Спаси меня от души (джен)

— Что с тобой? — забеспокоилась Василиса, пытаясь понять самостоятельно его точное состояние.

А оно было плачевное.

Миша достиг предела — сам этого не заметил — и теперь в ответственный момент ослаб до критического состояния. Это сравнимо с физическим перенапряжением в спорте, когда тело более не справляется с нагрузками и «лопается» в определённых местах. С душой, правда, последствия ещё ужаснее: чем больше святой будет пользоваться силой при достижении предела, тем выше шанс попросту внутренне взорваться и умереть.

Для Миши наступил отсчёт до невозвратного ухудшения организма, почему-то никак не регенерирующее под святой водой. В лучшем случае в распоряжении имелось совсем немного силы, которая не доведёт до критических повреждений, а если освободить святость у ноги — то в запасе у него осталось примерно три-пять минут бесперебойного пользования. Но это не значило, что трудностей не возникнет: нестабильная работа мозжечка, периодическое помутнение зрения, кровотечение во многих отверстиях, будь то нос, рот, глаза или уши, а также, что более противное, ноющая боль внутренних органов, отдающая в мышцы.

— Я… — Миша пытался соврать, но это было бы слишком глупо. Вытерев кровь из-под носа, он решил признаться: — Не очень. Я достиг своего лимита…

— Лимита? — не понимала Льюша. — Я не видела раньше таких последствий.

— Он не маг, — пояснила Василиса. — Очевидно же.

— Так и думала…

— Опустим это… что с парнями?..

Симонов надеялся, что хоть кто-то ещё выжил, но Василиса говорила лишь неутешительные предположения.

— На них упали обломки куда больше, чем здесь. Видишь? — она указала на торчащую из груды ногу в сапоге. — Это Алексей… я видела, как на него упала глыба, после которой он больше не вставал. Дима… не знаю, я его не увидела, но надеяться бесполезно.

— Значит, мы втроём… — заключил Миша, выглядывая из-за угла с целью посмотреть на Рутцена.

После пережитого смотреть на пассивность массы было совсем уж боязно. Но тут у Миши созрел план.

— Ладно, надо пытаться…

— Чтобы мы все сдохли? — перебила его Вася.

Она пускай и получила какое-никакое лечение от Миши, но слабость давала о себе знать: кожа побледнела, только что завязанный кусок ткани на глазу, оторванный от рукава, уже окровавился, предвещая скорые трудности с травмой.

— Я не вижу никаких возможностей его одолеть.

— Нет, есть одна. На его спине есть порабощённые, которые питают барьер Рутцена. Если их уничтожить, то мы сможем убить настоятеля одной дальней атакой.

— И кто полезет к нему?

— Я.

— Т-ты едва не погиб там! — воспрепятствовала Льюша. — Тем более, ты на грани!

— Это не имеет значения. Либо я делаю то, что нужно, либо это место станет нашей могилой.

— И каков план-то? И откуда ты знаешь его имя?.. — Василиса совсем не горела желанием вновь бросаться в пекло, но она попросту не могла отказать.

— Так, слушайте, — продолжил Миша, — Льюша создаст мне удобный подъём, как раньше, я заберусь наверх и начну бить по целям, но одной рукой будет тяжко, потому ты, Вася, должна найти мою руку и меч… сначала меч, рука второстепенна.

— А руку зачем?..

— Слушай! Кинешь меч и, когда поймаю, подкинешь вверх руку. Я её притяну к себе, — он понимал удивление Васи и возмущение Льюши, но иначе попросту не мог. — Когда барьер спадёт, вы вместе атакуете Рутцена дальней атакой. Если смогу, то подключусь. Получится, как планировал — выживем. А не получится — простите…

К большому удивлению Миши, они согласились. Нет, выбора у них никакого не было, но он ожидал более ярое сопротивление, чем было по факту. Так или иначе, троица была готова броситься под топор палача только ради надежды на спасение. На миг Миша вспомнил Алису, чьё непосредственное участие здесь наверняка спасло бы ситуацию. Она немного слабее братца-инвалида, зато куда ловчее, опытнее и талантливее. С ней-то не было стольких жертв…с ней было бы лучше. Безопаснее. Его разрывала одна эмоция, без проблем унявшая всякий страх: вина. Не простая, более едкая, противная и сверлящая до дрожи, а в совокупности с физическими и душевными проблемами подобная тяжесть становилась чем-то похожей на стопу гиганта, наступившего на маленькое-премаленькое тельце юноши.

Бросаться в отчаяние было не вовремя — лучше броситься в атаку, что, по сути, и сделал однорукий Миша. Маневрируя между всплесками святости порабощённых у подножья, причём особенно ловко и внимательно, он дождался появления стены льда, по которой тут же начал забираться, прыгая с платформы на платформы воздушными рывками. Он чувствовал, что сердце билось быстрее, голова гудела, а кровь кипятком лилась по венам и артериям — всё это только из-за пользования святостью. Физические неудобства привели к тому, что на предпоследней глыбе — являющиеся порабощённым под слоем льда — он банально поскользнулся и едва не стукнулся носом о холодную стену. Миша, благо, сумел не без святости остаться на ногах без травм. И тем не менее, тревожный звоночек напоминал ему о ужасе предела. Он вспомнил ещё одну особенность такого состояния. Никакие травмы, никакая смерть или тяжесть не сравнится с ощутимым риском загнать чуму глубже в душу. Болезнь не останавливалась на месте, неуклонно боролась с душой на протяжении всей жизни человека, оттого допускать хотя бы маленькую возможность ей найти «лазейки» — уже провал ошеломительный. Возможно, в чём Миша был не уверен, так третья финальная стадия чумы придёт быстрее, чем ему исполнится двадцать пять лет.

Последний прыжок — и Миша теперь стоял за спиной Рутцена, провожающего взглядом оппонента. Он аккуратно спустился по туше ниже, поставил щит между ним и настоятелем, и только потом, когда левая нога лишилась поддержки святости, начал бить оставшихся женщин рукой. Не просто так, конечно, а по горизонтали вбок, окутывая руку плотным воздухом. Таким образом Миша мог резать тела, неспешно отделять их от общей массы, правда, с заметной неэффективностью: его метод был сравним с очень тупым топором, отчего приходилось буквально продавливать надрез, чем разрезать. В итоге кровь брызгами разлеталась в стороны, в частности пачкая одежду и оставляя следы на его лице.

«Нельзя останавливаться! — подгонял себя Миша. — Нет времени! Бей! Бей!»

Внезапно он увидел картинку, точнее, ощущение с чётким представлением. Перед ним совсем мимолётно предстала какая-то сфера. Не из металла, не из огня, света, воды или воздуха, но всё в совокупности, в единой солянке, формируя нечто системное. Следом всё размылось — и Миша попросту забыл, какой формы был тот объект. Сфера? Куб? Или пламя?

— Что это… — не понимал он, на миг остановившись от кровавой разделки.

— Гена! — крикнула Вася снизу. — Лови!

Миша тут же наступил здоровой ногой на порабощённую — для хорошей опоры — и подготовился к броску Василисы. Стараясь не задействовать левую ногу, Миша едва не упал, но вовремя выпрямился и увидел перед собой клинок. Он летел лезвием вперёд совсем рядом, но Миша не был готов искать момент для удобного взятия меча, потому бесцеремонно схватил оружие прямо за лезвие, глубоко порезав свою ладонь. Примерно сразу за этим подлетела и рука. Вот он, наступивший момент, за который можно было бить ему в лицо. Алиса, в принципе, так бы и сделала, ведь кто в здравом уме будет тратить СТОЛЬКО сил при пределе? Правильно: он. Миша вытянул остаток левой руки в сторону конечности и, крича от наступающей боли в органах, выплеснул водянистые щупальца вперёд. Святая вода, светясь в приятном оттенке, в три потока захватила руку за раненую часть и резко притянула к Мише. Прошло всего несколько секунд, как Миша вернул себе руку, но боли было столько, что видение неясного объекта перед глазами проявлялось раз за разом. Она, как галлюцинация, на секунду появлялось и в неизвестном оглушающем шуме исчезала. Раз за разом, словно предвестник смерти или чумы. Быть может, так это и было, просто Миша ещё не понимал.

Святая вода быстро регенерировала руку, не только скрепляя воедино, но и восстанавливая отмершие клетки. Проделанная работа святости запустила у Миши обильное кровотечение, в частности из носа и рта, а желудок завибрировал, едва не вызвав рвоту.

— Ты в порядке?! — спрашивала Вася с явным пониманием, по какому тонкому льду шёл товарищ.

— Д-да… — ответил он с тяжестью в горле.

Схватившись левой рукой за рукоять меча, Миша посмотрел вниз на женщину, которая со стонами и мычанием дёргалась под ногой с намерением коснуться противника. Момент — и клинок с воздухом отделил её от массы. Следом ещё одна, другая, третья, четвёртая! Миша рвал их как бешеный, не жалел никого и пытался побыстрее закончить дело. Впоследствии это привело к полному истощению барьера. Ограда Рутцена потрескалась и распалась, позволяя девушкам, наконец, сразить его дальним ударом.

— Быстрее! — подгонял их Миша, чувствуя, что не сможет приблизиться к настоятелю из-за наступившей слабости.

Он видел, что Василиса готовилась нанести решающий удар сиреневым копьём, но Рутцен использовал свой давний козырь, о котором все благополучно забыли: масса начала швырять порабощённых на девушек, причём исключительно солдат, что результате привело к вынужденному отступлению Васи подальше от прилетевших. Но и тут, когда она отошла, встали проблемы в виде атак прихожан из массы, запускающих плевки огня и «дротики» воздуха. Как бы ни старалась, Василиса попросту не могла найти подходящего шанса атаковать настоятеля. Миша не видел, что с Льюшей, но, видимо, та встретила те же проблемы. Весь план пошёл насмарку в самый неподходящий момент. Будь людей больше трёх, будь Миша в норме — всё бы закончилось.

Миша не нашёл решения лучше, чем двигаться к нему самостоятельно. К большому сожалению, он не мог пользоваться святостью, ибо чувствовал точку невозврата. Не желая больше так рисковать душой, он пополз к Рутцену, как скалолаз по горе, вонзая меч в груду мяса при каждом продвижении. Тихонько, помаленьку, но он достиг нормального расстояния до Рутцена, пока не увидел покрывающийся светом рот настоятеля.

«Что за день…» — отчаялся он, глубоко вздохнув.

Ни щит не поставить, ни парировать — вот тебе и конец. Невозможность сопротивляться было куда более худшим состоянием, чем то же внезапное поражение. Что противопоставить ему? Вновь святость? Если Миша выживет, то дальше будет сплошная мука. Он опять оказался бесполезным инвалидом, не умеющим решать вопросы тогда, когда это нужно.

Внезапно в затылок Рутцена влетел снаряд. Кристаллическая пуля пронзила голову порабощённого насквозь, даже вырвала глаз в свободный полёт. Это не была магия Льюши или Васи, так как выстрел был механическим. Тем не менее, нежданное спасение ликвидировало настоятеля, который бездыханно наклонился к Мише и уронил посох вниз. Вся масса затряслась, прихожане завизжали, пока над Рутценом нависала его душа. Миша даже вспомнил, что не было никакого подтверждения, что органы самого главного в массе не окажутся под слоем внизу, но всё обошлось… правда ведь? Он наблюдал за тем, как душа трескалась, а после разбивалась и распадалась светящимся «листопадом» по всему храму, вызывая цепную реакцию смертей уже остальных святых. И Миша вновь притянул к себе осколок новой души, погрузившись в воспоминания.

Тот же храм, но из прошлого, где не было ни чудища, ни смертей, ни чумы. Свечки еле-еле освещали центр, по-уютному колеблясь при малейшем сквозняке, словно заманивали на свою территорию света и спокойствия. И Мише хотелось туда пройти, сбежать от лап гнетущей тьмы, мучающей его уже на протяжении многих лет. Если сон для человека — это совокупность представлений переживаний и чувств в конкретной форме, то в воспоминаниях, если не отходить от сути грёз, у Миши была понятная ассоциация того, до чего не доходил свет. Он поздно заметил, что мог двигаться и даже взаимодействовать с окружением, а когда понял, то по-аборигенски испугался и немного отшатнулся, сделав пару шагов…здоровыми ногами. Удивлению не было края: он вертелся вокруг своей оси, оглядывал ноги, наблюдал за окружением и даже водил пальцем над горящими свечками, чувствуя естественный жар огня.

Буквально из воздуха, когда Миша не смотрел в сторону деревянной стенки, появился Рутцен. Совершенно обычный, не вызывающий ни отвращения, ни страха, ни злости. Доброжелательная улыбка, спокойный умиротворённый взгляд, скромная стойка и сложенные вместе ладони то ли из-за желания занимать поменьше места, то ли из-за какого-то скрытого переживания — настоятель был слишком отчуждённым от публичного паттерна поведения лидера какого-либо общества, хоть его и одеяние отличалось заметностью. У Миши, понимающего, что этот человек и есть то чудище из настоящего, возникало стойкое сочувствие ему с нотками тяжёлой грусти. Чума никого не щадила.

— Здравствуй, — начал Рутцен, — мы не знакомы, поэтому смею представиться: меня зовут Джокем Рутцен, настоятель собора имени мученицы Леонандры. Был когда-то…

Миша не мог понять: он обращался именно к нему? Столь неожиданный факт застопорил беднягу, потому ответить на представление настоятеля он сначала не имел возможности.

— Как… — внезапно начал Миша, самому себе удивился и, приложив палец к губам, выпучил глаза. — Я могу говорить?..

— Да? — Джокем не понимал реакции собеседника. — Ты никогда не провожал души?

— Почему я не мог общаться с Германом?..

— Значит, он тоже умер? — с грустью заметил Рутцен. — Я верил в его будущее, когда наш мир пошёл под откос. Надеялся, что он найдёт своё счастье перед тем, как чума доберётся до нас. Ты не можешь удовлетворить мое любопытство: он решился отправить письмо Сюзанне?

— У меня столько вопросов! — будучи ещё не отошедшим от удивительного факта, Миша сдуру пытался ухватиться за соломинку информации. — Я должен найти лекарство, понимаете? И-и-и…и что случилось со Святым Царством, куда пропали святые… как вообще избавиться от чумы…

— Подожди-подожди! Я понимаю, что ты многого не знаешь, но не спеши. Моя частичка души, которая с тобой, имеет несколько полезных ответов на твои вопросы, но, пожалуйста, успокойся. У нас не так много времени.

— Извините… — Мише пришлось применить дыхательную технику, дабы успокоиться. — В первый раз я разговариваю со святым…

— Я и представить не могу, насколько это волнующе, — Рутцен пытался вникнуть в проблему Миши даже на таком уровне, словно действительно беспокоился о незнакомом человеке. — Давай разберёмся по порядку, хорошо? Я хочу тебе помочь, ведь… — он замялся.

— Я тоже заражён, знаю.

— Мне очень жаль. Это мучительно.

— Как я могу разговаривать с вами? Почему я не мог с Германом?

— Это зависит от души, которую ты проводишь. Чем сильнее их душа, тем выше шанс напоследок поговорить с умершим, ухватиться за осколок и принять в себя.

— Сильнее…

— П-прости, — Рутцен болезненно схватился за голову. — Я… упустил кое-что. Не только от силы зависит, но и от понимания святым своей души. Я не был никогда воистину сильным, но ты можешь разговаривать со мной из-за моего понимания собственной души, но и тут я не особенный. Есть третья причина возможного контакта с умершим, но я её никогда не встречал. Я говорю об избытке какой-либо эмоции, неважно какой, будь то негативной или положительной. В таком случае раскрывается что-то ещё, что невозможно получить в предыдущих двух вариантах.

— Я могу читать воспоминания умершего при проводах души? И только, если узнаю имя?

— Да, именно так. Важно узнать имя умирающего, сесть поближе, в лучшем случае прикоснуться к нему и ждать, чтобы наверняка. Так обычно и бывает. Это целая семейная церемония.

— Тогда почему я видел ваши воспоминания до непосредственной вашей смерти?

— Что? — Рутцен был удивлён. — Это правда? Ты видел мои воспоминания ещё до моей смерти?

— Да, — неуверенно кивнул Миша, волнуясь только от удивления настоятеля.

Это было сравнимо с посещением врача, где после рассказа пациентом симптомов врач выпучит глаза и переспросит заново, будто не верит.

— Что-то не так?

— Это невозможно в обывательских кругах.

— Как это?

— Да и, если честно, мало кто способен читать воспоминания человека вне его смерти… — Джокем задумался. Он прошёлся мимо Миши в другую часть границы света. — Даже ангелы не обладали такой возможностью…

— А кто мог тогда? Неужели из-за чумы?..

— Не знаю, из-за чумы ли это, но в Царстве наиболее известными чтецами душ были апостолы. Владыка даровал им много разных сил, включая способность читать души. Но ты ведь не апостол, верно?

— Я… встречал одного.

— Неужели? И кто он?

— Парсифаль.

— Парсифаль Петерман, подчинивший смерть… а кто он…

— Апостол?

— Я… понимаю, что он апостол… — Рутцен почему-то испугался аж до дрожи и опять схватился за голову. — Забыл, как он выглядит… что он делал… каким был…

— Он мне дал свою книгу, — продолжал рассказывать Миша, пытаясь навести собеседника на мысль.

— Да? — всполошился тот. — Понятно теперь, почему ты видишь души вне смерти.

Но тут Джокем замолчал. Невзирая на очевидно сильное желание Миши знать ответы, он молчал несколько минут, пока думал. Настоятель делал всё, чтобы помочь ему, рассказать побольше и навести на спасение от чумы, но что-то ему мешало. Миша предположил, что всего виной служила разбитость его души. Перед Мишей стоял лишь осколок души, небольшая часть, оттого многая действительно полезная информация попросту отсутствовала.

— Не могу… что это значи-и-ит… — Рутцен так запереживал, что начал кусать пальцы. — Нет-нет-нет…

— Настоятель?

Рутцен не слышал.

— Джокем? Мистер Рутцен? Миша пытался достучаться до паникующего священника, но, не получив, отклика, подошёл к нему, схватил за плечи и стукнул лбом в лоб. — Придите в себя!

Только сейчас тот смог отреагировать на зов Миши. Рутцен смотрел в его глаза в очевидной потерянности. Его жажда помочь была ненормальной, даже вредящей.

— Прошу вас, держите себя в руках. Это нормально, что вы не можете вспомнить, — взаимная поддержка в разговоре предельно точно описывала их состояния.

— Да, знаю… — но переживания было не унять. И теперь Джокем был вынужден выпустить её наружу. — Просто… просто… я видел, что делал с вами…

— Вы могли… что?

— Когда нас захватила чума, я единственный, кто остался в сознании. Я не мог контролировать свои действия, но осознавать происходящее — более чем. Я самолично видел, как мы превращались в этого монстра, наблюдал, как твои друзья умирали от наших рук, я… — Джокем не выдерживал. Дрожа, как при судороге, настоятель прикрыл рот рукой. — Прости… мы не хотели этого… я не хотел этого! Да я бы никогда не поднял руку на человека, я бы ни за что… — слёзы покатились по щекам, он неровно дышал, а его голос был сдавленным, словно что-то застряло в горле. — Прости меня. У меня не было злого умысла, я не мог сопротивляться…

— Я вас не виню. Я понимаю, что вы не могли ничего сделать. Смотря на вас, поглощённых чумой, я не могу вас обвинять в жестокости. Ни за что.

— Ты слишком добрый для нас, сплошь агрессивных и жестоких порабощённых, бесцеремонно убивающих и издевающихся над людьми. Это тяжело, понимаешь? Так смотреть на врагов.

— Я знаю, порой мне трудно оставаться таким же лояльным, но я стремлюсь к тому, чтобы помогать вам избавляться от мучений, а не злиться и мстить.

— Оставайся таким, пожалуйста, — Рутцен умолял, смотрел на него с некой надеждой. — Нам всем не хватает этого. У тебя очень приятная нежная душа, она в самый раз для проводов умерших, ведь после стольких мучений прикасаться к тебе — это райское облегчение, после которой умирать не так страшно.

— Я вот не понимаю: почему она у меня приятная?

— Если говорить кратко, то каждая душа на свете уникальна в своём роде: имеет определённые особенности и недостатки. Также и у тебя. Твоя душа словно пушистая, мягкая, как ещё сказать… в общем, создаёт приятные ощущения комфорта и спокойствия. Я бы назвал твою душу бархатной.

— Вот оно что, — Миша и смутился, и обрадовался одновременно.

— Пытайся проводить как можно больше душ. Я прошу тебя о слишком сложном, но так мы хотя бы ощутим что-то приятное и расслабляющее после стольких мук, — Джокем решил обнять Михаила, да так охотно и крепко, что, казалось, не хотел отрываться от юноши. Он продолжил: — В этом будет и твоя выгода. В некоторых случаях или лично по желанию умершего ты можешь унаследовать что-то от него. Силу, знание, понимание, особенность души. Мы — губка, принимающая в себя очень много прекрасного и противного. Поэтому ты станешь сильнее, если будешь провожать души. Либо их «наследство» перейдёт к тебе случайно, по воли вероятности, либо сам проводимый захочет отдать тебе свою силу. Например, от меня будет подарок! Я не столь силён, потому не могу по достоинству пользоваться этим, но тебе моя особенность пригодится. Я дам тебе свои знания святости света, а также особое расположение души к нему. Ты быстро обучишься им пользоваться, в твоих руках свет станет великим…

— Спасибо, я сделаю всё возможное, чтобы развить эту силу, — Миша просто уже не успевал осознавать действительность. — А я не могу наследовать чуму случайно? Или что-то ужасное?

— Чуму навряд ли, но негативные элементы можешь. Будь готов, — Рутцен ахнул, едва вспомнив. Он отстранился от Миши. — Ну конечно! Одиннадцать апостолов считались ими не только из-за титула, выданного Владыкой! Их движущая сила — это сами книги!

— То есть?..

— То есть ты двенадцатый в истории апостол.

Миша не понял.

— А почему я двенадцатый, если у меня книга Парсифаля? И как я им вообще стал, если та же книга помечена другим человеком? Для чего он мне тогда дал…а-а-а-а! — Симонов едва не впал в отчаяние. — Как сложно…

— Я знаю точно, что книга станет твоей, если Парсифаль умрёт. Ты собственник его знаний, раз он дал тебе его лично, но полностью легальным обладателем апостола ты станешь после его смерти. Оттого, наверное, ты читаешь чужие души.

— Но почему? Там написано было, что для начала нужно понять свою душу, дабы читать другие… — Миша был даже рад, что чума не трогала такие факты.

— Нет, это не условие. Это правило Владыки. Они могут читать души без своего понимания, но так не признавалось лично Им. Ты, возможно, можешь видеть чужие души не так чётко и понятно, как можно было, будь ты понимающим своей души.

— Когда я разберусь в себе — лучше стану видеть чужие души?

— Да. Ты, очевидно, не понимаешь, что из себя представляет твоя душа? Что ж, проблема решена: ты достиг предела, а с ней и проводил нескольких умерших. Только покинешь меня — сразу она появится. Надеюсь.

— Как хорошо… но что теперь?

— Изучай книгу, провожай души. Ты заражён, чума поглощает тебя, но в Царстве все знали, что апостолы были наиболее близки к решению проблемы. Каждый из них имел какую-то информацию о чуме, а с ней, наверное, и о лекарстве. Тебе стоит найти оставшихся десятерых апостолов и забрать их книги. Я всех забыл, кроме троих: Иосиф Отшельник, проницательный странник, Зельда Розенберг, боевая красная роза, и Вилсон Санчес, гамарский мученик. Это единственное, чем я могу тебе помочь.

— Голова идёт кругом… где я их найду?

— Возможно, после смерти Парсифаля они сами к тебе начнут приходить. Каждый апостол как-то связан друг с другом, этого я толком не знаю. А откуда я это знаю?.. Не помню, не могу вспомнить…

— Вы верите, что я найду лекарство? Найду возможность избавиться от чумы или хотя бы оттолкнуть её подальше? Я хочу быть оптимистом, но это ведь глупо, — Симонов понимал, насколько серьёзная перед ним стояла задача. — Я не смогу… Никто не смог, чем я лучше?

— Ты ещё жив, — Джокем похлопал собеседника по плечу, тепло всматриваясь в его глаза. Он хотел самого лучшего для Миши, хоть его почти не знал. — Борись, сражайся за свою жизнь. За всех нас, кто не спасся. Я верю в тебя. Перед своей смертью я готов поверить именно в тебя и уйти на покой, зная, что в мире есть ещё святой, способный изменить мир. Не сдавайся, пожалуйста, не падай духом. Чума уничтожает тебя, рвёт твою личность, но тебе нельзя поддаваться. Хорошо?

Симонов видел в его глазах то, что он, собственно и говорил. Настоятель был намного добрее того же Миши, намного чувственнее и оптимистичнее. Он молился за своих прихожан до последнего, жалел убитых им товарищей Симонова и готов был отдать последние минуты незнакомцу только ради желания помочь. Удивительный человек, настолько хороший, что совершенно не заслуживал подобной участи. Почему такие люди умирают, хотя способны изменить мир? Не Миша мог бы совершить невозможное, а подобный Рутцену. Была бы возможность — он бы отдал такой шанс Джокему и ни о чём не пожалел бы.

— Если бы я мог помочь ещё, то сразу бы сделал всё возможное, — Рутцен заметно расстроился. — Прости меня, на большее я не способен.

— А что ты знаешь о Клетке? — Миша внезапно вспомнил о словах Парсифаля и, в частности, «Клетку», помеченную особым знаком в записях.

— Клетка? Даже… и предположений нет.

— Понятно…

— Мне, кажется, пора, — настоятель начал говорить наиболее умиротворённо, спокойно, даже отчасти безразлично. Тем не менее, как только он вытянул руку, заметил, насколько же она дрожала, будто от холода. — Надо же, я умер, но всё ещё страшусь? Я всегда думал, что чувствуют умершие перед окончательным уходом, но даже сейчас я особо не понимаю. Вроде это знак страха — моя дрожащая рука — но мне ничуть не беспокойно. Может, я не осознаю это… как странно, правда?

— Я так и не ответил на твой вопрос. Герман не отдал письмо Сюзанне. Не успел.

— Вот оно что. Может, это к лучшему, ведь он умер любящим человеком. Его не отвергли, не приняли, оставив чувства Германа в самом сильном их состоянии. А ты любил кого-нибудь?

— Я не могу. Чума забирает все чувства, эмоции и людей из памяти раз в неделю со вторника на среду.

— Так ты не знаешь. Я помню, — Рутцен даже сам начал удивляться, что каким-то образом помнил это, — что апостол Иосиф Отшельник заверял: «Чума разбивает наши личности, уничтожает память и превращает нас в бессмысленных существ, но как бы болезнь ни старалась, особо великие эмоции и чувства она не может подчинить». Он был философом до мозга костей. Откуда я это помню… а, касаемо его слов! Любовь, счастье и страх, гнев и отчаяние в крайних формах чума не может уничтожить. Стереть из памяти — да, но ты на уровне подсознания или интуиции будешь понимать, что боялся этого человека или любил эту женщину. Сам посуди: каким бы ты был человеком, не чувствуя после пропажи памяти совсем ничего? Пустышкой!

Миша смотрел на настоятеля как на призрака. Он впервые услышал, что чума не способна на такие ухищрения с высоким процентом успеха. Чёрные лапы не могли забрать самое сокровенное для человека, не способны полностью разрушить личность и развратить душу. На самом деле, эта болезнь не всевластна. И тем не менее, она безумна жестока. Если Миша способен был сохранять высокие чувства даже мимо амнезии, он не мог оставить тот факт, что забывал неуклонно и бесперебойно. Сколько не удивляйся, откуда такие чувства к человеку, каждую неделю не впадай в шок от факта интуитивного понимания отношения к нему, чума рано или поздно сделает своё дело. Мише стало легче, намного легче.

— Значит, я могу полюбить?

— Конечно! Душа окрыляется от любви! От счастья! От радости, в конце концов! Даже будучи порабощёнными, мы вспоминаем эти чувства. Я вот вспоминал… свою семью. Кто они, кто моя жена, а были ли дети — уже не помню, но мне не грустно, вот вообще! Я знаю, что был счастлив с ними, а значит, моя жизнь удалась. Этого достаточно… — Рутцен облегчённо вздохнул.

Он с мягкой умиротворённой улыбкой отошёл от собеседника, встал на колени в прежнее место и, сложив руки вместе, подготовился молиться, но перед этим захотел попросить:

— Я не знаю твоего имени. Прошу, назовись, а я помолюсь Владыке за твоё спасение.

— Михаил, — по-странному небрежно и неловко сказал Симонов, чувствуя сочувственное огорчение.

«Почему он? Почему они? — внутри Миши так было тесно, что он еле себя сдерживал от слёз. — За что? Не я должен видеть, как за меня молится умерший! Наоборот!»

— Верь в себя, хорошо? — именно настоял Джокем, ненадолго посмотрев на него. — Михаил, спаси себя. Или найди того, кто спасёт. В мире наверняка остались прекрасные люди! Возможно, только лишь маги, но и они, еретические иноземцы, такие же люди, как и мы… Ох, какая у тебя приятная душа… мне так спокойно… О чём я говорил?.. Неважно, бархатная душа меня так наслаждает…

Как по щелчку пальцев, всё закончилось. Резко, неожиданно и бесцеремонно. Рутцен умер, а с ним и душа окончательно растворилась в пространстве. И всё же, когда Миша не мог более пообщаться с Джокемом, он чувствовал тот осколок души, который, возможно, на самом деле также исчез, но оставил удивительно тёплый отпечаток внутри Миши. Отчасти мифический, зато желанный для самого юноши, позволивший наконец достигнуть желаемого.

Перед лицом левитировала сфера. Нет, скорее не сфера, так как внешние стенки постоянно то расширялись, то сужались, то вообще в отдельных местах резко обретали другие формы по типу игл, треугольников, квадратов, текучих волн, отчего точно убедиться, а круглое ли это на самом деле, было трудно. Оно светилось, как солнце, но заботливо останавливало ослепляющие лучи не дальше пары сантиметров от себя, позволяя лицезреть — как экспонат. В одном месте текли ручейки святой воды, в другом непреклонно стояли металлические пластины, иногда пропускающие мимо себя язычки мирного скромного пламени, а в ином бушевал воздух практически штормом, причем иногда замораживая воду, делая огонь стихийными опасными смерчами, а металл пытаясь скомкать или сжать. Помимо уже замеченного кое-где изредка бился свет, никак не связанный с самой внешней оболочкой, чьи лучи заманчиво застывали в паре сантиметров от общего скопления. Это свет шариками или иногда полосами гулял по всем силам, никак не поддаваясь буйному ветру, твердому металлу, свободолюбивым и мирным огонёчкам и тягучей воде. Более того, за ними частенько вылезало нечто иное, даже инородное. Тьма. Только сейчас Миша увидел, что куда ни посмотри, на какую силу не глянь — везде был чёрный дым. Почти невидимый, но настолько мерзкий и приставучий, что просунулся во все стороны. А затем он увидел общую картину: от всей души, как при пожаре, дым выплёскивался куда-то наверх, нет, не растворяясь в воздухе, а просто «играя» щупальцами с пространством, иногда загибаясь обратно или медленно затухая лучи света.

Но даже так Миша восхитился. С каждой секундой осмотра собственной души он радовался как ребёнок. Это его душа! Своя, натуральная! Тут он заметил, как за некоторыми силами скрывались… надписи?

«Душа, благословлённая Владыкой».

«Сей плод вечного Небесного Сада».

«Да здравствует святость Святого Царства».

Странные письмена на душе редко шли в общем потоке, но ему казалось, что это нормально. Видимо, любая душа имела такие надписи, но это подтвердить пока не представлялось возможным. Да и не мог Миша больше думать. Он почувствовал внезапную усталость, еле-еле приглушающая боль всего тела. Он, сидя на вершине груды перед телом Рутцена, медленно закрыл глаза и сонливо завалился в сторону.

* * *

Миша никогда не употреблял алкоголь, даже не пробовал, но он открыл глаза с чётким ощущением, словно находился в недельном запое, подкреплённого многочасовым ежедневным физическим трудом. Как результат, голова гудела, глаза ловили лишь мутные очертания образов, уши вообще были практически полностью заложены; для пущего эффекта каждая мышца, как ему казалось, ныла, еле-еле держась от натяжений, растяжений и прочих травм, пока сами органы неприятно зудели, начиная с желудка и заканчивая лёгкими и сердцем. Поначалу ему не хотелось ни двигаться, ни осознавать что-либо, ни вообще существовать, но после нескольких томительных минут он всё же решился хотя бы попытаться влиться в реальность. Немного приподнял торс, но от резкой усталости и боли резко плюхнулся обратно на твёрдую поверхность. Дык еще голова так сильно закружилась! Никакой аттракцион и рядом не стоял. На миг даже захотелось вывернуть желудок наизнанку, лишь бы выпустить остатки еды наружу, правда, он героически сдержался.

Как ни смотри, Миша был не в себе. Вот последствия перехода за ту линию, которую лучше не пересекать, и чем дальше, тем намного хуже. Боли даже не пропорциональны размеру используемой святости: они скорее усиливались мощными резкими скачками, совершенно не следуя каким-либо «нормативам». К большому счастью, Миша был не один, так как за ним ухаживала Льюша. Он, конечно, не сразу понял, чьё лицо красовалось над ним, но зелёные глаза отчасти дали ответ. Эльфийка поудобнее разложила беднягу на поверхности и силком, но очень аккуратно, даже по-нежному ласково, заставила его попить воды. Как ни странно, но какая-никакая жидкость дала немного расслабляющего чувства, особенно желудку и кишечнику, отчего довольно быстро организм начал успокаиваться. Да что там, спустя время его органы чувств пришли в норму, а голова напрягала не так сильно, как раньше. Теперь можно было осознавать реальность.

— Л-Льюша? — тихо сказал Миша, дабы окончательно убедиться, что перед именно та самая Льюша.

— Да, это я, — кивнула она, продолжая давать воду. — Пей-пей, тебе надо больше воды.

Симонов был послушным мальчиком, особенно когда ощущал себя без пяти минут измученным существом: выпил всё, что дали.

— Умница, — как-то странно неуверенно похвалила Льюша. Она внимательно осмотрела «пациента», кое-где пощупала, смотря на реакцию, и начала проверять его органы чувств на функциональность. К этому моменту всё было более чем в норме. — Как хорошо, я перепугалась.

— Что случилось? Я-я отключился? Но когда…

— Ты свалился с тела Рутцена. Чуть не разбил голову! Слава Древу, я тебя спасла.

— Как хорошо…

Мише было крайне неловко, даже если он ничего поделать не мог. Он чувствовал своё состояние намного лучше, чем раньше когда-либо. Он видел границы души, видел «линию дозволенного» и понимал, насколько был близок к точке невозврата. Теперь ему нельзя было пользоваться святостью как минимум сутки, если не больше. В противном случае последствия будут ужасающими.

— Ты везунчик, — послышался голос Василисы откуда-то слева, — я уже думала, что ты в коме.

— И правда, ты был скорее мёртв, чем жив, — добавил голос Димы.

Миша перевёл взгляд на них. Оказывается, все выжившие сидели рядом друг с другом в центре храма. Лично Симонов лежал на полу, но на какой-то ткани, а под головой явно чувствовалось что-то мягкое; сама Льюша, естественно, сидела совсем рядом, очень уставшая, но самая здоровая из всех; Вася и Дима разместились на скамье, но вид у них был плачевный: вся голова снайпера перебинтована — видимо, получил травму вроде сотрясения — а Вася была в состоянии между желанием длительно поспать и окончательно вырубиться, чувствуя на себя не только последствия ужасного ранения глаза, но и лечения Миши — на самом деле, она держалась молодцом, хотя, по прогнозу, должна была свалиться даже раньше товарища.

— Так это ты тот выстрел сделал? — с улыбкой заметил Миша. — Без тебя мы бы точно всё провалили.

— Есть своя удача. Да чего греха таить: нас здесь каждого оберегала госпожа Удача.

— Не всех… — грустно подметила эльфийка, глянув в сторону.

Миша увидел три тела, лежащие вместе. Они все укрыты старой тканью, скорее похожей на скатерть. Денис, Алексей и Роман.

— Не всех, да, — согласился Дима с нотками безразличия, — но мы живы, и ладно.

— Осталось выбраться. Это ведь немного, да? Я домой хочу, в кроватку. Забыться и пропасть на пару дней… — скорее замечталась Кирирова. — Как всё надоело.

— Сначала дверь ту открой. Впереди нас ждут коридоры с порабощёнными.

— Тут же есть вентиляция, да? Может, где-нибудь здесь есть тоннельчик, верно?

— Вон там, — Дима указал куда-то на потолок. — Полметра шириной, высотой сантиметров тридцать. Влезешь?

— Давайте отдохнём, — предлагала Льюша, внезапно став приятной частичкой всё компании. Она не отчаивалась, что было странно именно для неё. — Мы все измотаны. Здесь выход один, так что нас никто не настигнет.

Как по зову, двери громко простонали мощным стуком. Кто-то по ту сторону или врезался в преграду, или сильно-пресильно ударил.

— Не настигнет, говоришь? — Дима сразу схватился за винтовку и встал со скамьи, готовясь к бою.

Вновь стук, только теперь он был похож на взрыв. Железные некогда крепчайшие двери затряслись, а вокруг начала опадать крошка камня. Все, кроме Миши, стояли на местах и ждали. Уже неважно, кого конкретно — ни сил, ни желания рассуждать об этом не было. Либо там смерть, либо спасение, хотя во второе не верилось. После недавно пережитого надеяться на чудо не приходилось. И тем не менее, лучше бы там был кто-то добрый, так как следующая попытка пробить двери была ужасающей: железо слегка смялось, кое-где пошли трещины, а заваренные участки и вовсе начали расходиться, предвещая скорое пробитие. Впоследствии точечный мощный взрыв напрочь вынес многокилограммовую махину в храм, с оглушительным звуком падая на пол. И теперь проход был открыт.

Не успела еще пыль осесть, как внутрь забежали солдаты — и совершенно не святые. Толпа красных рассредоточились у входа и направили винтовки, автоматы, дробовики и пулемёты на выживших и на большой труп Рутцена, интуитивно найдя все подозрительные или живые объекты в храме. Так едва не дошло до перестрелки, ведь многие вояки были недовольны встречной реакцией троицы, которые держали оружие и магию наготове в ответ.

— Тихо! Не стрелять! — приказывал лейтенант своим товарищам. — Не враги!

— Опустите оружие! Все! Здесь нет врага! — говорил другой офицер, только теперь не только своим, но и магам на другой стороне.

Солдаты молча опустили оружие — так же поступила и троица выживших.

— Что за чертовщина там? — удивлялся красный, смотря именно на труп Рутцена. — Какая же херь…

— Она не двигается, товарищ лейтенант, — заверил другой. — Никого, кроме магов, здесь нет.

— Чисто! — крикнул лейтенант.

Он оповещал кого-то, кто ещё не вышел из коридора. И теперь к общей группе подключился хорошо знакомый Мише. Собственной персоной подполковник Терентьев в окружении офицеров и инженеров прошёл дальше всех в храм, осмотрел внимательным взглядом каждого из магов, а после, увидев Симонова, тут же всполошился:

— Медика! — командным тоном приказал Лев Алексеевич, а после обратился к Мише напрямую: — Генка ты мой любимый! Ты выглядишь ужасно.

— Мягко говоря…

— Н-да уж. Я провалился. Охренеть! Ты заставил меня поволноваться, знаешь ли. А кто это у тебя тут рядом, м?

Даже если в гробнице никто из магов здесь не враг, Миша прекрасно знал, насколько Терентьев предвзято относился к незнакомцам. Симонов заметил, как некоторые из красных встали так, чтобы окружить выживших. Это неспроста.

— Я с ними выживал.

— Да, мы его коллеги по несчастью, — настороженно подтвердила Вася. — Меня зовут…

— А где остальные «коллеги по несчастью»? — Терентьеву было плеватьна слова Кирировой. — Никто из команды два не выжил?

— Товарищ подполковник, — отчитывался солдат, задрав ткань с тел. — Тут двое наших лежат.

— Вот оно что.

— Мы многих потеряли, — с долей сожаления и собственной вины сказал Миша, опустив взгляд. Он сидел, но готов был провалиться под землю. — Мы спасли милиционера — из тех, кто первый сюда пришёл — а потом встретили отряд фиалок: их отделили, как и нас. Их было где-то десять, вроде, не помню. Вот, здесь все выжившие.

Новость несколько разочаровала Терентьева. Он оглядел горе-товарищей Миши повнимательнее, да так недружелюбно, что та же Льюша почувствовала себя виновной во всех просчётах и ошибках команды. Несмотря на полезность каждого из новоиспечённых друзей Миши, подполковник секретными знаками наказал своим подчинённым, стоящие близко к троице, убрать винтовки. Нет, это не жест добродушия и безопасности, ибо красные вместо винтовок незаметно положили ладони на рукояти мечей. Некоторые из дальних красных выбежали в коридор с намерением стоять «на шухере». Естественно, Миша понимал, в чём дело. Он знал, выделил это в дневнике, самолично видел когда-то в прошлом методику Терентьева.

— Что ж, друзья, — говорил Лев Алексеевич, специально выделяя такие слова, как «друзья», с особым акцентом, — я очень благодарен за поддержку моего очень важного лейтенанта. Ох, как вы много всего пережили! Эта тварь, — он указал на Рутцена, — наверняка задала вам жару. Ну ничего! С меня причитается достойная награда…

Если Терентьев говорил: «достойная награда», то о никакой награде речи не было. Это был знак к действию.

— Стойте! — крикнул что есть силы Михаил, стараясь подняться на ноги.

Его возглас испортил весь скрытный манёвр. Солдаты уже достали мечи из ножен и готовились проткнуть каждого из выживших, но голос Миши внёс свои корректировки. Только сейчас троица поняла, что хотели провернуть солдаты. Дима, конечно же, направил винтовку на ближайшего, из-за чего вызвал на себе внимание многих стрелков, направившие дула своего оружия на одну-единственную цель. Девушки же сначала не понимали, как реагировать на подобное, но Льюша решила помочь Мише подняться. Она, собственно, впоследствии ему заменяла трость, в то время как Вася пятилась в сторону, пока не уткнулась в острие меча солдата.

— И как это понимать, господин Геннадий? — разозлился подполковник, уже самому желая прибить каждого из здесь стоящих чужаков.

— Не надо их убивать.

— Оу, правда? По какой такой причине?

— А зачем нас убивать? — негодовала и страшилась Вася, засматриваясь на Мишу, как на надежду на спасение. — Что это значит?

— Вы… простите, вы просто знаете, что я не маг.

— И из-за этого нас надо убивать, как нежелательных животных? — Дима не боялся стоять под прицелом, но максимально железобетонный взгляд говорил о его не меньшем переживании, чем у Васи. — Занимательные у вас методы.

— Ничего личного, дружище, просто ваши ушки и глазки многое узнали, — съязвил Терентьев, раскинув руки в стороны.

— Договор о неразглашении? Нет?

— Наш договор о неразглашении в руках солдат.

— Я серьёзно, нельзя их убивать, — настаивал Миша. — Мне они нужны.

— Для чего? Ножки самому не мыть? — Терентьев не поправлял очки уже несколько минут. — Объяснись.

— Эта операция дала мне понять, что в одиночку я не справлюсь, и…

— В одиночку ты никогда не сражался, Геннадий, — перебил его подполковник. — Не забывай, что за твоей спиной стоят десятки моих солдат.

— Это не то! Мне нужна команда! Выбранные мной люди, которых я знаю и могу доверить свою жизнь.

— То есть мои солдаты не подходят? Что за капризы?

Миша при помощи эльфийки подошёл ближе к Терентьеву. Ему трудно было смотреть на злого Льва Алексеевича, полыхающего диким желанием наказать уверенного в своём решении Мишу по всей строгости. Не будь он собственностью Ректора, то наверняка бы подполковник провёл воспитательную беседу.

— Я верю в них.

— Этого недостаточно. Как ты себе это представляешь? Возьмем себе парочку дворняг, и всё будет хорошо? Ректор это не одобрит.

— Он будет вынужден.

— Ха-ха! — Терентьев был удивлён наглости Симонова. — Серьёзно? На основании?

Миша вытянул правую руку и по воле мысли показал ему свою душу. Удивились если не все, то подавляющее большинство. На самом деле, он сам ещё не мог привыкнуть, что мог видеть собственную душу. Тем не менее, этот лаконичный знак усилил следующие слова Миши:

— Я, Симонов Михаил, всегда стремился к познанию святости. Как мой Ректор. Как Белые Мудрецы. Как Орден Красного креста. Мы все заинтересованы в том, чтобы достичь успехов в изучении Святого Царства. В гробнице я смог понять немного больше, чем прежде. Я получил знания, воистину бесценные знания. Понимаете? И мне нужны люди. Фиксированная команда тех, кому я доверю не только себя, но и сами знания. Я настаиваю на том, чтобы они стали моими соратниками.

Полуофициальная речь в глазах подполковника не играла бы никакой роли, если бы он не показал результат успеха напрямую. Душа в глазах заядлого психованного вояки была прекрасной. Он видел в ней нечто не из мира сего, что-то новое, совершенно отличающиеся от привычного порядка вещей. Выжившие также смотрели на душу с интересом. Ведь действительно: в руках Миши было то, что никогда не имело значения в кругах магов, но теперь святость была не простым отголоском прошлого. Каждый из здесь находящихся людей, начиная от Димы и заканчивая рядовым солдатом, встретили то, чему раньше не придавали значения. Вместилища порабощённых, как реликты, появлялись и ранее, пускай редко, в отдалённых местах и под чутким контролем узкого круга людей. Но никогда Миша, а также его предшественники по душе не достигали самого банального: понимания своей силы, понимания хоть чего-то большего, чем мелочные факты о быте и поведении святых. Детище Ректора достигло результата.

— Ты очень рискуешь, — держался камнем Терентьев, хотя он заметно треснул в уверенности своих слов. — Твои кандидатуры едва тебя знают — они узнали твоё настоящее имя только сейчас — а ты просишь от них верности и покорности перед тобой. Глянь на них: один уроженец фиалок, вторая молодая милиционерка… милиционерша… милиционергиня… короче, недавняя выпускница школы милиции и эльфийка-авантюристка. Этого ты хочешь? Позволить оберегать тебя и твою душу каким-то неизвестным личностям?

— Я в последнее время и вправду сильно рискую, — со смешком подтвердил Миша, понимая собственное поведение, как беспечное и даже отчаянное. — Честно признаюсь, я рассказал о душе профессору академии.

— Ты издеваешься?

— Но я сделал ставки. Я пойду своим путём, я сделаю то, что считаю необходимым, я добьюсь того, на что поставил. Методы моего отца не сработали, охрана красных также не показала достаточной эффективности. Я поступил в академию не просто ради мирной жизни. Это мой новый взгляд на решение проблемы. Я чувствую, что скоро мир изменится, а пока моя обязанность — это приблизить всех нас к Царству.

Миша перевёл взгляд на выживших. Он внимательно оглядел бетонного Диму, заметил смятение Васи, убедился в спутанности Льюши — и понял, что Миша сейчас шёл по не протоптанной дороге, где существенную роль играла воля случая. Встреча с Парсифалем — это случай. Появление гробницы — это случай. Познание своей души — это случай. В конце концов, он жив по воле случая. Если он способен любить, быть счастливым, смертельно бояться — хотя он никогда не задумывался о чувствах, что переживал после пропажи памяти — то он ещё не стал порабощённым. Чума не всевластна, не абсолютна, не смертельна. Шанс есть — и неважно, маленький ли он или мифический вовсе. Есть алгоритм действий, есть новая информация, есть особенность самой души — остаётся только двигаться дальше.

— Я предлагаю вам выбор, — Миша решил вести себя с товарищами более откровенно и честно. — Я приглашаю вступить в мой отряд. Я его только что придумал, даже названия не знаю, но он будет — это точно. Суть очень проста: мы продолжим исследовать места порабощённых, ходить по тонкому льду ради крупицы знаний о Царстве и его жителях. Возможно, вы погибнете. Вполне вероятно, особо жестоким способом. Орден Красного креста совместно с Белыми Мудрецами давно изучают подобное. Ещё до моего рождения. Но со мной у них есть реальные возможности. Они его не упустят ни за что. Поэтому они сделают всё, чтобы уберечь меня от ненужных проблем.

— И это значит, что если мы откажемся — нас прикончат. Так? — поймал суть его слов Дима.

— Да.

Красные больше не отпустят их. Даже когда Миша решал поступать в академию, офицеры Ордена тщательно проверили КМА на предмет опасности, от преподавателей до студентов. Можно было смело предполагать, что в учебном заведении полным-полно агентов красных, возможно, даже прямо в группе Миши. Те, кто как-либо мог узнать о душе или заподозрить в чём-то Симонова, автоматически оказывались с петлёй на шее, которая затянется в любой удобный для палачей момент. В Ордене всегда так и говорили: «на них наша петля». Это своего рода особое выражение, подразумевающее долгосрочную метку будущей цели либо для убийства, либо для пленения, либо для контроля. Не сказал бы Миша Терентьеву о том, что Браун теперь знала о душе, рано или поздно её бы устранили. На ней тоже петля, но её затянуть палачи не смогут: Миша не позволит.

— Вот как нас затянуло, да? — снайпер почему-то рассмеялся, да таким хохотом, что некоторые из солдат аж переглянулись в непонимании. — Ладно! Я с тобой, Генна… то есть, Михаил. Мой господин, хозяин и просто папочка.

— Интересный у нас фиалка попался. А как же твоя родина?

— Фиалковый Предел — не мой дом. У меня его и не было никогда! Мне плевать на устои фиалок, на ваши устои и на какие-либо ещё. Мне не горестно быть предателем своей фракции. Но я всегда мечтал прожить интересную жизнь, как эдакий пират случайно открывает новые земли. Не читали сказку такую? Название забыл, правда. Господин Симонов, разрешите обратиться. Так вот, Миша, ты можешь смело на меня положиться.

— Выбора нет, да? — Василиса так распереживалась, что едва не упала в обморок, однако сдержалась. — Либо умру сейчас, либо потом. Мило.

— Прости, — Миша и вправду чувствовал себя ужасно, что обременил такой дилеммой. — Я не могу обещать лучшего.

— Не вини себя, мне не грустно или обидно — вот вообще. Ты спас мне жизнь, а значит, я пожизненно должна тебе. Сочтёмся на этом. Я с тобой.

— А я… — Льюша словно попыталась ухватиться за какой-то аргумент, позволяющий отказаться от вступления в отряд. Глаза выдали её грусть. — Мне нечего терять… Я согласна.

— Сложная работёнка нас ждёт, — со вздохом заключил подполковник, поправляя очки. — Мы организуем всё, но после того, как я услышу мнение Ректора. А пока я хочу внести ясность! Вам всем придётся забыть о своей прошлой жизни, о родных, о принципах, каким вы следовали. Всё, больше нет ничего, что вас связывает с этим миром. Теперь вы собственность Симонова Михаила. Верные пёсики, готовые сдохнуть за своего хозяина. В противном случае, — он указал на свою шею, — петля затянется. Кто-то из вас «трагически погибнет» в гробнице, кто-то сам якобы уйдёт и пропадёт без вести — легенды будут такими, что вернуться в прошлое будет невозможно. Это понятно?

— Так точно, сэр, — играл Дима, театрально отдав честь. — Есть забыть свое прошлое, товарищ.

— Михаил, я думаю, Ректор свяжется с тобой в скором времени. Тебе придётся всё объяснить ему. От «А» до «Я». Готов?

— А как иначе?

* * *

Терентьев лично решил доставить Мишу и его компанию на поверхность, захватив с собой лишь семерых солдат, включая пулемётчика, медика и инженера. Такой группой они шли по гробнице обратно, совершенно не встреча порабощённых. Миша знал, что он отправил авантюристов и несколько команд подчинённых зачищать восточную часть подземелья, но даже если так — слишком тихо. Под чутким контролем инженера они даже ни разу не заблудились, ни разу не услышали какие-нибудь крики, рыки и звуки боя. Оттого становилось неловко. Крайне неловко.

Тем не менее, Миша не готов был жаловаться. Он настолько устал, что банально не мог решиться на поиски Сюзанны, а она не покидала его голову с самого отправления с храма. Что с ней случилось? Чем же закончилась её история? Какую связь она имела с тем монстром, вечно бродящим по гробнице в её поисках. Миша чувствовал неполноценность истории. Герман любил её, Рутцен помог ему решиться на признание, но где сама эта таинственная девушка — неясно. Будь силы — обязательно бы сунулся обратно в восточную часть только ради неё.

Теперь же он сидел на спине медика, как рюкзак, и просто смотрел вперёд. Льюша и Вася старались не отходить от Симонова и вообще не приближаться к Льву Алексеевичу, который частенько поворачивался к ним и задавал неудобные вопросы. Например, что пережила Кирирова перед тем, как его нашёл Миша. А соврать не удавалось — совесть не позволяла. Наверное. Льюшу же он чуть ли не пытал расспросами, доводя беднягу то ли до апатии, то ли до сильнейшей грусти. Узнал о смерти близкой подруги, поинтересовался, как конкретно она умерла, а после, словно ему было мало, начал интересоваться, насколько она была близка с Сильтией.

— Мы с младенчества друг друга знаем, — рассказывала Льюша с заметной неохотой. — Она была дочерью капитана стражи нашего родного города, а я жила среди почитаемых садоводов Древа…

— Ваши семьи дружат? — спрашивал Терентьев, идя в авангарде.

— Дружили. Пока в нашу жизнь не влезло чёртово наследство. Наши предки решили завещать нашим семьям общее имение, огромное, с удивительным таким домом, где жили бы много-много других семей. А условие было одно: заключить брак между семьями. Так уж вышло, что из моей семьи была только я, а у Сильтии имелся старший брат. Он был настолько разбалованным ребёнком внутри, что совершенно не знал меры. Я не готова была отдавать свою жизнь ему, доверять общую постель и жить несколько сотен лет с нелюбимым мужем.

— Политический брак, значит. Как жестоко и традиционно, да?

— Это было ужасное время… он постоянно приставал ко мне, лазил в личных вещах, один раз изнасиловал — и всё сходило с рук. Ни мои родители, ни его не хотели рушить потенциальный брак ради наследства. Только Сильтия меня и успокаивала, сочувствовала, однажды пыталась травмировать брата ради меня. Она хорошая подруга, она… — Льюше было тяжело рассказывать о прошлом с подругой.

У Миши только и появлялась одна картинка: размозжённая голова и застрявшие волосы в заклёпках щита.

— Сильтия была моей опорой. Очень уверенная, заботливая, решительная. Постоянно двигалась вперёд и не боялась рисковать. Только с ней я решилась на побег. Подальше от алчных семей, подальше от дурацкого мужа…

— Интересно-интересно. Наша Льюша сбежала от родителей и брака и подалась в авантюристы?

— Вариантов почти не было. В конфедерации мигрантов особо не любят, а во время нашего прибытия — и подавно. Либо авантюристы, либо шлюхи, либо что ещё похуже…

Расспросы подполковника продолжилась вплоть до пелёнок Льюши, и не сказать, что ему на самом деле была интересна истории очередной эльфийки, решившей перебраться в общество людей по собственным причинам. Он расспрашивал не ради прикола. Это был начальный тес на вшивость, на искренность и готовность предстать перед незнакомыми людьми открытой книгой. Что странно: он не трогал Диму, который переоделся в форму красного, причём, снятого с трупа. К счастью, странное давление Терентьева прекратилось, когда группа достигла выхода.

Под светом тех же прожекторов лежали трупы милицейских, практически все — на лестнице, окровавив камень вплоть до небольших засохших рек. Лев Алексеевич тут же жестом приказал свободным красным пройти вперёд. Странность заключалось в том, что каждое мёртвое тело не имело характерных порабощённым ранений. Они лежали, словно им просто перерезали или проткнули жизненно важные участки тела — не более. Подошедший к первому трупу стрелок проверил лежащего командира отряда сдерживания и подтвердил теорию Миши прижатым большим пальцем к своей сонной артерии. Его убили точечно, быстро и умело.

— Как странно, — задумался Терентьев, пройдя в центр зала.

Стрелки поднялись по лестнице, проверяя тело за телом. Примерно стиль был один и тот же. Лев Алексеевич приставил по солдату на восточный и западный проход, а сам в сопровождении пулемётчика вышел из гробницы с целью проверить канализационный тоннель. Выжившие же медик и инженер послушно стояли у лестницы.

— Как это понимать? — не довольствовалась Василиса.

— Походу, у нас гости, — прокомментировал Дима, крепко сжимая винтовку.

— Исключено, — понадеялся инженер. — Никто не должен знать о гробнице, кроме нас. Тем более всё оцеплено и находится под контролем конфедерации…

— Ребятки, — позвал их Терентьев, встав на край лестницы. — Идём наверх, нет времени выяснять, что здесь произошло. Но больше похоже на спланированную атаку…

— Там кто-то есть! — оповестил солдат у западного коридора. — Я слышу шаги. Нет… Это бег!

Едва он успел окончить предложение, как тут же встретил маской лезвие косы. Кто-то очень резкий прилетел к красному из тёмного коридора и одномоментно воткнул маленькую косу прямо в окуляр противогаза, повалив тело на землю. Это был чистильщик Культа.

— Огонь! — приказал Лев Алексеевич, уже спускаясь вниз.

Пулемётчик шквальным огнём вынудил чистильщика маневрировать, отчего он, будучи магом ветра, буквально летал по арене, как очень ловкая птица. Ни один выстрел попросту не поспевал за ритмом противника, впоследствии позволивший ему атаковать вновь, на этот раз со спины в красного у восточного хода. Но не успел: Терентьев словно прочитал культиста, подлетел к нему на взрывах у ног и попытался зарядить хуком в его стеклянную маску, но тот за какую-то секунду смог сменить направление полёта и отступить к центральному ходу.

— Так и думал! — обрадовался подполковник, давя на него всё новыми и новыми ударами. Вскоре фанатик не просчитал обманный манёвр, отчего получил взрывным апперкотом. Как результат — куча крови и кусков головы на потолке. Правда, на этом всё не закончилось: из того же западного коридора вышли ещё трое чистильщиков, во главе которых последним выбежал некто более сильный. Удивительно высокий человек в влагозащитном пальто стоял позади всех и незаинтересованно осматривал группу подполковника. Лысый, бледный, с помутневшими глазами — чистейший чистильщик, только без маски. Но была одна очень странная деталь: рот был зашит проволокой. Этот, по сути, худощавый незнакомец имел при себе натуральный хлыст из колючей проволоки, на конце которых были то ли крюки, то ли особо толстые лезвия.

У одного из чистильщиков на плече висела девушка. Она не была простой, ведь Миша сразу узнал её, хотя раньше никогда не видел. Отчасти память Германа и Рутцена где-то на отдалённом уровне подсказали, кем была на самом деле та дева.

— Сюзанна? — спросил Миша будто у неё конкретно.

Незнакомец с зашитым ртом аж дёрнулся, услышав это имя. Посмотрела на Симонова и сама девушка. Ещё более худая, чем незнакомец, словно страдала последней стадией анорексии, одета в рваные тряпки вроде тряпичного мешка, блондинистые волосы вовсе почти все выпали из-за отмирающих волокон — а порабощённой её назвать никак не удавалось. Её худые щёки, сухие губы, тоненький носик и еле заметные брови вообще не давали понять, что она как-то мучилась. Для своего роста и возраста — где-то сто семьдесят сантиметров и двадцать пять-тридцать лет — она была слишком иссушенной, но это её не мучило. А глаза… только один был жёлтым с пропорциональным крестом-зрачком. Но Миша видел глубже благодаря новому «пониманию».

Он лицезрел её душу, которая практически не имела тьмы. Да что там, чума её словно никак не развратила! Возможно, так казалось и основная проблема была где-то в глубине, но он не видел в ней никаких признаков болезни. Она словно даже меньше заражена, чем тот же Миша — и этот факт взбудоражил его до лёгкого холодка.

— Сюзанна! — Симонов прокричал её имя вновь.

Она смотрела на него с детским любопытством, но никак толком не реагировала. Никакого гнева к здоровому, никакой должной реакции на своё имя. Но времени выяснять более не было. Терентьев под обстрелом пулемётчика рванул прямо к незваным гостям, которые совершенно не боялись столько опасного рывка офицера красных. Более того, все чистильщики отлетели в сторону, тем самым позволили самому главному ответить на выпад во всей собственной красе: его хлыст без замаха прорезал воздух перед собой и громким щелчком ударил по Терентьеву, точнее, по его железному кастету, поставленному в блок. Так незнакомец поймал подполковника в небольшой плен, окутав руку проволокой. Тем временем чистильщики разнообразной магией миновали обстрел красных и стремительно поднимались по лестнице с чётким намерением бежать прочь с гробницы. Но обстрел пулемётчика был настолько ярый, что фанатики спрыгнули со ступенек обратно в зал.

Дима подловил момент и одним точным выстрелом пробил шлем одного из культистов, мгновенно убив. Другой же с девушкой на плече был совершенно неуловимым: он пламенными всплесками под ногами мог и уйти от снарядов красных, и от магии Васи и Льюши. Это даже не птица, это сам звук летал по залу, едва не сливаясь красками со стенами. Третий же чистильщик разобрался сразу с двумя красными, саблями разрезав их на несколько кусков, а после рванул к компашке Миши, готовясь одним махом окутанного водой меча сразить нескольких целей. Льюша быстро укрыла товарищей льдом, но противник взобрался по глыбе наверх и спрыгнул на инженера, обезглавив беднягу ещё до реакции самой жертвы. Тем не менее, сиреневое копьё Василисы заставило его отбежать подальше, пускай и ненадолго. Он снова рванул в атаку, едва не разрубил медика и Мишу заодно, но их спас Дима, опять едва не убив противника точным выстрелом. Благодаря нему он опять отпрыгнул назад и позволил красному, недавно стоящему у восточного коридора, дробовиком разорвать грудь.

Незнакомец со сшитым ртом давал Терентьеву ужасающе равный бой. Его хлыст был непредсказуемым: бил в полной мощности без замаха, неестественно увеличивался в длине и частенько летел к подполковнику так, как невозможно банально по законам физики. Льву Алексеевичу только и оставалось, что блокировать удар за ударом, пока последний выживший культист резвился с пулемётчиком. Он как раз рискнул в очередной раз, на полную используя магию, и теперь он не просто миновал солдата, а прямо поджёг до хрустящей корочки. Так незнакомец тем же хлыстом каким-то образом подпрыгнул от пола и запрыгнул на лестницу, беспрепятственно выбравшись в канализации.

— Не преследовать! — приказал Терентьев, медленно подходя к Мише. — Зря силы потратим.

— Чё им нужно тут? — негодовал медик.

— Они забрали очень ценную святую, — делился мыслями Миша, пытаясь грамотно всё связать в голове. — Лев Алексеевич, нам надо срочно отобрать ту девушку из лап культистов.

— Не сейчас, уж прости, — поправляя очки, отказал подполковник. — Ставлю сотку, на улице хаос. У меня недостаточно ресурсов, чтобы ещё преследовать хмырей из Культа.

— Но…

— Позже! Моя задача — охранять тебя, понял? Пока не отвезу тебя домой, на Культ я и бровью не поведу.

Миша не был вправе спорить с ним, ведь ни у кого не хватило бы сил решать и такие вопросы. В любом случае, он впервые увидел кого-то более здорового, чем он сам, причём по состоянию значительно хуже. Такая неясность уже готова была разорвать и так переполненный информацией мозг Миши. За сегодняшний день произошло слишком многое, чтобы осознать всё в тот же момент.

* * *

Культисты напали на отряды оцепления милиции и ГСБ со всех сторон. К большому сожалению, Мише никто ничего не говорил, да и само присутствие фанатиков сошло на нет так же резко, как и возникло. Группа Терентьева вышла, по сути, на кладбище, а не на улицы трущоб. Конфедеративные силы не справились с атакой — были все убиты, — потому понять конкретно, какие задачи стояли перед врагами, было невозможно. Так или иначе, свои планы они реализовали. Сам подполковник распорядился, чтобы команды красных вместо изучения гробницы заняли стратегически важные позиции, но после он вернулся к выполнению своих обязанностей. Даже сам Лев Алексеевич не мог объяснить смысл атаки фанатиков. Отчасти их авантюра была мифически-таинственной.

Суматоха в Петропавловском районе не думала затухать, даже когда Мишу уже посадили в машину и отвезли подальше от района. Вникать в новые проблемы не было ни сил, ни желания, оттого он даже был рад поехать домой. Конечно, странное похищение Сюзанны и сама по себе авантюра Культа могли бы вызвать вполне логичные вопросы: «откуда они узнали о Сюзанне?» и «зачем им вообще Сюзанна?» Возможно, шайка террористов на самом деле имела какого-то размера информацию, не доступная ни Мише, ни красным с белыми. Наверняка этим займутся псы Ордена в скором будущем, потому Симонов на время добросовестно уйдёт в бытовую простую жизнь студента академии, совершенно не переживая о подобном. Если у неё и душа менее заражена, чем у Миши — что странно — это не доказывает ровным счётом ничего. Наверное.

Терентьев, увы, не поехал с ним, решивший остаться разбираться в ситуации. Новоиспечённых товарищей он отправил в резиденцию, заверив Мише, что с ними разберутся, о них позаботятся и вообще, им даже понравится в гостях. Можно было расслабиться. Миша и не заметил, как операция отняла у него слишком много времени, отчего возвращаться домой пришлось поздно вечером. Он словно побывал на заводе: слишком безразлично рассматривал огни пролетающих мимо домов в томительном ожидании уютной постели и хоть какого-то комфорта, дабы снизить то напряжение, что волнами неясного тока проходило по телу и нервам в частности. Это куда хуже усталости. Хотелось даже не отдыха, а только спокойствия, где можно будет не думать о выживании и о решении каких-либо проблем.

Мишу клонило в сон. Свет с окон зданий и уличных фонарей сливались в единую кашу, приглушённые плохой шумоизоляцией машины звуки города вовсе отдавались дальним-дальним эхом в голове, а сами мысли одномоментно улетучились, покинули загруженного Симонова и позволили отдаться ничегонеделанию на всех уровнях. Так он однажды стукнулся лбом о стекло двери, тем самым насторожив везущего его офицера. И спустя время, облокотившись о спинку сидения, он задремал. Недолго — хотя, ему так казалось — потому что совсем скоро водитель его разбудил. Они приехали.

Пятиэтажный бетонный дом в оживлённом районе совсем близко к Академическому мосту выглядел пустым, так как многие окна попросту не имели света. Ректор специально подобрал дом, где практически никто не жил, по крайней мере, сейчас, потому знакомиться с соседями подъезда не приходилось. Возможно, это даже к лучшему. Так Миша стал подниматься по лестнице, опираясь на трость, неспешно, под контролем водителя-офицера, очевидно не знающего, как помогать инвалиду. Пускай это было не нужно, но Миша волей-неволей вспомнил умеющую заботиться Алису, которая сейчас ждала его дома во все объятия. Да нет же, как раз наоборот! Только сейчас он осознал всю пагубность ситуации, отчего замер на лестничной клетке этажом ниже до квартиры Симоновых.

— Что-то случилось? — забеспокоился офицер, больше волнуясь о выполнении приказа начальства.

Он был без маски, потому увидеть некую неряшливость молодого парня было крайне легко. Он то едва не запнулся ранее, то чуть не забыл Мишу и едва не ушёл далеко наверх, то вообще чуть не помешал ему подниматься. В общем, Лев Алексеевич наспех поручил хоть кому-то довезти Симонова до дома. И это была фатальной ошибкой.

— Может, ты уже пойдёшь? — умоляюще намекал Миша, всем своим видом показывая, что продолжать путь лучше не стоит. — Я сам справлюсь.

— Да, коне… нет! — быстро сменился офицер. — Товарищ подполковник отдал прямой приказ сопроводить вас до двери!

— Тут немного осталось, можешь идти…

— Нет!

— Зря…

— В смысле?

Но Миша продолжил путь, предполагая, как быстро сопровождающий слетит с лестницы вниз. Алиса наверняка сейчас была безумно злой. Нет, хуже. Она в лютом гневе, которая польётся сразу, как объявится Миша. Его она ни за что не ударит, но вот этот офицер с большой долей вероятности получит от неё пару хороших ударов. Даже если она войдёт в положение Терентьева касаемо приказа взять только Михаила, то при виде измученного сводного брата она вспылит яростным пламенем почти за миллисекунду. До злосчастной двери родной квартиры осталось немного ступенек, и совсем скоро станет ясно, насколько будет озлобленной милая-добрая-лучшая Алиса.

— Ну, удачи нам, — со вздохом сказал Миша, щупая карманы кителя. — Чёрт, ключи в форме.

— Тут? — офицер поднял держащим им пакет, куда была сложена одежда Миши. — Сейчас поищу.

Он быстро обшарил каждый элемент одежды и вскоре нашёл ключи от квартиры во внутреннем кармане пиджака. Радостно улыбнувшись, ничего не подозревающий красный сунул ключ в замочную скважину и с особой радостью повернул его несколько раз, громко открывая замок двери. Но сам он его не открыл: Алиса тут же отворила дверь, как только замок щёлкнул последний раз, и увидела перед собой непонимающего офицера. Холодный взгляд девушки едва не испугал его, но к его счастью — или сожалению — она быстро нашла Мишу за его плечом.

— Это из-за операции? — громко и с грубым тоном спросила Алиса, испепеляющим взглядом рассматривая братца с ног до головы. — Вы это допустили?

— Возникли непредвиденные обстоятельства, мисс Симонова, вот и…

Он не договорил, так как его лицо встретилось с кулаком Алисы. Конечно, сила не такая ошеломительная, как у того же Терентьева, но ей преимуществом был прекрасно поставленный удар. Костяшки врезались то ли в челюсть, то ли даже в нос — Миша не понял — но из-за такого офицер отшатнулся назад, прижался к противоположной двери и с испуганным выражением лица посмотрел на обидчицу.

— З-за что?! — вознегодовал красный, прикрывая нижнюю часть лица ладонью.

— Я забыл сказать… — Миша виновато поклонился в извинениях. — Поэтому, собственно, я и хотел, чтобы вы ушли ранее.

— Вы обосрались, ублюдки, — гневалась Алиса, выйдя на клетку с показательным хрустом костяшек рук. — Мало того, что забрали его по среди белого дня, так ещё вернули овощем. Это как понимать?

— Алиса, я всё расскажу…

— Заткнулся в тряпочку и вошёл в дом. Быстро.

Препятствовать было бы глупым решением: Миша послушно вошёл в квартиру, краем уха слыша, как Алиса понятливо и находчиво «просила» офицера передать подполковнику, насколько она обеспокоена поведением красных. Если опустить попытки объяснить ситуацию как-нибудь мягко, то она просто чуть не столкнула беднягу на один пролёт вниз, удостоив жертву нескольких ободряющих ударов. Если он, в итоге, сумел уйти от гнева девушки, то вот Мише предстояло самое интересное. Когда она вошла в квартиру, Миша ещё не успел даже снять сапог с левой ноги.

— Ты мне всё расскажешь. Усёк?

— Да, расскажу, конечно…

Алиса что-то заметила на его лице, быстро открыла ящик тумбочки прихожей и тут же прижала салфетку к носу братца, начиная аккуратно вытирать внезапно пошедшую кровь.

— Что с тобой? — теперь гнев сменился переживанием, настолько нежным, что возникал диссонанс. — Что случилось там, твою мать?

— Сейчас расскажу…

Когда они переместились в гостиную, Миша начал рассказывать всю историю. Как попали в гробницу, что происходило там, что он узнал, что потерял и многое-многое другое. Сам по себе рассказ был безумно долгим скорее даже не от обилия информации, а от плохого состояния самого Миши. Алиса едва не попросила его лучше сначала отдохнуть, но он хотел всё разъяснить именно сейчас. Чашки на столешнице то наполнялись горячим чаем, искусно заваренного лично Алисой, что у неё получалось более чем прекрасно, то быстро опустошались -и так раз за разом, раз за разом, до момента, когда сам напиток не начал вызывать привыкшее надоедание. Словно в такт смены наполненности чашек менялось и лицо Алисы. Она с очевидной грустью и болью на сердце воспринимала моменты, когда он вместе с выжившими бродили одни по мёртвым коридорам. За холодностью и серьёзностью крайне часто и прослеживались женские переживания за близкого человека, причём практически реализованные. Как бы она ни хотела, чтобы Миша вернулся целым и невредимым, при рассказе взгляд у неё уходил едва ли не в депрессивный, особенно когда началось столкновение с Рутценом.

Странно ли это было или нет, но она почему-то сидела в форме, хотя дома давно. Внимательный слушатель в её лице начал расстраивать и самого Мишу, так как он видел всю тяжесть, что чувствовала она, слушая это. Да, эта девушка тверда характером, агрессивна, холодна, но равнозначно нежна и чувствительна, когда дело касалось родного человека. Или любимого. И вскоре она не выдержала.

— Подожди… — попросила Алиса, тут же отведя взгляд в сторону и даже спрятав лицо. — Терентьев… убью…

— Алиса, всё обошлось, не переживай.

— Обошлось?! Ты едва не сдох! И это ты называешь: «обошлось»?

— Да, повезло немного…

— Немного, — Алиса аж соскочила с кресла, стоящего напротив дивана. — Твою голову чуть не раскрошил рыцарь, но повезло! Ты убегал от порабощённых, не зная, куда идти, но повезло! Ты достиг предела и чуть не умер, когда сражался с этим Рутценом — тоже повезло? Охренеть!

— Алиса, я… — он Миша прервался, только заметив её лицо.

Конечно, она заплакала. Не признавала, не хотела показывать свою слабость, но слёзы всё равно стремительно текли по щекам, выпуская всю горечь волнений и страха наружу. Бесполезно вытирая слёзы руками, Алиса завалилась на диван рядом с Мишей и просто скрыла лицо в попытках прийти в себя.

— Я места себе не находила, понимаешь? Я ведь знала, что всё пойдёт по жопе! Терентьев и его пешки — это не те люди, которые защитят тебя в критический момент. Я должна была пойти с тобой туда! Обязана…

— Поэтому я принял решение собрать свою команду, с которыми мне будет безопаснее.

— Им доверять трудно, а ты о команде говоришь.

Миша аккуратно приобнял её за плечо и прижал поплотнее к себе, ласково и аккуратно разглаживая волосы.

— Я понимаю. Прости, я виноват, что довёл себя до такой ситуации. С этого момента в любое пекло без тебя не пойду, хорошо?

— Я и не позволю тебе снова уйти от меня… — она решила крепко-накрепко обнять братца за шею, прижаться чуть ли не всем телом к нему и просто уткнуться в плечо, едва не забираясь на его колени. Вот оно, проявление тактильности. — Чёрт, ну и придурок ты.

— Хочешь, я покажу тебе свою душу?

— Душу?

Миша вытянул руку в сторону. Алиса, естественно, и не думала сползать с Миши, но любознательно посмотрела на правую руку в ожидании. И тут возникла душа. Такое же пятно, неясно, какой конкретно формы, но вмиг очаровавшее Алису. Она, как ребёнок, смотрела на душу и даже машинально попыталась прикоснуться к ней.

— Чувствуется… — комментировала она, чуть не коснувшись кончиками пальцев внешнего луча света. — Горячая…

— Красивая, да?

— Всегда мечтала её увидеть. Считай, открыл свой внутренний мир… О, смотри: от него дым исходит?

— Это чума.

— Её там мало. И она убивает тебя.

— Но теперь я на шаг ближе к разгадке, — убрав душу, Миша схватил Алису за щеки и заставил посмотреть в его глаза. — У меня появился шанс.

Глубоко и даже облегчённо вздохнув, Алиса прижалась лбом к его лбу и прикрыла глаза. Теперь только хотелось отдохнуть в таком комфорте, ни о чём не переживая. Пускай это лишь начало, пускай это не гарантирует спасение и пускай сам шаг был маленьким и самым первым. Продвижение есть, а значит, не всё потеряно.

Миша вступил в эпоху своей жизни, когда перемены способны изменить его жизнь в лучшую сторону. В лучшую ведь?