами он видел огромный корабль, рассекающий волны, и его высокую мачту, совсем как рождественская елка на площади, до самого неба. Солнце безжалостно напекало голову, и Том поморщился от невыносимой духоты. Ветер яростно засвистел, надувая белые паруса. И они становились похожи на простыни, которые взмывали в воздух под взмахами маминых рук. По кораблю ковылял страшный пират в ободранной, будто у бездомного, куртке и с палкой вместо ноги. Однако эта палка не стучала по палубе, а скрипела, подобно колесам в доме Ребекки.

— Пап… — шепотом протянул Том, потирая ладонью лицо. — А ты видел когда-нибудь… Таких… С одной ногой?..

— Бывало. Спи, волчонок.

— А расскажи… У пиратов?..

— Том, прошу тебя, — интонацию отца было сложно понять. Он тяжело вздохнул, напряженно замолчал. И когда Том вновь погружался в воображаемую историю с кораблем и парусами, он тихо ответил: — У твоего деда не было одной ноги.

— Ого… Мой дед — настоящий пират… А я и не знал.

— Нет, он был… Солдатом. В определенное время. Сейчас он уже умер. Пожалуйста, не надо об этом. Лучше скорее усни.

— Оу… Мама говорила… Что потом люди попадают на небо. Здорово?..

— Про другое место она, должно быть, не говорила, — совсем тихим шепотом сделался папин голос.

Но Том не сумел понять смысл этих слов. Его глаза уже слишком крепко сомкнулись, чтобы вновь открыть их и поглядеть папочке в лицо. А уши слышали лишь свист детеныша метели, ставшего в его голове коварным разбойником, что плыл на корабле вместе с страшным одноногим пиратом и взмахом руки натягивал ветром паруса. Прерывистый кашель стих на время его хрупкого, чуткого сна, и малыш улыбнулся, наконец полностью расслабившись. Он уже не видел своего любимого папочку и даже не думал ни о нем, ни о своей несчастной маме. А папа все сидел рядом с ним и молча размышлял о чем-то своем. И лишь убедившись, что его крошка Том спит, позволил себе осторожно подняться, с вздохом взять валявшуюся на полу куртку и выйти из комнаты. Туда, где его ждал еще более долгий и намного менее радостный, по его собственному предчувствию, разговор.