Её звали Делия (ещё одна отходная жанру ужасов) (джен)

Погода стояла прекрасная — как будто прошлой ночью и не было никакого дождя. Только почти высохшие лужи служили напоминанием об этом природном явлении. Вид дополняли дети, бегущие по тротуарам, прогуливающиеся дамы, важно вышагивающие мужчины... Гэлбрайт решил, как всегда, занять себя разглядыванием вывесок — по какой-то причине это доставляло ему особое удовольствие. Возможно, это было связано с тем, что в местечке близ Глостера, где он провел свое детство, он никогда не видел витрин или рекламы — для магазинов, которые он посещал, были скромные палатки, стоящие под открытым небом. По крайней мере, так было в шестидесятые годы двадцатого века — о том, что происходило на его родине сейчас, инспектор не мог знать из-за многих факторов.

Внимание Гэлбрайта привлекла вывеска небольшой кондитерской, приютившейся рядом с Искусственным музеем. На стекле была маленькая табличка с надписью «Закрыто» и какой-то телефонный номер, обведенный красным карандашом. Но внимание полицейского инспектора привлекло не это, а нечто совершенно другое. Над дверью висела розовая вывеска, на которой справа от красиво изображенного кекса и высокого стакана большими печатными буквами было написано «Напитки и десерты». Гэлбрайт протер глаза — нет, он не ошибся — в слове «десерты» третья буква почему-то шла в самый конец.

Судя по всему, владелец этой кондитерской был иммигрантом из-за Железного занавеса, где это слово на самом деле пишется с одной «эс», но Гэлбрайт не успел закончить свою мысль, потому что он, не заметив бордюр, споткнулся об него. Еще секунда, и он, потеряв равновесие, полетел бы вниз, на мокрый от вчерашнего дождя тротуар. Но ему повезло — чьи-то сильные руки успели подхватить его. Он увидел над собой пожилое загорелое лицо с черными усами.

— Что, набрались в столь ранний час? — спросил его мужчина со странным акцентом.

Усатый спаситель поставил его на ноги и деловито посмотрел на инспектора.

— Нет-нет, я просто уставился на эту вывеску, — смущенно сказал Гэлбрайт.

— Знаю вас, американцев, напиваетесь с самого утра, — спокойно ответил мужчина, потягиваясь.

Инспектор хотел ответить, что он из Англии, но решил не обижаться по пустякам.

— Ну, а вы тогда какой национальности будете? — он задал этому человеку вопрос.

Гэлбрайт не был уверен, что действительно хочет знать, но на самом деле не убегай отсюда...

— Я? Я немец! — гордо выпалил мужчина в ответ.

Так вот какой у него был акцент, понял Гэлбрайт. Он поднял голову — оказалось, что его спаситель стоит у толстой деревянной двери, над которой висела вывеска «Onkel Körble Lichtspielsalon». Последнее слово смутно напомнило ему его родной английский «кинотеатр».

— Здесь что, кино показывают? — Гэлбрайт кивнул на надпись.

Его собеседник, казалось, только и ждал, когда этот прохожий спросит его об этом. Огромные губы немца растянулись в улыбке.

— А как же иначе? Два года назад онкель Корбле открыл здесь небольшой кинотеатр для немецких иммигрантов.

Инспектор с сомнением подумал о том, какой кинотеатр может быть в помещении, в котором раньше явно располагался небольшой магазин, но решил не показывать виду.

— А какие именно фильмы здесь показывают? — спросил он.

— Только на немецком языке, конечно, — уклончиво ответил немец. — Однако, если вы совсем не знаете нашего языка, это не проблема.

— Могу я зайти на сеанс? — Гэлбрайта начало одолевать любопытство.

— Вы как раз вовремя, осталось последнее место.

— Хорошо, тогда я согласен.

Гэлбрайт дал этому немцу немного денег — столько, сколько стоил билет, — и, открыв тяжелую дверь, вошел в небольшой, но просторный зал. В отделке этой комнаты чередовались дерево и кирпич, и вошедшему инспектору показалось, что для полноты обстановки не хватает только растянутых шкур и других охотничьих трофеев, которые можно было бы развесить по всем стенам. Однако признаки современной американской жизни присутствовали и в этом тускло освещенном заведении — в самом дальнем углу на толстой железной треноге висел белый холст, очевидно, служивший ширмой. Перед ним стояли четыре ряда стульев. Всего было двадцать мест, из которых только одно было свободным — по иронии судьбы, оно располагалось ближе всего к выходу.

Контингент, собравшийся в этой комнате с низким потолком, казалось, состоял исключительно из худощавых мужчин средних лет с короткими черными волосами. У более чем половины из них были тонкие черные усики, как у билетера, стоявшего у выхода. Гэлбрайт невольно поймал себя на мысли, что его пригласили в это заведение не в последнюю очередь потому, что у него самого была короткая стрижка и усы. Вполне возможно, что билетеру нравились люди других наций, которые в чем-то были похожи на его соотечественников. В ожидании показа фильма зрители тихо переговаривались друг с другом. Инспектор, усевшись на стул с высокой резной спинкой и мягким сиденьем, прислушивался к их разговору. Конечно, он не услышал ни единого слова по-английски — все собравшиеся, как предупредил его билетер, были немцами, которые с какой-то целью иммигрировали со своей исторической родины в Америку, на Землю желобте.

Вскоре над головами собравшихся раздался щелчок — видимо, начал свою работу спрятанный где-то под потолком проектор. Гэлбрайт, устроившись поудобнее на этом не самом подходящем для просмотра фильма стуле, устремил взгляд на экран и с первого же кадра оказался пленен завораживающим зрелищем. Можно было с уверенностью сказать, что Онкель Корбле, который, по словам билетера, основал этот небольшой кинотеатр, не поскупился на то, чтобы в конце сеанса зрители, как бы сильно они ни хотели, не смогли забыть это киносеансное шоу.

С самых первых кадров фильм обещал нечто очень загадочное и необычное — посреди красной пустынной местности, которая сильно напомнила Гэлбрайту виды Глен-Каньона, проехал всадник. В его внешности была одна деталь, которая сразу же привлекла внимание инспектора — у этого молодого человека были седые волосы, доходившие до плеч. Камера оператора медленно меняла ракурсы, пока мужчина продолжал пробираться через красные пески.

Изображение было не особенно насыщенным, экран часто мерцал, из-за чего Гэлбрайт сразу понял, что Онкель Корбле, открывший это заведение, просто проигрывал здесь контрабандные кассеты немецкой домашней видеосистемы. Будучи полицейским, он легко мог обвинить владельца заведения в незаконном показе фильмов, но, во-первых, сегодня у него был выходной, а во-вторых, он был настолько увлечен происходящим на экране, что и думать забыл о своих обязанностях.

Тем временем фильм продолжался. Невысокий мужчина, одетый в рваные лохмотья, присоединился к седовласому всаднику. Гэлбрайт не мог понять ни единого слова из диалога, который персонажи вели между собой, но особой необходимости в этом не было. Вскоре эти двое вошли в какую-то деревню, и в кадре появились охранники, одетые в какие-то нелепые доспехи, словно сделанные из картона. Длинноволосый мужчина дал им отпор, и тут вдруг произошла такая резкая смена кадра (сопровождаемая громким стуком клавиш синтезатора), что инспектор невольно вздрогнул в своем кресле. Красные пустыни сменились видом черного космоса, в котором железный восьмигранник с четкими рядами точек, символизирующих иллюминаторы на всех поверхностях, медленно вращался между белыми точками граней. Любопытный плагиат у мистера Лукаса, мелькнуло в голове Гэлбрайта. Затем виды пустыни вернулись снова — в сопровождении женского голоса за кадром тот же длинноволосый мужчина проезжал по невероятно убогим улицам, где стояли уродливые глиняные статуи.

Затем действие переместилось в закрытое помещение, и теперь оператор щедро отснял интерьеры, которые, по задумке режиссера, видимо, должны были символизировать средневековый замок, но больше походили на какую-то мусорную свалку. Уродливые, отвратительные люди обоего пола двигались среди желтоватых камней, деревянных столбов и рваных тряпок... Почти у всех мужчин были длинные седые волосы, несмотря на то, что среди статистов практически не было стариков — видимо, подумал Гэлбрайт, актеры просто носили парики. Пожалуй, единственными персонажами среди этого сброда, которые были более или менее похожи на нормальных людей, были монахи — все они были совершенно лысыми, в черных рясах, которые в одной короткой сцене показывали, как они бегают по каменному залу. Судя по сюжету, очевидно, они искали какие-то рукописи.

Гэлбрайт на самом деле не понимал, что происходит на экране. Дело было не только в том, что он не знал немецкого — было трудно просто понять, что происходит в этом киновоплощении Содома и Гоморры. Какие-то полуголые женщины, крикливые, хрупкие мужчины — инспектор невольно осознал, что единственным нормальным из всех персонажей был тот молодой длинноволосый рыцарь, которого представили в самом начале. Хотя, иногда действие переносилось в совершенно другое место — словно в салон космического корабля. Там, рядом с огромным экраном, который, как понял Гэлбрайт, показывал вид глазами главного героя, ходили люди, одетые в длинные белые одежды, с короткими волосами. Актеры, игравшие их, вели себя как-то высокомерно — как будто режиссер специально хотел создать впечатление, что в космосе все такие совершенные, а на Земле, наоборот, они были грязными уродами. Инспектор думал так, потому что считал, что основное действие происходит в Средние века — это было бы, по крайней мере, логично.

Среди всех актеров, которые были задействованы в этом фильме, единственным человеком, которого знал Гэлбрайт, был один-единственный Вернер Херцог. Его персонажа, одетого в грязные лохмотья, этот длинноволосый рыцарь вывел из тюрьмы, но его экранное время подошло к концу довольно быстро — когда Вернер Херцог начал что-то экспрессивно кричать в камеру, к нему сзади подбежал охранник с копьем, и выдающийся актер упал на колени как подкошенный. Гэлбрайт даже почувствовал себя немного оскорбленным — в конце концов, он был единственным известным актером, но ему дали такую крошечную роль...

Затем режиссер показал зрителям домашнюю жизнь главного героя — помимо странной комнаты с белыми стенами, которая, по всей видимости, была какой-то лабораторией, в доме длинноволосого рыцаря жили хамоватый мальчишка и рыжеволосая женщина с миловидным лицом, одетая в грязное платье. По какой-то причине Гэлбрайт сразу понял, что она была любовным интересом главного героя. Затем последовали еще более странные кадры — длинноволосый рыцарь зашел в какую-то пещеру, где, сняв парик — без которого сыгравший его актер выглядел каким-то жалким, — дождался, пока поблизости приземлится выкрашенный в странные цвета вертолет. Господи, подумал инспектор, что творилось в голове режиссера, когда он принимал решения о том, что вставить в свой фильм...

Затем окружение безликих персонажей было слегка разбавлено усатым черноволосым мужчиной с грубым голосом и длинным мечом. Гэлбрайт невольно залюбовался тем, как этот воин затеял драку в какой-то таверне, а потом начал пить вместе с главным героем. Правда, затем последовала довольно вульгарная сцена, где эту даму с миловидным личиком грубо раздели перед камерой — инспектор невольно отвел взгляд, когда оператор начал щедро демонстрировать зрителям ее обнаженное тело. Дело в том, что Гэлбрайт всегда считал, что кино — это искусство, пища для ума, который не должен потакать низменным инстинктам зрителей...

Затем на экране показали, как главный герой садится в вертолет и взмывает ввысь. Сцена его полета над красными песками запомнилась инспектору как воплощение жестокости абсурда. Еще смешнее было, когда герою пришлось выпрыгивать из этого летающего колосса, который не преминул графически взорваться прямо в воздухе. Гэлбрайт подумал, что это, вероятно, ответ Голливуду — мол, пока вы в своих фильмах взрываете несчастные машины на камеру, в нашей Германии мы взрываем целые вертолеты! Правда, было видно, что огонь взрыва был просто наложен на кадр, но это было проблемой для мастеров спецэффектов.

Затем была довольно скучная сцена, где длинноволосый мужчина и его девушка начали совокупляться. Слава Богу, режиссер придумал оригинальный ход — этот момент был продемонстрирован на экране космического корабля с фильтром, чем-то похожим на видение главного злодея из самого популярного блокбастера 1987 года. Да, подумал Гэлбрайт, создатели этого фильма включили свое воображение, заимствуя приемы из зарубежного кино... По какой-то причине инспектор даже обрадовался, когда возлюбленная главного героя была схвачена охраной. Может быть, потому, что средневековые орудия пыток, показанные во время этой сцены, потрясли его воображение, или, может быть, просто потому, что он хотел, чтобы в фильме больше не было эротических моментов с этой дамой...

Концовка фильма соответствовала тому, что происходило на экране перед ним. Сначала злодей — маленький, сухонький старичок — одним взмахом меча отсекает голову усатому воину, уже известному зрителям. Затем, когда он поднялся на башню, тот же бродяга из начала фильма начал стрелять в него из бластера. После того, как старик упал в облаке белого дыма, бродяга начал стрелять во всех, кто стоял вокруг него. Актеру, по-видимому, сказали почувствовать себя обезумевшей обезьяной, которой дали в руки огнестрельное оружие. Затем внезапно с неба начал спускаться восьмиугольный космический корабль, и вся толпа начала театрально опускаться на землю — видимо, по сюжету это должно было означать, что их накачали усыпляющим газом. Люди в белых одеждах отвели длинноволосого рыцаря на корабль, и женщина, которая вела их, отдала свой браслет возлюбленной главного героя.

Гэлбрайту было странно смотреть на всю эту вакханалию, сидя на неудобном деревянном стуле в темной комнате, где кроме него находились еще девятнадцать иностранцев, пахнущих потом и сигаретами. Но когда на экране покатились финальные титры, он невольно остался сидеть на месте, в то время как все остальные, коротко обменявшись впечатлениями, стали покидать зал. Видимо, дело было в песне — очень красивый, слегка наивный молодой вокал звучал под красивые фортепианные аккорды, и инспектора удивил тот факт, что текст был не на немецком, а на английском.

Песня была о некоем человеке, которому пришлось жить в чужой империи и играть роль Господа Бога. Как пелось в припеве, последнее было нелегким, но поскольку огонь все еще горит, почему бы не дать себе шанс... Гэлбрайт понимал, что ему не следует слишком глубоко вникать в смысл песни, главной задачей которой было стать музыкальным фоном для финальных титров, но тот факт, что в ней содержались английские слова, не мог не тронуть его в этом месте, пропитанном немецким духом...

Когда титры подошли к концу, Гэлбрайт только сейчас заметил, что он единственный, кто еще находится в помещении нелегального кинотеатра. Вытянувшись во весь рост, он встал со стула и, расправляя затекшие мышцы, вышел из полутемной комнаты. Усатый немец-билетер все еще стоял у входа. Инспектор хотел перекинуться с ним несколькими словами относительно того, что он только что видел.

— Вы сами видели этот фильм? — спросил он, протягивая немцу сигарету.

— Как я мог не посмотреть то, что собирался показать зрителям? — с некоторой обидой ответил билетер, принимая подарок.

— Ну, и что вы об этом думаете?

— Понятия не имею, в курсе ли вы, но этот режиссёр, мягко говоря, специализируется на фильмах для взрослых, так что само творение соответствующее, — ответил билетер, делая затяжку.

Гэлбрайт вспомнил кадры полуобнаженных женщин в трущобах, две сцены с обнаженной любовницей главной героини... Да, с этим определением трудно было не согласиться.

— А если копнуть чуть глубже? — не унимался инспектор.

— Это вообще-то по мотивам русской книги, — словно раскрывая какую-то постыдную тайну, смущенно ответил усатый билетер.

— Вы читали её?

— Не было возможности. Но литературные эксперты говорят, что режиссёр не понял её сути и в итоге снял редкостную ерунду.

«Ерунду... Что ж», — подумал инспектор, — «да, трудно удержаться от употребления этого слова для описания дикой, абсурдной смеси средневековья, космоса и вертолетов, щедро забрызганных уродливым гримом актеров и дешевых декораций...»

— Если вы спрашиваете меня об этом фильме в таком тоне, значит ли это, что он произвел на вас впечатление? — билетер сам решил задать этот вопрос.

— Мне понравилось, — коротко ответил Гэлбрайт.

Инспектор даже не мог предположить, что он получит в ответ на эту скромную фразу.

— Ха-ха! Если вам, американцу, понравилось бредовое творение не самого лучшего немецкого режиссера, то я даже боюсь представить, до каких глубин опустились ваши собственные кинематографисты!

Гэлбрайт невольно прислонился к стене. А билетер, вытянув вперед руку, в которой он держал дымящуюся сигарету, продолжил свою речь как критик.

— Оборудование вашего киноконвейера более чем полностью состоит из деталей, украденных в Европе! Вы крадете худшие идеи наших режиссёров и превращаете, как вы это называете, в бизнес! Ваше кино не умерло, оно родилось мёртвым! — обвиняющим тоном произнес немец.

«Может быть», — подумал Гэлбрайт, — «я мог бы, наконец, сказать этому гордому немцу, что мне, англичанину, было забавно выслушивать оскорбления в адрес чуждой мне культуры?». Хотя в глубине души инспектор понимал, что билетеру всё равно, какой национальности его слушатель — он просто хотел выразить свое разочарование по поводу того факта, что из-за отсутствия работы у себя на родине ему приходилось провозить контрабанду в страну, ненависть к которой он впитал чуть ли не с молоком матери.

— Ладно, ладно, я понимаю, — сказал он. — Кстати, вы случайно не сам Корбл?

Билетер прекратил свои антиамериканские разглагольствования и удивленно посмотрел на своего собеседника.

— Вы, наверное, первый, кто спутал меня с Онкелем Корбле! Его здесь знает каждый немец!

— Ну я-то не немец, — Гэлбрайт лукаво подмигнул ему.

— Я его правая рука, если до вас еще не дошло, — билетер ударил себя в грудь.

— Удачи вам тут! — инспектор махнул рукой.

Инспектор шел по улице в хорошем настроении, вокруг него прохожие сновали взад-вперед по тротуару, чем-то взволнованные. В тот момент мир казался ему удивительно красивым и притягательным. Над городом уже висела ощутимая жара, воздух дрожал, и казалось, что от городских зданий исходит едва заметное свечение. «Просто оптический обман», — подумал Гэлбрайт. На радостях он зашел в один из магазинов, разбросанных по городу, и купил кусок копченого мяса и бутылку белого вина — не то чтобы в его холодильнике совсем не осталось еды, инспектор просто хотел, прежде чем завалиться спать, немного посидеть у окна и запить мелко нарезанную буженину алкоголем, посмотреть на улицу, на опавшие листья, лежащие на мокром асфальте, и вспомнить всех, с кем у него были хоть какие-то приятные моменты в жизни.

Однако, как только Гэлбрайт переступил порог своей квартиры, он вдруг почувствовал, что веселье, казалось, выветрилось у него из головы. Вместо того чтобы накрыть маленький столик у окна и сесть в кресло, инспектор снял мокасины, повесил куртку на всегда открытую кухонную дверь и, убрав вареную свинину с бутылкой в холодильник, поставил сковороду на плиту. Открыв окно на кухне, он шумно втянул холодный воздух. Гэлбрайту стало немного лучше. Через несколько минут он, собираясь завтра снова идти на работу, начал готовить ужин.

В последнее время Гэлбрайт ленился готовить что-либо сложнее макарон, но сегодня он решил сделать небольшое исключение — побалует себя омлетом с помидорами. Для этого он достал из холодильника два вышеупомянутых овоща, раскрошил их и бросил на горячую сковороду. Затем инспектор достал глубокую пластиковую тарелку и разбил в нее три яйца. Затем добавил немного молока, щепотку соли и тщательно взбил эту смесь вилкой — увы, дома у него не было ни миксера, ни венчика. Вылив молочно-яичную смесь на сковороду, Гэлбрайт накрыл ее крышкой и, отрегулировав пламя конфорки, отправился к себе в спальню. Там он сел на кровать и уставился в окно, за которым уже сгущались сумерки.

Прошло десять минут. Он неохотно встал и пошел на кухню, где его уже ждал ужин. Положив омлет на тарелку, он придвинул стул поближе к столу и принялся за еду. Моменты из фильма, который он смотрел в нелегальном кинотеатре для немецких иммигрантов, все еще всплывали в его памяти. Инспектор попытался вспомнить, в чем суть этого произведения, но на ум пришли только кадры с обнаженной девушкой главного героя. Затем Гэлбрайт начал прокручивать в уме все фразы, которые произносили другие зрители во время сеанса, но поскольку его знание немецкого языка не позволяло ему понимать это на слух, он быстро прекратил это бессмысленное занятие.

Покончив с ужином, он вымыл тарелку и вернулся в спальню. За окном уже опустилась ночь. Он лег на кровать и заснул. После пережитого сон инспектора был на удивление спокойным и ровным.

На следующее утро Гэлбрайта разбудил телефонный звонок. С некоторой неохотой он босиком направился прямо к телефону и снял трубку.

— Маэстро, скажите «você»! «Você» означает «вы»! — неизвестного абонента, казалось, распирало от радости.

Ему было трудно понять, какого пола звонивший, настолько он повысил голос. Инспектор слегка растерялся. Видимо, абонент рассчитывал, что ему скажут «Алло»? в ответ. Или что-то в этом роде. Однако Гэлбрайт только нахмурился и повесил трубку. Несмотря на шутливый тон незнакомца — можно даже сказать, «истеричный», — Гэлбрайту пришла в голову мысль, что это, казалось бы, абсурдное сообщение несет в себе какой-то угрожающий смысл.

Инспектор сел на кровать и начал натягивать брюки. Пытаясь понять смысл только что услышанного урока португальского, он почувствовал смутное беспокойство, связанное с этим звонком. Если этот человек действительно был совершенно незнакомым человеком — в чем Гэлбрайт действительно сомневался, поскольку маловероятно, что кто-то мог случайно набрать его домашний номер, — тогда с какой целью абонент позвонил ему? Проверить, дома ли хозяин?

Гэлбрайт уже начал жалеть, что поднял трубку. Он был уверен, что, кто бы ни звонил, его самого ждут серьезные неприятности. Кое-как натянув брюки и застегнув рубашку, он поплелся в ванную, где долго умывался и чистил зубы, чтобы окончательно стряхнуть с себя остатки сна. Умывшись и окончательно проснувшись, он вышел из ванной и взглянул на часы, висевшие в коридоре, — было без двадцати одиннадцать. «Я снова проспал», — подумал Гэлбрайт, «надо было завести будильник прошлой ночью... Впрочем, хуже не будет», — успокоил он себя. «Только подумайте, какое это большое дело — поспать два часа!»

Он вдруг вспомнил, что не стирал свой мокрый от дождя костюм с позавчерашнего дня. Бросившись обратно в ванную, Гэлбрайт начал перебирать уже слегка отсыревшую кучу мокрых тряпок, которую он бросил за ванну. Внезапно из кармана его куртки высунулся белый край. Инспектор схватил ее и притянул к себе — в его руке была та самая фотография, которую по какому-то странному наитию он взял с прикроватного столика в доме Йонс. Глядя на пухлое личико малышки, спящей на руках у миссис Йонс, Гэлбрайта, казалось, поразила молния — о Боже, Делия!

С того момента, как он попрощался с девушкой после звонка господина старшего инспектора Сеймура, Гэлбрайт не особенно думал о ней, но теперь, глядя на фотографию, он понял, что медлить нельзя. Поэтому он решил наскоро позавтракать и отправиться в полицейское управление. Положив фотографию счастливой семьи на тумбочку в прихожей, он быстро прошел на кухню и сразу же открыл холодильник. Итак, вареная свинина и бутылка белого вина... Это были единственные продукты, которые не требовали приготовления. Достав их из холодильника, Гэлбрайт начал нарезать копченое мясо толстыми ломтиками, думая о том, что, конечно, употребление алкоголя перед работой было не лучшей идеей, но он просто не хотел тратить драгоценное время на такие, по сути, бесполезные вещи, как приготовление кофе...

Когда на тарелке остались только крошки, он посмотрел на стеклянную зеленоватую бутылку. Да, он даже не заметил, как выпил все вино до дна... Выбросив его в мусорное ведро под раковиной, Гэлбрайт посмотрел на чистый пиджак, который накануне вечером повесил прямо на кухонную дверь. Надев его, инспектор взял с прикроватного столика фотографию семьи Йонс и, сказав спящему ребенку: «Извини, что я так поздно...», на ходу положил ее в карман куртки. Обычный маршрут — лестница, затем вниз по ступенькам ко входу...

Выйдя на улицу, инспектор обратил свой взор на сияющее в небе солнце и быстро направился к метро. Спустившись под землю, ему пришлось три минуты ждать своего поезда. Как только вагон наконец подъехал к станции, он нырнул в открывшиеся двери и, увидев, что все места заняты, схватился за поручень... Сойдя на нужной станции, Гэлбрайт поднялся наверх вместе со всеми остальными людьми и почти бегом направился в свое полицейское управление. Когда он почти достиг своей цели, то вдруг увидел розовощекого врача, сидевшего на скамейке под столбом, на котором висел агитационный плакат «Magistratus oportet servire populo» (Полиция должна служить народу).

— Добрый день, Мэтт! — Крикнул Гэлбрайт, приближаясь.

— Привет, — ответит он бесцветным голосом.

Доктор, опершись обеими руками о скамейку, повернул голову к инспектору, который уже подошел к нему. По его внешнему виду сразу было видно, что он не в настроении, как будто его что-то беспокоило. Это не было хорошим знаком для Гэлбрайта.

— Вы не знаете, как поживает наша юная леди Йонс?

С этими словами инспектор, в жилах которого, казалось, горел огонь под воздействием выпитой бутылки вина, сел рядом с Мэттом.

— Именно в этом заключается суть вещей, — мрачно сказал доктор, глядя куда-то вперед.

— Прости... — Гэлбрайт, который уже начал что-то подозревать, придвинулся поближе к соседу.

— Сегодняшние новости отвратительны... — доктор повернулся к своему собеседнику. — Ты ведь не торопишься, дружище? — его глаза странно сверкнули.

— Нет... Но почему они отвратительны? — инспектор был слегка удивлен

— Слушай сюда. В общем, когда мы привели сюда девочку, — он кивнул в сторону здания полицейского управления, — она начала жаловаться, ну, как это обычно бывает у женщин... — Мэтт немного смутился.

— Ты хочешь сказать, что у Делии начались месячные? В десять лет? — лицо инспектора вытянулось.

— Да, это редкость, но всё-таки бывает, — поспешно сказал доктор. — Но я не собираюсь говорить об этом. Короче говоря, врач Морис подошел к ней, и она начала описывать ему... Вкратце, девочка сказала, что у нее внутри паразит...

— Бредово звучит, — инспектор уронил голову на колени

— Конечно, она совсем так не выразилась, — защищаясь, сказал Мэтт. — В общем, Морис забеспокоился и велел отвезти девочку в детскую больницу Рэндалла и вызвался сам сопровождать её по пути.

При этих словах Мэтт перевел дыхание и поднес руку к вспотевшему лбу.

— Продолжай, — поторопил его Гэлбрайт

— Я могу вспомнить только то, что Морис сам мне рассказал, поскольку не был очевидцем тех событий, — несколько беззаботно ответил его собеседник.

Мэтт, произнеся эти слова тоном комика, ожидающего аплодисментов по окончании своего выступления, высморкался прямо в руку и, вытерев ее о скамейку, в результате чего его сосед невольно отодвинулся. Затем розовощекий доктор продолжил:

— В общем, Морис с Делией приехали в детскую больницу Рэндалла, и там они сразу же отправились на прием к гинекологу. Он, осмотрев пациентку, сказал, что у нее действительно что-то было внутри...

— Эмм... — Гэлбрайт замер с открытым ртом.

— Нет, это была не беременность, это было нечто иное, — уверенно сказал Мэтт.

Гэлбрайт, которого замечание доктора немного успокоило, спросил, что произошло дальше.

— А потом гинеколог сказала Морису, что они пока положат молодую леди в палату и начнут подготовку к операции по удалению... Ух, забыл этот медицинский термин... Но я помню, что, по словам Мориса, этому человеку никогда раньше не приходилось сталкивался с чем либо подобным за всю свою карьеру.

— Довольно интересная история... — Гэлбрайт кивнул

— Я еще не закончил, — сказал Мэтт. — Дальше Морис, оставив гинекологу номер своего домашнего телефона, покинул больницу и отправился домой. Это было позавчера.

— Ладно, так что было дальше?

— А вчера ему позвонили поздно вечером — сказали, что уже все посмотрели и ко всему подготовились, и завтра маленькой девочке проведут гистерэктомию.

— Что именно? — не понял инспектор.

Гэлбрайту показалось, что он уже встречал такое слово раньше, но забыл его значение.

— Удаление матки, — с мрачной торжественностью ответил Мэтт.

— Бог ты мой! — выкрикнув это, инспектор схватился за голову.

— Я тоже потрясен этим, как и ты, — начал успокаивать его доктор. — Даже в двадцать восемь лет такая операция — уже серьезный шаг, а тут маленький ребенок...

— Почему они решили это сделать? — Гэлбрайт с огнем в глазах вскочил со скамейки.

— Ладно, приятель, успокойся, — Мэтт попытался урезонить собеседника, но тот не унимался.

— Скажи мне, почему? — воскликнул он почти театрально.

— Ну... Морис сказал мне, что эта штука — я не помню термина — почти полностью вросла в эндометрий, и без полного удаления матки гинеколог не видел другого способа помочь молодой леди.

Взрыв отчаяния сменился унынием — Гэлбрайт снова опустился на скамейку рядом с Мэттом.

— И сегодня утром Морису позвонили, что девочка, как бы это сказать... — доктор начал подыскивать слова.

— Не томи меня, пожалуйста... — пробормотал инспектор

— В общем, сотрудники детской больницы Рэндалла сказали, что её пульс перестал прощупываться.

Наступила тишина, нарушаемая только шумным дыханием Мэтта. Гэлбрайт почувствовал, что его собственное сердце готово выпрыгнуть из груди.

— Как звали гинеколога, который проводил операцию? — спросил он через минуту.

В его голове начал складываться план дальнейших действий.

— Я помню, Морис говорил, что это был... — начал вспоминать доктор

— Имя, приятель, мне нужно имя! — заорал Гэлбрайт на розовощекого мужчину.

— Экой ты горячий... — Мэтт отстранился от него. — Итак, он сказал мне, что гинеколог представился ему как доктор Бэйзлард.

Гэлбрайт немедленно вскочил со скамейки и бросился в полицейское управление. Мэтт что-то крикнул ему вслед, но ветер в ушах помешал инспектору расслышать его слова. Оказавшись внутри самого здания, он притормозил и, ни с кем не здороваясь, поднялся на второй этаж в свой кабинет. Там он сел за стол и, придвинув телефон поближе к себе, набрал номер телефона доверия. Когда в трубке раздалось «Алло, я вас слушаю», Гэлбрайт, стараясь придать своему голосу как можно более спокойные интонации, попросил сообщить ему номер телефона руководства детской больницы Рэндалла. Ответ, который он получил, был «Подождите пару минут».

Инспектор положил телефон рядом с аппаратом и начал искать бумагу. Когда он наконец положил перед собой чистый лист и достал ручку из ящика стола, в трубке раздалось «Пишите». Придерживая его плечом, Гэлбрайт схватил ручку и под диктовку записал на бумаге номер телефона больницы. Поблагодарив его, он закончил разговор и, пробежав глазами по листку, набрал номер. Трубку сняли почти сразу.

— Вы звонили в детскую больницу Рэндалла, — услышал Гэлбрайт мелодичный женский голос.

— Здравствуйте, не могли бы вы дать мне домашний адрес доктора Бэйзларда?

— Мы не разглашаем личную информацию своих... — начала девушка, но инспектор перебил ее.

— Я из полицейского управления Портленда, — сухо сказал он.

— Хорошо, подождите на линии, — ответил женский голос.

Гэлбрайту пришлось подождать несколько минут. Наконец девушка вернулась и начала диктовать ему адрес — инспектор едва успел схватить ручку. Когда он написал последнее письмо, женский голос спросил его «Что-нибудь еще?», но он просто попрощался и положил трубку. «Что ж, замечательно, — подумал он, — вот он, адрес человека, который собственными руками убил невинного ребенка». Гэлбрайт, несколько раз перечитав газету, сложил ее вчетверо и положил в тот же карман, где лежала фотография трех счастливых людей.

Гэлбрайт вышел из здания полицейского управления. Он взглянул на скамейку у почты — Мэтт уже куда-то ушел. «Это не имеет никакого значения», — подумал он. Навстречу ему ехал желтый автомобиль с характерным рисунком в виде шахматной доски на дверце. Инспектор остановил такси и, назвав водителю название улицы и номер дома, откинулся на спинку заднего сиденья. Он начал прикидывать, что доктор Бэйзлард, вероятно, все еще находится в больнице, так что велика вероятность, что он не застанет его дома. Гэлбрайт не был уверен, что он на самом деле хотел получить от этого визита, но он был твердо убежден, что ему нужно пересечься с этим человеком до того, как дело о «Смерти Делии Йонс от скальпеля» попадет в суд, так что нельзя было терять времени.

Водитель быстро доставил пассажиру желаемую благодарность за услугу, Гэлбрайт дал таксисту щедрые чаевые, и машина двинулась дальше. Тем временем сам инспектор остановился рядом с пятиэтажным зданием и, уперев руки в бока, стал смотреть вверх. девочка по вызову сообщила ему номер квартиры доктора Бэйзларда, но он был озадачен тем, как туда добраться — у Гэлбрайта не было с собой необходимых ключей, отмычек или чего-либо подобного. Неужели ему действительно придется лезть в окно, как в дешевых шпионских фильмах?

Эти размышления были прерваны мужчиной лет пятидесяти, который, проходя рядом с инспектором, случайно задел его плечом. Гэлбрайт, решив, что стоит попытать счастья, немедленно обратился к этому человеку:

— Это не вы, случаем, доктор Бэйзлард? — спросил он несколько наивным тоном.

Старик остановился и повернулся к окликнувшему его инспектору. У него было морщинистое лицо и круглая голова, на которой почти не осталось волос. Его глаза, заплывшие жиром, смотрели на Гэлбрайта с каким-то ласковым упреком. Увидев эти глаза, он внезапно перенесся мысленно на целых двадцать четыре года назад — это тот самый мистер Бэйзлард, который часто посещал дом своего отца и прямо на глазах у маленького Гэлбрайта сидел у камина в гостиной и делился своими историями с хозяевами. Во время своих рассказов отец Гэлбрайта всегда рассеянно улыбался этому тогда еще двадцатишестилетнему джентльмену, а его мать, которая иногда заходила к ним из кухни, чтобы узнать, не нужно ли ему чего-нибудь принести, качала головой и бормотала что-то неразборчивое.

Инспектор навсегда запомнил, как мистер Бэйзлард поделился с ними своим случаем, связанным с операцией на мозге дровосека. Он все еще помнил имя бедняги — Дункан. Суть заключалась в том, что у пожилого лесоруба была диагностирована опухоль головного мозга, и его жена решила обратиться к врачам местной больницы. Мистер Бэйзлард, который в то время был там главным хирургом, сразу же взял Дункана под свое крыло и, держа его в изоляции, долго наблюдал за ним, словно чего-то ожидая. И в один прекрасный день, когда дровосек окончательно потерял способность мыслить — не в последнюю очередь из-за условий, в которых его содержали, — мистер Бэйзлард затащил его в операционную, где, вколов ему обезболивающее, взялся за дело.

Инспектор вспомнил, как Бэйзлард подробно рассказывал своей семье о том, как он для начала провел трепанацию Дункану, затем разрезал ткань мозга и начал удалять опухоль, но когда оказалось, что она проросла в лобные доли, мистер Бэйзлард понял, что это капитуляция. Он не сказал тогда, что случилось с Дунканом в конце операции, но похороны дровосека, которые состоялись на следующий день после рассказа доктора, сказали больше, чем слова.

Все это время Гэлбрайт был уверен, что доктор Бэйзлард давно умер, и теперь с удивлением смотрел на него, живого и здорового, и более того, получившего престижную должность в одной из лучших больниц Портленда...

— Могу я спросить, в связи с чем вы ко мне обратились? — его размышления были прерваны тихим, но твердым голосом пожилого человека.

Вместо ответа Гэлбрайт показал ему свое полицейское удостоверение. Доктор молча кивнул головой и, открыв входную дверь, пропустил полицейского вперед. Поднявшись на пятый этаж, он обратился к инспектору с какой-то странной веселостью:

— Надеюсь, ваш интерес к моей персоне не слишком разносторонен... — сказал он.

— Не волнуйтесь, у полиции просто есть к вам несколько вопросов, — успокаивающим тоном ответил Гэлбрайт.

Океан ненависти бурлил во всем его существе, но, будучи инспектором полиции, Гэлбрайт научился контролировать его волны. Когда они наконец вошли в квартиру, он повернулся к доктору:

— Давайте выпьем чаю, и в спокойной обстановке вы мне ответите... — он не успел договорить

— Я поставлю чайник, но вы можете задавать вопросы прямо сейчас, — услужливо ответил Бэйзлард

Инспектор посмотрел на него чуть внимательнее — всем своим видом его собеседник выражал нетерпение и скрытое раздражение. Бэйзлард явно куда-то спешил, и было очевидно, что неожиданный визит полицейского вовсе не входил в его планы, а был лишь препятствием на пути к какой-то важной цели.

— Вы торопитесь? — невольно спросил Гэлбрайт

— В Англию, по делам, — последнее слово его собеседник промурлыкал, словно сытый кот.

Доктор пошел на кухню. Гэлбрайт подумал, что «знаю я, какие у вас там дела — вы убили ребенка и решили немедленно сбежать с места преступления»...

— Хорошо, — весело сказал он вслух. — Я так понимаю, вы только что после операции? — спросил инспектор, стараясь не давать волю своему пылу.

— Такое чувство, что вы ясновидящий, мистер, — донесся из кухни голос доктора.

Гэлбрайт заглянул внутрь — Бэйзлард, гремя тарелками, доставал пачку чая с верхней полки буфета.

— В самом деле, не нужно комплиментов. Кого оперировали?

— Ах, пустяки. Так, маленькая, незначительная штучка, — отмахнулся доктор, ставя чайник под проточную воду.

«Незначительная, ну конечно, — подумал Гэлбрайт. — Прервал жизнь маленькой девочки, которая еще даже толком не познала этой жизни...»

— Чем вы занимались раньше? — инспектор понял, что Бэйзлард не узнал в нем того маленького мальчика из Глостера.

— Ну, я делал всевозможные операции, — довольно охотно ответил собеседник

— В Америке? — Поинтересовался Гэлбрайт

— И в Америке, и в Англии, где, собственно, я и родился, — продолжил врач.

— Хорошо, — сухо ответил инспектор

Чайник постепенно начинал нагреваться. Взглянув на плиту, доктор направился к буфету.

— Так вы пьете чай со сладостями или просто так? — спросил он гостя.

Гэлбрайт хотел согласиться с последней фразой, но я подумал, что будет лучше, если Бэйзлард задержится еще немного.

— Я люблю мармелад, — солгал он. — У вас не найдется пара кусочков?

— Хм... Я постараюсь выполнить вашу просьбу, — открыв дверь, доктор начал рыться в серванте.

Стараясь не шаркнуть ногами, инспектор тихо выскользнул в коридор и, увидев открытую дверь кабинета, заглянул внутрь. Его внимание сразу привлек высокий письменный стол, на котором стояла ваза с желтыми астрами. Рядом с ней лежали маленькие листки бумаги, исписанные черными цифрами. На самом верхнем из них были видны пометки, сделанные красным карандашом.

И тут на инспектора, казалось, снизошло озарение. Он подошел к столу и выдвинул нижний ящик. Там, среди каких-то карт и машинописных листов, была фотография, которую Гэлбрайт немедленно схватил в руки. На пожелтевшей черно-белой фотографии был изображен невероятно тощий мужчина с непропорционально большой, гладко выбритой головой, одетый в смирительную рубашку. Он улыбнулся фотографу беззубой улыбкой, опираясь левой рукой на больничную койку. Перевернув фотографию, Гэлбрайт прочитал текст, написанный черными чернилами: «Дункан (рак мозга), 1967».

— Это определенно один и тот же человек, — еле слышно произнес инспектор.

Он сам не понимал, о ком говорит — о самом докторе или о его давно похороненном пациенте. Но это свидетельство окончательно подтвердило, что Гэлбрайт был на правильном пути. Внезапно сзади послышался громкий топот. Он обернулся — на пороге стоял доктор Бэйзлард. Его грудь тряслась под костюмом, а лицо исказила гримаса ярости. Казалось, его глаза пытались пронзить гостя насквозь. Но инспектор не пал духом — напротив, состояние, в котором сейчас находился доктор, настроило его на решительный лад. Гэлбрайт выпрямился, выпятил грудь и гордо вздернул подбородок.

— Вы убили этого дровосека двадцать четыре года назад, — начал он торжественным тоном. — А сегодня утром под вашим скальпелем оказалась маленькая девочка. Она шла навстречу своей судьбе, могла изменить ход истории, но, к сожалению...

Инспектор не успел закончить свою насыщенную эмоциями речь.

— Чего ты хочешь от меня, червяк? Признания? — старик закричал так громко, что Гэлбрайт от неожиданности отскочил в сторону. — Держи своё признание!

И в эту самую секунду Бэйзлард подбежал к письменному столу. Гэлбрайт приготовился дать отпор, но доктор просто выдвинул верхний ящик стола и, достав стопку бумаг, подбросил их в воздух. Листы разлетелись по комнате и медленно упали на пол. Инспектор подавил желание схватить их и посмотреть, что на них написано.

— Я распоряжался их душами подобно Богу, потому что мне хотелось так сделать, понимаешь?! — хозяин квартиры продолжал кричать фальцетом.

Выкрикнув эти слова, доктор Бэйзлард достал из кармана маленький флакончик с желтой жидкостью и начал отвинчивать стеклянную пробку.

— Только не подходи ко мне, ты, тварь дрожащая! — сказал он, понизив голос и растягивая слова.

После этого он запрокинул голову, выплеснув все содержимое флакона себе в горло. Гэлбрайт невольно забеспокоился — тело доктора задрожало, по нему прошла волна дрожи, но он, казалось, даже не заметил этого.

— Ты не уходишь?! Убирайся отсюда, быстро! — крикнул он с отвращением.

Как ни странно, после этих слов Бэйзлард, схватив портфель, лежавший рядом с дверью, сам вышел из квартиры. Инспектор, продолжая стоять у стола, услышал громкий топот доктора, доносившийся с лестницы. Подождав, пока хлопнет входная дверь, Гэлбрайт наконец решил убраться отсюда. Его дальнейшие действия были крайне непрофессиональными — он не провел обыск и даже не закрыл за собой дверь уже покинутой квартиры. Вспомнив фразу доктора «В Англию, по делам», инспектор давно понял, что их встреча произошла по счастливому стечению обстоятельств — если бы Гэлбрайт опоздал хотя бы на минуту, Бэйзлард давно бы уехал в участок.

Спустившись вниз, Гэлбрайт огляделся — как он и предполагал, доктор давным-давно исчез. Инспектор поймал такси, и через некоторое время его высадили прямо у входа в полицейское управление. Выходя из машины, он заметил стоявшего у скамейки молодого сержанта Соссюра, который вел оживленную беседу с пожилым джентльменом в пальто, из-под которого выглядывал зеленоватый атласный жилет. Увидев Гэлбрайта, сержант прекратил дискуссию и уставился на него с некоторым любопытством.

— Чем могу служить, господин инспектор? — вежливо спросил он его. — Дело вот в чем, один гражданин из Португалии, — сержант кивнул на джентльмена в пальто, — в сопровождении трех своих друзей прибыл сюда и хочет срочно переговорить с нашим начальством...

Сам гражданин Португалии в это время молча стоял рядом с Соссюром и сверлил Гэлбрайта пронзительным взглядом своих маленьких глазок. Его редкие седые волосы были тщательно зачесаны назад, а рот презрительно скривился, как будто он терпеть не мог находиться в компании американских полицейских. Инспектор, не сказав ни слова, прошел мимо них и шагнул в открытые двери отдела.

— Но у них нет времени ждать, ибо они спешат попасть в аэропорт, — донесся до его ушей голос Соссюра.

Инспектор, переступив порог, с удивлением обнаружил, что в тот момент в помещении полицейского управления было необычно много людей — несколько взрослых в штатском, подростки в спортивных костюмах и пожилые женщины в ярких платьях... Гэлбрайт, не останавливаясь, направился в кабинет господина главного инспектора Сеймура. Когда он поднялся на второй этаж и открыл дверь в свой кабинет, то оторвался от своих бумаг и, бросив равнодушный взгляд на гостя, сказал:

— Что ж, Гэлбрайт, давайте посмотрим, чего вы там нарыли. Присаживайтесь, пожалуйста.

Он кивнул в сторону кресла, но Гэлбрайт, сухо поблагодарив его, вместо этого достал из кармана две фотографии и, положив их на стол перед господином главным инспектором Сеймуром, подождал, пока тот обратит на них внимание. Внимательно рассмотрев фотографии, Сеймур поднял на вошедшего полные едва сдерживаемого любопытства глаза.

— На первой фотографии запечатлён дровосек, умерший двадцать четыре года назад, — начал Гэлбрайт. — Это произошло в Глостере, где я провел свое детство. Бедняга умер прямо на операционном столе — ему вскрыли мозг, чтобы удалить опухоль. А на втором снимке, — в этот момент его голос непроизвольно дрогнул, — заснята семья Йонс с их маленькой дочерью, которой в следующем году исполнилось бы одиннадцать лет, но, к сожалению, она умерла сегодня утром в палате детской больницы Рэндалла после операции по удалению жизненно важного внутреннего органа.

Гэлбрайт хотел придать своей речи как можно более официальный тон, чтобы не выдать господину главному инспектору тех чувств сопереживания, которые он сам не ожидал испытать по отношению к малышке, которую знал самое большее один день. Но Сеймур был слишком проницателен, и инспектора охватило душевное смятение. Гэлбрайт прервал себя — он вдруг почувствовал, что за каждым словом речи, которую он сейчас произносил своему слушателю, скрывалась почти физическая боль, какая-то неумолимая тяжесть, упавшая на его сердце.

— Итак... — произнес господин главный инспектор в наступившей тишине.

— За обеими этими смертями стоит один и тот же человек — доктор Бэйзлард, который работал в больнице, о которой я упоминал. Сегодня утром, сразу после смерти ребенка, доктор собрал свои вещи и уехал в Англию, чтобы, я в этом уверен, избежать судебного преследования.

Гэлбрайт достал из кармана пачку сигарет, вытащил одну и щелкнул зажигалкой.

— Его возвращения в Америку я не жду, — добавил он с какой-то обидой, поднося сигарету ко рту.

После этого он подошел к окну и остановился, глядя вниз на улицу, полную людей. О чем он думал в тот момент? Трудно сказать. Скорее всего, Гэлбрайт сейчас вспоминал, что любит эту жизнь, любит Портленд, его улицы и всех его жителей. А может быть, он предавался Большой Скуке, вызванной, конечно, не какими-то праздными мыслями, но мрачными переживаниями... Он не видел, что делал в этот момент господин главный инспектор Сеймур, и не хотел видеть — закончив свою речь, Гэлбрайт словно сбросил с плеч невидимый, но невероятно тяжелый груз, который до этого давил на его душу.

Внезапно он услышал вкрадчивое покашливание у себя за спиной. Потушив сигарету, инспектор отвернулся от окна, поняв, что это приказ вернуться за стол.

— Знаете, Гэлбрайт, — начал господин главный инспектор Сеймур, — вы явно так обеспокоены судьбой этой юной леди, что я чувствую себя обязанным отправить вас к Джордану Тёрлоу.

— Простите, но кто это? — Гэлбрайт сделал шаг ближе и склонил голову, словно боялся пропустить хоть слово.

— Это субъект, отбывающий наказание в исправительном учреждении Колумбия-Ривер. Он был приговорен к восемнадцати годам тюремного заключения по подозрению в изнасиловании несовершеннолетней девочки, которая была дочерью его соседей. Суд обвинил его в том, что он воспользовался доверием матери жертвы и заставил самого ребёнка посетить его дом, где оказывал на неё давление и моральный прессинг.

Слушая эту историю от господина главного инспектора, Гэлбрайт подумал о том, как было бы замечательно, если бы все гадости и горести, которые этот мир приносит людям, случались только с теми, кто этого заслуживает, и никогда с маленькими, невинными детьми. «Но люди не делятся на хороших и плохих», — с грустью подумал он. Тем временем Сеймур продолжал.

— Перед своим арестом мистер Тёрлоу, по словам родителей девочки, надругался над ней в квартире своего друга. В целом, стоит отметить, что у неё был очень эмоциональный отец, он был готов буквально на все, чтобы засадить обоих мужчин за решетку, но суд постановил, что вина друга Джордана не была доказана.

— Ну, — сказал Гэлбрайт, когда Сеймур закончил свою речь, — и что вы предлагаете мне делать?

— Поезжайте в исправительное учреждение Колумбия-Ривер и попросите об аудиенции у этого заключенного. Насколько я знаю, на самом деле он вовсе не плохой парень, но сила публичного порицания...

— Что я с этого получу? — от волнения Гэлбрайт перебил господина главного инспектора.

— Это зависит только от вас, Гэлбрайт, — тихо ответил он. — Может быть, душевное спокойствие, а может быть, жажду действия. В любом случае, слова Тёрлоу внесут ясность в ваши мысли.

Гэлбрайт невольно опустился в кресло. Он не осмеливался принимать эти слова господина главного инспектора за чистую монету, но какой-то частью своей души понимал, что, к сожалению, это правда.

— Я не берусь решать, что вам нужно, я могу только сказать, как я представляю вашу дальнейшую тактику, — продолжил Сеймур. — Вы хотите пойти до конца и уничтожить этого человека, верно?

— Простите, вы действительно сказали... — Гэлбрайт хотел спросить еще раз, но Сеймур поднял руку.

— Это образное выражение, — как бы утешая своего слушателя, сказал он, — потому что никто не собирается доводить это дело до полного уничтожения подозреваемого. Мы полицейские, Гэлбрайт, а не палачи.

— Так что же мне делать прямо сейчас? — Гэлбрайт начал терять терпение.

— Езжайте, — важно и лаконично сказал господин главный инспектор.

С этими словами он надел очки и пододвинул к себе толстую стопку бумаг, давая понять своему собеседнику, что он свободен. Возможно, господин главный инспектор намеревался добавить к этому «Прощайте», но тут в кабинет ворвались четыре человека в штатском, среди которых Гэлбрайт узнал того самого седовласого мужчину во фраке, который разговаривал с молодым сержантом Соссюром. Инспектору ничего не оставалось, как покинуть кабинет Сеймура и направиться к выходу из полицейского управления.

Выйдя в коридор и закрыв за собой дверь, Гэлбрайт услышал, как четверо португальцев начали громко выкрикивать какие-то фразы на своем родном языке, явно пытаясь продемонстрировать господину главному инспектору, насколько сильно их дело требовало немедленного вмешательства американской полиции. Только добравшись до лестницы, ведущей на первый этаж, он перестал слышать их яростные крики и спокойно начал спускаться. Оказавшись на первом этаже, инспектор немного поколебался, вспоминая название колонии, которое назвал ему Сеймур, а затем решительно толкнул дверь и вышел на залитую солнцем улицу.