Её звали Делия (ещё одна отходная жанру ужасов) (джен)

Почти вся территория долины, раскинувшаяся у самого подножия гор, была занята богатой ярмаркой, которая привлекала людей со всей округи. Здесь было на что посмотреть: красочные палатки, кричащие вывески и прилавки, с которых торговали всевозможными вещами. Казалось, каждый магазин старался удивить покупателей чем-то необычным, каждый торговец стремился перещеголять конкурентов и выделиться из толпы себе подобных. Между палатками суетилась веселая и шумная молодежь, серьезные и степенные взрослые, а также желчные и мрачные старики. Всех их объединяло одно общее свойство — все как один наперебой рекламировали свой продукт и призывали своих покупателей не скупиться и тратить больше денег.

Было забавно, как искренне прохожие верили торгашам на слово — вероятно, это была извечная потребность в развлечениях и зрелищах. Никто не обращал внимания на то, что торговцы часто отдавали товары покупателям по цене, в несколько раз превышающей их себестоимость, а их качество далеко не всегда было на должном уровне. Нормальный человек никогда бы не купил здесь весь тот хлам, который был выставлен здесь на продажу, но эта ярмарка была такой — как бы ты по ней ни ходил, ты все равно что-то покупаешь. И вообще в торговых рядах царило такое веселье, что постороннему человеку иногда было совершенно непонятно, кто тут продавал, кто покупал, а кто просто праздно шатался между рядами, разглядывая выставленные товары.

По праздникам крики людей, которые ветер разносил далеко вокруг, не стихали ни днем, ни ночью. Сегодня, несмотря на то, что по календарю было двадцать девятое июня — Праздник святых Петра и Павла, торговля проходила в полной тишине, если не считать редкого звона колокольчиков, доносившегося из палаток, расставленных по всему пространству ярмарки. На небе собирались тучи, но дождя пока не было.

В этот день только у самого входа на ярмарку на своих местах сидели несколько продавцов, которые вяло переговаривались друг с другом и бросали ленивые взгляды в сторону огромного цирка-шапито — главной достопримечательности этого места. Его пестрый брезент был украшен к празднику гирляндами разноцветных воздушных шаров и яркими бумажными флажками. В шапито не было ни души — казалось, все его артисты, акробаты и фокусники дружно покинули свои места за несколько дней до праздника, и теперь его занавески развевались на холодном ветру, который дул над долиной.

Внезапно до ушей единственных на данный момент участников ярмарки донесся отчаянный крик, настолько неожиданный, что все пятеро человек — четверо торговцев и один зевака — невольно вздрогнули на своих местах. А потом, прямо у них на глазах на ярмарку вбежал потный субъект с кожаной папкой подмышкой.

— Пожалуйста, кто-нибудь, помогите мне! — душераздирающе кричал этот человек.

— Что с ним? — поинтересовался продавец кондитерской, заворачивая леденец в пищевую пленку.

— Очевидно, он от кого-то убегает! — ответил ему торговец гончарными изделиями, чистя старый керамический кувшин.

— Интересно, от зверя? — стал гадать продавец тряпья, вытряхивая пыль из коврика.

— Мне кажется, что от человека, — предположил торговец игрушками, вышивая игрушечные платьица для новых кукол.

— В любом случае, ему нужна поддержка! — вмешался усталый дровосек, который валял дурака.

Потный субъект, съежившись всем телом, продолжал бежать вперед. Его папка раскрылась, и в воздух полетели белые листы бумаги. Тем временем до ушей собравшихся донесся отдаленный раскат грома.

— Меня преследует Тот-Кого-Нельзя-Увидеть! — закричал он еще отчаяннее.

— Не понял, о ком он говорит? — спросил продавец кондитерской, выкладывая леденцы на поднос.

— Почему преследователя не видно? — вторил ему торговец гончарными изделиями, ставя свой горшок.

— Может быть, потому, что он невидимый? — ответил им обоим продавец тряпья, вешая коврик на стену.

— Как это возможно? — проворчал торговец игрушками, укладывая кукол в ящик.

— Как бы то ни было, что-то тут было нечисто! — заключил усталый дровосек, закатывая рукава.

Не разбирая дороги, потный субъект постепенно приближался к цирковому шатру. Бумаги, которые вывалились из его папки, беспорядочно разлетелись в разные стороны, но никто не обратил на это внимания, потому что сам владелец бумаг внезапно замер на месте и медленно поднялся на полметра над землей.

— Спасите меня, кто-нибудь, спасите меня! — хрипло закричал незнакомец.

— Друзья, вы только посмотрите на это! — воскликнул продавец кондитерской, глядя на то, как потный субъект порхал в воздухе.

— Кто-то схватил его и теперь держит! — ахнул торговец гончарными изделиями, наблюдая, как незнакомец выпучил глаза и тяжело дышит.

— Но я никого не вижу! — сказал в недоумении продавец тряпья, видя, как Потный Предмет начал раскачиваться взад-вперед.

— Видимо, это не игра... — пробормотал торговец игрушками, когда незнакомец внезапно полетел на землю.

— Так чего же вы ждете, давайте поспешим ему на помощь! — подбодрил купцов усталый дровосек, сгибая руки в локтях.

Тем временем потный субъект смачно ударился лицом и растянулся на траве, раскинув руки. Торговцы уже готовились броситься ему на помощь, как вдруг увидели, как огромный купол палатки начал медленно опускаться на землю, как будто кто-то уронил поддерживающие его прочные столбы.

— Эй, кто ворует мой товар? — испуганно завизжал продавец кондитерской, когда с его прилавка вдруг начали пропадать леденцы.

— Кто бьет мою посуду? — крикнул торговец гончарными изделиями, уворачиваясь от летящих ему в лицо керамических осколков.

— Снимите с меня эту простыню! — крикнул продавец тряпья, барахтаясь под наброшенным кем-то покрывалом.

— Эй, это было больно! — прокричал торговец игрушками, когда футбольный мяч угодил ему в солнечное сплетение.

— Ну погоди! — прорычал усталый дровосек, потирая синяк под глазом.

Как бы то ни было, но потный субъект говорил чистую правду — какая-то невидимая сила проникла на ярмарку. Медлить было нельзя. Продавец кондитерской помог продавцу тряпья выбраться из-под бархатного покрывала, расшитого золотыми узорами, и все четверо торговцев, предводительствуемые усталым дровосеком, принялись держать совет.

— Моя горячая карамель обожжет кожу негодяя! — заблеял противным голосом продавец кондитерской, хватая алюминиевый сотейник с плиты.

— Острыми осколками я осыплю траву, по которой он пройдет! — заорал торговец гончарными изделиями, собирая осколки разбитого горшка в мешок.

— Я попробую выколоть ему глаза своими ножницами! — ревел продавец тряпья, роясь в шкафу

— Люди, вы же не видите его... — справедливо заметил торговец игрушками, на всякий случай надевший боксерские перчатки.

— Во всяком случае, он не сможет устоять перед этим! — сказал с боевым рвением усталый дровосек, подбирая с земли свой наточенный топор.

Внушительный вид этого оружия сразу успокоил торговцев — они поняли, что топор защитит их в любом случае, поэтому отказались от попыток чем-либо вооружиться и гуськом за усталым дровосеком побежали к упавшему шатру. В следующую минуту по всей долине прокатился раскат грома, и с небес на ярмарку обрушился ливень. Этот каприз природы сбил людей с толку, и они невольно застыли на месте, пока холодные струи дождя хлестали их по головам и одежде.

— Смотрите! Смотрите все сюда! — громко крикнул продавец кондитерской, привлекая внимание остальных.

— Боже, что я вижу!? — не мог подавить своего удивления торговец гончарными изделиями, вглядываясь в смутные очертания человеческого силуэта, стоящего посреди вытоптанной травы

— Ну здорово, он стал видимым, — задумчиво произнес продавец тряпья, глядя на полупрозрачную, словно сделанную из стекла фигурку.

— Это все из-за дождя... — мрачно пробормотал торговец игрушками, поняв, в чем дело.

— Что бы это ни было, нам нужно действовать быстро! — потрясая топором, кричал усталый дровосек

Четверо продавцов, не говоря уже о зеваке, начали медленно — шаг за шагом — приближаться к человеческой фигуре, которая неподвижно стояла в пяти метрах от пестрого полотна палатки, лежащей на траве. Со стороны это событие выглядело так, словно хищные волки окружили беззащитного ягненка, чтобы разорвать его на части — что было не так уж далеко от истины, если вспомнить, насколько сильно развит в каждом человеке первобытный инстинкт уничтожения себе подобных.

— Опомнитесь, я не причинил вам зла! — внезапно раздался красивый молодой голос.

— Вы только послушайте, оказывается, он разговаривать умеет! — прошипел продавец кондитерской.

— Что ты там оправдываешься?! — сердито рявкнул торговец гончарными изделиями на человеческую фигуру.

— Ребята, не отпускайте его! — кричал продавец тряпья.

— Тот-Кого-Нельзя-Увидеть не такой уж и невидимый! — изумленно сказал торговец игрушками.

Усталый дровосек, не сказав ни слова, храбро бросился вперед, к полупрозрачному силуэту, неподвижно стоящему в траве. Замах назад, и вылупившийся упал на стеклянную голову.

— Прикройте глаза! — предупредил остальных торговец гончарными изделиями.

Продавец кондитерской и продавец тряпья закрыли лица руками, а торговец игрушками заткнул уши. Однако каково же было их удивление, когда стеклянная человеческая фигура не разбилась на тысячи острых осколков, а лишь беззвучно упала на траву.

— Так тебе и надо! — раздался бодрый голос усталого дровосека.

Торговцы убрали руки с голов и подошли к своему спасителю, который смотрел вниз, на траву. Они последовали его примеру и не поверили своим глазам.

— Ну, ради всего святого... — простонал продавец кондитерской, увидев прозрачное тело взрослого человека, лежащее на земле.

— Шедевр стеклоделия, — сказал торговец гончарными изделиями, глядя на идеально гладкие черты стеклянной статуи.

— Эй, он теплый и мягкий! — воскликнул с удивлением продавец тряпья, дотрагиваясь до груди фигуры.

— Ой, что это? — испуганно закричал торговец игрушками, когда стеклянная поверхность вдруг начала мерцать и покрываться темными разводами

— Отойдите от этого немедленно! — приказал усталый дровосек.

Торговцы вместе с зевакой попятились от лежащей в траве статуи, которая тем временем начала приобретать цвет — как будто чья-то невидимая рука начала наносить масляные краски на стеклянную фигуру. Сначала порозовели конечности, затем окрасились грудь и живот, и в конце концов все пятеро зрителей замерли в благоговейном страхе, когда увидели красивое молодое лицо — в глазах юноши не было ни тревоги, ни отвращения, он просто безмятежно смотрел прямо в небо, покрытое тучами.

— Значит, это был не зверь... — пробормотал продавец кондитерской, дрожа под холодными струями дождя.

— Это настоящий человек, такой же, как мы, — печально прошептал торговец гончарными изделиями проглатывая комок в горле.

— Такой незрелый... И какой у него мирный вид... — словно в трансе заметил продавец тряпья.

— Мы убили его! Он не дышит, его сердце не бьется! — закричал торговец игрушками, приходя в себя от оглушения.

Усталый дровосек воздержался от комментариев. Вместо этого он молча отбросил топор в сторону и, стянув вязаную шапку, замер на месте, сжимая ее в руках. Ужасная тишина последовала за его поступком, и каждый из стоявших рядом с покойным почувствовал свою ответственность за то, что он сделал. Прошло четыре минуты, и собравшиеся люди, решив, что с них хватит, начали расходиться, но не успели они сделать и двух шагов, как земля задрожала у них под ногами.

— О Боже! Это... Землетрясение! — глотая слова, завопил продавец кондитерской, падая на землю.

В воздухе стоял такой грохот, что никто не услышал его слов, но каждый из них с ужасом увидел, как земля начала трескаться и торговые палатки начали проваливаться в землю. Люди метались в панике, но спасения не было — бежать было некуда, с каждой секундой в земле появлялись все новые и новые трещины, из которых поднимались клубы пыли, и за каких-то полминуты вся ярмарка скрылась под землей.

Вскоре землетрясение прекратилось, и оглушительный рокот, наконец, стих. Когда ветер разогнал клубы пыли, стало видно, что от всей ярмарки осталась только одна-единственная палатка торговца пряностями — всё остальное исчезло в огромной воронке, зияющей в земле, посреди которой возвышался земляной столб, вершина которого была покрыта травой, на котором, раскинув руки в стороны, неподвижно лежал все тот же незрелый мужчина. Его остекленевшие глаза продолжали смотреть в небо, уже очистившееся от туч.

Рот молодого человека был слегка приоткрыт, и со стороны могло показаться, что он беззвучно произносит молитву. Было непонятно, почему участок земли, на котором лежал покойный, не ушел под землю вместе с остальной частью ярмарки, но одно было ясно наверняка — землетрясение было не стихийным бедствием, но возмездием за его смерть. И словно подтверждая это, над долиной разнесся громкий крик, полный неизбывной тоски и страдания. Могло показаться, что этот крик раздался со всех сторон одновременно, как будто источник звука находился где-то в небе...

...а потом произошло пробуждение ото сна. Маленькая девочка в белой ночной рубашке с криком проснулась в своей постели, по ее щекам текли слезы. Она села в постели и, протерев глаза кулаком, сделала несколько глубоких вдохов. На улице было тихо, лишь изредка нарушаемое шелестом листьев в кронах дерева, растущего под окном. В комнату не проникало ни единого лучика света — окна были занавешены тяжелыми портьерами из плотного бархата. Постепенно глаза девочки привыкли к темноте, и она смогла различить очертания шкафа, в котором хранились ее многочисленные наряды, стола, за которым она рисовала и делала домашнюю работу, а также стула, на котором она любила сидеть, скрестив ноги.

Оторвав взгляд от интерьера, малышка всхлипнула и подтянула колени к груди. Обхватив их руками, она замерла, прислушиваясь к своим ощущениям. Все мысли, которые рождались в ее голове, так или иначе сводились к одной и той же теме, а именно к ночному кошмару. Все еще не до конца проснувшись, она продолжала ощущать тяжесть, которую он оставил у нее на душе. Малышка не сомневалась, что видела Его во сне, перед ее глазами продолжал стоять Его образ, оживленный этим сном. Она почти видела блеск в Его карих глазах, смотрела, как Его взъерошенные волосы развеваются на ветру... В бессилии уронив голову на колени, девчушка едва слышно прошептала Его имя.

Но тут она услышала стук в дверь спальни. Сначала она не придала этому никакого значения, но когда это повторилось, девочка вскочила на ноги и направилась к двери, на ходу поправляя свои длинные волосы. Открыв дверь, она отступила в сторону, чтобы впустить свою мать, одетую в светло-голубой бархатный халат.

Женщина выглядела усталой. Войдя в спальню дочери, она остановилась у кровати и повернулась к малышке, которая, глядя прямо перед собой, продолжала молча стоять в дверях. Наконец тишину спальни нарушил голос матери:

— Я слышала, как ты кричала, — в ее голосе слышалось беспокойство.

Девочка отвела взгляд от ковра, лежащего на полу спальни, и посмотрела на мать своими темными, сияющими глазами. Она увидела, что все тело ее дочери было напряжено — было ясно, что девочка не ожидала этого ночного визита и ей не нравилось присутствие матери в ее спальне. Мать внимательно вгляделась в лицо дочери и только сейчас заметила, что глаза малышки покраснели от слез.

— Ты плакала? — обеспокоенным тоном спросила ее мать.

Дочь ничего ей не ответила, продолжая смотреть на нее внимательно и выжидающе, слегка переминаясь с ноги на ногу. Затем мать снова повернулась к дочери:

— Чего ты боишься? Я рядом с тобой. Скажи мне, я все пойму...

Казалось, что до этого момента слова матери не доходили до сознания девочки, и только после этой фразы она начала понемногу понимать, чего именно от нее хотят. девочка немного расслабилась и закрыла глаза. Через две секунды она вздохнула и открыла их.

— Я думаю, дядя Джо несчастлив, — тихо сказала она. — Я даже слышала, как он стонал...

После этих слов маленькая слезинка скатилась по ее щеке. Вытерев ее ладонью, девочка откинула с лица прядь черных волос.

— Дорогуша, — начала мама, — не плачь...

— Я не плачу, — возразила ее дочь с решительной ноткой в голосе.

Лицо девочки стало серьезным. Сердито топнув маленькой ножкой, она подошла к кровати и решительно присела на ее край. Мать машинально подвинулась, освобождая место для дочери. Свесив босые ноги на пол, девочка посмотрела на нее снизу вверх.

— Мамочка, почему ты продолжаешь мне лгать? — и, не дожидаясь ответа, объяснила. — О дяде Джо?

Вместо ответа мать схватила малышку за плечи и притянула к себе. Девочка послушно прижалась к ней, спрятав лицо в складках материнского халата. Некоторое время обе молчали, затем, через пару минут, мать выпустила дочь из объятий.

— Когда ты поймешь наконец, — растерянно произнесла женщина, — что он умер?

Вытирая руки об одежду, она направилась к выходу. Дочь продолжала сидеть на кровати, с некоторым неудовольствием глядя ей вслед. Мать, переступив порог, наконец повернула к ней голову.

— Помни, дяди Джо просто не существует в этом мире и всё тут, — наставительно сказала она.

— Ну мам... — ответила девочка с явной обидой.

— Ложись уже спать, дорогуша, — женщина поняла, что спорить на эту тему бессмысленно.

Девочка легла на спину и натянула на себя одеяло. Мать смотрела, как ее дочь устраивается в постели, и когда она наконец повернулась лицом к стене, женщина тихо вздохнула и вышла из комнаты, закрыв за собой дверь. Когда ее шаги затихли в коридоре, малышка медленно подняла голову с подушки и прислушалась. Убедившись, что в доме царит полная тишина, она сбросила одеяло и спустила ноги на пол.

Встав с кровати, она опустила глаза — ее длинная сорочка спускалась почти до лодыжек, отчего ее нежно-розовые ступни так сильно выделялись на фоне белой одежды и пушистого ковра, покрывавшего пол спальни. Она присмотрелась повнимательнее и заметила маленький красный бугорок на левой ноге — видимо, ее во сне укусил комар. Но сейчас девочку беспокоили совершенно другие вещи.

Медленно ступая босыми ногами по мягкому ковру, она подошла к окну и, приподняв плотные бархатные шторы, посмотрела на ставни. Они были плотно закрыты на щеколду — такова была мера предосторожности родителей, которые опасались, что в сельской местности по ночам шастают всякие нехорошие люди, которых хлебом не корми, но дай им проникнуть в чужой дом через окно.

Самое смешное, что когда их семья жила в многоквартирном доме в Нью-Йорке, родители девочки спокойно оставляли окна открытыми на ночь. Такая внезапная перемена в их поведении не могла не рассмешить их дочь, и даже сейчас, в эту ночь, она не могла удержаться от смеха, стараясь, однако, не разбудить их.

Справившись с минутным приступом веселья, девочка взяла себя в руки и потянулась к задвижке. Прежде чем оттолкнуть ее, она оглянулась — не наблюдает ли за ней кто-нибудь, но в спальне не было никого, кроме нее самой. Это было понятно — если бы кто-то вошел в комнату, девочка услышала бы скрип двери и шаги за своей спиной. Она повернула голову к окну и отодвинула засов. Стараясь производить как можно меньше шума, малышка схватилась за ручку окна и потянула ее на себя.

Окно с легким скрипом отворилось, и девочка невольно втянула голову в плечи. Ветер сразу же ворвался в ее спальню, принеся с собой неописуемый запах ночного воздуха. девочка открыла другую половину окна и забралась на подоконник. Усевшись на него, она сложила руки на животе и вытянула ноги вперед. Холод заставил ее съежиться, что придало всей ее позе трогательное и беззащитное выражение.

У окна девочка почувствовала себя в полной безопасности, и она сразу же отдалась во власть ночного ветра, который нежно шевелил ее длинные темные волосы. Яркий свет полной луны, стоявшей высоко в небе, падал на ее маленькое бледное личико. Вид этого ночного светила наполнил ее душу таким невыразимым счастьем, что в душе воцарилась легкость, и вскоре она забыла, что ее действия могут привлечь внимание матери.

Несмотря на то, что яркий свет луны слепил ей глаза и лишал способности различать силуэты в темноте, девочка все равно чувствовала, что ночной мир вокруг нее полон тайны и волшебства. Пожалуйста, не думайте, что она увидела на улице каких-то нелепых «сказочных» существ и седобородых волшебников с «волшебными палочками».

В понимании этой девочки магия выражалась не в этих глупостях, а в захватывающем дух ощущении полного комфорта и эйфории, когда все невзгоды исчезают и на их место приходит осознание того, как сильно ты любишь весь мир, что, впрочем, не помешало ей вспомнить о поступках некоторых людей, неприятных для нее, но в этом не было ее вины, ибо такова природа человека — любовь ко всему человечеству всегда идет рука об руку с нетерпимостью к отдельным личностям!

В данном случае это были родители девочки — она никогда не смогла бы простить им их ложь, которая заключалась в том, что если верить их словам, то ее друг дядя Джо отправился в мир иной. Девочка никак не могла проверить, так ли это на самом деле, но у нее не было причин верить словам своих матери и отца, которые с того дня, как Джо исчез, начали отвечать на каждый ее вопрос, касающийся его личности, одним и тем же «Джо мертв».

Иногда отец, работавший фармацевтом в центре, объяснял дочери, что смерть Джо стала результатом образования в его организме каких-то метастазов, но объяснения такого рода лишь вселяли в девочку уверенность в том, что родители просто пытались запудрить ей мозги. Теперь, сидя в одиночестве на подоконнике, девочка могла спокойно подумать об этом, не опасаясь вмешательства родителей, которые своими упреками не давали ей сосредоточиться на мыслях, которые все это время теснились в ее голове. Что на самом деле случилось с ее взрослым другом и наставником?

Ночь подарила девочке покой и чувство умиротворения. Она перестала чувствовать холодный ветерок, который трепал ее волосы и холодил спину, и даже перестала слышать какие-либо звуки — из всех пяти ее чувств только зрение позволяло ей хоть как-то ориентироваться в пространстве. Но при этом малышка не испытывала никакого дискомфорта или беспокойства, потому что время для нее остановилось и перед ее мысленным взором, словно на быстрой перемотке, пробегали воспоминания о прошлых событиях, которые девочка пережила с дядей Джо — можно даже сказать, что все они были посвящены только его нежному образу.

Девочка была поражена тем, насколько этот мужчина не вписывался в современный мир их обоих, и временами ей казалось, что сам факт существования Джо был любопытным отклонением от норм педагогики и воспитания. Она думала так, основываясь на его собственных словах — «Мать управляет Сердцем, Отец — Интеллектом, но если у Ребенка нет Отцовской поддержки, то его Сердце возобладает над Интеллектом, и он будет руководствоваться только Эмоциональными импульсами, без каких-либо Логических принципов». Малышка не поняла ни единого слова из того, что он под этим подразумевал, но знание одного факта из его биографии вполне могло послужить простым объяснением его поведения...

Дело в том, что, как знала девочка, ее друг Джордан Тёрлоу с младенчества рос без отца — мать воспитывала его в одиночку. Нет сомнений, что такое обстоятельство наложило отпечаток на дух этого человека. Как он часто говорил своей маленькой подруге, Джо никогда не знал, чего он хочет от жизни в целом и от людей в частности. Кроме того, однажды он признался ей, что до того, как они встретились, он жил один в своем собственном мире, и только когда девочка переехала со своей семьей из Нью-Йорка в Портленд, у Джо пробудился интерес к жизни.

Но могло ли это быть правдой, или Джо что-то скрывал от ребенка? Как могла маленькая девочка за несколько дней изменить жизнь человека, которого она никогда не видела до того, как ей исполнилось восемь лет? Какими усилиями ей удалось осчастливить этого потерянного мужчину? В ее поведении не было ничего необычного — она была самым обычным ребенком, в меру скромным и в меру задиристым. Она просто любила жизнь, наслаждалась ею и охотно делилась своей радостью с другими. Как правило, для всех остальных взрослых она даже не существовала, конечно, за исключением ее родителей, а также учителей, которые, согласно долгу профессии, были обязаны держать любого ребенка в поле своего зрения.

Так что же такого было в ней такого, что она вдруг покорила душу этого человека и, без всякого преувеличения, перевернула его жизнь с ног на голову, заставила его стать совершенно другим? Единственной реальной причиной этого был только тот факт, что они жили по соседству, а все остальное было всего лишь следствием, как и все, связанное с ее судьбой, — просто совпадением. Другого рационального объяснения не было и быть не могло. Удивительно, как мало нужно для того, чтобы душа перевернулась в человеке за такое короткое время...

Сидя на подоконнике, девочка не отрывая глаз смотрела на луну, не до конца осознавая, что ее так привлекает в этом ночном светиле. Слегка расправив свои стройные плечи, она запрокинула голову, отчего ее рот непроизвольно приоткрылся, и лунный свет упал на ее белоснежные зубы, которые немного выдавались вперед.

Казалось, еще немного, и из ее детских ротиков вылетит маленькая птичка, которая тут же сорвется с тонких губ и взлетит к самому небу. Но, конечно, ничего подобного не произошло, но мысли девочки приняли другое направление — обрывки воспоминаний замелькали перед ее внутренним взором, слившись в яркую и живую картину. Ей казалось, что она заново переживает то, чему была свидетелем недавно...

Итак, одним теплым сентябрьским днем она сидит в своей комнате и сосредотачивается на уроках. Миссис Халлахан, ее школьная учительница, потребовала, чтобы она выучила стих к завтрашнему дню, но девочка не могла с этим справиться, потому что в ее голове теснились мысли, не связанные с занятиями. Девочка переворачивала страницы учебника и читала строчку за строчкой, а затем заставляла себя повторять их по памяти, но, увы, слова стиха тут же забывались и стирались из памяти, как бы она ни старалась.

В разгар этого занятия она услышала звук открывающейся двери. Девочка оторвала взгляд от учебника и, не вставая со стула, повернула голову назад — на пороге комнаты стояла ее мать, одетая в домашнее платье из красного шелка, поверх которого был повязан белый фартук со свежим суповым пятном, указывающим на то, что она только что отошла от плиты.

— Дорогуша, иди обедать! — весело подмигнув, позвала её мама.

— Но... — девочка растерянно моргнула. — У меня домашнее задание по литературе...

Словно опасаясь, что мать ей не поверит, девочка взяла учебник в руки и подняла его над головой, надеясь, что так она убедится в правоте своих слов. Но мама только улыбнулась в ответ.

— Твои уроки могут подождать, а мой суп стынет! — сказала она в том же игривом настроении.

После этого женщина развернулась и пошла в столовую. Маленькая девочка положила учебник обратно на стол и, встав со стула, медленно последовала за ней. Пройдя по коридору, они спустились по лестнице на первый этаж и вошли в столовую — большую светлую комнату, в центре которой стоял длинный стол, во главе которого уже сидел глава семьи. Увидев свою любимую дочь, он приветливо помахал ей рукой.

— Наконец-то, милая! Я устал ждать! — громко объявил он, чтобы подчеркнуть свою радость.

Затем он кивнул своей жене, которая тем временем подошла к плите и, надев кухонные перчатки, взяла большую кастрюлю, из которой валил густой белый пар. Девочка замешкалась на пороге и вопросительно посмотрела на своего папу, который ободряюще подмигнул ей. Затем она подошла ближе к столу и села на стул, который стоял по левую руку от его руки — что должно было символизировать, что дочь является сердцем своего отца. Мать уже расставляла на столе глубокие фаянсовые тарелки, от которых исходил аппетитный запах бобовой пасты — любимого блюда девочки, которое матриарх семьи обычно готовила по праздникам.

В конце этих приготовлений женщина села по правую руку от своего мужа, и они оба обратили свои взоры на дочь. На ее хорошеньком личике заиграла счастливая улыбка — маленькая девочка, уже забыв об уроках, приготовилась приступить к трапезе. Слегка нахмурив густые брови, отец поднял руку, призывая всех присутствующих к вниманию. девочка и ее мать тут же застыли в выжидательных позах, и в столовой воцарилась тишина. Мужчина посмотрел на свою супругу, которая, не говоря ни слова, утвердительно кивнула. Затем глава семьи перевел взгляд на свою дочь, которая смотрела на него своими большими невинными глазами, ожидая его слов. Кашлянув в кулак, он собрался с мыслями.

— Итак, — окинув свою семью серьезным взглядом, торжественно начал он, — что следует делать перед едой?

Он сделал короткую — всего восемь секунд — паузу. Обе его женщины — одна моложе, другая постарше — молча ждали продолжения его речи.

— Правильно, — сказал он, подняв палец, — нам нужно благодарить и восхвалять Господа. За что? — снова сделав паузу, отец выжидающе посмотрел на дочь.

Девочка не отрывала глаз от лица своего папы. Ее плечи, скрытые светло-коричневым кардиганом, слегка подрагивали от возбуждения. Она прекрасно понимала, что за этим риторическим вопросом (на который было запрещено отвечать) сейчас последует долгое и скучное объяснение, которое она будет обязана выслушать со всем возможным вниманием, даже если до этого слышала эту речь сотни тысяч раз. Поэтому девочка смирилась с тем, что с Sopa de legumes ей придется подождать — в конце концов, это была традиция, против которой она не могла и не хотела идти.

— Дело в том, — начал её отец, — что если человек принимает дары Божьи без благодарности, то он уподобляется свинье, которая бесстыдно набрасывается на все без разбора и пожирает то, что считает вкусным. Но мы не свиньи! — при этом отец немного повысил голос, — мы люди, и нам не подобает быть животными. Мы должны понять, кто мы такие и зачем пришли в этот мир. Люди должны знать, что каждое их земное действие является проявлением их любви к Господу. Бог милостив — он посылает нам дары, то-есть пищу, чтобы наша душа могла расти в познании высшей воли.

Глава семейства перевел дыхание и сгоряча ударил себя могучим кулаком в свою широкую грудь.

— Это означает, что мы должны принимать пищу, данную нам Господом, с чувством благодарности, — наконец закончил он.

К концу речи отец откинулся на спинку стула и с интересом оглядел людей, сидящих за обеденным столом. Девочка сидела, опустив глаза — со стороны она казалась спокойной, но на самом деле гулкий и раскатистый голос ее папочки продолжал стоять у нее в ушах. Отец оторвал взгляд от дочери и направил его куда-то в угол столовой, где стоял большой сервант, все полки которого были уставлены богатым сервизом. Вскоре его лицо приняло умиротворенное выражение, и он снова устремил взгляд вперед.

— Что ж, давайте начнем, — он имел в виду не еду, как могло показаться, а короткую молитву, которая последовала за его длинной речью.

С этими словами отец опустил локти на стол, и его жена тоже последовала его примеру. Девочка подняла голову — оба родителя пристально смотрели на нее, в их глазах читался упрек. девочка прекрасно знала причину их недовольства — традиция чтения молитвы перед едой всегда строго соблюдалась в их семье, и любому, кто пытался нарушить это правило, приходилось несладко.

Девочка до сих пор помнила, как однажды давным-давно, когда ей было всего пять лет, за ужином она капризно сказала отцу, что якобы забыла слова благодати — так сильно ей хотелось есть в тот июньский день. Она совсем не ожидала, что от этих слов лицо папы нальется кровью и исказится в страшной гримасе. Пятилетняя девочка сделала вид, что его гнев прошел мимо ее внимания, и начала есть печеную картошку, но бедняжке так и не удалось поужинать.

В следующую секунду отец встал со своего места и, громко топая ногами, подошел к дочери и с силой выдвинул стул, на котором она сидела. За этим, конечно, последовали недовольные крики маленькой девочки, сопровождаемые слезами, на которые отец ответил только яростным «Ты будешь спать без ужина!», а затем приказал жене отвести их девочку в спальню, на что она согласилась без лишних слов — что дочь расценила как предательство.

И с тех пор каждый раз, когда перед едой отец говорил, что им нужно прочитать молитву, эта сцена прокручивалась у нее в голове — и она снова слышала собственный плач, видела перекошенное от гнева лицо отца и совершенно спокойное и безразличное лицо матери... Сбитая с толку, девочка дернулась всем своим маленьким телом.

— Простите меня, — тихо прошептала она.

Затем, собравшись с духом, она бросила быстрый взгляд в окно, за которым все еще светило сентябрьское солнце. Яркий свет ударил ей в глаза и на мгновение ослепил, а в следующую секунду девочка подняла руки из-под стола, упершись локтями в белую скатерть. В то же время рукава ее кардигана слегка опустились, открывая взору окружающих бледную кожу ее нежных предплечий. Если бы солнце в тот момент не светило так ярко, то это, вероятно, прошло бы мимо внимания родителей, но они не могли не заметить, как солнечные блики падали на ее нежные руки.

Отец тут же отвел взгляд, чтобы не смущать дочь, и уставился в свою тарелку. Мать, напротив, не выдержала и украдкой взглянула на маленькую девочку, которая тем временем сложила хрупкие ручки перед своим чистым личиком, словно пытаясь скрыть охвативший ее стыд. На самом деле она просто начала читать молитву, чем успокоила своего папочку, который из уважения к традициям не решался нарушить молчание, но до этого момента в его глазах было отчетливо видно легкое раздражение, вызванное ее медлительностью и неторопливостью.

девочка закрыла веки, и вид ярко освещенной столовой мгновенно сменился полной темнотой. Ей показалось, что на несколько мгновений она перенеслась в бескрайнюю пустоту, но тихий шепот родителей, которые уже начали произносить слова благодати, вернул ее к реальности. Затем девочка глубоко вздохнула, сосредоточилась на приятном тепле своих ладоней и, стараясь не повышать голос, начала тихо читать молитву — так, как она ее запомнила.

— Приди, Господи Иисусе... — прошептала она свои первые слова, произнося их немного медленнее, чем нужно, чтобы случайно не совершить ошибку.

Однако, читая молитву, у нее в мыслях было нечто совершенно другое — девочка представила, что видит перед собой дядю Джо, печально смотрящего на нее из темноты. Его сомкнутые губы, казалось, задавали ей какой-то вопрос, и она догадалась, о чем он хотел спросить ее — она чувствовала, что он чувствует сейчас, какая отчаянная боль терзает его.

«Как твоя жизнь?», обратилась она к нему. «Я знаю, что ты страдаешь, и я тоже не счастлива здесь без тебя. Я понимаю, что отныне мы никогда не будем вместе. Но все же скажи мне, где ты сейчас?». Увы, ответа не последовало — ее взрослый друг только глубоко дышал сквозь стиснутые от страдания зубы, и крепко прижимал к груди засохший от времени букет георгин, которые девочка так любила заочно, но никогда не держала их в руках.

— ...будь нашим гостем... — тем временем девочка не забывала читать молитву, сидя за обеденным столом со своими родителями.

«Молчанием делу не помочь», — продолжила она диалог со своим другом. «Пожалуйста, пойми, как мне тяжело, когда я не понимаю, что на самом деле с тобой происходит... Ты не мертв, я знаю это очень хорошо — ты был изолирован из-за меня, потому что я нарушила правила этого мира... Но я хочу точно знать, где тебя прячут от меня». Джо по-прежнему молчал, но девочка увидела, как печально опустились уголки его рта и по небритой щеке скатилась слеза.

-..и да будут дары Твои... — маленькая девочка продолжала читать молитву, чувствуя сухость губ. Кроме того, она почувствовала на своем лице чей-то взгляд, который внимательно рассматривал ее, но она не придала этому никакого значения, потому что грация требовала полной концентрации.

«Это нехороший ход с твоей стороны», — с некоторым упреком обратилась она к Джо. «Ты исчез так внезапно, что я даже не успела смириться с мыслью, что теперь мне придется жить без твоих рассказов, советов и понимания. Жаль, что я так и не узнала, что именно стало причиной твоего исчезновения. Я думаю, что во всем виноваты глупые взрослые — это они сделали из тебя злодея, даже толком не понимая, кто ты есть на самом деле... Или, может быть, они поняли, насколько ничтожны их знания по сравнению с твоими, и решили избавиться от тебя». После этих слов девочка увидела, как Джо слабо улыбнулся и слегка кивнул ей в ответ — видимо, он был удовлетворен тем, о чем она говорила, но по-прежнему с его губ не сорвалось ни слова.

— ...да будут благословенны мы. Аминь, — читая последние слова благодати, девочка не спешила открывать глаза — ей хотелось еще немного поговорить с Джо, пускай даже только в своем воображении.

«Ах, дядя Джо, — в отчаянии взмолилась она, — «скажи мне, ради Бога, почему жизнь заставила меня пройти по Спирали Судьбы? Что я тебе сделала, почему ты оставил меня совсем одну, не сказав ни единого слова на прощание? Почему теперь ты заставляешь меня мучиться в неведении о твоем настоящем местонахождении? Если бы ты только сказал мне, где ты, я бы сразу успокоила свое сердце и примирилась с твоей потерей».

Джо продолжал стоять на своем месте, и ветер трепал его растрепанные волосы. Девочка заметила, как в ответ на её слова на его лице появилось виноватое выражение, которое могло означать, что он переживает внутреннюю борьбу — уступать мольбам юной подруги или нет. «Скажи мне, где ты сейчас, пожалуйста!», — жалобно попросила она. И вдруг Джо размахнулся и со всей силы швырнул в её сторону букет георгин, который до этого держал. Девочка протянула руки вперед, чтобы поймать цветы, но в следующую секунду почувствовала руку на своем плече...

Это не было ментальным ощущением — кто-то действительно взял её за плечо. Девочка с некоторым трудом открыла глаза — она все еще сидела за обеденным столом, на котором стояли тарелки с разнообразной едой, чайник и несколько чашек. Она медленно повернула голову в ту сторону, откуда пришло ощущение прикосновения, и увидела, что ее мать стоит прямо перед ее стулом. Маленькая девочка сразу заметила, что ее лицо было бледным, а в глазах стояли слезы.

— Мамочка, почему ты грустишь? — спросила девочка, продолжая держать руки в форме лодочки.

Вместо ответа женщина опустила глаза в пол и тихо всхлипнула. Некоторое время девочка внимательно наблюдала за ней, но все еще не могла заставить себя даже разжать руки. Тем временем мать подняла голову и посмотрела на свою дочь — в ее глазах все еще стояли слезы, а дыхание было тяжелым и прерывистым.

Некоторое время она не двигалась, но затем, сделав несколько неуверенных шагов к маленькой девочке, тут же опустилась прямо на нежные колени своей дочери. Как только голова матери обрела опору, она тут же разрыдалась, и дочь почувствовала, как ее тело сотрясается в такт рыданиям. Девочка не могла понять, что происходит с ее матерью и что заставляет ее так сильно плакать

Все еще держа руки в молитвенном положении, она повернула голову к отцу. Он сел на стул во главе стола и пристально посмотрел на нее, склонив голову на правое плечо. Одна его рука покоилась на спинке стула, а в другой он сжимал ложку, хотя на тарелке перед ним ничего не было, если не считать крошечной лужицы только что съеденного соуса из бобовых. Заметив, что дочь смотрит на него, уголки его рта немного приподнялись, но вместо того, чтобы улыбнуться, он просто печально покачал головой.

— Дорогая... — неуверенно произнес он, сглатывая слюну. — Я даже не знаю, как тебе это сказать...

Прервавшись на полуслове, отец оторвал взгляд от ребенка и уставился в стол, явно пытаясь собраться с мыслями. В столовой воцарилась напряженная тишина, и только всхлипывания матери время от времени нарушали ее. Прищурившись, девочка продолжала смотреть на папу, пытаясь понять, что у него на уме, но глава семейства молчал, словно боялся сказать что-то, что могло бы оскорбить ее детское сердце. Она перевела взгляд на тарелку с супом, стоявшую перед ней, — оттуда больше не поднимался ароматный пар. В следующую секунду с противоположного конца стола до ее ушей донеслось вкрадчивое покашливание отца. Повернувшись к нему, девочка увидела, как он провел рукой по лбу и откинул назад седые волосы.

— Я понимаю, — начал он, слегка покачнувшись вперед, отчего стул под ним заскрипел, — что мы воспитывали тебя в религиозной атмосфере, и поэтому неудивительно, что ты серьезно относишься к тому, чему мы с мамой тебя учили, и проблемы веры и преданности Богу занимают значительное место в твоей жизни, — при этих словах отец кашлянул и потянулся за чайником, который стоял на столе.

Девочка испытывала какую-то странную смесь стыда и жалости к своему папе. Она нашла в себе силы развести ладони и положить руки на стол перед собой, с чувством удовлетворения заметив, что ее мать наконец перестала рыдать и убрала голову с колен. В это время отец уже налил себе чаю и, поднеся чашку к губам, посмотрел на дочь.

— Но это не значит, — сказал он, делая глоток, — что вопрос религии — единственная проблема в нашей жизни. Есть много других вещей, которые...

— Папочка, в чем проблема? — сморщив свой нежный носик, перебила его девочка.

Вероятно, она не рассчитала свои силы, потому что после ее слов отец поперхнулся чаем и чуть не выронил чашку из рук. Несколько секунд он громко кашлял, пытаясь взять себя в руки. Девочка увидела, как морщинистое лицо отца налилось кровью, а на лбу выступил пот. Наконец глава семьи справился с приступом кашля и, вытирая капли чая, попавшие на его одежду, повернулся к девочке.

— Буду краток, — заговорил он после некоторого молчания. — Мы с твоей мамой воздали хвалу Господу и приступили к трапезе, а ты, дорогая, продолжала сидеть в молитвенном экстазе и ни на что не реагировала, даже на мои слова, поэтому мы с твоей мамой испугались, что у тебя произошло кровоизлияние в мозг, — папа сказал это очень серьезным и озабоченным тоном.

Девочку смутила речь отца — она все еще не могла понять, что произошло в столовой, пока она молилась, и только холодный суп в ее тарелке молчаливо свидетельствовал о том, что она давно не приступала к еде. Собравшись с духом, дочь подняла умоляющий взгляд на отца, словно спрашивая, не лжёт ли он, но он только грустно улыбнулся ей и покачал головой. Девочка посмотрела на свою мать, которая, прижав руки к лицу, неуверенной походкой направилась к выходу из столовой.

Она хотела встать из-за стола, чтобы догнать мать и успокоить ее, как вдруг глава семьи, шумно отодвинув свой стул, встал со своего места и подошел к ней. Он положил свою тяжелую и горячую руку на ее худые плечи, и его лицо оказалось совсем рядом с ее лицом. девочка слегка вздрогнула, но не отодвинулась — это было бы признаком неуважения. Рот отца слегка скривился в улыбке, а его маленькие старческие глазки слегка сузились.

— Милая, — при этих словах она почувствовала неприятный запах у него изо рта, — не волнуйся, я сам позабочусь о мамочке. Ты лучше поешь, а то одни кожа да кости.

Папа игриво ущипнул свою милую дочку за пухлую щёчку, отчего та слегка дёрнулась на своем сиденье. Затем он выпрямил спину и лукаво подмигнул ей, как бы давая понять, что в случившемся нет ничего ужасного. Затем он направился к двери, но прежде чем покинуть столовую, повернулся на каблуках и сказал:

— Если суп слишком холодный, можешь разогреть его на плите, не маленькая уже. Пока-пока!

Дверь за ним захлопнулась, и девочка перевела дыхание — наконец-то в комнате воцарилась тишина. Больше не оглядываясь по сторонам, она взяла ложку в правую руку и зачерпнула немного бобового сока с тарелки. Поднеся ее к губам, девочка чуть не уронила ложку на стол, но все же сумела унять дрожь в руке и не пролить суп на скатерть. Попробовав еду, она с неудовольствием заметила, что холодный суп нельзя назвать вкусным.

Она отложила столовые приборы и, встав из-за стола, взяла тарелку и направилась в противоположный конец столовой, где стояла белая мраморная столешница. девочка перелила содержимое тарелки в маленькую алюминиевую кастрюльку, стоявшую на плите, и, поставив рядом пустую тарелку, взяла красную бензиновую зажигалку и щелкнула ею. Под кастрюлей вспыхнул густой синий огонь, и девочка положила зажигалку на мраморную стойку рядом со своей тарелкой.

Она немного постояла, глядя на голубое огненное кольцо, потом повернулась и подошла к окну. Отодвинув белую нейлоновую занавеску, она выглянула на улицу, но там не было ничего интересного. Постояв так пару минут, она снова вернулась к плите, заметив, что от супа поднимается пар. Девочка надела кухонные варежки и, осторожно взявшись за ручку кастрюли, налила булькающий суп в тарелку. Отнеся его к столу, она села на стул, придвинула к себе тарелку и начала есть. «Вот это совсем другое дело», — подумала она, с удовольствием глотая соку из бобовых.

Воспоминание о мамином супе невольно пробудило у девочки аппетит — она отчетливо ощутила этот приятный вкус на языке, как будто действительно ела этот суп, а не просто вспоминала о нем. Продолжая сидеть на подоконнике, она подумала, что неплохо было бы сейчас сбегать на кухню и достать что-нибудь из холодильника — ей вдруг захотелось есть.

Она вспомнила, что в нем были банка тунца в масле, кусочек козьего сыра, упаковка соленых крекеров, пакет молока и пластиковый контейнер с куриными яйцами. Девочка знала, что ее мать не любила баловать свою семью сладостями, хотя в летние дни давала ей возможность полакомиться мятными пирожными, которые та неохотно покупала для нее в качестве одолжения. Все, что слаще их, было запрещено.

По иронии судьбы, девочка вспомнила, что раньше ее мама радовала всю семью прекраснейшими эклерами, сладкими пирожными и песочным печеньем, которые она так любила, но все это в прошлом — последний раз мама пекла ровно два года назад, с тех пор она не готовила никаких десертов, только мясо, рыбу, супы и салаты.

Казалось, мать намеренно перестала готовить сладости, чтобы не вызывать у дочери ассоциаций с дядей Джо — по крайней мере, так подумала девочка. Каково было истинное положение дел, было известно только высшим силам, которым было наплевать на всю ее семью и малыша в частности. девочка считала эту ситуацию несправедливой, но что она могла поделать?

Подумав о еде, девочка сглотнула слюну и отвела взгляд от ночного неба. Однако, как только она посмотрела на дверь своей спальни, ее сразу же начали мучить два противоречивых чувства: с одной стороны, ей хотелось есть, и в то же время она не хотела будить маму. В конце концов, она все же отказалась от идеи набить свой ненасытный живот и осталась сидеть на подоконнике, прижавшись к стене.

Луна спокойно светила в ночном небе, и ее свет подчеркивал контуры деревьев, растущих за забором. Девочка невольно вздрогнула, когда какая-то ночная птица внезапно сорвалась с ветки и с пронзительным криком пролетела совсем рядом с ней. Увидев ее взгляд, она посмотрела на свои руки — ее незагорелая кожа казалась совершенно белой в лунном свете, из-за чего они сливались с ее сорочкой, делая ее похожей на древнюю статую какой-нибудь греческой богини. Подняв глаза, она замерла, глядя в ночное небо, и ее длинные черные волосы свободно рассыпались по плечам. Она снова погрузилась в свои мысли, не замечая, как ветер, дующий со стороны леса, играет с ее волосами.

Сосредоточившись в своих мыслях на Джо, девочка невольно вспомнила, как ее мать изменила свое отношение к этому мужчине. Когда их семья впервые переехала в район Паркроуз, она с радостью завязала знакомство с соседом и сама, по собственной инициативе, потащила к нему в гости свою дочь. девочка, конечно, видела этого мужчину на улице до того вечера, и они даже встретились тогда глазами, но на самом деле, это не было предначертано судьбой и это даже нельзя было назвать любовью с первого взгляда — просто она, будучи восьмилетним ребенком, освоилась на новом месте и с любопытством изучала то, что ее окружало, в том числе людей.

Больше всего девочку расстроило то, как лицемерно вела себя ее мамочка — сначала она весело болтала со своим соседом, ходила к нему в гости и гуляла с ним по деревне и в лесу, но стоило ей однажды обнаружить какое-то пятно на нижнем белье маленькой девочки (мама ничего не объясняла дочери по этому поводу.), как Джо пропал уже на следующий день, а ее мамочка с папочкой стали отзываться о нем в таких выражениях, что малышке стало совершенно ясно: ее родители специально выставляли Джо в самых темных тонах, чтобы он не выглядел таким мрачным. что она забывает думать о нем. Конечно, такая неосмотрительная тактика только усугубила тот факт, что девочка начала думать об этом мужчине чуть ли не каждый час — во всяком случае, не проходило и дня, когда она не думала о его собаке, его книгах, цитировала его великие жемчужины и так далее.

Если поначалу это была просто детская реакция на внезапную разлуку с интересным собеседником, то со временем в глазах девочки образ Джо стал чем-то идеальным, чистым и святым — практически все, связанное с этим человеком, приобрело для нее почти религиозный смысл. Кроме того, вместе с личностью Джо девочка позаимствовал его взгляд на вещи, вкус к литературе и, самое главное, интерес к интеллектуальным беседам. Кто знает, может быть, все это было заложено в девочке от рождения, и именно жительница Портленда просто помогла ей раскрыть свою личность? В любом случае, этот переезд из мегаполиса в пригород навсегда изменил девочку — она стала гораздо более образованной и утонченной по натуре, чем раньше, и больше не выглядела маленькой дерзкой и негодяйкой — скорее милым, добрым и застенчивым ребенком.

Как бы то ни было, лицемерие родителей возмущало ее до глубины души, а их постоянная ложь постоянно выводила девочку из себя, хотя на самом деле она сама была инициатором этого, потому что всегда спрашивала их о Джо, которого я постоянно рисовал в ее воображении...

Всплыло яркое воспоминание о том, как однажды дядя Джо обмолвился, что двадцать четвертое августа для него связано с днем смерти его матери, и поэтому он хотел бы отдать дань уважения покойной и посетить ее могилу. Маленькая девочка прекрасно помнила момент, когда ее собственная мама с радостью откликнулась на просьбу соседки, и утром того дня разбудила дочь как можно раньше, чтобы они могли сделать все необходимые приготовления — сначала быстро позавтракали, а потом начали одеваться.

— Послушай, Делия, — весело сказала мама, примеряя дочери новый сарафан перед зеркалом. — В этом году, на твой день рождения, мы с папой приготовим тебе необычный подарок. Я уверен, он тебе понравится.

— Какой подарок, мамочка? — спросила девочка, которой уже не терпелось поскорее покинуть дом.

— Та, о которой ты даже не знаешь, — загадочно улыбнулась мама и тут же сменила тему. — Посмотри на себя в зеркало, дорогуша! Você é incrivelmente incrível! — воскликнула она по-португальски.

Делия послушно уставилась на свое отражение. Действительно, сарафан был ей к лицу — легкий, кофейно-розового цвета, с короткими рукавами и вышивкой в виде розы на груди. Белая ажурная лента, опоясывающая талию, придавала всей фигурке малышки трогательную хрупкость. Делия не могла оторвать глаз от зеркала, и на ее щеках вспыхнул легкий румянец. Мама, стоявшая у нее за спиной, мило улыбнулась.

— Вот, возьми, — она вдруг сунула девочке в руки букетик незабудок.

— Почему? Я не... — оторвав взгляд от своего отражения, непонимающим тоном спросила Делия.

— Не спорь со мной, — женщина приподняла бровь. — Мы идём на кладбище, неужто забыла?

При слове «кладбище» девочка на мгновение упала духом и слегка побледнела, но уже через секунду к ней вернулось хорошее настроение — она вспомнила, что они пойдут не одни, а в сопровождении дяди Джо.

— Что мне с ними делать, мамочка? — спросила она, глядя на букет цветов.

— Тебе нужно будет положить их на могилу покойной мамы Джо... — начала объяснять мама.

— Какой в этом смысл? — несколько резко перебила ее дочь.

Женщина на мгновение опешила — казалось, она никогда не привыкнет к тому, что ее дочь, как и все дети, задает взрослым каверзные вопросы. Однако она тут же взяла себя в руки и добродушно улыбнулась малышке.

— Когда ты возложишь цветы, — начала она, — то в следующем мире души твоих бабушки и дедушки будут с душой матери Джо всю вечность, чтобы защищать ее и заботиться о ее благополучии.

Закончив речь, мать, не дожидаясь ответа, положила руку на плечо дочери и повела ее к выходу. Делия послушно пошла впереди, стараясь не выронить незабудки из рук. Ее мать последовала за ней, на ходу поправляя свою и без того идеально сидящую шляпку. Так они дошли до входной двери дома, поднялись на крыльцо и оказались на улице. Делия оглянулась, но мама молча подтолкнула ее вперед. Они вышли из ворот и пошли вдоль забора, окружавшего их участок. Дойдя до соседской калитки, мама остановилась и нажала на звонок.

В этот самый момент до ушей Делии донесся лай Буффало, пса дяди Джо. Малышка слышала, как он прыгает по двору и бросается на забор, словно пытаясь перелезть через него. Она хорошо знала, что собака ее не тронет, но у нее все еще был некоторый страх перед Буйволами, поэтому Делия невольно встала позади матери и, закрыв лицо кучей, втянула свою маленькую головку в плечи. Мать, почувствовав страх дочери, успокаивающе погладила ее по густым черным волосам.

После нескольких минут ожидания калитка открылась, и на улицу суетливым шагом выбежал высокий и стройный молодой человек в строгом черном костюме, белой рубашке и жаккардовом галстуке. На его лице было слегка испуганное и даже виноватое выражение — никто не мог понять почему.

— Дядя Джо! — не скрывая своей радости, закричала Делия и выскочила из-за спины матери.

Мужчина взглянул на девочку, словно не веря своим ушам, затем перевел взгляд на ее мать, затем быстро схватился за ручку калитки — Буффало уже готовился выпрыгнуть вслед за своим хозяином. Тяжелая деревянная дверь захлопнулась перед носом собаки, и дядя Джо, достав ключи из кармана куртки, начал запирать калитку. Делия молча наблюдала за ловкими движениями несколько нервных рук мужчины. Когда он наконец справился с замком, девочке вдруг нестерпимо захотелось, чтобы он заключил ее в объятия, и с мыслью об этом она подошла к нему и протянула руки, но Джо внезапно отстранился от девочки.

— Простите, мадам, — обратился он к ее матери, — что заставил вас ждать меня!

Делия, застывшая на одном месте с букетом незабудок в руках, не знала, как ей быть. Она была несколько обижена тем фактом, что дядя Джо по отношению к ней притворялся неприкасаемым, как будто она была не человеком, а каким-то надоедливым насекомым. Ей не приходило в голову, что эта отстраненность была вызвана общественными нормами, согласно которым мужчина не должен проявлять интереса к маленьким девочкам — по крайней мере, в плане физических контактов, что же касается простого, устного общения, то на этот вопрос не было ни одного однозначного ответа.

Тем временем дядя Джо положил ключи от калитки в карман и, повернувшись к матери и дочери, дружелюбно кивнул им, как будто только что вспомнил об их существовании. Делия не ответила на его приветствие, но ее мать рассмеялась и протянула соседу руку. Малышка была немного тронута тем, как дядя Джо сердечно поприветствовал ее маму, но она так и не поняла, была ли это просто вежливость или что-то еще. В любом случае, у нее не было причин обижаться, потому что она сама была виновата в том, что сломя голову бросилась ему навстречу.

На секунду она подумала о своем отце, который, если бы случайно оказался свидетелем этого зрелища, наверняка набросился бы на дядю Джо с кулаками. По ее спине пробежал холодок, но Делия тут же устыдилась своих мыслей, посчитав их дурным предзнаменованием. Кроме того, она, будучи верным потомком своей семьи, никогда не позволяла себе — по крайней мере, пыталась — плохо думать о своем отце. Делия верила, что папа никогда не стал бы ссориться по пустякам, особенно со своим соседом.

Пожав друг другу руки, взрослые направились по дороге к месту захоронения. Делия, слегка обиженная тем фактом, что никто не обращал на нее никакого внимания, покрепче сжала в руке букетик незабудок и последовала за ними. дядя Джо шел медленно, грациозно переставляя ноги и почти не глядя по сторонам, вот почему весь его вид, казалось, говорил окружающим, что он в печали и что веселье от мирской суеты на него не распространяется.

Мать Делии, напротив, двигалась быстро и энергично, ярко жестикулируя и слегка покачивая округлыми бедрами, скрытыми под черной тканью шелкового платья. Казалось, она не испытывала никаких угрызений совести за свое легкомысленное поведение, неуместное в такой торжественный час. Казалось, тот факт, что они направлялись в последний приют для умерших, был для нее просто поводом для разговора по душам.

Предметом разговора взрослых была, как нетрудно было догадаться, личность самого дяди Джо — всю дорогу мама постоянно обращалась к нему с какими-то бездумными вопросами, на которые мужчина отвечал с большой готовностью. Звук его голоса вызвал у Делии неожиданное теплое чувство к нему. В нем было что-то такое, чего не было ни у одного другого мужчины, которого она знала, — ни у ее старого отца, которого она знала с детства, ни у кого-либо из его знакомых. Может быть, дело было в трогательно притворном бессилии дяди Джо, а может быть, в его мальчишеской застенчивости — по его внешнему виду можно было сделать вывод, что он, казалось, стеснялся раскрывать свое истинное лицо перед окружающими.

Дядя Джо разговаривал с ее мамой на темы, которые были скучны для маленькой Делии, но тем не менее она слушала его с интересом, хотя и не понимала их смысла.

— Почему вы выбрали такую непрестижную профессию? — почти игриво спросила его женщина

— После смерти матери, — с некоторой грустью ответил мужчина, — мне нужно было погасить её долги. Мне пришлось продать почти все её вещи, и это был единственный доход в те злые дни.

Он вздохнул. При взгляде на его лицо стало ясно, что для него это были действительно самые тяжелые времена.

— Вы мне не ответили, — нетерпеливо сказала мать девочки, быстро идя рядом с ним.

— Извините, — тихо ответил он, заикаясь. — Мне действительно не хочется говорить на эту тему.

— Мне вы можете открыть всю свою душу такой, какая она есть, — с улыбкой ответила его собеседница.

— Ну ладно, — лицо дяди Джо, казалось, просветлело. — Дело в том, что я профессиональный прокрастинатор — другими словами, очень ленивый человек.

Делия не смогла удержаться от смешка, следуя за своими взрослыми спутниками. Возможно, это были плохие манеры, но она просто не могла удержаться от смеха — слово «ленивый» было слишком сильным, чтобы соответствовать личности дяди Джо, его знаниям и манерам. Услышав ее смешок, взрослые остановились и оглянулись. Мать внимательно посмотрела на дочь, в ее глазах было недоумение, смешанное с пока не очевидным, но все же гневом. Ее дочь почувствовала себя неловко и виновато улыбнулась.

— Дорогуша! — строго сказала мама. — Нельзя смеяться над недостатками других людей — они есть у всех. И, конечно же, у тебя их не меньше, чем у кого-либо другого.

Делия виновато опустила глаза. дядя Джо понял, что нужно что-то предпринять, чтобы ослабить неловкость. Он дружески подмигнул девочке и повернулся к ее матери.

— Все в порядке, мадам, — сказал он примирительным тоном, — не упрекайте ребенка в том, что разговоры взрослых кажутся ему забавными. Вы сами, наверное, в юности вели себя точно так же. С возрастом это пройдет.

Эта речь дяди Джо произвела свое действие на мать Делии, которая, поколебавшись несколько мгновений, решительно кивнула головой.

— Что ж, мистер Тёрлоу, — сказала она, — пусть будет по-вашему.

Девочка видела, как на самом деле трудно было ее матери пойти на этот шаг, но она не стала испытывать к ней сострадания — гораздо больше ее тронула готовность дяди Джо что-то сделать для нее, маленькой и доверчивой дочери фармацевта. На ее лице, помимо ответной благодарности, появилась нежная улыбка, и она посмотрела на мужчину своими большими невинными глазами. дядя Джо, казалось, ничего не заметил — он просто повернулся и продолжил свой путь к месту захоронения.

— Всю свою сознательную жизнь я пытался оттянуть момент, — продолжил он диалог, — когда мне придется начать зарабатывать себе на жизнь. Когда я был моложе, я сокрушался, что общество не в состоянии раздавать блага всем и каждому, — при этих словах он вздохнул. — Но, как вы понимаете, рог изобилия всего лишь утопический символ, и поэтому с тяжелым сердцем мне пришлось согласиться с устоями нашего несовершенного мира.

— Любопытно, — задумчиво произнесла мать Делии, — так вы довольны своей профессией? Я знаю, что она не приносит много денег.

— Дело не в деньгах, — сказал дядя Джо. — я пошел по пути культуролога исключительно затем, чтобы не проводить много времени на работе.

— Хотите сказать, что даже эта работа выматывает все ваши силы? — нахмурился его собеседник.

— Я считаю, что человек не должен жить исключительно одним трудом. Мне претила мысль стать кем-то вроде продавца или официанта — потому что другие будут относиться ко мне не как к личности, но всего лишь как к винтику в социальной структуре. Такая работа лишает меня возможности самовыражения, а моя природа этого не приемлет.

— Я бы не сказала, что меня устраивает ваш взгляд на жизнь, — сказала женщина со скрытым презрением. — Интересно, как к этому относилась ваша покойная мать?

— Она тоже была недовольна этим, — склонил голову дядя Джо. — Она постоянно сокрушалась, видя, как я трачу ее деньги без всякой цели. Я понимал, как ей было тяжело, потому что ей приходилось одной зарабатывать на жизнь и мое воспитание...

— Скажите, вы не считали себя хорошим сыном? — неожиданно перебила его мать Делии.

— Мне трудно дать ответ на вопрос такого рода, — мужчина пожал плечами. — Я никогда не утверждал, что я выдающийся человек. Родители склонны идеализировать своих детей, но ребёнок в первую очередь хочет быть самим собой, и я не был исключением.

— Ох уж эти дети... — задумчиво произнес его собеседник.

После этих слов мать Делии на мгновение бросила на свою дочь взгляд, полный сожаления и скрытой тоски.

Тем временем троица уже приблизилась к месту захоронения. Под сводами высоких деревьев, росших у потемневшей от времени железной ограды, было прохладно. Солнечный свет играл на листьях старых дубов и кленов. Время от времени до ушей малышки доносились птичьи трели, сопровождаемые тихим шелестом листьев. Взрослые прошли через ворота и направились по дорожке, которая проходила между ровными рядами могил и выводила на небольшую площадку, где крыша небольшого склепа, окруженная цветущими кустами сирени, ярко сияла под лучами солнца. С левой стороны от него возвышался высокий обелиск из черного гранита, стоявший на низком белом постаменте, что придавало всему его облику довольно контрастный вид. В лучах утреннего солнца его блестящая поверхность сияла невероятным блеском.

Делия, следуя за своими спутниками, с интересом оглядывалась по сторонам. Сначала она была поражена суровой красотой надгробий, но вскоре любопытство уступило место другому чувству, близкому к меланхолии. Несомненно, вид надгробий вызвал в душе девочки странное чувство ложной утраты — ей казалось, что как только она пересекла невидимую границу, отделявшую остальной мир от могильников, ей сразу стало жаль всех и вся, кто похоронен под тяжелыми гранитными плитами.

Возможно, это могло быть просто детское преклонение перед последним прибежищем мертвых, но, так или иначе, дети чувствуют окружающий мир острее взрослых, поэтому объяснить простыми словами странные чувства, охватившие Делию в тот момент, было невозможно — хотя бы потому, что она сама не могла выразить.

Тем временем процессия из двух взрослых и одного ребенка приблизилась к вожделенной могиле, каменная плита которой была скрыта под зарослями сорняков — очевидно, никому не было дела до матери какого-то заброшенного культуролога. Посреди них простое надгробие из натурального камня с вырезанной на нем надписью «Джеанн Тёрлоу (21 июля 1946 — 24 августа 1984)» на фоне соседних, аккуратно прибранных могил производило такое гнетущее впечатление, что казалось, будто здесь похоронена не бедная, скромная женщина. женщина, но мерзкая преступница, которая была отвратительна даже после смерти.

— Боже мой! — воскликнула мать Делии, разводя руками.

— В чём дело? — очнувшись от оцепенения, спросил дядя Джо.

— Вы вообще не следили за её могилой! — укоризненно ответила женщина. — Когда вы были здесь в последний раз?

Последние слова она произнесла, уже обращаясь к мужчине. Делия увидела, как лицо ее матери светится такой энергией, такой решимостью, что стало ясно — эта женщина готова на все, чего бы это ни стоило. Девочка перевела взгляд на дядю Джо, который молча стоял, глядя перед собой. Его плечи были расслаблены и опущены, как будто он мгновенно устал от происходящего.

После минутной паузы мать Делии внезапно бросилась к могиле Джеанн Тёрлоу и, схватив зеленый сорняк, с силой вырвала его. Раздался хруст, и комья земли полетели во все стороны. Малышка вовремя отскочила в сторону, и ее сарафанчик остался чистым. Ее мать продолжала энергично выкорчевывать сорняки, в то время как дядя Джо продолжал стоять в расслабленной позе и с недоумением наблюдал. Делия искоса посмотрела на него. Она была несколько смущена тем, что мужчина даже не попытался помочь женщине — своему соседу и ее матери в одном лице!

— Дядя Джо, — вдруг сказала она, встав на цыпочки, чтобы заглянуть ему в лицо, — помоги моей маме, пожалуйста! Ты сильный, я же знаю...

Ее последние слова заставили дядю Джо улыбнуться — видимо, взрослому мужчине было забавно слышать, как маленькая девочка пытается взывать к его силе. Слегка склонив голову набок (отчего его волосы немного растрепались), он посмотрел на девочку сверху вниз, и его улыбка казалась слегка самодовольной.

— Правильно говоришь, дорогуша, — раздался мамин голос.

Джо и Делия повернулись к ней одновременно — она стояла у могилы, ее раскрасневшееся от работы лицо выражало легкое неудовольствие. Девочка заметила, что на черном шелковом платье ее матери теперь были уродливые пятна от влажной земли.

— Мамочка, ты вся испачкалась! — воскликнула Делия с некоторым испугом.

Мать ничего не ответила дочери, только оглядела себя с ног до головы, словно удивляясь тому, как та умудрилась перепачкаться. Так уж получилось, что она была настолько увлечена своей работой, что совсем не обращала внимания на свою внешность. Девочка перевела взгляд на дядю Джо, который уже закатывал рукава, собираясь принять участие в уборке могилы.

— Как вам не стыдно, мистер Тёрлоу! — сказала женщина, выпрямляя спину. — Вы заставляете меня убирать могилу вашей матери в одиночку, пока сами...

Она вдруг прикусила язык, осознав, видимо, что разговаривать в таком тоне в присутствии маленькой дочери очень рискованно — что, если ребёнок нахватается грубых слов и будет использовать их в разговоре со всеми, кого встретит? Тем временем дядя Джо твердым и размеренным шагом приблизился к могиле, на ходу расстегивая пиджак. В то же время он выглядел так, словно его насильно заставили взяться за это дело. Он наклонился и начал выдергивать сорняки голыми руками, затем его напарник последовал его примеру.

Делия с едва скрываемым удовольствием наблюдала, как слаженно и энергично работают взрослые. Мужская помощь была действительно очень обильной — через несколько минут взорам всех присутствующих открылся вид на аккуратную гранитную плиту, инкрустированную виноградной лозой. Оказывается, за пять лет ветер и дожди почти не коснулись поверхности камня, разве что грязь слегка испачкала изысканные узоры. Как только совместными усилиями Джо и матери Делии все сорняки были вырваны, девочка подошла к могиле и, преклонив колени, стала с интересом разглядывать рисунок, выполненный в граните.

Откинув со лба прядь волос, Делия протянула вперед левую руку и нежно провела кончиком указательного пальца по полированному камню, все еще сжимая букетик незабудок, который продолжала держать в другой руке. Она услышала тихий вздох дяди Джо и слегка повернула голову, чтобы посмотреть на него. Он стоял, скрестив руки на груди, и молча смотрел на могилу. Его печальные глаза и опущенные руки почему-то тронули сердце малышки, и ей захотелось сказать ему что-нибудь ободряющее. Но как только она начала подыскивать слова, ей вдруг пришла в голову мысль, что не стоит много говорить у могилы покойного. Поэтому Делия ограничилась невинным пожатием плеч и милой улыбкой.

Торжественная троица продолжала молча смотреть на могилу Джеанн Тёрлоу, время от времени обмениваясь взглядами. Затем мать Делии вздохнула и, подняв правую руку к лицу, начала массировать переносицу, и ее глаза, как показалось девочке, увлажнились слезами. Дядя Джо застенчиво улыбнулся. Прошло некоторое время, прежде чем тишину нарушил голос матери:

— Делия, как ты думаешь, мама Джордана была бы рада познакомиться с тобой, если бы была жива? — в порыве сентиментальности женщина задала риторический вопрос.

В следующую секунду она дала волю слезам, и ее рыдания эхом разнеслись по кладбищу. Застигнутая врасплох, ее дочь задрожала всем телом, чувствуя, что тоже вот-вот заплачет. Твердо упершись ногами в землю, она прижала букет к груди и замерла. В ее голову медленно начали приходить печальные мысли о том, как трудно было бы ей, если бы ее собственных родителей не стало.

Как она знала, человеческий век короток, плюс ко всему человек может внезапно стать смертным, и, будучи всего лишь маленьким ребенком, она ужасно боялась потерять родителей — особенно маму, что же касается ее отца, то Делии с ее небольшим жизненным опытом казалось, что с его смертью в ее жизни мало что изменится, разве что пыль осядет на его месте в столовой и из-за закрытых дверей их гостиной перестанут доноситься отголоски его жарких споров с ее матерью относительно педагогических и религиозных взглядов на воспитание дочери.

Звонок матери вырвал ее из этих мыслей. Делия подняла глаза и увидела, что она уже отошла от могилы и теперь стоит с дядей Джо на мощеной дорожке между могилами. Когда ее дочь оглянулась, женщина махнула рукой в сторону надгробия.

— Делия, — повторила она, внимательно глядя на малышку, — положи незабудки в изголовье и иди к нам, уже пора домой.

Придя в себя, девочка кивнула матери и, поднявшись на ноги, подошла к самому краю могилы и, слегка повертев в руках букетик незабудок — ей очень нравились эти цветы, — медленно опустила его на мягкую землю, а затем обратила внимание на взрослых и вопросительно посмотрела на них.

— Правильно, — кивнула мама с улыбкой на губах. — А теперь иди к нам. Поторопись! — поторопила она дочь, которая нерешительно топталась на месте.

Дядя Джо, стоя немного позади матери Делии, молча наблюдал за всем происходящим. Печальное выражение исчезло с его лица, и теперь он казался счастливым и умиротворенным, а комья грязи на его строгом костюме придавали его облику беспечность и некоторое легкомыслие. Делия почувствовала, как что-то шевельнулось в ее душе, когда она посмотрела на него, но не могла понять, что это было за чувство. Она пошла встречать взрослых, умудрившись по дороге вытереть руки о сарафан. Это действие не ускользнуло от глаз матери, которая нахмурилась и укоризненно покачала головой.

— Дорогуша, почему ты испачкала одежду? — спросила женщина, когда Делия подошла и встала рядом с ней. — Ты же не какая-нибудь простушка, а цивилизованная леди!

Взяв девочку за руку, мать нежно сжала ее маленькую ручку в своей и повела к выходу с территории захоронения. Делия послушно последовала за ней, чувствуя себя немного неловко из-за того, что ее так бесцеремонно оторвали от искреннего выражения чувств перед могилой Джеанн Тёрлоу. По-видимому, это чувство передалось ее матери, которая ускорила шаг, так что дочери пришлось поспешить за ней. Вскоре ощущение некоторой скованности прошло, и Делия вернулась к своим мыслям.

Она верила, что букет незабудок, который ей довелось возложить сегодня, будет вечно лежать на могиле, напоминая всем окружающим о том, как благовоспитанная молодая леди отдала дань памяти покойной матери своего духовного учителя и наставницы, выражая тем самым свое глубочайшее уважение к нему самому и ко всей его семье. Как и подобает хорошей маленькой девочке, Делия продолжала идти рядом с матерью, но когда их процессия миновала кладбищенскую ограду, она не смогла удержаться, чтобы не оглянуться и не бросить последний взгляд на могилу матери дяди Джо.

То, что открылось глазам маленькой девочки, потрясло ее до глубины души — у надгробия стоял незнакомый мужчина в рваной одежде, небритый и с грязными взъерошенными волосами, торчащими из-под старой фетровой шляпы. На несколько мгновений ей показалось, что это какой-то призрак, бродящий между могилами, но когда она пригляделась повнимательнее, то поняла, что это самый обычный пожилой нищий, внешне очень похожий на тех, кого она привыкла видеть на экране телевизора в унылых и занудных телефильмах на городскую тематику.

Украдкой оглядевшись по сторонам, мужчина снял шляпу и тут же подобрал с земли букетик незабудок. Делии потребовалось немало усилий, чтобы прикрыть рот рукой, чтобы не закричать от охватившего ее чувства обиды и детского возмущения. Со свистом выдохнув воздух, старина паупер, стараясь как можно незаметнее засунуть цветы в карман своих бездонных карманов, бросился прочь. Малышка провожала мужчину глазами, пока он не скрылся за зданием склепа.

С силой сжав свободную руку в кулак, Делия стиснула зубы и глубоко вздохнула. Мысли о недостойном поведении старого нищего не выходили у нее из головы. Она задавала себе вопросы из разряда «Зачем он украл цветы, предназначенные покойному?», «Что он собирался с ними делать?» и так далее. На долю секунды Делию охватило желание немедленно наказать воришку, но она подавила это желание, понимая, что ничего не может поделать, и даже если бы она попыталась, это выглядело бы по меньшей мере глупо, если не рискованно. Вздохнув, девочка перевела взгляд на свою мать, которая продолжала вести ее вперед, следуя за дядей Джо.

Делия почувствовала, как ветер, который до этого слегка шевелил ее волосы, постепенно усилился и теперь начал задувать ей под одежду. Она вздрогнула от холода и подняла руку, затекшую от долгого лежания, чтобы поправить сорочку. В тот момент не могло быть и речи о том, чтобы встать с подоконника и надеть что-нибудь потеплее — девочка была так очарована видом луны, которая тем временем уже начала скрываться за темными и расплывчатыми облаками. Делия находилась в состоянии, когда мысли преобладали над желаниями ее тела, и хотя по натуре она была расположена к меланхоличным размышлениям, но в состояние прострации, подобное этому, она удосужилась впасть впервые за все свои десять лет.

Делия вспомнила одну из своих многочисленных воскресных поездок в местную церковь, которая, если вдуматься, находилась не слишком далеко от ее дома. Сама церковь была очень красивой — облицованное кирпичом здание с дополнительной каменной кладкой, округлые окна которого указывали на то, что архитектор увлекался романским стилем. Угловая башня с зубцами, возвышавшаяся над крышей остальной части церкви, вызвала у Делии приятные ассоциации с фильмами о средневековой жизни, и, можно сказать, придала девочке дополнительную мотивацию отправиться в это место (не считая ее лютеранского исповедания, конечно).

В то воскресенье дочь и мать, согласно установившейся в их семье традиции, надели кружевные шали — Делия в сиреневую, ее мама в черную — и, выйдя из дома, вскоре достигли парадных дверей церкви. В тот день Делия была не в лучшем настроении, потому что перед выходом из дома она умудрилась поссориться с отцом из-за того, что он придрался к ее рисунку мужчины с рыжими волосами. Главная причина заключалась не в самой фотографии — она была грубой, как и другие дети ее возраста, а в том факте, что девочка подписала ее теми восемью заветными буквами, которые вызвали неоправданную панику и паранойю у ее родителей и взрыв восхищения у самой Делии.

Поэтому, когда отец ушел из дома на работу, девочка без особого интереса отправилась в церковь, даже не поговорив по дороге с матерью. Правда, она, будучи свидетельницей ссоры между дочерью и мужем, в свою очередь, тоже не была расположена вести с ребенком задушевные беседы. Когда обе женщины наконец добрались до церкви, угрюмое чувство неудовлетворенности постепенно уступило место необъяснимому возбуждению, и через несколько минут Делия забыла о своей семейной ссоре.

Подвешенные на цепочке лампы с красивыми шестиугольными абажурами светились теплым желтым светом, который отражался от полированного дерева мебели. Освещение было приглушенным, как будто церковные руководители не хотели нарушать торжественность момента ярким светом электрических ламп, но это не помешало девочке с энтузиазмом разглядывать винтажный интерьер церкви, которым она раньше никогда особенно не интересовалась, поскольку церковь была для нее такой же рутиной, как школа или продуктовый магазин.

Ей сразу стало ясно, что интерьер выдержан в готическом стиле, свидетельством чего была потолочная опора, вырезанная из дубовых и еловых досок. Они контрастировали с белыми стенами, оформленными скромно, но со вкусом. Не обращая внимания на прихожан, толпившихся среди полукруглых рядов скамеек, Делия устремила их взор на алтарь, отчего ее лицо приобрело мечтательное выражение, а пряди густых волос, лежащие на плечах, немного растрепались, но со стороны это было не заметно из-за наброшенной на них шали.

Богослужение в портлендской церкви мало чем отличалось от аналогичной процедуры, которую она наблюдала, живя в Нью-Йорке, за исключением того, что среди прихожан количество стариков преобладало над людьми среднего возраста, а из детей на данный момент была только одна Делия — как будто местные жители придерживались мнения, что не следует водить своих детей в церковь. девочка не помнила, как проходило богослужение, потому что в своих мыслях она была полностью поглощена Джо — казалось, торжественная атмосфера этого святого места с новой силой воскресила образ этого человека в ее мыслях.

Когда прихожане начали расходиться, мать девочки слегка подтолкнула ее локтем в плечо.

— Дорогуша, нам нужно идти, — в голосе женщины слышалась усталость.

Делия, продолжая стоять неподвижно, только повернула к ней голову.

— Мамочка, я хочу остаться здесь, — смиренно сказала она.

Мать неловко обняла ее.

— Что ты тут потеряла? — недоуменно спросила женщина.

— Я останусь, — настойчиво повторила дочь, отворачиваясь от неё.

— Как пожелаешь, красавица, — сдалась мать.

С этими словами она вышла из церкви, а Делия продолжала смотреть на резной дубовый алтарь.

— Я буду ждать тебя снаружи, — донесся до ушей малышки голос её матери.

Убедившись, что она покинула церковь, девочка, поправив шаль, вышла из-за рядов деревянных скамеек на устланное красным ковром пространство перед алтарем, у которого в этот момент в одиночестве стоял викарий, которому на вид можно было дать лет сорок. Он был одет в безупречную черную сутану, а его волосы были скрыты капюшоном того же цвета. Священник наблюдал за суетящимися людьми, выходившими из церкви, даже не пытаясь скрыть скуку на своем лице. Казалось, он не придавал никакого значения ребенку, который в это время приближался к нему.

Делия, напротив, с каждым шагом, приближавшим ее к алтарю, чувствовала все большее возбуждение. Ее руки слегка дрожали от волнения, поэтому ей приходилось держать их скрещенными на груди. Она чувствовала, как недоуменные взгляды других прихожан скользят по ее телу, завернутому в сиреневую шаль. Подойдя ближе к викарию, Делия слегка поправила вуаль, чтобы священник мог лучше видеть ее лицо, и остановилась у подножия четырех ступенек, устланных красным бархатным ковром

— Добрый день, преподобный Уиллис, — тихо, но твердо произнесла девочка

При звуке ее голоса викарий заметно вздрогнул и, скользнув по ней безразличным взглядом, продолжал хранить молчание.

— Позвольте мне спросить вас, — решительно продолжила Делия.

Священник повернулся к ней — по блеску его глаз было ясно, что он совершенно не в настроении болтать о пустяках с малолетними прихожанами, даже если они были такими серьезными, как этот.

— Иди с миром, дочь моя, — недовольно сказал он.

— Не могли бы вы, пожалуйста... — Начала Делия, но викарий перебил ее.

— Время богослужения закончилось, тебе здесь больше нечего делать, — и священнослужитель указал на выход.

Такое обращение немного задело девочку, но она этого не показала, и только румянец на щеках выдавал ее раздражение.

— Мне нужен ваш совет, преподобный Уиллис, — твердо сказала она, глядя в лицо викарию.

— Какая непослушная девчонка... — едва слышно прошептал он. — Иди домой, дочь моя, — сказал священник, повышая голос.

— Я никуда не уйду, пока вы не ответите на мой вопрос! — упрямо ответила ему девочка.

Делия не удержалась и легонько топнула своей ножкой, обутой в черную туфлю. Такой неплохой способ выразить свое нетерпение в стенах церкви выглядел неуместно, но сегодня девочка была настроена решительно и поэтому позволила себе нарушить правила. В следующую секунду викарий сдался ее напору и, сделав пару шагов к ней, остановился на самой верхней ступеньке.

— Что тебя гложет, дочь моя? — в его голосе все еще слышались нотки неудовольствия.

— Преподобный Уиллис, — начала Делия, — мне страшно подумать, но иногда мне кажется, что взрослые что-то скрывают от меня.

Девочка, конечно, имела в виду тот факт, что родители скрывают от нее все, что связано с дядей Джо. Но откуда было знать этому конкретному церковному сановнику?

— Не волнуйся, дочь моя, — ответил ей викарий. — Родители всегда не сразу открывают мир своему ребенку, потому что человек должен познавать его постепенно, по крупицам.

Делии не понравилось, что священнослужитель, вместо того чтобы выслушать своего собеседника, сразу же начал пускаться в пространственные речи, которые совершенно не относились к тому, что она хотела сейчас узнать.

— Я не это имела в виду, преподобный Уиллис, — стараясь сохранять спокойный тон, сказала она.

Увы, викария остановить было невозможно — казалось, вопрос молодого прихожанина стал катализатором его красноречия, и священнослужитель не смог подавить поток прописных истин, которые сорвались с его уст на дочь фармацевта, мало интересовавшуюся религиозными разговорами.

— Если человек, — сказал викарий, воздев палец к потолку, — с юных лет вдруг узнает об окружающем мире все сразу, то знай, дочь моя, что это от лукавого, и такой человек идет против заповедей Господних.

Делия поняла, что ей снова придется пойти против правил хорошего тона, чтобы заставить священника ответить на вопрос, который беспокоил ее уже много месяцев. Глубоко вздохнув, она почти инстинктивно уперла руки в свои нежные бедра, как любила делать ее мать во время семейных ссор.

— Пожалуйста, выслушайте меня, преподобный Уиллис, — громко сказала Делия, прерывая нравоучительную тираду собеседника. — Мои родители не хотят говорить со мной о человеке, к которому я испытываю чувства, которые, ух... — она замолчала на полуслове.

Девочка стеснялась говорить о дяде Джо напрямую — ее мучили подозрения, что если она расскажет викарию о своей духовной связи со взрослым мужчиной, то священнослужитель тут же начнет осыпать ее упреками, даже не пытаясь выяснить, в чем именно заключалось их общение. Поэтому ей пришлось приложить усилие, чтобы заткнуться и застыть в позе послушной и покорной служанки Господа. Заметив это, викарий не стал выговаривать ей за неподобающее поведение и даже изобразил на своем лице подобие благочестивой улыбки, которая через секунду сменилась обычным выражением спокойствия.

— Все еще может наладиться, дочь моя, — утешал Делию священник. — Ты говоришь о любви?

В голосе викария послышался легкий интерес, который придал Делии уверенности в себе. Кивнув головой в знак согласия с его словами, она откинула непослушные локоны, выбившиеся из-под шали.

— Преподобный Уиллис, я живу в постоянном страхе, — уверенно заговорила она, — что с этим человеком случилось что-то плохое. Что мне следует делать?

После этих слов девочка устремила свои темные глаза на викария. Хотя ее вопрос был сформулирован не совсем правильно, тон, которым Делия задала его, должен был служить доказательством того, что ответ на него действительно важен для нее. Увы, священнослужитель не воспринял слова ребенка всерьез — вместо этого он, не тратя ни секунды на раздумья, одарил ее снисходительной улыбкой.

— Ты любишь, дочь моя, а любовь и страх всегда рядом, — словно декламируя какую-то прописную истину, добродушно произнес викарий. — Просто веруй, надейся и жди.

С этими словами он отвернулся от девочки и поднял глаза на висящую над алтарем потемневшую от времени круглую металлическую пластину, украшенную сложными узорами, местами покрытую потертой позолотой. Это следовало расценивать как знак того, что их разговор подошел к концу. Делии ничего не оставалось, как поправить шаль и направиться к выходу. Вся фигура девочки говорила о том, что этот диалог поверг ее в состояние недовольства, и теперь она изо всех сил старалась не высказать свое несогласие с ответом священнослужителя.

Стараясь ступать как можно медленнее по красной ковровой дорожке, расстеленной между рядами скамеек, девочка подумала про себя, что в переводе на простой язык слова викария означали, что он не в состоянии дать Делии совет, как справиться с ее ситуацией с дядей Джо. Она пожалела, что не произнесла прямо в лицо священнику цитату из книги, которую когда-то читала со своей взрослой подругой. Хотя это можно было назвать чтением с большой натяжкой, потому что девочка просто сидела и слушала, как дядя Джо читает вслух своему юному слушателю. В частности, цитата, которую Делия сочла уместной в данной ситуации, заключалась в том, что некий мудрец и врач попросил Господа Бога уничтожить человеческую расу, чтобы он создал более совершенных людей, но Господь Бог ответил, что, хотя он и сочувствует мудрецу, он не может выполнить его просьбу.

Возможно, что на самом деле диалог имел совершенно другой смысл, но девочка не могла этого знать, хотя бы потому, что содержание этой книги дяде Джо пришлось переводить прямо на ходу, ибо написано оно было на немецком, знания которого у Делии были, мягко говоря, очень поверхностными. Если бы девочка могла найти эту книгу на своем родном языке, то она, несомненно, посоветовалась бы с ней и рассказала викарию, что именно было сказано в оригинале, но, к ее величайшему сожалению, ей не удалось найти английский перевод этой книги из-за ее родителей (которые, казалось, ненавидели все, связанное с дядей Джо), и из-за того, что она не могла знать точного названия — Делии было трудно запоминать и произносить немецкие слова, а приблизительный перевод «Нелегко быть богом», вероятно, ничего не дал бы скучающим продавцам книжного магазина.

Поэтому Делия молча направилась к выходу, склонив голову. Она еще не цитировала, потому что, когда дядя Джо закончил читать эту книгу, он запретил девочке цитировать ее направо и налево. Как она думала, дело было в том, что Господь Бог, описанный на ее страницах, был не седовласым стариком, который сидел на облаке и отдавал приказы ангелам, а, напротив, отважным молодым рыцарем, который скакал на коне и участвовал в дрязгах какого-нибудь средневекового городка. «Что плохого в том, — подумала Делия, — что Господь Бог выглядит крутым парнем?».

Она вспомнила, как в книге описывалось, что этот Господь Бог, который под видом простого смертного пытался сделать этот мир лучше, чем он есть на самом деле, в своих странствиях влюбился в женщину, но когда ее подло убили, он пришел в ярость и устроил нечто вроде Армагеддона, только в его руках были не какие-то нелепые огненные шары, а самый настоящий рыцарский меч из стали, которым он прорубил себе путь сквозь свиту вероломного короля, и, добравшись до последнего, положил конец его тирании. Закончилось все тем, что после этого события самого Бога забрал кто-то из его друзей, с которыми, гуляя по эдемским садам, он ел клубнику и в шутку пугал окружающих своими ладонями, которые были испачканы ее соком.

Но поскольку дядя Джо сказал, что другие взрослые не оценят такую интерпретацию Господа Бога из уст малышки, то Делии оставалось только придержать язык и просто тихо покинуть церковь, получив из уст викария ответ, который ничего не объясняет, как ей поступать в ситуации, когда ее родители замыслили и скрыли от нее истинную судьбу ее подруги.

Воспоминание о разговоре с викарием привело Делию в состояние, близкое к отчаянию. Она глубоко вздохнула и, расправив затекшие от холода плечи, провела рукой по холодной поверхности подоконника. Луна уже давно была скрыта облаками, и в ночном воздухе чувствовалась сырость надвигающегося ненастья. В голову девочки закралось подозрение, что в любой момент может пойти дождь и она рискует промокнуть под его струями, но она продолжала сидеть неподвижно, бросая косой взгляд в свою комнату — что, если дверь откроется и войдет ее мама или папа?

Но, к большому счастью Делии, никто из родителей не входил в ее спальню. Это было ей по душе — сейчас, больше, чем когда-либо, девочка не хотела их присутствия, потому что чувствовала острую необходимость забыть о них и вспомнить свою жизнь вплоть до сегодняшнего момента. Успокоившись, Делия подняла голову к небу и, закрыв на несколько секунд глаза, постаралась выкинуть из головы все мысли о настоящем, чтобы они не мешали сосредоточиться на образах из счастливых моментов ее совместного с дядей Джо прошлого.

Она не рискнула устать от кропотливого перебора своих воспоминаний и провалиться в сон, потому что холодный ветер, дувший со стороны леса, просто не давал ей такой возможности. В отличие от Нью-Йорка, где Делия ранее жила со своими родителями, в Портленде не было необходимости подвергать сомнению существование природы вокруг, как это часто случалось с девочкой на заполненных автомобилями улицах мегаполиса, где любая травинка, робко растущая в трещинах асфальта, казалась символом зеленого мира и в то же время олицетворением дикой природы в одном лице.

В голове Делии всплыли образы их с Джорданом самого последнего времяпрепровождения. Это никогда нельзя было назвать свиданием, ибо, во-первых, Делия была слишком молода для этого, а во-вторых, если свидание обычно представляет собой встречу наедине, то это мероприятие проходило в компании близкого друга Джордан, которого девочка заочно уважала, но никогда раньше не видела. В ее собственном воображении мир вокруг Делии возвращался сквозь время.

Она сама не участвовала в тех событиях — не в том смысле, что ее там не было физически. Напротив, Делия была непосредственно вовлечена в те инциденты. Дело было в том, что в воспоминаниях отсутствовал ее собственный визуальный образ, ибо еще не родился такой человек, который мог бы видеть себя со стороны, не теряя способности ориентироваться в окружающем мире и оценивать происходящее с точки зрения первого лица.

Визит к подруге Джордан стал неожиданным сюрпризом для маленькой Делии, который не входил в ее планы на вечер того дня. Совсем наоборот, к этому моменту она уже несколько раз намекала дяде Джо, что ей пора идти домой, чтобы приступить к своим прямым обязанностям по подготовке к завтрашнему экзамену по литературе, которого все ее одноклассники ждали с таким напряжением, не говоря уже о ней самой. Ее дом был совсем рядом — буквально через следующую калитку направо, но Делия не могла избавиться от ощущения, что если она уйдет от своего соседа без спроса, то испортит ему настроение, чего ей на самом деле совсем не хотелось. Поэтому она попыталась уговорить Джордана отпустить ее вместо того, чтобы самой покинуть его дом.

— Дядя Джо, я умоляю тебя! — громко говорила она. — У меня важный экзамен в школе, я просто не представляю, как я смогу его сдать...

Но Джордан, как ни в чем не бывало, продолжал сидеть в своем кресле, держа в руках открытую книгу, которую читал с некоторым любопытством. Делия поняла, что ее просьба останется без ответа, и решила проявить настойчивость. Сделав несколько шагов к креслу, она перешагнула через ноги дяди Джо и положила ладони на зеленые ситцевые подлокотники. В этот самый момент Джордан захлопнул книгу и поднял на нее взгляд, который прошел мимо ее внимания, потому что девочка невольно заинтересовалась ее обложкой. Это была брошюра в твердом переплете с названием, написанным огромными белыми буквами на глянцевой голубой поверхности.

— «Книга Света», — прочитала Делия с некоторой запинкой, словно пробуя слово на вкус.

Она убрала руки с подлокотников и вопросительно посмотрела на Джордана, на лице которого появилась загадочная улыбка. — Это его забавляет мое произношение? — спросила она себя, когда их взгляды встретились. Ей стало не по себе, и она снова уткнулась в книгу. Минуту спустя дядя Джо нарушил молчание.

— Ах, это скукотища, — извиняющимся тоном начал он, — Всё об исцелении и кристаллах.

Делия, услышав это определение, едва сдержала улыбку. Она всегда считала, что ее взрослый друг — ценитель качественной литературы, и была удивлена, что он позволил себе прочитать такую глупую и никчемную книгу. Но что делать, когда вокруг так много идиотов, готовых платить за какую-то ерунду, которую они даже не понимают. От этих мыслей девочке вдруг до смерти захотелось сказать что-нибудь дерзкое и насмешливое в сторону брошюры, которую Джордан тем временем уже положил на стол справа от себя. Делия широко расставила локти, уперла руки в бедра и расправила плечи, чтобы выглядеть как можно более драчливой.

— А также о дурацком хламе! — сказала она громко и членораздельно, подражая голосу литературного критика, который зачитывал свою разгромную рецензию на книгу какого-то графомана.

На самом деле Делия не была уверена в необходимости такого излишества — обычно она никогда не опускалась до такого наигранного пафоса, по крайней мере, в общении со своими родителями. Но теперь она чувствовала, что таким образом сможет произвести некоторое впечатление на дядю Джо, доказав ему, как хорошо она разбирается в современной литературной кухне. И она не ошиблась — ее взрослый друг одобрительно посмотрел на своего юного друга и кивнул головой.

— Поверь, я с тобой полностью согласен! — радостно воскликнул он. — Меня уже тошнит от этой эзотерической чепухи. Я бы никогда не взял в руки подобную книгу, если бы на улице меня не вынудил взять ее один юродивый. Кстати, мне было интересно, — внезапно он сменил тон, — почему ты считаешь эту книгу «дурацким хламом», как ты выразилась?

Задав этот вопрос, дядя Джо пристально посмотрел на Делию, и по его серьезному лицу было ясно, что он ждет ответа. девочка почувствовала себя неловко, и весь ее задиристый пыл куда-то испарился. Она покраснела и опустила глаза, но Джордан, казалось, не хотела менять тему. Он подождал, пока Делия снова поднимет на него взгляд, и подмигнул ей.

— Скажи мне, почему тебе не понравилась эта книга? — повторил он свой вопрос.

Делия поняла, что молчать бессмысленно, к тому же необходимо было как-то разрядить возникшее напряжение, поэтому она решила подыграть дяде Джо, и дала ему ответ, который, как она справедливо полагала, должен был понравиться ему до глубины души.

— Я считаю, — сказала Делия, на секунду подняв глаза к потолку, — что человеку не идут на пользу какие-то камешки. Кристаллы никаким образом не могут помочь здоровью, это полная чушь! — воскликнула она с неожиданной горячностью.

Ее искренний и прямой ответ, казалось, привел дядю Джо в восторг, в любом случае, он ухмыльнулся и несколько раз одобрительно кивнул. Сама Делия испытала странное чувство — как будто она только что произнесла речь перед публикой, которая встретила ее выступление бурными овациями и аплодисментами. Она поправила свои непослушные темные волосы, оправила юбку и попыталась напустить на лицо безразличное выражение, чтобы хоть как-то скрыть охватившее ее замешательство, но румянец, появившийся на ее щеках, свидетельствовал о том, что у нее это плохо получается.

Как бы между прочим, дядя Джо поднялся со стула. Маленькая девочка вздрогнула и, откинувшись назад, инстинктивно прикрылась рукой. Джордан подошел к столу и, взяв в руки эту злополучную книгу, повернулся к Делии, которая стояла перед креслом, словно завороженная, и смотрела на дядю сквозь пальцы с некоторым удивлением, но без страха.

— Я хочу сделать тебе кое-что приятное, — сказал он, открывая брошюру. — Ты действительно любишь... — он вдруг замолчал и начал беспорядочно листать страницы.

Делия невольно задумалась, что же имела в виду ее взрослая подруга. Малышка убрала руку от лица и, прищурившись, внимательно посмотрела в его сосредоточенное лицо.

— Что я люблю? — спросила она с едва скрываемым любопытством. — Читать? Рисовать?

— Испепелять, — неожиданно ответил дядя Джо и яростно дернул книгу за края переплета.

Раздался звук рвущейся бумаги, и несколько книжных страниц полетели на половицы. В следующий момент Джордан начал с удвоенной силой рвать книгу на куски, в то время как Делия молча наблюдала за его действиями. Она даже подумать не могла, что может прийти в такой восторг от вида взрослого мужчины, утруждающего себя таким нетипичным для своего возраста занятием. Вскоре у ног дяди Джо лежала стопка изорванных бумажных страниц, а твердая обложка, которую он не смог разорвать, была брошена на пол рядом с ними. Радостный мужчина достал из кармана зажигалку и кивнул девочке, которой невольно стало смешно, но она сумела подавить улыбку, не желая показаться невежливой.

— Возьми эти обрывки, — дядя Джо пнул бумагу, — и отнеси к камину.

После этих слов он отошел в противоположный угол комнаты, а Делия, после небольшого колебания, присела на корточки рядом с тем, что осталось от дурацкой книжки, и начала осторожно подбирать ее с пола — кусочек за кусочком, — складывая их в подол своей легкой юбки, которую она обычно носила осенью, когда погода была еще достаточно теплой, чтобы ходить в легкой одежде. Собрав все, Делия выпрямилась и повернулась к каминной полке, где уже стоял дядя Джо.

— Иди сюда, — он поманил ее жестом.

Придерживая подол юбки, девочка медленно, чтобы не расплескать бумагу, двинулась к нему. Как только она оказалась рядом с Джорданом, мужчина наклонился и открыл железную дверцу камина.

— Бросай всё сюда, — кивнул он ей, имея в виду обрывки книги.

Делия с облегчением высвободила руки из юбки, и бумага с шелестом упала прямо в темную пасть камина. Только картонные половинки переплета, казалось, не хотели с этим соглашаться и с едва слышным стуком упали ей под ноги. Маленькой девочке пришлось наклониться и поднять их с пола, после чего она бросила его к остальным объедкам.

— Я тобой горжусь! — воскликнул дядя Джо с неуместным торжеством. — А теперь отойди в сторону.

Делия подчинилась, и ее взрослый друг присел на корточки перед камином и щелкнул зажигалкой. Через несколько секунд прямо перед его лицом послышался треск, но ничего страшного, конечно, не произошло — это был всего лишь небольшой вспыхнувший костер, и через несколько мгновений пламя уже лизало бумагу и картонную коробку, сложенные посередине камина. Дядя Джо встал, отряхнул пыль с коленей и, засунув руки в карманы брюк, встал рядом с девочкой.

— Книга Света, говорили они... — с иронией в голосе тихо пробормотал он, глядя на огонь.

— Да будет свет! — весело ответила Делия, не сводя глаз с языков пламени, танцующих в камине.

Итак, Джо и Делия постояли некоторое время, молча наблюдая, как огонь превращает бульварную эзотерическую фантастику в то, чем она по сути и является, — в пепел, только не в переносном, а в буквальном смысле. У девочки возникло ощущение, что акт сожжения, который они только что совершили, является вызовом всему обществу этих сумасшедших экстрасенсов, которые сами не понимают смысла своего псевдонаучного учения, но с удивительным упорством пытаются научить этому других, наивно полагая, будто образованному человеку есть какое-то дело до их нелепой и бессмысленной возни с кристаллами и подобной ерунды, якобы приносящей человеку пользу и очищение.

Внезапно дядя Джо запрокинул голову к потолку, и девочка услышала его смех, похожий на смех ребенка, получившего долгожданный подарок. Она вздрогнула от неожиданности и отшатнулась от него, но вскоре поняла, в чем дело, и рассмеялась вместе с ним. Ее смех был полон такой безудержной радости и счастья, какого она никогда раньше не испытывала — казалось, все ее существо было наполнено таким блаженством и покоем, которых раньше не могло вызвать никакое другое событие в ее жизни, даже дни рождения, Рождество или какие-то другие семейные праздники. Именно это странное событие — сожжение неразумной брошюры в камине соседа — могло вызвать у нее сильный прилив счастья.

Вскоре они успокоились — сначала дядя Джо перестал смеяться, а потом и сама Делия. Мужчина и маленькая девочка стояли у камина, где догорали последние страницы потрепанной, глупой и бесполезной крошечной книжечки, которую они оба не без оснований считали если не плохим, то, по крайней мере, отупляющим чтивом. Сожжение этих страниц придало им уверенности в себе и, можно даже сказать, пробудило вкус к жизни. Дядя Джо, оторвав взгляд от камина, повернулся к девочке и некоторое время пристально смотрел на нее, очевидно, пытаясь понять по выражению ее лица, какое впечатление произвел на нее их внезапный поступок. Делия, почувствовав на себе его взгляд, смущенно покраснела и начала расправлять свою слегка помятую юбку.

— Тебе понравилось? — ласково спросил он.

В ответ девочка утвердительно кивнула головой.

— Ты никогда раньше так не смеялась, — продолжил дядя Джо. — Согласись, ведь это здорово — сжигать книги?

— Если это глупые книги, то да, — весело ответила Делия, подпрыгивая на месте.

— Я не говорю, что это относится ко всей литературе, — словно оправдываясь, начал объяснять Джордан. — Тех, кто действительно может чему-то научить, следует лелеять как верх роскоши, и их вообще не следует сжигать.

Делия поднесла руку к лицу и задумчиво почесала подбородок, что явно позабавило ее собеседника, который в ответ на ее жест склонил голову набок и издал некое подобие смешка. Это слегка задело девочку, но она не показала этого. Глядя на дядю Джо, она вдруг отчетливо осознала, насколько он похож на нее — дело было не столько во внешних данных, сколько в том, насколько у них были схожие внутренние качества. Ведь если покопаться в глубинах его души, то окажется, что разницы в возрасте как бы и не существовало — дядя Джо в свои двадцать четыре года был все таким же наивным и инфантильным, как и сама Делия. На самом деле, единственная разница между ними заключалась лишь в уровне знаний и опыта.

— Подожди секунду, — вдруг сказал дядя Джо, поднимая палец к потолку.

После этого он подошел к письменному столу, на котором лежали какие-то бумаги, книги, а также стоял небольшой телефонный аппарат. Делия уставилась на него в замешательстве, но когда рука мужчины потянулась к телефонной трубке, она не выдержала и сделала несколько неуверенных шагов к нему.

— Кому ты звонишь? — спросила она с внезапной дрожью в голосе.

— Успокойся, Делия, — сказал дядя Джо, с любовью глядя на нее. — Просто дай мне минутку поговорить.

С этими словами он начал набирать номер, и девочка услышала характерный звук, с которым вращается диск аппарата (у дяди Джо была очень старая модель телефона). Она поняла, что Джордан хочет убрать ее с дороги, но на всякий случай задала ему еще один вопрос.

— Это имеет отношение ко мне? — спросила она без малейшего колебания.

— У меня такое чувство, что ты читаешь мои мысли, — улыбнулся дядя Джо. — Конечно, это связано с тобой. Тебя ждёт кое-что очень интересное. Очень, — повторил он и, чтобы подчеркнуть важность слова, щелкнул пальцами свободной руки.

Успокоившись, Делия встала у него за спиной. Ей вдруг в голову пришла какая-то замечательная идея — подслушать чужой разговор и узнать, о чем говорят взрослые! Легкая ухмылка появилась на губах дяди Джо, и он одобрительно кивнул головой, словно поощряя ее любопытство. Судя по всему, он был совсем не против того, что девочка услышала содержание его разговора с человеком на другом конце линии. Прошла почти минута, сопровождаемая размеренными звуковыми сигналами, пока в трубке не раздался молодой мужской голос.

— Привет, Джо, зачем беспокоишь меня в столь ранний час? — с некоторым неудовольствием проговорил невидимый девочке собеседник.

Делия едва не рассмеялась — на часах было уже пять часов пополудни, а этот джентльмен почему-то считал это время ранним. «Может, он любитель поспать до обеда?» подумала она, прикрывая рот рукой.

— Привет, Джаф, — весело сказал дядя Джо. — Я звоню узнать, как у тебя дела, в каком ты настроении.

— Послушай, что это за бред, — не вслушиваясь в его слова, с отчаянием проговорил собеседник, — когда электричество отключают по утрам и включают только к вечеру? Я уже устала одеваться утром при свечах!

— Без понятия, приятель, — спокойно ответил Джордан. — У меня электричество с другой подстанции.

Делии было скучно слушать, как взрослые обсуждают проблемы с электричеством, но она понимала, что это только начало разговора, а самое важное будет сказано позже. Интуиция не подвела девочку.

— Послушай, Джаф, — с притворной беспечностью сказал дядя Джо. — Ты не возражаешь принять у себя пару не слишком звездных гостей?

— Пару? — раздался удивленный голос в трубке. — Ты что, не один ко мне в гости собираешься?

Малышка слегка покраснела, когда ее взрослая подруга употребила фразу «не слишком звездных гостей». «Что было бы, — подумала она, — если бы он считал меня своей, но в то же время постоянно давал понять, что я недостаточно умна, чтобы быть равной ему?» Однако дядя Джо, занятый разговором, не заметил задумчивого выражения на лице Делии.

— Да, дружище, я хочу познакомить тебя с моей новой соседкой, Делией, дочерью фармацевта. Очень умная и милая девочка, — при этих словах он повернулся к малышке и немного смутился, когда встретился с ней взглядом.

— Ребёнка хочешь ко мне привести... — задумчиво ответил голос.

— Что, боишься, что юной леди станет скучно и она запомнит тебя редкостным занудой? — усмехнулся дядя Джо. — Ошибаешься, приятель, — Делия серьезная девочка, любит поговорить на литературные темы, недавно мы с ней читали Братьев Стругацких, и ей это очень понравилось.

— Кого? — не понял мужчина на другом конце провода.

— Ну, ты помнишь книгу, которую мне подарил Онкель Корбл? — сказал дядя Джо, не скрывая гордости за себя и Делию.

— A, которая на немецком языке... — пробормотал голос, словно только сейчас понял, о чем говорил собеседник.

— Так что не переживай из-за скуки, Джаф, — подбодрил друга Джордан. — Посиди, поболтай, почитай свою книгу, взгляни... Главное, чтобы было что поставить на стол, надеюсь, у вас с этим нет никаких проблем?

В трубке воцарилось молчание — очевидно, Джаф пошел проверить, есть ли у него что-нибудь в холодильнике. Делия, которая все это время стояла за спиной дяди Джо, вдруг почувствовала сильный голод, потому что в тот день она ела только два раза — дома утром и когда просто пришла к соседке. В обоих этих случаях дело ограничилось малым — половинкой грейпфрута и домашним песочным печеньем, которым дядя Джо хотел порадовать ее, но его кулинарные способности не произвели на малышку особого впечатления, и в итоге Делия все равно проголодалась.

Поэтому, когда дело дошло до еды, Делия невольно подумала, что было бы здорово побывать в гостях, где она наверняка сможет наесться досыта. девочка с нетерпением ждала, когда Джаф подойдет к телефону и скажет ему, какие блюда он может предложить своему юному гостю. И интуиция в очередной раз не обманула Делию — ответ собеседника был именно таким, какой она ожидала услышать.

— Ты собираешься ко мне как раз вовремя, Джо, — раздался веселый голос в трубке. — У меня как раз баранья лопатка в духовке — только сейчас выключил, и это не считая вчерашнюю фасоль с томатной пастой, которая стоит на плите.

— Это просто потрясающе, Джафет! — одновременно воскликнули Джо и Делия.

Казалось, собеседник не ожидал, что кто-то другой вмешается в разговор с его другом, потому что из телефона тут же донесся странный сдавленный звук — как будто Джаф внезапно чем-то подавился. Джордан вопросительно посмотрел на Делию, которая молча улыбнулась. Ее глаза, казалось, говорили ему: «Большое дело, не смогла сдержать волнения», и дядя Джо вернулся к разговору

— Как насчет десертов? — спросил он с некоторым напряжением в голосе.

— Сегодня я решил обойтись без всяких изысков, — ответил Джаф, — поэтому никаких сладостей и мучного, только мясо и бобы. Ну и чай, куда же без него!

— Хорошо, Джаф, — с некоторым раздражением ответил дядя Джо. — Тогда подожди нас, мы скоро придем к тебе.

— Договорились, пока! — сказал Джафет в конце, и в телефонной трубке раздался щелчок.

«Вот это да, — подумала Делия, — ведь еще полчаса назад я даже не думала, что пойду сегодня в гости к другу моего соседа». Тем временем дядя Джо повесил трубку и устало положил руки на стол. Постояв так пару секунд, он повернулся к девочке, и она увидела, какое у него было счастливое и довольное лицо.

— А теперь, Делия, — сказал он бодрым голосом, вытягиваясь во весь рост, — выйди на улицу, пока я умоюсь.

— Хорошо, — без лишних вопросов согласилась малышка.

Она тут же бросилась со своего места к выходу, прямо на ходу отбрасывая с лица длинные волосы. Дядя Джо продолжал стоять у стола.

— Ты можешь поиграть с Буффало, но только не отходи далеко от калитки, — крикнул он ей вслед и медленно направился в ванную.

Делия его больше не слышала, потому что уже вышла во двор, где по двору с лаем бродила соседская собака, радостно виляя хвостом. В следующее мгновение она уже держала пса за пушистые уши, и он послушно ткнулся мордочкой ей в грудь и тихонько взвизгнул, когда девочка почесала его за ушами.

Затем она встала с колен и начала играть в догонялки с Буффало — притворилась, что в страхе убегает от него, пока он суетился вокруг, пытаясь схватить ее за подол юбки, на что Делия, ловко уворачиваясь от его челюстей и при необходимости нанося слабые, но уверенные удары своей маленькой ножкой по черному мокрому носу собаки — пожалуйста, не думайте, что она была жестокой! Она просто не хотела часто переодеваться.

Итак, малышка играла с собакой минут пять или шесть, прежде чем дядя Джо наконец соизволил покинуть ванную и выйти на крыльцо. Собака, увидев своего хозяина, тут же забыла о своем маленьком друге и сразу бросилась к Джордану, желая лизнуть его в лицо, но человек отстранился от Буффало и, стараясь не обращать на него внимания, направился к калитке.

— Я готов! Идём! — крикнув, он поманил девочку за собой.

Делию тянуть не пришлось. Дядя Джо открыл калитку и, пропустив свою юную спутницу вперед, шагнул вслед за ней. Пока он возился с ключами, малыш увидел, как Буффало улегся возле крыльца и положил свою большую голову на лапы, провожая людей печальным взглядом своих карих глаз. девочка сжалилась над ним — в конце концов, это существо действительно любило ее и относилось к ней со всем уважением, на которое способен лучший друг мужчины.

— Делия, давай быстрее, — дядя Джо тронул девочку за плечо и тут же отдернул руку.

Делия повернулась к Джордану и внимательно посмотрела на него — за то время, что он провел в ванне, ему удалось вымыть лицо и слегка уложить волосы, хотя спереди и по бокам они продолжали топорщиться во все стороны. В этом мужчина тоже чем-то напоминал девочку — она тоже постоянно испытывала проблемы со своими волосами, которые, как ни старалась она уложить, но непослушные локоны постоянно лезли ей в лицо. Делия считала ниже своего достоинства соглашаться на короткую стрижку, а предложения матери прибегнуть к лаку для волос она отвергла с негодованием, потому что ей действительно не нравилось ощущение какого-то липкого вещества, стягивающего волосы.

— Ты скучала по моей собаке? — спросил Джордан, также оглядывая девочку с ног до головы.

Делия пожала плечами, бросила задумчивый взгляд на плотно закрытые ворота его дома и, поправив юбку, пошла дальше по дороге, сказав своей взрослой подруге прямо на ходу:

— Ничего страшного, дядя Джо.

Джордан присоединился к ней, и они пошли бок о бок — со стороны казалось, что это молодой отец гуляет с маленькой дочерью, эта пара производила такое милое впечатление, и так естественно они держались вместе. Был конец сентября, в Портленде стояла теплая и ясная погода, к тому же за городом, в отличие от центра, в воздухе не чувствовалось духоты. Но Делию не особенно интересовал пейзаж вокруг — как это обычно бывает с детьми, она полностью доверяла своему взрослому гиду и, расслабившись, неторопливо шла рядом с Джорданом, иногда на мгновение поднимая глаза от дороги, чтобы посмотреть на смутно виднеющуюся вдалеке стену далекого леса и людей, проходящих им навстречу.

К тому времени, как они добрались до единственного района в пригороде, застроенного высокими пятиэтажными блочными домами по принципу типовой жилой застройки, прошло чуть меньше часа. В голову Делии закралось неоправданное подозрение, что они никогда не доберутся до места назначения, но дядя Джо внезапно остановился и, повернувшись к девочке, посмотрел ей прямо в глаза и хлопнул в ладоши.

— Дом номер сто пятьдесят четыре, восемьдесят вторая квартира, — сказал он с невероятной энергией. — Мы на месте!

С этими словами дядя Джо подошел к видавшему виды домофону и поочередно нажал клавиши «8» (восемь) и «2» (два), затем кнопку вызова. Некоторое время из динамика доносился какой-то белый шум, а затем девочка услышала уже знакомый голос.

— Кто там? — вопросительным тоном спросил Джафет.

— Открывай, соня, медведь пришел! — едва сдерживая смех, воскликнул дядя Джо.

— Сам ты соня, — возмущенно проворчал голос.

девочка услышала щелчок из динамика дверного звонка — это Джаф повесил трубку. Секунду спустя на замок входной двери поступил электрический сигнал, и она открылась с легким металлическим лязгом. Джордан открыл дверь так широко, как только мог, и кивнул Делии, чтобы она вошла первой. Слегка опешив, девочка прошла мимо него и оказалась в плохо освещенном подъезде многоэтажного здания, стены которого были покрыты синей краской. В воздухе висел затхлый запах сырости, смешанный с химическим запахом отбеливателя — видимо, буквально сегодня утром в подъезде была произведена уборка.

Некоторое время Делия просто стояла неподвижно, но когда свет из дверного проема внезапно исчез, она повернула назад — ступая по цементному полу, дядя Джо подошел к ней, закрыв дверь.

— Поднимайся на четвертый этаж, твои ножки побыстрее моих будут, — мягко сказал он.

Делия, решив, что услышала, молча пожала плечами в ответ. Но когда Джордан подошел ближе, она поняла, почему он решил пропустить ее вперед — при ходьбе его правая нога слегка волочилась по полу. Малышке невольно стало жаль мужчину.

— Дядя Джо, почему ты хромаешь? — спросила она с некоторым страхом.

— Иди вперед, — сказал он, махнув рукой в ее сторону. — Я поднимусь за тобой.

Делии пришлось подчиниться — она повернулась и бросилась вверх по лестнице, ее туфли громко стучали по ступенькам, в то время как Джордан медленно последовал за ней. девочка, поднимаясь по лестнице, начала считать про себя — вот первая лестница, вот вторая... Когда она, наконец, взбежала на четвертый этаж, запыхавшись, она поняла, что совершенно обессилела. Тяжело дыша, Делия остановилась у неприглядной стальной двери и посмотрела вверх по лестнице.

Судя по звуку шагов, дядя Джо только начал подниматься на второй этаж. Вдруг она услышала, как слева от нее кто-то поворачивает ключ в замке. Она повернулась в ту сторону и увидела светлое пятно, лежащее на полу, исходящее из открытой двери, на пороге которой стоял молодой человек с вьющимися светлыми волосами, доходившими ему до плеч. Глаза незнакомца сверкнули из-под очков. Заметив девочку, стоящую на лестничной площадке, мужчина почесал затылок одной рукой, продолжая держать другую на ручке входной двери.

— Ты новая соседка Джо, не так ли? — с заметной усталостью в голосе спросил он и, не дожидаясь ее ответа, продолжил. — Я стою здесь, в коридоре, и жду вас обоих — ведь я уже впустил вас в подъезд...

Он, очевидно, хотел пуститься в пространные объяснения о своих переживаниях, но Делия прервала его на полуслове, небрежно махнув рукой.

— Давайте знакомиться, — светским тоном произнесла она. — Меня зовут Делия, и я маленькая девочка, которая любит читать!

И она сделала книксен, отчего ее длинные черные волосы упали на глаза. Выпрямившись, девочка поправила их и кокетливо улыбнулась. Мужчина, все еще придерживающий дверь, прикусил губу и пожал плечами. Делия чувствовала, что ее притворная фамильярность не произвела на него должного впечатления, но это ее не слишком беспокоило — ведь что плохого в том, что этот мужчина, которого она едва знала, счел ее немного легкомысленной?

— Ну, а где Джо? — спросил девочку хозяин квартиры.

— Я уже тут, с вами! — Донесся до них голос Джордана.

Джаф и Делия перевели взгляды на лестницу — дядя Джо уже шел к ним по коридору, на ходу поправляя воротник рубашки. По какой-то причине в окружении стен, выкрашенных голубой масляной краской, его фигура выглядела особенно впечатляюще — казалось, что этот молодой человек в белой рубашке и велюровых брюках был человеком, вращавшимся в более высоких сферах, чем все остальные люди, такие как сама Делия или ее престарелый отец.

— Ура! — от радости девочка едва удержалась, чтобы не подпрыгнуть на месте. — Наконец-то ты появился!

— Джаф, впусти наконец ребёнка в квартиру, — словно не замечая ее реакции, дядя Джо повернулся к своему другу.

— Всё в порядке, — вздохнул Джафет и убрал руку с двери.

Делия вошла первой, за ней последовал Джордан, и Джаф немного поколебался, прежде чем запереть дверь на два замка. Малышка, сделав несколько осторожных шагов по потертому, но все еще крепкому линолеуму, остановилась у большого платяного шкафа и с любопытством посмотрела на убранство квартиры, в которой ей довелось побывать впервые за целую вечность.

То, что предстало перед глазами Делии, произвело на нее довольно приятное впечатление. У Джафета был неплохой вкус: стены его квартиры были оклеены обоями с геометрическими узорами, поверх которых висели картины в простых деревянных рамках — в основном это были написанные маслом морские пейзажи, хотя однажды на глаза Делии попался портрет некой особы в белом платье, которая сидела на деревянном стуле и держала на коленях корзину, из которой торчало несколько цветов.

— Кто это? — девочка несколько бесцеремонно указала на портрет пальцем.

Джафет, который, закончив с входной дверью, собирался направиться на кухню (в которую уже вошел дядя Джо), задержался в коридоре и внимательно осмотрел картину, которую имел в виду его юный гость. Затем он посмотрел на Делию сверху вниз и поправил очки.

— Портрет Елизаветы Второй кисти некоего венгерского художника, — сказал он.

девочка не могла поверить своим ушам. Делия внимательнее присмотрелась к портрету, но, как ни старалась, не заметила в нем никакого сходства с английской королевой. В этом, впрочем, не было ничего удивительного — на портрете была изображена девочка, дай Бог, восьми лет, и поэтому было бы странно, если бы в столь юном возрасте она уже выглядела как она в настоящем времени (шестьдесят с чем-то лет на момент событий).

— К сожалению, я не могу вспомнить имя живописца, но не думаю, что тебе это будет интересно, — продолжил хозяин квартиры.

Делия проигнорировала это слегка надменное замечание — ее гораздо больше интересовало, зачем этому мужчине, живущему в Америке, понадобилось вешать в своей квартире портрет королевы Великобритании. Неужели дело в том, что на этой картине она была изображена в юном возрасте? Впрочем, подумала девочка, владелец мог повесить подобную картину просто так, без какого-либо особого умысла... Как бы то ни было, в душе Делии уже пробудилась жажда любопытства, присущая маленьким детям, смешанная с подозрительностью человека, жаждущего узнать, как обстоят дела на самом деле.

Она вопросительно посмотрела на Джафета, но он, не обращая на нее внимания, выдвинул ящик ближайшего секретера и достал оттуда какую-то книгу. Делия придвинулась к нему поближе и вгляделась в золоченые буквы на белой матерчатой обложке — название гласило «Эдвард Коулман, Басни батюшки Лебедя».

— Что это? — спросила она, впрочем, уже догадываясь о содержании книги.

Дело в том, что если имя автора ей ни о чем не говорило, то само название вызвало у нее интерес, поскольку оно явно перекликалось с известным сборником волшебных историй «Сказки моей матушки Гусыни», который мама Делии в детстве читала ей на ночь. И хотя с тех пор, когда ей исполнилось восемь, дома больше никогда не упоминали о сказках, это не помешало девочке испытывать к ним благоговейный трепет, даже если она понимает, что описанное в них колдовство противоречит материальному миру и вряд ли достойно внимания образованных людей.

Тем временем Джаф посмотрел на Делию и, взяв книгу подмышку, снова поправил очки, которые все время съезжали на кончик его орлиного носа.

— Я просто подумал, что если ко мне в гости собирается прийти ребёнок, — начал он, — то я просто обязан предложить ему что-нибудь интересное. Тебе ведь нравятся сказки? — любезно спросил Джаф.

— Кто же их не любит? — С энтузиазмом откликнулась Делия.

— Тогда мы с тобой обязательно найдем общий язык! — в голосе хозяина квартиры звучала неподдельная радость.

— Эй, Джаф, ты собираешься накрывать на стол? — донесся до их ушей недовольный и даже властный окрик.

Эти слова дяди Джо вновь пробудили в девочке немного забытое чувство голода, и Делия в тот же миг бросилась из коридора на кухню, что, впрочем, было несколько опрометчиво с ее стороны, потому что маленькое пространство квартиры Джафета не располагало к такому способу передвижения. Джордан сидел в кресле, откинувшись на спинку, и нетерпеливо барабанил пальцами по поверхности кухонного стола, покрытого простой белой эмалированной скатертью. Увидев малышку, он ободряюще улыбнулся ей.

— Садись, Делия, посмотрим, чем нас угостит Джаф, — лениво сказал он.

В то же время он кивнул головой на стул, стоявший у окна.

— Кстати, как к тебе обращаться? — спросила девочка, занимая свое место за столом.

Этот вопрос Делия адресовала хозяйке квартиры, которая уже вошла на кухню. Он положил книгу сказок на край столешницы и, закатав рукава, взглянул на любопытного гостя.

— Дядя Джаф, зови меня просто дядя Джаф, — немного поколебавшись, ответил он.

После этих слов он подошел к духовке и, открыв стеклянную дверцу, достал алюминиевый противень, закопченный от времени, на котором лежал большой сверток алюминиевой фольги. Держа противень обеими руками, хозяин квартиры осторожно поставил его на стол и, взяв нож, сделал поперечный надрез на мятой и блестящей поверхности, после чего выложил баранью лопатку на разделочную доску.

— Опять подгорело, ну сколько можно... — он печально вздохнул.

Делия, сглотнув слюну, перегнулась через стол и уставилась на аппетитную поверхность мяса. Действительно, корочка на нижней стороне лопатки была слегка обугленной.

— Ничего страшного, — сказала девочка, принюхиваясь к приятному запаху. — Я люблю жаркое с хрустящей корочкой.

— Если бы ты была любительницей мяса с кровью, то ты была бы разочарована, — усмехнулся дядя Джаф.

Он начал нарезать баранью лопатку на мелкие кусочки, а Джордан сделал знак девочке. Сначала она не поняла, что он имеет в виду, но, проследив за движением его правой руки, догадалась, что он хочет, чтобы она достала тарелки. Делия встала и, шаркая туфлями, подошла к столешнице и выдвинула первый попавшийся наугад ящик. В нем лежали вилки и ложки.

— Не тормози, мне нужно положить мясо, — услышала она нетерпеливый голос дяди Джафа.

Делия захлопнула ящик со столовыми приборами и открыла другой — но там оказалось совсем не то, что ей было нужно. Разыскивая салфетки и зубочистки, девочка понимала, как глупо выглядит со стороны, но ничего не могла с собой поделать.

— Ладно, предоставь это дело мне, — Джордан поднялся со стула. — А ты сядь, — приказал он Делии.

девочка послушно последовала за своим местом, а Джордан направился к кухонным шкафчикам. Он открыл дверцы верхней полки и одну за другой достал три белые тарелки, которые затем поставил в раковину.

— Я совсем забыл, что ты не можешь дотянуться до такой высоты, — сказал он, начиная промывать их под проточной водой.

— Неважно, — скрестив ноги, ответила девочка.

Помыв тарелки, дядя Джо поставил их на стол и, закрыв дверцы кухонного шкафа, повернулся к хозяйке квартиры.

— Мне поставить чайник, или ты сам? — спросил он с улыбкой.

— Я уже приготовил чай, — проворчал Джафет, перекладывая мясо с разделочной доски на тарелки. — Не суетись, ты мне мешаешь.

Дядя Джо снова развалился в своем кресле, скрестив ноги, как Делия, что заставило девочку улыбнуться — ей было немного польщено, что взрослый мужчина непроизвольно повторяет за ней ее движения. Малышка вдруг поймала себя на мысли, что ей нравится его непринужденная манера держаться. В этот момент она даже забыла о еде, и только голос Джафета вернул ее к реальности.

— Ужин подан, — объявил Джафет, расставляя перед гостями тарелки с мясом.

Делия, покачав головой, пришла в себя и, придвинув тарелку поближе к себе, взяла вилку, которую вовремя дал ей дядя Джаф. Дядя Джо откинулся на спинку стула и последовал примеру хозяина квартиры, который поставил на стол маленький чайник и три чашки. девочка с большим аппетитом принялась уплетать мясо за обе щеки, несмотря на то, что кроме черного перца на корочке, в нем не было никаких других специй — даже соли.

— Ну как, вкусно? — спросил Джафет, который наконец занял свое место за столом.

Маленькая девочка, рот которой был полон еды, молча кивнула головой — ее темные глаза сияли от удовольствия. Джордан, в свою очередь, отправляя в рот еще один кусок мяса, нечленораздельно промычал что-то утвердительным тоном. Хозяин квартиры, довольный произведенным на гостей эффектом, наполнил чашки и взъерошил пальцами свои вьющиеся волосы.

— Как насчёт добавки? У меня есть фасоль, если помнишь, — предложил он.

— Не смешивай, приятель, эти два блюда, — ответил Джордан. — Их нужно есть с перерывом не менее часа, иначе фасоль перебьет вкус мяса.

Он произнес эти слова тоном, который не оставлял сомнений в том, что познания дяди Джо в кулинарии были весьма поверхностными, но он, по-видимому, не рассчитывал убедить кого-либо в своей невиновности, хотя Делия, которая к этому времени уже наелась, кивнула головой в знак согласия. Затем она посмотрела на Джафета.

— Я буду есть фасоль, но попозже, а сейчас я бы с удовольствием почитала эту книгу, — и она указала пальцем на томик сказок, лежащий на столешнице.

Дядя Джо проследил за ее движением и, ухмыльнувшись, взял чашку в руку.

— К твоему сведению, Джаф, — обратился он к хозяину квартиры, — когда Делия говорит «читать», то она имеет в виду чтобы ей читали вслух. Намек понят? сделав глоток, он подмигнул дяде Джафу.

— Ну... — замялся Джафет, явно чувствуя себя неловко. — Мои ораторские способности невелики, но если юная леди хочет... — он посмотрел на Делию, которая с любопытством следила за их разговором.

— Пожалуйста, дядя Джаф, почитай мне сказку! — попросила его малышка, изобразив на своем нежном личике очаровательную беспомощность.

— Вот когда ты выпьешь чай, тогда я тебя и порадую сказочкой, — ответил Джафет.

Поучительный тон, которым он произнес эти слова, девочке не понравился — в эту минуту дядя Джаф вел себя точь-в-точь как отец Делии, который никогда не отличался изысканностью манер, но очень любил подчеркивать свое превосходство над другими при каждом удобном случае. Маленькая девочка поймала себя на мысли, что если обычно дети хотят видеть в окружающих черты своих родителей, то у нее было совершенно наоборот — ей противно, когда она видит знакомые черты у посторонних, как будто все ее сознание пыталось абстрагироваться от всего, что было связано с ее родственниками.

— Дядя Джаф, он невкусен! — раздраженно сказала Делия.

Это замечание было небезосновательным — даже когда она просто собиралась в гости, она услышала предупреждение Джафета о том, что у него дома нет сладостей, а пить чай без сладостей казалось ей бессмысленным занятием, ибо она всегда воспринимала чай как нечто, чем можно запивать, а не как то, что пьется отдельно.

— Бог с тобой, — махнув рукой, сказал Джафет. — Если ты не хочешь чаю, не пей, я тебя к этому не принуждаю.

— Мы идем читать или нет? — спросила Делия, которой уже не терпелось услышать сказку.

— Дай мне попить, — сказал Джаф, поднося чашку к губам. — Ты не возражаешь? — сделав глоток чая, он повернулся к Делии.

девочке ничего не оставалось, как кивнуть в знак согласия с хозяином квартиры, после чего она скрестила ноги и поудобнее устроилась в кресле. Так они втроем просидели молча четыре минуты, пока, наконец, Джордан не встал из-за стола.

— Ладно, Джаф, кончай чаи гонять, — без зазрения совести сказал он.

Затем он направился к выходу из кухни, поманив девочку за собой.

— Пойдем в кабинет, Делия, и займем свои места, — весело сказал он, уже стоя в коридоре.

Малышка не заставила себя упрашивать и встала из-за стола. Она посмотрела сначала на книгу, потом на Джафета — он продолжал вяло прихлебывать из чашки.

— Захвати книгу, когда придешь к нам, — сказала она.

Не дожидаясь его ответа, Делия последовала примеру Джордана и выскользнула из кухни. Дядя Джаф проследил за ней взглядом, а затем, отставив чашку, с ворчанием поднялся со стула.

Делия подошла к шкафчику дяди Джафа, в котором витал аромат каких-то незнакомых ей эфирных масел. Некоторое время она постояла на пороге, оглядывая уютно обставленную комнату, стены которой были оклеены обоями приятного аквамаринового оттенка, а на полу лежал иранский ковер. В другом конце кабинета, прямо у окна, стоял большой письменный стол, за которым, как поняла Делия, работал Джафет.

Кроме того, малышке попался на глаза большой шкаф из красного дерева, полки которого были заставлены различными журналами и папками. Рядом с ним, у стены, стоял уютный кожаный диван, на котором уже сидел дядя Джо, скрестив ноги и закинув руки за голову. Увидев свою юную подругу, он улыбнулся ей и указал на стул, стоявший у противоположной стены.

— Устраивайся, Делия! — оптимистично сказал он. — А теперь послушаем, как Джаф читает нам вслух!

— Ура! — восторженно откликнулась Делия, плюхаясь в кресло, обитое желтой синелью, и тут же кладя руки на подлокотники.

В кабинет вошел дядя Джаф. Оглядев собравшихся, он шутливо погрозил пальцем Джордану и, кивнув Делии, сел в обитое зеленым ситцем кресло перед письменным столом. Скрестив ноги, он откашлялся и открыл уже известную всем троим книгу на самой последней странице — как поняла девочка, он хотел проверить содержание.

— Итак, чем же развлечь нашу юную леди... — пристально глядя в книгу, пробормотал Джаф.

— Чем-нибудь интересным и лучше с моралью! — громко и отчетливо произнесла Делия.

— Ну, хороших сказок без морали не бывает, — как бы между прочим заметил хозяин квартиры, поправляя очки.

— Зависит от того, как на это посмотреть... — бросил Джордан куда-то в сторону, но, встретив взгляд девочки, тут же замолчал.

— O! Я нашел то, что нам нужно! — воскликнул дядя Джаф и начал переворачивать страницы. — Вот интересная история, написанная Леонардом Остинером.

— Подождите, — Делия подняла руку, — разве автором книги является Эдвард Коулман?

— Ты не понимаешь, — слегка пожурил ее Джафет, — он просто составил этот сборник, а создатели сказок все разные!

— Ну, я думаю, тебе виднее, — девочка доверилась авторитету взрослого.

— Итак, «Зеландайн в Сэвентхэйвене», — торжественно провозгласил дядя Джаф.

Скрестив ноги, он прищелкнул языком и начал читать.

— «Сэвентхэйвен — волшебный город, который был расположен на небесном острове, скрытом от глаз смертных. Попасть туда можно было, только поднявшись по хрустальной лестнице, которая появлялась только глубокой ночью и только на одном участке, что находился у большой дороги».

Последние слова Джафет произнес с подчеркнутой важностью, что невольно заставило девочку рассмеяться.

— Да, конечно, — сказала она, — а как еще можно назвать город на небесах, если не Сэвентхэйвеном.

— Возможно, здесь какая-то игра слов, — добродушно заметил дядя Джо.

— «В этом волшебном городе жило всего шесть жителей», — продолжил Джафет. — «Это был каменщик, который строил дома, кузнец, который ковал всевозможные полезные вещи, рудокоп, который добывал драгоценные камни и золото, охотник, который охотился на зверей и кормил всех остальных, доктор помогал им со здоровьем, и только один менестрель был бездельником не занимался ничем, кроме бесполезного стихосложения. И, конечно же, городом правил суровый мэр».

— Подожди, — сказала Делия, когда дядя Джаф отдышался. — Ты сказал, что их было шестеро, а мэр что, не считался жителем?

— Ха, шестеро в городе, не считая мэра, — щелкнув пальцами, пошутил Джордан.

— Ну, как у Джерома, — согласился с ним хозяин квартиры и продолжил. — «У всех обитателей Сэвентхэйвена была одна общая черта — каждому из них было более двух тысяч лет и они никогда не появлялись на глаза людям. Но это не значит, что сэвентхэйвианцы не знали о существовании смертных — напротив, те драгоценности, которые добывал рудокоп, они собирались отдать людям, но с одним условием — когда те перестанут устраивать военные действия и убивать себе подобных».

— Они сделают это только тогда, когда рак на горе свистнет, — прокомментировал действия сказочных обитателей дядя Джо.

— «На самом деле вся эта история началась в герцогском дворце», — продолжил дядя Джаф. — «В нем жила молодая маркиза Зеландайн, которую назвали так потому, что это просто очень красивое имя».

— Я с этим не согласна! — вдруг воскликнула Делия.

— О чем ты говоришь? — Джафет удивленно посмотрел на нее из-под стекол своих очков.

— Каждое имя должно иметь значение! — продолжала девочка. — Например, моя мама назвала меня греческим словом, которое означает «неисчезаемая»!

— Хмм, было очень любопытно услышать... — дядя Джо покачал головой.

— Делия, — сказала хозяйка квартиры после паузы, — ты действительно должна извинить меня, но я думаю, что твоя мать обманула тебя.

Глаза девочки вылезли из орбит, она даже не знала, как на это реагировать. Видя ее реакцию, дядя Джаф поспешил объясниться.

— Я просто кое-что знаю об эллинской культуре, — начал он, — и я знаю, что имя «Делия» означает всего лишь «рожденная на острове Делос».

Это объяснение удивило малышку, и она опустила взгляд на свои туфли.

— Между прочим, — сказал Джафет, — для одной греческой богини, а именно Артемиды, твое имя использовалось просто как эпитет.

— Солидно, не правда ли? — вторил ему дядя Джо, глядя на смущенную Делию.

— Я чувствую... Как волна правды погасила огонь лжи, — сама не понимая почему, тихо сказала Делия

— У тебя богатый словарный запас! — воскликнул Джордан, подняв палец к потолку.

Хозяин квартиры ничего не сказал, но девочка увидела, как вспыхнули его глаза за стеклами очков. Она невольно улыбнулась — ей действительно понравилась похвала ее способностям, но через мгновение ее лицо снова приобрело серьезное выражение.

— Ладно, со мной все ясно, — без ложной скромности промолвила она, откидываясь на спинку стула, — но в честь кого была названа маркиза из сказки?

— Ты имеешь в виду Зеландайн? — спросил дядя Джаф. — Ну, я даже не знаю...

— Есть трава с очень похожим названием, сорняк ещё тот, — задумчиво проговорил Джордан.

— Нет-нет, подождите, кажется, я кое-что вспомнил, — призвал к вниманию Джафет. — Если я не ошибаюсь, чистотел был назван так потому, что он цвёл тогда, когда ласточки прилетали, и засыхал после их улёта.

— Я никогда раньше не рассматривал этот момент в деталях, — сказал дядя Джо. — Теперь адаптируем это для сказки для нашей юной леди.

— Хорошо, — согласился с ним хозяин квартиры. — Предположим, что маркизу назвали Зеландайн, потому что её мать наблюдала за ласточками, которые летали у стен их дворца.

— Совсем другое дело! — радостно воскликнула Делия. — Это уже имеет смысл!

— Ты умная девочка, — похвалил ее дядя Джаф и продолжил читать. — «Молодая маркиза жила в роскоши и изобилии, и в повседневной жизни ее окружали теургические существа. Например, по утрам Зеландайн будил солнечный зайчик, который спускался из окна с первыми лучами солнца и звенел колокольчиком над её подушкой».

Делия не смогла удержаться от смеха, когда представила себе эту картину. Дядя Джо рассмеялся вместе с ней, и только хозяин квартиры продолжал молча сидеть в своем кресле, ожидая, когда слушатели успокоятся. Когда веселье поутихло, он снова устремил взгляд на книгу.

— «Но не только у юной маркизы был волшебный питомец. У герцогини, её матери, была горшечная фея — крошечная женщина с крыльями, которая жила в маленьком горшке и не нуждалась в еде или питье, но зато могла творить чудеса. Впрочем, герцогиня вполне могла обойтись и без чар малютки, ибо она сама была волшебницей. Впрочем, это не мешало ей каждый день мучить маленькую красавицу одним и тем же вопросом — «Как долго мне сидеть на троне?»

— Хм, почему герцогиня задавала фее такой вопрос? — спросила Делия.

— Я думаю, это следует понимать как аллегорию того факта, что мать Зеландайни боялась приближающейся старости, — предположил дядя Джаф.

— А как насчет очевидного авторитета в стране? — Джордан прервал разговор.

— Ты что, Джо, не понимаешь, что такое управление страной? — Джафет начал спорить. — Герцогиня — это не королева, а лишь владелица нескольких участков земли, которыми она может распоряжаться, но не более того.

— Подожди, то есть ты хочешь сказать мне, что... — хотел продолжить спор дядя Джо, но их юная слушательница перебила его.

— Ладно, прекратите это! — Воскликнула Делия. — Я пришла в гости к дяде Джафу не для того, чтобы выслушивать подобные споры!

— Что ж, устами Делии глаголит истина, — согласился с ней Джафет. — «Итак, горшечная фея всегда отвечала своей госпоже одно и то же — что герцогиня будет править долго и счастливо. Такой ответ приводил самовлюбленную женщину в восторг. Что же касается остального её времяпрепровождения, то тут стоит отметить, что она прибегала не только к магии — почти всем, что было связано с властью, ведал главный исполнитель королевских желаний».

— Кто это такой? — удивилась Делия. — Никогда не слышала о чем-либо подобном.

— Ну, нетрудно догадаться, что этот мужчина выполнял любые желания коварной герцогини, — заметил Джордан.

— Но почему его звали «исполнителем»? — не унималась малышка.

— Это опять игра слов, — продолжил дядя Джо. — Он одновременно выполнял как приятные, так и жестокие просьбы.

— Хорошо, — согласилась с его словами Делия.

Тем временем Джафет улыбнулся и вернулся к чтению рассказа.

— «Должность главного исполнителя королевских желаний при дворе герцогини была учреждена давным-давно — человек, о котором мы ведем речь, был потомком в третьем колене. Сам по себе он был отличным работником — ему не составляло труда пробраться куда угодно и тихо подслушать заговоры любых интересных личностей, которые внушали страх его хозяйке. В тот день он вбежал в тронный зал и сообщил, что армия соседней страны потерпела поражение, а их предводитель взят в плен. Эта радостная весть так обрадовала герцогиню, что его немедленно наградили медалью «За приятную весть». А ее дочь, маркиза Зеландайн, в то время общалась с двумя необычными обитателями Герцогского замка».

Прочитав это, дядя Джаф внезапно оторвался от книги и посмотрел на Делию. девочка заметила, как на его лице промелькнуло выражение легкой насмешки, которое быстро исчезло, сменившись полнейшей серьезностью.

— Я хочу, чтобы ты сама догадалась, с кем разговаривала маркиза, — с легкой иронией сказал Джафет.

Заметив, как лицо девочки ярко покраснело, он улыбнулся и ободряюще подмигнул ей.

— Я дам тебе подсказку — их имена начинались на английскую букву «Ц», — словно делая одолжение, продолжил он. — Цэ энд Цэ, — тут же пошутил он.

Делия начала перебирать в уме все известные ей дворцовые титулы в надежде, что хотя бы один из них окажется подходящим. Это было не очень легко, потому что с детства ей не нравилась вся эта монархистская чушь, и на ум приходили только штампы из претенциозных фильмов и скучных мыльных опер на исторические темы. Через минуту она смогла подобрать нужные слова и, вздохнув, посмотрела на хозяина квартиры.

— Канцлер и советник, — выпалила она с некоторым облегчением.

— Что ж, это была неплохая попытка, — сказал дядя Джаф с усмешкой, — но нет, Зеландайн разговаривала отнюдь не с людьми.

Это откровение застало девочку врасплох — казалось, она совершенно забыла, что ей читают сказку, а не документальные хроники из жизни какого-то политического деятеля.

— А с кем же? Может быть, с животными? — спросила она, наморщив лоб.

— Нет, — загадочно ответил Джафет, — с растениями.

И, не дав девочке опомниться, хозяин квартиры вернулся к чтению сказки.

— «Кактус и Ромашка, росшие в гостином зале дворца, обладали способностью говорить подобно людям. Когда Зеландайн было нечего делать, она садилась на стул перед окном и слушала, как ее зелёные друзья рассказывают ей о том, что было и что будет в мире. В тот день они сказали маркизе, что сегодня ей исполняется восемнадцать лет и по этому случаю они хотят порадовать её известием о том, что она встретит своего жениха, который, как было принято в те далёкие времена, должен подарить ей сердце, пронзенное стрелой. Когда Зеландайн, обрадованная этой новостью, немедленно отправилась в главный дворцовый зал, где находилась ее мать, Кактус и Ромашка начали перешептываться между собой о том, на кого будет похож таинственный избранник маркизы».

— Ха-ха, я думаю, что определенно не на колючий кактус! — со смехом перебила его Делия.

Джафет перевел дыхание и, с довольной улыбкой посмотрев на свою юную слушательницу, продолжил.

— «Некоторые будут удивляться тому, почему маркиза так обрадовалась известию о своем дне рождения. Всё было проще некуда — её мать изо всех сил старалась держать дочь в неведении относительно своего возраста, потому что боялась того, что когда девочка достигнет своего совершеннолетия, то она не откажется от возможности занять свое место на троне. Конечно, Зеландайн даже не помышляла об этом — всё, чего она хотела в тот день, это устроить по случаю своего дня рождения веселый праздник. Приближаясь к главному дворцовому залу, по дороге она уже представляла себе, как в нем вспыхнули огни сотен свечей, как туда входят гости, с прибытием которых начался настоящий бал. Маркиза своими собственными глазами видела грациозных кавалеров, которые, сверкая очами и звеня шпорами, танцевали с элегантными дамами, а в самом конце зала ей чудился силуэт прекрасного юноши, к которому ей захотелось броситься в объятия».

Чтение Джафета было прервано приглушенным зевком — это Джордан поёрзал на кожаном диване, поднеся руку к лицу, чтобы прикрыть рот.

— Это звучало скучно, — честно призналась Делия, тоже прикрывая рот ладошкой.

— Просто наберись терпения, — сказал дядя Джаф, — в каждой сказке есть несколько не особо интересных описаний светской жизни.

— Хорошо, — ответила девочка, вытирая руку о подлокотник кресла.

— «Но увы», — продолжал Джафет, — «на самом же деле в главном зале дворца стоял большой медный котел, в который мать маркизы бросала листья молочая, змеиные клыки и осиные жала. Ядовитое варево пенилось и бурлило, а сама волшебница яростно шептала над ним слова каких-то заклинаний. Когда вода наконец залила угли, лежавшие под котлом, герцогиня приступила к допросу закованного в цепи молодого вождя, которого по её молчаливому указу привели стражники. Она хотела спросить пленника, где прячутся старики, женщины и дети разбитой, но не завоёванной страны. Но молодой вождь, даже под страхом смерти, не сказал ей ничего!»

Последние слова дядя Джаф произнес с таким энтузиазмом, как будто лично присутствовал на этом допросе и от всего сердца сочувствовал этому молодому человеку, потерявшему родину и свободу. Его юный слушатель не удержался от комментария:

— Молодец! Отважное сердце! — громко воскликнула Делия и подпрыгнула на месте, отчего ее черные волосы живописно рассыпались по плечам.

Оба её взрослых собеседника уставились на нее с некоторым недоумением, словно пытаясь понять причину ее безудержной радости. Джордан даже пригладил ладонью свои вьющиеся волосы, отчего они выглядели еще хуже. По его лицу девочка поняла, что в душе он завидует ее молодому пылу, но из-за присутствия близкого друга старается никак не выражать своих чувств. Сам Джафет, оглядев гостя с ног до головы, лишь многозначительно ухмыльнулся и вернулся к книге, которую продолжал держать в руках.

— «Когда герцогиня поняла, что молодой вождь не согласен совершить измену своей родине, она позвала стражников за собой и, оставив пленника одного, отправилась давать указания палачам. Как раз в этот момент Зеландайн вошла в главный дворцовый зал, и каково же было её удивление, когда она увидела красивого, но измученного и закованного в цепи юношу! Она тут же бросилась к нему и начала задавать вопросы, на которые тот охотно отвечал, потому что чувствовал в девушке родственную душу. Услышав печальную историю молодого вождя, сердце юной маркизы наполнилось готовностью вернуть ему свободу, но что могли сделать ее хрупкие руки?»

— Интересно, какой идеологии придерживался Леонард Остинер, написавший эту сказку? — задумчиво произнес дядя Джо.

— О чем ты вообще говоришь? — не понимая слов друга, спросил Джафет.

— Только подумай об этом, приятель, — с видом знатока начал Джордан, — у этого автора представитель феодального класса симпатизирует вождю угнетенного народа. Не находишь ли ты, что это своего рода предпосылка для мятежа, переворота?

— Пожалуйста, прекрати! — Делия прервала его разглагольствования о политике.

— Я согласен с тобой, — поддержал девочку дядя Джаф и продолжил чтение. — «Но в это время в дворцовый зал вернулась мать Зеландайн, которая, обнаружив свою дочь рядом с пленником, немедленно приказала отправить молодого вождя в темницу, а сама набросилась на маркизу с громкими укоризненными упреками. Когда герцогиня поняла, что этим делу не помочь, она в целях задабривания подарила Зеландайн диадему, инкрустированную жемчугом. В этом сверкающем уборе юная маркиза показалась всем такой прекрасной, что после её ухода встревоженная женщина немедленно бросилась в свои покои, чтобы спросить у горшечной феи о своей судьбе. Ответ маленькой красавицы напугал её не на шутку — по прогнозам феи, Зеландайн могла в любую минуту сбросить герцогиню с её трона».

Слушая сказку, Делия незаметно глубоко вздохнула. Дядя Джаф оторвался от книги и посмотрел на нее с улыбкой. девочка слегка покраснела и опустила глаза.

— Я просто подумала, что герцогиня немного похожа на мою маму, — мягко проговорила она.

— Интересно, чем же именно? — Не удержался от вопроса Джордан.

— По правде говоря, — начала маленькая девочка, — у мамы тоже бывают такие же перепады настроения — то ей кажется, что все против нее, а в следующую секунду она проникается огромной любовью к миру.

— Сколько лет твоей маме? — настойчиво спросил Джафет.

— Я не знаю точного возраста, — вмешался дядя Джо, — но она моложе своего пятидесятилетнего мужа лет эдак на двадцать.

— Значит, тридцать с чем-то, — сказал дядя Джаф, нисколько не удивленный такой разницей в возрасте супругов. — Кризис среднего возраста, что с этого взять...

Оба взрослых мужчины посмотрели на Делию. Малышка сидела на стуле, уставившись в пол. Она, конечно, подслушала их разговор о своей матери, но ей было все равно, о чем он — маленькая девочка просто хотела услышать продолжение сказки. Джафет переглянулся со своим другом, пожал плечами и вернулся к своей книге.

— «Едва герцогиня услышала предсказание горшечной феи, как её душа тут же наполнилась ненавистью и завистью к собственной дочери, и она решила отомстить юной маркизе. Она перебрала в уме множество способов мести и в конце концов решила продать Зеландайн в рабство какому-нибудь морскому волку, которые тогда бороздили моря на своих огромных шхунах. Герцогиня немедленно позвала старого егеря, над которым она постоянно издевалась, и приказала ему выполнить ее приказ. Старый егерь не посмел ослушаться своей хозяйки и взял Зеландайн с собой, чтобы отвести девушку за стены герцогского замка. Пройдя через ворота, он уже собирался направиться в гавань, где стояли на якоре торговые шхуны, но, к счастью для маркизы им попался на пути мудрый ворон, который подсказал старому егерю, что он может просто оставить девочку на большой дороге, а сам вернуться к герцогине и сообщить ей, что девочку мол убили по дороге мародеры. Старый егерь, которого терзала симпатия к Зеландайн, немедленно последовал хорошему совету птицы и повернул обратно в герцогский замок, а мудрый ворон, в свою очередь, спрятался в ветвях древнего дуба, росшего у дороги. К несчастью, герцогиня с первых слов старого егеря поняла, что её обманули, и, не дослушав его лживый рассказ до конца, приказала своим стражникам схватить старого егеря и отвести его во двор к трофейной гильотине — той самой, которую её солдаты получили в войне с народом молодого вождя».

По какой-то причине история о том, как невезучий старик попался на своей лжи, так взволновала Делию, что она тут же разразилась беззаботным смехом. Оба ее собеседника переглянулись, как будто им было очень неловко. Когда девочка немного успокоилась, она виновато улыбнулась им и поправила платье.

— Ему не следовало прислушиваться к советам животных, — язвительно заметила Делия.

— В ваших словах содержится зерно истины, — начал Джордан, — но, по-моему, неприлично смеяться над смертью.

— Так ведь старый егерь вымышленный персонаж! — справедливо заметила девочка. — Что плохого в том, чтобы смеяться над его смертью?

Но безмолвный упрек, который читался в глазах дяди Джо и дяди Джафа, заставил ее прикусить язык и вжаться в стул. К счастью, молчание длилось недолго — вскоре Джафет продолжил чтение.

— «Зеландайн осталась одна на большой дороге. На улице стояла ночь, и юная маркиза все больше пугалась темноты. Она начала взывать своим голосом к ночным небесам, и вскоре на ее отчаянные крики из темноты прилетел мудрый ворон, который нам уже был знаком. Увидев Зеландайн, он приказал ей следовать за роем добросердечных светлячков, светящихся во мраке. Юная маркиза последовала его совету и в конце концов насекомые привели ее к хрустальной лестнице, которая вела прямо на небеса. Зеландайн взобралась по ступенькам и оказалась в удивительном месте, где среди бесчисленных облаков парил остров, на котором, среди цветов и деревьев, стояли маленькие, но очень милые домики с красными черепичными крышами и белыми круглыми стенами. Когда юная маркиза приблизилась к поселению, навстречу ей выбежал ловкий маленький человечек, в одной руке которого была лютня, а в другой лист бумаги, испачканный чернилами».

— Это был менестрель? — воскликнула девочка, вспомнив начало сказки.

— Ну а кто же еще это мог быть? — задал риторический вопрос дядя Джаф. — И, как ты уже догадалась, маркиза оказалась в Сэвентхэйвене, том самом волшебном городе!

— Это же так очевидно, — с легким раздражением в голосе Делия бросает на меня святой взгляд.

В то же время она нисколько не удивилась, когда дядя Джо, почесав колено, загадочно хмыкнул. Кто знает, может быть, он слышал эту сказку не в первый раз, может быть, даже знал ее наизусть. Как бы то ни было, внимание девочки снова переключилось на Джафета, который в этот момент, хлопнув себя по лбу, снова уткнулся в книгу.

— «Как только маленький человечек увидел маркизу, он начал громко петь и играть на лютне, и вскоре под звуки его музыки из домов начали выходить другие обитатели небесного городка. Как только они в полном составе собрались на улице, самый пожилой на вид человечек подошел к Зеландайн и начал расспрашивать её о том, кто она такая и как она оказалась здесь. Юная маркиза не стала лгать ему и честно ответила, что в этот день ей исполнилось восемнадцать лет и что мать выгнала её из дома, даже не разрешив отпраздновать этот замечательный день. Жители небесного города прониклись симпатией к Зеландайн и решили позволить ей остаться с ними. Мэр немедленно отдал распоряжение построить жилище для маркизы, с чем каменщик справился всего за десять минут, потому что у него всегда были наготове все необходимые инструменты и материалы».

Когда дядя Джаф остановился, чтобы перевести дух, Джордан, который все это время сосредоточенно разглядывал лежащий у его ног персидский ковер с замысловатым рисунком, вдруг поднял глаза на хозяина квартиры. В глазах дяди Джо читалось неудовольствие, как будто он не мог поверить, что его друг произнес такие глупые и неожиданные для него слова.

— Это немного нереалестично, не так ли? — проворчал он себе под нос и печально покачал головой.

Делия, которая жадно вслушивалась в каждое слово дяди Джафа, не стала тратить время на расспросы Джордана, что именно он имел в виду — что маркизе так легко позволили жить в Сэвентхэйвене или как быстро для нее построили домик. Однако оставить его замечание без ответа было бы бестактностью с ее стороны — ему было недостаточно считать ее какой-то простушкой. Поэтому Делия, секунду подумав, расправила плечи и слегка приподнялась на стуле, чтобы привлечь внимание всех присутствующих.

— Дядя Джо, ты забыл, что это сказка! — громко воскликнула она на весь кабинет. — Она не обязательно должна быть реалистичной!

— Правда на твоей стороне, — согласился с ней сам хозяин квартиры и продолжил чтение. — «Жители Сэвентхэйвена ни разу не пожалели, что юная маркиза поселилась в их городе — за добро Зеландайн платила добром, она постоянно заботилась и пекла вкусные пирожки для всех своих новых друзей, что им очень нравилось, ибо до этого момента они питались простым запеченным мясом животных, которых добывал охотник. Вскоре бездельник менестрель, которому довелось увидеть маркизу раньше всех остальных жителей, сочинил о ней очень нежную балладу, в которой восхвалял её красоту и доброту, а также не преминул обвинить её мать в том, как несправедливо та обошлась со своей дочерью. Когда он прочел эту балладу самой маркизе, сердце Зеландайни наполнилось теплым чувством к менестрелю, но она не ответила ему взаимностью, потому что она думала о молодом вожде, который, как она предполагала, все еще томился в плену у герцогини».

— Кстати, мы давно ничего не слышали о том, что произошло в герцогском замке, — не удержалась от комментария Делия.

— Сейчас узнаешь, — улыбнулся дядя Джаф и продолжил. — «Мать маркизы была недовольна тем, как старый егерь распорядился жизнью ее дочери — казнив его на гильотине, женщина, не теряя ни минуты, решила переодеться нищенкой и пробраться в Сэвентхэйвен, для чего она пригласила главного исполнителя королевских желаний. Дело было в том, что поскольку герцогиня всю свою жизнь прожила в роскоши, то она совершенно не знала, как это — просить милостыню. Главный исполнитель королевских желаний целых два дня потратил на то, чтобы провести со своей хозяйкой пару упражнений, но герцогиня очень плохо усваивала его уроки — ибо она постоянно срывалась на светский тон, что было совершенно неприемлемо в амплуа нищенки. Понимая, что это не приведет ни к чему хорошему, ее учитель решил взяться за дело сам — главный исполнитель королевских желаний обратился к горшечной фее и попросил её превратить его в нищего. Эффект превзошел все ожидания — молодой человек по мановению пальца маленькой красавицы в мгновение ока превратился в пожилого мужчину, одетого в грязные лохмотья. Один его глаз был скрыт за черной повязкой, а обе его ноги были такими кривыми, что без костыля он был совершенно беспомощен. Отныне никто не мог сомневаться, что это был не коварный главный исполнитель королевских желаний, но просто пожилой и больной калека, которому нужно прийти на помощь».

Услышав эти слова, Делия расхохоталась — уж больно комичным показался ей вид ноющего старикашки, в которого превратился главный исполнитель королевских желаний. Она не могла понять, зачем ему понадобилось так уродовать себя, но уже тот факт, что теперь его внешность полностью соответствовала его отвратительной душе, доставлял ей чувство удовлетворения. Дядя Джо и дядя Джаф на этот раз не нахмурились — очевидно, они тоже были согласны с тем, как фея из сказки расправилась с коварным палачом. Во всяком случае, Делия отчетливо услышала тихий, но одобрительный смешок Джордана. Когда девочка наконец успокоилась, она подняла голову и почесала затылок.

— Можешь продолжать читать, — бросила она Джафету, вытирая слезы от смеха.

— Хорошо, — кивнул хозяин квартиры. — «В конце метаморфозы своего слуги герцогиня вручила калеке флакон с собственноручно сваренным ею ядом, одной капли которого было достаточно для того, чтобы отправить Зеландайн в страну вечных грез. Поклонившись своей хозяйке, главный исполнитель королевских желаний вышел за ворота герцогского замка и, дождавшись ночи, поднялся по хрустальной лестнице в Сэвентхэйвен, где, найдя домик юной маркизы, плеснул на нее ядом и немедленно бросился бежать. Однако он допустил в своих расчетах непростительную ошибку — в кураже бросив склянку на пол, он мгновенно разбудил всех шестерых жителей городка, которые во главе с мэром бросились в погоню за калекой, чьи кривые ноги оказали ему медвежью услугу — ибо не сумев оторваться от преследования, главный исполнитель королевских желаний потерял костыль и был вынужден остановиться на полпути к спуску на землю. И поэтому ему пришлось плохо — очень плохо! Хуже некуда!».

— Так что же случилось с этим мерзким злодеем? — Спросила Делия, не отрывая глаз от рассказчика.

— Я думаю, что обитатели Сэвентхэйвена просто сбросили его с лестницы, — предположил Джордан.

Делия не могла не признать, что ответ дяди Джо был достаточно убедительным, но она все равно почувствовала себя немного оскорбленной тем, что Леонард Остинер — автор этой сказки — не упомянул, каким образом герои учинили расправу с преступником. Впрочем, это можно было понять, в конце концов, он написал детский рассказ, и, конечно, мистер Остинер должен был постараться, чтобы его работа выглядела как можно более невинной, избегая любых упоминаний о насилии, чтобы не напугать незрелую аудиторию. Но в глубине души Делии жило неосознанное отвращение ко всякого рода негодяям, из-за чего ее не удовлетворило столь поверхностное описание того, что произошло с Главным Исполнителем королевских желаний. Тем временем Джафет тем временем продолжал.

— «Когда с калекой было покончено, жители Сэвентхэйвена вернулись в домик, где бедная маркиза неподвижно лежала в постели — яд, которым главный исполнитель королевских желаний плеснул на лицо Зеландайн, погрузил девушку в такой глубокий сон, что её не смогли разбудить никакие силы. Сэвентхэйвианцы были охвачены безмерным горем, и даже суровый и недоверчивый мэр безутешно рыдал, стоя на коленях у кровати, на которой лежало безжизненное тело юной маркизы. Однако вскоре в Сэвентхэйвен прилетел наш старый друг мудрый ворон, который объяснил опечаленным жителям, как спасти девушку — всё, что для этого нужно было сделать, это привести в волшебный город молодого вождя, который до сих пор томился в темнице — ведь что они с Зеландайн любят друг друга!»

— Это звучит как заезженная мантра, — пробормотал Джордан, поднимая глаза к потолку. — Пробудить девочку ото сна поцелуем...

— Я так не думаю, дядя Джо! — с энтузиазмом возразила Делия. — Это так романтично!

— Справедливости ради хочу заметить, — кашлянув, вкрадчиво заявил Джафет, — что в сказке нет ни единого слова о том, что именно должно было разбудить маркизу! Может быть, поцелуй, а может быть, что-то совершенно другое!

Делия одарила дядю Джафа лучезарной улыбкой со святым сиянием своих темных глазок и кивнула ему в знак согласия. Впервые за всё время, что они провели вместе, лицо хозяина квартиры внезапно покраснело от смущения. Малышке казалось, что смутить Джафета было трудно, но она ошибалась. Вытерев пот с шеи, он на секунду отвернулся от юного гостя и посмотрел на люстру, свисающую с потолка. Через некоторое время он посмотрел на девочку и, увидев озорную улыбку на ее лице, добродушно покачал головой и вернулся к своей книге.

— «Сэвентхэйвианцы собрали совет, на котором начали решать, кто из них должен был отправиться вызволять узника из темницы. После нескольких обсуждений и дебатов они пришли к выводу, что это должен сделать самый молодой из всех присутствующих, а именно бездельник менестрель. Меньше чем через час он уже спустился по лестнице на большую дорогу и, тайком пробравшись в герцогский замок, проскользнул в спальню герцогини, где та хранила волшебный горшок. Взяв его в руки, менестрель обратился к его крошечной обитательнице с просьбой освободить молодого вождя. Фея не соглашалась на это предложение, а тем временем стражники услышали шум из спальни. Когда их топот достиг его ушей, менестрель впал в панику и, не зная, что делать дальше, решился на самый крайний шаг — он попросил маленькую красавицу, чтобы она рассыпала дворцовые стены, на что горшечная фея согласилась без лишних слов, потому что в душе она презирала герцогиню. И когда четверо воинов уже взломали двери и попытались схватить менестреля, здание внезапно затряслось и тяжелый потолок рухнул вниз, похоронив под собой всех, кто в то время находился в герцогском замке».

— Как, и менестреля тоже? — Испуганно воскликнула Делия.

— Да, он и горшечная фея погибли, — со смертельной серьезностью ответил Джафет. — Только не плачь, — утешил он девочку, заметив крупные прозрачные капли у нее на глазах.

Ему удалось произвести на Делию желаемый эффект — она тут же вытерла слезы и шмыгнула носом, отчего ее черные кудри окончательно растрепались. Кроме того, ее платье, когда-то такое аккуратное, теперь выглядело поношенным и мятым. девочка, заметив на себе пристальные взгляды мужчин, поспешно привела себя в порядок — аккуратно разгладила юбку на коленях и в сотый раз за вечер поправила волосы.

Когда Делия оглянулась на Джафета, он молча кивнул ей, как бы давая понять, что доволен ее внешним видом и продолжил свое прерванное занятие — то есть начал читать сказку вслух и выразительно, не забывая переворачивать страницы, чтобы не пропустить ни строчки. Маленькая девочка, затаив дыхание, слушала его приятный баритон.

— «Из всех обитателей герцогского замка выжил только один человек — как легко догадаться, это был молодой вождь, который, воспользовавшись всеобщей суматохой, выбрался из своей камеры за мгновение до того, как рухнули стены подземелья. Побродив некоторое время по обломкам, он выбрался в царственный сад, где в это время среди крон фруктовых деревьев и аккуратно подстриженных кустов как раз отдыхала от дневных забот уже знакомый нам мудрый ворон. Заметив выжившего, птица немедленно взлетела с дерева и, медленно покружив над его головой, рассказала юному вождю о том, что произошло с Зеландайн, а затем приказала ему дождаться наступления темноты, чтобы подняться по хрустальной лестнице на небеса. Закончив свое повествование, Умный Ворон взмахнул крыльями и взмыл в воздух, оставив юного Сагамора одного в царственном саду».

Прочитав это, Джафет поднял глаза от книги и обменялся многозначительными взглядами со своим юным слушателем, чье лицо в мягком свете ламп накаливания казалось необычно серьезным для восьмилетнего ребенка. Делия в замешательстве прикусила губу и провела пальцем по обивке кресла, в котором сидела.

— Дядя Джаф, а что же было дальше? — спросила она после минутного молчания.

— Наша сказка подошла к концу, — сказал хозяин квартиры, собираясь захлопнуть книгу.

— Послушай, нет, подожди, подожди! — взмолилась девочка, вставая со своего места.

Без лишних слов Джафет послушно передал книгу в руки подошедшей к нему Делии, которая в следующую секунду открыла ее на странице с закладкой и, наморщив лоб, начала внимательно изучать ее содержимое. Последняя строчка была именно той, которую дядя Джаф прочитал ей вслух, за ней следовала совершенно другая история под названием «Молли и её прелестные родители», автором которой был некий Макиел Ниму. Поняв, что на этом сказка действительно закончилась, Делия со вздохом захлопнула книгу и посмотрела на Джафета своими большими глазами, в которых застыла безмолвная печаль. Мужчине ничего не оставалось, как молча кивнуть головой, словно подтверждая правильность ее выводов.

— Ну, тебе понравилась эта сказка? — Спросил Джордан девочку, поднимаясь с кожаного дивана.

Делия продолжала задумчиво стоять с книгой в руках — со стороны казалось, что она не совсем уверена, насколько ей понравилась история, которую прочитал ей хозяин квартиры. Прислушиваясь к собственным ощущениям, она несколько раз оглядела комнату, стараясь не задерживаться на своих собеседниках. Наконец Делия приняла решение и утвердительно кивнула головой.

— Да, это меня обрадовало, — сказала малышка с некоторым смущением. — Я ожидала, что все закончится банально, но...

— Что ты подразумеваешь под «банально»? — Джафет, который до этого продолжал сидеть на своем стуле с отрешенным лицом, внезапно оживился.

— Ну... — Делия смутилась, начиная краснеть. — Если бы молодой вождь нашел маркизу и поцеловал ее, и они были счастливы, то это было бы довольно типично, хотя и романтично...

Она остановилась на полуслове — казалось, ей было трудно подобрать слова, которые могли бы адекватно передать ее впечатление от сказки. Джордан, который уже разминал ноги, затекшие от долгого сидения на диване, тихо откашлялся и поднял руку вверх — возможно, для того, чтобы отвлечь девочку от темы, которая была слишком сложной для ребенка. Делия заметила его жест и тут же успокоилась.

— Джаф, — дядя Джо повернулся к своему близкому другу, — Делии и так трудно описать свои чувства, а ты пристаешь к ней со своими вопросами. Так не пойдет, приятель.

Джафет направился к выходу из кабинета и, догнав Джордана, дружески похлопал его по плечу. Делия заметила гримасу легкого раздражения на его лице и подумала, что слова дяди Джо явно задели дядю Джафа за живое, но он изо всех сил старался произвести благоприятное впечатление на своего юного гостя и поэтому старался не показывать своего неудовольствия.

— Пойдем поедим чего-нибудь, время еще есть, — донесся из коридора голос хозяйки квартиры.

Джо и Делия вышли из кабинета и последовали за ним. Задержавшись на секунду у двери, ведущей на кухню, малышка вдохнула приятный запах печеных бобов, которые Джафет только что разогрел в микроволновой печи. Войдя на кухню вслед за дядей Джо, она сразу же заняла место за столом, которое выбрала с момента своего приезда сюда — прямо напротив выхода, чтобы в любой момент можно было быстро улизнуть обратно, если возникнут какие-либо непредвиденные обстоятельства (в чем Делия, однако, совсем не была уверена).

— Приятного аппетита, — сказал Джафет, ставя на стол две тарелки: одну для дяди Джо, другую для Делии.

Хозяин квартиры сам приступил к приготовлению чая — поставив электрический чайник под кран, он наполнил его водой из-под крана, а затем подключил к электрической сети, после чего сел за стол и, достав из кармана своих широких брюк небольшой блокнот, открыл его и, бросив задумчивый взгляд на девочку, начал что-то быстро записывать. Делия, занятая едой, некоторое время не обращала на это внимания, но когда Джафет положил ручку-роллер на край стола, чтобы выключить чайник, малышка посмотрела на него и отложила вилку.

— Что ты там пишешь, дядя Джаф? — спросила она, продолжая жевать бобы.

Джафет обернулся и внимательно посмотрел на нее, держа в руках чайник, из которого валил густой белый поток горячего пара. Некоторое время он молчал, а затем, налив кипятку в маленький фаянсовый чайник, стоявший на столе, поставил электрический чайник на место.

— Так, памятки для своего хобби, — с достоинством ответил девочке дядя Джаф, занимая свое место за столом.

Делия немедленно потянулась за канцелярскими принадлежностями, лежащими перед мужчиной, чтобы убедиться в правдивости его слов. Дядя Джаф не стал ей мешать, и через несколько секунд девочка уже держала в руках небольшую записную книжку в простом кожаном переплете, страницы которой были исписаны мелким, но вполне разборчивым почерком. Делия быстро пробежала глазами по первой попавшейся странице, но, не поняв, где находится самая последняя запись, подняла глаза на дядю Джафа, который, встретив ее сосредоточенный взгляд, кивнул ей, словно одобряя ее любопытство.

— Открой на девяносто первой странице и прочти, — услужливо подсказал хозяин квартиры, явно не собирающийся что-либо скрывать от своего юного гостя.

Малышка последовала его совету и начала нервно листать тонкие страницы, пока, наконец, не нашла последнюю запись, которая заставила ее изумленно поднять брови — на практически пустой странице была всего одна строчка, написанная размашистым почерком, которая гласила: «Волны правды стремятся погасить огонь лжи».

— Эй, это мои собственные слова! — потрясенно прошептала маленькая девочка. — Я произнесла их, когда ты читал мне сказку!

Она в замешательстве уставилась на Джафета, но он просто взял у нее блокнот и, положив его в карман, пожал плечами.

— Это для моего исследования относительно американских граждан с греческими именами, — ответил он с улыбкой.

Делия недоверчиво покачала головой — такое объяснение необъяснимого поступка дяди Джафа было слишком неправдоподобным, чтобы она могла ему поверить. Тем временем Джордан доел фасоль и, отставив пустую тарелку в сторону, налил себе в чашку немного черного чая.

— Жаль, конечно, что у тебя дома нет сладостей, — сказал он, поднося чашку к губам, — но поскольку мы здесь не для того, чтобы восхвалять твои кулинарные таланты, давай перейдем к делу.

С этими словами он поставил чашку на стол и устремил на Делию сосредоточенный взгляд, который говорил о том, насколько важную тему он собирался с ней обсудить. Малышка не смогла подавить своего изумления — она никогда раньше не видела его таким серьезным, но в следующую секунду опомнилась и даже улыбнулась.

— Послушай меня, Делия, — начал дядя Джо, внимательно глядя ей в глаза. — Когда мы с тобой вернемся домой, даже не думай говорить кому-нибудь о том, что произошло. Ты понимаешь?

— К сожалению, нет, — честно призналась девочка, хлопая глазами. — О чем ты? — спросила она своего собеседника.

— Я говорю о сказке, — ответил он заговорщическим тоном. — Не говори своим родителям, что ты слушала её в гостях.

— Не могу понять, что в этом плохого, — Делия все еще не могла взять в ум, к чему клонит дядя Джо.

— Ты не обязана этого делать, — уклончиво, но твердо сказал Джордан. — Но всё-таки я не хочу, чтобы они подумали, что ты услышала от дяди Джафа всякую чушь.

— Ну, дядя Джо, — капризно сказала малышка. — Ты говорил мне то же самое, когда читал мне ту книгу на немецком... — она замолчала, вспоминая ее название.

— Да-да, о Господе Боге во плоти, — кивнул Джордан, улыбаясь своей собеседнице. — Там тоже была причина, но она не имеет отношения к нашему сегодняшнему делу. Теперь ты должна запомнить — веди себя так, как будто ничего не произошло в гостях у дяди Джафа, ясно?

— Хорошо, — послушно ответила Делия, с надеждой глядя на хозяина квартиры, который молча слушал их разговор.

— Ты обещаешь держать рот на замке? — продолжал дядя Джо.

— Я даю обещание, что никому не скажу об этом, — ответила она с подчеркнутой серьезностью и кивнула.

— Ты очень, очень умная девочка, — Джордан сразу расслабился, делая глоток из своей чашки.

Делия, не притронувшись к чаю, встала из-за стола и, вытянувшись во весь свой невысокий рост, направилась к входной двери. Дядя Джо, многозначительно кивнув хозяйке квартиры, последовал ее примеру. Джордан помог малышке выйти из квартиры и, задержавшись на лестничной площадке, хотел закрыть за собой дверь, но Джафет уже стоял на пороге.

— Удачи вам! — крикнул он вслед своим гостям и захлопнул за ними дверь.

Джо и Делия вышли на улицу, где уже сгущались сумерки, и, не медля ни минуты, быстро зашагали к своим домам — ведь дома ждали родители Делии, которых она совершенно забыла предупредить о своем незапланированном визите к близкой подруге соседки. По дороге девочка думала о том, почему дядя Джо строго-настрого запретил ей рассказывать маме и папе о сказке, которую она послушала на вечеринке.

Неужели все это действительно связано с тем, подумала она, что вместо традиционных для сюжета сказки принца и принцессы в «Зеландайн в Сэвентхэйвене» появился молодой вождь, который был врагом матери своей любимой маркизы? Или это потому, что Леонард Остинер, автор рассказа, описал целых три смерти — сначала гильотинирование старого егеря, затем падение главного исполнителя королевских желаний с небесного острова и в самом конце — разрушение герцогского замка? Это маловероятно, решила маленькая девочка, быстро шагая по тротуару вслед за своим взрослым спутником, который, казалось, совершенно забыл о ее существовании. В любом случае, Джордан почти не оглядывался на Делию, лишь иногда сбавляя скорость, когда они случайно встречали матерей, несущих коляски со своими совсем крошечными детьми.

Из воспоминаний маленькую девочку вывели первые капли дождя, забарабанившие по оконному стеклу. Делия поспешно спрыгнула с подоконника, стряхнула крошечные мокрые капельки со своей сорочки и, недолго полюбовавшись ночным небом, затянутым мрачными тучами, захлопнула ставни, нисколько не заботясь о том, что этот звук может легко достичь чувствительных ушей ее матери. Малышка намеренно не задергивала шторы — она хотела, чтобы утром в ее комнату проникли солнечные лучи, которые подарили бы ей немного тепла и света, которых ей так не хватало в последнее время.

Она повернулась спиной к окну и подошла к своей кровати. Убедившись, что там никого нет — ох уж эти детские страхи! — Делия откинула край одеяла и опустилась на холодные простыни, но ложиться не спешила. Вместо этого она села на край кровати и начала медленно раскачиваться взад-вперед, словно в кресле-качалке. Почти мечтательная улыбка блуждала по ее сосредоточенному лицу — казалось, она представляла себя стоящей на палубе маленькой яхты, плывущей по волнам бескрайнего моря. Как бы то ни было, ритм, в котором она раскачивалась, пошел ей на пользу — к тому времени, когда на улице уже пошел дождь, Делия уже справилась со своими эмоциями и откинулась на подушку с улыбкой на губах.

Однако она все еще не могла уснуть — все, чего она могла добиться, это заменить одно воспоминание другим. Натянув на себя одеяло, Делия устремила немигающий взгляд прямо в потолок и тут же погрузилась в мирное оцепенение, которое было так характерно для нее в ту ночь. Никто не вмешивался в этот процесс — мать, по-видимому, давным-давно спала как убитая, поскольку женщину не разбудил ни один звук из спальни ее дочери, который она восприняла бы как сигнал тревоги. Что касается ее отца, Делия даже не была уверена, действительно ли он сейчас дома — кто знает, может быть, он остался на ночь в квартире своего друга, как он часто делал, когда у него заканчивались сроки на работе.

Девочка продолжала испытывать беспокойство за своего взрослого друга — ей казалось, что Джордан в этот момент томится где-то в плену, подобно молодому вождю из сказки, которую она услышала, находясь в гостях у дяди Джафа. Делия до сих пор помнила тот день, когда впервые за два месяца их отношений она не застала дядю Джо в его собственном доме (не считая, конечно, тех моментов, когда он ездил в центр по делам). Это было примерно через день после ее визита к его близкому другу — сначала без видимой причины родители отвели девочку к гинекологу, моложавому мистеру Мэдисону Фрейзеру, который, небрежно (можно даже сказать, «для галочки») обследовав ее женское естество, сказал мрачной матери Делии, что у ее дочери «Все именно так, как она подозревала!», отпустил свою пациентку на все четыре стороны.

Делия, привыкшая к тому, что родители никогда не обсуждают с ней «проблемы низшего порядка» (как выразился ее глубоко религиозный отец), не задавала им никаких вопросов о случившемся и покорно отправилась с матерью в квартиру Хорхе Когхилла — старого друга отца, где обе женщины остались на ночь, в то время как сам глава семьи отправился домой «по неотложным делам», как он кратко объяснил жене и дочери. На следующее утро Делию разбудил хозяин квартиры, седовласый и высокий мужчина — сам мистер Когхилл. Угостив своих гостей кофе и тостами, он поделился с матерью Делии двумя ничего не значащими новостями из жизни нью-йоркской богемы, а затем пригласил их на какое-то очень значимое мероприятие, но мать вежливо отказала мистеру Когхиллу и, сославшись на нехватку времени, поспешила уйти с дочерью, оставив его наедине с женой — миссис Сьюзен Когхилл, такой же старой и высокой, как и её супруг.

В течение всего следующего дня Делия была крайне необщительна со своей семьей — когда маленькая девочка вернулась домой на автобусе, она даже не поздоровалась с отцом, который приветствовал обеих своих женщин с несвойственным ему чувством такта и терпимости. Казалось, он намеренно держал себя как можно более вежливо — он даже позволил малышке начать ужин, не заставляя ее произносить молитву перед едой, что в обычное время, вероятно, было бы невообразимым нарушением установленных обычаев их семьи.

Делия подозревала, что ее отец намеренно разыгрывал роль доброго семьянина, чтобы загладить перед ней какой-то проступок, о котором девочка не имела ни малейшего представления. Однако через день она начала кое-что понимать. Когда за завтраком, по своему обыкновению, она объявила своей семье, что собирается навестить Иорданию, мать посмотрела на нее так, словно та говорила о чем-то совершенно немыслимом, а отец, мрачно уставившись в свою тарелку, взял бутерброд в руки и вздохнул.

— Тебе не следует этого делать, — твердо сказал он, жуя бутерброд с ветчиной, щедро намазанный горчицей.

Маленькая девочка вопросительно посмотрела на отца, но он продолжал размеренно двигать своими огромными челюстями, не обращая внимания на дочь. Затем Делия перевела взгляд на мать.

— Мам, почему я не могу пойти к дяде Джо? — спросила она, чувствуя, как в груди нарастает чувство опасности.

— Дело в том, дорогая, — ответил за неё отец, который уже закончил есть, — что соседская собака взбесилась от жары и убежала за ворота его дома, и теперь она бродит поблизости и может наткнуться на тебя.

— Ты что, совсем не собираешься меня отпускать? — Делия изобразила обиду.

— Мы можем отпустить тебя на улицу, но не ходи к соседу, — продолжил отец. — Кто знает, вдруг собака уже успела укусить его самого?

— Он прав, — вдруг подала голос мать девочки, которая до этого сидела молча. — Слушай папу, Делия, и не броди по окрестностям одна.

— Так ты позволишь мне или нет? — громко и настойчиво повторила Делия, отчаявшись дождаться внятного ответа от родителей.

— Нет! — таким же тоном ответил отец, который как раз потянулся к горячему чайнику, чтобы долить себе чаю в кружку.

— А теперь собирайся в школу, иначе опоздаешь! — сказала мама. — Ты и так уже пропустила вчерашний экзамен по литературе!

Девочка бросила недоеденный бутерброд на тарелку и, вскочив из-за стола, побежала в свою комнату, на ходу схватив замшевую куртку, висевшую на двери столовой, — потому что через пять минут отец должен был отвезти ее в школу на своей машине. В спальне она быстро взяла свой портфель и бросилась к двери, которая вела на улицу. Отец все еще продолжал завтракать, и только когда девочка уже выбежала на крыльцо, он соизволил оторваться от еды и неохотно пошел одеваться.

Тем временем Делия забралась на забор и уселась на свое обычное место, свесив ноги вниз. Ожидая, когда выйдет отец, она стала заглядывать в соседний двор — действительно, ее любимый Буффало больше не бегал по другую сторону забора, а самого Джордана почему-то не было видно. Но девочка тогда не придала этому особого значения, потому что подумала, что он мог либо быть на работе, либо просто спал до обеда (что часто случалось с ним, когда мать Делии не будила его звонком по утрам).

Затем, два дня спустя, однажды утром родители сказали своей дочери, что она сегодня не пойдет в школу — дело в том, что отец отвезет мать в аптеку, где он работал, потому что ему понадобится ее помощь. С этими словами родители заперли входную дверь и уехали в центр, оставив Делию сидеть дома одну. Его дочь не могла понять, в чем дело — причина, приведенная ее отцом, казалась настолько неубедительной и нелепой, что она решила, что в их семье произошла какая-то неприятность, о которой папа почему-то не хотел говорить. И вдруг у Делии мелькнула догадка, что ее родители решили скрыть от нее что-то, связанное с дядей Джо.

Как только Делия услышала, что их машина отъехала от ворот, она тут же выбежала из прихожей и, распахнув ставни, уставилась в окно, которое как раз выходило в соседний двор. Как и прежде, там не было видно ни души — ни бельгийской овчарки, ни её владельца. Затем малышка начала всхлипывать — сначала тихо, потом все громче. Далее она бросилась на кровать, зарывшись лицом в подушку, и в ту же секунду из ее глаз хлынул поток слез.

Когда Делия немного успокоилась, она снова подошла к подоконнику и стала напряженно вглядываться в окно соседского дома, надеясь увидеть в нем знакомое лицо, но, увы, за стеклом ничего не было. До ушей девочки донеслось пение птиц, которое в этот момент показалось ей насмешкой — как будто сама природа издевалась над Делией, смеялась над ее горем. Бедняжке снова захотелось заплакать, но у нее не осталось на это сил — тогда она сделала над собой усилие и попыталась взять себя в руки, но ощущение беды, нависшей над головой Делии, не покидало ее до тех пор, пока не вернулись родители.

Когда вечером вся семья собралась за столом, девочка заметила, что взрослые явно чем-то расстроены — в их движениях чувствовались напряжение и какой-то бессильный гнев. Прочитав молитву, они минуту или две молчали, не спеша приступать к еде, в то время как ее отец выглядел озабоченным и печальным, а мать была необычно тихой и поглощенной своими мыслями. Вскоре отец, обменявшись взглядами с женой, вдруг повернулся к дочери, которая сидела по левую руку от него.

— Делия, — с усилием произнес он, поворачиваясь к ней. — Я хочу попросить тебя об одном одолжении.

При этих словах он проглотил комок, вставший у него в горле.

— Что ты хочешь сказать, папочка? — как святая невинность, спросила его дочка.

Делия не могла себе представить, о чем он попросит, но, почувствовав неладное, инстинктивно поджала ноги под стул и, подняв глаза на отца, увидела странный блеск в его глазах.

— Забудь о нем, — сказал он тихо. — Об этом Джордане, — мрачно добавил он.

Девочка была готова услышать что угодно, но только не это. Хотя, честно говоря, с самого первого дня переезда в Портленд Делия подозревала, что ее отец всем сердцем ненавидит своего соседа, но она никогда раньше не слышала, чтобы ее отец публично выражал свою неприязнь. Поэтому, когда глава семейства произнес эти шесть слов, они произвели на девочку не меньшее впечатление, чем сам факт того, что дядя Джо вместе с Буффало так и не соизволили порадовать Делию своим присутствием на их прежнем месте.

Ошеломленная маленькая девочка молча смотрела на отца, не находя в себе сил заговорить — она только плотнее вжалась в спинку стула и захлопала ресницами, как часто делала в состоянии крайнего шока. Вскоре Делии удалось взять себя в руки и облизать пересохшие от возбуждения губы.

— Почему, папа? — заикаясь, пробормотала девочка, неотрывно глядя на морщинистое лицо старика.

— Потому, милая, что дядя Джо умер, — ответил он с удивительной мягкостью, отправляя в рот ломтик бекона.

Малышка невольно почувствовала аппетит, глядя на то, как сосредоточенно её папа пережевывает мясо, но слова, которые он произнес перед этим, снова повергли ее в грусть. Она перевела взгляд на мать, но та, не произнеся ни единого слова, лишь скорбно покачала головой, усердно работая вилкой. Внутри девочку сжигало чувство стыда за свое поведение — в конце концов, по уважительной причине она не должна была так сильно беспокоиться о каком-то человеке, который даже не является ее родственником. Но Делия не могла заставить себя — на нее произвел слишком сильное впечатление ее новый сосед, и теперь, когда ее отец объявил, что Джордан мертв, ей было очень трудно отнестись к этим словам серьезно.

— Умер? В каком смысле? — растерянно спросила она.

Она втайне жалела, что папа просто пошутил, а на самом деле дядя Джо просто задержался на работе и вернется домой только завтра. Делия напряженно ждала ответа, но ее отец не торопился с ним — вместо этого он продолжал уплетать за обе щеки макароны, густо политые грибным соусом. Наконец, доев свою порцию, он вытер салфеткой жирные губы и откашлялся.

— Есть такая болезнь, называется рак, — начал отец издалека.

— Я не понимаю, как это... — она хотела вмешаться, но отец властно поднял ладонь, и дочери пришлось замолчать.

— Когда человек много курит и пьет, — продолжал старик, — то его тело постепенно увядает, как растение, которое никто не поливает.

Делия не могла не отметить про себя, что эта аналогия была совершенно неуместна в данной ситуации, но что поделаешь — ее отец был всего лишь продавцом лекарств, поэтому было бы очень опрометчиво ожидать от него красивых метафор и сравнений. Делия смерила отца холодным взглядом, но он, казалось, не заметил упрека в ее глазах и налил себе еще чашку чая. Но ее мать наконец решила вмешаться в их разговор — она запрокинула голову и, глядя куда-то в потолок, принялась помешивать ложечкой в своей чашке.

— Хороший ребенок — это послушный ребенок, — сказала она в каком-то отстраненном состоянии.

— Это очень правильное наблюдение, — кивнул её муж.

Их дочку внезапно охватило чувство праведного гнева, как будто нравоучительное замечание матери унизило ее, поставив в один ряд с теми напыщенными, безмозглыми детьми-моделями, которых она видела на экране телевизора или на рекламных щитах. Делия с трудом сдерживалась, и все, что она могла сделать, это встать из-за стола и громко топнуть ногой.

— Вы хотите сказать мне, — воскликнула она на весь обеденный зал, — что родителям нужны не гении или мыслители, но безмозглые исполнители?!

В следующую секунду она тут же выбежала из столовой, так и не попробовав восхитительных блюд, которые ее мать неустанно готовила почти час назад. Понаблюдав за дочерью, мать повернулась к супругу — по ее лицу было видно, что слова девочки произвели на нее сильное впечатление.

— Santo Deus! — по-португальски сказала она тихо, но очень выразительно. — Ты знаешь, что она сделала?

Глава семейства пожал плечами и снова посмотрел на дверь, в которой исчезла его маленькая девочка. Он подумал про себя, что Делия не сутулится, она была своего рода отщепенкой от старого квартала — давала волю гневу, как и он сам в свое время, и взгляд ее глаз такой же пронзительный и безжалостный... Но жена отвлекла его от приятных мыслей.

— Делия процитировала Робеспьера на наших собственных глазах! — при этих словах женщина схватилась за голову.

— Ну и что в этом такого плохого? — равнодушно спросил её муж, поудобнее устраиваясь в кресле.

— Более того, у нее хватило присутствия духа перефразировать его слова! — взволнованно продолжила его жена.

— Подумаешь беда какая. Нашей дочери уже восемь лет, мы должны радоваться, что она развивается! — флегматично ответил глава семейства.

— Это все из-за этого насильника, этого проклятого...

Мать Делии остановилась на полуслове, как будто ей было очень неприятно произносить имя человека, который, по ее мнению, научил ее дочь некоторым плохим вещам. Отец понял, кого она имела в виду, и перестал улыбаться.

— Ты можешь быть спокойна, дорогая, — серьезно сказал он, отводя взгляд в сторону. — Мы преподали этому негодяю урок, и он никогда больше не посмеет даже приблизиться к нашей дочери, как бы ему этого не хотелось.

Искренняя злоба, с которой он произнес эти слова, мгновенно передалась его жене, отчего ее анемичное лицо покрылось красными пятнами. Она высоко подняла голову и гордо сказала:

— Sim, querido! Мы отомстили за оскорбленную честь нашей семьи! Отныне никто не посмеет косо смотреть на нашу девочку!

Лицо отца смягчилось, но выражение глубокой озабоченности на мгновение задержалось в его мыслях, что не могло ускользнуть от внимания его лучшей половины, которая, заметив перемену в его настроении, прекратила свои разглагольствования и посмотрела на мужа с сочувствием.

— О чем ты задумался, радость моя? — проворковала она. — Тебе не понравились мои тетраццини?

Она имела в виду макароны, которую подавала всей своей семье.

— Нет, воздух, которым я дышу, — ответил он. — Ужин был выше всяких похвал, и я уверена, что ты очень устала, когда готовила его для меня и нашей малышки.

Его супруга вздохнула с облегчением и откинулась на спинку стула.

— И поэтому, — продолжил старик, — я подумал, что тебе, кровь в моих жилах, следует взять себе в помощники другого человека, чтобы он позаботился о нашей...

Он не успел закончить свою льстивую речь — его жена, которая до этого спокойно дремала за столом, в мгновение ока очнулась ото сна и в исступлении замахнулась на него фарфоровой сахарницей, которую схватила со стола.

— Успокойся, райское блаженство, — сказал отец семейства, вовремя среагировавший на внезапный маневр своей второй половинки.

— Я тебе не «райское блаженство»! — в ярости закричала женщина и ударила мужа по голове блюдцем от кофейной чашки.

— Но послушай, удовольствие которое я пропустил! — взмолился старик, потирая шишку. — Что плохого в том, чтобы нанять няню, которая бы присматривала за нашей дочерью?

— Я не потерплю, чтобы какая-то чванливая дурочка с ветром в голове решала за меня, как воспитывать мою Делию, мою священную малышку! — сказала мать семейства.

Отец не мог не согласиться со своей женой — хотя бы потому, что его собственное детство прошло в доме, где в отсутствие родителей обязанности гувернантки выполняли либо его старшая сестра Брианна, либо тетя Джоделль (которая тогда была еще в расцвете сил), но никогда не незнакомка, нанятая на стороне. Правда, именно по этой причине он горел желанием нанять няню — ибо в глубине души отец хотел, чтобы его ребёнок рос в гораздо лучших условиях, чем он сам, но таков был характер его жены, и он не мог отказать ей в благородном желании растить Делию самой, без помощи посторонних, хотя и видел, как ей это трудно.

Сама их дочь в это время закуталась с головой в одеяло и изо всех сил пыталась заснуть, но крики о ссоре родителей, доносившиеся из столовой, не дали ей такой возможности. Делия, хотя и была еще слишком молода, уже понимала, какое тяжкое бремя — быть Божьей рабой, и потому не особенно жаловалась на свою судьбу, иногда лишь украдкой поглядывая в окно, все еще надеясь, что ее дорогой дядя Джо вот-вот вернется в свой дом и заберет ее — если не навсегда, то хотя бы на время.

Но, увы, как бы сильно она этого ни хотела, но этого не произошло. Вместо этого Делии довелось стать свидетельницей того, как в один прекрасный день к соседскому дому подъехал грузовик, из которого вышли люди в форме, которые, выгрузив все имущество Джордана на улицу, наглухо заколотили окна и двери, после чего сели в машину и умчались в неизвестном направлении. Делии было грустно наблюдать за этим актом мародерства, но что она могла сделать, кроме как сжать кулаки, отдавшись горю и отчаянию, надеясь на Божью милость?

Думая о дяде Джо, Делия сама не заметила, как уснула. На этот раз ей приснилось что-то очень приятное — она оказалась в каком-то гроте, темноту которого освещал смоляной факел, висевший на скалистой стене. До ушей девочки доносились приглушенные звуки прибоя, которые иногда прерывались редкими криками чаек и далеким скрипом мачт невидимых ее глазам кораблей. Несмотря на то, что Делия сидела на камне в одном лишь легком платье из тонкого белого кружева, в гроте было необычайно тепло — видимо, скальные образования еще не остыли после дневной жары.

Вглядываясь в темноту, которую едва рассеивал тусклый свет факела, Делия вдруг заметила, что рядом с ней на небольшом каменном выступе сидит человек. Он был одет в робу из грубой коричневой ткани, которая сильно напомнила ей монашескую рясу, только почему-то капюшон был надвинут так низко, что девочка не могла видеть лица своего спутника, но что-то подсказывало ей, что под коричневой тканью скрывался кто-то очень близкий и дорогой ей.

Малышка уставилась на человеческую фигуру рядом с ней. Незнакомец, почувствовав на себе пристальный взгляд девочки, поднял голову, и на мгновение Делии показалось, что в черноте его капюшона блеснули два глаза, при виде которых у нее перехватило дыхание от восторга, смешанного со смущением.

— Дядя Джо! — прошептала она с любовью в голосе. — Пожалуйста, скажи мне, это действительно ты?

Мужчина в рясе ответил не сразу — как поняла девочка, он колебался, порадовать ли свою маленькую подругу такой новостью или оставить ее в уверенности, что ей все это почудилось. Однако вскоре незнакомец кивнул головой, и Делия услышала его тихий, надтреснутый и полный глубокой меланхолии голос.

— Да, Делия, это я, — услышала она знакомый голос.

Маленькая девочка с трудом подавила желание броситься ему на шею. И он тоже, наверное, чувствовал себя не очень хорошо — ей показалось, что он заметно сутулился, а плечи его время от времени вздрагивали, как будто у него была лихорадка. Делии стало жаль этого человека.

— Дядя Джо, почему ты прячешь от меня свое лицо? — Спросила его Делия, поднимаясь с камня.

— Это прозвучит грустно, — вздохнул ее собеседник, продолжая неподвижно сидеть в одной позе. — но общество скрыло меня от тебя, и теперь мне никогда не будет суждено предстать перед твоими глазами.

— Не говори со мной загадками, — сказала девочка, начиная медленно приближаться к нему. — Объясни мне свои слова, — попросила она Джордана.

— Я имею в виду тех, кто разлучил нас с тобою, — печально ответил дядя Джо. — Ты слышишь их голоса, не так ли? — он внезапно повернулся к ней.

Делия остановилась на полпути к дяде Джо и замерла, прислушиваясь к звукам, доносящимся снаружи. И в самом деле, какие-то далекие голоса теперь смешивались с успокаивающим шумом морских волн, набегающих на берег. девочка не могла разобрать ни единого слова, но по голосу смогла определить, что это была толпа мужчин, которая, насколько она могла судить, приближалась к их гроту. Вскоре к грубой болтовне людей присоединился пронзительный лай собак. Очевидно, толпа пропустила вперед ротвейлеров — собак, которых Делия искренне ненавидела всем своим детским сердцем.

— Дядя Джо, я боюсь за нас обоих! — воскликнула она, падая на колени перед фигурой в мантии.

— Они тебя не тронут, — спокойно сказал Джордан, явно пытаясь успокоить Делию. — Им нужен только я один.

— Нет! Я не позволю, чтобы тебя схватили! — кричала она, заламывая руки. — Я лучше умру прямо здесь, чем отдам тебя в их руки!

— У тебя отважное сердце, — продолжал дядя Джо так же печально, — но ты не должна рисковать собой ради меня, умоляю тебя...

— Это несправедливо! — Возразила ему Делия.

— Пожалуйста, оставь меня здесь одного, — попросил Джордан. — Меня нет в твоем мире, твои маленькие глазки меня не увидят...

— Не неси чушь, дядя Джо! — воскликнула маленькая девочка.

Затем Делия подбежала к фигуре в рясе, чтобы заключить Джордана в объятия, но он вытянул руки вперед, пытаясь помешать ей сделать это. Во время этого защитного маневра его капюшон случайно откинулся, и Делия, издав душераздирающий крик, отшатнулась назад. Ее длинные шелковистые волосы рассыпались по плечам, а в широко раскрытых испуганных глазах отражались тени, пляшущие на потолке от тусклого света факела.

Под коричневой тканью, которая все еще сохраняла очертания человеческой фигуры, не было абсолютно ничего — через горловину Делия видела только внутреннюю сторону рясы...

Самый зеленый город Соединенных Штатов уже пробудился ото сна. С раннего утра на улицах славного Портленда уже вступали в свои права автомобили — неофициальные, но признанные всеми горожанами короли улиц. Помимо автомобилистов, владельцы магазинов тоже недолго нежились в своих постелях и уже собирались на работу.

Гэлбрайт стоял у витрины продуктового магазина и от скуки пялился на вывеску, на которой рукой неизвестного художника несколько аляповато, но вполне правдоподобно были изображены сосиски и сыры, рядом с которыми лежали одинокий помидор и кочан капусты. Подобное сочетание продуктов служило двум целям — уведомляло потенциального покупателя о том, что он может купить в этом месте, а также (что, по сути, было сутью всего рекламного искусства) вызывало у него чувство голода и желание купить это как можно скорее.

В конце концов Гэлбрайт все же не смог устоять перед очарованием рекламы и вошел в большие стеклянные двери. Взяв корзину из стопки, расположенной прямо у входа, он направился вглубь магазина, где незадолго до открытия мерчендайзер, невидимый для покупателей, приказал разложить всевозможные мясные деликатесы. Бродя между полками, Гэлбрайт немного съежился от холода в помещении — кондиционеры работали на полную мощность. Он не особенно боялся подхватить обычную простуду, но все же, с мокрой от пота шеей, он не мог сказать, что ему было очень приятно ощущать такую разницу температур.

Несмотря на богатый ассортимент, представленный в этом продуктовом магазине, Гэлбрайт не смог найти то, что искал. Ему просто нужно было быстро перекусить на ходу каким-нибудь вкусным сэндвичем, но в этом магазине, к сожалению, предлагались продукты только для домашнего застолья в кругу семьи. Поэтому Гэлбрайт, сожалея, что зря потратил время на посещение этого заведения, поставил корзину возле кассы и уже собирался уходить, как вдруг его внимание привлек тучный человек, стоявший возле отдела, где в пластиковых ящиках были навалены орехи. Этот человек, одетый в серый демисезонный плащ длиной до колен, украдкой огляделся по сторонам и, зачерпнув ладонью горсть арахиса, сунул руки в свои бездонные карманы.

Гэлбрайт, будучи полицейским инспектором, не мог не проигнорировать такой факт нарушения закона. Он обменялся взглядами с продавцом, молодым парнем, который стоял за прилавком со скучающим видом. После этого он быстро подошел к нарушителю закона и, стараясь придать своему голосу как можно более стальное выражение, сказал:

— Ну же, молодой человек, покажите мне, что у вас в карманах!

«Молодой человек» выглядел эдак лет на десять старше самого Гэлбрайта, но суть этого обращения заключалась в том, чтобы застать преступника врасплох, что инспектору полностью удалось. Толстяк в плаще потрясенно обернулся и уставился на Гэлбрайта своими крошечными глазками, которые, казалось, пытались спрятаться среди складок жира на его широком лице.

— Кто вы такой, чтобы так говорить со мной? — человек, застигнутый на месте преступления, пытался скрыть свой страх под маской грубости.

— Это не имеет значения, — спокойно ответил Гэлбрайт. — Пожалуйста, положите орехи обратно.

— О каких орехах? О чем вы говорите? толстяк отступил на шаг, все еще держа руку в кармане пальто,

— Я не хочу применять силу, поэтому рассчитываю на вашу добросовестность, — сказал инспектор, не повышая голоса.

Тучный и неуклюжий мужчина трусливо прислонился спиной к стеллажу с консервами, стоящему у него за спиной. Консервные банки грохнулись на бетонный пол магазина, а пикантный орех чуть не поскользнулся на банке с консервированными ананасами.

— Что вам от меня нужно? — теряя самообладание, воскликнул мужчина в дождевике, балансируя на одной ноге.

Вместо ответа Гэлбрайт вытащил из-за пазухи свое полицейское удостоверение и невольно улыбнулся, когда увидел, как вытянулось лицо толстяка, сумевшего сохранить равновесие посреди разбросанных консервов. Поняв, с кем ему приходится иметь дело, он достал из кармана эту злополучную горсть жареного арахиса и уже собирался уходить, но властный окрик инспектора «Стоять!» заставил его застыть на месте.

— Ваше имя? Адрес? Место работы? — на автомате Гэлбрайт произнес обычную для таких случаев скороговорку.

— Ирлес... Меня зовут Ирлес Нахт, — словно провинившийся школьник, начал отчитываться этот жалкий человек.

— В огороде бузина, а в Ванкувере граф, — язвительно процитировал инспектор какую-то пословицу.

Гэлбрайту было трудно сдержать свой взрыв веселья — на этого магазинного воришку невозможно было смотреть без смеха. Когда Ирлес уже объявил свое место работы, Гэлбрайт вдруг услышал свое имя и обернулся — в дверях магазина стоял мужчина, который выглядел лет на пять моложе самого инспектора.

— Что, Гэлбрайт, карманника подцепил? — жизнерадостно сказал тот парень, подходя к ним.

— Как видишь, приятель, — ответил Гэлбрайт, стараясь не расслабляться на глазах у Ирлеса.

— Эй ты, старикашка! — молодой человек повернулся к вору. — Тебе так трудно легально приобрести эти несчастные орешки?

Гэлбрайт попытался сдержать своего экспрессивного друга, но тот уже подошел вплотную к трясущемуся от страха толстяку и схватил его за воротник.

— Слушай меня, дурачьё, — злобно прошипел он прямо в лицо магазинному вору, — ты не должен воровать! Разве тебя не учили этому в детстве?

В ответ Ирлес издал едва слышный хрип, и молодой человек еще сильнее сжал его шею.

— Ты плохой ученик! — продолжил он. — Если ты не усвоишь мой урок, я тебе моргалы выколю!

Сказав это, друг Гэлбрайта выставил вперед мизинец и указательный палец правой руки. При виде этого жеста глаза толстяка вылезают из орбит.

— Остановись, ты же полицейский! — крикнул Гэлбрайт, всерьез испугавшись за судьбу воришки орехов.

— Как тебе будет угодно, — с явным раздражением сказал молодой человек.

Он отпустил Ирлеса Нахта, который не преминул воспользоваться возможностью покинуть магазин от греха подальше. Глядя вслед удаляющемуся человеку в плаще, Гэлбрайт положил руку на плечо своего друга.

— Бог с ним, Фаркрафт. Конечно, я не позволил ему совершить кражу, но и сажать его в тюрьму тоже не собирался.

— Как бы я хотел дать ему пинка на прощание, чтобы он, сарделька вареная, усвоил наконец что воровать нехорошо...

В спокойном голосе этого человека чувствовалась внутренняя сила. «Как у тигра, повелителя джунглей», — невольно подумал инспектор.

— Ты действительно этого хочешь? — Гэлбрайт сделал вид, что принял эти слова за чистую монету.

— Я пошутил, — Фаркрафт сразу расслабился.

Выходя из прохладного помещения продуктового магазина, Гэлбрайт не смог удержаться от взгляда на продавца. У парня за кассовым аппаратом было выражение лица, чем-то похожее на то, которое бывает у зрителя в кинотеатре, когда на экране происходит что-то остросюжетное. Очевидно, он никогда раньше не был свидетелем того, как магазинный вор получает по заслугам...

— Взгляни на это! — вдруг услышал он голос своего друга

Фаркрафт вытащил из кармана газету и протянул ее Гэлбрайту, который немедленно взял ее в руки.

— Зачем ты мне показываешь... — инспектор вопросительно посмотрел на него.

— ...самые свежие новости! — перебил его Фаркрафт. — Не моргай глазами, прочти что, и все будет ясно.

Гэлбрайт бегло просмотрел текст. Представленная с характерным журналистским пафосом история об аварии, после которой тяжелораненая жертва была доставлена в больницу, не произвела на мужчину никакого впечатления.

— Кто-то разбил свою машину, что такого необычного? — спросил инспектор, поднимая слегка разочарованные глаза на своего друга.

— А ты только взгляни на его фамилию, — Фаркрафт ткнул пальцем в газету

Гэлбрайт прочитал его чуть внимательнее. Жертвой оказался аптекарь, фамилия которого всего на две буквы отличается от названия некоего английского города...

— Да какая мне разница? Я никогда не встречал этого человека.

— Но я-то его знаю. Не по-дружески, конечно, но по долгу службы. Ты помнишь как два года назад я ездил за город, чтобы задержать одного инфантильного чудака?

— Хм... Я кое-что припоминаю. Ты тогда сказал мне, что дело было довольно грязным.

— А каким еще может быть дело, в котором замешан маленький ребёнок?

И Гэлбрайт вспомнил. Да, был случай, в их полицейское управление поступила жалоба из пригорода о том, что сосед некоего фармацевта подозревается в домогательствах к его несовершеннолетней дочери. Они послали туда фургон с пятью полицейскими и назначили на это дело инспектора Фаркрафта, с которым у него сейчас был этот разговор...

— Ну да, ублюдка задержали, и что с того? — Гэлбрайт все еще не мог понять, чему так радуется его друг.

— Мне просто кажется странным, что через некоторое время после этого случая с отцом этой девочки произошел несчастный случай.

— А, ты снова увлекаешься мистикой. Ты как-то сказал, что есть какой-то дух...

— Дух Возмездия, да, — кивнул его друг. — Но я думаю, тебе следует навестить этого джентльмена.

— Ты хочешь, чтобы я бросил все свои дела и поехал в больницу?

— Не ври, последнюю неделю ты ничем не был занят, — справедливо заметил Фаркрафт.

Гэлбрайту пришлось согласиться с этим утверждением.

— Ладно, ладно, по старой дружбе... Но позволь мне спросить, какая тебе польза от того, что я расскажу по возвращению?

— Польза? Честно говоря, я сам этого не очень понимаю. Знаешь, у меня такое чувство в сердце...

Фаркрафт, не сумев выразить свои мысли в понятной другу форме, пожал ему руку и, сказав на прощание «Ни пуха ни пера!», перешел дорогу и зашел в небольшое кафе — видимо, хотел освежить пересохшее от волнения горло. А Гэлбрайт, послав ему взгляд, полный недоумения, встал спиной к стене продуктового магазина и принялся внимательно изучать газету. Изучив заметку об аварии, он запомнил адрес больницы, куда была доставлена жертва, и выехал на оживленное шоссе. Гэлбрайт задумался о том, что вызвало беспокойство Фаркрафта. Он воспринял слова своего друга о некоем духе мести как мистическую чушь, в которую сам бы никогда не поверил. Здесь явно происходит что-то еще...

Вскоре Гэлбрайт решил, что лучше не ломать голову над тем, что находится за пределами его понимания. Он просто сказал себе, что, возможно, у него просто нет необходимой информации, и именно из этого обстоятельства проистекает ореол таинственности. Поэтому, не зная, что еще предпринять, инспектор решил завязать разговор с таксистом, но из этого мало что вышло, потому что водитель, с которым он столкнулся, был несколько мрачен и не особенно горел желанием общаться с пассажиром. Поэтому Гэлбрайт, который в ответ на свой наводящий вопрос о погоде получил лишь сухое «Я жив, и это главное», решил, что лучше будет просто посмотреть в окно.

Наконец, машина доставила инспектора в Портлендский адвентистский медицинский центр, где находился фармацевт, пострадавший в утренней аварии. Гэлбрайт расплатился с таксистом и направился к парадным дверям больницы. К нему тут же подбежала женщина, одетая в форму сестры милосердия.

— Сестра, вы не знаете, куда поместили мистера по фамилии Йонс? — инспектор повернулся к ней.

— Вы имеете в виду того, который пострадал в аварии сегодня утром? — спросила женщина.

— Да, конечно, — нетерпеливо сказал Гэлбрайт

— Его определили в хирургическое отделение, это на втором этаже.

— Я смиренно благодарю вас, сестра.

— Подождите, сегодня не приемный день!

Гэлбрайт показал ей свое полицейское удостоверение и решительно направился в больницу. Сестра милосердия последовала за ним с молчаливым недовольством. Поднявшись на второй этаж, Гэлбрайт встретил какого-то врача и попросил его сказать, в какой палате лежит нужный ему человек. Врач, сказав инспектору, что беспокоить этого пациента крайне нежелательно для его здоровья, проводил его до нужной двери и, приложив палец к губам — видимо, это был знак того, что Гэлбрайт не решается повышать голос в палате, — впустил его внутрь.

Гэлбрайт увидел огромного и коренастого уже немолодого мужчину, лежащего под белым одеялом. Его мощная грудь медленно вздымалась от шумного дыхания. Посетителю показалось, что мистер Йонс немного похож на старого медведя, который вот-вот впадет в спячку. Возможно, инспектора натолкнуло на мысль странное выражение лица — левая сторона лица бедняги онемела, а рот искривился в ужасной гримасе.

— У него паралич Белла, — прошептал доктор Гэлбрайту.

Инспектор даже не повернулся в сторону медика — вместо этого он тихо приблизился к больничной койке, стараясь ступать как можно тише.

— Мистер Йонс, — стараясь не повышать голос, обратился он к мужчине, лежащему на кровати. — Я из полиции Портленда...

— Полиции, — вдруг послышался глубокий бас пациента, который, не мигая, продолжал смотреть в потолок.

Гэлбрайт ожидал услышать от него хоть что-то еще, но, видимо, мистер Йонс просто отреагировал на это волнующее слово и автоматически повторил его. Постояв так с минуту, посетитель повернулся и вышел из палаты.

— Мы будем стараться изо всех сил, но в лучшем случае он не сможет мыслить здраво, — сказал доктор. — На самом деле он не был серьезно ранен — на его теле не было обнаружено никаких повреждений, но у него обнаружены серьезные проблемы с психикой...

— Могу я позвонить отсюда? — Гэлбрайт прервал эту малоинтересную для него тираду.

— Да, конечно, телефон в конце коридора.

По голосу врача было ясно, что он рад узнать, что полицейский уже закончил свой визит и скоро покинет больницу. Гэлбрайт подошел к телефону, размышляя по пути, куда бы ему позвонить, чтобы Фаркрафт мог определенно ответить ему. Его определенно сейчас нет дома, вряд ли ему что-то было нужно в полицейском управлении прямо сейчас... В конце концов, он решил позвонить в кафе, куда, как он помнил, его друг зашел после их утренней встречи. И он не ошибся — спросив, может ли владелец позвать Фаркрафта к телефону, и получив «Да, подождите немного», Гэлбрайт оживился. Через полминуты его друг подошел к телефону.

— Привет, приятель, это ты?

— Здравствуйте. Сейчас я нахожусь в Адвентистском медицинском центре Портленда.

— Спасибо, что исполнили мою прихоть.

— Не знаю, расстроит ли вас то, что я скажу, но в целом мистер Йонс получил повреждение мозга.

— Мои соболезнования... Так вы на самом деле ничего от него не слышали?

— Все, что он смог сказать, лишь как попугай повторить за мной слово «полиция». Мне показалось, что это произошло потому, что у него была какая-то психическая травма, связанная с этим.

— Ну, ну, если бы ты был отцом маленькой девочки, ты бы не был так расстроен, когда твою... Кхм-кхм...

— Это совсем вылетело у меня из головы.

— Ах ты дырявая башка. Ладно, чёрт с ним. Кстати, как ты догадался, что я был в кафе?

— Я видел, как ты туда зашёл.

— И ты подумал, что я застрял здесь надолго? Ха-ха, ты был совершенно прав.

— Что ж, удачи с этим.

— Мы еще встретимся!

Гэлбрайт повесил трубку. И в самом деле, читая газету, он совершенно забыл о том, что Фаркрафт рассказал ему о прошлогоднем инциденте. «Ладно, — подумал он, выходя на улицу, — я выполнил просьбу моего друга, так что же дальше»? Инспектор спросил сестру милосердия, где здесь остановка общественного транспорта...

Добравшись до ближайшей к полицейскому управлению автобусной остановки, Гэлбрайт вышел из автобуса и, размяв затекшие от стояния ноги (все места были заняты), сразу же направил их туда.

Щурясь от солнечного света, Гэлбрайт подошел вплотную к фасаду трехэтажного здания, выходящего на величественную зеленую площадь. Он протянул руку к медной ручке двойной двери, но в следующую секунду ему навстречу вышел молодой сержант в синей фуражке на голове. Гэлбрайт резко шагнул в сторону, уступая ему дорогу, но молодой человек замер на месте и посмотрел на инспектора, слегка прищурившись.

— Добрый день, мистер Гэлбрайт, — сержант поднес руку к фуражке.

— Привет, Соссюр, — ответил инспектор с некоторым недоумением.

— Вас желает увидеть господин главный инспектор Сеймур, — сообщил он храбрым тоном

Услышав это, Гэлбрайт невольно пал духом.

— По какому такому поводу? — спросил он молодого человека запинающимся голосом.

— Он ждет вас в своем кабинете, — Соссюр проигнорировал его вопрос и пошел дальше.

Гэлбрайт не смог отказать себе в удовольствии отвести взгляд от этого жизнерадостного молодого человека, который, на ходу надевая кепку, быстро шел вверх по улице, слегка наклонив вперед кудрявую голову. «Интересно, — подумал Гэлбрайт, — что сделало этого молодого человека таким счастливым»...

Инспектор вошел в двери полицейского управления, но он не спешил сразу подниматься наверх, для начала он решил проверить правдивость слов сержанта и заглянул в комнату дежурного офицера, где обнаружил старину Полинга, который, как всегда, сидел за своим столом. В этот момент он наливал себе кофе, а чуть поодаль на диване у окна дремали двое полицейских. При появлении инспектора Полинг слегка вздрогнул и, поставив кофейник на стол, поднял голову.

— Простите, я действительно нужен господину главному инспектору Сеймуру сейчас? — Спросил Гэлбрайт старика.

— Конечно, — ответил дежурный офицер. — Вы забыли, что сегодня заседание по делу Фаркрафта?

— Что? — услышав имя своего друга, Гэлбрайт оживился.

— Все остальные уже в кабинете главного инспектора, только вас не хватает, — старик моргнул глазами.

— Почему меня никто не предупредил об этом заранее?

— Я хотел, чтобы Дэвид уведомил вас, — сказал Полинг, имея в виду своего помощника. — Но господин главный инспектор Сеймур убедил меня не беспокоить...

Гэлбрайт не стал выслушивать старика до конца и покинул кабинет дежурного офицера. Надо же, Сеймур специально не предупредил его заранее о важной встрече. Похоже, господин главный инспектор хотел выставить своего сотрудника идиотом, который якобы вечно не у дел. Гэлбрайт взбежал по лестнице на второй этаж и первым делом вбежал в свой кабинет. Беспорядок, царивший на письменном столе, указывал на то, что владелец кабинета не прикасался к своим бумагам уже несколько дней. Но инспектора это не волновало — сняв свой светло-серый пиджак, он повесил его на спинку стула и, поправив галстук, вышел обратно в коридор.

Подойдя к двери в кабинет главного инспектора, Гэлбрайт немного поколебался. Переведя дыхание, он тихо постучал и, осторожно приоткрыв дверь, просунул голову внутрь. Как и следовало ожидать, во главе письменного стола красного дерева восседал сам господин главный инспектор Сеймур. Ему было около пятидесяти лет, но его аккуратно зачесанные назад черные волосы и тщательно выбритое лицо делали его моложе. Под его строгим черным сюртуком виднелась белая манишка с галстуком кофейного цвета.

Сеймур, казалось, не заметил, как вошел инспектор. Он даже не оторвал глаз от открытой папки, лежащей перед ним, просто слегка приподнял брови и пролистал страницу — было ясно, что этот документ вызвал у него интерес. Гэлбрайт пожал плечами и направился к длинному столу, на котором стояли графин с водой и четыре полных стакана.

Он отодвинул свой стул и собирался сесть, но в этот момент господин главный инспектор оторвал взгляд от документов и сделал знак всем присутствующим встать со своих мест. Остальные участники совещания, которыми были инспектор Фаркрафт, медик Морис и молодой лейтенант Нелиссен, немедленно подчинились. Сеймур поднялся со своего места и, вежливо кашлянув, заговорил:

— Итак, джентльмены! — он поднял свою анемичную руку. — Настоящим я объявляю заседание открытым. Я предоставляю инспектору Фаркрафту кратко изложить факты.

После этих слов Сеймур опустился в глубокое кресло и легким кивком головы подал знак молодому инспектору. Фаркрафт вытащил из-под стола свой черный кожаный портфель и, открыв его, вытащил толстую папку. Гэлбрайт принял из рук своего друга увесистую стопку белоснежных листов формата А4 и начал их просматривать. Они были сверху донизу покрыты машинописным текстом, а типографская краска еще не высохла и поэтому немного размазалась под пальцами Гэлбрайта. Все остальные тоже получили по стопке бумаг, и Фаркрафт, закончив раздачу, вернулся на свое место и встал рядом с креслом.

— Внимание, джентльмены. Не спешите читать эти бумаги, — сказал инспектор, заметив, как медик Морис начал нетерпеливо перелистывать страницы.

Все присутствующие оторвали глаза от стопки бумаг, лежащих перед ними, и с интересом уставились на молодого инспектора. Гэлбрайт не мог не заметить, как Фаркрафт прикусил губу и смутился, когда толстый Морис шумно зевнул, прикрыв рот рукой.

— Итак, — начал он немного нерешительно, — на повестке дня у нас одно дело. Бумаги, которые я вам передал, представляют собой ксерокопии черновиков моего материала, который я пишу в рамках своего расследования. Сейчас я хочу вкратце донести до вас суть этого дела, а с деталями вы ознакомитесь в удобное для вас время.

После этих слов Фаркрафтт протянул руку к графину, стоящему посреди стола, и налил себе полный стакан. Выпив воду залпом, инспектор поставил ее на стол и, вытерев губы тыльной стороной ладони, внимательно оглядел собравшихся.

— Все началось примерно в начале июля. Первая смерть была зарегистрирована через пять дней после Дня независимости Соединенных Штатов Америки.

— Вы забыли упомянуть, где это произошло, — перебил его медик Морис.

Фаркрафт бросил на толстяка недовольный взгляд и продолжил.

— Специально для мистера Мориса я объясняю, что все четыре случая произошли в разных местах нашего города. Сначала я назову вам имена жертв — Теодор Бекель, Пенелопа Конвей, Александр О'Брент и Деннис Лэнг.

Гэлбрайт заметил, что, когда Фаркрафт произнес третье имя, в его голосе прозвучали нотки враждебности, как будто он говорил о каком-то низменном и презираемом человеке. Перечислив имена, его друг вернулся к своему обычному беспристрастному тону, но инспектор почувствовал, как трудно ему сдерживать свой гнев.

— Прежде чем начать рассказ, я вынужден сделать небольшое отступление. Я бы никогда не объединил эти четыре дела под одной крышей, если бы не один любопытный факт — имена всех жертв были греческого происхождения.

Сказав это, Фаркрафт перевел дыхание, словно собираясь с силами. Морис скривил рот и сказал с заметным раздражением:

— Вы опять несете свою сверхъестественную чушь!

Это замечание привело в ярость молодого инспектора, который, глядя на медика и стараясь сохранить официальный вид человека, выступающего на совещании, сказал:

— Если мистер Морис думает, что я придаю этим смертям какую-то антинаучную форму, то пуская он продолжает так думать, но я не собираюсь прекращать свое расследование.

В этих словах Фаркрафта чувствовалось, что он конкретно устал от замечаний толстяка — несомненно, он уже ненавидел его всем сердцем. Санитар невольно опешил от этих слов, но, встретившись взглядом с господином старшим инспектором, смог проглотить упрек и даже попытался сделать безразличное лицо, что у него не очень хорошо получилось.

— Я попрошу инспектора Фаркрафта вернуться к изложению его дела, — заговорил мистер главный инспектор.

После этих слов он внезапно повернул голову к Гэлбрайту. Взгляд Сеймура был странным, как будто он был полон скрытого веселья. Он невольно поежился — казалось, глаза главного инспектора говорили: «Учись на ошибках своего друга, контролируй свои эмоции!».

Фаркрафт был более чем доволен эффектом, который произвели его слова на Мориса. Взяв себя в руки, он вернулся к своей речи.

— Итак, начну по порядку. Первой жертвой стал Теодор Бекель, уборщик в «Юнион Уэй». На первый взгляд, то, что с ним произошло, было не более чем несчастным случаем — возвращаясь домой с вечерней смены, бедняга попал под машину.

— Где это произошло? — спросил главный инспектор.

— Прямо на обозначенном пешеходном переходе перед торговым центром, — вежливо ответил Фаркрафт. — Смерть наступила мгновенно, колеса машины превратили его голову в кровавое месиво.

Внезапно в кабинете раздался тихий крик. Все повернули головы в сторону Нелиссена — лицо лейтенанта приобрело мертвенно-белый оттенок. Молодой человек быстро заморгал и открыл рот, но не смог произнести ни звука.

— Что с ним? — Еле слышно пробормотал Гэлбрайт себе под нос.

Эти слова не остались незамеченными дородным медиком, который тут же наклонился к инспектору.

— Гематофобия, парень боится одного упоминания крови, — громко храпя, прошептал Морис Гэлбрайту.

«И как только таких юнцов берут на работу в полицию», — подумал Гэлбрайт, глядя на Нелиссена. Молодой лейтенант наконец смог взять себя в руки и, сглотнув слюну, посмотрел на Фаркрафта, по лицу которого было видно, что он крайне недоволен реакцией молодого человека. Тут господин главный инспектор Сеймур снова заговорил.

— Как вам удалось опознать тело? — он повернулся к Фаркрафту.

— Понять, что тело принадлежало пятидесятилетнему уборщику «Юнион Уэй», было детской забавой — к его рабочей форме был прикреплен значок с надписью «Т. Бекель».

— Очень хорошо, — казалось, Сеймуру понравилась логика этого объяснения. — Что дальше?

— Теперь я начну описывать вторую жертву — Пенелопу Конвей, двадцатилетнюю продавщицу в магазине беспошлинной торговли, специализирующуюся на всевозможных порошках — стиральных, от насекомых и тому подобных.

Гэлбрайта немного позабавило описание Фаркрафтом профессии этой женщины — складывалось ощущение, что его друга так и подмывало назвать покойную метким словом «повелительница порошков», но официальный стиль, которого вынужден был придерживаться инспектор, не позволил ему ввести такие слова в свою речь.

— Продавщица была найдена мертвой в своей квартире, ее тело обнаружила ее собственная тетя, которая пришла к ней, чтобы подарить ей какую-то книгу, рассказывающую о древнегреческих мифах.

— Причина смерти? — сухо спросил Сеймур.

— Это сложный вопрос с медицинской точки зрения, — вздохнул спикер. — На теле погибшего не было обнаружено никаких признаков насилия или видимых телесных повреждений.

— Думаю, это мог быть яд, — высказал Морис свою догадку вслух.

— Вы думаете, что Пенелопа Конвей покончила с собой? — похоже, Фаркрафту не понравилось это предположение

— Я не видел труп этой женщины, откуда мне знать наверняка? — медика задели слова инспектора. — Я просто строю предположения.

Гэлбрайту было немного забавно наблюдать, как толстяк, который ранее перебивал Фаркрафта, теперь начал оправдываться перед молодым инспектором. Его невольно охватило чувство гордости за своего друга.

— Во что была одета женщина, когда было обнаружено её тело? — Неожиданно задал вопрос Сеймур.

Этот вопрос смутил Фаркрафта, который начал рыться в карманах своей куртки, прежде чем ответить. Секунду спустя он поднял голову, и Гэлбрайт заметил, что щеки его друга покрылись легким румянцем смущения.

— Ну... На покойной было легкое белое платье, — пробормотал он, запинаясь. — Стянутое атласной лентой.

— А как же обувь? — неумолимо продолжал спрашивать господин главный инспектор.

— У продавщицы на ногах были альпаргаты с завязками вокруг лодыжек, — ответил Фаркрафт, глядя вниз.

«Как будто смущение молодого человека доставляет Сеймуру удовольствие», — подумал Гэлбрайт, глядя на главного инспектора, лицо которого выражало одновременно интерес и скрытую веселость.

Нетрудно догадаться, что Фаркрафт хотел как можно быстрее уйти от темы опоздавшей продавщицы. Несомненно, дело было в том, что, будучи холостяком, ему было трудно отвечать на вопросы господина старшего инспектора относительно предметов женской одежды. Поэтому он немедленно перешел к описанию последующего несчастного случая.

— Далее мы поговорим о тридцатидвухлетнем Александре О'Бренте, — продолжил он свою речь. — Он был, мягко говоря... Фаркрафт сделал паузу, подыскивая слова.

«Кем был этот человек при жизни, если полицейский испытывает смущение, пытаясь описать его?» — думал Гэлбрайт, рассеянно прислушиваясь к тому, что происходило в кабинете старшего инспектора.

— Он был проводником ночных странниц, — выдавил из себя динамик.

Гэлбрайт понял, какую профессию имел в виду его друг, и решил прийти ему на помощь.

— Пимпф, он был пимпфом, — впервые за всю встречу он повысил голос.

Все присутствующие дружно повернули головы и в изумлении уставились на инспектора. В кабинете воцарилась тишина, но он только улыбнулся в усы.

— Вы, наверное, оговорились, — заметил Морис с дрожью в голосе.

Гэлбрайт не ответил медику, он просто кивнул в сторону Фаркрафта, как будто говоря остальным прислушаться к его другу, а он не имел к этому никакого отношения. Положив руки на стол, инспектор подумал, что если бы кто-нибудь из присутствующих разделял его предпочтения в музыке, то никому бы и в голову не пришло удивляться его фразе.

— Я хочу добавить, — после минутной паузы продолжил докладчик, — что до этого мистер О'Брент был родом из Атланты, штат Джорджия, где работал кассиром в «Чик Фил Эй».

— Ха, — внезапно перебил его Нелиссен, — сначала этот недоучка продавал жареных цыплят, а потом переключился на цыпочек иного рода!

Видимо, молодой лейтенант хотел разрядить обстановку этой пошлой шуткой, но успеха в этом ему добиться не удалось — все сидящие за столом хранили молчание и неодобрительно смотрели на молодого человека. Фаркрафт был недоволен больше всех — казалось, еще немного, и он подойдет к лейтенанту и схватит его за шею. Но, к облегчению Гэлбрайта, его друг смог взять себя в руки.

— Определить, от чего умер Александр О'Брент, было несложной задачей, — продолжил Фаркрафт. — Его тело было найдено в номере «Истсайд Лодж», куда его вызвала одна из его подчиненных.

— Имя девушки лёгкого поведения? — Сказал Сеймур, чеканя слова.

— Мисс Ф.... — начал было Фаркрафт

Внезапно по всему офису раздалось высокое и пронзительное «Апчхи!». Это снова был лейтенант Нелиссен. Прикрыв рот левой рукой, молодой человек правой вытер слезы с глаз. Казалось, что он намеренно саботировал речь инспектора. С большим усилием Нелиссен придал своему лицу спокойное выражение и посмотрел на всех присутствующих виноватым взглядом.

— И-и-извините, пожалуйста! — нервно сказал лейтенант под хмурыми взглядами остальных.

Инспектор тяжело вздохнул. «Я понимаю тебя, приятель, — с сожалением подумал Гэлбрайт. — Нелегко, когда тебя постоянно перебивают».

— По какому вопросу ночная бабочка позвонила мистеру О'Бренту? — спросил Сеймур, как будто ничего не замечая.

— Это был тривиальный момент, — оживился Фаркрафт, — она наткнулась на нервного клиента, который категорически отказался ей платить.

— Имя клиента? — господин старший инспектор задавал вопросы с безразличием автомата.

— Тридцатичетырехлетний Юджин Вудс, к сожалению мы пока не смогли установить его место работы, — ответил Фаркрафт.

— Старайся усерднее, — сказал Сеймур с отеческой интонацией.

— На самом деле, — инспектор проигнорировал это замечание, — О'Брент встретил свою смерть прямо в номере мотеля. Клиент впал в состояние аффекта и прямо на глазах у хахали пырнул пимпфа ножом под ребра, а когда тот упал на пол, мистер Вудс в ярости принялся пинать его ногами.

Гэлбрайту было приятно, что его друг использовал его фразу для описания профессии покойного. «По крайней мере, хоть кому-то эта группа принесла пользу», — иронически подумал он.

— Когда полиция прибыла на место преступления, то от мужского достоинства Александра осталось только ужасное кровавое месиво, — сказал инспектор.

Молодой лейтенант снова издал крик ужаса, но никому не было дела до его фобии — особенно Гэлбрайту, которого гораздо больше беспокоил тот факт, что, когда Фаркрафт говорил о смерти Александра О'Брента, в его голосе слышался такой порыв, что казалось, инспектор невольно поощряет действия убийцы. «Что плохого этот человек сделал моему другу, если он так сильно его ненавидит?» он задумался.

После этих слов Фаркрафт перевел дыхание — казалось, он был рад, что закончил рассказ о человеке неблагородной профессии.

— Последней жертвой был Деннис Лэнг, — произнося это имя, инспектор невольно улыбнулся. — Он был энтомологом, живущим в пригороде Портленда. Щедрое сердце...

— Слюни не пускайте, а? — отчитал инспектора медик

— Он умер как настоящий альтруист, — продолжил Фаркрафт. — Деннис отдал свою жизнь, чтобы спасти другого человека.

— Мистер Морис прав, — перебил его Сеймур. — Вам следует сосредоточиться на фактах, а не на личности покойного.

— Хорошо, — неохотно уступил говоривший. — Однажды Лэнг прогуливался возле своего дома и увидел маленького мальчика, убегающего от бешеной собаки с душераздирающими криками.

— Вы говорите так, словно были очевидцем того, что произошло, — не удержался от комментария Гэлбрайт.

— Эти подробности мне сообщила его соседка, миссис Сандерленд, — небрежно ответил его друг. — В общем, энтомолог бросился на помощь малышу, но, к сожалению, споткнулся о камень и упал прямо перед носом гончей, которая не отказала себе в удовольствии напасть на лежащего перед ним человека.

— С этим парнем все в порядке? — с некоторым сочувствием спросил господин старший инспектор.

— Малыш был спасен, — с улыбкой сказал Фаркрафт, — но ценой жизни своего спасителя, — его лицо снова потемнело. — Когда беднягу Денниса Лэнга доставили в больницу, его тело было настолько повреждено зубами бешеного животного, что он, не приходя в сознание, покинул этот мир на больничной койке в тот вечер.

— Что случилось с бешеной собакой? — Поинтересовался Сеймур.

— По словам миссис Сандерленд, гончая, расправившись с энтомологом, убежала в неизвестном направлении. Мы не стали утруждать себя ее поисками.

— Конечно, ведь братья наши меньшие не стоят перед законом, — не удержался Гэлбрайт.

— Ты забыл, что у собаки может быть хозяин, — Фаркрафт посмотрел на своего друга.

— Неважно, — пожал плечами инспектор.

После этих слов он переключил свое внимание на Нелиссена — история о жестокой смерти от зубов животного произвела впечатление на лейтенанта, и молодой человек сидел, смущенно уставившись прямо перед собой. Сам Гэлбрайт этого не заметил и пожалел его — должно быть, трудно работать в полиции со страхом крови и выслушивать подробности о человеческих смертях.

Фаркрафт, закончив свою речь, налил себе еще воды из графина и, осушив полный стакан, окинул внимательным взглядом своих слушателей. Большинство сохраняло невозмутимое выражение лица, и даже Нелиссен пришел в себя и поднял голову. Затем господин старший инспектор Сеймур поднялся со своего места.

— Что ж, джентльмены, я надеюсь на то, что рассказ инспектора Фаркрафта дал вам представление о том, с каким делом столкнулось наше полицейское управление, — провозгласил он. — Теперь пришло время высказать свои комментарии по этому поводу.

Первым, кто заговорил, был Морис. Потирая виски обеими руками, медик поднялся со своего места и, посмотрев на Фаркрафта, заявил:

— Я занимаюсь криминальной медициной уже пятнадцать лет, — начал он с едва скрываемым презрением. — Но я не могу взять в голову, как мистеру Фаркрафту пришла мысль связать воедино четыре совершенно разные смерти.

Инспектор, заложив руки за спину, с ненавистью посмотрел на толстяка.

— Я утверждаю, — продолжал Морис, — что смерть от укусов бешеной собаки и смерть под колесами автомобиля, конечно, имеют сходство в том, что это несчастные случаи, но...

Медик не смог закончить свою речь.

— Мне противно, — довольно грубо перебил его Фаркрафт, — когда люди лезут в воду, не зная броду.

— Как вы смеете разговаривать со мной в таком тоне? — лицо толстяка покраснело, и он сжал кулаки.

Господин старший инспектор поднял руку, чтобы успокоить своих разъяренных коллег, и тут произошло неожиданное — Фаркрафт, потеряв самообладание, бросился к выходу из кабинета. Гэлбрайт обернулся и увидел, как его друг, громко хлопнув дверью, исчез в коридоре. «Сами виноваты, не следовало его прерывать», — подумал Гэлбрайт. Сеймур поднялся со своего места и положил обе руки на стол.

— С уходом человека, по делу которого мы собрались в этом офисе, я думаю, что могу объявить встречу официально закрытой, — заявил он невозмутимым тоном.

Эти слова господина старшего инспектора Сеймура послужили знаком всем, кто все еще сидел за столом. Дородный медик с шумом отодвинул свой стул. Бормоча что-то себе под нос о невоспитанной молодежи, Морис удалился. Молодой лейтенант Нелиссен последовал за ним. Гэлбрайт, глядя им вслед, не спешил уходить. Он налил себе немного воды из графина и медленно, маленькими глотками осушил стакан. Только после этого он направился к выходу из кабинета старшего инспектора, по пути бросив взгляд в окно, за которым ярко светило солнце.

Размышляя о том, что так разозлило Фаркрафта в словах медика Мориса, инспектор направился к станции метро — ведь это был кратчайший путь к его дому. Солнце уже вовсю сияло на небе — в конце концов, был уже полдень. Гэлбрайт спустился по ступенькам и, почувствовав приятную прохладу, присоединился к плотному потоку людей. Затем, остановившись у мраморной колонны, Гэлбрайт, ожидавший поезда, стал смотреть на остальных ожидающих.

Он не знал, кого пытался найти среди этих клерков, возвращающихся на обед, матерей с детьми и так далее, но он просто хотел по-настоящему почувствовать, что находится в толпе. Одиночество не было для него чем-то таким, что могло бы заставить его потерять голову, но иногда инспектору хотелось оказаться в месте с большой группой людей — видимо, так велел стадный инстинкт, который временами вырывался на свободу откуда-то из подвалов разума современного человека...

Впервые за весь день Гэлбрайт почувствовал, что было бы неплохо затянуться. Он отошел от колонны и, ища, куда бы присесть, достал из кармана куртки пачку дешевых сигарет, которые всегда покупал в больших количествах через своего друга-лавочника. Увы, все скамейки были облюбованы молодыми парами, детьми и их мамами. «Что ж, наберись терпения, полицейский», — усмехнулся он в усы и, поднеся зажигалку к сигарете, вернулся к столбу, обклеенному рекламными объявлениями — это дало Гэлбрайту ощущение хоть какой-то опоры, и он почувствовал себя немного неловко, стоя перед всеми остальными в ожидании.

Инспектор с удовольствием втянул в рот приятно пахнущий табачный дым. «О да, — подумал он, — как хорошо, что законы штата, в котором он живет, еще не запрещают курильщикам предаваться своим удовольствиям под землей»... И вообще, продолжал он думать про себя, немного забавно, что правительство с почти маниакальным рвением вводит запреты на распространение и употребление наркотиков, но при этом считает абсолютно нормальным позволять работать миллионам магазинов, торгующих алкоголем и табачными изделиями. Но если таможенник случайно обнаружит крошечный пакетик героина в чемодане какого-нибудь застенчивого молодого человека, то хоть святых выноси...

Гэлбрайт, проработавший инспектором в полиции Портленда десять лет, считал, что мысли подобного рода приходят в голову каждому, кто стоит на страже порядка.

— О табак, ты — мир... — вырвалось у него случайно.

Какой-то старик, стоявший поодаль от него, вдруг дернулся всем телом и, бросая на инспектора взгляды, полные презрения, направился ближе к тому месту, где должен был появиться поезд. Видимо, он был идейным противником курения, а может быть, ему просто казалось, что этот усатый мужчина средних лет без ума от сигарет, раз он произносил такие странные словечки... Гэлбрайта это не волновало — он, делая одну затяжку за другой, просто убивал время в ожидании поезда.

Наконец до его ушей донесся характерный звук мчащегося по рельсам поезда метро. Гэлбрайт медленно отошел от колонны и стал ждать, когда она прекратит свое движение. Однако, когда массивные железные двери, издав громкое шипение, услужливо открыли путь в залитые желтым светом вагоны, инспектору пришлось еще некоторое время постоять на холодной остановке — ибо он, как существо мужского пола, по праву рождения имел право уступить дорогу лучшей половине человечества.

Он наблюдал, как матери подхватывают своих младенцев и протискиваются в двери вагона метро. Очень мило, с сарказмом подумал Гэлбрайт, ему очень повезло сесть в метро как раз тогда, когда матери спешили домой, чтобы с раннего детства привить своим детям привычку, что во время обеденного перерыва они должны садиться за стол и чуть ли не насильно поглощать безвкусную, но такую полезную кашу... Он понимал, что за тридцать один год своей жизни он уже не мог вспомнить, каково это — быть ребенком, но, будучи идейным холостяком, Гэлбрайт не особенно уважал — или, скорее, просто презирал — всю жизнь в семейном кругу.

Когда инспектор смог войти в вагон и занять место в углу, он продолжил размышлять об этом. Дети, ради флипа. Кто они? Обычные люди, которые, согласно закону, еще не достигли совершеннолетия. Лица, которые одним фактом своего существования на этой земле доставляют много хлопот как своим родителям, так и окружающим. «Чем меньше существо, тем больше проблем оно приносит», — продолжал размышлять инспектор, глядя на безвкусные плакаты, которые были расклеены по стенам вагона. Ему было забавно осознавать, что самые длительные тюремные сроки, какие только можно себе представить, были связаны с этими крошечными существами... Гэлбрайт поймал себя на мысли, что в своих мыслях зашел так далеко, что разделил все человечество на две касты — взрослых и несовершеннолетних, причем его отношение к последней даже не было положительным.

— Господи, куда меня несёт? — воскликнул Гэлбрайт, забыв, что находится в переполненном вагоне метро.

Он услышал смех и едкие комментарии в свой адрес. Это была группа из нескольких подростков, которых, казалось, позабавило несколько испуганное выражение его лица. Гэлбрайт посмотрел на них суровым взглядом служителя закона, но они не заткнулись. На самом деле, почему они должны бояться человека, который вообще не показывает, что работает на полицию. В этом суть его работы — стараться не вызывать подозрений, искать информацию.

Но Бог с ними, подумал Гэлбрайт о подростках, обзывающих его. И все же не стоило так кричать, ему нужно держать себя в руках на публике... Инспектор скрестил ноги и уставился в противоположный угол вагона. Стараясь не обращать внимания на слова кусачки, Гэлбрайт внезапно почувствовал, как по его кровеносным сосудам начинает распространяться беспокойство. Его подсознание, казалось, кричало своему владельцу: «Случилось несчастье!». Непонятно, что именно и непонятно когда, но произошло что-то неправильное и неизбежное...

Не отрывая взгляда от противоположной стороны вагона, он понял, что в поле его зрения появилось знакомое лицо. Оглядев своих попутчиков, он, наконец, остановился на мужчине, который, откинув голову на перегородку, спал на своем месте. Гэлбрайт прищурился. Тело этого человека ритмично раскачивалось в такт движению поезда. Левая рука, которая до этого лежала на коленях спящего, внезапно повисла в момент очередного поворота коляски и начала раскачиваться, как сухой лист дерева на ветру, в то время как нижняя челюсть постепенно медленно опускалась вниз.

Гэлбрайт, не упуская из виду этого человека, привлекшего его внимание, подумал, что тот спит как убитый. Вместе с этой мыслью чувство беспокойства в его венах постепенно превратилось в жгучий ужас. Инспектор начал прокручивать в голове моменты сегодняшнего дня, как его вдруг осенило — лицо этого человека, который в тот момент спал в том конце вагона, он уже видел этим утром в палате Портлендского адвентистского медицинского центра.

Инспектору показалось, что кто-то прошептал ему прямо в ухо: «Смотри на него, смотри хорошенько». Гэлбрайт повернул голову — нет, все в порядке. Но в его сознании, как навязчивая идея, возникло сильное желание подойти к этому спящему, разбудить его и, если он испугается и убежит, броситься за ним...

— Похоже, кто-то развлекается надо мной, — тихо пробормотал он.

В то же время в нем проснулся здравый смысл, и постепенно он смог подавить в себе это дурацкое желание. И в это время экипаж уже остановился на нужной остановке. Гэлбрайт встал и, дождавшись, когда матери и дети выйдут, посмотрел на спящего мужчину. Он, не открывая глаз, продолжал сидеть с открытым ртом. Инспектор вышел наружу и, поднявшись на поверхность, начал обсуждать сам с собой это происшествие. Ну, и что бы он получил, если бы подбежал к этому человеку? Что, он спросил бы его: «Как вы тут оказались, мистер Йонс?», или взял бы его под наблюдение? Ни то, ни другое не имело абсолютно никакого смысла. Инспектор успокоил себя тем, что, возможно, на его подавленное настроение после встречи повлияла сегодняшняя поездка в больницу, проще простого.

Гэлбрайт, погруженный в свои мысли, даже не заметил, как оказался на Эббаутс-стрит. Вот дом, где он живет. Трехэтажное здание, выполненное в английском стиле. На втором этаже этого дома располагалась его уютная двухкомнатная квартира — что еще нужно инспектору полиции, который большую часть своего времени проводит вне его стен? Войдя в дом, он поднялся к себе на лестничную клетку и, переступив порог, закрыл дверь на ключ, после чего не преминул разуться. Сунув ноги в тапочки, Гэлбрайт решил, что вместо новых лакированных туфель, которые он купил пару дней назад, было бы лучше пойти завтра на работу в старых добрых кожаных мокасинах. Да, они не особенно сочетаются с его строгим серым костюмом, но это совершенно не важно — он собирается не на выставку мод, а просто в полицейское управление...

После насыщенного событиями дня Гэлбрайту не особенно хотелось приступать к изучению материалов, которые его друг раздавал в кабинете главного инспектора. Он просто хотел расслабиться, поэтому, оказавшись в своей собственной обстановке, не стал терять времени даром. Гэлбрайт пошел на кухню и, наполнив небольшую эмалированную кастрюлю водой, поставил ее на плиту. Взяв открытую упаковку макарон с сыром, он с некоторым раздражением вспомнил сегодняшний инцидент в продуктовом магазине. Что ж, то, что ему нужно было искать, было не каким-то жалким бутербродом, а настоящим творением рук Макинерни и Рика... Ладно, успокоил себя инспектор, он может немного подкрепиться оставшимся количеством макарон, а новые продукты он купит рядом с домом завтра утром. Просто для того, чтобы он снова не столкнулся с киркой орехов, чтобы они провалились под землю...

Прежде чем бросить макароны в воду, ему пришлось подождать около девяти минут. Чтобы не стоять столбом у плиты, Гэлбрайт пошел в спальню и, усевшись прямо на покрытый ковром пол, включил телевизор. Инспектора на самом деле не волновало содержание каналов вещания — все, что он хотел, это заполнить тишину в своей квартире. Голоса людей и музыка были неплохим фоном для таких одиноких посиделок. Было уже темно, но в спальне, которая была наполовину освещена экраном телевизора, Гэлбрайт не стал включать свет — с детства у него была любовь к темноте. В его памяти были свежи воспоминания о том, как он вылезал ночью из окна и бежал во двор, чтобы забраться на стремянку и сидеть там, глядя на улицу, пока отец, разбуженный скрипом ставней, не прогонял его обратно.

Что получил малыш Гэлбрайт от этих ночных вылазок? Возможно, осознание того, что обычно многолюдные улицы, казалось, вымирали с наступлением темноты? Или приятное ощущение дующего со всех сторон ночного ветерка, который, как показалось мальчику, ночью становился вполне осязаемым и становился похожим на влагу, висящую в воздухе? Но ребенка, который мог бы ответить на этот вопрос, больше не было в мире — его заменил взрослый, неверующий в чудеса человек. Точнее, вера в них сама по себе никуда не делась, но с возрастом она заметно притупилась и теперь лишь изредка давала о себе знать.

Не выключая телевизор, Гэлбрайт поднялся с пола и пошел на кухню, где в кастрюле, которую он поставил на плиту десять минут назад, уже закипала вода. Бросив все макароны в кипящую воду, он уставился на их синюю картонную упаковку. А Он вспомнил рекламное описание этого продукта — «Комфортное питание». Ну да, для типичных американцев эти макароны со вкусом сыра — это что-то такое приятное, вызывающее ностальгию, что-то знакомое им с детства... Гэлбрайт мрачно улыбнулся — магия подобной рекламы на него не подействовала, потому что он не был американцем.

Его родиной был Глостер, город, подаривший этому миру автора поэмы «Инвиктус». Именно там, недалеко от реки Северн, Гэлбрайт провел свое беззаботное детство. В маленьком деревянном домике своего отца будущий инспектор полиции Портленда большую часть времени проводил за чтением всевозможных книг, которые мать дарила ему на дни рождения, а также порой пытался художественно самовыражаться, но, увы, строгий отец хотел воспитать наследника в той же строгости, в какой воспитывал его дедушка мальчика, поэтому, когда отец увидел, как его сын занимается этим, листы бумаги, разрисованные акварелью, были немедленно отправлены в камин... Гэлбрайту все еще было немного больно вспоминать об этом.

Доедая макароны, сырный запах которых уже успел ему немного приесться, инспектор начал решать, стоит ли ему сейчас приступить к изучению материала, полученного сегодня из рук Фаркрафт. Его распорядок дня никогда не отличался особой дисциплиной, но Гэлбрайт обычно не позволял себе лениться, всегда стараясь выполнять свою полицейскую работу даже дома. В основном он делал это потому, что подозревал, что, как только он упадет духом, ему будет трудно вернуться к нормальному рабочему режиму, которого он, будучи полицейским, боялся так же, как электроприбор боится отключения от электрической сети.

Однако в этот день он решил нарушить свои обычные правила. Голова, переполненная сегодняшними впечатлениями, практически тянула все тело вниз, как свинцовый шар. «Что ж, — сказал себе Гэлбрайт, подставляя теперь уже пустую тарелку под струю воды, — я потрачу завтрашнее утро на чтение материалов». С этой мыслью он пошел в спальню и, взглянув на телевизор, по которому продолжали показывать какую-то мыльную оперу, взял лежавший на полу пульт дистанционного управления и нажал кнопку. Тишина, царившая в квартире, казалось, пронзила его барабанные перепонки. Инспектор повертел головой, чтобы прогнать это чувство, и сел на кровать. Для пущей убедительности, подумал он, ему следовало бы сейчас пойти в ванную, но как только он снял всю одежду, то сразу же уснул.

Сон, который он увидел тогда, был довольно любопытным. Во сне он обнаружил себя в каком-то огромном подземном каньоне или впадине. Стоя на металлической платформе, инспектор заглянул в бездонную яму, из которой доносился странный гул, как будто где-то там, в центре Земли, дул ветер. Он отвернулся от края и направился к подземному ангару, который, казалось, врос в поверхность красной скалы. Как только Гэлбрайт приблизился к тяжелым дверям со странными узорами, нарисованными на их металлических поверхностях, они тут же поднялись с гидравлическим шипением, позволяя человеку войти внутрь. Поколебавшись пару секунд, он сделал шаг вперед — за порогом куда-то вдаль уходил коридор, по стенам которого тянулись железные трубы и толстые электрические кабели в разноцветных пластиковых оболочках. Жутковатое голубое свечение исходило от крошечных, хотя и многочисленных лампочек, ровными рядами расположенных вдоль изогнутого потолка. Гэлбрайт двинулся вперед по коридору, углубляясь в непроницаемую тьму этого непостижимого подземного сооружения.

Поэтому он шел вперед по абсолютно прямой линии, пока не наткнулся на стекло, которое преградило ему дальнейший путь. За ней открывался вид на огромное помещение, похожее на склад, где аккуратными рядами стояли пластиковые бочки, а на усыпанном битым стеклом полу в беспорядке валялись картонные коробки. Точный размер этой комнаты было трудно определить, потому что темнота скрывала углы, а единственным источником света была тусклая лампочка, свисавшая с металлического штыря на высоком потолке. Гэлбрайт начал искать вход на склад, но в этом толстом стекле не было ни двери, ни даже небольшой щели. Инспектор подошел к самому левому краю. На другой стороне он увидел трубу, похожую на ту, что висит у стен домов и служит для отвода дождевой воды. Даже из-за стекла Гэлбрайту было слышно громкое бурление, которое, как он понял, доносилось именно оттуда. Не отрывая глаз от этого неуместного в помещении элемента интерьера, он присел на корточки.

И затем внезапно, словно под давлением, из трубы начали вытекать бежевые и красные струйки, похожие либо на смолу, либо на очень густой клейстер. Они медленно вытекали, как какие-то аморфные черви, из черной дыры и с плеском падали на металлические решетки пола. Гэлбрайт заметил, что струи этого клейстера, достигнув пола, вместо того, чтобы растекаться в беспорядке, наоборот, начали смешиваться друг с другом и приобретать какую-то более или менее осмысленную форму. Он сидел на корточках и смотрел на это движение непонятной полужидкой субстанции — это зрелище было одновременно отталкивающим и завораживающим своей гармоничностью.

Вскоре этот клейстер образовал нечто вроде лап с четырьмя пальцами, кончики которых начали темнеть на глазах наблюдателя, принимая форму коротких когтей. «Как это похоже на собачьи лапы», — подумал он. Эти конечности немного сместились в обе стороны, чтобы освободить место для новых потоков вещества, которые не переставали вытекать с отвратительным звуком из трубы, которая в сознании Гэлбрайта стала ассоциироваться с родовыми путями. Своего рода гротескное рождение странного ребенка, и сам Гэлбрайт играет роль акушера для этого существа...

Тем временем между уже почти затвердевшими лапами клейстерного младенца появился новый сгусток, слегка выдвинутый вперед. По бокам торчали два небольших выступа, немного похожих на бивни. Внезапно эта «голова» дернулась вверх, и ее поверхность на конце втянулась внутрь. Существо пожирало свою «плоть», и вскоре Гэлбрайт увидел, как на месте лопнувшей кожи появились два ряда острых зубов. Оказывается, рот этого странного существа был скрыт за толстым слоем кожи, и только сожрав его край, клейстерный младенец мог начать дышать... Кажется, вспоминал Гэлбрайт, это называлось апостозом, только в данном случае тут было наличие отсутствия этого явления.

Это было чрезвычайно отвратительное зрелище, но Гэлбрайт внезапно испытал странное волнение, когда существо начало подергивать лапами и мотать безглазой головой по сторонам. Сам клейстерный младенец не издавал ни звука, но трубка, породившая его, с уже знакомым инспектору булькающим звуком продолжала извергать материал, составлявший плоть этого новорожденного существа, которое уже ожило и начало извиваться в самом конце этого потока. Он явно хотел идти вперед, но породившая его бездушная металлическая конструкция не давала ему такой возможности. Гэлбрайт внезапно почувствовал что-то вроде жалости к клейстерному младенцу, как будто он почувствовал себя на месте этого несчастного, уродливого существа, которое на самом деле не могло покинуть утробу матери, потому что ноги все еще были там, спрятанные внутри трубы, которая дала ему жизнь...

Внезапно клейстерный младенец перестал конвульсивно дергаться и, повернув свою безглазую голову к инспектору, замер в странной позе, как щенок, заметивший мышь в высокой траве. Хотя, честно говоря, бивни, которые уже более отчетливо выступали по бокам рта существа, придавали ему гораздо большее сходство с каким-то мамонтом, пусть и ужасно деформированным — с серовато-розовой кожей, лишенной каких-либо волос, но зато с когтистыми лапами... Да, родителям клейстерного младенца было бы не по себе, если бы они увидели сейчас своего сына, подумал Гэлбрайт, как будто речь шла не о странном существе из ночных кошмаров, а об обычном человеческом ребёнке.

Это были последние мысли инспектора. клейстерный младенец, который до этого неподвижно стоял на одном месте, внезапно дернулся вперед. Его передняя половина тела — то есть лапы, голова и то, что можно было бы назвать грудью, — были оторваны от потока густой жидкости, вытекающей из трубы. С оглушительным скрежещущим звуком, похожим на визг животного, обработанный электронным фильтром, клейстерный младенец прорвался сквозь толстое стекло и вонзил острые зубы в шею Гэлбрайта, который был захвачен безмолвным изумлением...

Гэлбрайт закричал и проснулся в холодном поту в своей постели. Казалось, в его ноздрях застрял этот мерзкий запах, похожий на аромат гниющего мяса и разложившейся падали.

— Я был там при родах...

Инспектор намеренно произнес эти слова громко и отчетливо, чтобы дать понять, что он больше не спит и действительно находится дома. Однако в этом не было особого смысла, потому что его взору открылся знакомый интерьер его квартиры. Вот его одежда висит на спинке стула, вот пульт дистанционного управления лежит на полу рядом с телевизором, а вот окно, за которым уже было светло... Но в голову Гэлбрайта закралась бредовая мысль, что существо из его кошмара не исчезло вместе со сном, а материализовалось где-то в глубине его комнаты...

— Выходи, новорожденный, попробуй сожрать своего акушера! — крикнул он как можно громче.

Но, как он и думал, клейстерный младенец не выползал из-под кровати на когтистых лапах, не мчался из соседней комнаты и даже не срывался прямо с потолка — ибо никогда не было такого случая, чтобы, проснувшись, человек утащил обитателей своих снов в реальный мир.

Встав с кровати, он сразу же направился в ванную. Глядя на собственное сонное лицо, Гэлбрайту захотелось побриться. Недолго думая, он намылил щеки и взял бритву в руки, однако, как только инспектор поднес лезвие к коже, он тут же почувствовал острую боль. Положив бритву на место, он вымыл лицо и, наблюдая, как из раны на щеке потекла красная струйка, с неудовольствием отметил, что, видимо, ему придется и дальше смущать своих коллег этой щетиной. И как он умудрился так порезаться? Неужели у него совсем сдали нервы после кошмара, раз у него так сильно дрожали руки?

На кухне не было ни крошки еды. Идти на работу голодным было не вариант... Тогда Гэлбрайт решил пока не обращаться в департамент, а забежать в небольшое заведение, которое располагалось в подвале дома на другой стороне улицы. Обычно местные жители заходили туда для того, чтобы опрокинуть бокал чего-нибудь хмельного и, размахивая руками, втянуться в группу таких же посетителей и начать дергаться под безвкусную музыку, которая лилась из громкоговорителя, подвешенного к потолку. Но все же это заведение славилось не только танцами — там можно было перекусить небольшим количеством чего-нибудь вкусного и, главное, калорийного. По крайней мере, эта сторона была хорошо известна самому Гэлбрайту — он не был уверен, что кто-то еще всерьез спустился бы по ступенькам в этот бар за горячим сэндвичем или небольшой тарелкой салата.

Одеваясь перед выходом, инспектор продолжал думать о том гротескном детеныше из своего кошмара. Вспомнив, как клейстерный младенец, почувствовав человека, принял охотничью стойку, Гэлбрайт пришел к выводу, что это был детеныш какого-то хищника. По-видимому, охотничий инстинкт этого вида был настолько развит, что, фактически, как только они появлялись из утробы своей матери, эти существа уже вынюхивали своих потенциальных жертв. Единственное, что было неясно, так это то, как они должны были двигаться.

То, как быстро клейстерный младенец напал на инспектора, было счастливым совпадением — жертва находилась очень близко к месту рождения, и это расстояние можно было легко преодолеть прыжком. Но как же он охотился во взрослой форме? Хотя Гэлбрайт был слаб в биологии, это не мешало ему считать, что хищнику невыгодно существовать без сильных задних конечностей, потому что необходимо каким-то образом развивать скорость, чтобы догнать убегающую добычу. По-видимому, единственным выходом для этого новорожденного была возможность попасть в руки каких-нибудь сердобольных ученых, которые, обезвредив его на некоторое время, установили механические протезы ног в его заднюю часть тела. Гэлбрайт нарисовал этот образ в своей голове. Да, подумал он, такое создание было бы достойно выйти из-под кисти Ганса Гигера...

К тому времени, когда Гэлбрайт уже оделся и вышел на улицу, он, наконец, закончил обдумывать свою, по сути, бессмысленную идею о существе, которое он видел во сне. Этим утром солнце все еще ярко светило в небе, на нем не было ни облачка. Было еще не жарко, но инспектор с удовольствием спустился по ступенькам, ведущим в бар, — ему хотелось как можно скорее оказаться там, в подвале с кондиционером (но при гораздо более разумном уровне мощности, чем в том продуктовом магазине, где продавался пикантный орешек).

Как только Гэлбрайт переступил порог, в уши ему сразу же ударили громкие звуки фортепиано, под аккомпанемент которых жизнерадостный баритон молодого певца с каким-то небывалым упорством пел о том, что есть нечто большее, чем вечеринка. Инспектор подумал, что владелец заведения, по-видимому, не поддался модным веяниям, если сыграл для своих гостей песню, которой уже исполнилось восемь лет. Он вспомнил, как, когда он впервые прилетел в Америку самолетом (в то время он был голодным и худым студентом), он услышал музыку этих ребят, игравшую в аэропорту. Тогда он не придал этому особого значения, но запомнил интонацию, с которой невидимый для его глаз певец что-то пел под аккомпанемент какофонии синтезаторов. И теперь, будучи инспектором полиции, Гэлбрайту казалось, что в текстах песен этой группы скрыто какое-то послание, а в странном сочетании звуков, из которых складываются их мелодии, заключался весь смысл их коллективного творчества...

За круглыми столами, стоявшими в этом подвальном помещении, никого не было. Это и понятно, большинство людей приходят сюда, чтобы потусоваться под музыку с затуманенными глазами в конце дня, а не перекусить перед работой (именно этого инспектору сейчас хотелось больше всего). Гэлбрайту, который уже приближался к фиолетовым огням стойки, в голове промелькнула мысль: «Довольно забавно, что владелец включил такую оптимистичную музыку в пустом зале». С его длинными ногами инспектору не нужно было вставать на цыпочки, чтобы сесть на высокий трехногий табурет. В прошлом, когда он был еще шумным мальчиком, на уроках физкультуры, во время построения, инструктор часто в шутку хвалил его, говоря: «Гордись, парень, ты самый первый в строю!». Такое внимание к его скромной в остальном персоне смутило маленького Гэлбрайта, и он, покраснев, не ответил на эти шутки.

Но те замечательные школьные годы прошли, и теперь никому из тех, с кем инспектору приходилось иметь дело, даже в голову не пришло сделать ему комплимент в честь его высокого роста. Это навело Гэлбрайта на грустные размышления о том, что школа — это еще не жизнь в обществе, гораздо точнее было бы сравнить ее с теплицей, где, прежде чем быть посеянными в грубую почву реальной взрослой жизни, крошечные ростки будущих людей растут в крошечных горшочках и, согласно расписанию, получают необходимую для них воду (дисциплину) и свет (знания). В детстве Гэлбрайт часто хотел, чтобы система образования претерпела радикальную перестройку, чтобы маленьким детям и ему самому, в первую очередь, не приходилось сидеть за партой, которая портит его осанку, в душном классе и, под угрозой выставления оценок с определенными цифрами, заниматься бессмысленной тратой бумаги и чернил...

Как только инспектор занял свое место за стойкой, бармен, который, казалось, все это время дремал, тут же встряхнулся и, достав стакан, спросил своего первого посетителя в это утро:

— Чего желаете? Может быть, «Браун Хорс»? — он имел в виду местный сорт виски, который бодяжили в подвалах Портленда.

— Нет, спасибо, лучше дайте мне подогретого пива, — внушительно сказал Гэлбрайт.

— Минуточку, — ответил бармен.

Сохраняя каменное выражение лица, мужчина отставил стакан и, поставив перед посетителем пивную кружку, достал откуда-то из-под прилавка стеклянную бутылку, до краев наполненную бледно-янтарной жидкостью. Наполнив кружку до краев, он с ловкостью фокусника поставил ее в микроволновую печь позади себя. Инспектор не сводил глаз с бармена — он был приятно очарован тем, как грациозно тот двигался, как ловко умудрялся обращаться со всеми этими бокалами, бутылками и прочими атрибутами этого заведения.

— Вот ваш заказ, — сказал бармен, ставя слегка подогретую кружку на стойку перед посетителем.

Гэлбрайт сделал глоток, и приятное, опьяняющее тепло разлилось по его венам. Стараясь осушать кружку как можно медленнее, он начал с наслаждением поглощать алкоголь. Сколько времени прошло с тех пор, как он в последний раз заходил в этот бар, чтобы побаловать себя своим любимым напитком... Внезапно Гэлбрайт вздрогнул. Увлекшись распитием подогретого пива, он совершенно не замечал, что происходит вокруг.

— Простите? — словно вынырнув с глубокого дна на поверхность, удивленно спросил он.

— Не хотите немного перекусить? Сегодня у нас пицца, время подходящее, — услужливо подсказал бармен.

— Пицца?

Инспектор, казалось, не понимал ни слова из речи своего собеседника.

— Вы имеете в виду завтрак? — до него наконец дошло. — Да, конечно, дайте мне кусочек.

Бармен кивнул и отступил куда-то за стойку. Гэлбрайт, глядя на почти пустую пивную кружку, вспомнил, зачем он вообще сунул нос в это заведение с утра пораньше. Да, утренняя трапеза — это то, что ему сейчас нужно. На самом деле, он не должен ехать через весь город в свое полицейское управление на пустой желудок...

Ход его мыслей был прерван чьим-то осторожным прикосновением к его плечу. Гэлбрайт, который все еще не совсем оправился от голода, медленно повернулся к тому, кто его потревожил. Это был всего лишь стюард. Инспектор оглядел его с ног до головы недовольным взглядом.

— Извините, мистер... — тихо сказал молодой человек.

Стюарду явно было не по себе от того, что ему приходится беспокоить этого мрачного мужчину почти на две головы выше него.

— Чего вы там стоите? — добродушно обратился к нему инспектор.

Гэлбрайт немедленно перестал свирепо смотреть на парня, но тот продолжал слегка дрожать от страха.

— Вы инспектор Гэлбрайт? — нерешительно спросил стюард.

— Мы знакомы? — медленно проговорил Гэлбрайт.

Инспектор начал вспоминать, видел ли он раньше этого парня с большим носом и худыми щеками. Независимо от того, сколько раз он приходил сюда, блюда всегда подавал взрослый и худощавый мужчина... Гэлбрайт пришел к выводу, что это его сын, который, должно быть, пришел сегодня на работу вместо него.

— Нет, мистер, просто один человек просит вас подойти к телефону, — выдохнул парень, произнося свои последние слова.

Инспектор бросил взгляд на стойку — бармена там все еще не было.

— Ладно, подожди минутку. Я заказал пиццу, не мог бы ты попросить завернуть ее с собой? — крикнул он стюарду, который уже отходил к дальним столикам.

— Хорошо, я передам мистеру Андерсону, — без тени робости ответил парень, имея в виду бармена,

«Растёт смена», — подумал инспектор о молодом официанте и, мысленно пожелав ему успехов в карьере, направился к телефонной будке. Там было темно — лампочка, висевшая на потолке, вообще не давала света. «Владелец забыл вкрутить новую лампочку взамен сгоревшей», — машинально подумал Гэлбрайт, поднося телефонную трубку к уху. Он был немного глуховат от музыки в главном зале, поэтому, когда он ответил по телефону деловым тоном «Инспектор Гэлбрайт на проводе», он не сразу услышал тихий голос звонившего.

— Кто вы, простите? — спросил он

— Вас беспокоит Сеймур, — раздался из динамика успокаивающий старческий голос

Когда Гэлбрайт наконец понял, кем был человек на другом конце провода, его сердце непроизвольно отозвалось гулким биением при звуке этого имени.

— Простите меня, господин главный инспектор, здесь просто плохо слышно, — начал оправдываться он.

В этом телефонном разговоре Гэлбрайт, возможно, впервые за всю свою карьеру полицейского инспектора, позволил себе солгать Сеймуру. Ложь заключалась в том, что на самом деле в телефонную будку из главного зала этого подвального бара не доносилось ни звука. Гэлбрайт позволил себе такие вольности в разговоре с господином главным инспектором по той простой причине, что хотел оправдать собственную невнимательность и сослаться на ситуацию, которая якобы мешала ему.

К счастью для него, господина главного инспектора Сеймура не волновало, в каких условиях сейчас находился его подчиненный. Он, не дослушав до конца жалкое оправдание Гэлбрайта, обратился к нему со своей просьбой:

— Гэлбрайт, я хотел бы встретиться с вами наедине.

Эти, казалось бы, безобидные слова главного инспектора произвели на Гэлбрайта неожиданное впечатление. На мгновение он почувствовал боль в правом ухе, как будто барабанную перепонку проткнули острием очень тонкой иглы. В глазах потемнело...

— Принято, господин главный инспектор, — ответил Гэлбрайт, опираясь свободной рукой о стену телефонной будки. — Когда мне...

— Я бы предпочел не откладывать встречу. У вас есть время?

— Я в вашем распоряжении, господин главный инспектор, сейчас только утро.

— Это хорошо, я не хочу откладывать это на завтра. Так вы сможете?

— Да, конечно.

— Отлично. Вы знаете, где я живу?

Гэлбрайту захотелось ответить: «Откуда мне это знать?», но он вовремя сдержался от этой нервной вспышки. Но на самом деле, с какой стати ему знать адрес главного инспектора? И, если уж на то пошло, почему бы им не встретиться в полицейском управлении в его кабинете? К чему вся эта конспирация?

— Нет, но я...

Инспектор был готов найти адрес главного инспектора среди вороха бумаг в отделе полицейского управления, но его собеседник не дал ему договорить.

— У вас есть на чем написать?

— Подождите секунду...

Гэлбрайт начал рыться в карманах. Да, вот она, его маленькая записная книжка, которую он доставал, когда ему нужно было записать чей-то домашний номер или адрес.

— Все готово, диктуйте.

Зажав трубку между ухом и плечом, инспектор прижал блокнот к стене телефонной будки и, достав ручку, приготовился записывать.

— Итак, пишите — Ролло, пятьдесят пять. Это недалеко от Портлендского государственного университета.

Улица Ролло, пятьдесят пятый дом. Гэлбрайт, стараясь не уронить телефонную трубку, крупными буквами записал этот адрес в свой блокнот. Выводя последнюю цифру, он услышал, как Сеймур спросил:

— Вы можете приехать немедленно?

Инспектор, закрыв блокнот и положив его во внутренний карман пиджака, схватил трубку в руки.

— Да, господин главный инспектор, я постараюсь приехать к вам как можно быстрее.

— Может быть, вам будет удобнее через один-два часа?

— Я могу сделать это в любую секунду.

— Тогда ладно, Гэлбрайт. Жду вас.

Гэлбрайт забыл попрощаться — мистер главный инспектор Сеймур уже закончил разговор. Гэлбрайт вернул телефонную трубку на прежнее место и, поправив галстук, вышел из телефонной будки. Переступив порог, он почувствовал легкое покалывание в глазах — простояв в темноте весь разговор, он несколько отвык от света. В зале бара все еще играла музыка. К агрессивным аккордам фортепиано присоединился странный индустриальный скрежет — как будто поезд останавливал свое движение.

Привыкая к дневному свету, Гэлбрайт почти столкнулся лицом к лицу с молодым стюардом. Он, увидев входящего в зал инспектора, остановился и, легким кивком указав на барную стойку, бодро доложил:

— Пицца готова, забирайте свой заказ.

— Спасибо вам... — Гэлбрайт хотел обратиться к официанту по имени.

— Меня зовут Лоуренс, Лоуренс Уилкокс, — весело сообщил ему парень.

— Моя благодарность вам, Лоуренс. Передайте привет отцу!

— А каково ваше... — теперь парень захотел узнать имя своего собеседника

— Зовите меня просто Гэлбрайтом. Ваш отец всегда обслуживал меня в этом заведении.

Гэлбрайт подошел к стойке. На нем лежала четвертинка толстой лепешки, завернутая в пропотевший полиэтиленовый пакет, который был щедро намазан кетчупом. Там же был тертый сыр, запеченный при высокой температуре, под которым были спрятаны два кусочка бекона. «Негусто», — подумал инспектор, которому одного вида этой еды было достаточно, чтобы начать корить себя за то, что попался на рекламу бармена, который пытался всучить своему клиенту явно несвежий товар.

— Сколько я вам должен за это? — Гэлбрайт, не спешивший брать пакет в руки, повернулся к скучающему бармену.

Тот взял в руки прайс-лист и начал считать в уме. В то же время вены у него на лбу заметно вздулись. Наконец, он назвал покупателю сумму. «Боже мой», подумал Гэлбрайт, «за один несчастный бокал пива (пусть и подогретого) и крошечный кусочек пиццы мне нужно отдать столько же денег, сколько я обычно трачу на покупки в продуктовом магазине». Не то чтобы инспектор был особенно жадным и скуповатым — нет, инспектору просто было немного неудобно платить за еду, на приготовление которой уходит пять минут, ту же сумму, что и за припасы на три дня. Но ничего не поделаешь, правила рынка — это закон — как человек, работающий в полиции, Гэлбрайт знал это очень хорошо.

Настроение Гэлбрайта было испорчено. Бросив деньги на стойку, он схватил пропотевший пластиковый пакет и, поднявшись по ступенькам, начал на ходу разворачивать его. Его первое впечатление от этого куска пиццы было верным — этот дешевый полуфабрикат едва поддавался жеванию, и ни один из его компонентов не имел никакого вкуса. Может быть, дело было в том, что пока инспектор разговаривал по телефону, пицца успела остыть, лежа на барной стойке, но Гэлбрайту не хотелось оправдываться перед самим собой за собственную глупость — раз уж он повелся на рекламу, получил по заслугам...

Не сбавляя темпа, он покончил со своим завтраком без малейшего чувства аппетита. Скомкав пластиковый пакет, он выбросил его в мусорное ведро, которое случайно оказалось у него на пути, когда он проходил мимо стены здания. Но тут внезапно до его ушей донеслись отголоски какой-то оживленной дискуссии. Смахнув крошки с усов, инспектор свернул с дороги в небольшой переулок. Там, в маленьком уголке, на стоянке стояли две машины — новенький серебристый «Бьюик Скайхок» и невзрачный «Ред Игл Премьер».

Трое афроамериканцев, одетых в какие-то до смешного большие для них яркие костюмы, сгрудились вокруг них. Глаза у них троих были спрятаны за огромными черными очками, а волосы прикрывали белые кепки с козырьками назад. «Это определенно фанаты гангста-рэпа», — подумал Гэлбрайт, слегка прячась. По какой-то причине ему стало интересно, о чем эти любопытные люди говорили в этом уединенном месте. Самый высокий из этой банды указал пальцем на толстяка, стоявшего напротив него, и сердито сказал:

— Еще раз назовешь меня «придурком», и я припаркую твою тачку прямо в твоей заднице!

Тот, к кому было обращено это замечание, отстранился и, повернувшись к невысокому мужчине, стоявшему слева от него, тихо сказал ему:

— Приятель, я бы порвал с этим дерьмом прямо сейчас.

— У тебя кишка тонка, — хвастливо заявил высокий афроамериканец.

— Мои шары поболее твоих, — спокойно сказал коротышка.

— Ха-ха, деревенская дворняжка под кленовым сиропом!

Снова повысил голос самый высокий из банды, который после этого замечания внезапно вытащил сверкающий серебром пистолет из карманов своих широких плеч, двое стоявших напротив него не заставили себя долго ждать и тоже достали свое огнестрельное оружие. В отличие от своего противника, у их друзей были черные и компактные кольты.

— Эй ты, как насчет «печенек»? — крикнул тот, что пониже.

— Хочешь «печенек»? — вторил ему его толстый друг.

— Да отсосите вы! — заорал их противник.

«Еще немного, и они перестреляют друг друга из своих пушек», — подумал Гэлбрайт. Представив себе, как эти трое афроамериканцев одновременно упадут на землю с дырками в головах, он громко рассмеялся. Это спасло банду от распри — они, забыв о вражде, все как один повернулись в его сторону. Дула их пистолетов теперь были направлены на инспектора.

— Что этот белокожий мудак себе позволяет? — завопил самый высокий.

— Без сомнения, он просто издевается над нами! — ответил ему коротышка.

Гэлбрайт, посчитав, что сейчас лучше отступить, не стал тратить много времени на уговоры — он, стараясь не показывать страха под дулом трех пистолетов, медленно пошел вперед по улице. Крики толстяка «Эй, куда пошёл!» все еще звучали в его ушах, но, как ни странно, никто из этой воинственной троицы не последовал за ним — видимо, они просто хотели отогнать мешавшего их разборке прохожего.

Убедившись, что трое фанатов гангста-рэпа не собираются следовать за ним по пятам, Гэлбрайт сбавил скорость. Утолив голод, он уже не чувствовал себя таким вялым, как тогда, когда выходил из дома. Теперь он шел по постепенно сужающейся улице. В его голове возникла мысль, что этот уголок в центре не перестраивался, вероятно, с девятнадцатого века — настолько неухоженными были стены неуклюжих зданий, в которых сияли витрины магазинов.

Инспектор прошел рядом с витриной, за которой стояли манекены, одетые в бальные платья, и, пройдя под бетонной аркой, свернул в пустынный проход. Сейчас он не знал, где находится, но после вчерашнего Гэлбрайт решил не связываться с метро — ему казалось, что если он поедет туда снова, то там его снова будет ждать этот странный человек, который был как две капли воды похож на мистера Йонс, лежавшего в больнице.

Погруженный в свои мысли, Гэлбрайт краем глаза заметил, что в коридоре появился еще один человек. Это был высокий и худощавый мужчина, который постепенно приблизился к самому инспектору. У последнего не было времени обращать внимание на случайного прохожего, но чисто инстинктивно он старался удержать человека в своем поле зрения — то ли это действительно первобытный инстинкт охотника, то ли привычка, приобретенная во время работы в полиции, но как бы то ни было, Гэлбрайт решил, что лучше не расслабляться — ибо в этом проходе, в котором чем дальше от входа становилось темнее, он почему-то чувствовал себя неуютно, находясь в нем.

Прохожий был уже совсем близко. Подняв голову, Гэлбрайт заметил, что тот немного притормозил. Хм, подумал он, с чего бы это... Они одновременно остановились в нескольких шагах друг от друга. Инспектор, пытаясь рассмотреть незнакомца, стоящего в темноте прохода, постепенно перестал думать о вчерашнем происшествии в метро. Что-то было не так с этим человеком, подумал Гэлбрайт, что заставило его вот так застыть на одном месте? Действительно ли это было неожиданностью, что, кроме него, кто-то еще решил пойти по этому пути? Подождав с полминуты, инспектору надоело стоять на одном месте, и он двинулся вперед, но внезапно носок его мокасина наткнулся на что-то невидимое, мешающее ему двигаться дальше.

Гэлбрайт понял, что этот странный человек — он сам, потому что это было отражение в зеркале, которое по какой-то непостижимой цели поставили в конец тупика. Но это не успокоило инспектора. Он сделал пару шагов назад и поднял руку вверх, думая, что двойник в зеркале повторит его движения. Однако этого не произошло.

Он внезапно почувствовал то же самое беспокойство в своих кровеносных сосудах, что и вчера, когда увидел двойника мистера Йонс. Гэлбрайт снова сделал шаг вперед и, пытаясь попасть в мужчину, прикоснулся пальцем к холодному стеклу. Нет, это действительно было всего лишь отражение в зеркале, но почему оно не повторяет движений его самого, а, кажется, застыло в той же позе, в которой сам инспектор уже был минуту назад?

Глядя на этого жуткого двойника, Гэлбрайт внезапно почувствовал, как земля у него под ногами начала дрожать. Что это, началось землетрясение? Не на шутку встревоженный инспектор, мотая головой из стороны в сторону, начал лихорадочно искать выход из ситуации, в которой он оказался. Все, чего он хотел, это выбраться из этого прохода, но позади него, вместо вида на улицу, была только черная тьма — Гэлбрайту не следовало даже пытаться идти в том направлении, откуда он пришел...

Между тем, землетрясение становилось все более и более интенсивным. С обшарпанных стен начала отваливаться старая штукатурка. Гэлбрайту пришлось отступить назад — прямо с потолка выпал кирпич и грохнулся на землю, подняв немного пыли. «Это уже целых семь баллов», — подумал инспектор, оценивая уровень землетрясения. «Если бы только я...» У него не было времени додумать эту мысль — его так сильно трясло, что спокойно строить догадки не представлялось возможным.

В панике нарезая круги по крошечному участку прохода, он снова взглянул на зеркало, которое необъяснимым образом не рассыпалось на куски во время этого землетрясения. Фигура его собственного отражения продолжала стоять на том же месте и в той же позе, но Гэлбрайта гораздо больше беспокоило то, что начинало происходить за спиной зеркального двойника — оттуда, с ярко освещенной улицы, внезапно хлынула волна темно-красного цвета. Жидкость чем-то напоминала морскую воду, смешанную с кровью. Гэлбрайт обернулся — позади него ничего не было, только полная темнота. Он снова повернулся к зеркалу — там, с хорошо видимой отсюда улицы, огромная волна продолжала приближаться к его двойнику. Что, во имя всего Святого, происходит? Это галлюцинация?

В его мыслях царил хаос. Инспектор больше не пытался делать никаких выводов — он просто метался в этой ловушке, как зверь, загнанный на убой. Он снова посмотрел в зеркало и чуть не потерял сознание — волна темно-красной жидкости, которая уже подобралась вплотную к отражению Гэлбрайта, устремилась в сторону самого инспектора с оглушительным звоном разбитого стекла. Он почувствовал, как эта вода залила его с головы до ног. Его нос и рот начали наполняться жидкостью, от которой исходил отвратительный запах крови. Стараясь не задохнуться, Гэлбрайт начал отчаянно размахивать руками, словно пытаясь выплыть на поверхность, но он, не в силах сопротивляться силе этой стихии, отдался волне, которая тут же повалила его на землю...

Он проснулся оттого, что чьи-то руки хлопали его по щекам. Ему было трудно открыть глаза — казалось, веки были сведены судорогой. Хорошо, что он хотя бы может пошевелить рукой... Он протянул ее куда-то вперед и почувствовал, как кто-то взял его за руку.

— Не могу поверить, что теряю тебя. А может, и нет? — наконец до ушей Гэлбрайта донесся чей-то голос.

Он хотел ответить человеку, невидимому для него самого, но его язык тоже, казалось, онемел. Он попытался пошевелить шеей. Вроде бы все в порядке, позвонки не сломаны...

— Кончай башкой мотать, подымайся давай!

До инспектора наконец дошло, кому принадлежал этот голос. Гэлбрайт наконец смог открыть глаза — он лежал на земле, возле витрины, за которой стояли те самые манекены в бальных платьях. И над ним склонился его друг, который, заметив, что он наконец пришел в себя, улыбнулся.

— Похоже, ты был не в себе, приятель! — сказал Фаркрафт с некоторым упреком.

— Прости, что со мной не так? — Спросил его Гэлбрайт, медленно поднимаясь на ноги.

— Пойдем в теньке сядем, — его друг проигнорировал это, — а то жара невозможная...

Взяв инспектора за плечи, Фаркрафт направился к ближайшей скамейке. «Так странно, — подумал Гэлбрайт, — когда я проходил здесь еще до этого странного землетрясения, я не видел поблизости ни одной скамейки... Что произошло на самом деле?».

Фаркрафт, казалось, прочитал мысли своего друга и сказал:

— Иду я значит по своим делам и вижу, как ты стоишь в переулке и смотришь на каких-то рэперов. Когда ты засмеялся и начал убегать от них, я решил последовать за тобой — мало ли, мне пришлось бы защищать тебя от этой троицы. И я заметил, что ты свернул в тупик. Ну, думаю, мой друг от страха, не разбирая дороги, пошел куда глаза глядят. Я иду за тобой и вижу, что ты бегаешь кругами перед зеркалом, как собака, которая хочет поймать свой хвост. Подбегаю к тебе, а ты открыл рот и глаза закрыл. Я не смог найти другого способа остановить твое безумие, кроме как ударить тебя по голове и притащить сюда.

Закончив свой рассказ, Фаркрафт выдохнул и посмотрел на Гэлбрайта.

— У тебя не болит голова? — обеспокоенно спросил его друг.

— Нет, все в порядке, — ответил инспектор. — Я просто не мог открыть глаза или пошевелить языком.

— Вероятно, онемение или что-то вроде паралича. Как вы вообще дошли до такого состояния? Может быть, ты вколол себе чего-нибудь, а?

— Иди ты со своими наркотиками куда-нибудь подальше, Фаркрафт, ты же меня знаешь... — с некоторой обидой Гэлбрайт начал оправдываться перед ним.

— Ну а какое еще есть для этого слово? Ты действительно хочешь убедить меня в том, что ты так испугался тех троих афроамериканцев, что решил спрятаться от них в каком-нибудь тупике и, думая, что тебя там никто не увидит, дать волю своим нервам?

— Я не собираюсь тебя уговаривать, приятель...

— В таком случае расскажи мне, что ты сам чувствовал в тот момент.

— Клянусь, наркотики не имеют к этому никакого отношения, — начал Гэлбрайт. — Я только вышел из бара и по пути на улицу Ролло случайно проходил мимо переулка, где трое гангста-рэперов готовились перестрелять друг друга из-за какого-то пустяка. Я рассмеялся, чтобы отвлечь их от этой мысли, и спокойно пошел дальше. И, не зная, что это тупик, вошел в коридор. Но я боюсь, ты можешь не поверить в то, что произошло дальше ...

— Я поверю тебе, не волнуйся. Ладно, продолжай.

— Хорошо. В коридоре я подошел вплотную к зеркалу и вдруг заметил, что мое отражение никак не реагирует на мои движения. И тут я почувствовал, что началось землетрясение. Я хотел побежать назад, но позади меня все было перекрыто какой-то темнотой. А потом из зеркала на меня хлынула волна крови. Задыхаясь, я потерял сознание. Спасибо тебе за то, что ты, как оказалось, следил за мной все это время.

— Не считай меня своим ангелом-хранителем, приятель. Что ж, ты словил неслабый трип...

— Ты все еще думаешь, что это наркотик?

— Я больше так не думаю, я просто не могу описать твой инцидент по-другому. Ладно, пойдем-ка поскорее отсюда...

Фаркрафт, вытирая руки прямо о свой пиджак, поднялся со скамейки. Вслед за ним, после небольшого колебания, поднялся Гэлбрайт. Они направились к выходу из этого переулка, приближаясь к дороге, по которой на полной скорости мчались машины. Внезапно инспектор остановился. Заметив озадаченный взгляд своего друга, он ответил:

— Подожди секунду, мне кажется, у меня развязался шнурок на ботинке...

Он опустился на землю, и внезапно до него дошло, что на нем мокасины. Боже, почему у него такое чувство, будто на нем новые туфли? Гэлбрайт поднял глаза и внезапно потерял дар речи — Фаркрафт с запрокинутой головой медленно падал на землю. На его белой рубашке были отчетливо видны несколько дырок, из которых начала сочиться кровь. Бросившись на помощь своему другу, инспектор заметил проезжавший мимо них черный седан, из окна задней двери которого чьи-то руки в перчатках втягивали в салон длинный ствол оружия, похожего на полуавтоматический пистолет...

Что произошло после, Гэлбрайт уже не помнил из-за охватившего его в тот момент шока от потери близкого человека. Кажется, какой-то очкастый парень с вьющимися волосами затем вызвал «скорую помощь», затем прибыли санитары и положили уже неподвижное тело Фаркрафта на носилки и на глазах у Гэлбрайта увезли его в неизвестном направлении...

Он также вспомнил, что, стараясь не дать волю слезам, медленно шел куда-то с того места, и какая-то девушка в голубом платье, из-под которого виднелся розовый свитер, громко сказала «Почему этот дядя плачет?». Он вспомнил, как ее отец, чье лицо поразило его необычно длинными скулами, держа дочь за руку, укоризненно сказал ей: «Шелби, сколько раз я должен тебе повторять — не комментируй прохожих!». Инспектор, которого не на шутку смутили слова из уст малышки, решил сесть в такси, чтобы никто не увидел его слёз...

Несмотря на такое потрясение, он, будучи полицейским, чувствовал, что должен отвечать за свои слова перед старшим по званию, поэтому, устраиваясь на заднем сиденье, Гэлбрайт сказал молодому парню за рулем «Ролло, пятьдесят пять» и, пытаясь подавить воспоминание о застывшем бледном лице своего друга, откинул голову на спинку сиденья (очень похоже на двойника, которого он видел вчера в метро)...

К тому времени, когда таксист привез инспектора к небольшому, но аккуратному одноэтажному дому господина главного инспектора Сеймура, время уже приближалось к вечеру. Гэлбрайт, выходя из такси, на прощание дал водителю чаевые и, подойдя к низкому деревянному забору, нажал на кнопку звонка. Через пару минут ворота открылись, и Сеймур, одетый в неброскую голубую пижаму (из-за чего было трудно поверить, что этот невысокий пожилой мужчина был не кем иным, как самим главным инспектором полиции Портленда), впустил гостя внутрь.

Владелец, извинившись перед Гэлбрайтом за свой внешний вид — по его словам, он только что проснулся после обеденного сна, — проводил его в гостиную и, указав на два больших кресла, обитых зеленой тканью, пригласил Гэлбрайта сесть. Последний не остался в долгу — усевшись в кресло, стоявшее ближе всего к камину сзади, он стал ждать, пока господин главный инспектор достанет из роскошного серванта коробку свежих сигар, а также бутылку какой-то темно-коричневой жидкости и два бокала.

— А теперь давайте сразу приступим к делу, — жизнерадостно сказал Сеймур, глядя на то, с каким удовольствием гость попыхивал сигарой.

— Итак, что поставлено на карту в ходе нашей сегодняшней встречи? — Гэлбрайт почти полностью избавился от гнетущего настроения, вызванного инцидентом в тупике.

— Вот это, — господин главный инспектор кивнул на тумбочку, стоявшую по левую руку от него.

Гэлбрайт посмотрел в том направлении повнимательнее — на нем лежала знакомая стопка белых ксерокопированных листов.

— Вы что, хотите, чтобы я процитировал вам наизусть все, что там написано? — сказал Гэлбрайт с некоторым озорством.

В то же время он сделал еще одну затяжку, не преминув отметить про себя, что эти сигары определенно превосходны...

— Нет, Гэлбрайт, в этом нет необходимости. Я уже прекрасно знаю этот документ от строки до строки, — ответил его собеседник с некоторой загадочностью в голосе. — Меня больше интересует, что вы думаете о его содержании.

Господин главный инспектор Сеймур внимательно посмотрел на своего гостя. Ему стало немного не по себе. Снова и снова этот человек смотрит на него так, словно пытается проникнуть в его плоть и кровь и прочитать его мысли... Гэлбрайт потушил сигару и, положив ее в пепельницу на маленьком столике, сказал:

— Простите меня великодушно, господин главный инспектор, но я, что бы это ни было...

Он пытался найти слова, которыми хотел бы выразить свое полное неведение относительно того, что было написано на этих листах руками его друга.

— Итак, что дальше? — Сеймур слегка наклонил голову.

— Я... Я не читал дело Фаркрафта, — выпалил Гэлбрайт.

Его подсознание готовилось к тому, что за этими его словами последует какое-то наказание. Может быть, они будут ругать его, может быть, просто начнут упрекать в лени... Но господин главный инспектор Сеймур, услышав эти слова, просто закурил новую сигару и, выпустив колечко дыма, сказал почти миролюбиво:

— Это довольно неплохо. Вам будет намного лучше будет ознакомиться с этим уже под впечатлением.

— Что? Под каким впечатлегнием? — Гэлбрайт хотел спросить, что Сеймур имел в виду, но тот, разлив жидкость по бокалам, предложил ее своему гостю.

— Обязательно попробуйте фруктовый ликер Пиммс. В идеале его следует пить с фруктами, но я люблю его таким, какой он есть. Я надеюсь, вы оцените это по достоинству..

Гэлбрайт взял стакан и поднес ко рту. Тонкий вкус специй... Да, конечно, господин главный инспектор не будет пить никакого эпплджека...

— Что-то знакомое... — впервые попробовав новый напиток, Гэлбрайт впал в своего рода состояние экстаза.

— Тут английский дух, — подмигнул ему Сеймур, делая глоток

— Тут Англией пахнет! — Гэлбрайт, которому было трудно описать охватившее его ощущение, согласился с этим определением.

— Кстати, почему вы решили покинуть свое отечество? — господин главный инспектор вдруг задал неожиданный для своего собеседника вопрос.

— Хм, почему вы спрашиваете меня об этом? — Гэлбрайт в шоке поднял голову.

— Из чувства праздного любопытства, — допив первый бокал, Сеймур уже наливал себе новую порцию.

— Вы что, хотите, чтобы я развлекал вас во время вечернего аперитива? — словно обращаясь к приятелю, сказал Гэлбрайт.

— Я понимаю ваше душевное состояние, — Сеймур решил замять эту тему. — Позвольте мне поделиться с вами своими мыслями по делу Фаркрафта. В конце концов, ваш друг был замечательным человеком, и мне всегда было интересно узнать, как он выражал свои мысли на бумаге.

— Был... — пробормотал его гость.

Перед глазами Гэлбрайта снова промелькнули черты лица Фаркрафта за несколько мгновений до его смерти.

— Вас не устраивает то, что я говорю о вашем коллеге в прошедшем времени? — господин главный инспектор снова окинул своего собеседника пронзительным взглядом.

— Нет, меня всё устраивает, — сказал Гэлбрайт.

Он подумал про себя, удалось ли главному инспектору раздобыть информацию о том, что Фаркрафта больше нет в живых.

— Хорошо, — ответил Сеймур. — В таком случае позвольте мне начать.

И, поставив стакан на прикроватный столик, господин главный инспектор начал излагать гостю свои впечатления от прочитанного материала. Своими жестами, интонацией и внешним видом он сильно напомнил Гэлбрайту его учителя философии, лекции которого он посещал почти десять лет назад...

Следующее утро инспектор встретил в постели в своей крошечной квартирке. Подробности того, как он вчера добрался до своего дома, когда закончил аудиенцию в доме господина главного инспектора Сеймура, совершенно вылетели у него из головы. Очевидно, фруктовый ликер, который они тогда выпили вместе, пагубно повлиял на память Гэлбрайта. Встав с кровати, он подошел к своему столу. Пачка ксерокопий материалов расследования его друга лежала на том же месте, на котором была положена два дня назад.

Глядя на эти листы, Гэлбрайт вспомнил выдержки из вчерашней речи главного инспектора Сеймура. Казалось, он говорил что-то об экстраординарном таланте Фаркрафта извлекать смысл из вещей, которые любому другому человеку показались бы неуместными в той или иной ситуации. Кроме того, молодой инспектор произвел впечатление на Сеймура тем фактом, что всего лишь словами ему удалось описать свои приключения в местах, где произошла смерть этих четверых, таким образом, что главный инспектор, по его собственным словам, оказался там и увидел их собственными глазами, несмотря на то, что он никогда там не был. «Подумаешь, обычный писательский талант», — подумал Гэлбрайт. Он знал, что его друг всегда подавал надежды стать писателем, но, увы, судьба распорядилась его жизнью таким образом, что ему пришлось стать инспектором полиции...

И тут, против его воли, глаза инспектора наполнились слезами. Он снова наблюдал, как его друг медленно падает на землю, как его лицо, на котором застыло выражение ужаса, бледнеет прямо на глазах, и как перестает прощупываться пульс... Гэлбрайт вспомнил, что его друга увезли на машине скорой помощи, но куда его поместили и какова была его окончательная судьба, он уже не мог знать. А он не хотел этого — потому что боялся, что если снова увидит хладный труп своего друга, то может сойти с ума от горя. Было бы лучше, если бы это событие при переходе осталось для него последним моментом, который будет связан с самым близким другом...

Кстати, по поводу загадочного отрывка... Инспектор, умывшись и выйдя на кухню, начал анализировать этот момент — неподвижное отражение, землетрясение и кровавую волну... Если верить словам Фаркрафта, то на самом деле Гэлбрайт просто в панике метался в тупике с зеркалом — то есть эти видения не были реальными событиями. Его рациональный ум подсказывал ему, что нет смысла пытаться понять сами видения — вместо этого ему нужно докопаться до сути того, что их вызвало.

Поставив противень с сосисками на плиту, Гэлбрайт решил опираться на то, что сказал ему тогда его друг — наркотики. Инспектор за всю свою жизнь не принимал ни одного наркотика, изменяющего сознание, он был в этом так же уверен, как в том, что дважды два будет четыре. Это означает, что существовала вероятность того, что он принимал психотропные препараты неосознанно. Это могло бы быть возможно, если бы в пищу, которую он ел раньше, кто-то незаметно добавил дозу какого-нибудь галлюциногена.

Выдвинув эту гипотезу, Гэлбрайт вдруг вспомнил, как он прочитал в какой-то книге (если ему не изменяет память, написано это было по ту сторону Железного занавеса), что во Франции был случай, когда специалист по борьбе с наркотиками обнаружил гашиш в пироге, который подавался по нескромной цене в одном ресторане. И что еще хуже, до того, как этот случай был раскрыт, гурманы со всего курорта, где находился этот ресторан, покупали это лакомство в течение нескольких лет. Гэлбрайт до сих пор помнил название этого наркотического блюда, приведенное в тексте, — «Икс-пирог».

Инспектор невольно начал вспоминать эту книгу. Маленькая, чуть больше его собственной записной книжки, в зеленом картонном переплете, озаглавленная «Слово об отдыхе». На его страницах автор отзывался о рекламе как о некоем «детище сатаны», которое якобы совращает простых смертных на путь грехов. Очевидно, подумал Гэлбрайт, это типично для жителя коммунистической державы — говорить о капитализме как о разновидности сатанинской дисциплины.

Слив воду из кастрюли и выложив сосиски на тарелку, Гэлбрайт вернулся к анализу того, что повлияло на вчерашний инцидент в пассаже. Итак, наркотики в пище. Что же он тогда ел? Вооружившись ножом и вилкой, инспектор аккуратно нарезал сосиски ломтиками. Вчера он ушел из дома голодным. В баре, куда он зашел позавтракать, он попался на рекламу бармена и заказал пиццу. На деле это оказался отвратительный полуфабрикат, не имеющий ни вкуса, ни запаха. Достойный кандидат на то, чтобы положить туда одну-две таблетки диэтиламида лизергиновой кислоты... Но по какой причине?

Бармен хорошо знал Гэлбрайта, который часто посещал его заведение — можно сказать, с самого первого дня, как он переехал в дом на Эббаутс-стрит. Мистеру Андерсону внезапно пришла в голову идея накачать своего клиента наркотиками в тот день? Или даже не только ему — кто знает, сколько людей после него заказали эту пиццу... Это тот случай, если наркотик был добавлен на этапе приготовления пищи — но опять же, с чего бы поварам вдруг подмешивать психотропное соединение в тесто? Конечно, всякое может случиться...

Затем мысли инспектора обратились к пиву, которое он тоже заказал в том же баре. Бармен вытащил эту бутылку из-под стойки, которая уже тогда показалась Гэлбрайту несколько подозрительной. В отличие от пиццы, в пиво можно было легко добавить щепотку галлюциногена и, подождав, пока он растворится, подать клиенту. Здесь также могло сыграть на руку то, что инспектор попросил подогреть напиток — даже если крупинки вещества все еще были видны в холодном пиве, то при нагревании они окончательно превратились в жидкость. Но опять же, постоянный клиент и наркотик, это как-то не сочетается...

Съев все сосиски, Гэлбрайт поставил джезву на плиту — он любил заканчивать завтрак кружкой бодрящего напитка. «Бог с ним, с этим баром», — подумал он. Но как еще гипотетический наркотик мог попасть в его организм? Ему пришла в голову идея, попахивающая шизофренией, что наркотик, изменяющий сознание, находился в том самом графине, который стоял на столе в кабинете господина главного инспектора Сеймура в тот момент, когда Фаркрафт рассказывал о своем расследовании. Бредовость такой гипотезы заключалась в том, что, как считал Гэлбрайт, еще не был изобретен препарат, который проявлял бы себя не сразу после попадания в организм, а только на следующий день, да еще и в очень подходящем для этого месте — в каком-нибудь тупике, вдали от посторонних...

Инспектор вовремя снял джезву с плиты — пена, пузырящаяся из горлышка, чуть не залила горелку. Наполнив маленькую кофейную чашечку до краев, Гэлбрайт стал ждать, пока напиток немного остынет, потому что не было никакого удовольствия обжигать язык, когда главное в кофе (после аромата, конечно) — это его неописуемый, тонкий вкус. Гэлбрайту никогда не нравился этот чай — он даже презирал его, называя «травяным отваром для людей без вкуса». Он полез в холодильник за сливками — увы, на дне картонной упаковки не осталось ни капли. Ничего не поделаешь, придется пить пустой кофе...

Инспектор был поставлен в тупик в своем анализе того, что привело его к этой галлюцинации. Его чрезмерно рациональное мышление не позволило ему признать мистику, и теория о наркотиках развалилась, как стеклянная ваза, упавшая на пол. Гэлбрайт, выпив первую чашку кофе, уже потянулся за джезвой, чтобы налить еще, но звонок из соседней комнаты заставил его встать из-за стола. Он подошел к телефону и снял трубку.

— Алло! Выходите на улицу, внизу вас ждет машина, — торопливо чеканил слова незнакомый ему голос.

— Боюсь, вы совершили ошибку... — недовольно начал Гэлбрайт, который был совсем не рад, что его отвлекли от употребления кофе.

— Никакой ошибки нет, инспектор! — прервал его звонивший. — Диспетчерский звонок из района Паркроуз, говорят, самоубийство. Парамедики уже прибыли на место происшествия и ждут полицию.

— Хорошо, дайте мне минутку, — с этими словами он повесил трубку.

Звонивший не представился Гэлбрайту, но, судя по тому, что он обратился к нему «инспектор», это был человек, явно связанный с полицией, и дальнейшие слова только подтвердили это. Выйдя в коридор, Гэлбрайт сел на табурет и начал надевать лакированные туфли, потому что решил, что ради важного момента стоит надеть обувь, которая была бы более впечатляющей, чем мокасины. Вспомнив о кофе, который остывал в джезве, он вздохнул и, выйдя из квартиры, сбежал вниз по лестнице.

У входа стоял знакомый квадратный седан. Инспектор открыл заднюю дверцу и сел рядом с жизнерадостным и розовощеким доктором. Издав звук полицейской сирены, «Краун Виктория» тронулась с места. Гэлбрайт устроился поудобнее и выглянул в окно — город уже проснулся, по улицам уже бегали дети, ехали велосипедисты, изредка попадались люди с нагруженными тележками... «О да, — подумал он, — оказывается, пока я вставал, завтракал и пил кофе, все остальные уже давно ушли на работу, и я единственный соня»...

В машине играла музыка. Гэлбрайт сразу заметил, что это песня с того же альбома, которому было уже восемь лет. Только это был другой трек — если песня, которая играла в баре, была о вечеринках, то в этой, под аккомпанемент очень устаревших синтезаторов, молодой певец с какой-то нехарактерной вкрадчивой интонацией сообщил слушателям, что считает свои последние минуты под оранжевым небом. Эта песня устарела, подумал он — красный гигант, который самим своим существованием наводил ужас на весь капиталистический мир, уже де-факто прекратил свое существование. Инспектор, месяц назад прочитавший в газетах о попытке советского государственного переворота, уже понял, что конец этого напряженного противостояния не за горами. Америке, Великобритании и другим странам, входящим в Организацию Североатлантического договора, больше не нужно было опасаться, что вот-вот начнется ядерный апокалипсис...

Гэлбрайта отвлекло от этих политических мыслей неожиданное для его ушей «Ноу сэкс», прозвучавшее в тексте песни, звучавшей по радио. Да, в молодости эти ребята умели писать тексты, которые могли удивить своих слушателей...

— Что, музыка плохая? — доктор, сидящий слева от инспектора, заметил недовольную усмешку своего соседа.

— Нет, песня в целом ничего, только текст её безнадёжно устарел, — очнувшись от своего транса, обратился Гэлбрайт к своему собеседнику.

— Я попрошу водителя переключить каналы, — сказал доктор и, не дожидаясь его ответа, повернулся к сержанту Соссюру, который был за рулем.

Теперь вместо музыки из радио раздавалась реклама спрея от насекомых. Диктор перечислял преимущества средства с такой необычайной радостью, как будто перед эфиром надышался веселящим газом.

— Ну что, так уже лучше? — доктор откинулся на спинку сиденья и подмигнул инспектору.

— Честно говоря, мне действительно все равно, — Гэлбрайт посмотрел в окно.

Они уже выехали из города и ехали по шоссе, по бокам которого росли деревья, и лишь редкие дома изредка нарушали монотонность этого пейзажа, перемежаясь редкими столбами электропередач. Было что-то умиротворяющее в созерцании этой красоты. Однако в данный момент инспектор не испытывал особого умиротворения.

— Если вы испытываете жажду, я дам вам попить, — доктор вытащил из-под сиденья рюкзак и начал в нем рыться.

— Что у вас есть для меня? Гэлбрайт, который все еще не мог смириться с тем, что его оторвали от кофе, немного оживился.

— Держите, — собеседник протянул ему блестящий термос.

— Хм, неплохо, — открыв крышку, нос Гэлбрайта ощутил такой приятный для него запах. — С чем кофе?..

— С сахаром, просто с сахаром, — доктор, впечатлённый улыбкой инспектора, произнес это с явным удовольствием.

Гэлбрайту не очень нравился сладкий кофе — лично он всегда пил его только со сливками и без подсластителей. Но в данной ситуации у него не было выбора. Он положил крышку себе на колени и поднес термос к губам.

— Пейте до дна, я очень плотно позавтракал, — сказал доктор, глядя на то, с какой жадностью инспектор глотает жидкость с порыжевшими остатками сахара на дне.

— Большое вам спасибо, — ответил Гэлбрайт.

Он закрыл термос крышкой — инспектор решил, что будет лучше оставить немного кофе на обратную дорогу. Передав его врачу, Гэлбрайт посмотрел на мужчину, сидевшего рядом с водителем. Он не видел его лица, но, судя по широким плечам, незнакомец явно был человеком с несгибаемой волей.

— Вы не знаете, кто это? — инспектор повернулся к своему соседу.

— Он из Федерального бюро расследований, — сказал врач. Затем он наклонился и прошептал на ухо Гэлбрайту, — Суровый парень, но немного нервный.

Сотрудник ФБР, чьи чуткие уши услышали замечание доктора, обернулся. Гэлбрайт увидел высокомерное лицо молодого человека, черты которого, казалось, были высечены из камня. Он, явно сдерживаясь, чтобы не накричать на добродушного доктора, просто свирепо посмотрел на него из-под своих густых бровей. «Да, — подумал Гэлбрайт, — этот парень не потерпит комментариев в свой адрес. Как они вообще нанимают таких людей в органы власти? У него совершенно сдали нервы»...

— Мистер Мэтт Макларен, я бы посоветовал вам воздержаться от критики моей персоны! — услышал Гэлбрайт тот же голос, который отвлек его от завтрака.

— Надо же было как-то познакомить вас с нашим инспектором, — весело ответил ему доктор, на которого суровый взгляд исподлобья не произвел никакого эффекта.

Мужчина потянулся к Гэлбрайту, который сидел прямо за ним. Инспектору захотелось грубо сказать ему: «Что ты уставился, пацан?», но он подавил это желание. Нет, ему определенно не нравился этот парень в строгом черном костюме и с густыми бровями.

— Мы добрались до места назначения, — вдруг раздался раскатистый бас молодого сержанта Соссюра, сидевшего за рулем.

Они вышли из машины, и Гэлбрайт, расправив подол куртки, огляделся. После урбанистического вида центра было немного непривычно находиться в пригороде — ни высоких зданий, ни ярких вывесок, ни скопления машин, только редкие одно— и двухэтажные коттеджи, окруженные деревянными заборами, высокая трава с вытоптанными дорожками и роскошные зеленые кроны деревьев... Эту сельскую идиллию слегка подпортили машина скорой помощи и пара полицейских седанов, стоявших неподалеку. Очевидно, человек из Федерального бюро расследований, с которым они приехали сюда, был всего лишь помощником руководителя службы реагирования, который уже прибыл сюда. Гэлбрайт, стоя у машины и глядя на двухэтажный дом, на мгновение вспомнил годы своего детства, проведенные в Глостере. Деревянный дом отца, яблоневые сады, река...

— Давайте, инспектор, — Мэтт легонько толкнул Гэлбрайта в плечо, — пойдемте в дом.

Все четверо переступили порог калитки. Им навстречу выбежала пожилая женщина с белым платком на голове.

— Ух, наконец-то профессионал! — радостно воскликнула она.

Гэлбрайт, стоявшая рядом с доктором, посмотрела на то, как мужчина в черной куртке, одарив эту деревенскую простушку суровым взглядом, прошел мимо нее. Женщина, казалось, была удивлена таким поведением сотрудника Федерального бюро расследований. Она остановилась как вкопанная, глядя вслед входящему в дом мужчине.

— Вы можете объяснить нам, что именно здесь произошло? — Гэлбрайт обратился к этой женщине.

Она, услышав голос инспектора, перестала смотреть на дом и быстро повернулась к говорившему. В то же время ее лицо, изборожденное глубокими морщинами, выражало некоторое недоумение, смешанное с досадой.

— А вы инспектор полиции, насколько я понимаю? — спросила она с некоторой неуверенностью.

Очевидно, для нее было неожиданностью, что Федеральное бюро расследований также прислало обычного полицейского вместе со своим человеком. При первом взгляде на нее у Гэлбрайта возникло ощущение, что она как будто считает копов хуже парней из ФБР — по крайней мере, так можно было подумать, глядя на ее лицо, выражавшее едва скрываемое презрение к тому, кто предстал перед ней в этот самый момент.

— Меня позвали сюда, как и всех остальных, — после небольшого колебания ответил Гэлбрайт.

Под «всеми остальными» Гэлбрайт подразумевал как службу реагирования, так и самого себя, агента ФБР и доктора. Последний, кстати, в это время стоял, уперев руки в бедра, рядом с ним и с легкой усмешкой смотрел на женщину с платком на голове, которая, впрочем, не обратила на него особого внимания, а просто поднесла руки к вискам и глубоко вздохнула, как бы набираясь сил. После этого она посмотрела на Гэлбрайта.

— Хорошо, я поняла, — сказала она таким тоном, когда на самом деле ничего не поняла. — В общем, я прохожу мимо дома семьи Йонс и слышу выстрел...

— Нам следует сесть и обсудить это дело в спокойной обстановке, — перебил ее Мэтт.

Женщина, странно посмотрев на доктора, прошла вперед, в дом, он тут же последовал за ней. Гэлбрайт, услышав знакомую фамилию, немного замешкался и в конце концов вошел последним. Они оказались в просторной прихожей типичного загородного коттеджа — вдоль стены стояла скамейка, над которой в несколько рядов висели вешалки с одеждой, на полу лежал ковер, а по углам прихожей были расставлены вазы со свежими цветами.

— Нам снять обувь перед входом в дом? — весело спросил Мэтт.

— На улице сейчас хорошая погода, в этом нет необходимости, — скучно ответила женщина.

Они вошли в холл. По левую руку была лестница, ведущая на второй этаж, слева была дверь, ведущая в гостиную. Что сразу бросалось в глаза, так это большое зеркало в позолоченной раме, которое висело на стене возле порога. Общее убранство дома наводило на мысль, что хозяин был богатым человеком. «Итак, — подумал он, — вот дом, где все это происходит»...

Его оторвал от размышлений старческий голос — женщина с белым платком на голове начала рассказывать о случившемся.

— Итак, я услышала выстрел и, почувствовав неладное, побежала к Йонсам. Ворота и входная дверь были открыты.

— Вам это не показалось странным? — спросил Гэлбрайт женщину, имея в виду её последние слова о воротах и двери.

— Конечно. Я подумала, что к ним в дом вломились грабители.

— Ладно, продолжайте.

— Я вбегаю в дом, а там, прямо рядом с этим зеркалом, на полу лежит Иветта...

Женщина с белым платком на голове внезапно замолчала. Видимо, эта картина до сих пор стояла у нее перед глазами. Гэлбрайту было нетрудно догадаться, что свидетель имел в виду миссис Йонс.

— Давайте угадаю — хозяйка дома застрелилась из пистолета? — переспросил её инспектор.

— Верно... — голос женщины дрожал. — Парабеллум, парабеллум лежал на полу перед ней...

— Вы видели след от пули на её теле?

— Я... Я увидела кровь, текущую у неё со лба...

Женщина достала носовой платок и приложила его к глазам. Казалось, она вот-вот заплачет

— Хорошо, мадам... инспектор ожидал, что она назовет свое имя, но она не услышала его слов

— Ну что, мы так и будем топтаться на месте? — вдруг раздался строгий голос.

Из ванной, расположенной прямо напротив входа в дом, вышел сотрудник ФБР и подошел к троице, столпившейся вокруг зеркала. Гэлбрайт посмотрел на него. Слова агента — вернее, интонация, с которой он их произнес, — показались ему несколько неуместными в данной ситуации. Но свидетельница, услышав его голос, тут же высморкалась и спрятала носовой платок.

— Итак, что вы предприняли после смерти хозяйки этого дома? — Спросил Гэлбрайт.

— Я сразу же поднялась наверх, где был телефон, — продолжила женщина. — Я позвонила в полицию, и они приехали с парамедиками.

— Тело миссис Йонс уже увезли?

— Вы могли увидеть их машину на улице, — несколько грубо ответила свидетельница.

— Очень хорошо, все понял.

Внезапно Гэлбрайт почувствовал усталость. Ни с того ни с сего ему вдруг надоело задавать вопросы, как будто все настроение профессионального инспектора куда-то испарилось. Он повернулся к человеку из Федерального бюро расследований:

— Очевидно, они ждали вас здесь больше, чем меня, так что я не буду вам мешать.

Агент, до этого спокойно стоявшая за спиной женщины, посмотрела на Гэлбрайта каким-то презрительным взглядом и перехватила инициативу инспектора — то есть он начал с торопливой интонацией задавать вопросы женщине с белым платком на голове, и последней явно было гораздо приятнее с ним общаться, что отчетливо слышалось в ее гораздо более уверенном голосе, чем раньше. Гэлбрайт направился к ванной, чтобы ополоснуть руки и лицо после долгой поездки на машине, но, не сделав и трех шагов, вдруг замер на месте — он почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд. Все его тело застыло, словно в оцепенении. Но через пару секунд этот странный паралич прошел. Гэлбрайт повернул голову и посмотрел налево — туда, где была лестница на второй этаж, покрытая ворсистым ковром.

На верхних ступеньках стояла маленькая девочка. Держась левой рукой за резные деревянные перила, она с некоторой опаской смотрела вниз на полицейских, собравшихся в холле. На ней было коричневое бархатное платье с рисунком из оранжевых кругов, заканчивающееся чуть выше колен, что придавало фигурке малышки трогательный и домашний вид. Ее черные волосы были уложены с такой элегантной простотой, что Гэлбрайт сразу предположил, что она, по-видимому, готовится отправиться на прогулку, но вид незнакомых мужчин, собравшихся в ее доме, заставил ее застыть на месте в нерешительности.

Женщина с белым шарфом на голове, которая ранее отвечала на вопросы агента ФБР, заметив девочку, тут же повернулась к ней и улыбнулась.

— Не бойся, это всего лишь полиция, спускайся к нам! — успокаивающим тоном крикнула она ребёнку.

После этого женщина направилась к выходу из дома, бросив через плечо:

— Ну, мне пора идти, господа. Думаю, юная леди может рассказать вам что-нибудь ещё.

Агент ФБР посмотрел ей вслед с явным раздражением. Затем повернулся к маленькой девочке, которая тем временем уже медленно спускалась по лестнице в холл. Скрестив руки на груди, он слегка выдвинул носок ботинка вперед и невнятно пробормотал:

— Так, так, так...

Гэлбрайт, заметив некоторую неуверенность на лице человека из Федерального бюро расследований, подумал, что ему, по-видимому, никогда не приходилось допрашивать детей. Девочка наконец спустилась по лестнице. По ее лицу было ясно, что она боится подойти ближе. У Гэлбрайта мелькнула мысль, что она, по-видимому, никогда не видела незнакомцев в доме. Ну да, интересно, что за гости могли быть у ее отца-фармацевта...

— Ваше имя? — внезапно тишину прорезал голос агента ФБР.

Маленькая девочка отшатнулась — ее, по-видимому, напугало нетерпение, с которым обратился к ней этот высокий, широкоплечий мужчина с суровым лицом. И он, опустив руки, снова повторил свой вопрос. Нотки недовольства начали нарастать в его голосе. Гэлбрайт, который уже начал испытывать жалость к этому неприятному человеку, решил, что должен прийти ему на помощь, так как в противном случае им не удастся вытянуть из этой девочки ни слова.

Инспектор, стараясь ступать как можно медленнее, двинулся к ребенку. Она, переведя взгляд с агента на него самого, начала пятиться назад, к лестнице. Гэлбрайт остановился и, стараясь придать своему голосу как можно более мягкие интонации, обратился к ней:

— Не бойся, милая. Мы просто хотим, чтобы ты объяснила нам суть всех вещей. Хорошо?

девочка, которая минуту назад уже готовилась взбежать по лестнице, расслабилась при первых звуках баритона Гэлбрайта и даже сделала пару шагов ему навстречу. Инспектор обменялся взглядами с агентом ФБР, как бы говоря ему: «Посмотри, как я это делаю!».

— Ты не скажешь нам, как тебя зовут? — спросил он ребенка.

девочка перестала вертеть головой и посмотрела на Гэлбрайта. Ее глаза неопределенного темного цвета с каким-то хитрым прищуром оглядели инспектора с ног до головы и, как ему показалось, ярко сверкнули. Она слегка согнула колени и слегка наклонила голову.

— Делия, — услышал инспектор ее нежный голос.

Сказав это, девочка грациозно откинула прядку черных волос, упавшую ей на личико, и улыбнулась инспектору своей очаровательной улыбкой. Услышав ее имя, Гэлбрайт невольно вспомнил Фаркрафта — вернее, его расследование. В конце концов, «Делия» — имя греческого происхождения...

— Послушай, Делия, ты не скажешь пару слов о том, как твоя мама, ну, это самое... — начал он

— Вознеслась на небеса? — Внезапно спросила Делия.

— Она сама так это тебе сказала? — Гэлбрайт был ошеломлен ее замечанием.

— Да, — кивнула девочка. — Мамочка взяла папино ружье и сказала мне не плакать, когда она вознесется на небеса.

«Господи, что здесь происходит», — подумал Гэлбрайт. «Такое чувство, что я не единственный, кто сошел с ума в последнее время»...

— Ваша мать никогда раньше не возносилась, когда делала себе уколы? — вмешался человек из ФБР.

Делия бросила на него испуганный взгляд.

— Не слушай его, дорогая, он всего лишь шутит, — тут же принялся успокаивать ее инспектор.

Гэлбрайт бросил сердитый взгляд через плечо — мол, «не говори глупостей, дурак!». Но агент либо проигнорировал безмолвное сообщение инспектора, либо просто не принял его во внимание. Вместо этого он быстро подошел к Делии.

— Скажите мне немедленно, где ваш отец? — громко спросил мужчина.

Маленькая девочка отступила назад. Агент подошел еще ближе.

— Вы знаете, где он может быть сейчас? — продолжил он, повысив голос.

Гэлбрайт понял, что ему нужно положить этому конец, чтобы не допустить мятежа. Он бросился на агента с ловкостью спортсмена. Он начал вырываться из цепких рук инспектора, продолжая смотреть на ребенка.

— Почему вы ничего не говорите? — мужчина уже кричал.

— Полегче, приятель! — сердито прошипел Гэлбрайт ему на ухо. — Если ты не знаешь, как работать с детьми, а только нападаешь на них, тогда оставайся на месте и не вмешивайся. Усвоил?

Делия рассмеялась так, словно стала свидетельницей самой забавной вещи, которая когда-либо могла произойти. На ее пухлых щеках появились ямочки, а глаза заблестели. Видимо, вид усатого мужчины средних лет, крепко прижимающегося к молодому парню, произвел на нее примерно такой же эффект, как драка между двумя обезьянами в зоологическом саду. Ее можно было понять — маленькая девочка никогда бы не осмелилась напасть на взрослого, полного жизни и энергии, возвышающегося над ней, как гора.

Звук ее нежного смеха оказал благотворное воздействие на человека из Федерального бюро расследований. Когда Гэлбрайт выпустил его из своих объятий, широкоплечий парень с растерянным видом опустился на скамейку, стоявшую в коридоре. Розовощекий медик Мэтт, все это время спокойно стоявший у зеркала, непроизвольно захлопал в ладоши.

— Браво, господин инспектор, браво! — восхищенно воскликнул он.

Гэлбрайт не смог удержаться от улыбки Мэтту, прежде чем посмотрел на Делию. девочка перестала смеяться, и ее лицо приняло спокойное, почти умиротворенное выражение.

— Итак, Делия, пистолет был у твоей матери. Но что она делала до этого? — обратился инспектор к девочке

Делия посмотрела на Гэлбрайта и поднесла руку к голове, очевидно пытаясь вспомнить, что произошло утром. Примерно через три секунды она ответила:

— До этого мама лежала в постели.

— Вы хотите сказать, что... — начал было агент, но инспектор, погрозив ему пальцем, повернулся к Делии.

— Я подошла к ней и спросила, когда вернется папа. Она сказала, что не знает, и заплакала.

«Все кусочки головоломки начинают складываться воедино», — подумал Гэлбрайт. «Девочка не знала, где был ее отец, но ее мать уже знала, что он попал в аварию. Да»...

— Я начала утешать маму, но она попросила меня пойти погулять. Я не хотела оставлять ее одну, но послушалась, — рассказала Делия.

— И когда ты вернулась домой? — спросил Гэлбрайт.

— Через полчаса. Я пришла и увидела маму, стоящую перед зеркалом. Я спросила ее, что она делает, но она подняла руку с пистолетом к голове.

— Погоди, дорогая. Минуту назад ты сказала мне, что она тебе что-то рассказала перед этим? — инспектор не удержался.

— Когда мама упала, я подбежала к ней и она прошептала мне, чтобы я не плакала.

«Что-то не верится мне в это», — подумал Гэлбрайт. «Обычно после выстрела в голову человек не в состоянии произнести ни единого слова»...

— Это правда? — спросил он маленькую девочку.

— Ее голос был почти неслышен, но по ее глазам я поняла, что она хотела сказать, — ответил ребенок.

— Хорошо, Делия.

Инспектор выпрямил спину и задумался, что делать дальше. Малышка, рассказав ему все, что знала, теперь просто стояла неподвижно и хлопала своими длинными ресницами.

— У тебя есть родственники в центре? — осенило Гэлбрайта.

— Родственники? — Делия, казалось, не поняла, что ей сказали.

— Ну, дядя, тетя, бабушка... — начал перечислять он.

— У меня есть только папа и мама, — резко перебила его девочка.

— Отныне только папа... — мрачно сказал инспектор

— Кстати, когда он вернётся? — ребенок немного оживился

— Он болен, ему нужно подлечиться, — уклонился Гэлбрайт от прямого ответа.

На самом деле, это была чистая правда, ведь сам Гэлбрайт не слышал новостей из адвентистского медицинского центра, поэтому он полагал, что её отец уже был на пути к выздоровлению.

— И когда он поправится? — Продолжала спрашивать Делия

— Я не могу сказать, болезнь у него очень серьезная, — прохрипел он.

Инспектор подумал, куда еще можно было бы пристроить девочку, чтобы присматривать за ней. Они не могут оставить Делию одну в этом доме, где на ее глазах умер близкий ей человек.

Не зная, что делать, инспектор ухватился за последнюю представившуюся ему возможность.

— У тебя есть близкие друзья или одноклассники? — он повернулся к Делии.

По какой-то причине этот вопрос смутил девочку. Ее щеки покраснели, и она опустила глаза. Гэлбрайт не был психологом, но такая реакция навела его на мысль, что девочка явно влюблена в одного из своих школьных товарищей. Наконец она решилась ответить.

— Нет, — коротко и четко ответила девочка.

— Совсем никаких? Ладно, не близких, просто знакомых?

— Ну правда нет!

Лицо Делии внезапно заострилось и приняло выражение недовольства. Она даже топнула ножкой, отчего Гэлбрайт сделал шаг назад.

— Хорошо, Делия, я понял, — успокаивающим тоном ответил он.

Затем инспектор вытянулся во весь рост и повернулся к доктору:

— Дела плохи. Видимо, в это дело придется подключить органы опеки.

— Не смотри на мир так мрачно, — без тени грусти ответил доктор. — Мы еще не отправляли запрос на поиск её родственников. Молодая леди, возможно, не знала двоюродных братьев и сестер своих родителей в лицо, но это не значит, что она одна в этом мире.

— Ты оптимист, Мэтт, мне это в тебе всегда нравилось, но тут такой случай...

— Ещё не все потеряно, господин инспектор.

— Как хочешь. Но все же, куда нам её поместить до выяснения обстоятельств?

— Ты можешь поговорить с той женщиной, свидетельницей. Мне показалось, что они с девочкой хорошо знали друг друга.

«Хорошая идея», — подумал Гэлбрайт, — «Но куда она делась?». Инспектор подошел к выходу из дома и крикнул молодому сержанту, стоявшему во дворе у ворот:

— Сержант Соссюр, вы не знаете, куда пошла та женщина?

— Какая именно, господин инспектор?

— Ну, с платком на голове...

— Вы имеете в виду Эльзебет Розелье? Она вышла за ворота, и её след простыл.

— Да, лучше и быть не может...

Гэлбрайт обернулся, но Делии в холле не было.

— Мэтт, где ребёнок? — спросил он доктора.

— Девочка поднялась наверх. Сказала, что хочет переодеться.

— Хорошо. Я пока уйду.

Сказав это, Гэлбрайт вошел в ванную комнату, совмещавшую в себе ванну и туалет. Сделав свои грязные делишки, он вымыл руки и вышел обратно. За то время, что инспектор провел в ванне, Делия уже спустилась в холл и теперь стояла рядом с зеркалом. Мэтт сказал правду — малышка сменила платье и теперь была одета в синие брюки и бежевую куртку на молнии, под которой виднелась розовая рубашка.

— Куда ты направилась, если не секрет? — Гэлбрайт был немного удивлен ее сменой одежды.

Девочка, положив расческу на столик у зеркала, отвернулась от своего отражения и посмотрела на мужчину с некоторым удивлением.

— Я что, не пойду с вами? — спросила она, слегка наклонив свою голову на правое плечо.

— Ну, знаешь... — инспектор замялся.

Затем к Гэлбрайту подошел человек из Федерального бюро расследований. Его словно подменили — теперь этот высокий молодой человек производил впечатление не сурового полицейского, а тихого ученика кадетского училища. Он обратился к нему с уважением:

— Господин инспектор, пока вы были в ванной, наверху зазвонил телефон. Я поднял трубку и мне было приказано доложить вам, чтобы вы немедленно прибыли в полицейское управление.

— Любопытно... Звонивший не представился? — услышав это, Гэлбрайт снова приготовился к худшему.

— Нет, но по голосу я определил, что звонивший был в возрасте, — послушно ответил агент.

«Это Сеймур, без сомнений», — с некоторым недовольством подумал Гэлбрайт. «Неужели господину главному инспектору так скучно, что он сначала зовет меня к себе домой, а потом на следующий день в офис»...

— Принято, — Гэлбрайт подошел вплотную к агенту. — Теперь послушай меня. Если мне сейчас приказали уйти, то я не смею ослушаться приказов своего начальства, но я хочу, чтобы ты впитал это в свой разум — если в твою глупую башку снова придет мысль нагрубить этой девочке, то я клянусь, что я из под земли тебя достану. Понял?

— Принято, господин инспектор! — ответил агент с такой интонацией, как будто ему сообщили хорошие новости.

— Что ж, так держать.

Человек из Федерального бюро расследований вышел во двор. Гэлбрайт, собираясь с мыслями, подошел к прикроватному столику, который стоял рядом с зеркалом. Его взгляд упал на фотографию, лежавшую там среди глиняных котов и искусственных ягод. На этой фотографии запечатлены все трое из этой семьи — мистер Йонс в строгом черном костюме, а по левую руку от него миссис Йонс в свадебном платье. Женщина держала на руках завернутого в пеленки младенца — Делию, сразу понял инспектор. В правом нижнем углу стояла дата — 20 мая 1981 года. Любопытно, подумал он, оказывается, супруги решили расписаться после рождения дочери...

Гэлбрайт, не отдавая отчета в своих действиях, схватил эту фотографию и положил ее в карман пиджака. И он обернулся, когда услышал шаги. Слава богу, это был Мэтт. Доктор, обливаясь потом, обратился к инспектору:

— Этот парень сказал мне, что ты сейчас идешь в полицию, — сказал он несколько усталым тоном. Что ж, удачи тебе.

«Похоже», — подумал инспектор, — «что доктор имел в виду человека из Федерального бюро расследований».

— Спасибо за добрые слова, Мэтт, — проникновенно сказал он.

Гэлбрайт пожал доктору руку и вышел на улицу. Делия стояла у ворот, очевидно, ожидая, когда ее посадят в машину. Инспектор, проходя мимо нее, поймал ее святой взгляд. Он по уши влюблен — у Гэлбрайта было странное чувство, что он видит эту девочку в последний раз...

— Прощай, Делия, — коротко сказал он, пройдя мимо неё и выходя за ворота

— Что, вы меня бросаете? — девочка сделала два неуверенных шага к нему.

— Оставайся здесь, мне нужно в город. Они позаботятся о тебе, — не оборачиваясь, громко сказал инспектор.

«Они позаботятся о тебе... Господи! Если бы только...» У Гэлбрайта не было времени додумать эту мысль, потому что, бросившись вперед, он чуть не сбил с ног какую-то старую женщину.

— Извините, вы не знаете, как отсюда добраться до центра? — извиняющимся тоном Гэлбрайт обратился к почти потерявшей сознание женщине.

— Вы что, не местный? — недовольно спросила она. — Вы чуть не убили меня!

Без лишних слов Гэлбрайт показал ей свое полицейское удостоверение. Эта бумага, как по мановению волшебной палочки, сразу же заставила старушку поклониться инспектору.

— Отсюда можно добраться до центра на автобусе, — услужливо объяснила старушка. — Вы как раз вовремя...

— Где остановка? — перебил ее Гэлбрайт.

Пожилая женщина поправила фартук и начала говорить, моргая глазами.

— Пойдете по этой дороге, — при этом она указала рукой налево, — потом повернете направо, пройдете мимо табачной лавки, а потом прямо. Когда вы упретесь в бетонный барьер, поверните налево и там будет автобусная остановка ...

— Спасибо, — кивнул инспектор и тронулся с места по дороге.

— Вы доберетесь до города примерно через сорок минут! — крикнул ему вслед главный, но Гэлбрайт уже не слышал её слов.

Когда он добрался до нужного места, то увидел, что автобус стоит на месте, а водитель уже завел двигатель. Не прекращая бега, Гэлбрайт начал отчаянно размахивать руками, подавая знак. Вскоре он уже стоял посреди кабины, крепко вцепившись в поручень правой рукой. Все, что он пережил в тот день, перемешалось в его голове — анализ происшествия с загадочным отрывком, завтрак с кофе и сосисками, песня о ядерной войне, питье сладкого кофе из термоса Мэтта, разговор с Эльзебет Розелье — соседкой семьи Йонс, преподавание человеку из Федеральном бюро расследований урока по поведению и, конечно же, глаза, тёмные и бездонные глаза десятилетней девочки, которые навсегда запечатлелись в его памяти...

Прогремел выстрел. На бумажной мишени для стрельбы с изображением человеческого силуэта появилось небольшое пулевое отверстие, и в воздух поднялось небольшое облачко дыма.

— Опять мимо! — С досадой сказал Гэлбрайт, опуская прицельный пистолет.

— А вы представьте себе, что целитесь не в абстрактную фигуру, но в своего врага, — посоветовал ему напарник.

Сказав это, господин главный инспектор Сеймур прицелился и нажал на спусковой крючок. Раздался следующий выстрел. Пуля попала в девятый круг.

— Да, мне за вами трудно угнаться, — устало сказал инспектор.

Гэлбрайт, положив свой пистолет на стол, взглянул на мишень для стрельбы, почти полностью изрешеченную пулями. Господин главный инспектор последовал его примеру. Затем он взял тряпку и, вытирая о нее руки, сказал:

— Послушайте, Гэлбрайт. Я понимаю состояние вашего здоровья и решил пойти вам навстречу.

— А если поконкретнее? — не понял его собеседник.

— Я имею в виду то, что вы должны отдохнуть. До послезавтра никаких заданий не будет.

— Я польщен, но... — инспектор смутился.

— Хотите вы этого или нет, но это необходимо. Мы не машины, Гэлбрайт. Полицейским, как и всем людям, тоже нужен отдых. Я разрешаю вам провести один день так, как вам заблагорассудится.

— Что ж, я не посмею ослушаться вашего приказа.

Он несколько театрально поклонился и направился к выходу с полицейского стрельбища. Уже закрывая за собой дверь, он обернулся. Господин главный инспектор Сеймур стоял на том же месте, продолжая вытирать руки старым полотенцем. Во всей его позе было что-то настолько величественное, что Гэлбрайта внезапно охватил почти священный трепет, и он, засунув руки в карманы пиджака, решительно зашагал прочь со станции.

Пройдя несколько кварталов, инспектор оказался на проспекте и, взглянув на яркие неоновые вывески, поднял воротник и направился к станции метро — теперь ему было все равно, встретит ли он там двойника этого странного мистера Йонс или нет. Собственно говоря, именно это и произошло — как он и думал, поездка в метро прошла без каких-либо происшествий. Выйдя на нужной станции, Гэлбрайт заметил, что у него кончились сигареты. Не откладывая это дело в долгий ящик, он купил их в киоске, который находился тут же, на платформе. Он закурил сигарету и, затягиваясь на ходу, направился в сторону Эббаутс-стрит.

На душе у него было легко и спокойно, как никогда раньше. Гэлбрайт даже почувствовал себя мессией или спасителем, отправленным на заслуженный отдых. Все, что происходило весь день, по его мнению, было отличным поводом отправиться в бар — дело не в том, что там было что-то достойное особого внимания, просто инспектору в данный момент хотелось погрузиться в атмосферу всеобщего веселья. Именно с этой мыслью он спустился по ступенькам.

В этот вечер в подвале, где располагалось заведение, было очень многолюдно — несмотря на то, что к этому времени людей на улицах почти не было. Гэлбрайт, который до сих пор отчетливо помнил тот момент с подогретым пивом, решил не экспериментировать с заказом и на обычный вопрос бармена «Браун Хорс?» утвердительно кивнул головой. Вливая янтарную и отдающую сивухой жидкость в горло, он без особого интереса наблюдал, как тощие парни дергают всеми конечностями под синтезаторную музыку, доносящуюся из динамика, подвешенного к потолку...

Через некоторое время, которое Гэлбрайт потратил, наполняя себя дешевой выпивкой, он почувствовал себя полностью расслабленным и, уже начав клевать носом, двинулся к выходу из бара. На улице он на пару мгновений вспомнил Делию и свои собственные прощальные слова ей — «Мы позаботимся о тебе». Вероятно, ему следовало позвонить в полицейское управление и спросить о судьбе ребенка, но, во-первых, было уже слишком поздно, а во-вторых, инспектору действительно хотелось лечь спать. Когда Гэлбрайт почти добрался до подъезда своего дома, начался сильный ливень, и он, щурясь от фар изредка проезжавших по улице машин, невольно замер на месте, подставляя лицо струям холодной воды.

«На самом деле, было бы неплохо умереть прямо здесь и сейчас», — подумал Гэлбрайт, отрешенно глядя на тяжелые капли дождя, падающие с неба. «Для меня это лучше, чем дожить до старости, ничего не понимая в этой жизни»... Но здравый смысл, смешанный с трусостью, настойчиво подсказывал ему, что нет, умирать стоит только в крайнем случае, он не может сдаться на пустом месте, даже если его душа действительно этого хочет, потому что жизнь — это подарок судьбы, которым нужно пользоваться как можно бережнее...

Когда Гэлбрайт вошел в свою квартиру, вся его одежда была насквозь пропитана водой. Стянув с ног тесные лакированные туфли, он встал в носках перед зеркалом и пристально вгляделся в свое отражение. Ему было трудно узнать себя в этом промокшем до нитки существе, лицо которого под воздействием алкоголя выражало лишь тупое, почти животное безразличие.

— Неужели это я? — сорвалось с губ Гэлбрайта. — Как я дошел до такого?

Продолжая смотреть в зеркало, инспектор думал о том, как, если что-то случится, он мог бы объяснить свое состояние другим. Ну, не считать же объяснением тот факт, что накануне целого дня отпуска он решил — вероятно, впервые в своей жизни — напиться до потери человеческого облика? Мало кто воспримет эту отговорку всерьез. Хотя, подумал инспектор, это не так уж и страшно — главное, не забывать, что послезавтра ему нужно будет вернуться к рабочему процессу. В глубине его души вдруг шевельнулось и заныло предчувствие чего-то плохого...

Он ожидал встретить следующее утро с горячей головой, заложенным носом и упадком сил, но каково же было удивление инспектора, когда он проснулся в своей постели совершенно здоровым. Определенно, ничто не указывало на то, что вчера он провел вечер под проливным дождем. Гэлбрайт даже специально измерил свою температуру — тридцать шесть и шесть по Цельсию, термометр, в отличие от самосознания, обмануть было невозможно. «Что ж, — подумал он, — это значит, что один день своего отпуска он проведет в отличной форме».

Садясь завтракать, он подумал, что причина, по которой ему не стало плохо, заключалась в том, что до этого он выпил в баре по меньшей мере десять бокалов «Браун Хорс» — неудивительно, что при таком количестве алкоголя в его организме простуда просто не поддавалась. Гэлбрайт вспомнил, что он просто сбросил свою мокрую одежду в ванной, даже не потрудившись отжать ее. Слава богу, в его гардеробе висел точно такой же строгий костюм — в свое время инспектор специально купил два одинаковых комплекта, понимая, что он, полицейский инспектор, всегда должен появляться на публике в манере, внушающей уважение.

Надев новый костюм, от которого исходил легкий аромат одеколона, Гэлбрайт посмотрелся в зеркало в прихожей — да, теперь никому точно не придет в голову мысль о том, что прошлой ночью этому суровому усатому мужчине довелось опуститься до уровня самых отвратительных отбросов общества. Он вышел из дома, не имея никакого плана дальнейших действий. Вчерашняя попойка была настоящим «расслаблением» — если это можно так описать. Гэлбрайт всегда питал отвращение к азартным играм или поиску девочек легкого поведения — можно сказать, он приходил в ужас от одной мысли, что такое вообще возможно. Поэтому он решил просто прогуляться по городу. Отряхивая пыль с рукавов, инспектор шел вверх по улице, бесцельно оглядываясь по сторонам и слегка покачиваясь в такт звучащей в его голове песне, которую он слышал еще в бытность студентом Полицейской академии Портленда.

Погода стояла прекрасная — как будто прошлой ночью и не было никакого дождя. Только почти высохшие лужи служили напоминанием об этом природном явлении. Вид дополняли дети, бегущие по тротуарам, прогуливающиеся дамы, важно вышагивающие мужчины... Гэлбрайт решил, как всегда, занять себя разглядыванием вывесок — по какой-то причине это доставляло ему особое удовольствие. Возможно, это было связано с тем, что в местечке близ Глостера, где он провел свое детство, он никогда не видел витрин или рекламы — для магазинов, которые он посещал, были скромные палатки, стоящие под открытым небом. По крайней мере, так было в шестидесятые годы двадцатого века — о том, что происходило на его родине сейчас, инспектор не мог знать из-за многих факторов.

Внимание Гэлбрайта привлекла вывеска небольшой кондитерской, приютившейся рядом с Искусственным музеем. На стекле была маленькая табличка с надписью «Закрыто» и какой-то телефонный номер, обведенный красным карандашом. Но внимание полицейского инспектора привлекло не это, а нечто совершенно другое. Над дверью висела розовая вывеска, на которой справа от красиво изображенного кекса и высокого стакана большими печатными буквами было написано «Напитки и десерты». Гэлбрайт протер глаза — нет, он не ошибся — в слове «десерты» третья буква почему-то шла в самый конец.

Судя по всему, владелец этой кондитерской был иммигрантом из-за Железного занавеса, где это слово на самом деле пишется с одной «эс», но Гэлбрайт не успел закончить свою мысль, потому что он, не заметив бордюр, споткнулся об него. Еще секунда, и он, потеряв равновесие, полетел бы вниз, на мокрый от вчерашнего дождя тротуар. Но ему повезло — чьи-то сильные руки успели подхватить его. Он увидел над собой пожилое загорелое лицо с черными усами.

— Что, набрались в столь ранний час? — спросил его мужчина со странным акцентом.

Усатый спаситель поставил его на ноги и деловито посмотрел на инспектора.

— Нет-нет, я просто уставился на эту вывеску, — смущенно сказал Гэлбрайт.

— Знаю вас, американцев, напиваетесь с самого утра, — спокойно ответил мужчина, потягиваясь.

Инспектор хотел ответить, что он из Англии, но решил не обижаться по пустякам.

— Ну, а вы тогда какой национальности будете? — он задал этому человеку вопрос.

Гэлбрайт не был уверен, что действительно хочет знать, но на самом деле не убегай отсюда...

— Я? Я немец! — гордо выпалил мужчина в ответ.

Так вот какой у него был акцент, понял Гэлбрайт. Он поднял голову — оказалось, что его спаситель стоит у толстой деревянной двери, над которой висела вывеска «Onkel Körble Lichtspielsalon». Последнее слово смутно напомнило ему его родной английский «кинотеатр».

— Здесь что, кино показывают? — Гэлбрайт кивнул на надпись.

Его собеседник, казалось, только и ждал, когда этот прохожий спросит его об этом. Огромные губы немца растянулись в улыбке.

— А как же иначе? Два года назад онкель Корбле открыл здесь небольшой кинотеатр для немецких иммигрантов.

Инспектор с сомнением подумал о том, какой кинотеатр может быть в помещении, в котором раньше явно располагался небольшой магазин, но решил не показывать виду.

— А какие именно фильмы здесь показывают? — спросил он.

— Только на немецком языке, конечно, — уклончиво ответил немец. — Однако, если вы совсем не знаете нашего языка, это не проблема.

— Могу я зайти на сеанс? — Гэлбрайта начало одолевать любопытство.

— Вы как раз вовремя, осталось последнее место.

— Хорошо, тогда я согласен.

Гэлбрайт дал этому немцу немного денег — столько, сколько стоил билет, — и, открыв тяжелую дверь, вошел в небольшой, но просторный зал. В отделке этой комнаты чередовались дерево и кирпич, и вошедшему инспектору показалось, что для полноты обстановки не хватает только растянутых шкур и других охотничьих трофеев, которые можно было бы развесить по всем стенам. Однако признаки современной американской жизни присутствовали и в этом тускло освещенном заведении — в самом дальнем углу на толстой железной треноге висел белый холст, очевидно, служивший ширмой. Перед ним стояли четыре ряда стульев. Всего было двадцать мест, из которых только одно было свободным — по иронии судьбы, оно располагалось ближе всего к выходу.

Контингент, собравшийся в этой комнате с низким потолком, казалось, состоял исключительно из худощавых мужчин средних лет с короткими черными волосами. У более чем половины из них были тонкие черные усики, как у билетера, стоявшего у выхода. Гэлбрайт невольно поймал себя на мысли, что его пригласили в это заведение не в последнюю очередь потому, что у него самого была короткая стрижка и усы. Вполне возможно, что билетеру нравились люди других наций, которые в чем-то были похожи на его соотечественников. В ожидании показа фильма зрители тихо переговаривались друг с другом. Инспектор, усевшись на стул с высокой резной спинкой и мягким сиденьем, прислушивался к их разговору. Конечно, он не услышал ни единого слова по-английски — все собравшиеся, как предупредил его билетер, были немцами, которые с какой-то целью иммигрировали со своей исторической родины в Америку, на Землю желобте.

Вскоре над головами собравшихся раздался щелчок — видимо, начал свою работу спрятанный где-то под потолком проектор. Гэлбрайт, устроившись поудобнее на этом не самом подходящем для просмотра фильма стуле, устремил взгляд на экран и с первого же кадра оказался пленен завораживающим зрелищем. Можно было с уверенностью сказать, что Онкель Корбле, который, по словам билетера, основал этот небольшой кинотеатр, не поскупился на то, чтобы в конце сеанса зрители, как бы сильно они ни хотели, не смогли забыть это киносеансное шоу.

С самых первых кадров фильм обещал нечто очень загадочное и необычное — посреди красной пустынной местности, которая сильно напомнила Гэлбрайту виды Глен-Каньона, проехал всадник. В его внешности была одна деталь, которая сразу же привлекла внимание инспектора — у этого молодого человека были седые волосы, доходившие до плеч. Камера оператора медленно меняла ракурсы, пока мужчина продолжал пробираться через красные пески.

Изображение было не особенно насыщенным, экран часто мерцал, из-за чего Гэлбрайт сразу понял, что Онкель Корбле, открывший это заведение, просто проигрывал здесь контрабандные кассеты немецкой домашней видеосистемы. Будучи полицейским, он легко мог обвинить владельца заведения в незаконном показе фильмов, но, во-первых, сегодня у него был выходной, а во-вторых, он был настолько увлечен происходящим на экране, что и думать забыл о своих обязанностях.

Тем временем фильм продолжался. Невысокий мужчина, одетый в рваные лохмотья, присоединился к седовласому всаднику. Гэлбрайт не мог понять ни единого слова из диалога, который персонажи вели между собой, но особой необходимости в этом не было. Вскоре эти двое вошли в какую-то деревню, и в кадре появились охранники, одетые в какие-то нелепые доспехи, словно сделанные из картона. Длинноволосый мужчина дал им отпор, и тут вдруг произошла такая резкая смена кадра (сопровождаемая громким стуком клавиш синтезатора), что инспектор невольно вздрогнул в своем кресле. Красные пустыни сменились видом черного космоса, в котором железный восьмигранник с четкими рядами точек, символизирующих иллюминаторы на всех поверхностях, медленно вращался между белыми точками граней. Любопытный плагиат у мистера Лукаса, мелькнуло в голове Гэлбрайта. Затем виды пустыни вернулись снова — в сопровождении женского голоса за кадром тот же длинноволосый мужчина проезжал по невероятно убогим улицам, где стояли уродливые глиняные статуи.

Затем действие переместилось в закрытое помещение, и теперь оператор щедро отснял интерьеры, которые, по задумке режиссера, видимо, должны были символизировать средневековый замок, но больше походили на какую-то мусорную свалку. Уродливые, отвратительные люди обоего пола двигались среди желтоватых камней, деревянных столбов и рваных тряпок... Почти у всех мужчин были длинные седые волосы, несмотря на то, что среди статистов практически не было стариков — видимо, подумал Гэлбрайт, актеры просто носили парики. Пожалуй, единственными персонажами среди этого сброда, которые были более или менее похожи на нормальных людей, были монахи — все они были совершенно лысыми, в черных рясах, которые в одной короткой сцене показывали, как они бегают по каменному залу. Судя по сюжету, очевидно, они искали какие-то рукописи.

Гэлбрайт на самом деле не понимал, что происходит на экране. Дело было не только в том, что он не знал немецкого — было трудно просто понять, что происходит в этом киновоплощении Содома и Гоморры. Какие-то полуголые женщины, крикливые, хрупкие мужчины — инспектор невольно осознал, что единственным нормальным из всех персонажей был тот молодой длинноволосый рыцарь, которого представили в самом начале. Хотя, иногда действие переносилось в совершенно другое место — словно в салон космического корабля. Там, рядом с огромным экраном, который, как понял Гэлбрайт, показывал вид глазами главного героя, ходили люди, одетые в длинные белые одежды, с короткими волосами. Актеры, игравшие их, вели себя как-то высокомерно — как будто режиссер специально хотел создать впечатление, что в космосе все такие совершенные, а на Земле, наоборот, они были грязными уродами. Инспектор думал так, потому что считал, что основное действие происходит в Средние века — это было бы, по крайней мере, логично.

Среди всех актеров, которые были задействованы в этом фильме, единственным человеком, которого знал Гэлбрайт, был один-единственный Вернер Херцог. Его персонажа, одетого в грязные лохмотья, этот длинноволосый рыцарь вывел из тюрьмы, но его экранное время подошло к концу довольно быстро — когда Вернер Херцог начал что-то экспрессивно кричать в камеру, к нему сзади подбежал охранник с копьем, и выдающийся актер упал на колени как подкошенный. Гэлбрайт даже почувствовал себя немного оскорбленным — в конце концов, он был единственным известным актером, но ему дали такую крошечную роль...

Затем режиссер показал зрителям домашнюю жизнь главного героя — помимо странной комнаты с белыми стенами, которая, по всей видимости, была какой-то лабораторией, в доме длинноволосого рыцаря жили хамоватый мальчишка и рыжеволосая женщина с миловидным лицом, одетая в грязное платье. По какой-то причине Гэлбрайт сразу понял, что она была любовным интересом главного героя. Затем последовали еще более странные кадры — длинноволосый рыцарь зашел в какую-то пещеру, где, сняв парик — без которого сыгравший его актер выглядел каким-то жалким, — дождался, пока поблизости приземлится выкрашенный в странные цвета вертолет. Господи, подумал инспектор, что творилось в голове режиссера, когда он принимал решения о том, что вставить в свой фильм...

Затем окружение безликих персонажей было слегка разбавлено усатым черноволосым мужчиной с грубым голосом и длинным мечом. Гэлбрайт невольно залюбовался тем, как этот воин затеял драку в какой-то таверне, а потом начал пить вместе с главным героем. Правда, затем последовала довольно вульгарная сцена, где эту даму с миловидным личиком грубо раздели перед камерой — инспектор невольно отвел взгляд, когда оператор начал щедро демонстрировать зрителям ее обнаженное тело. Дело в том, что Гэлбрайт всегда считал, что кино — это искусство, пища для ума, который не должен потакать низменным инстинктам зрителей...

Затем на экране показали, как главный герой садится в вертолет и взмывает ввысь. Сцена его полета над красными песками запомнилась инспектору как воплощение жестокости абсурда. Еще смешнее было, когда герою пришлось выпрыгивать из этого летающего колосса, который не преминул графически взорваться прямо в воздухе. Гэлбрайт подумал, что это, вероятно, ответ Голливуду — мол, пока вы в своих фильмах взрываете несчастные машины на камеру, в нашей Германии мы взрываем целые вертолеты! Правда, было видно, что огонь взрыва был просто наложен на кадр, но это было проблемой для мастеров спецэффектов.

Затем была довольно скучная сцена, где длинноволосый мужчина и его девушка начали совокупляться. Слава Богу, режиссер придумал оригинальный ход — этот момент был продемонстрирован на экране космического корабля с фильтром, чем-то похожим на видение главного злодея из самого популярного блокбастера 1987 года. Да, подумал Гэлбрайт, создатели этого фильма включили свое воображение, заимствуя приемы из зарубежного кино... По какой-то причине инспектор даже обрадовался, когда возлюбленная главного героя была схвачена охраной. Может быть, потому, что средневековые орудия пыток, показанные во время этой сцены, потрясли его воображение, или, может быть, просто потому, что он хотел, чтобы в фильме больше не было эротических моментов с этой дамой...

Концовка фильма соответствовала тому, что происходило на экране перед ним. Сначала злодей — маленький, сухонький старичок — одним взмахом меча отсекает голову усатому воину, уже известному зрителям. Затем, когда он поднялся на башню, тот же бродяга из начала фильма начал стрелять в него из бластера. После того, как старик упал в облаке белого дыма, бродяга начал стрелять во всех, кто стоял вокруг него. Актеру, по-видимому, сказали почувствовать себя обезумевшей обезьяной, которой дали в руки огнестрельное оружие. Затем внезапно с неба начал спускаться восьмиугольный космический корабль, и вся толпа начала театрально опускаться на землю — видимо, по сюжету это должно было означать, что их накачали усыпляющим газом. Люди в белых одеждах отвели длинноволосого рыцаря на корабль, и женщина, которая вела их, отдала свой браслет возлюбленной главного героя.

Гэлбрайту было странно смотреть на всю эту вакханалию, сидя на неудобном деревянном стуле в темной комнате, где кроме него находились еще девятнадцать иностранцев, пахнущих потом и сигаретами. Но когда на экране покатились финальные титры, он невольно остался сидеть на месте, в то время как все остальные, коротко обменявшись впечатлениями, стали покидать зал. Видимо, дело было в песне — очень красивый, слегка наивный молодой вокал звучал под красивые фортепианные аккорды, и инспектора удивил тот факт, что текст был не на немецком, а на английском.

Песня была о некоем человеке, которому пришлось жить в чужой империи и играть роль Господа Бога. Как пелось в припеве, последнее было нелегким, но поскольку огонь все еще горит, почему бы не дать себе шанс... Гэлбрайт понимал, что ему не следует слишком глубоко вникать в смысл песни, главной задачей которой было стать музыкальным фоном для финальных титров, но тот факт, что в ней содержались английские слова, не мог не тронуть его в этом месте, пропитанном немецким духом...

Когда титры подошли к концу, Гэлбрайт только сейчас заметил, что он единственный, кто еще находится в помещении нелегального кинотеатра. Вытянувшись во весь рост, он встал со стула и, расправляя затекшие мышцы, вышел из полутемной комнаты. Усатый немец-билетер все еще стоял у входа. Инспектор хотел перекинуться с ним несколькими словами относительно того, что он только что видел.

— Вы сами видели этот фильм? — спросил он, протягивая немцу сигарету.

— Как я мог не посмотреть то, что собирался показать зрителям? — с некоторой обидой ответил билетер, принимая подарок.

— Ну, и что вы об этом думаете?

— Понятия не имею, в курсе ли вы, но этот режиссёр, мягко говоря, специализируется на фильмах для взрослых, так что само творение соответствующее, — ответил билетер, делая затяжку.

Гэлбрайт вспомнил кадры полуобнаженных женщин в трущобах, две сцены с обнаженной любовницей главной героини... Да, с этим определением трудно было не согласиться.

— А если копнуть чуть глубже? — не унимался инспектор.

— Это вообще-то по мотивам русской книги, — словно раскрывая какую-то постыдную тайну, смущенно ответил усатый билетер.

— Вы читали её?

— Не было возможности. Но литературные эксперты говорят, что режиссёр не понял её сути и в итоге снял редкостную ерунду.

«Ерунду... Что ж», — подумал инспектор, — «да, трудно удержаться от употребления этого слова для описания дикой, абсурдной смеси средневековья, космоса и вертолетов, щедро забрызганных уродливым гримом актеров и дешевых декораций...»

— Если вы спрашиваете меня об этом фильме в таком тоне, значит ли это, что он произвел на вас впечатление? — билетер сам решил задать этот вопрос.

— Мне понравилось, — коротко ответил Гэлбрайт.

Инспектор даже не мог предположить, что он получит в ответ на эту скромную фразу.

— Ха-ха! Если вам, американцу, понравилось бредовое творение не самого лучшего немецкого режиссера, то я даже боюсь представить, до каких глубин опустились ваши собственные кинематографисты!

Гэлбрайт невольно прислонился к стене. А билетер, вытянув вперед руку, в которой он держал дымящуюся сигарету, продолжил свою речь как критик.

— Оборудование вашего киноконвейера более чем полностью состоит из деталей, украденных в Европе! Вы крадете худшие идеи наших режиссёров и превращаете, как вы это называете, в бизнес! Ваше кино не умерло, оно родилось мёртвым! — обвиняющим тоном произнес немец.

«Может быть», — подумал Гэлбрайт, — «я мог бы, наконец, сказать этому гордому немцу, что мне, англичанину, было забавно выслушивать оскорбления в адрес чуждой мне культуры?». Хотя в глубине души инспектор понимал, что билетеру всё равно, какой национальности его слушатель — он просто хотел выразить свое разочарование по поводу того факта, что из-за отсутствия работы у себя на родине ему приходилось провозить контрабанду в страну, ненависть к которой он впитал чуть ли не с молоком матери.

— Ладно, ладно, я понимаю, — сказал он. — Кстати, вы случайно не сам Корбл?

Билетер прекратил свои антиамериканские разглагольствования и удивленно посмотрел на своего собеседника.

— Вы, наверное, первый, кто спутал меня с Онкелем Корбле! Его здесь знает каждый немец!

— Ну я-то не немец, — Гэлбрайт лукаво подмигнул ему.

— Я его правая рука, если до вас еще не дошло, — билетер ударил себя в грудь.

— Удачи вам тут! — инспектор махнул рукой.

Инспектор шел по улице в хорошем настроении, вокруг него прохожие сновали взад-вперед по тротуару, чем-то взволнованные. В тот момент мир казался ему удивительно красивым и притягательным. Над городом уже висела ощутимая жара, воздух дрожал, и казалось, что от городских зданий исходит едва заметное свечение. «Просто оптический обман», — подумал Гэлбрайт. На радостях он зашел в один из магазинов, разбросанных по городу, и купил кусок копченого мяса и бутылку белого вина — не то чтобы в его холодильнике совсем не осталось еды, инспектор просто хотел, прежде чем завалиться спать, немного посидеть у окна и запить мелко нарезанную буженину алкоголем, посмотреть на улицу, на опавшие листья, лежащие на мокром асфальте, и вспомнить всех, с кем у него были хоть какие-то приятные моменты в жизни.

Однако, как только Гэлбрайт переступил порог своей квартиры, он вдруг почувствовал, что веселье, казалось, выветрилось у него из головы. Вместо того чтобы накрыть маленький столик у окна и сесть в кресло, инспектор снял мокасины, повесил куртку на всегда открытую кухонную дверь и, убрав вареную свинину с бутылкой в холодильник, поставил сковороду на плиту. Открыв окно на кухне, он шумно втянул холодный воздух. Гэлбрайту стало немного лучше. Через несколько минут он, собираясь завтра снова идти на работу, начал готовить ужин.

В последнее время Гэлбрайт ленился готовить что-либо сложнее макарон, но сегодня он решил сделать небольшое исключение — побалует себя омлетом с помидорами. Для этого он достал из холодильника два вышеупомянутых овоща, раскрошил их и бросил на горячую сковороду. Затем инспектор достал глубокую пластиковую тарелку и разбил в нее три яйца. Затем добавил немного молока, щепотку соли и тщательно взбил эту смесь вилкой — увы, дома у него не было ни миксера, ни венчика. Вылив молочно-яичную смесь на сковороду, Гэлбрайт накрыл ее крышкой и, отрегулировав пламя конфорки, отправился к себе в спальню. Там он сел на кровать и уставился в окно, за которым уже сгущались сумерки.

Прошло десять минут. Он неохотно встал и пошел на кухню, где его уже ждал ужин. Положив омлет на тарелку, он придвинул стул поближе к столу и принялся за еду. Моменты из фильма, который он смотрел в нелегальном кинотеатре для немецких иммигрантов, все еще всплывали в его памяти. Инспектор попытался вспомнить, в чем суть этого произведения, но на ум пришли только кадры с обнаженной девушкой главного героя. Затем Гэлбрайт начал прокручивать в уме все фразы, которые произносили другие зрители во время сеанса, но поскольку его знание немецкого языка не позволяло ему понимать это на слух, он быстро прекратил это бессмысленное занятие.

Покончив с ужином, он вымыл тарелку и вернулся в спальню. За окном уже опустилась ночь. Он лег на кровать и заснул. После пережитого сон инспектора был на удивление спокойным и ровным.

На следующее утро Гэлбрайта разбудил телефонный звонок. С некоторой неохотой он босиком направился прямо к телефону и снял трубку.

— Маэстро, скажите «você»! «Você» означает «вы»! — неизвестного абонента, казалось, распирало от радости.

Ему было трудно понять, какого пола звонивший, настолько он повысил голос. Инспектор слегка растерялся. Видимо, абонент рассчитывал, что ему скажут «Алло»? в ответ. Или что-то в этом роде. Однако Гэлбрайт только нахмурился и повесил трубку. Несмотря на шутливый тон незнакомца — можно даже сказать, «истеричный», — Гэлбрайту пришла в голову мысль, что это, казалось бы, абсурдное сообщение несет в себе какой-то угрожающий смысл.

Инспектор сел на кровать и начал натягивать брюки. Пытаясь понять смысл только что услышанного урока португальского, он почувствовал смутное беспокойство, связанное с этим звонком. Если этот человек действительно был совершенно незнакомым человеком — в чем Гэлбрайт действительно сомневался, поскольку маловероятно, что кто-то мог случайно набрать его домашний номер, — тогда с какой целью абонент позвонил ему? Проверить, дома ли хозяин?

Гэлбрайт уже начал жалеть, что поднял трубку. Он был уверен, что, кто бы ни звонил, его самого ждут серьезные неприятности. Кое-как натянув брюки и застегнув рубашку, он поплелся в ванную, где долго умывался и чистил зубы, чтобы окончательно стряхнуть с себя остатки сна. Умывшись и окончательно проснувшись, он вышел из ванной и взглянул на часы, висевшие в коридоре, — было без двадцати одиннадцать. «Я снова проспал», — подумал Гэлбрайт, «надо было завести будильник прошлой ночью... Впрочем, хуже не будет», — успокоил он себя. «Только подумайте, какое это большое дело — поспать два часа!»

Он вдруг вспомнил, что не стирал свой мокрый от дождя костюм с позавчерашнего дня. Бросившись обратно в ванную, Гэлбрайт начал перебирать уже слегка отсыревшую кучу мокрых тряпок, которую он бросил за ванну. Внезапно из кармана его куртки высунулся белый край. Инспектор схватил ее и притянул к себе — в его руке была та самая фотография, которую по какому-то странному наитию он взял с прикроватного столика в доме Йонс. Глядя на пухлое личико малышки, спящей на руках у миссис Йонс, Гэлбрайта, казалось, поразила молния — о Боже, Делия!

С того момента, как он попрощался с девушкой после звонка господина старшего инспектора Сеймура, Гэлбрайт не особенно думал о ней, но теперь, глядя на фотографию, он понял, что медлить нельзя. Поэтому он решил наскоро позавтракать и отправиться в полицейское управление. Положив фотографию счастливой семьи на тумбочку в прихожей, он быстро прошел на кухню и сразу же открыл холодильник. Итак, вареная свинина и бутылка белого вина... Это были единственные продукты, которые не требовали приготовления. Достав их из холодильника, Гэлбрайт начал нарезать копченое мясо толстыми ломтиками, думая о том, что, конечно, употребление алкоголя перед работой было не лучшей идеей, но он просто не хотел тратить драгоценное время на такие, по сути, бесполезные вещи, как приготовление кофе...

Когда на тарелке остались только крошки, он посмотрел на стеклянную зеленоватую бутылку. Да, он даже не заметил, как выпил все вино до дна... Выбросив его в мусорное ведро под раковиной, Гэлбрайт посмотрел на чистый пиджак, который накануне вечером повесил прямо на кухонную дверь. Надев его, инспектор взял с прикроватного столика фотографию семьи Йонс и, сказав спящему ребенку: «Извини, что я так поздно...», на ходу положил ее в карман куртки. Обычный маршрут — лестница, затем вниз по ступенькам ко входу...

Выйдя на улицу, инспектор обратил свой взор на сияющее в небе солнце и быстро направился к метро. Спустившись под землю, ему пришлось три минуты ждать своего поезда. Как только вагон наконец подъехал к станции, он нырнул в открывшиеся двери и, увидев, что все места заняты, схватился за поручень... Сойдя на нужной станции, Гэлбрайт поднялся наверх вместе со всеми остальными людьми и почти бегом направился в свое полицейское управление. Когда он почти достиг своей цели, то вдруг увидел розовощекого врача, сидевшего на скамейке под столбом, на котором висел агитационный плакат «Magistratus oportet servire populo» (Полиция должна служить народу).

— Добрый день, Мэтт! — Крикнул Гэлбрайт, приближаясь.

— Привет, — ответит он бесцветным голосом.

Доктор, опершись обеими руками о скамейку, повернул голову к инспектору, который уже подошел к нему. По его внешнему виду сразу было видно, что он не в настроении, как будто его что-то беспокоило. Это не было хорошим знаком для Гэлбрайта.

— Вы не знаете, как поживает наша юная леди Йонс?

С этими словами инспектор, в жилах которого, казалось, горел огонь под воздействием выпитой бутылки вина, сел рядом с Мэттом.

— Именно в этом заключается суть вещей, — мрачно сказал доктор, глядя куда-то вперед.

— Прости... — Гэлбрайт, который уже начал что-то подозревать, придвинулся поближе к соседу.

— Сегодняшние новости отвратительны... — доктор повернулся к своему собеседнику. — Ты ведь не торопишься, дружище? — его глаза странно сверкнули.

— Нет... Но почему они отвратительны? — инспектор был слегка удивлен

— Слушай сюда. В общем, когда мы привели сюда девочку, — он кивнул в сторону здания полицейского управления, — она начала жаловаться, ну, как это обычно бывает у женщин... — Мэтт немного смутился.

— Ты хочешь сказать, что у Делии начались месячные? В десять лет? — лицо инспектора вытянулось.

— Да, это редкость, но всё-таки бывает, — поспешно сказал доктор. — Но я не собираюсь говорить об этом. Короче говоря, врач Морис подошел к ней, и она начала описывать ему... Вкратце, девочка сказала, что у нее внутри паразит...

— Бредово звучит, — инспектор уронил голову на колени

— Конечно, она совсем так не выразилась, — защищаясь, сказал Мэтт. — В общем, Морис забеспокоился и велел отвезти девочку в детскую больницу Рэндалла и вызвался сам сопровождать её по пути.

При этих словах Мэтт перевел дыхание и поднес руку к вспотевшему лбу.

— Продолжай, — поторопил его Гэлбрайт

— Я могу вспомнить только то, что Морис сам мне рассказал, поскольку не был очевидцем тех событий, — несколько беззаботно ответил его собеседник.

Мэтт, произнеся эти слова тоном комика, ожидающего аплодисментов по окончании своего выступления, высморкался прямо в руку и, вытерев ее о скамейку, в результате чего его сосед невольно отодвинулся. Затем розовощекий доктор продолжил:

— В общем, Морис с Делией приехали в детскую больницу Рэндалла, и там они сразу же отправились на прием к гинекологу. Он, осмотрев пациентку, сказал, что у нее действительно что-то было внутри...

— Эмм... — Гэлбрайт замер с открытым ртом.

— Нет, это была не беременность, это было нечто иное, — уверенно сказал Мэтт.

Гэлбрайт, которого замечание доктора немного успокоило, спросил, что произошло дальше.

— А потом гинеколог сказала Морису, что они пока положат молодую леди в палату и начнут подготовку к операции по удалению... Ух, забыл этот медицинский термин... Но я помню, что, по словам Мориса, этому человеку никогда раньше не приходилось сталкивался с чем либо подобным за всю свою карьеру.

— Довольно интересная история... — Гэлбрайт кивнул

— Я еще не закончил, — сказал Мэтт. — Дальше Морис, оставив гинекологу номер своего домашнего телефона, покинул больницу и отправился домой. Это было позавчера.

— Ладно, так что было дальше?

— А вчера ему позвонили поздно вечером — сказали, что уже все посмотрели и ко всему подготовились, и завтра маленькой девочке проведут гистерэктомию.

— Что именно? — не понял инспектор.

Гэлбрайту показалось, что он уже встречал такое слово раньше, но забыл его значение.

— Удаление матки, — с мрачной торжественностью ответил Мэтт.

— Бог ты мой! — выкрикнув это, инспектор схватился за голову.

— Я тоже потрясен этим, как и ты, — начал успокаивать его доктор. — Даже в двадцать восемь лет такая операция — уже серьезный шаг, а тут маленький ребенок...

— Почему они решили это сделать? — Гэлбрайт с огнем в глазах вскочил со скамейки.

— Ладно, приятель, успокойся, — Мэтт попытался урезонить собеседника, но тот не унимался.

— Скажи мне, почему? — воскликнул он почти театрально.

— Ну... Морис сказал мне, что эта штука — я не помню термина — почти полностью вросла в эндометрий, и без полного удаления матки гинеколог не видел другого способа помочь молодой леди.

Взрыв отчаяния сменился унынием — Гэлбрайт снова опустился на скамейку рядом с Мэттом.

— И сегодня утром Морису позвонили, что девочка, как бы это сказать... — доктор начал подыскивать слова.

— Не томи меня, пожалуйста... — пробормотал инспектор

— В общем, сотрудники детской больницы Рэндалла сказали, что её пульс перестал прощупываться.

Наступила тишина, нарушаемая только шумным дыханием Мэтта. Гэлбрайт почувствовал, что его собственное сердце готово выпрыгнуть из груди.

— Как звали гинеколога, который проводил операцию? — спросил он через минуту.

В его голове начал складываться план дальнейших действий.

— Я помню, Морис говорил, что это был... — начал вспоминать доктор

— Имя, приятель, мне нужно имя! — заорал Гэлбрайт на розовощекого мужчину.

— Экой ты горячий... — Мэтт отстранился от него. — Итак, он сказал мне, что гинеколог представился ему как доктор Бэйзлард.

Гэлбрайт немедленно вскочил со скамейки и бросился в полицейское управление. Мэтт что-то крикнул ему вслед, но ветер в ушах помешал инспектору расслышать его слова. Оказавшись внутри самого здания, он притормозил и, ни с кем не здороваясь, поднялся на второй этаж в свой кабинет. Там он сел за стол и, придвинув телефон поближе к себе, набрал номер телефона доверия. Когда в трубке раздалось «Алло, я вас слушаю», Гэлбрайт, стараясь придать своему голосу как можно более спокойные интонации, попросил сообщить ему номер телефона руководства детской больницы Рэндалла. Ответ, который он получил, был «Подождите пару минут».

Инспектор положил телефон рядом с аппаратом и начал искать бумагу. Когда он наконец положил перед собой чистый лист и достал ручку из ящика стола, в трубке раздалось «Пишите». Придерживая его плечом, Гэлбрайт схватил ручку и под диктовку записал на бумаге номер телефона больницы. Поблагодарив его, он закончил разговор и, пробежав глазами по листку, набрал номер. Трубку сняли почти сразу.

— Вы звонили в детскую больницу Рэндалла, — услышал Гэлбрайт мелодичный женский голос.

— Здравствуйте, не могли бы вы дать мне домашний адрес доктора Бэйзларда?

— Мы не разглашаем личную информацию своих... — начала девушка, но инспектор перебил ее.

— Я из полицейского управления Портленда, — сухо сказал он.

— Хорошо, подождите на линии, — ответил женский голос.

Гэлбрайту пришлось подождать несколько минут. Наконец девушка вернулась и начала диктовать ему адрес — инспектор едва успел схватить ручку. Когда он написал последнее письмо, женский голос спросил его «Что-нибудь еще?», но он просто попрощался и положил трубку. «Что ж, замечательно, — подумал он, — вот он, адрес человека, который собственными руками убил невинного ребенка». Гэлбрайт, несколько раз перечитав газету, сложил ее вчетверо и положил в тот же карман, где лежала фотография трех счастливых людей.

Гэлбрайт вышел из здания полицейского управления. Он взглянул на скамейку у почты — Мэтт уже куда-то ушел. «Это не имеет никакого значения», — подумал он. Навстречу ему ехал желтый автомобиль с характерным рисунком в виде шахматной доски на дверце. Инспектор остановил такси и, назвав водителю название улицы и номер дома, откинулся на спинку заднего сиденья. Он начал прикидывать, что доктор Бэйзлард, вероятно, все еще находится в больнице, так что велика вероятность, что он не застанет его дома. Гэлбрайт не был уверен, что он на самом деле хотел получить от этого визита, но он был твердо убежден, что ему нужно пересечься с этим человеком до того, как дело о «Смерти Делии Йонс от скальпеля» попадет в суд, так что нельзя было терять времени.

Водитель быстро доставил пассажиру желаемую благодарность за услугу, Гэлбрайт дал таксисту щедрые чаевые, и машина двинулась дальше. Тем временем сам инспектор остановился рядом с пятиэтажным зданием и, уперев руки в бока, стал смотреть вверх. девочка по вызову сообщила ему номер квартиры доктора Бэйзларда, но он был озадачен тем, как туда добраться — у Гэлбрайта не было с собой необходимых ключей, отмычек или чего-либо подобного. Неужели ему действительно придется лезть в окно, как в дешевых шпионских фильмах?

Эти размышления были прерваны мужчиной лет пятидесяти, который, проходя рядом с инспектором, случайно задел его плечом. Гэлбрайт, решив, что стоит попытать счастья, немедленно обратился к этому человеку:

— Это не вы, случаем, доктор Бэйзлард? — спросил он несколько наивным тоном.

Старик остановился и повернулся к окликнувшему его инспектору. У него было морщинистое лицо и круглая голова, на которой почти не осталось волос. Его глаза, заплывшие жиром, смотрели на Гэлбрайта с каким-то ласковым упреком. Увидев эти глаза, он внезапно перенесся мысленно на целых двадцать четыре года назад — это тот самый мистер Бэйзлард, который часто посещал дом своего отца и прямо на глазах у маленького Гэлбрайта сидел у камина в гостиной и делился своими историями с хозяевами. Во время своих рассказов отец Гэлбрайта всегда рассеянно улыбался этому тогда еще двадцатишестилетнему джентльмену, а его мать, которая иногда заходила к ним из кухни, чтобы узнать, не нужно ли ему чего-нибудь принести, качала головой и бормотала что-то неразборчивое.

Инспектор навсегда запомнил, как мистер Бэйзлард поделился с ними своим случаем, связанным с операцией на мозге дровосека. Он все еще помнил имя бедняги — Дункан. Суть заключалась в том, что у пожилого лесоруба была диагностирована опухоль головного мозга, и его жена решила обратиться к врачам местной больницы. Мистер Бэйзлард, который в то время был там главным хирургом, сразу же взял Дункана под свое крыло и, держа его в изоляции, долго наблюдал за ним, словно чего-то ожидая. И в один прекрасный день, когда дровосек окончательно потерял способность мыслить — не в последнюю очередь из-за условий, в которых его содержали, — мистер Бэйзлард затащил его в операционную, где, вколов ему обезболивающее, взялся за дело.

Инспектор вспомнил, как Бэйзлард подробно рассказывал своей семье о том, как он для начала провел трепанацию Дункану, затем разрезал ткань мозга и начал удалять опухоль, но когда оказалось, что она проросла в лобные доли, мистер Бэйзлард понял, что это капитуляция. Он не сказал тогда, что случилось с Дунканом в конце операции, но похороны дровосека, которые состоялись на следующий день после рассказа доктора, сказали больше, чем слова.

Все это время Гэлбрайт был уверен, что доктор Бэйзлард давно умер, и теперь с удивлением смотрел на него, живого и здорового, и более того, получившего престижную должность в одной из лучших больниц Портленда...

— Могу я спросить, в связи с чем вы ко мне обратились? — его размышления были прерваны тихим, но твердым голосом пожилого человека.

Вместо ответа Гэлбрайт показал ему свое полицейское удостоверение. Доктор молча кивнул головой и, открыв входную дверь, пропустил полицейского вперед. Поднявшись на пятый этаж, он обратился к инспектору с какой-то странной веселостью:

— Надеюсь, ваш интерес к моей персоне не слишком разносторонен... — сказал он.

— Не волнуйтесь, у полиции просто есть к вам несколько вопросов, — успокаивающим тоном ответил Гэлбрайт.

Океан ненависти бурлил во всем его существе, но, будучи инспектором полиции, Гэлбрайт научился контролировать его волны. Когда они наконец вошли в квартиру, он повернулся к доктору:

— Давайте выпьем чаю, и в спокойной обстановке вы мне ответите... — он не успел договорить

— Я поставлю чайник, но вы можете задавать вопросы прямо сейчас, — услужливо ответил Бэйзлард

Инспектор посмотрел на него чуть внимательнее — всем своим видом его собеседник выражал нетерпение и скрытое раздражение. Бэйзлард явно куда-то спешил, и было очевидно, что неожиданный визит полицейского вовсе не входил в его планы, а был лишь препятствием на пути к какой-то важной цели.

— Вы торопитесь? — невольно спросил Гэлбрайт

— В Англию, по делам, — последнее слово его собеседник промурлыкал, словно сытый кот.

Доктор пошел на кухню. Гэлбрайт подумал, что «знаю я, какие у вас там дела — вы убили ребенка и решили немедленно сбежать с места преступления»...

— Хорошо, — весело сказал он вслух. — Я так понимаю, вы только что после операции? — спросил инспектор, стараясь не давать волю своему пылу.

— Такое чувство, что вы ясновидящий, мистер, — донесся из кухни голос доктора.

Гэлбрайт заглянул внутрь — Бэйзлард, гремя тарелками, доставал пачку чая с верхней полки буфета.

— В самом деле, не нужно комплиментов. Кого оперировали?

— Ах, пустяки. Так, маленькая, незначительная штучка, — отмахнулся доктор, ставя чайник под проточную воду.

«Незначительная, ну конечно, — подумал Гэлбрайт. — Прервал жизнь маленькой девочки, которая еще даже толком не познала этой жизни...»

— Чем вы занимались раньше? — инспектор понял, что Бэйзлард не узнал в нем того маленького мальчика из Глостера.

— Ну, я делал всевозможные операции, — довольно охотно ответил собеседник

— В Америке? — Поинтересовался Гэлбрайт

— И в Америке, и в Англии, где, собственно, я и родился, — продолжил врач.

— Хорошо, — сухо ответил инспектор

Чайник постепенно начинал нагреваться. Взглянув на плиту, доктор направился к буфету.

— Так вы пьете чай со сладостями или просто так? — спросил он гостя.

Гэлбрайт хотел согласиться с последней фразой, но я подумал, что будет лучше, если Бэйзлард задержится еще немного.

— Я люблю мармелад, — солгал он. — У вас не найдется пара кусочков?

— Хм... Я постараюсь выполнить вашу просьбу, — открыв дверь, доктор начал рыться в серванте.

Стараясь не шаркнуть ногами, инспектор тихо выскользнул в коридор и, увидев открытую дверь кабинета, заглянул внутрь. Его внимание сразу привлек высокий письменный стол, на котором стояла ваза с желтыми астрами. Рядом с ней лежали маленькие листки бумаги, исписанные черными цифрами. На самом верхнем из них были видны пометки, сделанные красным карандашом.

И тут на инспектора, казалось, снизошло озарение. Он подошел к столу и выдвинул нижний ящик. Там, среди каких-то карт и машинописных листов, была фотография, которую Гэлбрайт немедленно схватил в руки. На пожелтевшей черно-белой фотографии был изображен невероятно тощий мужчина с непропорционально большой, гладко выбритой головой, одетый в смирительную рубашку. Он улыбнулся фотографу беззубой улыбкой, опираясь левой рукой на больничную койку. Перевернув фотографию, Гэлбрайт прочитал текст, написанный черными чернилами: «Дункан (рак мозга), 1967».

— Это определенно один и тот же человек, — еле слышно произнес инспектор.

Он сам не понимал, о ком говорит — о самом докторе или о его давно похороненном пациенте. Но это свидетельство окончательно подтвердило, что Гэлбрайт был на правильном пути. Внезапно сзади послышался громкий топот. Он обернулся — на пороге стоял доктор Бэйзлард. Его грудь тряслась под костюмом, а лицо исказила гримаса ярости. Казалось, его глаза пытались пронзить гостя насквозь. Но инспектор не пал духом — напротив, состояние, в котором сейчас находился доктор, настроило его на решительный лад. Гэлбрайт выпрямился, выпятил грудь и гордо вздернул подбородок.

— Вы убили этого дровосека двадцать четыре года назад, — начал он торжественным тоном. — А сегодня утром под вашим скальпелем оказалась маленькая девочка. Она шла навстречу своей судьбе, могла изменить ход истории, но, к сожалению...

Инспектор не успел закончить свою насыщенную эмоциями речь.

— Чего ты хочешь от меня, червяк? Признания? — старик закричал так громко, что Гэлбрайт от неожиданности отскочил в сторону. — Держи своё признание!

И в эту самую секунду Бэйзлард подбежал к письменному столу. Гэлбрайт приготовился дать отпор, но доктор просто выдвинул верхний ящик стола и, достав стопку бумаг, подбросил их в воздух. Листы разлетелись по комнате и медленно упали на пол. Инспектор подавил желание схватить их и посмотреть, что на них написано.

— Я распоряжался их душами подобно Богу, потому что мне хотелось так сделать, понимаешь?! — хозяин квартиры продолжал кричать фальцетом.

Выкрикнув эти слова, доктор Бэйзлард достал из кармана маленький флакончик с желтой жидкостью и начал отвинчивать стеклянную пробку.

— Только не подходи ко мне, ты, тварь дрожащая! — сказал он, понизив голос и растягивая слова.

После этого он запрокинул голову, выплеснув все содержимое флакона себе в горло. Гэлбрайт невольно забеспокоился — тело доктора задрожало, по нему прошла волна дрожи, но он, казалось, даже не заметил этого.

— Ты не уходишь?! Убирайся отсюда, быстро! — крикнул он с отвращением.

Как ни странно, после этих слов Бэйзлард, схватив портфель, лежавший рядом с дверью, сам вышел из квартиры. Инспектор, продолжая стоять у стола, услышал громкий топот доктора, доносившийся с лестницы. Подождав, пока хлопнет входная дверь, Гэлбрайт наконец решил убраться отсюда. Его дальнейшие действия были крайне непрофессиональными — он не провел обыск и даже не закрыл за собой дверь уже покинутой квартиры. Вспомнив фразу доктора «В Англию, по делам», инспектор давно понял, что их встреча произошла по счастливому стечению обстоятельств — если бы Гэлбрайт опоздал хотя бы на минуту, Бэйзлард давно бы уехал в участок.

Спустившись вниз, Гэлбрайт огляделся — как он и предполагал, доктор давным-давно исчез. Инспектор поймал такси, и через некоторое время его высадили прямо у входа в полицейское управление. Выходя из машины, он заметил стоявшего у скамейки молодого сержанта Соссюра, который вел оживленную беседу с пожилым джентльменом в пальто, из-под которого выглядывал зеленоватый атласный жилет. Увидев Гэлбрайта, сержант прекратил дискуссию и уставился на него с некоторым любопытством.

— Чем могу служить, господин инспектор? — вежливо спросил он его. — Дело вот в чем, один гражданин из Португалии, — сержант кивнул на джентльмена в пальто, — в сопровождении трех своих друзей прибыл сюда и хочет срочно переговорить с нашим начальством...

Сам гражданин Португалии в это время молча стоял рядом с Соссюром и сверлил Гэлбрайта пронзительным взглядом своих маленьких глазок. Его редкие седые волосы были тщательно зачесаны назад, а рот презрительно скривился, как будто он терпеть не мог находиться в компании американских полицейских. Инспектор, не сказав ни слова, прошел мимо них и шагнул в открытые двери отдела.

— Но у них нет времени ждать, ибо они спешат попасть в аэропорт, — донесся до его ушей голос Соссюра.

Инспектор, переступив порог, с удивлением обнаружил, что в тот момент в помещении полицейского управления было необычно много людей — несколько взрослых в штатском, подростки в спортивных костюмах и пожилые женщины в ярких платьях... Гэлбрайт, не останавливаясь, направился в кабинет господина главного инспектора Сеймура. Когда он поднялся на второй этаж и открыл дверь в свой кабинет, то оторвался от своих бумаг и, бросив равнодушный взгляд на гостя, сказал:

— Что ж, Гэлбрайт, давайте посмотрим, чего вы там нарыли. Присаживайтесь, пожалуйста.

Он кивнул в сторону кресла, но Гэлбрайт, сухо поблагодарив его, вместо этого достал из кармана две фотографии и, положив их на стол перед господином главным инспектором Сеймуром, подождал, пока тот обратит на них внимание. Внимательно рассмотрев фотографии, Сеймур поднял на вошедшего полные едва сдерживаемого любопытства глаза.

— На первой фотографии запечатлён дровосек, умерший двадцать четыре года назад, — начал Гэлбрайт. — Это произошло в Глостере, где я провел свое детство. Бедняга умер прямо на операционном столе — ему вскрыли мозг, чтобы удалить опухоль. А на втором снимке, — в этот момент его голос непроизвольно дрогнул, — заснята семья Йонс с их маленькой дочерью, которой в следующем году исполнилось бы одиннадцать лет, но, к сожалению, она умерла сегодня утром в палате детской больницы Рэндалла после операции по удалению жизненно важного внутреннего органа.

Гэлбрайт хотел придать своей речи как можно более официальный тон, чтобы не выдать господину главному инспектору тех чувств сопереживания, которые он сам не ожидал испытать по отношению к малышке, которую знал самое большее один день. Но Сеймур был слишком проницателен, и инспектора охватило душевное смятение. Гэлбрайт прервал себя — он вдруг почувствовал, что за каждым словом речи, которую он сейчас произносил своему слушателю, скрывалась почти физическая боль, какая-то неумолимая тяжесть, упавшая на его сердце.

— Итак... — произнес господин главный инспектор в наступившей тишине.

— За обеими этими смертями стоит один и тот же человек — доктор Бэйзлард, который работал в больнице, о которой я упоминал. Сегодня утром, сразу после смерти ребенка, доктор собрал свои вещи и уехал в Англию, чтобы, я в этом уверен, избежать судебного преследования.

Гэлбрайт достал из кармана пачку сигарет, вытащил одну и щелкнул зажигалкой.

— Его возвращения в Америку я не жду, — добавил он с какой-то обидой, поднося сигарету ко рту.

После этого он подошел к окну и остановился, глядя вниз на улицу, полную людей. О чем он думал в тот момент? Трудно сказать. Скорее всего, Гэлбрайт сейчас вспоминал, что любит эту жизнь, любит Портленд, его улицы и всех его жителей. А может быть, он предавался Большой Скуке, вызванной, конечно, не какими-то праздными мыслями, но мрачными переживаниями... Он не видел, что делал в этот момент господин главный инспектор Сеймур, и не хотел видеть — закончив свою речь, Гэлбрайт словно сбросил с плеч невидимый, но невероятно тяжелый груз, который до этого давил на его душу.

Внезапно он услышал вкрадчивое покашливание у себя за спиной. Потушив сигарету, инспектор отвернулся от окна, поняв, что это приказ вернуться за стол.

— Знаете, Гэлбрайт, — начал господин главный инспектор Сеймур, — вы явно так обеспокоены судьбой этой юной леди, что я чувствую себя обязанным отправить вас к Джордану Тёрлоу.

— Простите, но кто это? — Гэлбрайт сделал шаг ближе и склонил голову, словно боялся пропустить хоть слово.

— Это субъект, отбывающий наказание в исправительном учреждении Колумбия-Ривер. Он был приговорен к восемнадцати годам тюремного заключения по подозрению в изнасиловании несовершеннолетней девочки, которая была дочерью его соседей. Суд обвинил его в том, что он воспользовался доверием матери жертвы и заставил самого ребёнка посетить его дом, где оказывал на неё давление и моральный прессинг.

Слушая эту историю от господина главного инспектора, Гэлбрайт подумал о том, как было бы замечательно, если бы все гадости и горести, которые этот мир приносит людям, случались только с теми, кто этого заслуживает, и никогда с маленькими, невинными детьми. «Но люди не делятся на хороших и плохих», — с грустью подумал он. Тем временем Сеймур продолжал.

— Перед своим арестом мистер Тёрлоу, по словам родителей девочки, надругался над ней в квартире своего друга. В целом, стоит отметить, что у неё был очень эмоциональный отец, он был готов буквально на все, чтобы засадить обоих мужчин за решетку, но суд постановил, что вина друга Джордана не была доказана.

— Ну, — сказал Гэлбрайт, когда Сеймур закончил свою речь, — и что вы предлагаете мне делать?

— Поезжайте в исправительное учреждение Колумбия-Ривер и попросите об аудиенции у этого заключенного. Насколько я знаю, на самом деле он вовсе не плохой парень, но сила публичного порицания...

— Что я с этого получу? — от волнения Гэлбрайт перебил господина главного инспектора.

— Это зависит только от вас, Гэлбрайт, — тихо ответил он. — Может быть, душевное спокойствие, а может быть, жажду действия. В любом случае, слова Тёрлоу внесут ясность в ваши мысли.

Гэлбрайт невольно опустился в кресло. Он не осмеливался принимать эти слова господина главного инспектора за чистую монету, но какой-то частью своей души понимал, что, к сожалению, это правда.

— Я не берусь решать, что вам нужно, я могу только сказать, как я представляю вашу дальнейшую тактику, — продолжил Сеймур. — Вы хотите пойти до конца и уничтожить этого человека, верно?

— Простите, вы действительно сказали... — Гэлбрайт хотел спросить еще раз, но Сеймур поднял руку.

— Это образное выражение, — как бы утешая своего слушателя, сказал он, — потому что никто не собирается доводить это дело до полного уничтожения подозреваемого. Мы полицейские, Гэлбрайт, а не палачи.

— Так что же мне делать прямо сейчас? — Гэлбрайт начал терять терпение.

— Езжайте, — важно и лаконично сказал господин главный инспектор.

С этими словами он надел очки и пододвинул к себе толстую стопку бумаг, давая понять своему собеседнику, что он свободен. Возможно, господин главный инспектор намеревался добавить к этому «Прощайте», но тут в кабинет ворвались четыре человека в штатском, среди которых Гэлбрайт узнал того самого седовласого мужчину во фраке, который разговаривал с молодым сержантом Соссюром. Инспектору ничего не оставалось, как покинуть кабинет Сеймура и направиться к выходу из полицейского управления.

Выйдя в коридор и закрыв за собой дверь, Гэлбрайт услышал, как четверо португальцев начали громко выкрикивать какие-то фразы на своем родном языке, явно пытаясь продемонстрировать господину главному инспектору, насколько сильно их дело требовало немедленного вмешательства американской полиции. Только добравшись до лестницы, ведущей на первый этаж, он перестал слышать их яростные крики и спокойно начал спускаться. Оказавшись на первом этаже, инспектор немного поколебался, вспоминая название колонии, которое назвал ему Сеймур, а затем решительно толкнул дверь и вышел на залитую солнцем улицу.

Джо завели в маленькую комнату с серыми стенами, где, кроме стола и двух стульев, больше ничего не было. Охранник слегка подтолкнул заключенного в спину и, убедившись, что тот послушно сел на ближайший к выходу стул, закрыл за собой дверь. Мрачные мысли витали в голове Джо. Он отбывал наказание в этой тюрьме целых два года, и это составляло лишь одну девятую всего срока. За это время он почти забыл, каково это — быть свободным, дышать свежим воздухом и свободно общаться с другими людьми...

В голову Джо закралась безумная мысль, что его вызвали в эту комнату для того, чтобы освободить отсюда пораньше, но здравый смысл подавил эту мысль. С тех пор, как охранник вышел за дверь, прошло восемнадцать минут. Джо, хотя и привык к долгому и утомительному сидению в камере, уже устал сидеть на этом жестком стуле, и он хотел встать — не для того, чтобы выйти, а просто размять затекшие ноги, — как вдруг входная дверь, которая располагалась сразу за его стулом, открылась, и заключенный услышал размеренные шаги.

Мужчина обошел стол и сел на стул напротив Джо. Заключенный начал разглядывать незнакомца. На вид ему было лет тридцать с небольшим, максимум сорок. У него были короткие черные волосы и аккуратные усики под орлиным носом. Он был одет в серый и явно поношенный пиджак, под которым была белая рубашка в черную клетку, а на шее — черный галстук. Поведение незнакомца, или, скорее, то, как он уверенно держался, могло свидетельствовать о том, что он ранее служил в армии.

Джо, скучавшему в стенах этого унылого места, хватило всего двух минут, чтобы в общих чертах понять, кто сидит перед ним. Оказалось, что незнакомец не спешил начинать разговор — автоматически произнес сухое приветствие и, сидя в кресле, просто смотрел на пленника, явно чего-то ожидая. Наконец он нарушил повисшее в душном воздухе молчание:

— Итак, я имею честь видеть перед собой Джордана Тёрлоу, того самого человека, который два года и пять месяцев назад был приговорен окружным судом Соединенных Штатов по округу Орегон по уголовному делу некоей Делии Йонс? — вкрадчиво и с тихой торжественностью сказал этот человек.

Когда незнакомец закончил это вступление, Джо почувствовал, как у него внутри все перевернулось. Дело было не в несколько грубоватой интонации в исполнении баритона собеседника, а в том, что этот человек, которого Джо видит перед собой впервые, произнес дорогое ему имя — пусть это и не было секретом для всех, кто находился в этом здании, но для него, двадцатишестилетнего Джо Тёрлоу, эти два самых сокровенных слова вызвали в его организме неконтролируемое учащение сердцебиения и некоторые проблемы с дыханием, которые прошли только с течением дня. Было ясно как день, что сердечная рана была свежей даже после стольких лет, проведенных в унылых подземельях этого бетонного гроба.

Тема, которую затронул незнакомец, заинтересовала Джо. Минутное замешательство, вызванное произнесенным именем, вскоре уступило место спокойствию и решимости. Джо подтвердил, что незнакомец не ошибся в своих догадках, внутренне понимая, что на самом деле этот человек уже все знал, если ему поручили беседу с ним. Поправив усы, инспектор Гэлбрайт — именно так собеседник представился заключенному — дал понять, что сейчас им двоим предстоит долгая беседа.

Полицейский попросил Джо начать рассказ о том, как он оказался за решеткой, и в частности сосредоточиться в рассказе на всем, что касается Делии Йонс, потому что это послужит основой для последующего рассказа, но уже с его, Гэлбрайта, стороны. Джо спросил, почему господин инспектор решил начать это выступление, но, получив сухой ответ «Ваши слова, Джордан, помогут моему расследованию», он решил не терять времени и приступил к делу.

Итак, два года назад... Те благословенные времена для Джордана Тёрлоу имели такой ореол в его глазах, что казалось, будто ту жизнь прожил совершенно другой человек и что по какой-то причине в его голову пришли чьи-то чужие воспоминания. Такое положение дел не было вызвано течением времени — на самом деле, с самого первого дня своего тюремного заключения Джо намеренно пытался абстрагироваться от того, чем жил раньше, чтобы его сердце не страдало от боли потери. Но как бы сильно ему ни хотелось задвинуть все воспоминания подальше на чердак своего сознания, Джо, услышав это дорогое имя из уст других людей, впал в состояние, когда его сердце готово было выпрыгнуть из груди от тоски. Делия... Он нежно произнес ее имя. Оно звучало так красиво и утонченно одновременно...

Готовясь изложить интересующую инспектора информацию, мистер Тёрлоу, как он делал всегда, начал собирать свои мысли, беспорядочно разбросанные в голове, в единое целое, а также попытался почувствовать, что заново переживает события давно минувших дней. Если бы не это, он вряд ли смог бы связать воедино хотя бы два слова, и поэтому он, выпросив у господина инспектора немного времени — четыре минуты, если быть точным, — начал настраиваться на волну прошлого. Отбросив нелепость высокопарных суждений, Джо, казалось, застыл на одном месте — устремив взгляд перед собой, он, казалось, начал медитировать и отдал свои мысли предначертанному.

Когда Джо наконец взял себя в руки, тишина в комнате для свиданий была наконец нарушена. Его собеседник, слегка размяв затекшие руки, приготовился ловить каждое слово, которое слетит с уст этого пленника...

Август того года выдался на редкость жарким. Джордан Тёрлоу отметил, что в его районе такого раньше никогда не случалось. После смерти матери он ни разу не выезжал за пределы своего родного города Портленда, и в связи с этим Джо, который раньше не любил путешествовать по миру, прочно пустил корни в почве своего родного дома. Большую часть своего свободного времени, которое было доступно ему при выбранной им профессии культуролога, тогда двадцатичетырехлетний Джо проводил, гуляя в лесу за своим жилым районом.

Там он медленно, можно даже сказать, меланхолично бродил по тропинкам со своим верным псом и, подобно поэтам-романтикам, его мысли и чувства были почти полностью отданы окружающей его природе. Упражнения такого рода обычно затягивались до поздней ночи, и поэтому, когда Джо шел домой с Буффало, последний несколько раздражал соседей своим звонким лаем, который он издавал по любому поводу — будь то мышь, пробегающая по кустам, или крик ночной птицы, сидящей на ветках.

Собственно говоря, из суммы всех этих обстоятельств следовало, что среди всех жителей района Паркроуз Джордан Тёрлоу имел репутацию беспринципного и ленивого гедониста, которого, как он сам порой думал, терпели только потому, что в современном мире нельзя просто взять и сказать человеку, что тебе не нравится все, что ты о нем думаешь, и при этом задать ему крепкую трепку — ибо буква закона нависает над каждым гражданином, как дамоклов меч, а значит, каждому волей-неволей приходится, стиснув зубы, живи в соответствии с принципами, предписанными Высшими Мира Сего...

Но в один прекрасный день перемена, произошедшая в жизни всей деревни, казалось, перевернула весь распорядок жизни последнего отпрыска Тёрлоу с ног на голову. Именно с этого момента Джо понял, что, формально говоря, его схватили за ноги и начали утягивать под землю, и даже если бы он действительно захотел, все, что он мог бы сделать, это слегка ослабить хватку цепких рук этого странного чувства, называемого «привязанностью», но нет никакого способа остановить ее намерения относительно его окончательного падения к центру Земли. От этого священного — или оно проклято? — момент, когда имя «Делия» навсегда запечатлелось в его сознании, и фактически всю его жизнь можно было разделить на два этапа — до встречи с этой девочкой и после...

Джордан Тёрлоу пропустил тот самый момент, когда семья Йонс переехала сюда, потому что как раз в тот момент он застрял на работе в центре. Так что перед возвращением домой Джо увидел только самого дородного мистера Йонс — как раз в ту минуту, когда тот расплачивался со старым Харрисом Шервиндом. Джо и раньше слышал от торговцев, что этот коренастый мужчина с невероятно хмурым выражением лица планирует переехать сюда, но его это не особо волновало. Затем они встретились взглядами, но, не сказав ни единого слова своему будущему соседу, гориллоподобный мистер Йонс, поморщившись от отвращения, сел в свою машину, припаркованную у ворот дома Харриса, и уехал. На следующий день Джо также покинул район Паркроуз — правда, у него не было личной машины, и он сел в автобус старомодным способом, который всегда курсировал по расписанию между сельской местностью и центром.

Джордан пробыл в центре около пяти дней. Там ему было где переночевать — он снял номер в самом дешевом отеле, где, конечно, не было таких удобств, как у него дома, но какая ему на самом деле разница, где он отдыхал после рабочего дня. Собственно, его жизнь всегда текла таким образом — он бездельничал в своем доме, иногда принимал звонки от своего босса и, отправляясь в центр, выполнял, по сути, бессмысленную работу, которая, однако, приносила ровно столько денег, чтобы он, конечно, мог жить без роскоши, но и бедняком Джо никогда не чувствовал себя.

Проработав эти пять дней, мистер Тёрлоу вышел из здания, где располагался его офис, и, ускорив шаг, направился к автобусной остановке, где, как всегда, сел в автобус, который перевозил людей по уже описанному выше маршруту. В этот конкретный момент машина немного опоздала, и Джо сидел на скамейке со скучающим видом, глядя на других людей, которым тоже нужно было уехать за город. В основном это были пожилые дамы, у которых были небольшие торговые точки в районе Паркроуз. Кто-то был с сумкой, кто-то с корзинкой. Прошло пять минут. Джо посмотрел на свои наручные часы — этот водитель опаздывает уже на целых пятнадцать минут! Мистер Тёрлоу не знал, какое обстоятельство вынудило старину Мартина совершить такое, казалось бы, незначительное отклонение от правил, предписанных дорожной администрацией, и в глубине души у него было желание как-то с ним поквитаться, но Джо понимал, что это не только совершенно бессмысленная затея, но и то, что он, будучи хилым и низкорослым молодым человеком, никоим образом не может конкурировать с этим бывшим спортсменом, который на старости лет решил выбрать профессию водителя междугороднего автобуса.

К счастью, когда время на его часах уже показывало около шести часов вечера, из-за поворота показался знакомый белый автобус и остановился неподалеку. Мистер Тёрлоу не спешил садиться в автобус, потому что, будучи мужчиной, к тому же молодым, он был просто обязан пропустить вперед почтенных пожилых женщин, которые, толкая друг друга, входили в переднюю дверь автобуса. Когда последняя женщина, в которой Джо узнал торговку, у которой он всегда покупал всевозможные принадлежности для ванной комнаты, скрылась в черном дверном проеме, он встал со своего обычного места и под торопящие его крики старого Мартина вошел в переполненный салон автобуса.

Увы, торговцы заняли все места. Даже те места, где на самом деле никто не сидел, были заняты тяжелыми сумками. У Джо не было другого выбора, кроме как провести всю поездку, держась за поручни, с которых местами облупилась желтая краска из-за частого трения, обнажив скрытую под ними блестящую алюминиевую поверхность. За большими окнами автобуса мелькали виды на раскинувшиеся возле шоссе деревья, среди которых изредка попадались одинокие постройки — как жилые, так и всевозможные кафе, магазины и тому подобные атрибуты современного американского городского пейзажа.

Мистер Тёрлоу видел все это в миллионный раз, поэтому от нечего делать углубился в свои мысли — в такие моменты его глаза останавливались на одной точке и ничего не фиксировали. Люди вокруг него могли подумать, что у него какой-то припадок, но на самом деле его разум просто начал уплывать куда-то вдаль от тела. Во время той поездки в автобусе предметом его размышлений был, как вы могли догадаться, тот факт, что незнакомый джентльмен переезжает в свою родную деревню. Джо спросил себя, что искал этот человек за городом, что двигало им, когда, не торгуясь, он заплатил старому Харрису Шервинду значительную сумму денег за тот двухэтажный дом, где в былые времена происходили пьяные дебоши Харриса и его друзей...

В мыслях мистера Тёрлоу возникла теория, что, возможно, этот угрюмый парень был семьянином, и он купил дом в глубинке, чтобы дать своей жене и ребенку — Джо почему-то был уверен, что у мистера Йонс есть наследник — возможность жить на природе. Но, с другой стороны, как это могло повлиять на его работу? Перед глазами Джо стоял мистер Йонс, садящийся в неприглядный компактный автомобиль. Очевидно, этот джентльмен заключил пари со своей семьей, что они переедут из города, зная, что на личном автомобиле он сможет без каких-либо проблем ездить на работу. Мистер Тёрлоу почему-то представил себе, как этому парню, похожему на старого медведя, приходилось вставать пораньше утром, чтобы успеть не только позавтракать, но и добраться до своего рабочего места, которое, как был твердо уверен в этом Джо, располагалось в богатом районе центра.

Мистер Тёрлоу не смог удержаться и рассмеялся над своим видением. Пожилые женщины, сидевшие по обе стороны от него, содрогнулись в унисон. Джо услышал недовольное шипение какой-то продавщицы — кажется, той, что продавала фрукты. Но ему, уставшему от этого дня культурологу, почему-то было все равно, что подумают о нем эти необразованные бродяги. Он не пытался сдержать этот внезапный поток веселья, который обрушился на него, и смеялся до тех пор, пока старый Мартин внезапно не обернулся и не помахал своим волосатым кулаком прямо у него перед носом. Неконфликтный — и, честно говоря, трусливый — Джо тут же перестал ржать как лошадь, а водитель, пробормотав грубые слова в адрес невоспитанного юнца, снова положил руки на руль.

Пять минут спустя автобус наконец доставил всю массу людей, спешащих домой, в родную деревню, и мистер Тёрлоу, которому посчастливилось стоять прямо у выхода, тут же выпрыгнул из автобуса, подняв клубы пыли. Шедшие за ним торговки начали громко ругаться ему вслед, но он, находясь в веселом настроении, которое кулак Мартина все еще не мог полностью погасить, чуть ли не полетел к своему дому. Почему Джо так веселился? Действительно ли образ гориллы, встающей ранним утром, нарисованный его разумом, вызвал у него такой пароксизм экстаза? Мистер Тёрлоу не разбирался в психологии, поэтому перестал думать о собственном поведении и, отойдя на безопасное расстояние от автобусной остановки, слегка сбавил скорость.

Как бы то ни было, усталость давала о себе знать. Подходя к своему дому все ближе и ближе, озорная искорка веселья внутри Джо наконец погасла, и он, опустив голову, казалось, заставлял себя идти. Дойдя до забора дома старого Харриса, он вдруг остановился как вкопанный. Сначала Джо сам не понял, почему это произошло. Он продолжал смотреть себе под ноги, но всем телом вдруг ощутил странное чувство, как будто на него смотрели сто человек одновременно. Ноги не слушались своего хозяина, и пару секунд Джо не мог даже пошевелить шеей. «Что за напасть?» — подумал он.

Время, казалось, замерло вокруг мистера Тёрлоу — потому что для него две секунды тянулись так медленно, словно два тысячелетия. Кроме того, он почувствовал, как жар начал распространяться по всему его телу, и казалось, что еще немного, и его кожа, не выдержав высокой температуры, начнет плавиться. Но, слава Богу, это чувство наконец покинуло его. Джо, казалось, очнулся от кошмара. Он огляделся. Солнце уже село, а тьма еще не опустилась на землю. Птицы сидели на дереве по другую сторону дороги.

Благодаря их успокаивающей болтовне Джо смог избавиться от этой странной болезни. Он уже решил подойти к воротам своего дома, но что-то заставило его взглянуть на дом старого Харриса. В комнатах еще не включили свет, поэтому окна, выходившие на дорогу, не выделялись на общем фоне дома. Не обладая хорошим зрением, мистер Тёрлоу уже собирался повернуть голову назад, когда внезапно увидел маленькую человеческую фигурку в крайнем левом окне второго этажа.

Это была маленькая девочка. Было неясно, во что она была одета, потому что отсюда мистер Тёрлоу мог видеть только ее голову. У нее были длинные и взъерошенные черные волосы, собранные в небольшой пучок на макушке. На лице юной незнакомки был намек на какое-то едва уловимое коварство. Девочка с любопытством посмотрела прямо на Джо. Что ее привлекло? Может быть, это был его растерянный вид? Джо показалось, что именно так все и было, потому что ее губы растянулись в улыбке. Как долго они так смотрели друг на друга? Мистер Тёрлоу больше не помнил этого. Но пронзительный взгляд этой пары глаз, казалось, сверлил его насквозь. Он неловко пошевелился, все еще глядя в окно. Маленькая девочка что-то сказала (мистер Тёрлоу не мог расслышать ее слов с такого расстояния), и ее голова исчезла из квадрата окна, все пространство в котором теперь занимали серые занавески.

Джо подошел вплотную к своей калитке и, уловив ухом лай своего верного пса, который бежал по другую сторону забора, трясущимися руками вытащил ключ и вставил его в замочную скважину. Он переступил порог калитки и, прикрикнув на Буффало, который радостно прыгал на своего хозяина, запер ее за ним. Положив ключи в карман, он присел на корточки и погладил собаку по голове.

— Ну, приятель, я сегодня настрадался... Как дела? — словно обращаясь к ребенку, пробормотал он, заикаясь

Буйвол попытался лизнуть своего хозяина, но Джо вовремя встал и, вытирая руки о носовой платок, схватил охапку белья, которое он со вчерашнего дня развесил на бельевой веревке, и пошел в дом. У него в голове вертелись мысли о том, что он, такой растяпа, забыл купить собаке что-нибудь поесть, но усталость взяла верх над всеми остальными чувствами, и в конце концов Джо направился в ванну. Там он открыл кран и, пока ванна наполнялась, аккуратно разложил высушенную одежду так, чтобы по окончании стирки она была в пределах легкой досягаемости. Затем Джо поспешно снял с себя всю одежду и в чем мать родила плюхнулся в свой собственный океан, который состоял из горячей воды и мыльной пены. Ему казалось, что весь стресс, который он пережил за этот день, уходит из его тела в воду. Отмокая в ванне, он мог, наконец, с чистой совестью забыть обо всех своих заботах и стать похожим на беззаботного тюленя.

Джо продолжал лежать в уже холодной воде, пока внезапно из соседней комнаты не донеслась трель телефонного звонка. С некоторой ленцой он начал вылезать из ванны и, надевая чистую одежду, задумался, кто мог позвонить ему в такое очень позднее время. Одевшись, Джо натянул свои любимые тапочки и пошел в спальню. Прежде чем взять трубку телефона, который стоял на тумбочке возле двери, Джо заметил, что несколько дней назад забыл задернуть шторы.

Ругая себя за свою оплошность, мистер Тёрлоу поднес телефон к уху. На другом конце провода был Джафет, его близкий друг и коллега по работе одновременно. Как оказалось, причина, по которой он позвонил, заключалась в том, что, уходя с работы, он случайно перепутал папку со своими материалами с папкой Джо. Последний, пообещав на днях другу заскочить к нему домой, который находился в той же деревне, закончил разговор и повесил трубку.

«Не очень хорошо получилось», — подумал мистер Тёрлоу, тупо уставившись на телефон. Как он мог видеть, плоды его прострации не приносили никакой пользы, а наоборот причиняли неудобства не только самому Джо, но и окружающим его людям. Направляясь на кухню, он перебирал в голове варианты, чем занять себя, чтобы не давать своему телу повода расслабиться. Он ненавидел спорт всеми фибрами души, о физическом труде в саду он тоже думал с некоторой злостью — после смерти матери этот крошечный клочок земли на его участке зарос сорняками — и, доставая яйца из холодильника, Джо пришел к выводу, что, как бы сильно он ни хотел, выше своей глупой головы ему совершенно не прыгнуть.

Зажег газ, он начал перебирать в памяти события прошедшего дня. Утром он открыл глаза в этом крошечном гостиничном номере и, набив живот какими-то дешевыми полуфабрикатами, отправился в офис. Там он механически выполнил предписанные уставом действия — Джо заметил про себя, что даже не может толком вспомнить, что делал на работе, — после чего, отчитавшись перед своим боссом, направился к автобусной остановке. Мистер Тёрлоу пропустил в памяти этот фрагмент, связанный с поездкой на автобусе, и остановился на том, как его внезапно охватил жар, когда он подходил к дому.

Так что же это было? Неужели выражение детских глаз действительно привело его, двадцатичетырехлетнего мужчину, к такому заболеванию? Очертания лица той маленькой девочки снова промелькнули перед его внутренним взором. Джо решил изменить ход своих мыслей и начал прикидывать, кем бы она могла быть. Пять дней назад он видел, как мистер Йонс платил за этот дом. И теперь, как вы можете видеть, он и его семья уже переехали туда. Звучит логично, подумал Джо. Эта маленькая девочка, как нетрудно было догадаться, была дочерью нового владельца дома. Значит, он был прав насчет того, что у его новой соседки будет ребенок.

Джо почти испытал чувство неуместной гордости за свои «удивительные» дедуктивные способности, но он напрягся и подавил это чувство. Конечно, люди не могут читать мысли друг друга, но мистер Тёрлоу нутром чуял, что человеческие мысли могут проникать в умы других людей подобно звуковым волнам, и поэтому он изо всех сил старался не думать об идеях, которые, будь они высказаны вслух, вызвали бы по крайней мере пару недовольных взглядов в его сторону. Джо понятия не имел, почему, в его собственном понимании, мысли были подобны прозрачной стеклянной витрине магазина, за которую любой проходящий мимо мог легко заглянуть, но ему приходилось жить с этим с детства.

Как бы то ни было, во время той поездки на автобусе ему удалось попасть в самую точку относительно семейного положения своей новой соседки. Джо начал задаваться вопросом, что изменится с этого дня в его жизни. Ну, во-первых, теперь, когда он выйдет на улицу, столкнется с этим полным мужчиной либо на дороге, либо в магазине. Вспомнив недобрый взгляд, которым наградил его мистер Йонс пять дней назад, Джо ясно дал себе понять, что эта семья назовет его бездельником и бродягой. Впрочем, так думают абсолютно все, кто его знает, так что в этом нет ничего особенного — мистеру Тёрлоу не привыкать к подобному отношению со стороны окружающих.

Его больше беспокоило, как он будет вести себя в присутствии молодой наследницы своего нового соседа. Джо до сих пор помнил ее взгляд — ощущение, что на тебя смотрит толпа из сотен людей, не могло быть приятным. Будучи по натуре довольно застенчивым человеком, концентрация внимания на его персоне со стороны других людей всегда повергала Джо в какое-то странное оцепенение, и в данном случае дело не только в ребенке — по какой-то причине мистер Тёрлоу всегда боялся детей, думая, что они могут читать мысли взрослых, — но и в ее нахождении так близко к его дому...

Джо всю свою жизнь избегал смотреть другим людям в глаза — человеческий взгляд в его понимании подобен яркому прожектору, который освещает все уголки его души. В случае с дочерью его нового соседа все приняло еще более серьезный оборот. Мистер Тёрлоу мог даже поклясться, что из глаз этой девочки исходили вполне осязаемые лучи... Пытаясь найти объяснение этой вечерней загадке, он остановился на копьях. Его воображение рисовало длинные прозрачные шесты, словно вырезанные из стекла, с острыми кончиками, выходящими из глаз ребенка.

— Что за чушь я несу, — сказал Джо вслух, — я столкнулся взглядом с незнакомой девочкой и, простите меня, чуть не подох прямо на месте. Я совсем обмяк!

Внезапно мистеру Тёрлоу захотелось пнуть или просто ушибиться, здесь действие не важно, все дело в результате — Джо твердо верил, что сильный болевой шок принесет желаемый эффект. Он посмотрел перед собой — на плите стояла сковорода, накрытая крышкой. Полностью отдавая себе отчет в своих действиях, Джо протянул левую руку вперед и двумя пальцами коснулся раскаленного железа. После чего он побежал в ванную, подставив обожженную руку под сильную струю холодной воды из-под крана. Он улыбнулся: «Да, я преподал себе хороший урок, однако...» Кончики его мизинца и безымянного пальца были очень красными и болели. Ничего особенного, возложение нескольких неудачных пальцев на алтарь социализации — сущий пустяк.

Мистер Тёрлоу направился в спальню, заметив, что уже совсем стемнело. Он включил свет и начал искать в шкафу мазь от ожогов. Найдя заветную баночку, он окунул в нее оба пальца и, завинтив крышку, поставил мазь на ее законное место. «Два, может быть, три дня она будет немного побаливать, но все в порядке», — подумал он. Но про себя он понял, что не стоит падать в обморок от того, что на него пялятся всякие юнцы. Джо рассмеялся собственной шутке и пошел ужинать.

Джо быстро покончил с яичницей-болтуньей, можно сказать, что он даже не утолил свой голод, но, как однажды сказал ему один его знакомый врач, это неплохо, потому что, ложась спать, лучше не наедаться досыта, потому что желудку будет не совсем комфортно. Мистер Тёрлоу не понимал, с чем это может быть связано, но зачем ему спорить с дипломированным последователем учения Эскулапа? Поэтому, проглотив этот практически диетический ужин, Джо встал из-за стола и, ополоснув тарелку под проточной водой, поставил ее в кухонный шкаф и медленно потрусил в спальню, готовясь ко сну. Он успокаивал себя тем, что, в сущности, новый сосед ни в коем случае не был катастрофой, наоборот, новые люди в окружении — это всегда хорошо. Поддавшись объятиям Морфея, перед внутренним взором Джо снова мелькнула пара хитрых глаз...

Он встретил следующий день совсем другим человеком. Нет, внешность мистера Тёрлоу не претерпела никаких изменений — он по-прежнему был дистрофиком с чахоточной грудью, — но в его мозгу словно щелкнул переключатель. Джо, казалось, был охвачен эйфорией, казалось, что он излучает энергию. За завтраком он размышлял, чем бы себя занять. Наметив план, по которому он будет действовать сегодня, мистер Тёрлоу покончил со своим скудным ужином и направился в ванную. Там, подставив лицо под струю холодной воды, Джо немного ополоснулся и посмотрелся в зеркало. Его непослушные волосы были растрепаны во все стороны, и в сочетании с несколько безумным взглядом он выглядел как сердитый и голодный студент. «Значит», — подумал он, — «мне следует подстричься, иначе с такой прической только людей пугать»...

Недолго думая, Джо вошел в офис и, схватив со стола свой бумажник, на ходу сунул его в карман. Уже закрывая калитку, мистер Тёрлоу вспомнил, что не кормил Буффало со вчерашнего дня. «Все в порядке, приятель, я сегодня принесу тебе поесть, не забуду», — подумал он. Он положил ключ в карман рубашки и, слегка поправив волосы, отправился на прогулку в парикмахерскую, которая находилась на другом конце района Паркроуз. Однако Джо не забыл отметить про себя, что со двора его новых соседей доносились веселые женские крики — один голос был постарше — как он понял, это была миссис Йонс, — а второй помоложе. Обладательницу этого голоса он уже знал в лицо со вчерашнего дня.

Мистер Тёрлоу подумал, что женская половина семьи Йонс наслаждается своим первым днем на новом месте, и, мысленно представив себе их прогулку по двору, продолжил свой путь. Казалось, от мысли об этих двоих Джо только почувствовал себя лучше. Не останавливаясь ни на секунду, он начал тихонько насвистывать мелодию, которая, как ему показалось, была подсказана ему пением птиц, которое он случайно услышал прошлой ночью. Так идти было веселее, и, кроме того, сосредоточившись на попытке воспроизвести эту песню, он, наконец, избавился от навязчивых мыслей о своих новых соседях. Увлекшись этим делом, Джо не заметил, как уже подошел к жилому зданию, на первом этаже которого находилась парикмахерская. Закончив свою арию, он ненадолго полюбовался цветущими кустами, росшими возле входа, и, глубоко вздохнув, вошел в комнату.

В крошечном фойе, которое предшествовало самому залу, его скромную персону сразу заметил сидящий на диване парень. Это был Келси Петтипас, сын владелицы этой парикмахерской, который, собственно, и служил парикмахером в заведении своей матери. Увидев Джо, он вскочил, и они с клиентом пожали друг другу руки, после чего последний начал говорить, что, на самом деле, ему нужно — просто убрать лишние волосы по бокам и спереди, чтобы не выглядеть на людях каким-то огородным пугалом. Парикмахер рассмеялся над этими словами и приступил к делу.

Мистер Тёрлоу с интересом наблюдал в зеркале, как умелые руки Келси Петтипас приводят его прическу в цивилизованный вид. Было настоящим удовольствием видеть, как ножницы в руках профессионала спасли Джо от колючих прядей, которые так вызывали у него отвращение и производили плохое впечатление. Несмотря на то, что он отмокал в ванной почти каждый день, он почти никогда не думал о своих волосах, из-за чего они, можно сказать, жили своей собственной жизнью. Джо вспомнил, что в детстве он не любил, когда его стригли, якобы из-за того, что ножницы случайно касались кожи у него на голове. Как бы то ни было, детские фобии наконец-то исчезли из его сознания...

Когда Келси Петтипас закончил свои дела, Джо, расплачиваясь с ним, спросил, помнит ли он, когда в последний раз приходил к нему подстричься. Парень, немного подумав, несколько неуверенно заявил, что до этого момента он видел мистера Тёрлоу целый год назад.

— Кстати, у тебя сегодня кто-нибудь стригся до меня? — неожиданно для самого себя Джо решил задать другой вопрос.

— Ты первый клиент сегодня, успокойся, — весело сказала Келси Петтипас. — Ведь в такой ранний час мало кто утруждает себя стрижкой, — добавил парикмахер.

Мистер Тёрлоу посмотрел на часы — было без десяти девять утра. Оказывается, сегодня он проснулся немного раньше... Джо вышел из парикмахерской несколько мрачный от нахлынувших на него мыслей. «Неужели переезд семьи с маленькой девочкой, — подумал он, — действительно так сильно изменил меня внутренне?». В этом не было никакой логики, но это произошло. Он сердито сплюнул в сторону, думая, что таким образом выражает презрение к здравому смыслу. Однако случилось так, что комок слюны приземлился не на асфальт, а на деревянную тележку, которой управлял какой-то старик, который тут же начал гневно выражать молодому человеку свое неудовольствие, и Джо пришлось долго извиняться перед ним, но даже этот инцидент не смог заглушить сумятицу в его голове.

Вскоре старик как ни в чем не бывало покатил свою тележку, а мистер Тёрлоу, остановившись возле здания с витриной книжного магазина, задумался, что бы еще ему сегодня сделать. Джо вспомнил вечерний телефонный звонок. Он должен обменяться рабочими материалами со своим коллегой, иначе возникнет неловкая ситуация... Выходя из дома, он забыл взять папку, поэтому теперь, не откладывая дело в долгий ящик, побежал обратно. Парикмахерскую и его дом разделяло довольно большое расстояние, так что мистер Тёрлоу, не привыкший к физическим нагрузкам, выбился из сил уже на трети пути. «Увы, выше головы не прыгнешь», — вспомнил он свои собственные мысли. Поэтому ему пришлось добираться домой медленным шагом, что не казалось ему хорошей идеей — потому что он чувствовал, что пока он не отдаст Джафету свои вещи, эти оковы обещания никогда не спадут с него...

Через некоторое время Джо уже был в том районе, где он на самом деле жил. Он отметил, что только сейчас люди начали выходить на улицу (а было уже около двадцати минут двенадцатого), и ему вдруг ни с того ни с сего захотелось пойти кружным путем, чтобы подойти к своему дому с другой стороны, не будучи замеченным новыми соседями. Но Джо вспомнил, как вчера наказал себя за трусость, и, преодолев это глупое желание, смело направился к дому по маршруту, по которому ходил миллион раз. Вглядываясь в лица прохожих, попадавшихся ему на пути, мистер Тёрлоу думал, что непременно встретит мистера Йонс или кого-нибудь из его людей, поэтому он нисколько не удивился, когда заметил, что возле ворот, окружающих их участок, появились две человеческие фигуры. Издалека было видно, что один принадлежал дородному мужчине, а второй — маленькой девочке. Джо[, как и в парикмахерской, на мгновение остановился и набрал в легкие побольше воздуха.

Что ж, теперь он увидит собственными глазами человека, который прошлой ночью так сильно изменил его внутреннее сознание. Джо внезапно повеселел — ему показалось забавным, что на него, взрослого мужчину, произвел такое впечатление какой-то арахис. Было бы здорово, если бы какой-нибудь респектабельный джентльмен или леди могли дать такой толчок его разуму, но ребенок... Когда мистер Тёрлоу добрался до отца и дочери, он уже громко смеялся. Он поймал недовольный взгляд мистера Йонс и решил, что стоит прекратить не только смех, но и движение. Джо остановился в нескольких шагах от своих соседей, прокручивая в уме слова приветствия.

По какой-то причине он не мог быстро придумать, как поприветствовать эту семью. Казалось, он был чем-то смущен. Они втроем постояли друг напротив друга с полминуты, и сам мистер Йонс первым нарушил молчание. Не в силах скрыть своего презрения к этому неуместно веселому молодому парню, здоровяк пробормотал сквозь зубы:

— Что это за поведение? Что вы смеётесь во весь голос. Вы что, лошадь?

Было большой загадкой, обладал ли он таким чувством юмора или пытался подразнить дерзкого молодого человека, но факт оставался фактом — его маленькая дочь, услышав эти слова, расхохоталась. Отец начал шипеть на девочку, чтобы она прекратила это делать, и Джо наконец смог собраться с мыслями. Он подождал, пока мистер Йонс закончит ругать свою дочь и снова переключит внимание на своего соседа. Когда он наконец поднял голову, мистер Тёрлоу немедленно разразился заранее подготовленной речью.

Джо уже не мог вспомнить, какими словами он приветствовал их, но воспоминание о том, что он получил взамен, было свежо в его памяти. Глава семьи Йонс угрюмо выслушал его приветствие и, словно делая одолжение, представился своему соседу фармацевтом. Затем он легонько толкнул дочь в плечо со словами «Ну, давай, скажи ему, как тебя зовут, веди себя вежливо». Девочка сделала маленький шажок навстречу Джо и, взяв в руки подол своего платья и слегка наклонившись, выполнила требование отца. Как легко было догадаться, мистер Тёрлоу услышал из ее уст только одно слово — Делия...

Услышав ее первое слово, обращенное непосредственно к его скромной персоне, Джо снова на мгновение охватило то странное ощущение, как будто взгляды сотен людей были направлены на него одновременно. К счастью, он быстро справился с этим чувством и, не колеблясь в ответе, сделал ей комплимент, что-то вроде «Очень красивое имя». Они втроем постояли там еще пару секунд, а затем разошлись по своим делам. Мистер Йонс и его дочь направились к машине — очевидно, им нужно было съездить в город, — а Джо, все еще держа в голове образ пунцовых щек Делии, отправился к себе домой, чтобы захватить папку с материалами Джафета. Ему показалось немного странным, что девочка смутилась, когда встретила его в непосредственной близости от себя. Мистер Тёрлоу подстригся этим утром, так что маловероятно, что его внешность имела к этому какое-то отношение. Может быть, это была ее реакция на смех, который переполнял его раньше?

Прикрывая за собой калитку и одновременно отмахиваясь от голодного буйвола, Джо почти бегом бросился в свою комнату. Он начал искать папку. По какой-то причине у него вылетело из головы, куда он положил его вчера, и, потратив около трех минут на поиски, мистер Тёрлоу наконец нашел предмет, который искал, на полу возле зеркала в прихожей. Вот что он вчера напортачил — обычно он всегда аккуратно убирает вещи, когда возвращается домой... Взяв в руки слегка запыленную кожаную папку, набитую бумагами, Джо вдруг вспомнил, что это произошло потому, что, прежде чем забрать высохшую одежду с улицы, он, недолго думая, перебросил ее через дверь, чтобы освободить руки. Единственное, чего он не мог понять, так это почему дверь была открыта. Неужели он, уходя на работу пять дней назад, забыл закрыть входную дверь самого дома? Слава Богу, у него есть собака, которая охраняет его собственность, иначе это могло бы плохо закончиться.

Зажав папку между ног, мистер Тёрлоу плотно закрыл дверь. Затем он подошел к калитке и, окинув своего верного пса понимающим взглядом, переступил порог. Поворачивая ключ в замочной скважине, боковым зрением он увидел, что машины у ворот дома его новых соседей больше не было. Очевидно, подумал он, фармацевт и его дочь действительно ехали в город по делам. Джо подумал, что они выехали слишком поздно — его логика подсказывала ему, что если мистер Йонс собирался прибыть на свое рабочее место вовремя, то ему следовало выехать примерно так же рано, как и самому мистеру Тёрлоу в тот день, в конце концов, чтобы добраться до центра на маленькой машине, нужно потратить не менее сорока минут — автобус, ведомый стариной Мартином, ехал примерно столько.

Положив ключ в карман рубашки, Джо повторил про себя, что ему нужно сделать — теперь он должен выполнить обещание, данное Джафету, который прошлой ночью попросил его зайти, чтобы обменяться материалами. Прогулка до него была чуть меньше, чем до парикмахерской, но мистер Тёрлоу, зная свое тело, отказался от мысли о беге и, вытерев руки о носовой платок, медленно направил свои шаги в сторону единственного района в своей деревне, где когда-то давно было возведено десять многоэтажных домов. На этот раз Джо больше не насвистывал про себя после встречи с семьей Йонс — за исключением, возможно, самой миссис Йонс — он был в таком состоянии духа, когда нет желания тратить энергию понапрасну. Когда он наконец подошел к третьему подъезду дома номер сто пятьдесят четыре, мистер Тёрлоу почти полностью растерял всю свою веселость и, набирая номер квартиры, ждал сигнала домофона с чувством, близким к тому, с которым он встретил сегодня самого мистера Йонс.

Дверь открылась. Он почти бегом поднялся на площадку четвертого этажа. Его друг уже открыл входную дверь, и Джо без особой теплоты поздоровался с ним и вошел в свою квартиру, которая была наполнена ароматом свежей выпечки. Джафет был несколько смущен мрачным видом своего коллеги, но, мудро решив, что если человек не в настроении, то не стоит приставать к нему с расспросами по этому поводу, он принял папку из рук мистера Тёрлоу и пригласил его следовать за ним на кухню. Там он с гордостью указал на блюдо, на котором лежала небольшая горка песочного печенья. Джо вспомнил, что его друг любил готовить сам, и заметил, что ему повезло оказаться в гостях у него в тот самый момент, когда он только что закончил свой очередной «кулинарный эксперимент». Усевшись на стул, предложенный его другом, он наблюдал, как Джафет наливает кипяток в чайник. Он решил, что теперь ему действительно не повредит поесть, учитывая, что в доме у него даже не осталось яиц — мистер Тёрлоу прикончил последние четыре из них сегодня утром.

Дождавшись, пока заварится черный чай — другого Джафет не признавал из-за своего принципа любителя индийской жизни, — хозяин квартиры поделился со своим гостем рецептом сегодняшнего блюда. По его словам, он просто взбил миксером три яйца (о, это опять они, подумал Джо) и половину пакетика сахара, влил в эту смесь стакан подсолнечного масла и, замешав в нее еще муки, сразу же отправил получившееся тесто в духовку, даже не пытаясь придать ему какую-либо красивую форму. Как сказал Джафет, это потому, что было бы стыдно тратить время на красивое оформление блюда, которое имело высокие шансы превратиться в совершенно несъедобную субстанцию после запекания.

Но, очевидно, боги благоволили повару, так что его первая попытка приготовить песочное печенье получилась вполне съедобной. Джо с большим аппетитом жевал плоды кулинарных трудов своего друга, не забывая запивать их чаем, который, будь его воля, он заменил бы кофе. Глядя на хозяина квартиры, мистер Тёрлоу заметил, что на сердце у него, казалось, полегчало — Джафет больше не был смущен внешне, как при встрече с гостем, теперь его лицо светилось от счастья. «Насколько я понимаю, — отметил про себя Джо, — как и для любого человека, интересующегося кулинарным искусством, для него всегда было важно мнение других людей, не то что для меня»...

Джо не заметил, что горка печенья постепенно превратилась в крошки. Он все еще был голоден, поэтому попросил Джафета принести ему что-нибудь из холодильника. Он, довольный оценкой своего кулинарного эксперимента, прошел мимо гостя и, открыв холодильник, начал перечислять своему другу, чем тот мог бы себя побаловать. Из всего вышеперечисленного мистеру Тёрлоу больше всего понравились банка рыбных консервов, гороховый салат со сметаной, а также купленные в магазине бутерброды, которые Джафет, возвращаясь домой с работы, прихватил в какой-то забегаловке, расположенной прямо через дорогу от парковки. Взяв еду из рук своего друга и разложив ее на столе, Джо прочитал надпись на упаковке этих сэндвичей — да, это означает, что друг Джаф решил побаловать себя какой-нибудь вредной вкуснятиной!

Хозяин квартиры, переставив выбранные его другом блюда на стол, закрыл дверцу холодильника и не отказал себе в удовольствии присоединиться к трапезе. Так они и сидели друг напротив друга, уплетая все это кулинарное великолепие за обе щеки — Джо открыл банку тунца кухонным ножом, и они оба, вооружившись вилками, по очереди отправляли в рот жирные кусочки. Мистер Тёрлоу успел схватить последний кусочек раньше, чем это сделал Джафет, и, взяв ложку, начал есть салат, пока тот открывал один из сэндвичей. «Тунец и после него гороховый салат...» — подумал Джо про себя. «Далеко не образцовая смена блюд, но разве у моего друга ресторан в его квартире? Нет!». К тому же, в данный момент его больше волновали не какие-то правила подачи блюд, а собственная калорийность. Поэтому он, никуда не торопясь, отправлял этот салат в свой ненасытный рот, ложка за ложкой...

Хозяин квартиры уже успел доесть первый бутерброд и приступил ко второму. Третий был последним из еды, оставшейся на столе. Мистер Тёрлоу поставил пустую тарелку из-под салата в раковину и взял этот кусочек фастфуда. На оберточной бумаге он увидел надпись «Курица». Посмотрев на этикетки сэндвичей, которые купил его друг, он с некоторым раздражением заметил, что, как оказалось, Джафет взял оба сэндвича с говядиной для себя. О Боже, опять эта курица... Сначала яичница-болтунья на завтрак, затем яйца в песочном тесте, а теперь и само мясо этой птицы... «Что за куриное проклятие?» подумал он про себя, держа бутерброд обеими руками.

— Как самочувствие? — спросил Джафет, который ел быстрее своего неторопливого друга.

Джо, чьи челюсти в данный момент пережевывали смесь из двух булочек, листа латука и куриной котлеты, не смог вымолвить ни слова, только утвердительно кивнул. Лицо Джафа снова озарилось счастьем — казалось, он был рад, что гостю понравилось все, что было в холодильнике хозяина, а не только дело его собственных рук.

— Вообще-то я взял эти бутерброды случайно, — начал рассказывать он гостю. — Я выхожу от босса весь на веселе, выхожу на улицу и чувствую, что мне хочется чего-нибудь вредного. Вспомнив, что рядом с шоссе находилась закусочная, я сел на мотоцикл и поехал. Заметив знак, останавливаюсь, подхожу к кассе и говорю: «Дайте мне два с говядиной и два с курицей», и, расплатившись тем, что нашел в карманах, продолжаю свой путь домой. Но, уже войдя в свою квартиру, я понял, что не смогу справиться со всеми сэндвичами и утолил свой голод только одним. Зато, — сказал он с некоторым сочувствием, — я накормил тебя. Дома ведь нечего есть, верно?

Уже покончив с этим изобретением рук неизвестных ему поваров, мистер Тёрлоу ответил, что да, Джаф был прав, у него дома серьезные проблемы с едой.

Оглядевшись по сторонам, словно опасаясь, что их подслушивают, Джо уже собирался рассказать своему другу о своем новом соседе, как вдруг Джафет поднял палец вверх.

— Послушай, приятель, о чем сейчас пишут в газетах! — громко сказал он.

С этими словами хозяин квартиры вытащил из-под стола свежий номер «Орегоньян».

— Джаф, ты знаешь... — Нерешительно сказал Джо.

Мистер Тёрлоу хотел сказать, что ему наплевать на всю эту прессу, но его друга уже было не остановить.

— «Собака заработала на бекон», — громко объявил Джаф заголовок новости.

«Звучит как заголовок нравоучительной истории для детишек», — подумал Джо, поудобнее устраиваясь в кресле.

— «В споре два кинолога решили выяснить, какая порода собак самая терпеливая и вызывает больше сочувствия у окружающих», — начал читать друг.

— Что за кинологические разборки... — пробормотал мистер Тёрлоу.

— «Чтобы решить проблему, они устроили своим питомцам испытание», — продолжил Джаф

— Ты действительно думаешь, что мне это интересно? — Не удержался Джо.

Джафет опустил газету и посмотрел на него — его скрытые за очками глаза выражали упрек, как у наставника.

— Подожди немного, дальше будет интереснее, — сказал он и уткнулся лицом в газету.

— Ты всегда всем говоришь, что «дальше интереснее», — подражал Джо своему другу.

Владелец квартиры проигнорировал замечание гостя и продолжил чтение.

— «Мы с Камминсом решили проверить, чья собака лучше выполняет команды «Стоять» и «Сидеть», — рассказывает Нуэлл Саберлоу, известный цитолог-инструктор из Портленда», — прочитал Джаф.

«Хм, кажется, я уже слышал это имя раньше», — подумал Джо.

— «Мы оба решили оставить наших собак на целый час в Пёрл Дистрикт. Ну, немного понарошку я положил рядом с ними две фетровые шляпы и табличку «ПОДАЙТЕ НА ПРОПИТАНИЕ БЫВШИМ ОХРАННИКАМ БЕЛОГО ДОМА», — после этих строк Джаф не смог удержаться от небольшого смешка.

— Похоже на то, что это циркачи, а не кинологи, — уловил его тон друг.

Но в то же время он думал, что у этой Нуэлл Саберлоу было что-то общее с той самой подругой его покойной матери, которая помогла ей завести собаку. С годами Джо забыл его имя, но эта экстраординарная выходка из газеты невольно заставила его вспомнить этого жизнерадостного, мускулистого мужчину.

— «Победителем стал мой лабрадор Флэри — прохожие с удовольствием подбадривали галантного белого великана, который также кланялся при каждом пожертвовании».

Прочитав это, Джафет поднял голову и посмотрел на мистера Тёрлоу поверх очков.

— Как вы думаете, вы поступили бы так же, как зеваки из Пёрл Дистрикт? — задал он вопрос.

— Ну, это маловероятно, — ответил Джо. — У меня есть своя собака, почему я должен давать деньги чужой?

— В твоих словах есть здравый смысл, — кивнул Джаф. — Только жители квартир без собак могут позволить себе такие расходы.

— Как бы ты сам это сделал? — мистер Тёрлоу решил перехватить инициативу.

— Я? — Джафет, руки которого были заняты газетой, нахмурился.

— Ты сам живешь в квартире и у тебя нет собаки, — справедливо напомнил ему друг.

Хозяин квартиры решил уклониться от ответа на этот вопрос и вернулся к газете.

— «За час Флэри, собака Саберлоу, заработала целых восемь долларов США, а его конкурент, грозный ротвейлер Камминса по кличке Райдер, всего жалкие два американских доллара», — прочитал он.

— Я ненавижу ротвейлеров, Джаф! Ненавижу! — театрально воскликнул Джо, подражая герою из какого-то боевика.

— Ты не единственный в Портленде, теперь это научно доказано, — рассмеялся Джаф.

— Это был конец статьи? — спросил мистер Тёрлоу, увидев, что его друг положил газету на стол.

— Да, это вся заметка. Или ты думаешь, что статья о каком-то собачьем тренере заслуживает отдельной полосы?

— Это понятно, — кивнул его слушатель. — Самое лучшее в этом — привлекающее внимание название.

— А если убрать его, — добавил друг, — тогда не осталось бы ничего интересного.

— Ну и зачем ты мне это прочитал? — Джо посмотрел на Джафа с некоторым упреком.

Тот ничего не ответил, только снял очки и начал протирать их кусочком замши. Джо потянулся за газетой.

— Ты можешь взять ее с собой, — небрежно сказал владелец квартиры, когда его друг взял номер «Орегоньян».

— Нет-нет, я только взгляну, — поспешно ответил его гость, пробегая глазами по строчкам.

Первое, что бросилось ему в глаза, был огромный заголовок, под которым было указано имя автора заметки — некой Меган Хитон. Далее шел текст, который Джаф только что пересказал ему, а в самом конце статьи была черно-белая фотография, на которой крупный мужчина держал на поводке огромного белого лабрадора. Подпись под фотографией гласила «Нуэлл Саберлоу и его верный Флэри». Джо взглянул на нее и замер, не веря своим глазам.

— Это тот самый тренер, который помогал нашей семье с собаками! — воскликнул он, бросая газету обратно на стол.

Джаф, который уже поправил очки на носу, удивленно поднял брови.

— Что, ты гордишься, что твоих друзей упоминают в прессе? — съязвил он.

Мистер Тёрлоу ничего не ответил на это, только опустил голову на линолеум, покрывавший кухонный пол.

— Любопытно, — продолжил Джаф. — Сколько заработал бы твой бельгийский малинуа? — он имел в виду Буффало, собаку Джордана.

— Не думаю, что кто-нибудь дал бы ему хотя бы один цент, — с некоторой грустью заметил Джо. — Он такой невоспитанный... — казалось, еще чуть-чуть, и из его глаз польются слёзы.

— Это не тот ли самый Саберлоу подогнал его тебе, верно? — улыбнулся его друг.

— Да, конечно, — высморкнувшись в рукав, с некоторым раздражением заметил мистер Тёрлоу.

— Тебя всегда все дурачат, — сказал хозяин квартиры то ли утешая, то ли насмехаясь. — А потом в газетах пишут о тех, кто тебя одурачил.

— Прекрати, — его гостю было совсем не до смеха.

Тем временем Джафет вдруг сделал вид, что между ними не было никакого разговора о собаках и спросил своего друга с внезапной веселостью в голосе:

— Ну, ты, должно быть, был очень удивлен, когда вчера открыл папку и увидел там материалы о Греции? Вчера я был весьма удивлен, когда вместо материалов, касающихся Кинтии, обнаружил в своей папке листы, исписанные чужим почерком, рассказывающие о некоторых книжных бестселлерах Мюнхена семидесятых годов.

Да, это была правда, мистер Тёрлоу получил задание от своего босса собрать информацию такого рода. Задача, по сути, заключалась в сборе информации о продажах нескольких известных фантастических романов в вышеупомянутом городе. В этом вопросе Джо очень помог один человек, которого за глаза называли Онкель Корбл. Это был старый немец из Висбадена, который в начале восьмидесятых переехал оттуда в Америку — вернее, в Портленд — по его словам, из-за контрабандной торговли. На земле обетованной он не прекратил своих грязных делишек, напротив, организовал книжный магазин, где — нелегально, конечно — продавал немецкие книги за полцены людям, которые умели читать на этом языке. Среди них, как нетрудно догадаться, был и сам мистер Тёрлоу, который в детстве более или менее изучал немецкий язык по школьной программе — можно даже сказать, он был одним из немногих среди своих сверстников, кто действительно преуспел в его изучении.

Собственно говоря, при поддержке онкеля Корбла Джо начал писать свое небольшое расследование. Короче говоря, по какой-то странной причине среди жителей Мюнхена широкой популярностью пользовалась книга неких Братьев Стругацких, длинное название которой можно примерно перевести на английский как «Нелегко быть Богом». Мистер Тёрлоу понятия не имел, о чем эта книга, но впечатляющая цифра, появившаяся в колонке «Am Besten Verkaufen» (Список бестселлеров), заинтересовала его в том смысле, что если немцы покупали эту книгу большим спросом, то почему бы ленивому американцу Джо не прочитать ее хотя бы раз.

По совету старого немца Джо, не прибегая к услугам переводчика, под его диктовку написал что-то вроде заявления, где указал название книги и автора, и отдал его Корблу, который заявил, что благодаря этой процедуре желаемая книга будет на столе мистера Тёрлоу через пару недель. Кстати, старый шакал даже не взял с него ни цента за эту операцию — видимо, дружеские отношения среди немецкого народа имеют какую-то почти священную ценность, хотя, глядя на онкеля Корбле, Джо сильно в этом сомневался...

Отбросив мысли о гордом немецком народе, Джо ответил на адресованный ему вопрос относительно папки:

— Нет, Джаф, честно говоря, я так устал вчера во время поездки на автобусе, что мне было лень смотреть на материалы — я сразу пошёл мыться. И ты отвлек меня от ванны своим звонком.

Он не смог удержаться от колкости в своей фразе, которую, по совести говоря, следовало бы сказать вчера по телефону, но тогда он был немного не в том настроении.

— Ну, извини, Джо, я не знал, что ты варишься в кипящей воде, как цыпленок в кастрюльке, — Джаф тоже был не прочь обменяться шутками со своим другом.

— О, как меня уже тошнит от этой куриной темы! — в гневе крикнул мистер Тёрлоу.

Хозяин квартиры спросил своего гостя, в чем дело, и Джо вкратце изложил ему свои ранее упомянутые мысли относительно того факта, что со вчерашнего вечера он действительно не ел ничего, кроме яиц. Джафет пошутил, что сегодня, по крайней мере, он угостил его горохом и рыбой, но его собеседник, высказав свои переживания, замкнулся в себе и на самом деле не слышал его слов. Джаф, заметив состояние своего друга, намекнул ему, что, возможно, ему пора возвращаться домой. Слегка вздрогнув, мистер Тёрлоу согласился с ним и, пожимая Джафу руку, хотел что-то сказать, но язык больше не повиновался ему...

Выходя из своей квартиры на лестничной клетке четвертого этажа, Джо слегка поежился — оказывается, он даже представить себе не мог, что из-за готовки в квартире Джафета было так жарко, что, привыкнув к такой температуре, он уже откровенно мерз за ее стенами. Еле передвигая ноги, мистер Тёрлоу спустился вниз и, чуть не столкнувшись в дверях с каким-то опрятным мужчиной с широко раскрытыми глазами (от страха, что ли?), наконец покинул это здание.

Выйдя на улицу, он почувствовал, что погода несколько изменилась. И в самом деле, солнце, до этого ярко светившее в небе, впервые за эту неделю было закрыто облаками. Теперь, подумал Джо, ему не придется щуриться от слепящего солнечного света, приближаясь к своему дому. Это, по сути, простое обстоятельство по какой-то причине наполнило его энергией, и он побежал вперед, как и утром. К своему собственному удивлению, мистер Тёрлоу не был совсем измотан, его ноги даже не устали к тому времени, когда он преодолел весь путь и, вытащив ключ от ворот из кармана, посмотрел на крышу Гаража... Извините, ваша семья.

Его чуткие уши уловили звук шагов по траве, доносившийся из-за соседского забора. Кто-то с женской половины — ибо сам мистер Йонс едва мог так легко передвигаться — прогуливался возле дома. Джо, немного поколебавшись, открыл дверцу калитки и чуть не потерял равновесие — его изголодавшийся пес прижал лапы к животу с такой силой, что если бы его хозяин не ухватился левой рукой за железную калитку, он неминуемо лежал бы сейчас на траве.

Похоже, что во время этого инцидента изо рта Джо вырвался какой-то забавный звук — по-видимому, приглушенный крик, — потому что по другую сторону забора, со стороны дома новых соседей, послышался хорошо знакомый звонкий смех, похожий на звон колокольчиков. Мистер Тёрлоу внезапно ощутил прилив стыда. Он был почти полностью уверен, что маленькая девочка ничего не могла разглядеть за плотно сбитыми досками деревянного забора, но он понимал, что сам шум возни (а также его крик — хотя он не мог вспомнить, действительно ли он издавал его в тот момент) привлек ее внимание. Нерешительно борясь с собой, он сумел совладать со своим чувством смущения и, как ни в чем не бывало, сказал своему верному Буффало:

— Ну, извини меня, приятель, я совсем забыл, что ты голодал целых шесть дней.

Потрепав собаку за ухом, он вошел в свой дом. Стаскивая с ног парадные туфли (он никак не мог привыкнуть к тому, что ношение сандалий не является признаком впадения в детство), он сказал вслух, чтобы не забыть:

— Ладно, Джо, помни — ты должен покормить собаку, иначе дорого заплатишь за то, что не позаботился о защитнике!

Несколько командный тон его собственного обращения слегка растянул уголки его губ, но внутри он не смеялся. Сейчас он хочет немного вздремнуть. Идти в спальню ему было решительно лень, поэтому Джо устроился прямо на диване, который стоял в довольно просторной кухне рядом с обеденным столом и, подложив под голову кажущийся туго набитым мешок с мукой, вытянул ноги и, забыв обо всем на свете, отдался во власть младшего брата смерти.

Сон, который он увидел тогда на кухонном диване, поразил его странным сочетанием милого и жуткого в равных пропорциях. Более или менее подробно он увидел берег какого-то моря. По песку, усыпанному ракушками виейры (морского гребешка), бегали двое детей — мальчик и девочка, обоим на вид было лет по десять. Дети были одеты по старинке, вызывая ассоциации с Викторианской Англией. Они бежали друг за другом по песку, невольно разбрасывая его ногами. Затем они остановились рядом, и мальчик, достав откуда-то из-за пазухи черный котелок — Джо вспомнил, что он был явно рассчитан на кого-то постарше этого ребенка, — подбросил его вверх. Шляпа закружилась в воздухе и попала в воздушный поток, который унес ее прочь от воды. Мальчик бросился догонять головной убор. девочка осталась стоять на месте, глядя ему вслед и что-то крича — видимо, это были ободряющие слова. Вскоре фигура ее подруги скрылась за песчаными дюнами, которые тянулись вглубь пляжа. Маленькой девочке, очевидно, надоело стоять на одном месте, и она вприпрыжку побежала по следам, оставленным босыми ногами своего друга.

И тут, на самом деле, мистер Тёрлоу увидел то, что повергло его тогда в ужас — как только девочка подошла совсем близко к дюнам, как вдруг оттуда выскочили четверо жутких людей — они были одеты в черные костюмы, черные плащи развевались у них за спиной, как вороновы крылья, и у всех них, кроме одного, самого толстого, на головах были блестящие от пота черные котелки. Эти люди в черном бежали медленным шагом — как будто сам мир остановился в эту секунду — и на ходу вытаскивали из-за поясов черные резиновые полицейские дубинки... Последнее, что запомнил Джо, был душераздирающий крик девочки, глазами которой он видел это действо.

— Какой кошмар! — проснувшись и пытаясь унять бешено колотящееся сердце, выпалил он на всю кухню.

Сидя на диване, он вдруг почувствовал, что его щеки и волосы покрыты чем-то похожим на пыль. Он быстро поднялся на ноги и увидел, как в воздух поднимаются плотные облака белого порошка. Джо сердито выругался — оказывается, пока он спал, мешок с мукой открылся и теперь ему снова придется приводить себя в порядок. Ну, ладно, тому, кто любит подольше поваляться в ванной, не привыкать к стирке, но вот что делать с мукой, рассыпанной по дивану и полу... Уборка никогда не была приоритетом в домашних делах мистера Тёрлоу, поэтому, когда он подумал, что рано или поздно ему придется собирать рассыпанную муку в мешок для мусора с помощью веника и совка, ему вдруг стало не по себе.

Он взглянул на свою левую руку. Наручные часы, стекло которых было слегка перепачкано мукой, показывали без двадцати шесть. Надо спешить, внезапно осенило Джо. Мясная лавка закрывалась в шесть тридцать, поэтому ему нужно было как можно скорее выйти из дома, чтобы его собака не умерла с голоду. Мистер Тёрлоу зашел в ванную и взглянул на свое отражение в зеркале. Только сегодня утром его волосы были покрыты мукой... Джо решил не прибегать к воде, потому что если он сейчас выйдет на улицу с мокрой головой, то «приди ко мне, тётушка простуда!». Поэтому он решил проблему непрезентабельного внешнего вида таким образом — снял перепачканные мукой куртку, рубашку и брюки, а вместо них надел футболку и шорты (долгое время он не вынимал оба этих предмета одежды из своего гардероба из-за своих странных комплексов). После этого Джо встал над мусорным ведром и, используя расческу, начал как можно тщательнее вычесывать застрявшую в волосах муку.

Посмотревшись в зеркало, он решил, что какой-нибудь головной убор пришелся бы очень кстати для его гардероба, потому что он не мог насухо смыть муку, а также не хотел пугать людей своими седыми волосами. Едва слышно ругаясь на собственную неряшливость, он снова открыл шкаф. Там он нашел старую камуфляжную кепку, явно рассчитанную на гораздо более молодого человека. Но, за неимением ничего другого, мистер Тёрлоу надел его на свою посыпанную мукой голову и еще раз посмотрел на свое отражение.

Из зеркала на него смотрел мужчина, сходство которого можно было описать как взрослого, который, что удивительно, находился на уровне развития двенадцатилетнего мальчика. Джо присвоил себе этот эпитет по той простой причине, что одежда, которую он смог найти в шкафу, была мала по размеру, и на его дистрофичном, но все еще зрелом теле такой гардероб смотрелся крайне глупо. Но, чувствуя, что его собака ждет заветный кусочек мяса, он отбросил начавшее одолевать его чувство неловкости и, слегка заправив выбивающиеся из-под кепки черно-белые волосы, направился в мясную лавку.

К тому времени, когда мистер Тёрлоу наконец добрался туда, часовая стрелка на его наручных часах уже показывала шесть двадцать пять. Молодой парень, который торговал, уже готовился к закрытию, но Джо, подоспевшему вовремя, все же удалось связаться с ним. «Дайте мне всякие обрезки, неважно какие» — такова была его просьба, которую продавец выполнил, отметив среди прочего, что требуха, которую взял его последний покупатель, уже успела немного испортиться. Но Джо это нисколько не волновало, потому что еще тогда, когда он жил со своей матерью, он узнал, что собака, которая охраняет дом (а не та, которая бегает в его стенах), для поддержания своей энергии должна есть большое количество сырого мяса, и не имеет значения, свежее оно или слегка протухшее. Никогда за всю свою жизнь они не кормили сначала Бадди (первую собаку семьи Тёрлоу, которую Джо впервые увидел в детстве), а потом Буффало всевозможными собачьими кормами, потому что мать верила тому, что было написано в какой-то старой книге по собаководству, подаренной ей одним бывшим военным, ее знакомым.

Взяв в руки пакет с мясом, мистер Тёрлоу с удовольствием отметил про себя, что в кои-то веки порадует своего верного пса, который все эти шесть дней бегал по вверенной ему территории без возможности что-либо съесть. И, пожелав удачи мяснику — точнее, его сыну, который торговал в этой лавке, — Джо направился домой с улыбкой на губах. И представьте себе его удивление, когда, проходя мимо дома соседей, он услышал свое имя, произнесенное звонким голосом, который был ему уже знаком... Он замер как вкопанный на некотором расстоянии от забора. Со стороны он, наверное, выглядел забавно — взрослый мужчина, одетый в шорты и футболку, которые были ему явно малы, обеими руками держал тяжелый пакет с тухлыми мясными обрезками... На самом деле, было совершенно очевидно, что такое зрелище неизбежно вызвало бы смех у его маленького соседа. Так оно и случилось.

Заливаясь смехом, Делия сидела на заборе, болтая ногами, обутыми в черные туфли. Джо не знал, что делать, поэтому постоял немного в нерешительности и решил пойти к себе домой, но как только он сделал пару шагов к своей калитке, тут же услышал ее вопрос в спину:

— У тебя есть собачка, дядя Джо?

Мистер Тёрлоу был немного удивлен, что девочка, которая, по сути, видела его всего второй раз в жизни, сразу обратилась к нему таким фамильярным тоном, но он даже не показал этого, а снова остановился и, повернувшись к ней (не убегайте от ребенка, в конце концов), сказал:

— Да, мы живем здесь вместе, я дома, а Буффало вне его.

— Он защищает тебя, верно?

— Конечно. Я терпеть не могу собак, которые объедают своих хозяев, но при этом не приносят никакой пользы.

По какой-то причине Джо решил, что не будет ничего постыдного в том, чтобы немного пожаловаться на судьбу этой девочке.

— Мой папа тоже так считает, — ответила его собеседница. — У нас дома никогда не было животных, хотя я просила его...

— Да, это печально...

Мистер Тёрлоу подумал, что на этом их разговор закончен, и, слегка поклонившись в её сторону, подошел к калитке. Делия некоторое время смотрела ему вслед, а потом вдруг спрыгнула с забора и умудрилась подбежать к Джо как раз в тот момент, когда он уже готовился закрыть калитку и покормить свою собаку.

— Ты покажешь мне свою собачку?

Девочка сказала это и скорчила печальную гримасу. «Она давит на жалость или что?» — подумал Джо.

— Подожди, я сначала покормлю его, — начал он.

— Да-да, я слышала, ты обещал ему это, — перебила его Делия. — Но, пожалуйста, дай мне взглянуть на него!

Мистер Тёрлоу на несколько секунд задумался. Он чувствовал, что маленькая соседка, которую в силу ее возраста просто распирало от непреодолимого желания узнать как можно больше об окружающем мире, никогда не оставит его скромную персону позади, и, пытаясь отогнать собаку от калитки, Джо почти быстро бросил ей свой ответ:

— Если ты спросишь разрешения у своего отца, и он не будет возражать, тогда я в деле!

Не дожидаясь ответа Делии, он захлопнул калитку и направился к миске, куда всегда клал корм для буйволов. Последний уже настолько обессилел от голода, что попытался прыгнуть на хозяина и разорвать сумку прямо на ходу, но Джо, который пытался привить тупому псу понятие дисциплины, сердито прикрикнул на него, чтобы он набрался терпения. Когда Буффало наконец добрался до миски, ему все же удалось разорвать пакет зубами. Из него начали выпадать рубец, какие-то куски, а также немного мясного сока, издавая довольно отвратительный аромат тухлого мяса. Мистер Тёрлоу с неудовольствием заметил, что капли сока попали ему на голые ноги, и, чихнув, тут же бросился в ванную.

Там, не теряя времени, он снял всю одежду и, вопреки своему обычному распорядку, решил не наполнять ванну, а постоять под колючими струями душа. Тщательно намылив ноги, чтобы полностью избавиться от назойливого запаха, он отметил про себя, что, оказывается, он снова дал очередное обещание, и было бы неплохо, если бы этот человек знал его давно... Начав мыть голову, Джо начал рассуждать о том, что дать обещание соседу, который живет рядом с твоим домом, — это не то же самое, что сделать то же самое человеку, который живет бог знает где. Когда он уже закончил мыться и начал вытираться, мистер Тёрлоу больше не сомневался в правильности своего только что принятого решения.

Джо начал искать, что бы надеть. Его красивый костюм, который он испачкал в муке, продолжал валяться на полу рядом с ванной — спеша к мяснику, он совершенно забыл о нем — и в итоге у него остался единственный вариант снова надеть одежду подростка-переростка. «Ничего не поделаешь», — сказал Джо и, на ходу надевая кепку — уже не для того, чтобы спрятать муку в волосах, а для здоровья, — вышел во двор. Его верный Буффало был занят поеданием рубца. Джо не смог отказать себе в удовольствии понаблюдать за своей собакой пару минут, послушать, как она хищно мурлычет, отдавая дань уважения своей первой трапезе за шесть дней...

— Да, приятель, прости, что я так долго тебя не кормил, — еле слышно сказал Джо.

Затем он вспомнил о Делии. Интересно, она действительно побежала просить разрешения у своего мрачного отца или, увидев, что ее сосед занят, наконец решила оставить его в покое? Джо действительно хотел, чтобы все сложилось именно так, но чувство долга, вызванное данным ей обещанием, заставило его выйти через калитку. Прикрыв ее за собой, он огляделся. девочку пока нигде не могли найти. Мистер Тёрлоу решил подождать пару минут и, не зная, чем себя занять, стал разглядывать фруктовое дерево, которое росло на участке его соседей.

Это был абрикос, который старый Харрис Шервинд посадил много лет назад в память о своем покойном, в августе на ветках уже не было ни единого фрукта, но у Джо до сих пор были свежи воспоминания о том, когда Харрис, который раньше жил здесь, отличался широтой души, собирал падающие с дерева плоды и ходил к своим близким соседям, угощая их свежими абрикосами. Как ни странно, но в июле прошлого года — именно к этому месяцу плоды уже созревали — старина Харрис, видимо, уже готовившийся переехать отсюда, нарушил эту свою традицию и ни один из налившихся на ветках абрикосов не попал в рот ни одному из его соседей, включая Джо. Либо он просто забыл о дереве, либо, что более вероятно, собрал эти плоды и продал их на рынке — нехарактерное для него, но нормальное поведение для человека, который живет в пригороде на собственном участке.

Осознание того, что семья Йонс переехала сюда ровно в том же месяце, когда все абрикосы уже давно исчезли, вызвало у Джо очередной приступ неудержимого смеха. Он, пытаясь удержаться от смеха во все горло, прикусил внутреннюю сторону щек. Внезапная боль заставила слезы против его воли выкатиться из обоих его глаз. Мистер Тёрлоу собирался вытереть их тыльной стороной ладони, но прежде чем он успел поднять руку, боковым зрением уловил движение со стороны соседских ворот. Забыв о своем лице, Джо обернулся. Глаза его не обманули — Делия действительно бежала к нему, оживленно жестикулируя. Она остановилась в пяти шагах от него и, не зная, куда деть руки, оперлась ими о столб забора.

— Дядя Джо, папа разрешил мне зайти к тебе во двор!

— Для чего?

Внезапно энергия, типичная для детей ее возраста, насторожила его, и Джо решил прикинуться дурачком.

— Ну как же так, дядя Джо, ты обещал показать мне свою собачку! — снова скорчив печальную гримасу, с некоторым надрывом ответила девочка.

— Ты знаешь, — Джо поднял верхнюю руку и начал чесать затылок. — Мне почему-то кажется, что ты...

— Я лгу? О, ты хам! — Вдруг воскликнула Делия с неожиданной агрессией.

— Подожди-подожди, я просто хочу услышать это от твоего отца лично! — Джо понял, что натворил и начал было оправдываться.

— Ха, испугался? Плакса-ябеда!

Решительно заявив об этом, Делия перевела дыхание, слегка откинула голову назад и, совершенно неожиданно для Джо, плюнула ему прямо в лицо. Последний ошеломленно застыл на месте и посмотрел вслед девочке, которая бежала к своей калитке. Переступив порог, она повернула голову в его сторону и послала ему улыбку, полную игривого озорства. Мистер Тёрлоу стоял не двигаясь. Он слышал от кого-то, что если его проглотить, это автоматически понижает статус в глазах преступника, поэтому он терпеливо ждал, пока сосед скроется за забором.

Джо захлестнул целый океан чувств. Он испытывал негодование, стыд и страх одновременно. Первый — от того, что на него плюнули, второй — от того, что своими словами он явно сделал что-то не так, и третий — от понимания того, что обиженный ребенок мог пожаловаться своему грозному папе. Медленно переставляя ноги, мистер Тёрлоу вошел в свой дом. Войдя в ванную, прежде чем подставить щеку под струю воды, он зачем-то взял кусочек этой слюны на кончик пальца и поднес к носу. От этих белых пузырьков исходил слабый аромат мятных конфет. «По-видимому, мистер Йонс либерально относится к тому, чтобы баловать свою дорогую дочь сладостями», — подумал Джо, умывая лицо. Ну, или своенравная девочка (после того, что он только что пережил, он в этом не сомневался) сама, когда захотела этого, вопреки своим родителям, обрела желанный запретный плод. Мистер Тёрлоу решил так, потому что отец Делии выглядел властным мужчиной, который явно держал свою семью под контролем, и очевидно, что его дочери было бы нелегко (во всех смыслах) без каких-либо усилий с ее стороны.

Вытирая мокрое лицо после воды, Джо вспомнил ее крик: «Плакса-ябеда!». Действительно ли две крошечные слезинки на его лице были так заметны? Или Делия разозлилась из-за того, что взрослый мужчина вдруг ни с того ни с сего начал заискивать перед ней и оправдываться, как ее юные сверстники? В его мысли закралось подозрение, что среди одноклассников она явно имеет статус отъявленной хулиганки, которая только перед своим отцом ведет себя как послушная девочка. Не уверенный в этой теории, мистер Тёрлоу бросил полотенце на стиральную машину рядом с раковиной и поплелся на кухню. Он точно знал, что есть не хочет — во-первых, потому, что в тот день хорошо пообедал с другом, а во-вторых, этот плевок от Делии сумел полностью отбить у Джо аппетит, который постепенно начал усиливаться к вечеру. Поэтому, уже автоматически открыв холодильник, он ничего оттуда не взял — к счастью, брать все равно было нечего, в холодильнике ничего не было, кроме пустой стеклянной банки из-под какого-то соуса.

Хлопнув дверью, Джо снял футболку, мокрую от пота, и, бросив ее на радиатор, вошел в офис. Там его взгляд сразу же упал на кожаную папку, которая, казалось, вот-вот разорвется от переполнявших ее бумаг. Он открыл его и вытащил листы бумаги, на которых своим мелким почерком написал информацию о мюнхенских книжных бестселлерах. Мистер Тёрлоу пробежался глазами по списку, который он кропотливо составил за те пять дней, проведенных в его тесном гостиничном номере... Зевая, он сложил простыни обратно — ему совершенно не хотелось продолжать эту работу, по крайней мере сегодня. Все, чего Джо хотел в данный момент, — это хорошенько выспаться. Он не стал себя уговаривать — пошел в спальню и, сняв шорты, которые были ему слишком малы, растянулся на подушках. Он устроился поудобнее и полностью завернулся в одеяло. Разноцветные линии парили перед его глазами, быстро переплетаясь друг с другом. Постепенно он заснул.

— Простите меня, Джордан Тёрлоу, — впервые за это время инспектор прервал рассказ заключенного, — но по какой-то причине меня позабавило то, как развивались ваши отношения с этой леди. Сначала, по вашим словам, вы чуть не умерли под её взглядом, а потом неожиданно дали ей отпор! Как говорится, от любви до ненависти!

Джо, уставший от разговоров, глубоко дышал и смотрел вперед, на полицейского. Он, взяв на себя роль слушателя, по понятным причинам не выказывал ни малейших признаков усталости — напротив, лукаво поглядывал на мистера Тёрлоу, явно заинтересованный его рассказом. Джо не стал упрекать инспектора за то, что тот прервал его рассказ.

— Нет, мистер инспектор Гэлбрайт, в тот вечер не было никакой привязанности, да и откуда бы ей взяться? — ответил он на последнюю фразу своего собеседника. — Тогда, стоя за забором семьи Йонс, я испугался. Мне показалось, что в меня попала пуля, пропитанная ядом.

— Ну вы дали маху, Джордан! Я вообще ни от кого не слышал такого определения амуровых стрел!

Инспектор, поддразнивая своего собеседника, заметил, что на лице последнего возле глаз появились морщинки. Можно было подумать, что Джо пытается побороть подступающую грусть. Однако это длилось всего пару мгновений. Заключенный внезапно улыбнулся и ответил:

— Кто знает, господин инспектор, может быть, посторонним людям легче подмечать такие изменения!

Джордан шмыгнул носом и хотел высморкаться в рукав, но инспектор Гэлбрайт предотвратил его действия, достав из кармана своего серого пиджака чистый носовой платок и протянув его своему собеседнику. Он поблагодарил его, пару раз шумно высморкался и положил носовой платок на стол рядом с собой.

— Да возьмите себе, я что, жадный, что ли? — радушно сказал полицейский.

Мистер Тёрлоу еще раз поблагодарил инспектора и, сунув носовой платок в карман своего оранжевого тюремного комбинезона, продолжил свой рассказ с того места, на котором его прервали пару минут назад.

Джо встретил новый день с сильной головной болью — еще толком не очнувшись ото сна, он, морщась от пробегающих по мозгу спазмов, с трудом выбрался из постели и сел на скомканное за ночь одеяло. Вскоре, когда его глаза наконец смогли сфокусироваться, он смог примерно понять причину этой болезни — за окном дождь лил как из ведра. Мистер Тёрлоу где-то читал, что при смене погоды над территорией проходят определенные магнитные бури, которые у людей с плохим кровообращением вызывают боль в мозге, подобную той, которую он сейчас испытывает.

В любом случае, для Джо, который, по его собственным словам, был профессиональным прокрастинатором, головная боль не была какой-либо серьезной помехой, потому что включать свой мозг ему приходилось очень и очень редко — он даже забыл, как решать арифметические задачи с того момента, как закончил учебу в средней школе. Даже когда ему приходилось оплачивать какие-то услуги, в которых он нуждался, он обычно честно заявлял, что едва ли умеет считать, и в результате это иногда могло приводить к тому, что продавцы обманывали его, как это было однажды при покупке Буффало через Нуэлла Саберлоу. Но Джо давно утратил остатки гордости, которые должны быть у любого, кто живет в обществе.

Как бы то ни было, головная боль, хотя и не мешала его бизнесу, была препятствием для веселого времяпрепровождения — не так-то просто даже просто ходить, когда есть риск куда-нибудь упасть с чернотой в глазах. Поэтому Джо решил сегодня никуда не ходить, а просто тихо посидеть с каким-нибудь материалом для чтения в руках. Слегка ополоснувшись под струей холодной воды, он завернулся в свой потрепанный зеленый халат и, посмотрев в зеркало, подумал, что, прежде чем принимать пищу для ума, ему также необходимо обеспечить пищей свой желудок.

Ему даже не нужно было открывать холодильник, чтобы вспомнить, что в его доме нет ни крошки еды. «Печально, — подумал он, — что мне придется переждать эту болезнь, а потом пойти в магазин и что-нибудь купить...» Слегка дрожа от холода, мистер Тёрлоу прошел в свой кабинет и начал искать какую-нибудь интересную книгу в своей небольшой библиотеке, которая располагалась на книжной полке, занимавшей всю стену, — все наследство, которое он получил от своей бабушки по материнской линии (как и сам этот дом).

Его взгляд привлекло странное название, которое заинтриговало его — «Книга света». Руки сами схватили эту книгу в твердой синей обложке. Опустившись в кресло, Джо приготовился читать эту рукопись, которая, как ему почему-то казалось, могла рассказать читателю о жизни служителей ордена Тамплиеров и их печально известном проклятии — он сам не мог объяснить, почему это название вызывало у него такие ассоциации, видимо, сказалась его жажда информации о романах Вальтера Скотта и подобных авторов, которых он любил в детстве.

Сидя у окна, он невольно погрузился в воспоминания о том, как эта книга попала в его дом. Это было совсем недавно — в прошлом месяце, когда мистер Тёрлоу, закончив свой короткий рабочий день, вышел из дверей своего рабочего места и, глубоко вдохнув теплый июльский воздух, неторопливо направился по широкому тротуару в сторону бульвара, который он мог видеть из окна своего офиса. Он не успел пройти и нескольких шагов, как ему на глаза попался мужчина, стоявший у стены здания, отделанного декоративной плиткой. Джо сразу же бросился в глаза тот факт, что, несмотря на его хорошее телосложение и моложавую внешность, длинные волосы незнакомца были полностью серебристыми, как и густая борода, покрывавшая все его лицо. Мистер Тёрлоу прошел мимо него, но незнакомец внезапно отошел от стены и последовал за ним.

— Возьми книгу! — седовласый мужчина говорил достаточно громко.

Джо, не сбавляя скорости, оглянулся. Незнакомец, вытянув руку вперед, как-то странно семенил ногами, почти пританцовывая при ходьбе. Его голос звучал слишком молодо для его постаревшего лица — очевидно, он пользовался каким-то средством для обесцвечивания волос. Но в данный момент дело было совсем не в этом — безумный огонек, горевший в глазах мужчины, свидетельствовал о том, до какой степени он был не в своем уме.

— Возьми книгу, возьми книгу, возьми книгу!... — повышая голос, бормотал он, подпрыгивая при каждом шаге.

— В чем дело? — строго спросил мистер Тёрлоу, пытаясь оторваться от своего преследователя.

— Давай ты возьмешь мою книгу! У меня есть хорошая книга! — сказал юродивый, дрожа всем телом.

Джо немного ускорил шаг, надеясь, что преследователь оставит его позади, но куда там! Этот седовласый мужчина, одетый в джинсовый комбинезон, стал еще смелее — его движения стали еще более суетливыми, и он начал еще энергичнее семенить ногами, продолжая повторять одно и то же слово, которое теперь звучало как «возинигу», настолько бессвязно он его произносил. Это начинало действовать мистеру Тёрлоу на нервы, но его воспитание не позволяло ему пуститься наутек. В конце концов сумасшедший догнал его и остановился на дороге, преграждая ему путь.

— В чем дело, я спрашиваю? — Джо повторил свой вопрос еще более сурово.

— Возьми одну, только одну книгу! — сказал преследователь, шевеля губами.

С этими словами юродивый схватил его за рукав и притянул к себе. Мистер Тёрлоу молча стряхнул его руку и пошел вперед, но это только еще больше раззадорило седовласого мужчину в джинсовом комбинезоне, который, не останавливаясь ни на секунду, снова начал преследовать его, заходя то с одной, то с другой стороны, как назойливый шакал. Джо уже начинал злиться, но незнакомец, пританцовывая вокруг него, давил все сильнее и сильнее, словно пытаясь любой ценой помешать ему пройти.

— Уйди прочь! — ответил Джо сквозь стиснутые зубы, с ненавистью глядя на безумную улыбку на лице своего преследователя, покрытом густой серебристой шерстью.

— Возьми книгу, и я уйду! — юродивый уже вопил, продолжая попытки схватить Джордана за руку.

Тем временем мистер Тёрлоу уже подошел к магазину, в котором в то время было довольно много людей. Люди, собравшиеся у витрины, с недоумением смотрели на этот странный танец седовласого мужчины в джинсовом комбинезоне, пока какой-то высокий худощавый мужчина в спортивном костюме не решил вмешаться. Схватив юродивого за плечо, он попытался оттащить его от Джо, но тот упрямо сопротивлялся его сильным рукам.

— У меня хорошая книга, а у него нет ни одной! Я умоляю его взять мою книгу! — громко крикнул седовласый мужчина.

— Остынь, старичелло! — попытался успокоить его спортсмен.

— Я слежу за ним уже полчаса! Пусть он возьмет книгу! — юродивый в джинсовом комбинезоне не останавливался

Юродивый солгал — он преследовал мистера Тёрлоу дай Бог около трёх минут, но за это время ему удалось довести свою жертву до такого состояния, что если бы не вмешавшийся спортсмен, седовласому мужчине, вероятно, пришлось бы несладко. Джо пробирался сквозь толпу, но почувствовал, как какой-то предмет ударил его в спину. Обернувшись, он увидел, как юродивый вынул руку из кармана своего джинсового комбинезона, в то время как спортсмен продолжал цепко держать его за плечи. Мистер Тёрлоу посмотрел вниз и увидел лежащую в пыли открытую книгу — нетрудно было догадаться, что именно юродивый швырнул ему в спину. Наклонившись, Джо поднял ее с асфальта и, держа под мышкой, продолжил свой путь к автобусной остановке, в то время как в витрине магазина появился полицейский и приступил к выполнению своих обязанностей, а именно — к задержанию седовласого безумца в джинсовом комбинезоне.

От воспоминаний Джо отвлек телефонный звонок — к счастью, телефон находился прямо рядом с креслом, ему даже не пришлось вставать, чтобы поднять трубку, хотя сам факт того, что его побеспокоили в очень неудобное для него время, заставил Джо мысленно попрощаться с перспективами преодоления своей головной боли. Протянув руку к телефону, мистер Тёрлоу начал перебирать в уме людей, которые могли побеспокоить его в столь ранний час. Он был уверен, что это не могла быть его начальница, Рут Вардиэль — ибо все, кто был под его началом, были хорошо осведомлены о двух фактах из его жизни — во-первых, мистер Вардиэль любил поваляться в постели со своей женой Камиллой до обеда (именно поэтому он не появлялся на работе до двадцати двух часов дня), а во-вторых, он был не из тех, кто без нужды беспокоил своих сотрудников в нерабочее время. Помимо него, Джо также сразу же отмахнулся от Джафета — после их вчерашней посиделки его не очень общительный друг вряд ли захотел звонить человеку, с которым провел почти весь день.

Так кто же ему звонил в этот час? Сжимая телефонную трубку в своих потных руках, Джо, все еще морщась от головной боли, пару секунд держал её на некотором расстоянии от глаз, словно пытаясь мысленно перенестись через отверстия динамиков до устройства абонента на другом конце линии, и, решив наконец, что хватит уже колебаться, поднес её к уху.

— Мистер Тёрлоу, я вам не помешала? — услышал Джо незнакомый ему голос, явно принадлежащий взрослой женщине.

— Здравствуйте, с кем я имею удовольствие разговаривать? — вежливо спросил он

Джо решил, что, поскольку этот человек ему незнаком, лучше говорить примерно так же, как при работе с клиентами.

— Я прошу прощения, что мы не смогли встретиться с вами вчера, в отличие от моего мужа, — ответила незнакомка, словно извиняясь.

— Я не совсем понимаю, что вы имеете в виду, мадам? — Спросил Джо.

Мистер Тёрлоу уже начал немного выходить из себя, потому что терпеть не мог, когда люди, вместо того чтобы сразу сказать ему, что им нужно, начинали уклоняться от его вопросов.

— Извините, я забыла представиться. Я Иветта Йонс, ваша новая соседка.

Джо оцепенел. Моменты вчерашнего инцидента, произошедшего между ним и юной представительницей этого семейства, лихорадочно проносились в его голове, как картинки в калейдоскопе. Стараясь не показывать страха — хотя он уже чувствовал, как начинают натягиваться его неподъемные связки, — он спросил:

— Чем я могу быть полезен жене уважаемого мистера Йонс в такой ранний час?

— О, нет необходимости быть со мной таким фамильярным, в конце концов мы живем рядом друг с другом.

Мистер Тёрлоу услышал, как его собеседник расхохотался. Он почти физически ощутил, как с его сердца свалился камень — настолько сильным было предшествовавшее этому напряжение. Он рассмеялся в ответ, хотя смех его был не столько от радости, сколько от нервов. Когда, как ему показалось, прошло минуты две, до его ушей донесся голос его собеседника:

— Не могли бы вы оказать нам услугу, мистер Тёрлоу?

— Э-э, что, простите?

Джо, не ожидавший такого развития разговора, немедленно подавил смех.

— Я бы никогда не спросила тебя об этом, если бы мой муж не сказал «Хорошо, радость моя, я согласен» на вчерашнем семейном совете, — ответила женщина.

«Опять загадки», — подумал Джо, — «сколько можно ходить вокруг да около...»

— Хм... И какова ваша просьба, миссис Йонс?

— Иветта, пожалуйста, называйте меня Иветтой, — поправила его собеседница

— Почему? — Джо прикинулся дурачком.

— Знаете, — начала объяснять она, — имена гораздо дружелюбнее фамилий, а поскольку мы с вами соседи, то...

— Хорошо, — прервал ее мистер Тёрлоу. — Так чего вы хотите, миссис Иветта?

— Наконец-то, — услышал он вздох.

Очевидно, женщине на другом конце провода надоело затягивать этот разговор. Помолчав пару секунд, она продолжила:

— Это все из-за Делии. Малышка пыталась убедить нас позволить ей посмотреть на вашу собаку. Мы с мужем, прекрасно понимая, к чему может привести наш отказ, не только разрешили ей войти в ваш двор, но и позволили ей посетить ваш дом.

Мистер Тёрлоу почувствовал, как страх, который ему удалось подавить, снова начинает пожирать его изнутри. Он, потирая лоб левой рукой, на котором выступили капли пота, слегка вынул трубку изо рта и, повернув голову набок, издал дикий крик, в котором, казалось, сочетались головная боль, терзавшая его с утра, желание убежать на край света и это странное чувство сожаления о потраченных впустую годах своей жизни.

— Простите, что вы сказали? — с некоторым удивлением спросила миссис Йонс.

Придя в себя, Джо понял, что только что совершил ошибку, дав волю своим чувствам. Он сказал:

— Хорошо, миссис Иветт, я сказал «хо-ро-шо».

— Ну, ладно, а то такое ощущение, что ты уронил утюг себе на ногу.

Она рассмеялась собственной шутке, и мистер Тёрлоу решил не оставаться в стороне и присоединился к своему соседу.

— Ладно, смех, конечно, лучшее лекарство, но злоупотреблять им все равно не стоит, — донесся до Джо женский голос. — Сейчас я приготовлю своей дочери обед, чтобы, если она вдруг проголодается, она могла перекусить у вас дома, и мы скоро придём к вам.

— Итак... — задумчиво произнес мистер Тёрлоу, — через сколько минут мне вас ожидать? Я просто, как бы это сказать...

— Мы собираемся выйти из дома через полчаса, — немедленно ответила соседка. — Но если вы не в настроении видеть нас сегодня, тогда...

— Нет-нет, я просто хотел сказать, что у меня на самом деле нет чистой одежды, — перебил ее Джо. — Я бы не хотел...

— Не беспокойтесь о своем внешнем виде, мистер Тёрлоу, — начала успокаивать его собеседница. — Просто ведите себя достойно, вот и всё. Ах да, насчет одежды, — после паузы повторила она, — я как раз собиралась заняться стиркой после обеда, и поскольку у нас дома не так уж много грязного белья, то я могу на правах соседа оказать вам услугу за услугу — за то, что вы посидите с Делией, я постираю ваши вещи. Как вы на это посмотрите?

Мистер Тёрлоу переваривал эту длинную тираду своей новой соседки. С какой стати ей так стремиться завоевать его доверие? Действительно ли это все по инициативе их дочери? Не в силах найти ответы на кучу вопросов, которые навалились на его бедную голову, Джо сказал в трубку только «Да». В ответ он получил смешок и жизнерадостную надпись «Até logo».

— Прости, что вы только что сказали? — спросил он.

— Увидимся, — объяснила миссис Йонс и повесила трубку.

Мистер Тёрлоу продолжал прижимать телефон к уху, но из него доносились только гудки, свидетельствующие о том, что разговор между ним и его соседом подошел к концу. Он все еще был в шоке от содержания разговора, который только что произошел между ними. Медленно, словно в полусне, он положил трубку и плюхнулся в кресло, схватившись за голову обеими руками. Тьма заполнила его взгляд. Джо не знал, сколько времени прошло с тех пор, как он повесил трубку, но когда со двора до его ушей донесся пронзительный лай его верного Буффало, он, отыскивая вчерашние шорты и футболку, всячески проклинал Кроноса, Бога урожая, который не сжалился над своим жалким рабом и не приложил никаких усилий, чтобы оттянуть эту неизбежную встречу на как можно большее количество часов...

Джо вышел на крыльцо своего дома. Дождь, который он имел удовольствие наблюдать этим утром, наконец прекратился. Он взглянул на калитку. Буффало, как и подобает хорошей сторожевой собаке, подбежал к нему и разразился лаем. «Эх», — подумал мистер Тёрлоу, — «как было бы здорово сейчас...» Но здравый смысл вовремя напомнил своему нервному хозяину, что это полный идиотизм — спускать собаку на гостей, особенно если они его соседи и — самое главное — представители лучшей половины человечества. Вздохнув, Джо взял ошейник с предварительно прикрепленным к нему поводком, висевший на гвозде возле двери, и подошел к калитке. Собака посмотрела на хозяина и продолжила бросаться на забор. Мужчине пришлось почти насильно надеть ошейник на мощную шею своего Буйвола и, привязав его к столбу, стоявшему на некотором расстоянии от входа в дом, впустить гостей.

— Приветствую, — сказал Джо миссис Йонс. — Привет, — кивнул он её дочери.

Обе женщины поклонились ему и, переступив порог, посмотрели на собаку, которая при виде незнакомцев стала вставать на дыбы, пытаясь вырваться вперед.

— Итак, добро пожаловать ко мне, — улыбнулся мистер Тёрлоу. — Как видите, моя собака довольно злая...

— Я думаю, он привыкнет к нам, — загадочно сказала миссис Йонс, подмигивая своей малышке.

— Эй, ты куда? — воскликнул Джо, когда Делия начала приближаться к Буффало.

— Чего вы боитесь, мистер Тёрлоу, он её не тронет, — сказала соседка без тени беспокойства.

— Откуда вам... — начал он.

Но у Джо не было времени задать свой вопрос, и он замолчал на полуслове. Делия уже стояла рядом с псом, который перестал пытаться вырваться с поводка. Теперь он сидел неподвижно и смотрел на девочку щенячьими глазами. Она наклонилась и, потрепав бельгийского малинуа за ухом, начала что-то весело нашептывать ему. А ее мать повернула голову к Джо и улыбнулась.

— К-к-как это возможно... — пробормотал мистер Тёрлоу.

Джо, которому было стыдно за свою собаку, пытался сдержать подступившие к горлу слезы. Он даже подумать не мог, что его Буйвол, за спиной которого он всегда чувствовал беспрекословную преданность своему хозяину, склонился бы, как ягненок, перед чужой девочкой...

— Как насчет того, чтобы вы нас впустили? — спросила миссис Йонс деловым тоном

— Да, миссис Иветта, сию минуту... — коротко ответил Джо

Закрыв калитку, он направился к крыльцу. Женщина немного постояла во дворе и, позвав дочь, медленно последовала за ним. В коридоре Джо, смущенно улыбаясь, сказал, что не может предложить гостям тапочки или любую другую домашнюю обувь. Взрослый гость понимающе кивнул.

— Ну да, вы и представить себе не могли, что к вам придет женщина с ребенком, — иронично сказала она. — Если не секрет, когда в последний раз представительница прекрасной половины человечества переступала порог вашего дома?

— Пять лет назад, когда моя мать покинула этот мир... — тихо сказал Джо.

— Мои искренние соболезнования вам, — ответила она в безоблачном настроении.

Пока взрослые вели этот диалог, маленькая девочка, недолго думая, сняла туфли и, появившись перед мамой и Джо в белых чулочках, заканчивающиеся ровно у коленок и таким образом подчеркивающим светлую кожу ее ножек, подпрыгнула вверх и закружилась в каком-то беззаботном танце.

— Будь осторожна, Делия, не запачкай чулки, — строго сказала миссис Йонс.

— Не бойся, мамочка! — громко сказала малышка.

Делия перестала танцевать и посмотрела на свою мать. Затем она перевела взгляд на хозяина дома.

— У тебя очень милая собачка, дядя Джо! — заискивающе сказала она.

— Ну, да... — медленно начал мистер Тёрлоу. — Я так понимаю, что он не смог устоять перед твоим обаянием.

— Ничто не может устоять передо мной! — ответила она с некоторой гордостью

— Не балуйся, дорогуша! — мать снова принялась урезонивать дочь.

— Я голодна, — девочка проигнорировала её слова. — Когда мы будем кушать?

Когда ребенок произнес эти слова, мистер Тёрлоу только сейчас заметил корзину для пикника, накрытую красным полотенцем, которую миссис Йонс держала в руках. Тот кивнул Делии и попросил хозяина дома отвести их на кухню. Джо медленно поплелся впереди них. В этот момент в его душе была пустота — можно было подумать, что звонкий голос Делии заглушил все его мысли. Войдя на кухню, мистер Тёрлоу предложил гостям стулья. Взрослый гость, поблагодарив ее, поставил корзинку на стол и, сняв с нее полотенце, начал выкладывать из нее еду. Малышка не стала садиться за стол — она подошла к окну и попыталась раздвинуть плотно задернутые шторы. Джо бросился за ней и помог ей в этом деле. Кухня была освещена лучами солнца, которое уже вовсю сияло на небе, уже очистившемся от облаков.

— Где ваша посуда, мистер Тёрлоу?

Джо отошел от окна и, открыв дверцы кухонного шкафа, задал встречный вопрос:

— Что именно мне подать вам, миссис Иветта?

Женщина, немного подумав, попросила хозяина дома достать две большие тарелки, два блюдца и две чашки (и столько же вилок и ложек). Заметив недоумение на его лице, миссис Йонс сказала, что она сама уже хорошо позавтракала, поэтому отдает всю еду ему и своей дочери. Пожав плечами, Джо выполнил ее требования — достал необходимую посуду и столовые приборы, поставил их рядом с раковиной.

— Позвольте мне самой, — тут же ответила женщина.

Миссис Йонс взяла инициативу в свои руки и начала споласкивать покрытые пылью тарелки под струей воды. Джо стоял рядом с ней, не зная, чем себя занять. Маленькая девочка, которая до этого стояла и смотрела в окно, подошла к нему и потянула за рукав.

— Чего ты хочешь, Делия? — спросил ее мистер Тёрлоу

— Дядя Джо, у тебя есть что-нибудь интересное?

— Игрушки что ли? — поинтересовался Джо.

В то же время он попытался отдернуть руку, но ребенок крепко вцепился в его рукав.

— Книжки! — крикнула она. — Я уже достаточно наигралась в игрушки в свои восемь лет, — неожиданно серьезно сказала девочка.

— Ну, книги... — подумал он. — У меня небольшая библиотека, — начал мистер Тёрлоу.

При этих словах Делия подскочила на месте.

— Но это в основном просто научная чепуха... — продолжил хозяин дома.

— Я люблю научные книги, — перебила его молодая гостья.

— Ты говоришь об энциклопедиях, но на моих книжных полках в основном лежат материалы по высшей математике, — сухо сказал он

Маленькая девочка была немного подавлена. Джо подумал, что ему не следовало отвечать ребенку так категорично, и, прекратив попытки вырвать свою руку из ее хватки, успокаивающим тоном сказал, что он мог ошибиться, потому что он практически не читает и уже плохо помнит, что там.

— Ладно, давай посмотрим твои книги? — спросила его Делия.

— Почему бы и нет? — весело ответил Джо.

Молодой гость отпустил руку мужчины и последовал за хозяином дома, который уже входил в свой кабинет. Там он открыл книжную полку и, присев на корточки, начал доставать книги с самой нижней полки, где, как он помнил, хранилась литература для детей, которой когда-то охотно снабжала его бабушка. Делия подошла к тумбочке, стоявшей рядом со столом, и спросила Джо, что там может быть.

— Если мне не изменяет память, там лежат виниловые пластинки, — не отрывая взгляда от книг, бросил он через плечо.

Делия, не спрашивая разрешения, резко потянула ручку на себя. Джо, сдерживаясь, чтобы не накричать на нее, подбежал к тумбочке, с которой на пол уже выпали конверты с пластинками, которые, казалось, ждали своего часа, чтобы их выпустили. Да, он уже забыл, что весь прикроватный столик был до отказа забит «мумифицированной музыкой»...

Большинство винилов принадлежали его покойной матери. Другие были подарками от друзей и одноклассников Джо. Но, к сожалению, проигрывателя грампластинок уже давно не было в этом доме — мистер Тёрлоу продал его, когда ему понадобились деньги на похороны. Хотя это не было большой проблемой — тот проигрыватель мог воспроизводить звук, записанный только в монофоническом формате, поэтому, если бы Джо захотел, он мог купить себе нормальную стереосистему (или даже перейти на компакт-диски, которые тогда набирали популярность), но как-то так получилось, что со смертью матери его влечение к музыке тоже умерло, поэтому он жил с тумбочкой, полной виниловых пластинок, в которых он нуждался как в дохлой утке.

Теперь все это великолепие лежало на полу у коленей маленькой девочки, которая, сама того не подозревая, открыла «чердак воспоминаний» Джордана. Она с интересом начала перебирать конверты.

— Ура, я нашла! — радостно воскликнула она

Мистер Тёрлоу сел рядом с Делией и посмотрел на обложку пластинки. Это была фотография пшеничного поля с нависшими над ним облаками. Женщина с красным шарфом на голове, стоя спиной к зрителю, размахивала серпом на колосьях кукурузы.

— Я так счастлива! — Повторила Делия.

Глядя на неподдельную радость своего гостя, хозяин дома вспомнил, как к нему попала эта пластинка. Это было шесть лет назад — тогда его мать пыталась противостоять раку, который почти полностью одолел ее. Хэмиш Макинтош, его одноклассник, родители которого только что вернулись из отпуска в Лиссабоне, на его восемнадцатилетие подарил ему альбом, купленный там у музыкальной группы, которая тогда только набирала популярность. Были свежи воспоминания о том, как Джо, пока его мать лежала в больнице, увеличил громкость до максимума и включил проигрыватель. Но, возможно, монофоническая система не справилась со стереофонической записью, может быть, он просто не был поклонником синтезаторных звуков, но кроме разочарования от этих «электронных пищалок» Джо тогда ничего не получил. Эта пластинка пылилась до сегодняшнего дня, пока не попала в руки переехавшего в эту деревню молодого поклонника жанра, который для мистера Тёрлоу был тайной за семью печатями.

— Дядя Джо, я могу взять это с собой, да? — спросила маленькая девочка, не в силах сдержать свою радость.

— Конечно, можешь, — Джо зевнул и, поднимаясь с колен, добавил. — Я вижу, ты действительно этого хочешь.

— Я просто подумала, что лучше всего подойдет для Джерри, — сказала она, словно оправдываясь.

— Кто такой Джерри? — машинально бросил мистер Тёрлоу без особого интереса.

— Это, э-э-э... — нежные и пухлые щечки Делии налились румянцем. — Это мальчик, с которым я учусь в одном классе, — тихонько ответила она через три секунды.

«Скорее всего, это ее школьная любовь. Обычное дело у детишек», — подумал Джо.

— Он любит электронную музыку, — уже более спокойным тоном продолжила девочка. — Я дала ему обещание, что подарю ему одну из пластинок этой группы на его восьмой день рождения.

— Могу я спросить, какого числа у него день рождения? — Джо уже почувствовал интерес к разговору с этим ребёнком.

— А что, если это мой секрет? — Делия сделала серьезное лицо.

— Тогда я не буду приставать к тебе с вопросами о твоих одноклассниках, — уступил мистер Тёрлоу своей молодой собеседнице.

— Ладно, я скажу тебе это, — сказала малышка так, словно делала ему одолжение.

И она сказала ему дату. «Хм», — подумал Джо, «день рождения мальчика, в которого влюблена Делия, приходится на тот день, когда я узнал, что моя мама больше никогда не будет со мной...» Мистер Тёрлоу, конечно, ничего не сказал своей молодой гостье об этом совпадении, но он не мог не заметить про себя, что это может быть немного забавно, что случайность — странная вещь, потому что ничто не мешает процессу смерти и рождения происходить в один и тот же день...

— Но тебе, вероятно, было бы интересно послушать эту пластинку самой, не так ли? — сказал он вслух.

Глаза девочки забегали по сторонам. Она шутливо помахала в его сторону сине-желтым конвертом.

— С чего ты это взял? — спросила она с весёлым ехидством и даже с некоторой ноткой наглости.

— Это видно в твоих глазах, — спокойно ответил он.

Чтобы не нарушать атмосферу веселья, витавшую в комнате, мистер Тёрлоу принял на себя удар упакованной в конверт пластинкой. Как это было весело — сидеть вот так и общаться с ребёнком. До этого момента Джо мог себе это позволить, за исключением, возможно, тех времен, когда он сам был в возрасте этой девочки. Оглядываясь назад, он мог с уверенностью сказать, что именно в тот день он начал относиться к Делии как к чему-то большему, чем просто соседке...

Пока Джо и Делия сидели на полу в его кабинете, мать девочки закончила накрывать на стол на кухне. Вымыв руки и сделав полшага вглубь кабинета.

— И на этой прекрасной ноте я приглашаю вас обоих за стол! — крикнула она.

Два голоса смешались в ответ на ее приглашение:

— Спасибо, миссис Иветта! — ответил Джо.

— Спасибо тебе, мамочка! — не осталась в долгу Делия.

Из всех троих, кто сейчас находился в стенах этого дома, больше всего хотелось есть его хозяину. Поэтому он не стал медлить и, встав на ноги, направился на кухню, где уже был накрыт стол, богатство которого поразило воображение мистера Тёрлоу, который из-за некоторой скупости обычно питался яичницей-болтуньей и магазинными бутербродами. Но что хорошо для взрослого мужчины, то хорошо и для ребенка... Нет, не лучше, скорее как раз наоборот. Возможно, такое определение следует применять не ко всем детям, а только к юной наследнице семьи Йонс... Пока Джо с удовольствием поглощал то, что было на столе, маленькая девочка ерзала на стуле и со скучающим видом ковыряла вилкой в своей тарелке. Только когда пришло время пить чай, она немного оживилась и, не отказывая себе в сладостях, взяла пару эклеров.

— Дорогуша, нельзя же ничего не есть и брать себе только сладости! — миссис Йонс перешла на воспитательный тон.

— Мам, перестань, я просто... — смутился ребёнок.

Джордан решил не вмешиваться в этот обмен репликами между матерью и дочерью. Ему показалось, что соседка начнет упрекать его за то, что её дочь ничего не ест. Мол, смотря на то, как вы быстро все съедаете, девочка подумала, что лучше не вырывать у вас последний кусочек и оставить всё как есть...

— Мистер Тёрлоу, — обратилась к нему женщина, — вы не проводите нас до ворот? В противном случае...

— Что, это всё? — перебила ее дочь с оттенком явного раздражения.

— Делия! Не обижай маму! — сказала миссис Йонс примерно с такой же интонацией

Джо решил, что если между женщинами начинает разгораться огонь недовольства, то лучше не маячить у них под носом и ретироваться. С этой мыслью он вытер крошки, прилипшие к уголкам рта, и встал со стула.

— О, наконец-то! — обрадовалась женщина. — Пойдемте, мистер Тёрлоу, Делия уже наелась.

Хозяин дома кивнул своей взрослой гостье и уже собирался выйти на крыльцо, как вдруг она издала громкое «Ах!» и спросила, где находится грязная одежда Джо. Он вспомнил телефонный разговор, состоявшийся сегодня утром между ним и его соседкой, после которого, хлопнув входной дверью, он пошел помогать ей упаковывать тот самый перепачканный мукой костюм. Маленькая девочка, обрадованная тем фактом, что она может побыть в этом новом месте хотя бы пару лишних минут, побежала к нему в кабинет.

Когда взрослые наконец закончили свои дела — просто сложили одежду и положили ее в предварительно опустошенную корзину для пикника, — Делия еще не вышла из комнаты. Слова матери о том, что им пора уходить, никак не повлияли на ее дочь. Джо, сделав знак миссис Йонс немного подождать, тихо, словно охотник, боящийся спугнуть свою добычу, вошел в свой собственный кабинет. Там он увидел Делию, которая стояла у окна и энергично жестикулировала кому-то. Мистер Тёрлоу заискивающе кашлянул. Малышка повернула к нему голову — на ее лице не было удивления, скорее, какая-то деловитость. Джо стало любопытно, что же ее заинтересовало, и он тоже встал у окна, которое выходило на заднюю часть его участка. Конечно, там никого не было. Мистер Тёрлоу дотронулся указательным пальцем до плеча стоявшей перед ним Делии. Она неохотно отвернулась от окна и, опустив голову, подошла к матери, которая нервно переминалась с ноги на ногу, держа в руках корзинку.

— Можно я понесу... — Джо решил проявить галантность.

— Только до калитки, до нашего дома мы уже сами, — перебила его миссис Йонс

Он взял корзину из рук женщины, и они втроем вышли во двор. На солнце снова наползли тучи. Мистер Тёрлоу посмотрел на своего пса — тот тихо сидел у столба, не издавая ни звука. «Девочка напугала его», — подумал Джо. Когда они подошли к забору, с улицы до ушей Джо донеслось громкое и недовольное сопение. Открыв калитку, он чуть не столкнулся лицом к лицу с мистером Йонс, который, уперев руки в бока, смотрел на своего соседа с некоторой ненавистью. Однако вид его жены и дочери, покидающих двор, немного снизил градус его неудовольствия, и он, взяв корзину у супруги, пошел впереди своей семьи, бросив на мистера Тёрлоу прощальный взгляд, полный подозрения.

Джо, крикнув вслед семье Йонс дежурное «До новой встречи», закрыл ворота и направился к посту, чтобы отвязать Буффало. Как ни странно, как только женщины покинули территорию, пес сразу же начал лаять и бросаться во все стороны. Его хозяину пришлось приложить немало усилий, чтобы удержать пса и снять ошейник с его шеи. Как только Баффало почувствовал себя свободным, он подбежал к забору и снова начал на него прыгать. Джо, все еще озадаченный столь резкой переменой в настроении своего питомца, подавил зевок и, повесив поводок на гвоздь, вошел в дом.

Он вошел в кухню и взглянул на стол, на котором от былого великолепия остались только грязные тарелки. В любом случае, он больше не был голоден, поэтому собрал всю посуду и начал мыть ее в раковине, раздумывая, что же ему теперь делать. Закончив мыть посуду, он аккуратно расставил ее по местам и посмотрел на свои наручные часы. «Да, магазины скоро закроются», — подумал Джо. Чтобы не встречать завтрашний день в таком виде (то есть без еды), он отправился в магазин. Когда мистер Тёрлоу уже возвращался обратно с пакетами, солнце уже садилось. Проезжая мимо ворот соседей, он снова заметил рядом с ними машину мистера Йонс, которую в последний раз видел вчера утром. Не пытаясь разобраться в этом, мистер Тёрлоу зашел к себе домой и распаковал продукты. Оглядев полные полки холодильника, Джо захлопнул дверцу и вспомнил, что забыл положить выпавшие книги и пластинки обратно.

Он вошел в кабинет. Когда его взгляд упал на книги и конверты, разбросанные по полу, ему вдруг стало грустно. Джо впервые за много лет ощутил что-то вроде потери. Не спеша приступать к уборке, он прокрутил в голове события прошедшего дня. Вот он и его юная гостья заходят в его кабинет, и он начинает вытаскивать книги из шкафа, а она без спроса открывает тумбочку... Вот он спешит под звуки падающих на пол пластинок... А потом он позволяет маленькой девочке забрать музыкальный альбом, который его не интересует... Джо выбежал из офиса — «Нет, я не могу устранить последствия этого, я не могу...», — подумал он в отчаянии.

Он побежал в спальню и зарылся лицом в подушки. Двадцатичетырехлетний Джордан Тёрлоу плакал, как ребенок, строгие родители которого запретили ему общаться с подругой, которая его интересовала. Когда Джо пошел в ванную, вытирая слезы, он пробормотал себе под нос что-то вроде «Делия была права, ты, Джо, плакса-ябеда и ничего не стоишь!». Уже стоя у зеркала и глядя на свои покрасневшие глаза, ему на секунду показалось, что очертания его собственного лица имеют что-то общее с лицом его маленькой соседки. Но когда он, как следует умывшись, снова посмотрел на свое отражение, это странное чувство исчезло, как будто его там никогда и не было.

Почувствовав потребность в свежем воздухе, мистер Тёрлоу вышел во двор. Уже темнело. Его верный Буффало спокойно лежал на своем месте, готовясь ко сну. Джо посмотрел на дом семьи Йонс. Несмотря на поздний час, только в одном окне на втором этаже горел свет. Мистер Тёрлоу не мог знать, как соседи обустроили свои комнаты, но он помнил, что, когда в этом доме жил старик Харрис Шервинд, из этого окна постоянно доносились крики его подвыпивших собутыльников. «Значит, это была гостиная или столовая», — подумал Джо. Возможно, новые хозяева экономили электричество и по вечерам включали свет только там, где могли собраться втроем, а в своих личных комнатах обходились маленькими лампочками...

Мистер Тёрлоу не мог быть уверен — в конце концов, это никогда не было истиной в последней инстанции, это были всего лишь его догадки... Он вдруг вспомнил свою самую первую встречу с Делией, когда он стоял по другую сторону забора, а она смотрела на него из окна второго этажа. Нет, подумал Джо, его предположение об экономии света было полной чепухой, потому что в тот момент (когда, судя по часам, было не позже, чем сейчас) в детской определенно горел свет... В то же время он отбросил мысль о том, что Делия, вероятно, сейчас находится за стенами своего дома. Есть, конечно, вероятность, что ее отвезли к каким-то родственникам, которые жили в центре, но у него были некоторые сомнения на этот счет.

На следующее утро Джо открыл глаза и уставился на люстру, свисающую с потолка спальни. На стеклянном блюдце был нарисован голубой узор, детали которого, казалось, изображали каких-то птиц. По какой-то причине созерцание этого узора привело мистера Тёрлоу в состояние, близкое к трансу. Пристально глядя на это творение неизвестного декоратора, он вспомнил, что небо было того же цвета, что и на обложке пластинки, которую Делия сделала вчера. Борясь с болезнью, Джо начал одеваться. Вспомнив, что девочка собиралась подарить эту пластинку своему однокласснику на день рождения, он подумал, что, в конце концов, судьба вещей иногда бывает очень забавной — сначала конверт с этим альбомом пришел с фабрики в какой-то музыкальный магазин в Лиссабоне, затем он перекочевал в гостиную родителей Хэмиша Макинтоша — его собственного одноклассника. И даже в Портленде цикл не закончился, потому что сначала, после того, как пластинка пролежала в доме того парня, она попала в его, Джо, руки. Теперь это во власти девочки, живущей в соседнем доме, а потом альбом снова отправится в путешествие, только теперь в дом некоего Джерри, который, как понял мистер Тёрлоу, живет где-то в центре...

Когда его мозг уже переварил этот поток мыслей, Джо уже стоял на кухне, умытый и одетый. Открыв холодильник, он поблагодарил себя за то, что вчера не забыл заранее сходить за продуктами. Глядя на то, как яйца были уложены в картон, он почему-то не мог не заметить, насколько оригинально, но просто была оформлена упаковка. Перестав вертеть их в руках, он вдруг вспомнил о печеньях, которыми не так давно угощал его Яфет... Поставив яйца на стол, мистер Тёрлоу принялся искать миксер. Увы, он был в ужасном состоянии — там, где провод соединялся с самим устройством, изоляция казалась обугленной. Джо решил не включать его в розетку, опасаясь, что может получить удар током, и, поставив миксер обратно в шкаф, начал думать о том, как бы ему взбить яйца — в конце концов, он не может приготовить песочное тесто, не разбив яиц...

И тогда мистер Тёрлоу, вдохновленный вчерашним проявлением заботы со стороны миссис Йонс, издал радостное восклицание — что, если он попросит у них миксер на час или два?! Если она согласилась постирать его вещи, то что плохого в том, чтобы не одолжить своему соседу кухонный прибор? Поспешно, словно стараясь не взлететь на небеса от счастья, Джо набрал их номер телефона и, прижав трубку к уху, терпеливо ждал, пока человек на другом конце провода подойдет к аппарату. К счастью, долго ждать ответа ему не пришлось — через минуту он услышал слегка сонный голос миссис Йонс:

— Привет, я слушаю.

— Здравствуйте, я вас не побеспокоил, миссис Иветта? — сказал Джо чересчур жизнерадостно.

— Все в порядке, мы уже встали. Чего вы хотите, мистер Тёрлоу?

— Я решил заняться выпечкой, — сказал он.

— О, это просто замечательно! — неожиданно у его собеседницы вырвался радостный возглас. — Что вы собираетесь приготовить для нас?

— Для нас? — он был ошеломлен ее вопросом.

— Ну, разве вы не собираетесь угостить нас с Делией? — с притворной обидой ответила Иветта.

— Нет, конечно, — вежливо ответил мистер Тёрлоу, который уже начинал жалеть, что решил ей позвонить.

— Это здорово. Так что вы будете выпекать?

— Песочное печенье. Но дело в том, что...

— Ух ты, как мы любим песочное печенье!

— Миссис Иветта, вы меня не дослушали. Я хотел попросить вас об одной вещи

— У вас нет рецепта? Если хотите, я могу прямо сейчас...

— Мне нужен миксер, — Джо уже устал с ней разговаривать.

— Хорошо, мистер Тёрлоу, я пошлю к вам Делию. Она все равно собиралась пойти прогуляться, так что позвольте ей помочь вам, передать...

— Спасибо, мисс Иветта, — перебил он ее. — Когда мне следует выйти на улицу?

— Через десять минут. Мы умоемся и оденемся, — сказала женщина с такой интонацией, как будто сюсюкалась с младенцем.

— Ну, до свидания.

Он снова услышал её португальское междометие и повесил трубку. Присев в кресло, чтобы отдышаться, он представил себя каким-нибудь шестилетним болваном, мать которого, не вникая в чувства своего сына, пытается заставить его дружить с мальчиком с «хорошим и примерным поведением». Джо чувствовал, что судьба сыграла с ним злую шутку — почему он немного не потерпел и не поехал в город за новым микшером, кто посмел позвать этих одержимых Парней? Мистеру Тёрлоу захотелось ударить по лицу это невидимое и могущественное существо, которое дергало его за ниточки, но здравый смысл подсказал ему, что это никоим образом невозможно реализовать, потому что судьбу человека решает сам человек...

Джо вышел во двор заранее, чтобы, когда маленькая девочка подойдет к калитке, он не заставил ее ждать несколько минут (как это случилось вчера). Он подозвал Буффало и хотел снова надеть на него ошейник, но, вспомнив, что Делия к нему не подойдет, ограничился тем, что похлопал пса по спине. Затем мистер Тёрлоу сел на холодные каменные ступени крыльца. Может быть, это было не очень разумное решение — он помнил, как мать говорила ему в детстве, что он не должен сидеть на камне, — но он хотел поскорее покончить с этой задачей, поставленной им самим.

Услышав быстрые шаги по другую сторону забора, Джо немедленно поднялся со своего места и подошел к калитке. Баффало не двинулся с места, продолжая сидеть на посту. Мистер Тёрлоу открыл калитку и увидел свою молодую соседку. В правой руке она держала пакет с картонной коробкой. Джо хотел просто взять миксер из ее рук, но Делия, не сказав ни слова, решительно переступила порог. Он недоуменно посмотрел вслед малышке и последовал за ней. Они прошли на кухню, где молодая леди поставила сумку на стол и спросила хозяйку дома, можно ли ей вымыть руки. Джо сказал, что раз она вошла в его дом, как в свой собственный, то пусть делает все так, как считает нужным. Она поблагодарила его улыбкой и пошла в ванную. Мистер Тёрлоу решил не смущать девочку и вышел во двор, мысленно пытаясь понять ее поведение.

Он встал и посмотрел на собаку. Через пару минут он вдруг вздрогнул и обернулся — оказывается, Делия тихонько подкралась к нему сзади и легонько толкнула в спину. Он наблюдал, как она смеялась над своей шуткой, и не стал ее ругать.

— Ну, видимо, родители ждут тебя дома... — сказал он со вздохом.

— Мама отпустила меня погулять, ты ведь сам слышал её слова, — ответила девочка, дважды моргнув.

— Но мой дом — не место для прогулок, — справедливо заметил мистер Тёрлоу.

— Так пойдем на улицу, дядя Джо! — весело сказал малыш.

И она, заливаясь смехом, побежала к калитке. Джо, не совсем понимая ее намерений, последовал за ней.

— Надо поторапливаться! — крикнула Делия на ходу.

— Еще раз извините, мистер Джордан Тёрлоу, — инспектор Гэлбрайт во второй раз прервал заключенного. — С этого момента я хотел бы, чтобы вы излагали только основные моменты вашей истории, касающейся Делии Йонс и ее семьи.

— Ладно, как хотите, — согласился Джо, — честно говоря, я устал языком трепать.

В общем, как только Делия однажды побывала в доме своего соседа, Джордана Тёрлоу, она стала его частой гостьей. Последнюю половину лета и весь сентябрь она, с матерью или без, навещала Джо по любому поводу, явно наслаждаясь каждой минутой своих визитов. Чего только они не делали... По сути, она просто вела задушевные беседы с хозяином дома, который умел ее слушать, и часто сидел рядом с ней, когда читал ей вслух книги из своей библиотеки, а иногда проводил время на кухне, помогая Джо (и матери, в тех случаях, когда она удостаивала этот дом своим визитом) готовить по рецептам, которые он спрашивал у своего друга и коллеги Джафета по телефону.

Мистер Тёрлоу был в хороших отношениях с самой миссис Иветта Йонс, они хорошо ладили и многое рассказывали друг другу. Довольно скоро Джо точно узнал, как познакомились его новые соседи. Как рассказала ему Иветта, она, будучи дочерью фермера (который в свое время переехал из Авейру в Нью-Йорк), в двадцать два года вышла замуж за своего друга по колледжу, но, увы, ее первый брак был несчастливым — мистер Синадер, который не только был ее ровесником, но и отличался крайне капризным и придирчивым характером. Будучи замужем за ним, Иветта постоянно слышала от него навязчивые просьбы, чтобы она отбросила все романтические иллюзии и как можно быстрее родила наследника. На это тогдашняя миссис Синадер неизменно отвечала ему, что решение рожать — это в первую очередь инициатива женщины, и если ее муж действительно хочет иметь ребенка, то пусть сначала посвятит себя более серьезным занятиям, чем гольф в компании пьяных друзей. Но это было не единственное, у Иветты были проблемы с беременностью — за два года, которые она провела в браке с этим мужчиной, у нее было два выкидыша, которые также не пошли на пользу их союзу. В конце концов все закончилось тем, что мистер Синадер с ней развелся, что поставило ее в очень невыгодное положение — фактически, Иветта некуда было идти, ее отец-фермер не хотел давать дом взрослой женщине, которая уже была самостоятельным человеком в полном смысле этого слова.

С горя Иветта отправилась на некий курорт в Вероне, где познакомилась со своим (тогда еще будущим) вторым мужем — мистером Йонс, который лечил там свои бронхи. Они взаимно влюбились друг в друга с первого взгляда, впервые встретившись в зале у фонтана. Тот факт, что он был на двадцать лет старше ее, не был помехой. На следующий день, когда наступил обеденный перерыв, фармацевт сел рядом с ней, когда она сидела за столом одна. Поговорив о жизни, они вдвоем отправились в спа-сад, где Иветта дала мистеру Йонс яблоко, которое он, взяв у нее из рук, начал есть, но тут же бросил на землю, потому что оно оказалось червивым. Воспользовавшись замешательством мужчины, женщина бросилась к нему и поцеловала прямо там, под деревом, после чего выбежала из сада, чтобы сообщить фармацевту, что дальнейшие действия он предпримет сам. И мистер Йонс не колебался — когда на следующий день в санатории были танцы, он пригласил Иветту на танго, и после нескольких кругов они стали заказывать алкогольные коктейли. В итоге это вылилось в то, что, находясь в подвыпившем состоянии, женщина решила отвести фармацевта к себе в комнату, где без лишних прелюдий они сразу упали на кровать и дали волю своим чувствам...

На следующее утро, проснувшись в той же постели, мистер Йонс в пылу любви сказал Иветте, что хочет немедленно уехать с ней из санатория, чтобы они могли жить вместе, на что она согласилась без лишних слов. Однако фармацевт не спешил жениться на ней — в результате они долгое время жили в его квартире в Нью-Йорке просто как соседи по комнате. Когда ее возлюбленный пропадал на работе, Иветта, от нечего делать, читала книги, которые он держал дома. На нее произвела впечатление работа некоего Б. Таггерта, которая, по сути, дала будущей матери представление о том, как назвать своего ребенка.

Иветта довольно быстро узнала, что у нее роды девочки — ультразвуковое исследование, которое она сделала через два месяца после встречи с фармацевтом, показало, что ночь, проведенная в спа-центре Вероны, была не напрасной. Из любопытства она решила поиграть со своим возлюбленным в игру «Угадай, как я назову нашего ребёнка», но после тщетных попыток фармацевта Иветта открыла ему, что их дочь назовут Делией, потому что, согласно книге Б. Таггерта, это имя означает «неисчезаемая», что принесет удачу их наследнице. Иветта вспомнила, что, когда мистер Йонс услышал это, он несколько дней ходил в глубоком замешательстве, причину которого он так и не раскрыл ей. Когда Джо услышал это из ее уст, он подумал, что, по-видимому, дело в том, что фармацевт всегда мечтал о сыне, но он ничего не сказал своему собеседнику о своих догадках.

Как бы то ни было, именно факт зачатия Делии стал толчком к дальнейшему сближению Иветты и мистера Йонс — за десять дней до рождения наследницы последний позаботился о получении свидетельства о браке, а когда девочка наконец появилась на свет (а было это утром), фармацевт, выйдя из роддома, сразу же отвез счастливую молодую маму к своей близкой подруге, где специально прибывший туда человек провел церемонию регистрации брака, после чего молодожены разного возраста начали жить счастливой семейной жизнью. Иветта не сказала Джо, почему по прошествии восьми лет вся семья решила переехать из Нью-Йорка в Портленд. Основываясь на ее намеках, он предположил, что за этим стоит что-то более серьезное, чем жалобы малыша на жизнь в маленькой квартире, но, как бы то ни было, он решил не углубляться в эту тему.

Но мистер Тёрлоу разговаривал не только с самой миссис Йонс. Ему также было очень интересно общаться с ее маленькой дочерью. Им было так хорошо друг с другом, что когда Джо приходилось ездить в центр по работе — обычно на пять дней, но иногда и на неделю, — то состояние юной наследницы семьи Йонс сразу ухудшалось, и малышка впадала в состояние, которое можно было грубо описать как смесь скуки и грусти (она все еще была далека от депрессии). В такие моменты она, казалось, замыкалась в себе, ничто не доставляло ей удовольствия, и на попытки родителей рассмешить ее она отвечала только взглядом, в котором чувствовался определенный упрек. Даже ее обычная любовь к сладостям угасала в такие моменты, что бы ей ни предлагали — мороженое, пирожное или фрукты, — маленькая девочка, не говоря ни слова, отодвигала тарелки или уклонялась от услужливо протянутых к ней рук...

Только школа, которая начиналась в сентябре, стала приносить ей радость и удовольствие в те моменты, когда ее соседки не было дома — видимо, это было связано с тем, что начальная школа, в которой она училась, находилась в том же районе, где работал мистер Тёрлоу. Они не пересекались в такие моменты по понятным причинам, и это было по обоюдному согласию — ни Джо не ходил в школу, ни Делия не бегала к нему с занятий, — но казалось, что поля волн, исходящих от них, пересекались в этом месте. Что касается школьных похождений юной наследницы семейства Йонс, то она, вопреки подозрениям Джо, не была хулиганкой — у Делии хватало мужества постоять за себя в некоторые моменты, но сама она никогда не ввязывалась в драку и никогда — вы понимаете? — никогда не приходило в голову запугивать своих сверстников. Случалось, что, став свидетельницей травли, девочка сразу же вставала на защиту жертвы, и бывало даже, что хулиганы позже просили у нее прощения за недостойные поступки, но никто из тех, кто ее знал, не мог описать ее как проклятую негодницу.

У нее было не так уж много друзей — если бы Делию спросили, с кем она дружила среди своих одноклассников, то она, немного подумав, выделила бы двух девочек, дочерей людей, которые работали с ее отцом. Обе ее подруги были на полгода старше ее, и по натуре они были несколько высокомерными отличницами, которые ставили себя немного выше нее самой. Сначала Делия даже не обращала на них особого внимания, но когда она однажды увидела, как мальчик из другого класса обзывал их нехорошими словами, она сделала ему выговор, невольно вызвав уважение с их стороны (скорее всего, им было просто выгодно иметь в качестве подруги такую девочку, которая бы их защищала). И если бы кто-нибудь спросил, к кому она испытывает теплые чувства, Делия покраснела бы и указала пальцем на мальчика с золотистыми вьющимися волосами, который неизменно сидел ближе к учительскому столу.

Этим мальчиком был тот самый Джерри, урожденный Джером, сын Тейлора Майрона, одного из богатейших брокеров по листингу в Портленде. Родители решили отправить мальчика в школу, в которую они сами ходили в детстве, хотя с точки зрения статуса ему было бы более уместно учиться в заведении с более высокой репутацией, но что он мог поделать, воля его родителей непреклонна... В этой школе Джерри Майрон чувствовал себя принцем, переодетым нищим — он свысока смотрел на своих одноклассников, старался держаться от всех подальше, а когда другие мальчики пытались предложить ему дружбу, он смотрел на них высокомерным взглядом. Неудивительно, что он часто становился причиной драк в классе, когда самые хулиганистые мальчишки уставали от этого незапятнанного ангела и пытались выместить на нем свою детскую злость. Старался — потому что юная наследница семьи Йонс, которая, как уже было известно, всегда заступалась за слабых, с самого первого дня взяла Джерри под свою, скажем так, защиту. Правда, в те дни, когда по семейным обстоятельствам она отсутствовала на занятиях, хулиганы, казалось, срывались с цепи и, стараясь не попадаться на глаза учителям, избивали ее любовный интерес на переменах...

В общем, Джером Майрон, который в школе был прямой мишенью для чужих оскорблений, был дорог Делии. Она не могла сказать, за какие качества влюбилась в него, но ей всегда было приятно осознавать, что она может быть полезна этому золотоволосому мальчику. Большинство ее мыслей, связанных со школой, тесно пересекались с личностью Джерри. Его имя было для нее чем-то интимным, и всякий раз, когда ей приходилось говорить о том, кто он такой, ее щеки краснели, а дыхание становилось неровным.

Увы, чувство было далеко не взаимным — виновник ее любовных терзаний был, как бы это выразиться, не в особом восторге от этого. Джерри, конечно, не ссорился с девочкой, которая защищала его от нападок других мальчиков, но и не отвечал ей взаимностью каким-то особым образом — лично ему гораздо больше нравилась другая девочка, которая училась в том же классе, Тесси Парилло — дочь некоего книготорговца. Она была высокой блондинкой, которая, как и сам Джерри, презирала других и держалась особняком от всех.

На самом деле, именно из-за такой природы своей страсти мальчик не мог с ней подружиться — это было так же полезно, как завязать отношения со своим отражением в зеркале. Так маленький Майрон, втайне вздыхая по юной леди Парилло, дружил с этой темноволосой девочкой, лицо которой почему-то вызывало у него ассоциацию с чихуахуа. Джерри никогда не говорил ничего подобного вслух — как в разговоре со всеми остальными, так и с самой молодой наследницей семьи Йонс, — но по его глазам было ясно, что он насильно терпит эту девочку, от которой у него было только одно преимущество — защита от хулиганов.

Как бы то ни было, Делия была по уши влюблена в этого мальчика и пользовалась любой возможностью, чтобы пересечься с сыном брокера по листингу. Например, однажды они с отцом зашли в продуктовый магазин, где, по счастливому стечению обстоятельств, сам Джерри был со своей матерью, Мириам Майрон. Увидев его, девочка тут же от радости бросилась к мальчику и, взяв его за руку, сказала, что хочет пойти с ним в «Волшебную лавку». К счастью для нее, юный Майрон не сопротивлялся ей, и дети вышли из магазина, провожаемые удивленными взглядами родителей. Делия привела его в магазин, где их встретил старик, который чем-то напомнил девочке Эйнштейна, только без усов, на нем были белая рубашка и черный кожаный жилет. Ему было что показать своим маленьким посетителям — сначала дети смотрели на маленьких игрушечных животных, которые танцевали тарантеллу, а затем владелец магазина показал им стол, по которому сам по себе катался игрушечный поезд.

Делия и Джером стояли плечом к плечу, широко раскрытыми глазами глядя на чудеса «Волшебной лавки». Когда самодвижущийся игрушечный поезд сделал пару кругов, девочка воспользовалась моментом и тихонько взяла руку мальчика в свою, сжав ее изо всех сил — от волнения ее ладонь была очень горячей и липкой от пота. Возможно, именно поэтому Джерри внезапно вырвался на свободу и выбежал из магазина, не сказав ни слова. Малышка смотрела ему вслед со слезами на глазах, в то время как старый владелец что-то недовольно ворчал в адрес невоспитанного сына листингового брокера. Девочка вернулась в продуктовый магазин, где в это время ее отец спорил с Мириам Майрон по поводу того, что он якобы позволяет своей дочери просто брать и увозить чужих детей в неизвестное место. При виде юной леди Йонс мать Джерри немного успокоилась и, даже не взглянув на девочку, взяла сына за руку и пошла домой, в то время как мистер Йонс тихо ругал Делию, которая молча смотрела вслед Джерри...

Но однажды золотоволосый объект ее безответной любви оказал Делии услугу. Была середина сентября, когда его родители на несколько дней отвезли сына в свой летний коттедж, который, по счастливому стечению обстоятельств, находился недалеко от дома семьи Йонс. Джерри не стал уведомлять об этом своего одноклассника, но Делия, случайно увидев его на рынке — где она в тот момент делала покупки со своей матерью, — с трудом скрывая свою радость, спросила мальчика о том, какой судьбой он здесь оказался. В тот момент Джерри, изнывающий от меланхолии в сельской местности, которая ему не нравилась, решил немного скрасить свое одиночество и, не скрывая, сообщил ей адрес, где находился летний коттедж семьи Майрон, а также время, в которое он будет ждать его. Делия потом всю ночь не могла сомкнуть глаз, думая о том, как она встретит Джерри. И вот, когда пришло время выходить из дома, чтобы прибыть в нужное время, она побежала туда без всякой задней мысли, почти светясь от счастья. Однако, когда девочка уже была там, в коттедже Майронов не было ни души — хитрый Джерри, желавший посмеяться над наивной девочкой, специально назначил ей свидание на тот день и час, когда они с родителями уже ехали в машине по дороге домой в центр.

Но Делия так и не узнала об этом трюке. Напротив, она вбила себе в голову навязчивую мысль, что это ее собственная вина, как будто она сама упустила свое счастье. Когда на следующий день отец привел ее в школу, она встретила Джерри в коридоре перед уроком, подошла к нему и, опустив глаза, печально сказала: «Мне очень жаль, прости меня...» Мальчик был удивлен ее неожиданно кроткой реакцией, но, не показывая этого, подыграл ее состоянию, сказав: «Это ты меня прости», и побежал в класс. В тот день Делия, не отвечая на приветствия своих подруг, просидела все уроки в одной и той же позе, и даже когда Чарльз Певек, самый хулиганистый мальчик в ее классе, явно вдохновленный ее состоянием, выхватил ручку у нее из рук и собирался выбросить ее в мусорное ведро, девочка осталась сидеть на месте, лишь подняв на хулиганку красные от слез глаза. Молодой певец был смущен и, постояв в нерешительности у мусорного бака, подошел к Делии и положил ее ручку рядом с книгами...

Когда, находясь в гостях у мистера Тёрлоу, Делия поделилась с ним этой историей — разумеется, не зная истинного положения дел со стороны Джерри, — ее собеседник был несколько поражен тем, что эта девочка, вся натура которой, казалось, была наполнена энергией жизни, могла испытывать такой комплекс вины из-за какого-то сущего пустяка. Джо попытался успокоить девочку, прочитав ей стихотворение какого-то автора со странной фамилией Блок — что-то про аккордеон и лютики, — но малышка, крикнув ему: «Я выхожу из игры!», убежала к себе домой, не желая показывать соседке свои слезы, которые к тому времени уже наполняли ее изнутри. И ей, и Джо было грустно в тот день, только если ее грусть была вызвана впечатлениями от неудачного свидания, то грусть ее взрослого друга была вызвана ее реакцией на его попытки как-то ее успокоить. В течение двух дней Делия не ходила к своей соседке, находясь в подавленном состоянии, но на третий день девочка воспрянула духом и снова навестила мистера Тёрлоу, который, однако, в то время был увлечен чтением определенной книги, из-за чего его юному гостю показалось, что он не особенно доволен ее визитом. Чтобы немного развлечь ребенка, Джо сначала на ее глазах сжег ту книгу, в которой не было ничего умного, а затем пригласил девочку сходить в гости к его другу Джафету, на что она без лишних слов согласилась.

Из квартиры на четвертом этаже, где жил коллега Джо, молодая наследница семьи Йонс вызвала приятные воспоминания — во-первых, Джаф, умевший готовить по-настоящему (в отличие от мистера Тёрлоу, который пытался ему подражать), устроил праздник для ее желудка, по прибытии он угостил ее запеченной бараньей лопаткой и тушеной фасолью на обратном пути. Во-вторых, Делия с большим удовольствием слушала сказку из старого сборника «Басни моего отца Лебедя», которую хозяин квартиры читал вслух, поскольку самой девочке было лень читать самой, а кроме того, ей просто нравилось сидеть в его кабинете и слушать его приятный голос, при этом не забывая комментировать услышанное. В самом начале этого литературного чтения девочка даже позволила себе возмутиться тем, что автор не объяснил имя главного героя, на что Джафет ошеломил ее ответом, суть которого заключалась в том, что ее собственное имя не означало «неисчезаемая», как говорила ей с раннего детства мать, а было названием острова, где, согласно древнегреческим мифам, родилась греческая богиня Артемида.

Узнав об этом, юная наследница семьи Йонс тогда почувствовала, как волна правды словно погасила огонь лжи, в чем она не замедлила признаться своим взрослым собеседникам. Затем мистер Тёрлоу с улыбкой сказал, что у нее хороший словарный запас, и какой-то огонек вспыхнул в глазах Джафа, скрытых за толстыми линзами его очков. Этот момент мог бы показаться девочке недостойным внимания, если бы не то, что последовало дальше. Когда Джафет закончил читать сказку и они втроем отправились есть фасоль, за столом он достал блокнот, где по памяти записал это случайное замечание Делии, слегка перефразировав его. Затем девочка поинтересовалась, зачем ему это нужно, на что получила ответ, что это необходимо для его исследования американцев, носящих греческие имена. Малышка сочла это объяснение полной бессмыслицей, махнула рукой на это дело и, решив, что ей пора домой, пошла одеваться.

Когда Делия и ее взрослый спутник подошли к дому ее семьи, девочка, которая до этого шла позади Джо, внезапно бросилась к нему и, схватив за руку, сильно потянула в сторону. Он, стараясь не упасть на землю, ухватился за забор свободной рукой, случайно вогнав в ладонь тонкую щепку дерева. Маленькая девочка со смехом открыла калитку и исчезла во дворе, а мистер Тёрлоу, пытаясь зубами вытащить занозу, попавшую ему в палец, был ошеломлен, уловив ушами звуки ее шагов, доносившиеся из-за забора. Когда входная дверь дома Йонс наконец закрылась, он вздохнул и поднял голову — в окне ее комнаты было темно...

— Надеюсь, вы не возражаете, — заключенный взял паузу, — если с этого момента я вернусь к подробному описанию событий, которые со мной происходили?

— Что ж, продолжайте, — мистер инспектор Гэлбрайт понимающе кивнул Джордану.

На следующий день после того, как они с Делией вернулись от Джафета, Джо был разбужен телефонным звоноком. Забыв о том, что нужно одеться и умыться, он как был в одних трусах, подошел к телефону и поднес трубку к уху. Звонила его соседка, миссис Йонс собственной персоной. Она, словно борясь с переполнявшим ее чувством неудовлетворенности, уведомил мистера Тёрлоу, что, стирая нижнее белье дочери, она заметила нечто странное и поэтому во второй половине дня отвезет девочку в город по делам. Затем она сделала короткую паузу, очевидно, ожидая ответа Джо, но тот ничего не смог найти в ответ на эти слова. Срывающимся голосом Иветта добавила, что мистеру Тёрлоу очень повезло, что ее супруг и отец Делии в одном лице в это время был на работе в центре. Внутренние органы Джо, казалось, были заполнены жидким азотом. Он чувствовал, что над ним, как над Дамоклом — любимцем сиракузского тирана, — висит острейший меч правосудия, который грозит упасть и разрубить его несчастную голову на две половины...

Он продолжал прижимать трубку к уху, хотя из нее доносились только гудки. Наконец, справившись с онемевшими конечностями, он уронил его рядом с телефоном и, чувствуя, как земля уходит у него из-под ног, сумел ухватиться руками за столешницу. В такой позе, отдаленно похожей на фигуру сына со знаменитой картины Рембрандта, Джо провел, по личным ощущениям, не менее двух часов. Затем он встал и, почувствовав, что ему нужен свежий воздух, почти выбежал на улицу. Слава Богу, что ни один член семьи Йонс не попался ему на глаза...

Стоя возле своих ворот и поворачивая голову из стороны в сторону, мистер Тёрлоу был убежден, что по этой земле все еще можно ходить спокойно. И он, все еще чувствуя холод в спине, решил прогуляться до магазина. Нет, не ради шоппинга, а для того, чтобы в обстановке, где много людей, попытаться избавиться от одиночества, которое сковывает его душу. Стараясь не переходить на бег, Джо направился туда, где все население района Паркроуз покупало товары первой необходимости. Дойдя до первых палаток, под которыми продавались свежие фрукты, он вдруг услышал свое имя. Оказывается, две старушки, которые в это время брали у торговки красные яблоки, вели оживленный диалог друг с другом. Мистер Тёрлоу попытался встать за навесом, чтобы они не могли его видеть, и напряг слух.

— Знаешь, Патриция, у меня есть подозрение, что этот негодяй Джордан явно пошалил с дочерью фармацевта, — проговорила пожилая женщина с белым платком на голове, шепча одними губами.

— Что заставляет тебя так думать, Эльзебет? — спросила ее младшая подруга.

— Потому что я только сегодня утром пересеклась с Иветтой, — воскликнула её собеседница, — и она была бледна как смерть!

— О, бедняжка... С чем это было связано?

— Она сказала, что попросила свою дочку надеть новые панталоны и, когда брала её старое белье в стирку, заметила, что оно красное от крови.

— Что, у ребёнка начались месячные? В восемь лет?

— Иветта не могла поверить своим глазам и, забыв о стирке, набросилась на девочку с вопросами. И та рассказала ей, что вчера была в гостях у неких дяди Джо и дяди Джафа.

— Двое убивцев... Боже мой... Они должны сидеть в тюрьме оба!

— Жена фармацевта придерживается того же мнения. Я с трудом убедила Иветту пойти к врачу, прежде чем звонить в полицию.

— Так что же дальше?

— После этого она отправилась домой. Может быть, она действительно это сделала, а может, не выдержала переживаний и натравила на ублюдков полицейских ищеек

— Боже милостивый!

Патриция — пожилая леди, которая была моложе, — заметила прячущегося за столбом Джо и завопила. Он немедленно помчался так быстро, как только мог, прочь от магазинов, слыша, как вслед ему летят слова «Мелкий, паршивый, жалкий чёрт!». «Ну всё», подумал он, «прощай свобода...» И в то же время он задавал себе вопрос о том, что происходит. Он никогда не совершал никаких непристойных действий с Делией, избегал поцелуев и даже не обнимал ее, и вот на тебе... «Здесь явно что-то не так», — думал он, находясь уже на полпути к дому.

Тем временем на небе начали собираться тучи. Не сбавляя скорости, мистер Тёрлоу взглянул на видневшуюся далеко впереди поляну, заросшую высокой травой. Был уже конец сентября, и теперь ранее зеленый океан растений был окрашен в оттенки желтого и оранжевого. Густые облака, которые уже вовсю заполнили небо, создавали очень интересное сочетание.

И тут Джо вспомнил, как выглядел расстилавшийся перед ним пейзаж — природа его родной деревни была почти полностью живым воплощением обложки той самой пластинки, которую он подарил своему молодому соседу еще в августе... Он вспомнил ее историю о том, как она подарила пластинку Джерри, и он якобы ответил на ее подарок только «Спасибо», но в глубине души Джо чувствовал, что Делия, рассказывая ему об этом инциденте, просто ограничивалась только первой половиной того, что произошло на самом деле — в то же время она не лгала, но и не говорила всей правды. Вернувшись мыслями к настоящему, он начал думать, что если он мог доверять словам этих двух старых сплетниц, то на допросе у своей матери Делия тоже не стала порочить его и Джафета. Тем не менее для ее почтенных родителей — в частности, для отца — один тот факт, что их маленькая дочь оказалась в компании двух взрослых мужчин в незнакомой квартире, был достаточной причиной для того, чтобы передать Джо в руки судебных мясников, которые пропустят его бренное тело через ножи бюрократической мясорубки. Честно говоря, было бы лучше, если бы они убили его прямо здесь на месте, чем подвергали таким пыткам — ибо смерть была явно желаннее такой псевдо-жизни...

Но, даже произнося эти слова про себя, мистер Тёрлоу все еще боялся. Он боялся, что разъяренный отец Делии раскроит ему череп своими мощными руками, и того, что под конвоем полиции его отведут в темные и сырые подземелья, где ему придется гнить до скончания веков. Неужели это действительно все из-за некой девчонки, дочери ничтожного продавца лекарств? Не то чтобы это что-то решало в реальном положении дел, но Джо не мог не быть оскорблен судьбой, которая привела на эшафот его, дальнего родственника и потомка одной из самых влиятельных фигур бывшей (и крайне недолговечной) Ирландской Республики, из-за дочери какого-то жалкого американского докторишки.

Когда Джо подошел к своему дому, на улицу уже начали падать первые капли дождя. Радуясь тому, как точно он рассчитал время своей прогулки, мистер Тёрлоу, даже не потрудившись проверить, правильно ли закрыл калитку, вошел в дом и последовал на кухню. От чувства угрозы, которое все еще не хотело отступать, ему совсем не хотелось есть, но он попытался найти бутылку с каким-нибудь напитком — он просто хотел заглушить свой страх алкоголем, даже самым страшным, какой только можно вообразить. Увы, дома не нашлось ни капли этого вещества, если не считать колбы, на дне которой было совсем немного чистого девяностопроцентного спирта — это количество едва умещалось на чайной ложке, в которую Джо вытряхивал содержимое колбы. Он положил чайную ложку с содержимым в рот и выдохнул. В горле возникло легкое жжение, отвратительный горький вкус заставил его сморщить лицо, но желаемого опьянения достичь не удалось.

Жаль, что он не купил бутылку чего-нибудь крепкого, когда выходил на прогулку. В любом случае, он должен был прожить на свободе, с Божьей помощью, до завтрашнего утра, ибо предчувствие подсказывало ему, что этим дело не кончится, и возвращение мистера Йонс только ухудшит его и без того незавидное положение. Джо не знал, что с собой делать в это время. Он не мог даже немного напиться, и он не мог попытаться что-либо сделать без этого допинга — страх съедал его изнутри. Поэтому мистер Тёрлоу, постояв немного у окна (за которым уже шел дождь), задернул шторы и прошел в спальню, где, не раздеваясь, сразу же забрался под одеяло. Он заснул в тот момент, когда его голова коснулась подушки.

Ему приснилось, что он, еще совсем маленький мальчик, отправился со своим двоюродным дядей на охоту в лес. За ними бежала пегая собака какой-то охотничьей породы. Погода этим утром была облачной, но дождя пока не было, как и солнца, которое еще не взошло. Он спросил своего двоюродного дядю, почему они отправились в путь так рано. Взрослый мужчина посмотрел на мальчика и ответил что-то вроде «Утки еще не проснулись, сейчас их будет легче подстрелить». Маленький Джо хотел задать еще один вопрос, но тут пегий пес, разразившись лаем, бросился вперед, в непроходимую чащу. Выражение самодовольства тут же исчезло с лица его дяди — его сменило напряженное выражение профессионального охотника, который уже почуял дичь и старается не вспугнуть ее. Мужчина бросился вперед вслед за своей собакой, держа охотничье ружье наготове. Мальчик, которого откровенно замедляли тяжелые кожаные ботинки, не мог так же бегать за своим взрослым товарищем, поэтому маленький Джо, стараясь не поскользнуться на грязи, потрусил за своим двоюродным дядей. И тут раздался выстрел. Мужчина стрелял куда-то в чащу, его пегий пес дико визжал. Мальчик хотел зажать уши, но руки, казалось, не слушались его. А его двоюродный дядя под аккомпанемент все более истошного собачьего воя продолжал посылать выстрелы туда, в колючие ветви чащи...

Джо вздрогнул и тут же поднял голову с подушек. Душераздирающие крики собаки продолжали звенеть у него в ушах, но это не были отголоски только что увиденного сна — звуки доносились с улицы. Мистер Тёрлоу, весь в поту, спустил ноги с кровати и, натянув тапочки, выбежал во двор. Дождь, начавшийся днем, к ночи уже превратился в настоящий ливень. Но Джо, уже стоявший на крыльце, не обращал внимания на сильные потоки воды, которые хлестали его по всему телу. Все его внимание было занято дикой картиной, открывшейся перед его глазами — возле калитки, которая была распахнута настежь, стоял огромный мужчина с котелком на голове. В руках у него был пистолет, который он направил на бедного Буффало. Когда мистер Тёрлоу вышел на улицу, собака даже больше не скулила — разъяренный мужчина выстрелил ему в горло пять раз. И когда он поднял голову от Буффало к Джо, хозяин этого двора, продолжая стоять на крыльце, издал душераздирающий крик. Это был крик, в котором смешались страх, боль потери и дикая, всепоглощающая ненависть к тому, кто сейчас стоял у калитки...

Что произошло дальше, мистер Тёрлоу практически не помнил. Лишь фрагментами, словно в бредовом сне, остались в его памяти моменты того, как он тогда, уже насквозь промокший под дождем, бросился на убийцу с голыми кулаками, как последний сильным ударом в грудь повалил Джо на землю рядом с мертвой собакой и начал наносить ему мощные удары ногами с яростью дикого животного. Затем все вокруг заискрилось синими и красными огнями, послышался вой сирен. Мистер Тёрлоу вспоминает, как его, покрытого грязью, схватили двое мужчин в форме и бросили, как мешок с мукой, в кузов грузовика.

И тогда, уже не в темноте и не в грязи, а в просторном зале суда, он стоял и, опустив голову, слушал приговор, согласно которому ему суждено было провести долгих восемнадцать лет в колонии строгого режима. Глазами, которые, казалось, были затянуты пеленой, он оглядел собравшихся в этот момент людей. Не найдя среди собравшихся того, кто все это затеял, его внимание было отвлечено криком его друга Джафета, который встал и, вытянув руку вперед — очевидно, указывая на одного из уважаемых участников судебного процесса — гневно продекламировал: «Одни черти пожирают других чертей! Как здорово заниматься этим, когда у вас у всех нет человечности!», после чего он внезапно схватился за сердце другой рукой и молча упал на пол, а затем охранники схватили его за руки, как мешок с картошкой, и потащили из зала суда...

— В любом случае, это все, господин инспектор, — выдохнув, Джо завершил свое повествование, — вряд ли вас заинтересует то, как я начал отбывать срок в этих вонючих стенах.

— Ну, ну...

Заключенный и полицейский молча сидели друг напротив друга. Мистер Тёрлоу, которому захотелось размять ноги после долгого сидения, собрался встать, но тут его собеседник поднял руку.

— Подождите, Джордан Тёрлоу, наша встреча еще не закончена.

— В чем дело, господин инспектор? — спросил его Джо таким тоном, каким маленький мальчик пытается добиться ответа от своего строгого отца на вопрос, почему он не может пойти погулять.

— Вы рассказали мне свою половину истории, а теперь я хочу поведать вам свою, — не скрывая торжественности, ответил ему мистер Гэлбрайт

— Что, неужели в этой семейке, по вине которой я здесь гнию заживо, до сих пор происходят какие-то инциденты?

— Вы правильно уловили суть, Джордан. Но давайте не будем забегать вперед. Садитесь поудобнее и слушайте.

И мистер Тёрлоу сел на жесткий деревянный стул. В нем загорелась искра любопытства. Ему вдруг стало очень интересно, что скажет ему сейчас этот волевой человек с военной выправкой. Кто знает, что, если... Джо старался думать о Делии как можно меньше, но в этот момент ее маленькая фигурка воскресла перед его мысленным взором. Он, пытаясь справиться с охватившим его волнением, ответил своему собеседнику:

— Я весь во внимании, господин инспектор...

Когда господин инспектор, наконец, рассказал заключенному свое длинное повествование — начиная с инцидента с воришкой орехов в продуктовом магазине и заканчивая своим последним разговором в кабинете господина старшего инспектора Сеймура, Гэлбрайт вытер пот со лба и облизал пересохшие губы. Заключенный все еще сидел напротив него на своем неудобном деревянном стуле, сложив руки перед собой. Почувствовав на себе выжидающий взгляд господина инспектора, Джордан вздрогнул всем телом и поднес правую руку к своему мертвенно-бледному лицу.

— Что случилось, вы не очень хорошо себя чувствуете? — с сочувствием спросил Гэлбрайт.

Вытирая слезы с глаз, Джо шмыгнул носом и шумно вдохнул. Инспектору стало немного не по себе при виде плачущего преступника, и он невольно перевел взгляд на поверхность стола, за которым они сидели все это время. В то же время он задавался вопросом, что в его рассказе могло так сильно расстроить этого двадцатишестилетнего мужчину.

— Делия... — донесся до его ушей шепот Джордана.

«Ну да», — подумал Гэлбрайт, — «это все из-за девочки, той самой, из-за которой он попал за решетку». С этой мыслью господин инспектор снова поднял голову к своему собеседнику.

— Я вижу, — начал он, — что некоторые части моего рассказа расстроили вас. Прошу простить меня, но это факты.

Произнося эти слова, инспектор мысленно упрекнул себя: «Как ты, полицейский, можешь опускаться до того, чтобы извиняться перед преступником?»

— Правда глаза колет, я в курсе, — тихо пробормотал Джордан, сморкаясь в рукав, несмотря на то, что инспектор подарил ему свой носовой платок.

— Меня самого совершенно не устраивает такое положение дел, — продолжил Гэлбрайт, игнорируя действия собеседника, — но вы можете быть уверены...

Господин инспектор внезапно прервал свою речь — он подумал, что было бы очень странно, если бы полицейский дал растлителю малолетних обещание привлечь к ответственности детоубийцу. Но первые же слова этой речи возымели действие на собеседника — Джо внезапно перестал шмыгать носом и устремил на Гэлбрайта красные и мокрые от слез глаза.

— Вы сделаете всё, что в ваших силах? — сказал он с тоской. — Чтобы душа ребёнка была отомщена?

— Я удивляюсь на вас... — начал инспектор, но заключенный не дал ему договорить.

— Я хочу, чтобы Делия не чувствовала себя брошенной на том свете. Вы понимаете меня, господин инспектор?

В отчаянии выпалив эти слова, Джо уронил голову на руки — эта мольба явно истощила его. Гэлбрайт продолжал молча сидеть в своем кресле, не зная, что ответить своему собеседнику. Прошла минута, но Джордан не подавал признаков жизни, и Гэлбрайт подумал, что заключенный уснул. Инспектор встал из-за стола, собираясь покинуть комнату для допросов, но как только он сделал несколько шагов от стола, Джо внезапно разлепил веки и с тихим стоном схватился рукой за грудь.

Когда Гэлбрайт быстро подошел к двери, которая находилась сразу за мистером Тёрлоу, и, распахнув ее, столкнулся лицом к лицу с мрачным полицейским, держащим резиновую дубинку — охранником, которому было поручено следить за происходящим. Инспектор тут же обратился к нему с приказом:

— Препроводите этого человека обратно в камеру!

Неуклюжий и пожилой мужчина бросил на инспектора какой-то насмешливый взгляд:

— Надеюсь, господин не умер от скуки, выслушивая лживые оправдания этого мерзкого п... — начал он.

— Пошути у меня тут! — инспектор погрозил ему пальцем и быстро покинул эту скучную и, что уж тут скрывать, на редкость унылую комнату.

Охранник, бормоча себе под нос «Какие же нервы нужно иметь, чтобы на протяжении нескольких часов выслушивать такое...», медленно подошел к стулу, в которым сидел мистер Тёрлоу, и, слегка напрягшись, схватил его обеими руками за плечи. Джо, глаза которого лихорадочно вращались в орбитах, попытался инстинктивно сбросить схватившие его пальцы, но охранник с невероятной для его возраста и габаритов ловкостью оторвал заключенного от стула и повел обратно в камеру.

Надзиратель, стоявший рядом с дверью, ведущей в камеру, открыл ее для охранника, который втолкнул мистера Тёрлоу внутрь. Через пару мгновений тяжелая стальная дверь захлопнулась, и звук тяжелых шагов обоих слуг порядка затих в коридоре. Теперь этот человек был надежно отрезан от остальных людей. Но двадцатишестилетнего Джордана Тёрлоу больше не волновало, что происходит в этом мире. Он продолжал лежать на полу в неудобной позе, тупо уставившись в стену. В камере было невыносимо душно, поэтому он автоматически открыл рот пошире, чтобы вдохнуть хотя бы немного воздуха.

Мало-помалу Джо потерял представление о том, где он находится, и вдруг до его ушей донеслись веселые крики детей. Он с трудом открыл глаза и остолбенел в немом изумлении — вокруг него был поросший травой холмик. Над его головой сияло полуденное солнце, весело пели птицы, а с ветвей абрикосового дерева, под которым он лежал, свисали спелые оранжевые плоды. Поднявшись на ноги, Джо медленно — как будто каждый шаг, который он делал, был для него невыносимым бременем, — побрел в ту сторону, откуда доносился возбужденный гомон детей. Сделав несколько шагов, он невольно остановился. То, что он увидел, потрясло его до глубины души.

По хорошо протоптанной тропинке прямо к нему приближалась небольшая процессия из пяти человек. Впереди всех шла, широко расставляя длинные ноги в красных туфлях, молодая черноволосая женщина с прической каре — кремовое вельветовое платье придавало ее фигуре слегка напыщенную серьезность, делая ее похожей на учительницу начальных классов. За ней, словно выводок маленьких утят, шагали четверо детей — два мальчика и две девочки. Они были босиком и одеты в яркие платья, штанишки и рубашки. Детям, судя по их хорошеньким личикам, было от семи до десяти лет, не больше. Мальчики, щурясь от яркого солнца, держались немного позади, девочки, наоборот, вырывались вперед и, весело переглядываясь друг с другом, постоянно пытались обогнать свою взрослую наставницу.

— Матушка Джоу, глянь, абрикосы! — раздался громкий, пронзительный голос.

Это крикнул мальчик помладше, шедший в самом конце процессии. Вытянув тонкую руку, он указал прямо на Джордана, стоявшего у дерева. Он почувствовал себя немного неловко — это было бесстыдно, все дети начали смотреть на него. Женщина остановилась и, повернув голову в ту же сторону, куда смотрели дети, улыбнулась.

— Матушка Джоу, можно нам их съесть? — спросил другой голос, более мягкий.

Этот вопрос задала девочка в желтом платье. «Любопытно, Джо — это сокращение от Джозефин?» — подумал Джордан...

— Конечно, дети мои, — сказала черноволосая женщина и улыбнулась ещ2 шире. — Вы можете собирать эти фрукты сколько вашим душам будет угодно.

После ее слов дети, все как один, бросились к дереву. Джо, дрожа всем телом, отступил назад.

— Но, пожалуйста, будьте благоразумны! — женщина, оставшаяся стоять на дороге, сделала серьезное лицо и погрозила им пальцем.

Дети, не обратив никакого внимания на ее предупреждение, подбежали к дереву, стали с криками подпрыгивать и срывать с веток оранжевые абрикосы, нисколько не беспокоясь о том, что неизвестный взрослый мужчина стоит буквально в двух шагах от них. Кажется, что это первый раз, когда дети видят такое плодоносящее дерево — с удивительным упорством и методичностью они собирали плоды прямо с ветвей. И вдруг Джордана осенило, что никто из этих пятерых — четверо несовершеннолетних и один взрослый — просто не видит его!

— Вы наелись, дети мои? — пять минут спустя крикнула женщина, которая осталась стоять на некотором расстоянии от дерева.

Джордан подумала, что либо она просто не любит абрикосы, либо верит в то, что фрукты нужно мыть перед употреблением.

— Матушка Джоу, может быть, еще немножечко? — капризным тоном попросил старший мальчик.

— Нам пора в дорогу! — уже с ноткой приказа сказала женщина — Нам предстоит очень долгий путь!

Дети перестали кричать. Они молча переглянулись и с явной неохотой направились к дороге. Женщина терпеливо подождала, пока все четверо соберутся рядом с ней, а затем медленно пошла вперед. На этот раз девочки еле тащились за ней, а мальчики шли впереди и тихо о чем-то спорили между собой. Джордан, все еще стоявший под абрикосовым деревом, с некоторой грустью смотрел вслед удаляющейся процессии. Он невольно почувствовал себя никчемным, никому не нужным человеком, которого никто никогда не вспомнит и — как он только что увидел — никто не заметит. Размышляя об этом, Джордан вдруг заметил, что одна из девочек, шедшая последней, внезапно остановилась. Он подумал, что она, очевидно, хочет перевести дух, но когда она повернула к нему голову с черной челкой на лбу, он почувствовал, как бешено забилось его сердце.

Потому что этой девочкой была не кто иная, как сама Делия. Ее бездонные глаза смотрели на него в упор. Она выглядела божественно в своем темно-синем платье. Она улыбнулась, как будто долго ждала этого момента, и начала медленно приближаться к дереву. Джордан не мог поверить своим глазам и подумал, что это просто галлюцинация. Он неловко попятился и, уткнувшись спиной в ствол абрикосового дерева, сполз по нему на землю. Маленькой девочке, очевидно, это показалось забавным — она рассмеялась и протянула руку вперед. Джордан несколько секунд нерешительно сидел под деревом, а затем, покраснев, взял Делию за руку и робко улыбнулся.

Они никогда не позволяли себе объятий, поцелуев или любого другого способа выражения любви, требующего физического контакта. Их чувства друг к другу можно было бы назвать молчаливой эмоциональной привязанностью или самой банальной симпатией. Сейчас, когда Делия стояла перед Джорданом, сидящим на лужайке, ему многое хотелось ей сказать. Например, сделать ей комплимент о том, что она стала еще красивее... Спросить, не обижает ли её кто-нибудь... Извиниться перед ней за долгую разлуку... В конце концов, просто поинтересоваться, рада ли она его видеть... Но он все еще не мог подобрать нужных слов. Джордан, все еще держа её нежную руку в своей грубой ладони, проглотил вставший в горле комок и, стараясь, чтобы голос не дрожал от охватившего его волнения, почти прошептал слово, только одно слово:

— Милая... — на его губах появилось подобие улыбки.

В ответ на это слово щеки Делии вспыхнули. Она отпустила руку и несколько застенчиво улыбнулась ему. «Идеал человечества», — подумал Джордан, — «или, точнее, женственности». Насколько он понял, ей было уже десять лет и четыре месяца. Он почувствовал что-то вроде раскаяния за то, что два года назад так бесцеремонно вторгся в маленький уютный мирок Делии. Но он ничего не мог поделать — ведь прошлого не вернешь...

— Я знаю. Я помню, — неожиданно тихо произнесла Делия.

Джордану показалось, что ее голос странным образом изменился, но это могло ему только показаться — в конце концов, он давно ее не видел. И все же, услышав это «я помню», он почувствовал, как у него сжалось сердце. «Что ж, когда говорит такой идеал добродетели, у меня по коже бегут мурашки», — подумал Джордан, не сводя с нее глаз.

— Дядя Джо, никаких неприятностей не будет, — теперь Делия повторила совершенно четко. — Я обещаю, — добавила она.

Он хотел спросить её «Неприятностей какого рода?», но девочка не дала ему такой возможности. Слезы потекли из глаз Делии, и в следующее мгновение она внезапно бросилась к взрослому мужчине и обхватила его своими тонкими руками. Джордан, забыв обо всем на свете, схватил Делию за плечи и, прижимая малышку к себе, начал гладить ее по голове. Тело маленькой девочки, сотрясавшееся от рыданий, излучало слабое тепло...

Гэлбрайту, которому нужно было успеть на рейс Бритиш Аирвэйс, пришлось провести два с половиной часа в международном аэропорту Портленда. Ожидание не обещало быть приятным — к этому времени в здании образовалась такая толпа, что инспектору, незнакомому с местными порядками, было совершенно непонятно, как люди вообще садятся в свои самолеты. Оставив свой чемодан в одном из залов ожидания, он направился на второй этаж, где находились магазины и кафе, где он мог купить гамбургер или кофе. Пройдя немного вперед, Гэлбрайт вошел в заведение, расположенное ближе всего к эскалатору — не в последнюю очередь потому, что его привлекла играющая там музыка. Кафе было небольшим, но довольно уютным — в интерьере преобладали фиолетовые и синие тона. На стенах висели любопытные картины, выполненные в виде гравюр, на которых были изображены сцены из жизни древних греков.

Заняв свободный столик, инспектор огляделся — кроме него, в зале находились двое молодых людей, похожих на португальских туристов. Один из них был кудрявым и мрачным, другой, наоборот, краснолицым и разговорчивым. Они сидели друг напротив друга и играли в крестики и нолики на газете, помеченной черным маркером в формате шесть на шесть. Иногда эти ребята поднимали головы и, обмениваясь короткими фразами на португальском, поглядывали в его сторону.

Гэлбрайт начал искать официанта. Наконец он увидел мужчину, медленно обходящего столы с каким-то подносом в руках. Окликнув его, инспектор невольно заметил, что этот человек сильно выделялся на фоне интерьера — просто странно было видеть в этом помещении с беззаботной атмосферой этого высокого и совершенно лысого мужчину, лицо которого казалось высеченным из гранита. Он был одет просто и опрятно — черные брюки и белая рубашка.

Гэлбрайт не заострял бы так много внимания на этих деталях, если бы этот человек придавал своему лицу если не улыбку, то хотя бы просто спокойное безразличие, но вместо этого лицо официанта было искажено какой-то ужасной гримасой — как будто он смотрел на каждого посетителя как на узника концлагеря, которого скоро отправят в газовую камеру. Лысина только усиливала это впечатление — хотя инспектор внутренне понимал, что даже если бы у этого официанта были густые волосы до плеч, то его лицо все равно осталось бы прежним…

Когда призыв инспектора достиг ушей этого человека, он повернулся к столу Гэлбрайта и медленно подошел к нему, после чего, застыв в двух шагах от него, уставился на полицейского своими вытаращенными глазами. У инспектора возникли подозрения, что у этого парня явно были проблемы с желчным пузырем...

— Здесь подают кофе? — спросил Гэлбрайт, который хотел расслабиться за столиком и выпить свой любимый напиток.

Официант, продолжавший держать в руках пластиковый поднос, не ответил, а только свирепо посмотрел на гостя своего кафе. Инспектор невольно заметил, что розовый цвет подноса в руках этого верзилы невольно придавал всему его облику сходство с греческой статуей, на которую какие-то шутники напялили юбку и лифчик.

— Я правильно понимаю, что кофе нет? — спросил Гэлбрайт, которому надоело выдерживать на своем лице этот немигающий взгляд.

— Кофе нет, — медленно повторил официант его последние слова.

Его голос звучал невероятно хрипло — слова, казалось, исходили не изо рта человека, но из динамика сломанного радиоприемника. Тон, подобный интонации автомата, только усугублял это чувство.

— Не позволите ли вы мне взглянуть на меню? — спросил инспектор, который понял, что разговаривать с этим официантом все равно что пытаться добиться уважения от обувной коробки.

После его слов у официанта надулись жилы на лбу, и он, поставив поднос прямо на столик инспектора, направился к стойке. Гэлбрайт невольно стал разглядывать содержимое подноса — там была пустая чайная чашка с торчащей из нее ложечкой, блюдце с хлебными крошками и две скомканные салфетки. Видимо, это следовало отнести на автомойку, но инспектор своим запросом невольно помешал официанту.

Гэлбрайт считал, что обслуживание в этом кафе было просто отвратительным — потому что он никогда не видел, чтобы грязную посуду от предыдущего клиента ставили на столик нового гостя — мол, у меня тут руки заняты, поэтому пускай постоит...

Наконец официант вернулся к столику инспектора. Он положил перед ним сложенный посередине лист картона формата А4 и наконец-то забрал этот грязный розовый пластиковый поднос.

Гэлбрайт взял в руки картонный лист. Да, выбор блюд в этом кафе был крайне невелик — черный чай, круассан без начинки, какие-то сладости (без указания, просто «Сладости») и вода. Инспектор невольно взглянул на португальцев, сидевших за соседним столиком. Теперь он понял, почему вместо того, чтобы заказывать еду, они просто играли в крестики и нолики — потому что вместо того, чтобы расплачиваться за этот ужас деньгами, лучше просто сидеть голодным.

Гэлбрайт наконец решил заказать чашку чая — не столько потому, что ему очень хотелось пить, он просто подумал, что если он будет сидеть просто так, без еды, то этот мрачный официант решит его выгнать — мол, зачем ты здесь сидишь, если ничего не заказываешь?

— Можно мне немного черного чая, пожалуйста? — крикнул инспектор официанту, который, избавившись от подноса, вернулся в помещение кафе пустыми руками.

Верзила, едва склонив свою лишенную растительности голову в кивке, снова удалился за стойку и исчез из поля зрения Гэлбрайта. Инспектору пришлось ждать десять минут, пока перед ним наконец поставили его заказ — маленькую чайную чашечку, на две трети наполненную напитком, не сильно отличающимся по цвету от кофе. Он поднес чашку ко рту и сделал глоток. Первое ощущение было, что чайный пакетик опустили в холодную воду и оставили на сутки…

Едва подавив желание выплюнуть эту жижу, Гэлбрайт поставил чашку на стол и, вздохнув, уставился в потолок. Он не знал, сколько так просидел, но когда двое португальцев встали из-за стола и прошли мимо него к выходу, он наконец проснулся и посмотрел на часы. О нет, до посадки в самолет осталось совсем немного времени...

Гэлбрайт встал из-за стола, на котором продолжал стоять почти нетронутый чай. Инспектор побежал к эскалатору, стараясь не расталкивать маленьких детей, бегающих взад-вперед. Наконец, он добрался до зоны досмотра. Началась утомительная процедура — на глазах у красивых молодых девушек тридцатиоднолетний мужчина должен был снять обувь и вытащить ремень из брюк... Гэлбрайт невольно почувствовал себя эксгибиционистом в клубе для представительницы женского пола. Когда эти металлические проверки наконец закончились, он, пытаясь направить приток крови обратно к голове, попал в зону вылета. Наконец, выдохнул Гэлбрайт, вот и выход на посадку.

Спустившись по лестнице вместе с другими пассажирами, он оказался на улице и, дрожа от холода — дул ветер — вошел в автобус, который, проехав несколько метров, остановился рядом с «боингом». Билет, который инспектор купил за две недели до вылета, был подозрительно дешевым, и когда Гэлбрайт наконец оказался внутри этой металлической машины, то понял почему — ему досталось место в самом конце самолета, причем прямо в проходе. В результате те, кто ходил в туалет, не только постоянно отдавливали ему ноги, но и лишали удовольствия смотреть в окно. Ну, ладно, подумал Гэлбрайт, пристегивая ремни безопасности, как полицейскому, который служит народу, его судьба — терпеть всевозможные неудобства ради этого самого народа...

По левую руку от инспектора сидели двое — какой-то старик в котелке, который сразу же начал дремать у иллюминатора, и тощий молодой парень, который, съежившись в кресле, смотрел прямо перед собой. На вид ему было не больше девятнадцати, максимум двадцати одного. Вены на его руках были настолько заметны, что казалось, будто у него прозрачная кожа. Гэлбрайт подумал, что этот парень, должно быть, впервые пилотирует самолет — настолько неуверенный вид был у этого вчерашнего школьника. Инспектор поудобнее устроился в кресле и хотел что-нибудь почитать, но, вспомнив, что его чемодан находится в багажном отделении, отказался от этой мысли и, чтобы хоть чем-то занять себя, стал смотреть в окно. К сожалению, за спиной дремлющего старика ничего не было видно. Гэлбрайт вздохнул и последовал примеру тощего парня, просто уставившись на спинку его стула.

Он не знал, сколько времени прошло с тех пор, как самолет взлетел — его мысли были сосредоточены на операции, ради которой его отправили в этот рейс. Хотя, «отправили» звучало немного неправильно — на самом деле, он сам вызвался на эту работу, Полицейское бюро Портленда просто приложило усилия, чтобы помочь ему в этом деле, но само руководство учитывало, что в этой вспышке гнева Гэлбрайта чувства возобладали над логикой, поэтому успех операции — можно даже сказать, в ее полезности — никто не воспринял всерьез, кроме самого Гэлбрайта. Сидя вот так на своем месте, он боковым зрением заметил, как мимо него прошла стюардесса, неся тележку с холодными напитками. Инспектор поднял голову и стал наблюдать, как женщина останавливалась у каждого пассажира и, доставая одноразовые стаканчики, наполняла их тем или иным напитком и отдавала спрашивающему. Гэлбрайт хотел попросить воды — он почувствовал, что у него пересохло в горле. Но как раз в тот момент, когда он собирался открыть рот, перед его глазами внезапно промелькнул вид того ужасного чая, который ему подали в кафе Международного аэропорта Портленда.

Вид чашки, наполненной черной жидкостью, был настолько отвратителен, что он отказался от идеи попросить воды у стюардессы. Поэтому, когда она повернулась в его сторону, на ее вопрос «Что вы будете пить?» он просто молча покачал головой, думая о том, что сможет вытерпеть до Лондона. Затем женщина повернулась к худощавому парню, но он также молча покачал головой. Гэлбрайт не мог удержаться, чтобы не подумать, что этот парень подражает ему. Потом старик проснулся и, покачав головой, как обычно делают испуганные птицы, попросил у стюардессы вина.

«Алкоголь? В этом самолете?» — недоуменно спросил себя инспектор. Каково же было его удивление, когда стюардесса не только не попросила пассажира изменить свое решение, но, наоборот, взяла стеклянную бутылку, стоявшую где-то посередине картонных упаковок с соком, и, налив белого вина в пластиковый стаканчик, протянула его пожилому мужчине, который жадно протянул руку. Гэлбрайт наблюдал, как он залпом осушил маленький двухсотмилилитровый стаканчик и, крякнув от удовольствия, поставил его между стульями. После употребления этого напитка у старика сразу на некоторое время пропал весь сон, и он, улыбаясь, повернулся к инспектору:

— Эй, вам не кажется, что это выглядит очень здорово? — старик явно был в хорошем настроении.

— Ну, я просто сижу, лечу, никого не трогаю, — Гэлбрайту на самом деле не хотелось разговаривать, но он не мог игнорировать своего попутчика...

— Fabelhaft! — воскликнул старик по-немецки.

Затем, выглянув в иллюминатор, он снова повернулся к нему.

— По каким делам вы летите? — с каким-то подозрением спросил его старик.

— По личным, — сухо ответил ему Гэлбрайт.

«Не говорить же этому старику, что рядом с ним сидит полицейский инспектор», — подумал он про себя. Старик снова издал радостное восклицание по-немецки и, сказав пару добрых слов о вине, снова задремал у иллюминатора. Гэлбрайт только сейчас заметил, что пока он разговаривал со стариком, молодой парень продолжал молча сидеть, вжавшись в стул. Он сразу начал догадываться — либо этот парень психически болен, либо он просто витает сейчас в облаках, но не небесных, а наркотических…

Произнеся про себя слово «наркотических», Гэлбрайт внезапно заметил мимолетное сходство между дремлющим стариком и двойником, которого он видел в портлендском метро перед смертью своего друга Фаркрафта. Сходство включало, но не ограничивалось, рукой старика, свисавшую с сиденья, а также тем фактом, что — очевидно, под воздействием алкоголя — его нижняя челюсть начала отвисать вниз. Правда, в отличие от того таинственного видения, по этому старику было ясно, что он просто задремал, в то время как портлендский доппельгенгер, напротив, производил впечатление спящего как убитый...

Отдавшись этим мыслям, Гэлбрайт не обратил внимания на то, что полет уже подходил к концу. В кабине загорелся синий свет, и инспектор испытал странное ощущение — внутренние органы, казалось, подпрыгнули внутри его тела, как будто он падал с большой высоты в пропасть... Когда самолет наконец приземлился, из невидимых пассажирам динамиков раздался голос пилота, который сказал, чтобы люди не спешили вставать со своих кресел, но Гэлбрайту надоело сидеть. Он не встал, но, вопреки приказу, отстегнул ремень безопасности (что как раз и было запрещено делать). Спустя долгих десять минут тот же голос, искаженный динамиками, наконец соизволил сообщить пассажирам, что пилот прощается с ними и желает им всего наилучшего.

Инспектор встал, но это было далеко от выхода — поскольку он сидел в самой задней части самолета, ему пришлось потратить дополнительное время на то, чтобы продвигаться вперед шаг за шагом, стараясь не задеть остальных. Гэлбрайт не мог избавиться от ощущения, что он был камнем, который медленно несут по реке, с той лишь разницей, что река была живой и имела пестрый цвет, а камень, будучи тоже живым существом, чувствовал усталость и был зол. Когда он наконец подошел к выходу из самолета, стоявшая рядом с ним стюардесса улыбнулась и сказала:

— Всегда к вашим услугам.

Инспектор невольно взглянул на нее. Он подумал, как, должно быть, устала эта хорошенькая девушка стоять вот так в тесном помещении почти двенадцать часов в сутки и всем своим существом выражать совершенно незнакомым людям свою готовность выполнять их просьбы. Да, хорошо, что мужчин не нанимают в качестве стюардесс — сам Гэлбрайт лично не смог бы целый день стоять с маской лжи на лице, притворяясь, что ему небезразличны люди, которым в любое другое время он бы даже не пожал руку, не говоря уже о том, чтобы выполнять их прихоти…

Выйдя на пандус, он невольно вздохнул с облегчением — приятно было наконец оказаться на свежем воздухе. Спускаясь, он заметил, что небо было затянуто тучами. Он недовольно нахмурился — не было абсолютно ничего хорошего в том, чтобы попасть под дождь и промокнуть сразу по прибытии в другую страну, — а поскольку Гэлбрайт не взял с собой зонт, это были более чем оправданные опасения...

Затем последовала долгая и утомительная суета в лондонском аэропорту Хитроу — инспектор даже не хотел сосредотачивать на этом свои мысли, все равно все, что ему нужно было делать, это следовать за толпой других пассажиров и повторять их действия. Поэтому мозги он включил только тогда, когда, уже с чемоданом в руках, стоял у выхода из аэропорта. Гэлбрайт огляделся в поисках такси. Хорошо, что в этот день, даже несмотря на погоду, у входа была толпа. Инспектор двинулся вперед и довольно скоро увидел мужчину, который стоял рядом с его машиной и курил сигарету.

— Здравствуйте! — начал Гэлбрайт, подходя к нему. — Не могли бы вы подбросить меня до «Стэйт оф Сноу Лэйк»?

Таксист тут же сел в машину. Инспектор поставил чемодан на соседнее кресло и устроился поудобнее.

— Вы имеете в виду отель на Куинсборо Террас? — спросил водитель, включая зажигание.

— Да, — коротко ответил Гэлбрайт.

Такси начало медленно выезжать из аэропорта. Инспектору стало интересно, на что будет похож этот отель, в котором его дорогие господа покровители из полицейского управления Портленда забронировали номер.

— Почему вы выбрали такой паршивый отель? — внезапно послышался хриплый голос.

Гэлбрайт вздрогнул — но это был всего лишь водитель такси, который, все еще держа руки на руле, подмигнув ему в зеркало заднего вида. Этот неожиданный вопрос вырвал инспектора из водоворота его мыслей и на некоторое время он перестал думать о своих проблемах.

— Паршивый? Что вы имеете в виду? — удивился инспектор.

— Когда вы бронировали отель, разве вы не смотрели на его рейтинг? — водитель, казалось, упрекал своего пассажира.

— Хмм... Я смотрел исключительно на его цену, — отмахнулся Гэлбрайт. Не он выбирал этот отель…

Таксист, услышав его ответ, пустился в громкие пространственные размышления по поводу того, что господин иностранец допустил ошибку, и сказал он это с интонацией, с которой учитель отчитывает провинившегося ученика. Гэлбрайту надоело слушать это разглагольствование.

— Послушайте, я просто не люблю туристов, — ответил он фамильярным тоном. — И если этот отель так плох, как вы утверждаете, то это означает, что я, по сути, буду там один.

— Ах вы мизантроп! — ответил его собеседник почти с отеческой интонацией.

Гэлбрайт не смог удержаться от смеха над этим определением. Таксист тоже последовал его примеру, и разговор на некоторое время прекратился.

После пяти минут молчания таксист, не убирая рук с руля, шмыгнул носом. Инспектор увидел в зеркало заднего вида, как на морщинистом лице мужчины появилась ухмылка.

— Кажется, я догадался, почему вы выбрали этот отель, — сказал он понимающим тоном.

— Ну и почему? — С любопытством спросил Гэлбрайт.

— Согласно рекламным проспектам, в одном из его номеров останавливалась некая персона...

И лондонский водитель назвал имя одного писателя, которое было хорошо известно всем, кто хотя бы раз в жизни интересовался американской литературой. Его пассажир почесал усы и покачал головой. Таксист воспринял это как знак того, что Гэлбрайт позволяет ему продолжать болтовню — он шумно вздохнул и после короткой паузы сказал:

— Я полностью с вами согласен! — при этом он улыбнулся.

— Извините, я не совсем понимаю, что вы имеете в виду... — не понял его Гэлбрайт.

— Я о том, — перебил его водитель, — что этот бумагомаратель не делает чести отелю, в который я вас сейчас везу!

В голосе мужчины слышалось неподдельное негодование.

— Это совершенно не то, что я имел в виду, — запротестовал Гэлбрайт, которому уже начал надоедать тон водителя.

— Я бы даже сказал, что он только позорит это заведение, усугубляя и без того низкий уровень обслуживания, — таксист говорил все громче и громче.

— Ради Бога, успокойтесь... — без особой надежды попросил его пассажир.

— Потому что это не писатель, — мужчина за рулем уже кричал, — это подлый бизнесмен! Он попросту напал на золотую жилу и его не волнует уровень образования своей читательской аудитории!

— Ну сколько уже можно... инспектор, слушая это изложение, вытер пот со лба.

— Напротив, он потакает самым низменным инстинктам самых примитивных и отсталых слоев населения, вы сейчас сами в этом убедитесь! — не унимался водитель.

Гэлбрайт понял, что бессмысленно пытаться успокоить этого англичанина, вообразившего, что он знает о писателях лучше, чем все члены Лиги американских писателей вместе взятые. Поэтому полицейский просто принял безразличный вид и откинул голову на спинку сиденья.

— Вы только послушайте, — тоном строгого учителя заговорил таксист, — что я прочел на самой первой странице его книжонки! «Белая сучка снова взяла в рот», — с едва сдерживаемой яростью процитировал он на весь салон машины.

При этих словах Гэлбрайт невольно открыл глаза.

— Пожалуйста, не сквернословьте, — попытался он пристыдить мужчину.

Но собеседник проигнорировал его слова.

— На самой первой странице, самой первой! — словно зачитывая приговор перед залом суда, взволнованно продолжал таксист. — Взяв эту книгу в руки, я собирался получить пищу для размышлений, но её страницы встретили меня жаргоном невоспитанных подростков!

Его пассажир, которого постепенно начинали забавлять эти крики, поднял глаза на водительское сиденье.

— Можно подумать, — начал он спокойным тоном, — что вы ожидали от жанра мистического хоррора чего-то возвышенного и утонченного, — сказав это, инспектор зевнул и уставился в окно.

— Ожидал? — крикнул водитель. — Это должно быть обычным положением дел! Вы знаете писателя по фамилии Лем? — он вдруг повернулся к пассажиру.

— Лем... — задумчиво произнес Гэлбрайт.

Он начал перебирать в уме имена всех тех писателей, которых ему доводилось читать в юности. Увы, никто с такой фамилией не приходил ему в голову.

— Повторяю, вам что-нибудь говорит фамилия Лема? — глаза водителя несколько раз моргнули.

«У него может даже случиться сердечный приступ», — подумал инспектор, и ему стало неловко.

— Ну, — начал он, — я читал роман «Мотлис» писателя с такой фамилией, некоего Стейнара Лема.

На самом деле это была ложь — он никогда не брал в руки такую книгу, он только видел ее название в одном из норвежских списков бестселлеров. Водитель снова повернулся к рулю. Недовольное фырканье, которое он издал, убедило Гэлбрайта в том, что старику в лучшем случае не понравился его ответ, а в худшем — был воспринят как оскорбление. Но в конце концов он прекратил литературные споры с пассажиром. По-видимому, тот факт, что инспектор знал тезку его любимого писателя, позволил таксисту проникнуться к нему некоторым уважением. Это подтверждал слегка оживленный вид мужчины, а также тот факт, что следующие пятнадцать минут поездки от лондонского аэропорта Хитроу до здания отеля «Стэйт оф Сноу Лэйк» прошли в полном молчании.

Когда машина доставила инспектора полиции к месту назначения, таксист нажал на тормоз и высунулся из окна. После того как старик несколько секунд любовался двумя женщинами, идущими к нему, лицо его просветлело, и он торжествующе произнес: «Девяносто фунтов стерлингов». Его пассажир молча кивнул и достал деньги.

— Вот и все, я привез вас в этот гадюшник! — сочувственным тоном произнес таксист после оплаты.

— Вы что, жалеете меня? — весело спросил его Гэлбрайт, вытаскивая чемодан из машины.

— Я бы так не сказал, но... — после паузы ответил мужчина, замолкнув на полуслове.

Инспектор вышел из машины и собирался закрыть дверцу, но водитель, снова высунув голову из окна, посмотрел на него.

— Если вам не понравится этот отель, то не сердитесь, что я привез вас сюда! — в его словах инспектор почувствовал мольбу.

— Не думайте об этом! — еще веселее сказал Гэлбрайт.

Он помахал водителю, который уже отъезжал. Затем повернулся на каблуках и, вздохнув, посмотрел на здание. Первое, что бросилось в глаза Гэлбрайту, была вывеска, висевшая над дверью — простая прямоугольная деревянная табличка, выкрашенная в белый цвет. На ней было написано толстыми красными буквами «Стэйт оф Сноу Лэйк». Турист из Портленда не мог отделаться от мысли, что этот знак, должно быть, принадлежал кисти ребенку владельца отеля — настолько неуклюжими были буквы. «Не самое удачное начало для сегодняшнего дня», — промелькнуло у него в голове.

Гэлбрайт потянул дверь на себя и переступил порог. В прохладной зоне регистрации был только один человек — уже немолодой мужчина в поношенном сюртуке. Он стоял за непритязательного вида стойкой и со скукой смотрел, перебирая лежащие перед ним игральные карты. Однако при виде вошедшего Гэлбрайта он немедленно оставил это занятие и встал по стойке смирно перед гостем.

— Доброе утро, и добро пожаловать в наш отель! — невероятно торжественным тоном крикнул администратор и отдал честь.

Глядя на это, инспектор подумал, что этот человек, по-видимому, раньше служил в армии — в нем была какая-то прыть, которая могла быть отголоском молодых лет, проведенных на военном плацу. Непроизвольно рассматривая администратора, Гэлбрайт почти забыл о том, что ему нужно предоставить тому квитанцию о бронировании. С этой мыслью гость поставил чемодан на пол и достал бумажник.

Когда старик в сюртуке взял маленький листок бумаги из рук Гэлбрайта и развернул его, в его глазах, казалось, зажегся озорной огонёк. Он принялся изучать этот невзрачный листок бумаги с таким любопытством, что инспектор невольно подумал, что там были указаны не какие-то скучные данные о номере и датах заезда, но вся его, Гэлбрайта, подноготная. Не хватало ещё, подумал он, чтобы администратор внезапно отказал ему в разрешении ему заселиться в отель. К счастью, это оказались лишь опасения.

— Могу я взглянуть на ваши документы? — администратор посмотрел на Гэлбрайта.

На сердце инспектора сразу полегчало. Он протянул мужчине свой синий с золотыми буквами паспорт, и администратор взял его в руки. Когда старик открыл его, в его глазах снова загорелись озорные огоньки. Администратор в сюртуке открыл первую страницу и, пробежавшись по ней глазами, внезапно повернулся к Гэлбрайту:

— Да вы прямо как блудный сын! — сказал он, как будто сделал неожиданное открытие.

— Стесняюсь спросить, что именно навело вас на такую мысль? — недоуменно переспросил инспектор.

— Вы сменили место жительства на Америку, но теперь вернулись обратно в лоно своей родины! — продолжил администратор.

Ах да, эта чертова графа «место рождения», чтобы она сгинула... Гэлбрайт начал подыскивать слова — он, конечно, понимал, что слова администратора отеля были всего лишь шуткой, но инспектору показалось, что лучше перестраховаться и объясниться с этим человеком, от которого будет зависеть, где он проведёт ночь в этой стране.

— Видите ли, я просто не смог найти в Глостере работу по своей специальности, поэтому решил переехать за границу, — начал смущенно оправдываться Гэлбрайт.

Только когда он это произнес, до него дошло, насколько глупым было это оправдание — в конце концов, если бы собеседник решил поинтересоваться, о какой «специальности» он вёл речь, тогда могло бы всплыть на поверхность, что Гэлбрайт на самом деле инспектор полиции, и тогда инкогнито бы рассыпалось на глазах. Но, к счастью для него, администратор отеля удовлетворился этим ответом, и, вернув паспорт владельцу, повернулся и начал рыться в шкафчиках в поисках ключа. Гэлбрайт, воспользовавшись тем, что старик повернулся к нему спиной, позволил себе вытереть пот, выступивший у него на лбу от волнения.

— Вот, возьмите ваш ключ от номера, — обернулся к нему администратор.

Инспектор принял из его рук невзрачный на вид ключ с брелком. Старик в сюртуке начал говорить что-то об особенностях проживания в их отеле, рассказал о графике уборки, смене полотенец и о многом другом, но Гэлбрайт, который чувствовал себя уставшим, проигнорировал его слова. Единственное, что он запомнил, это то, что, поскольку он снял «Рум Онли», то ему придется питаться за пределами отеля.

— Сколько вся эта музыка стоит? — усталым тоном спросил Гэлбрайт, открывая свой бумажник.

Администратор, достав калькулятор из-под стойки, сообщил гостю, что за одну ночь в отеле «Стэйт оф Сноу Лэйк» платят около шестидесяти фунтов стерлингов. Гэлбрайт терпеливо ждал, пока старик, который не носил очков, тыкал в кнопки электронного гаджета. В итоге сумма, которую выдало это маленькое устройство, составила около четырехсот пятидесяти фунтов стерлингов. Неплохо, подумал инспектор, выкладывая на стойку толстую пачку банкнот. Администратор молниеносно взял деньги и, даже не пересчитав (что немного смутило инспектора), положил их себе в карман. В голове Гэлбрайта промелькнула безумная мысль о том, сколько из этих денег будет потрачено на сам отель, а не на развлечения старика.

Затем администратор вышел из-за стойки и знаком пригласил гостя следовать за собой. Пока они шли к лестнице, Гэлбрайт не мог отделаться от мысли, что, если бы его покровители из полицейского управления Портленда были осведомлены о жизни в Лондоне, они, вероятно, не забронировали бы ему номер в этом отеле, который самим своим видом сигнализировал о том, что человеку, оказавшемуся здесь, нужно быть начеку.

— У нас нет лифта, так что поднимайтесь наверх на своих двоих, — елейно сказал администратор.

Старик во фраке приглашающим жестом указал на лестницу и, сделав вид, что не заметил недовольного взгляда Гэлбрайта, вернулся в зону регистрации. Недовольство инспектора заключалось в том, что он, уставший после перелета, не был готов тащить свой чемодан вверх по ступенькам. Проводив взглядом уходящего старика, Гэлбрайт начал подниматься наверх, успокаивая себя тем, что он, в конце концов, суровый полицейский инспектор, а не какая-то кисейная барышня. Поднявшись на четвертый этаж и переведя дух, он открыл дверь в свой номер.

От того, что открылось его взору, Гэлбрайт был, мягко говоря, не в восторге — достаточно было взглянуть на обшарпанную прикроватную тумбочку, чтобы понять, что администратор явно не потратил ни фунта на обновление мебели в номерах. Стало только хуже — сняв пиджак, инспектор уже собирался поставить свой чемодан на стул, но каково же было его удивление, когда оказалось, что в комнате нет ни одного представителя этого важного предмета мебели. Поэтому с досадой ему пришлось поставить чемодан на обувную лавку. Более того, все абажуры, висевшие на потолке, были покрыты таким толстым слоем ржавчины, что казалось, будто это экспонаты железного века.

Инспектор прошел в ванную комнату, которая была совмещена с туалетом. Он с недовольством отметил, что стены туалета были покрыты красным налетом. Когда он хотел запереть обшарпанную деревянную дверь, ему пришлось быть очень осторожным, потому что задвижка почти не держалась и, казалось, могла упасть на пол в любую секунду. Гэлбрайт сделал свою грязную работу и, ополоснувшись, уже собирался выходить, но дверь заклинило. Почти три минуты он боролся с защелкой, которая, казалось, обладала собственным разумом и не хотела выпускать человека, предавшего свою родину ради жизни на земле обетованной.

Когда заклинившая защелка наконец соизволила пойти на уступки человеку и выпустила инспектора на свободу, Гэлбрайт уже настолько устал, что не стал распаковывать свои вещи, а сразу лег в постель. Раздевшись, он сунул руку под одеяло и с раздражением заметил, что простыня прожжена сигаретой, а в пододеяльнике дырка. Натянув на себя одеяло, он подумал о том, чтобы попросить завтра сменить ему постельное белье. Как бы то ни было, инспектор так устал после перелета, что, как только закрыл глаза, сразу же уснул.

Во сне Гэлбрайт оказался в комнате, чем-то похожей на гостиницу в загородном коттедже — хорошо обставленной комнате со множеством предметов мебели, из которых ковры на стенах сразу бросились в глаза, полкой со старинными саблями, огромным шкафом с книгами, украшенным лепниной камином (в котором почему-то валялся скомканный лист бумаги) и одним окном, занавешенным так плотно, что единственным источником света в комнате была маленькая стеариновая свеча, стоявшая на лакированной столешнице, за которой сидел сам Гэлбрайт. на простом деревянном стуле. Напротив себя он увидел господина старшего инспектора Сеймура, одетого в кремовый свитер, из-под которого виднелся воротник белой рубашки, украшенный шелковым галстуком. Руки он держал под столом, отчего вся его фигура казалась сутулой, хотя Сеймур был далеко не хилым человеком, что слегка смутило Гэлбрайта, который смотрел собеседнику прямо в лицо, но слабый свет свечей не позволял как следует рассмотреть черты его лица.

Некоторое время они неподвижно сидели друг напротив друга, пристально глядя друг другу в глаза. В тишине, стоявшей в этом месте, чувствовалось какое-то смутное напряжение, словно каждый из собеседников собирался напасть на другого, но никак не мог решиться. Когда тишина стала совершенно невыносимой, Гэлбрайт перевел взгляд на стену, где висели старинные сабли и кинжалы — не потому, что собирался завладеть оружием, а потому, что хотел на минуту прервать этот тягостный зрительный контакт. Но внезапно, словно заметив это движение его глазных яблок, мистер старший инспектор повысил голос, и Гэлбрайту пришлось снова поднять глаза на своего собеседника.

— С высоты моего жизненного опыта, — начал Сеймур своим обычным беспристрастным тоном, — я вижу, как вы далеки от истинного положения дел. Если вы не возражаете, я поделюсь с вами некоторыми своими мыслями относительно вашего вызова.

Мягкий, старческий голос мистера старшего инспектора подействовал на Гэлбрайта успокаивающе. На какое-то время он начал доверять ему, совершенно забыв, насколько подозрительным было место, где они вдвоем находились в данный момент. Инспектор не стал возражать против слов Сеймура и без дальнейших вопросов принял его предложение с молчаливой покорностью.

— Дело, которое вы сейчас расследуете, — продолжил собеседник. — Имеет необычную сферу охвата. Вопрос, который оно ставит, выходит далеко за рамки методологических и юридических проблем. Я считаю, что вопросы, связанные с этим делом, находятся в области, о которой полиция чаще всего не задумывается, — при этих словах он сделал паузу.

Гэлбрайт, слушая Сеймура, только сейчас заметил, что лицевые мышцы его собеседника ни разу не сократились, несмотря на поток слов, извергавшийся из его уст. Щеки, скулы и губы господина старшего инспектора были совершенно неподвижны, как будто он вообще ничего не говорил. Гэлбрайт попытался заглянуть ему в глаза, чтобы что-то понять, но темнота в комнате скрывала все, кроме дрожащего бледного огонька свечи, свет которой позволял ему видеть только поверхность стола и челюсти сидящего по другую сторону мужчины.

— Все дело в вере, — продолжил господин старший инспектор. — Но не в Господе Боге, как вы могли бы подумать, а в правонарушителе.

Такая оценка Сеймура была настолько несовместима с обычным мировоззрением его собеседника, что Гэлбрайту немедленно захотелось задать вопрос, который вертелся у него на языке с самого начала их разговора, но как только он попытался открыть рот, то вдруг с ужасом заметил, что его язык словно прилип к небу и он не может издать ни звука. Гэлбрайт тут же впал в панику, не понимая, что происходит. А старческий голос продолжал раздаваться из-за плотно сжатых губ господина старшего инспектора, отчего создавалось впечатление, что это не живой голос, а запись на магнитной ленте, воспроизводимая невидимым в темноте кассетным магнитофоном.

— Доктор Бэйзлард совершил преступление, — продолжил Сеймур. — Я признаю, что это неопровержимый факт. Но приходила ли вам когда-нибудь в голову мысль, что он совершил свой поступок ради вас самих? Точно так же, как кит не может жить в океане без планктона, так и полицейский не может существовать в обществе без преступника.

От этих слов Гэлбрайту стало не по себе. К охватившей его панике добавилось иррациональное чувство стыда, как будто ему было некомфортно из-за того, что, как оказалось, весь мир вращался вокруг его скромной персоны, даже если это был мир грубиянов и преступников. Отведя взгляд от своего собеседника, он вдруг заметил, что занавеска, висевшая перед окном, немного торчит вперед, как будто ее натянули на какой-то крупный предмет, размером с человека. Выпучив глаза, Гэлбрайт несколько секунд вглядывался в занавеску, и хотя он не мог разглядеть точных очертаний в темноте, в его голове сразу же возникла мысль, что, помимо него и господина старшего инспектора, в комнате находился еще один человек, который до поры до времени не решался показываться на глаза.

— В мире должны существовать полиция и гробы, перед которыми они обязаны нести свою службу, — раздался ровный голос Сеймура. — В преступлении доктора Базеляра кроется ваше спокойствие, а в его личности — спасение.

Словно в ответ на эти слова занавески сдвинулись, и Гэлбрайт увидел мелькнувший в темноте силуэт невысокого и полного мужчины. Неизвестный сразу же встал за спиной Сеймура, и инспектор увидел знакомые куртку и брюки, хотя и несколько размытые в темноте, — те самые, в которых был доктор Бэйзлард в тот момент, когда он нашел его у входа. Но Гэлбрайт не спешил признаваться, что этим странным субъектом был доктор, потому что, не считая одинаковой одежды, этот человек не производил впечатления старого и потрепанного человека; напротив, под одеждой можно было разглядеть сильное, мускулистое тело, а движения незнакомца были наполнены энергией.

— И именно поэтому вы никогда его не поймаете, — продолжил господин старший инспектор. — В конце концов, с его поимкой ваше собственное существование подойдет к своему логическому концу. И в моих словах нет ошибки — вся история с молодой леди, скончавшейся после операции доктора Бэйзларда, является не столько событием настоящего, сколько предвестником будущего. Точнее, это предзнаменование, или, как говорили римляне, омен, — он сделал ударение на последнем слове, будто стараясь придать ему мистический оттенок.

Гэлбрайт хотел спросить, понимает ли сам господин старший инспектор, предзнаменованием — ну или же «оменом» — чего именно могла быть смерть Делии, но в тот же момент незнакомец резко дернул рукой, и голова Сеймура отделилась от его шеи. Но это нельзя было назвать обезглавливанием, потому что обезглавливание возможно только с живым существом, в то время как на месте шеи господина старшего инспектора, вместо явной кровавой раны, блестела гладкая поверхность полированного дерева. А когда сама голова, вместо того чтобы упасть на пол, начала выделывать в воздухе замысловатые пируэты, Гэлбрайту стало ясно, что незнакомец дернул за рычаг крана, к которому голова была прикреплена невидимой в темноте нейлоновой веревкой.

Однако времени размышлять о происходящем не было — деревянная голова господина старшего инспектора бешено летала по комнате, угрожая ударить любого, кто встанет у нее на пути, в то время как обезглавленный манекен в костюме Сеймура исчез со стула со звуком падающей на пол доски. Оставшись наедине с незнакомцем, все еще скрытым в темноте, Гэлбрайт не мог не испытывать перед ним определенной робости и даже чего-то вроде уважения — во всяком случае, за то, что организовал всю эту историю с искусственным манекеном мистера старшего инспектора и магнитофонной записью его речи. Было совершенно непонятно, зачем, и, главное, для кого все это делалось, но Гэлбрайт счел излишним спрашивать об этом — все равно он не мог вымолвить ни слова, потому что язык ему не повиновался. Пытаясь встать из-за стола, он чуть не потерял равновесие и вдруг заметил, как одревесневшая голова Сеймура пролетела над столом и ударилась о стоящую на нем свечу — в ту же секунду пламя погасло, и в комнате стало по-настоящему темно...

Проснувшись на следующий день, Гэлбрайт невольно опешил, увидев вокруг себя вместо родной квартиры непривычный интерьер отеля «Стэйт оф Сноу Лэйк», но это был лишь мимолетный момент замешательства. Размышляя над своим кошмаром, он решил, что фантасмагоричность происходящих с ним событий объясняется тем фактом, что человеческий мозг, перелетев с одного континента на другой, адаптировался к новым условиям, чтобы быть готовым воспринять все, с чем ему придется столкнуться в принципиально незнакомой стране. Первое, что Гэлбрайту захотелось сделать после сна, — это умыться и почистить зубы. Он направился в ванную, но, вспомнив, что со вчерашнего дня забыл достать зубную щетку, с некоторым раздражением направился к своему чемодану. Открыв его, инспектор присел на корточки и начал рыться в его содержимом. Предмет, который он искал, оказался в самой глубине чемодана. Доставая зубную щетку, Гэлбрайт невольно обратил внимание на стопку белых листов — это были материалы по делу его друга Фаркрафта, которое он вел перед своей смертью. Вздохнув, полицейский достал из чемодана бумаги и, положив их на стол, пошел приводить себя в порядок.

Умывшись, Гэлбрайт вышел из ванной, на ходу вытирая лицо полотенцем. Снова посмотрел на письменный стол. «Да», — подумал он, — «я все это время откладывал чтение этого документа...» Он повесил полотенце на дверную ручку и, взяв в руки стопку бумаг, растянулся на кровати — потому что в этом гостиничном номере сесть было негде. Инспектор начал читать этот грандиозный опус впервые с тех пор, как его автор лично вручил его Гэлбрайту в кабинете мистера старшего инспектора Сеймура. На первых страницах было краткое введение, в котором Фаркрафт указал, что к теме расследования его привели слова культуролога Джафета Бирнса, друга и коллеги Джордана Тёрлоу.

Дело в том, что когда инспектор допрашивал мистера Бирнса о его домогательствах к некой Делии, дочери фармацевта Йонс, он все отрицал, но Фаркрот вспомнил, как во время допроса Джафет признался, что в тот роковой день он записал несколько слов маленькой девочки в свой блокнот. Когда инспектор спросил, для каких целей, мистер Бирнс, после небольшого колебания, признался полицейскому, что, по его мнению, для людей, у которых греческие имена, жизнь всегда складывается довольно печальным образом. Когда Фаркрафт попросил привести пример, Джафет ответил, что Инспектору просто нужно будет просмотреть список погибших, чтобы увидеть, что среди погибших было много людей с именами греческого происхождения. Прочитав эти строки, Гэлбрайт не мог не заметить, что мистер Бирнс, видимо, обладал задатками человека, работающего со статистикой, и задался вопросом, почему он, несмотря ни на что, решил выбрать профессию культуролога, а не пойти, например, в институт маркетинговых исследований, где он мог бы направить свои способности в нужное русло.

Мысли Гэлбрайта вернулись к Фаркрафту, с которым они вместе учились в Полицейской академии Портленда и даже делили одну комнату в общежитии. Проводя параллели с коллегой Джордана Тёрлоу, инспектор не мог не вспомнить, что судьба его собственного друга была во многом такой же — Фаркрафт с детства мечтал стать писателем, и он стал полицейским, потому что пришел к выводу, что если он пишет какую-то книгу, а читатели говорят, что его произведение оскорбляет какие-то их чувства, то малообразованный человек до конца жизни не сможет смыть позор.

В контексте этого Гэлбрайт вспомнил эпизод из их студенческой жизни. Однажды воскресным днем Фаркрафт, оставшись с ним наедине в его любимом кафе, начал рассказывать своему другу о том, как, еще будучи студентом Портлендского университета (куда он поступил именно для того, чтобы выучиться на писателя), за заслуги написал рассказ по мотивам «Портрета Дориана Грея» Оскара Фингала О'Флаэрти Уиллса Уайльда. Гэлбрайт все еще помнил содержание работы своего друга, хотя даже не брал ее в руки — но иногда бывает так, что произведение, рассказанное вслух, западает в душу гораздо сильнее, чем что-то прочитанное самим человеком. Так было и с рассказом Фаркрафта, которому несостоявшийся писатель дал несколько нескромное и претенциозное название «Дориан Рэд». На самом деле, это была любопытная переработка той части книги, где Джеймс Вэйн возвращается из Австралии в Англию ...

Фаркрафт, используя тех же персонажей великого ирландского драматурга, заставил их действовать в соответствии со своим сюжетом. По плану будущего американского инспектора, когда Джеймс Вейн высаживается с корабля в английском порту, его сразу же вербуют в штаб революционеров, которые, чтобы проверить способности моряка, дают ему задание убить Дориана Грея — который, как утверждается в оригинальном произведении, имел репутацию известного гедониста среди молодежи. Как и в оригинале, Джеймс Вэйн случайно погибает от пули сэра Джеффри Клаустона — брата герцогини Монмут. Но то, что последовало за этим моментом, имело довольно странное продолжение, которое совершенно не соответствовало событиям, происходившим на страницах оригинального произведения. Смерть брата Сибиллы Вэйн не сошла сэру Джеффри Клаустону с рук, как это планировал классик английской литературы. В переделке американского студента это, наоборот, вызывает бурную реакцию у тех, кто вербовал Джеймса Вейна.

Как писал Фаркрафт, рабочие устраивают засаду на дороге, по которой брат герцогини Монмут ехал на свою беду. Революционеры нападают на карету сэра Джеффри Клаустона и, убив владельца, направляются в Лондон. Эта новость быстро доходит до английских аристократов, которые, понимая, что это «омен» (то есть предзнаменование) восстания пролетарского класса, решают обрушить на бунтовщиков все силы полиции. Тем временем главари восстания уже прибывают в столицу и направляются в рабочие кварталы, где призывают людей выйти на улицы и направиться к главной площади. Вскоре все рабочие Лондона лавиной устремляются туда, одновременно сжигая все на своем пути огнем революции. Фаркрафт закончил свой рассказ тем, что Дориан Грей, глядя на то, как столица горела в огне, решает, что не хочет умирать от рук рабочих и, как в оригинальном произведении, бежит на чердак, где вонзает нож в портрет и умирает.

Гэлбрайт тогда был поражен тем, как его другу вообще пришло в голову найти революционный подтекст в романе, который по сути был гимном гедонизму. Фаркрафт ответил, что преподаватели Портлендского университета также были в недоумении, когда он представил им рукопись этого рассказа для зачета. Только их удивление вылилось в то, что на следующий день студент был с позором исключен из альма-матер под предлогом того, что его работа была пропагандой коммунизма. Фаркрафт сказал, что своим рассказом он хотел передать идею о том, когда смерть какого-нибудь неприметного человека — в его случае, несчастного моряка Джеймса Вейна — приводит к чему-то глобальному. Но, увы, в головах учителей, как с горечью отметил будущий инспектор, казалось, были только мысли о поиске подтекста, связанного с Союзом Советских Социалистических Республик, даже там, где его на самом деле не существует. Гэлбрайт невольно вспомнил, что в 1981 году (когда он фактически поступил в полицейскую академию) Советский Союз все еще представлял серьезную угрозу для остального мира, и ощущение, что следующий день не наступит из-за возможного ядерного удара, иногда преследовало человека в те первые дни...

Инспектор все еще лежал в постели, перекинув ноги через изголовье. Несмотря на то, что он намеревался ознакомиться с документами по делу Фаркрафта, он не мог не подумать о самом их авторе. «Да», — подумал Гэлбрайт, — «мне всего тридцать один год, но склероз уже прогрессирует...» Внезапно он почувствовал острый голод. В последний раз он ел — если глоток чая можно назвать едой — еще в Америке, в международном аэропорту Портленда. Полицейский с некоторой неохотой спустил ноги на пол и, сидя на кровати, случайно уронил листы бумаги на пол. «Я превратился в полную развалину», — снова подумал он про себя. Гэлбрайт опустился на пол — бумаги, которые, не будучи скрепленными вместе, разлетелись во все стороны. Он начал собирать их, но так как не знал их порядка, то просто брал один лист за другим и, собрав их все в одну стопку, положил на письменный стол. Покончив с этим заданием, он выдохнул — ему было не очень легко лазить по полу за бумагами — и направился к окну, занавешенному тюлевыми занавесками. Отодвинув их в сторону, Гэлбрайт вплотную подошел к подоконнику и стал разглядывать городской пейзаж, раскинувшийся под окном.

Он посмотрел на проезжающие по дороге машины. В лучах утреннего солнца они выглядели так, словно были отлиты из какого-то блестящего материала — инспектор даже не мог подобрать слов, настолько он был очарован этим зрелищем. Он не мог понять, почему это обычное зрелище так привлекло его, вероятно, потому, что машины, которые он видел в Портленде, были мало похожи на те, что ездили по улицам Лондона. Глядя на уличное движение, Гэлбрайт вдруг поймал себя на мысли, что невольно воспринимал улицу как игрушечный стол, а фигурки машинок — как игрушки, которые управляются по воле невидимого ребенка, который переключает кнопки на радиоуправляемом пульте дистанционного управления. Возможно, причина могла заключаться в том, что полицейский еще не до конца проснулся, и движения машин, слишком быстрые для его сонных глаз, выглядели неровными, без плавности, обычной для реального мира. В конце концов он стал свидетелем того, как грузовик врезался в красный автомобиль с откидным верхом.

— Вот и все, малыш, твоя машина сломалась, теперь тебе придется умолять своего папу купить тебе новую игрушку, — сказал Гэлбрайт, словно обращаясь к ребёнку.

Неправильный смысл его собственных слов дошел до него только тогда, когда дверь кабины грузовика внезапно открылась и водитель выпрыгнул наружу — только в этот момент Гэлбрайт очнулся от своего транса и понял, что то, что было перед его глазами, было не симуляцией, а реальным миром, и что внизу действительно произошла настоящая авария, а не игра с игрушечными машинками. «Да», — подумал Гэлбрайт, — «у меня разовьется комплекс Бога, если я буду так относиться к тому, что происходит вокруг меня». С другой стороны, какое ему дело до этого несчастного случая? Да, он служитель закона и порядка, но совершенно другой страны — в Лондоне он, по сути, всего лишь обычный турист, у которого прав еще меньше, чем у любого коренного англичанина.

Гэлбрайт поспешно отошел от окна — одно дело, когда снаружи мирно едут машины, и совсем другое, когда на дороге разворачивается трагедия — насколько он помнил, грузовик разрушил почти всю переднюю часть кабриолета, поэтому у Гэлбрайта были большие сомнения в том, что бедняге удалось выжить. Инспектор оделся и вышел из комнаты в коридор. Он вспомнил, что забронировал номер только в номер, так что волей-неволей ему придется питаться в каком-нибудь ресторане. Ничего особенного, думал Гэлбрайт, спускаясь по лестнице, — в этом отеле «Стэйт оф Сноу Лэйк» он уже видел так много вещей, выходящих за рамки нормы, что одна мысль о том, что он также попробует местную кухню, вызывала у него отвращение.

Спустившись вниз, он вышел из отеля и, подняв воротник куртки — ибо, несмотря на солнце, здесь дул холодный ветер, — зашагал вперед, не совсем понимая, куда приведут его узкие улочки этого квартала. Инспектор с неприятным удивлением отметил, что прогулка по улицам Лондона стала настоящим испытанием для его барабанных перепонок. Дело в том, что Гэлбрайт привык к тому, что на улицах Портленда было не очень много машин, и поэтому на улицах там было довольно тихо. Здесь, казалось, воздух был просто наполнен шумом — и даже в переулках, где не было видно основных дорог, шум машин не стихал. Он начал подозревать, что под асфальтом были погребены какие-то турбины, потому что что еще могло быть источником гула — не радиация, в конце концов...

Бродя по улицам, он не мог не думать с нежностью о своем номере в том ужасном отеле — по крайней мере, там он был в тишине. Гэлбрайт был голоден, поэтому не спешил возвращаться, но после лондонских улиц убогая комната в «Стэйт оф Сноу Лэйк» показалась ему окрашенной в другие цвета. «Я вернусь», — подумал он, — «и буду наслаждаться тишиной». Внезапно Гэлбрайт почувствовал, как на него начали падать мелкие капли. Он поднял глаза и невольно удивился — он совсем не ожидал, что за время, проведенное им на утренней прогулке, на солнце уже появились облака. «Мне нужно какое-нибудь укрытие от дождя», — подумал инспектор, и в связи с этим невольно вспомнил, как в Портленде он напился в баре, чтобы отпраздновать это событие, а потом стоял, как статуя, под проливным дождем. Нет, сейчас мокнуть под дождем было абсолютно не вариантом — в конце концов, там он был дома, а здесь незнакомая страна, плюс отель не внушает уважения...

С этими мыслями Гэлбрайт, не совсем понимая, куда несут его ноги, вошел в первую попавшуюся дверь. Ему удалось разглядеть неоновую вывеску — там было написано «Орцинус Орка Остэриа». Глядя на эти тонкие розовые буквы, он заметил счастливое совпадение: как раз в тот момент, когда начался дождь, он наткнулся на заведение, где можно было перекусить. В комнате, куда Гэлбрайт ушел, чтобы спрятаться от дождя, царил полумрак. Но это не выглядело как обдуманное стилистическое решение владельца остерии — гораздо более вероятным объяснением такой темноты была банальная лень владельца заменять давно перегоревшие лампочки. Инспектор остановился на пороге, чтобы осмотреться. Внезапно тишину нарушил чей-то очень наглый голос:

— Кто это тут к нам пожаловал? — чётко, словно на курсах ораторского мастерства, произнес невидимый для Гэлбрайта человек.

Инспектор невольно вздрогнул. Он повернул голову в ту сторону, откуда донесся этот нескромный вопрос. Источником этих слов оказался какой-то мужчина средних лет с пивным животиком — Гэлбрайт невольно поморщился, когда увидел его рваные джинсы и зеленую куртку, испачканную пятнами белой краски. Толстяк развалился на стуле и, опершись правой рукой о стол, поднес свободную руку к глазам, чтобы поправить очки, которые на фоне его толстого лица выглядели откровенно странно — как будто они были на свинье, а не на человеке.

— Кто-нибудь, включите свет! Я не вижу, кто это к нам пожаловал! — продолжал очкастый кабан тем же ораторским тоном.

Гэлбрайту было неприятно это слышать, у него возникло дурацкое чувство, как будто он вышел на трибуну перед этим беспристрастным человеком. Он, едва сдерживаясь, чтобы не наброситься на этого наглого парня, подошел к нему и спросил:

— Вам нравится любоваться мною, не так ли? — он старался говорить как можно спокойнее, хотя внутри у него все кипело от ярости.

Вместо ответа мужчина вскочил со своего места с неожиданным для такого тучного человека проворством.

— Эй-эй, полегче, — спокойно сказал Гэлбрайт, словно отдавая команду животному.

— Вы что, с ума сошли? — толстяк медленно попятился, по его лицу стекали струйки пота.

— Почему вы кричите на посетителей как сумасшедший? — спросил его инспектор, продолжая приближаться.

— Я могу это себе позволить, я директор этого заведения! — храбро заявил кабан в очках.

Гэлбрайт услышал шаги позади себя и немедленно обернулся. Позади него стоял усатый худощавый официант средних лет, глаза которого украдкой шарили по сторонам. Он невольно отшатнулся, когда полицейский с суровым лицом уставился прямо на него.

— Хватит, хватит! — заорал толстяк. — Я не хочу, чтобы вы тут нас всех перебили!

— Добро, — лаконично и охотно согласился с ним инспектор.

Гэлбрайт расслабился и сел за стол, где до этого сидел директор.

— Что будете, сэр? — каким-то неприятным, блеющим голосом спросил его официант.

— А что хорошего вы мне предложите? — Гэлбрайт ответил вопросом на вопрос.

Ему сразу не понравились елейные нотки этого старика, на которого он в тот момент смотрел с подозрением. Вместо ответа официант бросил на стол меню — гость сразу подумал, что обслуживание здесь явно не такое уж хорошее. Но он не покинул заведение — в данный момент желудок доминировал над мозгами. Открыв меню, инспектор начал внимательно изучать его, в то время как официант продолжал заглядывать ему через плечо.

Пока Гэлбрайт пробегал глазами список блюд, в зал «Орцинус Орки Остэрии» вошли двое — мужчина и женщина. Инспектор заметил их краем глаза, но, будучи занят составлением приказа, не стал особо заострять на них свое внимание. Но он не мог не обратить внимания на тот факт, что оба этих гостя выглядели крайне неприглядно — у обоих были растрепанные длинные волосы, а их грязная черная одежда выглядела так, словно они были на пару размеров больше. Стоя на пороге, они, как дворняжки, начали яростно трястись всем телом, и капли дождевой воды, повисшие на их одежде, разлетелись в стороны.

К тому времени Гэлбрайт уже сделал свой выбор — он хотел чего-нибудь жидкого, а также чего-нибудь с мясом. В конце концов он остановился на крем-супе из свежих шампиньонов и фетучини с курицей и помидорами. Не то чтобы это были его любимые кулинарные предпочтения, он просто решил, что это самые калорийные блюда в меню этого заведения. Гэлбрайт передал официанту свой заказ, тот слегка кивнул и, наконец, отошел от своего столика. Инспектор хотел было вздохнуть с облегчением, но тут пара нищих внезапно дала о себе знать. Они подошли к стойке, за которой стоял кассир — мужчина в расцвете сил с рыжими бакенбардами на щеках.

— Выручку! Нам! — нагло сказал мужчина с одутловатым лицом и длинными черными волосами.

— За подаяние вам воздастся на том свете! — заблеяла его подруга, одетая в такое просторное платье, что казалось, будто она завернута в саван.

Гэлбрайту было противно это видеть, но он не мог не заинтересоваться. «В конце концов, было время, когда люди смотрели на уродов», — подумал он ...

— Вы такие смелые, — улыбнулась кассирша. — Возьмите, не стесняйтесь!

При этом он сделал странный жест рукой, как будто у него в руке была невидимая пачка банкнот. Попрошайки снова повторили свою просьбу, только на этот раз женщина кокетливо покрутилась всем телом перед кассиршей. «Это последнее, что мне здесь нужно», — подумал Гэлбрайт. Он уже начал жалеть, что пришел сюда, но ему приходилось ждать заказа, поэтому ему ничего не оставалось, как сидеть в зале «Орцинус Орки Остэрии», где на его глазах творился какой-то цирк безумцев.

— У нас есть носочки! — вдруг пронзительно закричала нищенка.

— Безусловно, но и что с того? — спросил кассир кокетливым тоном.

— Она хочет продать тебе носки! — громко выпалил нищий с одутловатым лицом, словно обращаясь к несмышленому ребенку.

«Что ж», — подумал инспектор, глядя на это, — «они продают одежду из-под полы, возможно, даже краденую...» Ему было любопытно, какие следующие действия предпримет кассир с рыжими бакенбардами. В глубине души он надеялся, что ему удастся выбить их оттуда.

— Ладно, я согласен. Покажь мне товар, — сказал кассир, почесывая небритую и от того колючую щеку.

— А ты ножку мне давай, ножечку свою! — прохрипела нищенка.

— С какой стати? — спросил кассир, но по его тону было похоже, что на самом деле он не возражал.

— Она должна понять, какой у тебя размер! — снова пробормотал нищий объяснительным тоном.

Пока эта сцена разыгрывалась у стойки, к Гэлбрайту подошел официант. Он поставил перед инспектором тарелку крем-супа из свежих шампиньонов и, насмешливо кивнув, ушел. Гэлбрайт взял ложку и начал есть. Неплохо, подумал он, не кулинарный шедевр, но и не какой-то там сэндвич... Он поел и продолжил наблюдать за цирком, который творился неподалеку от его столика. Мужчина с рыжими бакенбардами уже занес ногу прямо на стойку бара. Нищий велел ему снять обувь, и кассир полностью исчез за прилавком — видимо, он действительно наклонился, чтобы снять обувь. «Что за чушь», — подумал Гэлбрайт, почти доев суп.

— Вот ваш второй заказ, — услышал он голос официанта.

С этими словами он поставил перед инспектором новое блюдо. Гэлбрайт отодвинул уже пустую тарелку с супом и, посмотрев на то, что ему принесли, уставился на официанта, который продолжал стоять рядом.

— Что вы мне принесли? — строго, без намека на улыбку, спросил инспектор.

— Ваш заказ, а что же ещё? — пробормотал усатый, глаза которого лихорадочно вращались в глазницах.

— Я заказал фетучини с курицей и помидорами. А вы мне что подали? — продолжал Гэлбрайт, не меняя тона.

На тарелке, стоявшей перед ним, лежали обычные спагетти, политые томатной пастой. Курицы там не было видно — хотя кто знает, если бы он поковырял это блюдо вилкой, может быть, ему повезло бы найти крошечный кусочек куриной кожи на самом дне...

— Прошу вас, войдите в положение, умоляю вас! — официант, глаза которого начали вращаться еще быстрее, начал канючить мерзким тоном.

— Мне всё равно... — начал инспектор, но официант не дал ему договорить.

— Сейчас на кухне готовит сын хозяина, замечательный, изумительный мальчик, просто золото, никто им не нарадуется! — торопливо говорил худощавый мужчина, едва не пуская слюни. — Он учится в кулинарном колледже...

— ...кто там готовит мне еду... — Гэлбрайт попытался вставить хоть слово.

— ...и поэтому я прошу вас быть милосердными к нему, потому что это его первый рабочий день! — казалось, официант вот-вот упадет на колени перед инспектором.

— Я заплатил вам за это, — инспектор указал пальцем на тарелку, — около пятидесяти фунтов стерлингов! И я хочу получить то, что заказал, а не какую-то гадость от родственника владельца вашего заведения! — твердо сказал Гэлбрайт, сурово глядя на официанта

С этими словами он встал из-за стола и, взглянув на прилавок, где кассир демонстрировал нищим свою ногу, покрытую микозными волдырями, решительно направился к двери. Официант не остался в долгу и бросился за Гэлбрайтом, как трусливый шакал за храбрым тигром.

— Вам что, не понравилось? — заискивающим тоном произнес официант.

— Да! — громко и твердо сказал инспектор и потянул дверь на себя.

— Подождите, я сейчас узнаю! — завопил мужчина с бегающими глазами.

Уже стоя на улице, Гэлбрайт обернулся. Он увидел, как официант, громко топая ногами, убежал вглубь зала. Тем временем кассир с рыжими бакенбардами возвращал попрошайкам носки — видимо, он действительно их примерил, но они оказались ему не по размеру. «Бог с ними, с этими бедными злыми людьми», — подумал Гэлбрайт, хотя ему было немного интересно, что собирался узнать официант, который тем временем уже исчез на кухне...

Инспектор засунул руки в карманы и, ускорив шаг, решил, что ужин испорчен — не столько из-за феттучини, то была больше причина покинуть «Орцинус Орку Остэрию», — сколько из-за персонала, который вел себя крайне неподобающим образом, а также из-за этих попрошаек... Гэлбрайту захотелось избавиться от отвратительного чувства, поэтому он решил зайти в магазин алкогольной продукции, который, к счастью для него, оказался почти рядом с этим заведением общественного питания — просто на другой стороне дороги.

В этом очень тесном помещении, где невозможно было толком пройти мимо полок с алкоголем, ему было не особенно удобно передвигаться в поисках нужной бутылки. К этому времени у кассы собралась большая очередь людей, и за все время, пока Гэлбрайт искал какой-нибудь напиток подешевле, ни один из этих людей не покинул магазин, что также не шло на пользу его настроению.

Когда инспектор, наконец, взял бутылку понравившегося ему розового игристого вина и встал в очередь, он понял, в чем заключался феномен того, что люди не выходили из магазина — дело было в том, что кассовый аппарат зависал после пробития абсолютно каждого товара, из-за чего измученному кассиру приходилось постоянно перезапускать его, едва сдерживая ругань. Гэлбрайту надоело дожидаться своей очереди и он, поставив бутылку игристого вина на прежнее место, покинул этот крошечный магазин алкогольной продукции в совершенно расстроенных чувствах.

Он вернулся в отель «Стэйт оф Сноу Лэйк», что называется, не солоно хлебавши. Поднявшись по лестнице на четвёртый этаж и войдя в свою комнату, Гэлбрайт с облегчением снял куртку, слегка промокшую от дождя, и отправился в ванну. Закончив мыться, он подошел к кровати и, сам не зная зачем, перевернул матрас. Это невинное действие заставило его содрогнуться от отвращения — под ним, на поверхности кровати, копошились целые стаи крошечных красных жучков. Не теряя ни минуты, Гэлбрайт немедленно спустился вниз и позвонил консьержу. Довольно скоро к нему вышел мрачный старик в старомодном синем фраке, без единого волоска на голове. Он оглядел инспектора с головы до ног.

— Единственное, что я могу вам предложить — это поменять номер, — мрачно сказал консьерж, словно размышляя о конце света.

— Вам действительно так трудно попросить горничную сменить мне матрас? — Гэлбрайт, уставший после посещения остерии и винного магазина, не был готов к этому.

— Извините, но мы ничем не можем вам помочь, — твердо сказал старик.

— А как насчет постельного белья? Моя простыня прожжена сигаретой, — сказал инспектор.

— В качестве компенсации я могу попросить, чтобы вам в номер доставили ломтики свежих фруктов, — ответил консьерж, продолжая стоять так, будто он аршин проглотил.

— Хорошо, я согласен, — ответил Гэлбрайт с оттенком отчаяния.

— За счет заведения, конечно, — добавил старик.

Странные здесь правила, думал Гэлбрайт, поднимаясь по лестнице в свою комнату, потому что кровать и фруктовая нарезка несколько не сопоставимы друг другу... Инспектор не мог отделаться от мысли, что кого бы он ни встречал в Лондоне за всё это время, все, кто попадался ему на пути, казались сумасшедшими. «Или это просто я слишком респектабельный для этого города?» — спросил он себя, входя в комнату.

Подойдя к кровати, он убедился, что спать на ней невозможно — потревоженные им клопы уже ползали по всему постельному белью. Он начал готовиться к тому, что ему, по-видимому, придется спать на скамейке для обуви, которая была достаточно длинной, чтобы он мог лечь, поджав ноги.

Затем в комнату вошел консьерж. Он взглянул на взъерошенную постель, и, не сказав ни слова, поставил на стол маленькую тарелку и ушёл. Гэлбрайт подошёл ближе — да, в ней действительно лежали фрукты, но в каком количестве... По одному ломтику яблока, груши и апельсина, и, вопреки словам старика в синем фраке, они были далеко не свежими — яблоко и груша потемнели, а апельсин обветрился на воздухе. Ну, конечно, подумал Гэлбрайт, беря тарелку в руки, его никто не собирался кормить — фрукты были всего лишь символом того, что персонал этого отеля якобы чутко относится к своим постояльцам...

Инспектор подошел к мусорному ведру и отправил туда эти фрукты, и, поставив тарелку на стол, вздрогнул — кто-то снова побеспокоил его своим визитом. Гэлбрайт обернулся — это была уборщица, на редкость полная особа в засаленном фартуке, которая, поставив ведро с водой на пол, начала вытирать пол мокрой шваброй. Инспектор подошел к окну, чтобы не мешать ей убирать комнату. От нечего делать он посмотрел вниз, на дорогу, по которой ехали машины. Единственным признаком того, что утром под его окном произошел несчастный случай, было лишь темное пятно на асфальте. Гэлбрайт подумал, что если там пролилось так много крови, то тот бедняга в кабриолете определенно отправился к праотцам...

Продолжая смотреть на дорогу, он услышал скрип двери ванной комнаты — ну вот, наконец-то, подумал он, уборщица соизволит убрать налет в унитазе... Но увы, это было не так — уборщица вышла оттуда, не проведя там и минуты. Гэлбрайт надеялся, что она, по крайней мере, положила туда новую туалетную бумагу. С этими мыслями он оторвал взгляд от дороги и посмотрел на женщину, которая, мрачно смотря прямо перед собой, старательно размазывала по полу жидкую грязь. Почувствовав на себе строгий взгляд гостя, она выпрямила спину и, выжав швабру, смела мусор по углам.

— Ну и сервис... — невольно вырвалось у Гэлбрайта, когда женщина, взяв ведро, уже выходила от него.

Уборщица, услышав его голос, дёрнулась всем телом так сильно, что пара капель грязной воды из её ведра выплеснулись на дверь. Бросив на него испуганный взгляд она тут же исчезла в коридоре, забыв о том, чтобы закрыть за собой дверь.

— О да, бережливость делу не способствует, — сказал инспектор вслух.

Гэлбрайт закрыл за уборщицей дверь и, вздохнув, посмотрел на пол — чище он не стал; напротив, на линолеуме появились уродливые черные мокрые пятна. Он подошел к кровати, где на одеяле, подушке и простыне вовсю копошились мелкие красные насекомые, из-за чего этот предмет мебели выглядел так, словно его изъела ржавчина, и ржавчина эта была живой и постоянно меняла свой рисунок. Стоя у кровати и созерцая этот беспорядок в некоем трансе, Гэлбрайт дышал медленно и глубоко, и кончики его пальцев слегка подергивались от царившего внутри негодования.

В другое время инспектор с радостью покинул бы не только этот номер, но и отель в целом, но сейчас он был в таком состоянии, что у него не было выбора. Уставший после неприятного инцидента в «Орцинус Орка Остэриа», как морально, так и физически, он мечтал только об одном — придать своему телу горизонтальное положение. Поэтому Гэлбрайт, взяв со стола стопку бумаг с материалами по делу Фаркрафта, скинул туфли и рухнул на кровать, кишащую клопами. В следующее мгновение он почувствовал, как эти паразиты облепили его ноги и руки, но ему уже было все равно.

— Magistratus oportet servire populo, — тихо произнес он вслух с отрешенностью.

Он вспомнил эту латинскую пословицу — потому что именно она была написана на том самом агитационном знамени, под которым сидел гонец, принесший ему весть о смерти последнего отпрыска семьи Йонс. Значение этого выражения показалось инспектору уместным в той ситуации, в которой он оказался, — хотя бы потому, что, втянув себя в это таинственное дело, он, волей-неволей, был обязан служить этим самым людям, хотя бы из чувства элементарной совести. Гэлбрайт невольно вспомнил добросердечного Мэтта Макларена, чья захватывающая история привела в движение этот водоворот событий. Как у него там дела сейчас? Как сейчас обстоят дела у его друзей в Портленде, пока Гэлбрайт болтается здесь, безуспешно пытаясь найти следы доктора Бэйзларда, который, как он знал, уехал в Англию после той роковой операции? «В Англию, по делам» — эти слова навсегда врезались в память инспектора, когда он пришел в квартиру этого детоубийцы...

Он вспомнил, что лег спать именно для того, чтобы продолжить чтение досье своего ныне покойного друга. Гэлбрайт невольно почувствовал жалость — нет, не к Гэлбрайту, хотя это было бы логично, — инспектор пожалел, что в этой комнате нет ни одного стула. Он поднес стопку листов к глазам и, пытаясь понять, на чем остановился в прошлый раз, приготовился прочесть этот грандиозный опус. В результате он начался с того момента, когда автор этого расследования выехал на место смерти дворника Теодора Бекеля. Стараясь выдержать весь документ в официальном тоне, Фаркрафт, скупясь на выражения, сухо написал, что на пешеходном переходе, где было обнаружено тело, он не смог найти ничего, что могло бы вызвать подозрение — единственное, что краска, которая использовалась для разметки пешеходного перехода, со временем стерлась.

На мгновение Гэлбрайт воскресил в голове вид городских дорог в Портленде. «Да, это тебе не Лондон», — подумал он... Он вернулся к чтению. В документе говорилось, что когда Фаркрафт, ничего не найдя по дороге, зашел в общественный туалет, расположенный напротив торгового центра — по необходимости, конечно, — то там он заметил, что в кабинке, в которую он вошел, на стене была написана арабская цифра Четыре. Как написал автор расследования, он бы не упомянул об этом моменте, если бы не несколько любопытных деталей. Во-первых, как начал перечислять Фаркрафт, неизвестный вандал орудовал черной алкидной автомобильной эмалью — хотя надписи такого рода обычно наносятся обычными маркерами.

Во-вторых, друг Гэлбрайта заметил, что цифра была написана не один раз, а четыре раза — и одного взгляда на надпись было достаточно, чтобы понять, что вандал наносил краску размашистыми движениями, как будто пытался нанести ее на всю стену, но в конце концов краска, видимо, закончилась, поэтому он повторил только четыре раза, а не пять и более. Кроме того, Фаркрафт ни с того ни с сего счел своим долгом записать в официальном документе свою мысль о том, что ему показалось каким-то странным, что владелец туалета не избавился от надписи — он мог бы понять, если бы туалет находился где-нибудь в глуши, но нет, этим местом пользуются люди, выходящие из торгового центра.

Прочитав эту оду общественному туалету, Гэлбрайт невольно подумал, что его друг поступил правильно, не став писателем — при таком стиле его книги, конечно, можно было бы покупать по инерции — просто потому, что на рынке появился новый автор, — но тогда бы его произведений избегали, потому что читатели уже знали бы, что язык этого писателя скучный и трудный для понимания. Гэлбрайт взял следующий лист бумаги, на котором описывался осмотр места, где лежало тело уборщика, то, как полиция проводила измерения рулеткой, и Фаркрафт дал им инструкции. «Хм», — подумал Гэлбрайт, — «мне кажется, или автор документа перепутал хронологию?» В конце концов, когда инспектор сообщал о туалете, он написал, что вошел в него ПОСЛЕ того, как осмотрел мертвого Теодора Бекеля...

Зевнув, инспектор просто решил пропустить этот довольно скучный отрывок и снова сменил страницу. Теперь Фаркрафт написал о расследовании смерти Пенелопы Конвей, продавщицы в некоем магазине беспошлинной торговли. В отличие от Теодора Бекеля, где кроме надписи в туалете не было ничего интересного для чтения, описание квартиры Конвей невольно привлекло Гэлбрайта, хотя бы потому, что Фаркрафт написал этот отрывок чуть более живым языком. Его друг отметил, что как только он вошел в квартиру продавщицы, то сразу обратил внимание на зеркало, висевшее в прихожей, — дело в том, что стекло было покрыто белой ситцевой обивкой. Фаркрафт написал, что спросил тетю покойной, не ее ли это рук дело, на что женщина ответила, что она ни к чему не прикасалась в квартире и зеркало было закрыто, даже когда она сама только приехала в квартиру своей племянницы. Друг Гэлбрайта, который, видимо, думал, что читатели не поймут его недоумения, начал оправдывать свои подозрения тем, что сказал, что зеркало обычно занавешивают, когда человек уже умер, потому что существует поверье, согласно которому по квартире бродит дух хозяина, который уже отошел в мир иной.

— Бессмысленная мистическая чепуха, — пробормотал Гэлбрайт, почесывая невероятно зудящую от клопов ногу.

Тем не менее, медик Морис был прав в тот день, когда сказал: «Вы опять несете свою сверхъестественную чушь!», имея в виду то обстоятельство, что Фаркрафт находил смысл в вещах, которые в мире материализма не имеют абсолютно никакого значения.

— Сотрудник правоохранительных органов не должен верить в чудеса, — невольно произнес Гэлбрайт, отрывая взгляд от писем и уставившись в потолок.

Он всегда говорил это себе, когда сталкивался с чем-то, что не мог объяснить простыми словами. Ему просто казалось, что мир подчиняется физическим законам, и к любому, даже самому странному явлению, нужно подходить с позиции физика, а не поэта. Другое дело, что сам инспектор не обладал обширными знаниями ни о том, ни о другом — будучи по сути простым обывателем, волею судьбы ставшим полицейским, Гэлбрайт понимал, что ему не следует даже вникать в эти вещи, но его профессия, способствующая построению гипотез, заставляла его мозг работать в направлении, в котором он никогда бы не пошел в повседневной жизни.

«Ох», — подумал он про себя, — «почему меня когда-то так тянуло стать полицейским инспектором?». В конце концов, он мог бы сидеть в студии и писать картины на заказ, но нет, ему приходится пачкать руки в крови уголовных дел... Отогнав эти риторические мысли, он вернулся к документу. Его друг написал, что если принять слова тети Пенелопы Конвей за чистую монету, то получается, что зеркало действительно было занавешено до того, как родственник вошел в квартиру. Автор этих строк задался вопросом — получается, что неизвестный убийца сделал это нарочно? Фаркрафт далее выдвинул гипотезу, что, возможно, это мог быть странный жест уважения к покойной, и подумал — не без оснований, — что убийцей мог быть человек, который был неравнодушен к погибшей продавщице.

— Убийство из чувства ревности, — смакуя слова подобно вину, задумчиво произнес Гэлбрайт.

Он невольно подумал, что им самим движет это святое и всеобъемлющее чувство. Только инспектор не мог до конца понять, кого он ревнует и, главное, к кому именно... Он продолжил чтение. Осматривая квартиру Конвей, инспектор Фаркрафт обратил внимание на тот факт, что в ее книжном шкафу была занята только одна полка, и, по сути, там стояла только одна книга «Мифология: вневременные рассказы о богах и героях», автором которой была некая Эдит Гамильтон. Друг Гэлбрайта был весьма удивлен тем фактом, что целую полку занимали двадцать экземпляров одной только этой книги, и даже издание было тем же самым. Инспектор снова задался вопросом на страницах своего материала — может быть, продавщица купила книги, чтобы подарить их друзьям? Но почему тогда в ее квартире не было другой книги, даже кулинарной? Покойная Пенелопа Конвей не любила читать, или она собрала все книги, которые раньше были в шкафу, чтобы продать их и на вырученные средства купить двадцать экземпляров только одной книги о греческих мифах? Задав эти вопросы читателям, автор затем отметил, что в оставшееся пустое пространство на нижней полке могли бы поместиться еще пять книг с таким же количеством страниц.

— Интересно, как он это проверил, — подумал Гэлбрайт.

Он понимал, что профессия полицейского инспектора требует от человека определенного образа мышления, но ему было трудно представить, чтобы его друг тратил свое время на такое глупое занятие, как перекладывание книг с одного места на другое. Гэлбрайт невольно вспомнил, как еще до смерти маленькой дочери фармацевта он был в гостях у мистера старшего инспектора и пил с ним «Пиммз». Тоном профессора, говорящего о любимом ученике, Сеймур похвалил способность Фаркрафта обращать внимание на вещи, которые другому человеку показались бы совершенно бессмысленными. Затем, наливая себе бокал английского фруктового ликера, Гэлбрайт подумал, что мистер старший инспектор всегда мечтал сесть за один стол с Фаркрафтом и написать совместный материал на тему, которая интересовала их обоих. Просто что-то не позволило ему этого сделать. Гэлбрайт предположил, что проблема заключалась, во-первых, в том, что Сеймур был занят, а во-вторых, что такое поведение просто как-то не вписывалось в отношения между хозяином и слугой.

Он внезапно проснулся и вспомнил, что пора заканчивать чтение — хотя бы потому, что по его коже уже вовсю ползали разъяренные жуки. Поэтому тогда Гэлбрайт просто пробежал текст глазами, толком не пытаясь вникнуть в суть. Теперь документ содержал описание того, что помимо идентичных комплектов белых платьев, в гардеробе покойной на самом дне была коробка, в которой лежали — друг инспектора затем перечислил предметы — кожаный ошейник с шипами, лента для связывания рук, щекоталка и кляп. Далее Фаркрафт поинтересовался, был ли у покойной парень, поскольку, как он писал, его смущал тот факт, что мисс Фэй всегда обладала сдержанным характером и, насколько мог судить сам инспектор, она никогда по-настоящему не влюблялась.

— Подождите, кто такая мисс Фэй? — В замешательстве воскликнул Гэлбрайт.

Секунду спустя до него дошло, что этот фрагмент текста не согласуется с тем, что было написано ранее. Он пробежал глазами по бумаге — там уже были имена сутенёра Александра О'Брента и его убийцы Юджина Вудса. Оказывается, когда Гэлбрайт уронил эту стопку листов, он собрал их без какой-либо системы, из-за чего теперь было практически невозможно прочитать дело его покойного друга — потому что без соблюдения хронологии терялась связь между гипотезами и фактами.

— Что бы это могло быть, отличное чтение, — вздохнул Гэлбрайт и сокрушенно швырнул стопку бумаг вверх.

Материалы дела Фаркрафта снова упали на пол, как осенние листья — только это были странные листья, не желтые и красные, а белые, с черными строчками букв. Инспектор почувствовал себя так, словно его обманули. «Ну, конечно», — подумал он, — «я сам допустил ошибку, и сам пожинаю ее плоды...» Тут он совершенно не к месту вспомнил, что в Фаркрафте его всегда удивлял тот факт, что на вопрос, есть ли у него девушка, его друг отвечал, что это не относится к его персоне, потому что он придерживается идеи, что судьба сама отмеряет, кто продолжит их родовую линию, а кто умрет без потомства.

— Сильно сказано, — громко и отчетливо произнес Гэлбрайт, чувствуя, как горит кожа из-за насекомых.

После того, как Гэлбрайт прокомментировал вслух случайно пришедшее на ум выражение лица своего покойного друга, он, стараясь не сойти с ума от укусов назойливых клопов, снял верхнюю одежду и заполз под одеяло. Красные насекомые стали еще более злобно ползать по его телу — они заползали ему под мышки, цеплялись за грудь и ноги, а самые наглые паразиты пытались проникнуть внутрь ушей и ноздрей. Возможно, дополнительным эффектом было то, что в темноте он не мог разглядеть их точное количество, но, так или иначе, дискомфорт постепенно усиливался, и вскоре инспектор проснулся посреди ночи.

— С меня хватит! — крикнул он в пустоту.

Как был босиком, Гэлбрайт подошел к настенному выключателю и протянул руку вперед. Его указательный палец коснулся белой пластиковой кнопки. Раздался едва слышный щелчок, и в комнате сразу стало светло. Он опустил глаза и посмотрел на свои ноги — клопы висели на его коже, как муравьи, цепляющиеся за ветку. «Ох», — подумал он, — «если бы я случайно не перевернул матрас, то, вероятно, насекомые не вылезли бы наружу...» Зайдя в ванную, он включил душ и встал под холодные струи. Пытаясь смыть мерзких насекомых, Гэлбрайт мысленно вернулся в Портленд. Сначала я просто вспоминала, как ему там было хорошо, как он мог спокойно спать в своей маленькой квартирке, не борясь с клопами. Затем, когда ему удалось избавиться от большинства паразитов, он сел на край ванны, сосредоточившись на том моменте, когда он наконец решил, что ему нужно уехать в этот самый Лондон.

В то время не произошло ничего особенно необычного — Гэлбрайт просто шел к себе домой после утомительного рабочего дня. В тот вечер дул холодный ветер, поэтому он не хотел слишком долго задерживаться на улице и пошел ускоренным шагом. К тому времени, как он добрался до Эббаутс-стрит, на улицу уже опустились сумерки. Подходя к дому Е-14, инспектор сунул руку в карман куртки — он всегда заранее доставал ключи — и поднял голову. То, что он увидел, заставило его стряхнуть с себя налет меланхолии — окно его квартиры было ярко освещено. Гэлбрайт очень хорошо помнил, что он не включал свет в комнате со вчерашнего вечера, так что не могло быть никаких сомнений в том, что в его квартиру проник кто-то другой. Сердце инспектора бешено забилось, и он, нащупывая во внутреннем кармане свой маленький, но надежный табельный пистолет, лихорадочно вбежал в подъезд дома.

К счастью для него, внутри он не столкнулся ни с кем из соседей, так что мог спокойно вынимать оружие, не опасаясь, что кто-нибудь заметит. Гэлбрайт с громким топотом взбежал по ступенькам на второй этаж и, держа оружие левой рукой, вставил ключ в замочную скважину. Руки его были мокрыми от пота, пальцы дрожали, как в лихорадке, — такова была сила страха, охватившего полицейского инспектора в ту секунду. Наконец, ему удалось вставить ключ в скважину. Наклонившись всем телом, Гэлбрайт повернул его — при этом металл ключа почти погнулся. Дверь тихо скрипнула, и Гэлбрайт, держа пистолет наготове, одним махом переступил порог с проворством дикого животного.

— Добрый вечер, господин инспектор. Я рад, что вы наконец пришли, — вдруг послышался совершенно спокойный старческий голос.

Он ожидал увидеть в своей квартире кого угодно — бандитов, гангстеров, сумасшедших клоунов в конце концов... Но каково же было его удивление, когда оказалось, что на стуле, стоявшем у окна, сидел никто иной, как сам господин главный инспектор!

— Вы не в кино, Гэлбрайт, — спокойно, хотя и с некоторым упреком, сказал Сеймур.

Действительно, сцена выглядела невероятно глупо — хозяин квартиры стоял напротив своего гостя, направив на него дуло пистолета. Гэлбрайту сразу стало не по себе.

— Я вынужден попросить у вас прощения, — смущенно сказал он, медленно опуская табельный пистолет.

— Пожалуйста, присаживайтесь. Мне нужно было поговорить с вами, — невозмутимо произнес Сеймур.

Очевидно, подумал Гэлбрайт, господин главный инспектор совсем не боится смерти, если он даже бровью не повел на эту выходку с пистолетом. Положив оружие во внутренний карман куртки, он поднял глаза на геста.

— Ну, знаете, я не собираюсь садиться... — тихо сказал он

— Вы нервничаете, и это ваше дело, — сказал Сеймур. — Но имейте в виду, что в этом случае вам придется стоять довольно продолжительное время.

— Я не какая-то белоручка, для которой постоять пару часов уже в тягость, — ответил Гэлбрайт с оттенком обиды.

Эти слова вызвали подобие улыбки на лице господина главного инспектора Сеймура. Старику, казалось, нравилось наблюдать за взволнованным мужчиной, который был моложе его на двадцать лет.

— Должен признаться, мне нравится ваш способ выражения своего мнения, — улыбка снова сменилась спокойствием. — Но я пришел к вам не для того, чтобы восхищаться вашим замешательством.

Ну, конечно, саркастически подумал Гэлбрайт про себя, господин главный инспектор тихонько пробрался в квартиру своего подчиненного, и он думает, что хозяин квартиры сочтет это таким же обычным делом, как утренний прием пищи...

— Суть в том, что я хочу передать вам сообщение... — начал его гость.

С этими словами Сеймур протянул руку и взял со стола белую пачку сигарет. Хозяин квартиры поспешил подойти к господину главному инспектору, чтобы услужливо прикурить ему сигарету, но тот молча отстранил его жестом и сам прикурил от своей зажигалки.

— Итак, Гэлбрайт, — сделав затяжку, сказал он. — Я понимаю ваше отношение к ней, поэтому не буду спрашивать вас, почему вы решили не рассказывать мне о своих планах.

«Что он имеет в виду?» задумался Гэлбрайт. Кто эта «она», с которой, по словам старика, он сам чувствует какие-то особые отношения?

— Именно по этим причинам, — продолжил Сеймур, — я не просил вас делиться со мной своими подозрениями.

— По отношению к кому? — Невольно вырвалось у Гэлбрайта.

— К доктору Бэйзларду, кто же еще это мог быть? — ответил господин главный инспектор и выпустил облако дыма.

Гэлбрайт невольно восхитился тем, какое аккуратное кольцо сделал его почетный гость. «Да», — подумал он, — «умение курить — тоже искусство...»

— Почему вы решили, что я его подозреваю? — спросил он Сеймура с иронией в голосе.

— Потому что я, как человек, который с ним близко знаком, прекрасно осознавал тот факт, что его персона не могла не вызывать подозрений, особенно у субъекта с таким складом ума, как у вас.

У хозяина квартиры непроизвольно расширились глаза, когда его гость обрушил на него это разглагольствование. «Как», — подумал он, — «господин главный инспектор действительно мог быть связан с этим доктором?». Это не укладывалось у него в голове.

— С вами все в порядке? — спросил Сеймур, глядя на смущение своего собеседника.

— Простите меня, — очнувшись от шока, Гэлбрайт опустил глаза.

— Я понимаю, что это вас удивляет, — спокойно ответил гость. — Такова жизнь, — сказал он вдруг.

Гэлбрайт не мог понять истинный смысл последних двух слов своего собеседника, но не смог удержаться от того, чтобы не выйти из себя и не обрушить поток слов на господина главного инспектора.

— Удивляет? Вы так это называете? — стараясь не повышать голос, он слегка сжал кулаки. — Неужели вы действительно думаете, что я смогу смириться с тем, что этот проклятый доктор, — Гэлбрайт не пытался выбирать выражения, — не только не вызывает у вас неудовольствия, но, оказывается, еще и является вашим другом?!

Выпалив это, инспектор почувствовал, как у него поднимается температура. Он поднес правую руку к волосам, чтобы вытереть пот, выступивший у него на лбу, но в следующую секунду что-то упало на пол. Он наклонился — оказалось, что он забыл, что всё это время он держал в руках зажигалку, желая зажечь сигарету своего незваного гостя.

— Вы потрясающе выглядите в гневе, — неожиданно сказал Сеймур с неповторимой интонацией похвальбы, растягивая каждое слово словно в изумлении.

Гэлбрайт, поднявший зажигалку с пола, выпрямился и снова замер в одном положении. Он не ожидал, что его собеседник не только не обидится на его поведение, но, наоборот, похвалит эту его мимолетную, неконтролируемую вспышку гнева.

— Вами движет ярость, — продолжил его собеседник нормальным, спокойным тоном, — и я понимаю это — личность субъекта, о котором мы с вами беседуем, может вызвать только две реакции — либо восхищение его интеллектом, либо острую ненависть к его натуре.

— Будьте любезны, выражайтесь поточнее, — сказал Гэлбрайт, всё ешё витая в тумане.

— Доктор Бэйзлард — очень сложный человек, — коротко сказал Сеймур, сделав акцент на слове «очень».

«Мягко сказано», — подумал хозяин квартиры. У него возникло ощущение, что Сеймур пытался доказать перед ним хорошую сторону этого детоубийцы.

— Я понимаю, что вы сейчас думаете, что я пытаюсь предотвратить очернение его репутации, — словно прочитав мысли собеседника, сказал Сеймур, — но на деле я имел в виду совершенно другое.

— А что, если вы думаете, будто я подозреваю вас самого? — не удержался Гэлбрайт.

— Por que não? — ответил гость на непонятном Гэлбрайту языке. — В той ситуации, в которой вы оказались, вам ничего не остается, как подозревать всех и каждого, не считаясь со статусом окружающих вас людей.

Сказав эту в сущности полную укора фразу, господин главный инспектор поднялся со стула, смотря на хозяина квартиры с легким прищуром. Гэлбрайт просто стоял неподвижно и наблюдал, почти с божественным благоговением, как Сеймур тем временем положил сигарету в пепельницу и, поправив галстук, выглянул в окно. Гэлбрайт проследил за его взглядом — за время, которое они провели вместе, на улицу уже опустилась ночь.

— Я позволю себе высказать вслух то, что, по моему мнению, могло прийти вам в голову, — его гость отвернулся от окна и скрестил руки на груди.

— Ну и что вы скажете такого интересного? — почему-то этот жест собеседника показался Гэлбрайту забавным.

— Дело в том, что в вашей голове нет-нет, но мелькали мысли о том, что преступник Джордан Тёрлоу и его жертва Делия Йонс одной крови.

— К-к-как... — при этих словах у Гэлбрайта отвисла челюсть.

— Как я узнал об этом? — Сеймур догадался, что хотел сказать его собеседник. — В том-то и дело, что никак. Я просто сказал это наугад, уверяю вас, — спокойно ответил он.

«Теперь и другие начнут мне не доверять», — подумал Гэлбрайт. Он вздохнул и, подняв глаза к потолку, начал разминать шейные позвонки.

— Да, к слову... — внезапно сказал господин главный инспектор. — Не думаю, что вам будет интересно это знать, но всё же...

Услышав это, хозяин квартиры сразу оживился и посмотрел на своего гостя.

— Это дела давно минувших дней, но я считаю своим долгом сказать вам, что Бэйзлард лишил Дункана жизни из принципов сострадания.

— Вы говорите о той самой операции на головном мозге? — Гэлбрайт прекрасно помнил, о ком сейчас говорил его собеседник.

— Верно, — кивнул Сеймур. — Мне просто кажется, что Бэйзлард решил пойти бедняге навстречу. Смерть дровосека не была несчастным случаем — доктор с самого начала знал, что операция по удалению опухоли закончится гибелью мозга, и, понимая, что Дункан все равно больше не сможет нормально жить в таком состоянии...

— Вы хотите сказать, что доктор Бэйзлард убил Дункана с его молчаливого согласия? — внезапное озарение осенило Гэлбрайта.

— Вы можете интерпретировать мои слова так, как вам будет угодно, — сказал Сеймур вместо ответа.

Господин главный инспектор, сняв шляпу со спинки стула, направился к выходу из квартиры. Гэлбрайт медленно, словно боясь наступить ему на пятки, потрусил вслед за уходящим гостем. Уже взявшись за ручку входной двери, Сеймур повернулся к хозяину квартиры.

— Одно я могу сказать вам наверняка — доктор Бэйзлард не такой кровожадный убийца, каким вы его представляете в своих мыслях, — сухо сказал он.

— Хм... — услышав эти слова, Гэлбрайт неожиданно опустил взгляд, будто его обвинили в непозволительных действиях.

— Доброй ночи, — уже из прихожей послышался голос господина главного инспектора.

В этот момент Гэлбрайт внезапно очнулся от своих воспоминаний. Он огляделся, словно не понимая, где находится. Как бы там ни было, сказал он себе, Портленд остался в прошлом, и теперь он сидел в ванной комнате убогого лондонского гостиничного номера. Он посмотрел на свои ноги — пока на его коже не было ни единого жучка.

— Что ж, скоро они снова облепят меня с ног до головы, — с некоторой отрешенностью сказал инспектор, вздохнув при этом.

Выйдя из ванной, он, дрожа от холода, нырнул под одеяло, совершенно забыв, что ему нужно выключить свет в комнате. Гэлбрайт так устал после холодной ванны, что, как только закрыл глаза, сразу же уснул. Инспектор спал спокойно, без сновидений.

Проснувшись на следующий день, Гэлбрайт с большим неудовольствием отметил, что, пока он спал, клопы снова покрыли его с головы до ног. «Делать нечего», — подумал он и побежал в ванную. Не столько ради того, чтобы помыться, сколько ради того, чтобы избавиться от паразитов под струей воды. Ополоснувшись, инспектор не почистил зубы; он даже забыл вытереться полотенцем. Подойдя к окну, он посмотрел на дорогу и замер, но на этот раз не потому, что был очарован видом машин — дело в том, что прямо под его подоконником на тротуаре внизу стоял некий молодой парень в красной рубашке. Гэлбрайт сразу заподозрил неладное — ему показалось, что этот человек стоял там уже некоторое время, и явно в таком удобном месте для наблюдения за комнатой, где сейчас находился сам инспектор.

Стоя у окна, Гэлбрайт посмотрел вниз на молодого парня. Он не мог видеть его лица, которое было скрыто за широко раскрытой газетой. «Да», — подумал инспектор, — «парень притворяется, что просто остановился, чтобы прочитать интересную заметку, самый заурядный и избитый шпионский трюк». Внезапно, пока он думал об этом, таинственный незнакомец опустил газету, и Гэлбрайт смог рассмотреть его чуть внимательнее. У разведчика — Гэлбрайт не сомневался, что это не случайный прохожий, — были длинные черные волосы, которые на концах слегка завивались. Нос у этого парня был слегка вздернут, а черты лица придавали ему смутное сходство с хорошенькими личиками молодых японских поп-звезд. Проанализировав все это, инспектор вспомнил, что видел точно такое же лицо в самолете, когда летел в Лондон. Похоже, что это был точно такой же тщедушный парень, с которым он сидел тогда со стариком... Гэлбрайт, к сожалению, забыл, во что был одет тот попутчик, но это не имело значения — в конце концов, не одежда делает человека мужчиной, а одежда мужчины — кто, если не полицейский, должен это знать!

Убедившись, что этот парень не заметил его с улицы, Гэлбрайт отошел от окна и направился обратно в ванную. Теперь он как следует умылся, не забыв почистить зубы. Затем взял бритву — ему захотелось побриться. Увы, инспектор в сотый раз отказался от этого дела, потому что, не рассчитав усилий, слишком сильно потер щеку и в итоге порезал кожу. Кровь текла тонкой и, казалось, бесконечной красной струйкой... «Да, видимо, побриться мне не суждено», — подумал Гэлбрайт, выходя из ванной — ему нужно было найти вату и спирт, чтобы остановить кровотечение. В чемодане он не нашел ни того, ни другого. И он даже вспомнил почему — когда он собирал вещи для поездки, ему сказали, что он никогда не должен брать с собой алкоголь, иначе его могут остановить на таможне.

Гэлбрайт вызвал в номер консьержа и, пока ждал его прихода, снова пошел в ванную и подставил щеку под струю воды. Он знал, что толку от этого будет мало, но, по крайней мере, холодная вода немного притупила боль. Вскоре раздался стук в дверь, и инспектор пошел открывать. Однако вместо консьержа — пожилого мужчины в синем фраке — на его звонок ответила молоденькая горничная.

— Простите меня великодушно, мистер Гэлбрайт, — поспешно начала она прямо с порога, — но мистер Тибор не сможет прийти к вам сегодняшним днем.

Быстро произнеся эти слова, она тут же замолчала, и в то же время вздрогнула, как будто кто-то ущипнул её сзади. Инспектор старался не уделять этим странностям слишком много внимания, чтобы окончательно не выйти из себя.

— Почему? — из вежливости спросил Гэлбрайт, хотя по факту ему было всё равно, что случилось с персоналом этого отеля.

— Его увезли в больницу прошлой ночью, — сказала женщина и снова вздрогнула всем телом.

— Вы и дальше будете продолжать говорить со мной, произнося по одному слову за раз? — несколько недовольно спросил её инспектор.

Это подергивание собеседницы уже начинало действовать Гэлбрайту на нервы. В чем была причина душевного состояния горничной, ему было неясно, но факт оставался фактом: она вела себя как-то нетипично для нормального человека, из-за чего у него самого в тот момент возникло не очень приятное чувство.

— У мистера Тибора были диагностированы симптомы рака, и я... Я не хочу вдаваться в подробности, — горничная сказала это таким тоном, словно вот-вот расплачется.

— Ладно, давайте не будем об этом, — успокоил её инспектор.

Женщина продолжала стоять на пороге, и Гэлбрайт заметил, что в те моменты, когда она говорила, её шея заметно раздувалась, подобно кузнечным мехам. «Должно быть, у нее что-то не в порядке с лёгкими», — подумал он про себя.

— Не могли бы вы принести мне немного ваты в номер? — обратился он к ней после пяти секунд молчания.

— Извините пожалуйста, говорите чётче, — женщина захлопала ресницами.

— Я позвал сюда человека, чтобы он принес мне вату. Я порезался, — сказал Гэлбрайт громко и отчетливо, чувствуя, как он начинает терять терпение.

Горничная слушала его, продолжая хлопать ресницами, как ночная птица. С каждой секундой ее шея раздувалась все больше и больше, словно воздушный шарик, который вот-вот лопнет. Гэлбрайт недоумевал, почему она так странно себя ведет...

— Режьтесь себе дальше! — вдруг грубо крикнула женщина.

— Простите, что вы сказали? — Гэлбрайт, удивленный ее внезапной вспышкой агрессии, попытался взять себя в руки.

— Вам тут не аптека, чтобы я тут таскала вам всякую лекарственную гадость! — с ненавистью крикнула горничная и вышла из его комнаты.

— Подождите, вы куда? — крикнул ей вслед инспектор.

— Ко мне за такими вещами не обращайтесь! — донесся её переполненный недовольством вопль из коридора.

Закрывая за ней дверь, Гэлбрайт подумал, что, по-видимому, эта горничная была либо дочерью, либо наложницей консьержа — инспектор не мог найти другой причины для ее агрессии, да и не очень хотел — он давно понял, что гостям не рады в отеле «Стэйт оф Сноу Лэйк». Ему пришлось взять из чемодана носовой платок вместо ваты — не самый чистый, но хоть что-то — и с его помощью попытаться что-то сделать с порезом. Остановив кровотечение пополам с горем пополам, Гэлбрайт решил, что с него хватит сидеть в этой комнате, в которой кровать представляла собой сплошной муравейник, персонал был неадекватным, а интерьер далек от класса люкс. Инспектор начал собирать свои вещи, но когда он начал искать, куда положил запасную рубашку, в дверь снова постучали, и ему снова пришлось пойти открывать.

— Мистер Гэлбрайт, к вам посетитель, — это была все та же горничная, только теперь она, казалось, успокоилась.

— Кто, простите? — спросил Гэлбрайт.

— Немолодой человек, — словно сомневаясь в точности своих слов, ответила женщина.

— Думаю, что этот немолодой человек может подождать, — инспектор был не в настроении принимать в своей комнате незнакомых мужчин.

— Но он сказал, что у него к вам важное дело! — твердо сказала горничная.

— Ваша взяла, пускай входит, — Гэлбрайт махнул рукой и отошел от двери.

Он подошел к окну и посмотрел вниз. Парня в красной рубашке там больше не было — возможно, это действительно был случайный прохожий...

— Добрый день! — окликнул его чей-то вкрадчивый голос.

Гэлбрайт обернулся — в комнату вошел мужчина средних лет — не такой старый, каким его представила горничная, хотя и с седыми волосами. Очевидно, внезапность, с которой хозяин комнаты обернулся, немного напугала этого человека, потому что он слегка попятился, когда инспектор уставился на него. «Хм, похоже что ко мне заявился ушлый докторишка», — подумал Гэлбрайт, глядя на этого незваного посетителя, одетого в строгий коричневый костюм, поверх которого был наброшен белый медицинский халат.

— Я так понимаю, что вы врач? — высказал инспектор свою догадку вслух.

— Нет, вы допустили ошибку, — ответил мужчина с каким-то лукавым блеском в глазах. — Я работаю в области, которая является ключом к будущему.

— И какой же именно? — Гэлбрайт был заинтригован этим определением.

— В области компьютерных технологий, — спокойно ответил собеседник.

После этих слов седовласый мужчина скромно опустил глаза, но было видно, что на самом деле его чуть ли не распирало от важности. «Так вот оно как», — подумал инспектор. Глядя на этих людей, ему невольно пришло на ум воспоминание о том, как еще в 1981 году, когда он впервые увидел подержанный микрокомпьютер фирмы Тэнди в полицейской академии, он поспорил с его оператором. Этот жизнерадостный парень, сидевший за клавиатурой, сказал Гэлбрайту, стоявшему рядом с ним, что компьютер — продукт эволюции, сравнимый с изобретением паровой машины. Не скупясь на выражения, оператор заявил, что массовая компьютеризация — это будущее человечества, которое выведет его из болота невежества.

Сам Гэлбрайт ответил на это высказывание, сказав, что он, конечно, понимает, что вскоре компьютеры будут использоваться во всех сферах жизни, но компьютеризация по своей сути является трюмной помпой, в конце концов, простой забастовки работников электростанций по всей Земле достаточно, чтобы вся электроника — включая компьютеры — превратилась в груду бесполезного металлолома, и с этого начнется ужасный кризис. И Гэлбрайт не преминул привести в пример библиотеки — по его мнению, если знания будут только в электронном виде, то с потерей электричества цивилизация вернется к состоянию, близкому к каменному веку.

Когда он сказал это, оператор компьютера закричал, что Гэлбрайт, мол, пессимист, а также, судя по всему, является шпионом, подосланным коммунистами. «Да», — подумал Гэлбрайт, — «нечто подобное было сказано Фаркрафту в Портлендском университете, только в отличие от него, меня не выгнали из-за этого разговора...»

Инспектор оторвался от своих воспоминаний и повернулся к своему посетителю.

— Хорошо, если вы работаете в сфере будущего, то я, конечно, очень рад... — начал он.

— Ну а как же! — перебил его седовласый мужчина.

— Подождите, я не закончил, — сказал Гэлбрайт. — Я хотел спросить, как вы узнали обо мне.

При этих словах посетитель вытащил из кармана маленькую белую карточку и, держа её в левой руке, сказал:

— Я специалист из «Института компьютеризации имени Макото», мы ищем добровольцев... — начал говорить он.

— Каких таких добровольцев? Я по вашему что, где-нибудь развешивал объявления о том, что хочу... — инспектор прервал его с растущим недовольством.

— А теперь ваша очередь выслушать меня! — повысив голос, седовласый мужчина сверкнул глазами.

— Ладно, дерзайте, — Гэлбрайт, уступив своему собеседнику, шумно выдохнул.

— Нам нужны добровольцы, чтобы с точки зрения обычного человека мы могли оценить сны компьютера, — с некоторым пафосом заявил специалист.

— Сны компьютера? — инспектор изумленно повторил последние слова своего гостя.

— Это долгая история, поэтому вам лучше сразу прийти к нам, и мы всё... — седовласый не окончил свою фразу.

Прервав фразу на полуслове, специалист положил карточку, которую держал в руках, на тумбочку.

— Увидимся! — весело сказал он, направляясь к выходу из комнаты.

Через две секунды Гэлбрайт подошел к прикроватному столику и взял лист белого глянцевого картона. На этой визитке было всего две строчки — название заведения, о котором говорил посетитель, а также адрес. Гэлбрайт, вглядываясь в маленькие буквы, вдруг услышал, как посетитель хлопнул дверью, и едва не произнес восклицание «Эй, подождите, остановитесь!». Положив карточку на место, инспектор подбежал к двери и открыл ее, но в коридоре никого не было. Ладно, подумал Гэлбрайт, какой смысл гоняться за этим незнакомцем из-за того, что тот забыл спросить его, откуда тот узнал о его скромной персоне. Закрыв дверь, инспектор взглянул на ночной столик и вернулся к кровати. Не желая снова оказаться покрытым клопами, он просто сел на одеяло и уставился прямо перед собой.

В голове у Гэлбрайта теперь царил полный хаос. С самого начала всей этой истории с доктором Бэйзлардом нервы инспектора уже начинали сдавать, но теперь, находясь в чужой стране, в номере этого ужасного отеля, паранойя Гэлбрайта начала прогрессировать. Он сразу же начал подозревать, что этот посетитель, представившийся специалистом по компьютерам, был связан с тем хирургом-гинекологом. Гэлбрайт прекрасно понимал, что его собственный визит к врачу, состоявшийся еще в Портленде, несомненно, вселил в Бэйзларда уверенность в том, что полиция уже установила за ним слежку и поэтому не упустит возможности послать за ним полицейского. Поэтому, покинув Америку, доктор Бэйзлард, очевидно, заранее предупредил своих друзей в Лондоне, чтобы они следили за людьми, которые будут его искать. «Эта гипотеза имеет право на жизнь», — подумал Гэлбрайт.

Думая об Америке, инспектор не мог не вспомнить, что было довольно странно, что никому из сотрудников полицейского управления Портленда не было дела до сбежавшего доктора. Все, что сделала полиция, это арестовала ассистенток Бэйзлард, которые присутствовали при операции по удалению матки. Их допросили, записав их слова, и никаких дальнейших действий предпринято не было. И только Гэлбрайт настаивал на том, что не следует закрывать на это глаза — через пару дней после того, как дело о смерти Делии было закрыто, он вызвался поймать зачинщика этого инцидента. Полиция посмотрела на него как на идиота, решившего погнаться за призраком.

Гэлбрайту сказали, что его идея поймать Бэйзларда не имеет смысла, потому что смерть дочери некоего фармацевта не была событием, ради которого стоило ловить человека, который уже переехал в другую страну. Его начальство сказало инспектору, что полиция Портленда не видит смысла просить Столичную полицейскую службу передать им какого-нибудь хирурга. Гэлбрайту невероятно повезло, что кто-то все-таки подал заявление, и вскоре ему выдали визу, купили билет на самолет и забронировали номер в том самом отеле, где он сейчас сидел. Вполне возможно, что этим покровителем, пожелавшим остаться неизвестным, был сам господин старший инспектор Сеймур, но у Гэлбрайта не было времени особо разбираться, кто ему помогал и с какими мыслями, потому что в то время он уже паковал свои вещи, чтобы улететь в Англию.

Из-за переполняющих эмоций и впечатлений инспектору было трудно привести мысли в порядок. Гэлбрайт вернулся к сегодняшнему гостю. Этот седовласый мужчина явно знал его в лицо, этот специалист был прекрасно осведомлен, что он остановится в этом номере отеля «Стэйт оф Сноу Лэйк»... Кто бы это мог быть? Гэлбрайт начал думать, что его сегодняшний посетитель, вероятно, был помощником Бэйзларда, возможно, даже его ближайшим учеником. Очевидно, он принял Бэйзларда, когда тот прибыл в Лондон, и, узнав от доктора приметы Гэлбрайта, каким-то непостижимым образом выследил инспектора и нанес ему визит, просто чтобы посмотреть, убедиться, что за его хозяином ведется охота...

— Не стоит так торопиться, — тихо сказал себе Гэлбрайт. — Нужно успокоиться...

Сидя на кровати, он чувствовал, что мир вокруг него вращается в бешеном темпе канте фламенко. Что усугубляло ситуацию, так это тот факт, что даже не ложась спать, клопы все равно пользовались возможностью побыть рядом с человеком. Чувствуя отвратительный зуд по всей коже, Гэлбрайт встал и подошел к окну, надеясь, что паразиты не доберутся до него здесь. Глядя на уже надоевший дорожный пейзаж, он начал вспоминать, что знал о помощниках Бэйзларда. Насколько он помнил, их было всего двое — мужчина по имени Норман Ван Райзен и женщина по имени Кэтлин Армор.

Сначала они допросили женщину, потому что она легко пошла на контакт с полицией — казалось, что она сама идет навстречу расследованию. Помимо малоинтересных для Гэлбрайт фактов о том, как она передала Бэйзлард инструменты и другие медицинские принадлежности, она также рассказала интересную деталь — оказывается, врач, прежде чем начать оперировать Делию Йонс, публично заявил, что после операции ему нужно будет срочно вылететь в Англию, поскольку он не был уверен, что девочка вряд ли сможет восстановиться после удаления важного внутреннего органа. Когда Кэтлин Армор спросили, помнит ли она, указывал ли доктор Бэйзлард город, в который он направлялся, она ответила, что он ограничился лишь общим определением страны.

Затем Гэлбрайт вспомнил, как допрашивали второго помощника, мужчину. Допрашивавшей его полиции было трудно добиться слов от этого необычайно угрюмого человека — казалось, доктор Бэйзлард намеренно нанял мизантропа в качестве своего помощника, как будто он знал, что, если вмешается полиция, этот человек не проболтается. Однако Норман Ван Райзен все же сообщил полиции пару деталей, из которых Гэлбрайту особенно запомнилась вторая. Уставившись на полицейских полными ненависти глазами из-под густых бровей, этот человек хриплым голосом сказал, что после того, как девочке удалили матку, мистер Бэйзлард вместе с мисс Армор начали извлекать из органа какую-то штуку — мистер Ван Ризен не мог выговорить ее латинское название. Сам Норман получил от доктора распоряжение, суть которого заключалась в том, что он должен был набрать на телефоне какой-нибудь телефонный номер и, дождавшись, когда абонент возьмет трубку, прокричать самым истеричным из возможных голосов любую чушь, которая придет ему в голову. Увы, полиция, допрашивавшая Нормана Ван Райзена, не смогла заставить его вспомнить слова, которые он кричал в трубку, потому что, рассказав им эту историю, он вышел из себя и начал кричать, чтобы они отпустили его к жене.

В любом случае, эти слова о телефонном звонке заставили Гэлбрайта вспомнить то самое утро, когда на следующий день после дня его отпуска его разбудил звонок, и, подняв трубку, он услышал истеричный голос, который кричал: «Маэстро, скажите «você»! «Você» означает «вы»!. Тогда Гэлбрайт был не в духе и немедленно повесил трубку, но теперь, когда он знал, кто был этот неизвестный звонивший, до него дошло, почему у него тогда возникло предчувствие какой-то надвигающейся беды. Бедная Делия, подумал инспектор про себя...

Гэлбрайт, которому уже надоело смотреть на проезжающие по улице машины, понял, что не может просто стоять и понапрасну предаваться воспоминаниям. Он отошел от окна и начал искать одежду, раздумывая, что делать. Он отказался от идеи переехать из этого отеля «Стэйт оф Сноу Лэйк» — во-первых, чувство скупости не позволило ему просто отказаться от номера, за который он заплатил почти шестьсот долларов (в американских деньгах). Во-вторых, инспектору показалось, что если он сейчас начнет утруждать себя переездом, то, будучи занят этим делом, не сможет должным образом осмыслить визит этого странного специалиста.

Одевшись, Гэлбрайт подошел к двери и, убедившись, что не забыл ни бумажник, ни документы, спустился по лестнице и покинул здание отеля. Он уже знал, какая погода на улице — потому что простоял у окна почти четверть часа, — но он не ожидал, что на улице будет так жарко. Сожалея, что забыл намочить рубашку перед выходом, он подозвал такси и, открыв дверцу, обратился к водителю:

— Отвезите меня в ресторан, который вы бы могли порекомендовать, — сухо сказал Гэлбрайт.

Устроившись поудобнее и захлопнув дверцу, инспектору пришлось подождать, пока водитель соберется с мыслями.

— У меня есть на примете «Клэйр Эн Тон», — сказал он пятнадцатью секундами позже.

— Что это? — равнодушно спросил пассажир.

— Ванитас-ресторан, — ответил водитель, нажимая на педаль.

Машина тронулась с места, и Гэлбрайт, не пытаясь вникать в смысл последних слов водителя, уставился в окно. Он решил довериться кому-то, кто знал Лондон, потому что не хотел искать ресторан сам. Печальный опыт с «Орцинус Орка Остериа» заставил его отказаться от любых попыток лично найти места для отдыха. «Да, — подумал он, — конечно, было бы намного проще, если бы я был обычным туристом, которого гид ведет чуть ли не за руку, но, увы, его путешествие инкогнито положило конец таким удобствам». Инспектор наблюдал, как во время поездки городской пейзаж за окном постепенно сменялся сельскими пейзажами.

«Ух ты, как далеко, по-видимому, находится этот «Клэйр Эн Тон», — подумал Гэлбрайт. Разве коренной лондонец не мог порекомендовать ресторан, расположенный в центре города? Возможно ли, — тут инспектор невольно улыбнулся, — чтобы в центре столицы Англии были такие ужасные рестораны, что лондонцы предпочитают обедать чуть ли не у черта на куличках? Но у него не было времени додумать эту мысль до конца.

— Вылезайте, — резко грубо сказал водитель

— Что, мы уже на месте? — Гэлбрайт проснулся и отвернулся от окна.

— Повторяю, вылезайте быстрее, — повторил таксист беззлобно, но твердо.

— Хорошо, как вам будет угодно, — инспектор открыл дверцу и вышел из машины.

— Я заправлюсь и вернусь за вами, — крикнул ему вслед водитель и включил зажигание.

Гэлбрайт наблюдал за его машиной. «Хм», — подумал он, — «странное поведение таксиста — какая разница, будет ли он заправляться с пассажиром или без?»

Инспектор оторвал взгляд от желтой машины, которая уже скрылась вдали, и огляделся. Он стоял у деревянного забора, за которым виднелся одноэтажный коттедж не особенно привлекательного вида. Что удивило Гэлбрайта, так это то, что это был единственный дом в округе — остальной пейзаж представлял собой степь без единого дерева, с выжженной солнцем травой. «Что это за место?» — спросил себя инспектор.

В следующую секунду до его ушей донесся лай. Собака, которая это сделала, как понял Гэлбрайт, находилась за забором, за которым он сейчас стоял. Он сделал пару шагов от забора, как вдруг увидел человека, идущего от обочины к калитке. Какое-то внутреннее чувство заставило инспектора спрятаться. Крепкое телосложение незнакомца — можно даже сказать, гориллоподобное — с его широкими плечами и черной шляпой, надвинутой на глаза, вместе создавали довольно угрожающее впечатление. Когда мужчина начал приближаться к забору, лай собаки стал громче.

Гэлбрайт заметил, как тот слегка замедлил шаг и прямо на ходу сунул правую руку в карман своего черного официального пиджака. Инспектор в немом изумлении наблюдал, как мужчина достал из кармана сверкающий на полуденном солнце пистолет — чем-то похожий на те, что использовались фашистами во время Второй мировой войны, — и, взвев курок, остановился у калитки. «Мне следовало отступить в безопасное место», — подумал Гэлбрайт, наблюдая, как незнакомец встал в угрожающую позу и выставил перед собой оружие.

В следующую секунду мускулистый мужчина резко выбросил ногу вперед. «Ну и силушка, прямо богатырская», — подумал Гэлбрайт, глядя на то, как калитка сразу же поддалась его удару. Внезапно раздался выстрел, и ушей инспектора достиг высокий, душераздирающий собачий визг. «Вот чёрт», — подумал Гэлбрайт, — «этот бандит стреляет в животное...» Но как бы то ни было, он, спрятавшись за углом забора, не предпринял никаких действий, потому что понимал, что в чужой стране, да еще в каком-нибудь безлюдном месте, лучше стараться держаться подальше от неприятностей. Поэтому, когда после пяти выстрелов из-за забора вдруг послышался крик молодого человека — видимо, хозяина дома, — Гэлбрайт лишь сухо констатировал тот факт, что бедному псу больше никогда не придется бегать по поляне вслед за бабочками...

После того, как человек с оружием переступил порог калитки, Гэлбрайт наконец решил посмотреть, что там происходит. Он медленно, стараясь не шуметь, прошел вперед и остановился на таком расстоянии, чтобы видеть, что происходит внутри площадки. Там происходила резня — гориллоподобный мужчина в шляпе, у которого в руках больше не было пистолета, наносил сильные удары ногами какому-то молодому парню в белой рубашке, который лежал у него под ногами. Инспектор, вглядевшись в происходящее, отметил, что не смог найти труп собаки. Он высказал предположение, что убийца, вероятно, отбросил животное от ворот, или что собака, не будучи убитой полностью, отползла в сторону. Пытаясь осмыслить происходящее, Гэлбрайт не мог не заметить, что движения убийцы были несколько неуверенными, как будто он боялся, что удары ногами нанесут серьезные повреждения. Обычно, подумал полицейский, убийцы действуют по велению инстинкта и полностью отдаются чувству агрессии, но язык тела этого человека был таким, как будто он на самом деле не бил парня, а только притворялся, имитируя избиение...

Внезапно Гэлбрайт услышал, как позади него остановилась машина. Он обернулся — оказывается, таксист действительно не обманул его и вернулся за своим пассажиром.

— Садитесь, мы едем дальше, — крикнул таксист из окна.

Инспектор лихорадочно открыл дверцу и забрался в машину, одновременно ударившись макушкой о потолок. Он хотел поскорее покинуть это место, но ему пришлось подождать — водитель, тихо ругаясь, возился с ключом зажигания, который никак не хотел поворачиваться. Гэлбрайт, сердце которого бешено колотилось, выглянул в окно. Мускулистый мужчина в черной куртке, отвлекшись на звук приближающейся машины, оставил избиение молодого парня и повернулся в сторону дороги. В тот же момент его шляпа непроизвольно слетела с головы, и инспектор наконец смог разглядеть его лицо.

— Боже мой, это же... — прошептал Гэлбрайт одними губами

Но договорить он не успел — таксисту наконец удалось повернуть ключ зажигания, и машина резко двинулась вперед. Из-за внезапности этого маневра инспектор не успел вовремя среагировать, и его лицо уткнулось в спинку переднего сиденья. Гэлбрайт с проклятием откинулся на спинку стула, чувствуя, что у него на лбу медленно начинает набухать шишка.

— Что, ушиблись? — спросил таксист без тени сочувствия.

— Неважно, — ответил его пассажир, ощупывая гематому.

Превозмогая боль, Гэлбрайт опустил руку и, стараясь расположиться как можно удобнее, начал думать о событии, которое ему довелось наблюдать пару минут назад. Убийца, как он успел заметить, чертами лица был очень похож на фармацевта мистера Йонса — те же выступающие скулы, глубоко посаженные глаза и мощная челюсть. «Еще один доппельгенгер, или, точнее, дрейфахенгер?» подумал инспектор. Но Гэлбрайта смутил тот факт, что лицо этого конкретного человека имело сероватый оттенок, который сильно выделялся на фоне розовых ушей и шеи незнакомца. Как будто на лицо мужчины нанесли какой-то солнцезащитный крем, или... Гэлбрайт допустил безумную теорию о том, что этот человек носил маску на лице, чтобы походить на отца покойной Делии.

— Инсценировка, спектакль, — прошептал инспектор.

Да, именно это слово он использовал для описания этого инцидента — то, что он увидел, с высокой степенью вероятности могло быть имитацией, умело разыгранным и талантливо инсценированным спектаклем. Гэлбрайт сразу вспомнил слова своего покойного друга — тот сказал, что когда он вместе с нарядом полиции собирался арестовать мистера Тёрлоу, они добрались до дома преступника как раз в тот момент, когда мистер Йонс из пистолета убил собаку Джордана и начал топтать им хозяина дома.

Инспектор сравнил рассказ Фаркрафта с тем, что он видел сейчас. Да, он не был очевидцем того инцидента, но все детали совпали. За исключением того, что он никогда не видел собаку — казалось, что вместо настоящего животного за забором стоял скрытый от посторонних глаз проигрыватель, который проигрывал кассету с заранее записанными звуками лая. «Вполне логичное объяснение», — подумал он. Тогда стало ясно, почему у этого драйфахгенгера была такая странная пластика тела — на самом деле он не бил парня, а только разыгрывал сцену избиения, как актер на театральной сцене. Единственное, что было неясно, так это кто устроил этот "спектакль" и зачем. И самое главное, с какой целью, для кого было предназначено все это представление...

В этот момент машина остановилась.

— Мы прибыли, — пробормотал водитель.

Инспектор очнулся от своих мыслей и открыл дверцу, собираясь выйти из машины.

— Подождите минутку, — сказал водитель и сунул ему в руку листок бумаги.

— Зачем вы дали мне это? — спросил Гэлбрайт, начиная разворачивать листок.

— Я просто хочу вам сказать, что если у вас возникнут какие-либо вопросы, просто позвоните по этому номеру, — сказав это, водитель отвернулся и сел за руль.

В конце концов инспектор вылез и, даже не взглянув на отъезжающую машину, стал разглядывать листок бумаги. В нем было всего две строчки — номер телефона (020) 1805 1982 и имя «Х. Бернэзи».

Хм, подумал Гэлбрайт, почему таксист решил, что он, случайный пассажир, которого тот увидел впервые в жизни, может нуждаться в нем... Он снова подумал о докторе Бэйзларде — почему бы этому доктору на самом деле не дать денег случайному человеку на его собственной машине, чтобы в нужный момент он подъехал к отелю, где остановился инспектор, отвез его к себе домой и развез по нужным местам...

— Это смешно, — сказал инспектор с усмешкой.

Засовывая листок бумаги в карман, Гэлбрайт поднял голову. Он стоял возле четырехэтажного здания, в котором были всевозможные кафе и витрины магазинов. Таксист высадил инспектора у скромного входа, над которым висела вывеска «Клэйр Эн Тон». Глядя на эти синие неоновые буквы, Гэлбрайт невольно отметил про себя, что из-за этого Бэйзларда у него развилась такая паранойя, что если развивать идею о том, что за всем в этом мире стоит доктор, то сгоряча можно дойти до того, что, если начать копаться в Библии, выяснится, что Ева дала яблоко Адаму не по наитию какого-то абстрактного змея-искусителя, но только потому, что такова была просьба доктора Бэйзларда, который преследовал идею убийства маленькой девочки Делии, которая родится много поколений спустя в семье фармацевта Йонс...

— О, девочка, — тихо сказал инспектор, — зачем ты ведешь меня в свою неизвестность?

Эти слова были обращены в пустоту, поскольку Гэлбрайт не ожидал услышать на них ответ. Он все равно не мог этого понять — Делию Йонс похоронили на кладбище Ривер-Вью, недалеко от могилы женщины-мэра первого Портленда. Ее похороны остались незамеченными в городе, потому что никому не было дела до дочери какого-то фармацевта. Никто не написал в «Зэ Эзиан Рэпортэр» заметку «Под лезвием скальпеля», на ее могиле не сидел даже ее самый дальний родственник и уж тем более ни один из ее одноклассников не пришел туда и не вопил со слезами на глазах: «Делия, Делия, слышишь ли ты друга своего?». Единственным, кто по-настоящему посочувствовал девочке из собравшихся на церемонии прощания, был сам Гэлбрайт, который, постояв некоторое время у изголовья ее могилы, возложил на ее могилу букет георгинов разных цветов и молча ушел, оставив похоронную процессию терзаться догадками о связи этого мрачного усатого полицейского с покойным.

Если бы самого Гэлбрайта спросили об этом, он бы ответил: «А была ли вообще какая-нибудь связь?». Действительно, за всю свою жизнь инспектор видел эту маленькую девочку только один раз — когда пришел в дом семьи Йонс по делу о самоубийстве ее матери... Но даже этих коротких минут их встречи было достаточно, чтобы понять, что именно от него, Гэлбрайта, зависела дальнейшая судьба этого ребенка. Увы, затем звонок господина старшего инспектора Сеймура разлучил их, и ему пришлось оставить Делию на попечение неадекватного человека из Федерального бюро расследований и доктора Мэтта Макларена, добросердечного, но по сути бесхребетного человека...

Гэлбрайт отвлекся от этих грустных мыслей и заметил, что, хотя на улице был октябрь, через окно заведения «Клэйр Эн Тон», где он стоял все это время, были отчетливо видны блестящие серебристые ели. Он невольно залюбовался ими — украшения были вырезаны из фольги и повешены там же, где были прикреплены занавески.

— Не спорю, красиво, но как-то не сезон, — задумчиво сказал он сам себе.

Инспектор открыл дверь и, войдя в небольшой продолговатый холл, понял, что ему не почудилось. Не только фасад кафе, но и его интерьер был полностью украшен к Рождеству — на стенах были развешаны светодиодные гирлянды и еловые шишки, а с потолка свисали игрушечные фигурки каких-то животных. Не хватало только подходящей музыки, подумал Гэлбрайт, и выдвинул гипотезу, что, по-видимому, владельцы этого заведения были такими ленивыми людьми, что забыли убрать украшения с прошлого года.

Он взглянул на стойку, затем обратил внимание на столики. Инспектор прошел в самый конец зала, где находилась зона приема заказов. Усевшись на маленький мягкий диванчик за столиком, Гэлбрайт положил руки на стол и с некоторым недовольством заметил, что, кроме него и одной официантки, в этом зале больше никого не было. Видимо, люди, живущие в этом районе, знали, что их ждет в этом кафе, и поэтому старались избегать его. Ожидая, когда девушка соизволит обратить на него внимание, инспектор огляделся по сторонам — теперь, когда он уже привык к неуместному убранству «Клэйр Эн Тон», он смог обратить внимание на высокие потолки и алые стены в деревенском стиле. Богато, подумал Гэлбрайт, и это обстоятельство изменило его отношение к истеблишменту к лучшему, чем оно было с самого начала. Он даже поймал себя на мысли, что в том, что он сидит в жаркий октябрьский день в комнате, есть что-то такое, что невольно переносит его на несколько месяцев в будущее.

Через пять минут официантка, которая до этого бегала между столиками с белой тряпкой, наконец соизволила обратить внимание на Гэлбрайта и подошла к его столику.

— Добро пожаловать, что вам будет угодно? — скромно спросила блондинка.

Гэлбрайт поднял на нее глаза. «Красавица», — подумал он. Ее стройную фигуру подчеркивало легкое платье, плотно облегавшее изящную талию и высокую грудь.

— Могу я взглянуть на меню? — просто спросил он.

Официантка протянула ему сложенный вдвое лист глянцевой бумаги, Гэлбрайт поблагодарил его и взял в руки меню. Просмотрев содержимое, он был весьма удивлен небольшим размером списка — в нем были указаны только два блюда. Он вспомнил, что таксист, рекомендуя это заведение, назвал его незнакомым словом «ванитас-ресторан». По-видимому, заведение с претензией на что-то оригинальное, подумал Гэлбрайт. Тогда было бы понятно, почему интерьер был оформлен не по сезону...

Инспектор внимательно изучил меню — первым блюдом был коктейль со странным названием «Суджейра». «Это что, сьерра, горная цепь?» Спросил себя Гэлбрайт. Под изображением бокала на тонкой ножке были указаны ингредиенты — коньяк, вода, сахар, лимонный сок.

— Что это значит? — спросил он официантку, стоявшую у столика.

— Это коньяк с карамельным сиропом, — нежным голосом ответила она, опустив глаза.

— Ага... — Гэлбрайт был весьма удивлен таким странным сочетанием ингредиентов.

— Это очень лёгкий напиток, потому что сироп смягчает крепость алкоголя, — пояснила девушка.

— И что, посетители берут у вас эту бурду нарасхват? — Гэлбрайт удивился еще больше.

— Очень вкусный коктейль, — уверенно заявила девушка. — Попробуйте сами.

— Хорошо, поверю вам на слово, — сказал инспектор и продолжил изучать меню.

Помимо этого непонятного коктейля, на внутреннем развороте глянцевой бумаги была еще одна строчка «Джантар». Просто это название, и все — ни рисунка, ни композиции. Он даже не пытался понять значение этого слова.

— Что это? — Гэлбрайт указал пальцем.

— Это блюдо, — ответила официантка.

— Это довольно очевидно, но что оно собой представляет? — инспектора невольно начал раздражать игривый тон девушки.

— Рецепт «Джантара» является коммерческой тайной нашего заведения, — с достоинством ответила она.

— Хорошо, я заказываю всё, что есть в этом меню, — Гэлбрайт в гневе взмахнул рукой.

Официантка слегка поклонилась и, взяв со стола меню, одарила гостя очаровательной улыбкой и удалилась. Инспектор некоторое время смотрел ей вслед, а потом, снова уставившись вперед, подумал, что заведение было очень странным — всего два блюда, из которых одно имело идиотский состав, а у второго было только название... У Гэлбрайта возникло подозрение, что повара этого заведения явно готовили не для клиентов, которые к ним почти никогда не приходили, а для удовлетворения своих личных прихотей. Он даже почувствовал, как по его спине без всякой видимой причины побежала волна холодного и липкого пота.

Через три минуты официантка вернулась к его столику.

— Вот ваш заказ, — сказала она тем же нежным голосом.

Она поставила перед ним поднос, на котором стояли стакан с коричневой жидкостью и глиняная миска с салатом. Кроме того, рядом лежала вилка, завернутая в белую салфетку.

— Спасибо, — с некоторым разочарованием сказал Гэлбрайт девушке, которая тут же отошла.

Да, подумал он, глядя на блюда, ему не следовало ожидать ничего сверхъестественного от абсурда, который был указан в меню. Он даже невольно порадовался, что под словом «Джантар» подразумевался не какой-нибудь вареный башмак, начиненный гвоздями, а самый обычный салат…

Инспектор решил начать с коктейля. Сделав глоток из высокого бокала, он убедился, что сочетание коньяка и карамельного сиропа ужасно не только на словах, но и на вкус. Гэлбрайта передернуло от отвращения, но он не выплюнул жидкость, вместо этого проглотил ее целиком, утешая себя мыслью, что в Китае едят тараканов...

В результате он отодвинул от себя стакан и, взяв вилку, посмотрел на глиняную миску. По сравнению с коктейлем то, что было в нем, можно было назвать вполне обычной едой — листья салата, смешанные с мелко натертым сыром и ржаными гренками. Да, хваленый «Джантар» оказался всего лишь простым салатом «Цезарь», только без соуса. Гэлбрайт, ожидавший худшего, невольно вздохнул с облегчением и принялся за еду.

Салат был безвкусным, что было очевидно — без мяса и соуса жевать сухие листья и гренки казалось довольно скучным занятием, но, как ни странно, это было съедобно. Инспектор даже не заметил, как через две минуты опустошил глиняную миску и, вытерев руки салфеткой, откинулся на спинку мягкого дивана, на котором сидел.

Внезапно внимание Гэлбрайта привлек человек, который на его глазах вошел в помещение «Клэйр Эн Тон». Это была маленькая девочка, на вид ей было лет пять или шесть. У нее были большие, ласковые глаза и копна густых золотистых волос, которые сильно контрастировали с ее бледным лицом. Она была одета в серый шерстяной свитер длиной до колен и юбку неопределенного темного цвета. В правой руке она держала вафельный рожок с двумя светло-голубыми шариками мороженого. Изящество придавало всей ее фигуре хрупкость и некую трогательность.

Малышка неуверенно прошла по коридору, время от времени оглядываясь по сторонам, словно кого-то искала. Она даже не посмотрела в сторону Гэлбрайта, но несколько раз поднимала голову — очевидно, смотрела на игрушки, свисающие с потолка. Наконец она подошла к прилавку и остановилась, очарованная фигуркой золотой рыбки, покачивающейся на тонкой нити. Девочка стояла спиной к инспектору, поэтому он не видел ее лица, но заметил, как ребенок протянул руку к игрушке.

Затем к его столику подошла девушка с высокой грудью — официантка. Поклонившись Гэлбрайту, она поставила перед ним открытый кожаный бумажник. Он пробежал глазами строчки — в счете говорилось, что ему придется заплатить около шести фунтов стерлингов за оба блюда. Инспектор полез в карман, где лежал бумажник.

— Ну как, вам понравилось? — спросила официантка, игриво глядя на гостя

— Забирайте свои деньги и до свидания, — сухо сказал Гэлбрайт.

Сказав это, он достал деньги из бумажника. Официантка пристально посмотрела ему в глаза и, собрав монеты со стола, ушла. Гэлбрайт встал с мягкого дивана и, взглянув на маленькую девочку в свитере, которая продолжала смотреть на игрушку, направился к выходу из этого заведения. Выйдя на улицу, инспектор заметил, что пока он сидел в этом ванитас-ресторане, на улице уже стемнело. Гэлбрайт, оглядываясь по сторонам, почувствовал некоторую неуверенность — он понимал, что ему практически невозможно сориентироваться в местных условиях, но он должен был как-то добраться до своего отеля... Взволнованный, он сунул руку в карман и нащупал листок бумаги. Он вытащил его, Гэлбрайт развернул и поднес к глазам. Это был тот же номер телефона, который дал ему тогда таксист.

— Ну что ж, Бернэзи, вот и пришла пора прибегнуть к вашим услугам, — саркастически сказал инспектор.

Все еще держа листок бумаги в руках, он поднял голову и увидел телефонную будку на другой стороне улицы. Поскольку в то время на улице почти не было машин, Гэлбрайту было легко перейти дорогу и потянуть дверь на себя. Еще несколько секунд, и инспектор уже стоял рядом с телефоном. Опустив монету в щель, Гэлбрайт, сверившись с листком бумаги, набрал номер (020) 1805 1982 и поднес трубку к уху. Сначала он услышал длинные гудки, доносившиеся из трубки. Затем в ней раздался щелчок, после чего послышался сонный мужской голос, слегка искаженный помехами:

— Здравствуйте, я вас слушаю.

Инспектор был весьма удивлен, услышав этот голос, принадлежавший не кому иному, как его старому другу лейтенанту Нелиссену.

— Нелиссен, приятель, ты ли это? — при звуке знакомого голоса дрожь радости пробежала по телу Гэлбрайта.

— Гэлбрайт? Ну наконец-то! — бодро откликнулся молодой голос. — Я уже начал беспокоиться. Где ты пропадал?

— В Лондоне, как ты знаешь... — Гэлбрайт замолчал.

— Что случилось, язык проглотил? — несколько дерзко спросил его Нелиссен.

— Объясни мне, — начал инспектор, — как получилось, что я позвонил лондонскому таксисту, но попал в полицейское управление Портленда?

— Говори потише, — казалось, Нелиссен пропустил слова своего собеседника мимо ушей. — Кто-нибудь может нас услышать.

— Меня это не волнует... — сказал Гэлбрайт с некоторой обидой, но молодой лейтенант перебил его.

— Не спорь со мной, — грубовато произнес молодой голос. — Информация, которую я тебе передам, не для посторонних ушей.

— Хорошо, — инспектор уступил под давлением своего друга. — Что ты хочешь мне рассказать?

— Парочку новостей, — ответил лейтенант с чувством собственной важности.

— Ну что ж, сначала по традиции... — Гэлбрайт хотел сказать «хорошая, а потом плохая», но ему не дали закончить.

— Если ты найдешь что-то хорошее в любой из этих новостей, то я могу поздравить тебя с тем, что ты тот еще катагеластик!

— Эм, кто? — недоуменно спросил инспектор, который никогда не встречал этого слова.

— Это не имеет значения, — Нелиссен снова уклонился от ответа. — Я могу начать?

— Ладно, погнали, — подбодрил инспектор своего собеседника.

— Хорошо, тогда слушай меня, — ответил голос с чувством важности. — Ты помнишь Джордана Тёрлоу?

— Как я могу не помнить, ведь я лично его допрашивал, — несколько обиженно сказал Гэлбрайт.

— Конечно, все это уже знают, — укоризненно сказал лейтенант. — Как и тот факт, что после аудиенции у него ты совершенно не интересовался его судьбой.

— Ох... — вздохнул инспектор.

Слова Нелиссена были справедливы — говоря по правде, Гэлбрайт, получив от мистера Тёрлоу информацию о Делии Йонс, полностью забыл об этом человеке, потому что ему казалось, что нечего даже вспоминать о каком-то нарушителе закона, который выйдет на свободу только через шестнадцать лет. Для инспектора преступник был чем-то вроде растения в горшке — сидит себе на одном месте, ничего не делает... Только, в отличие от растения, у преступника нет харизмы...

— В общем, на следующий день после того, как ты с ним попрощался, — прервал мысли Гэлбрайта лейтенант, — тюремный охранник вошел в камеру Джордана и обнаружил его лежащим ничком на полу.

— Он был мёртв? — предположил инспектор.

— Да, — сухо ответил Нелиссен.

— Интересно, с чего это он вдруг так быстро сыграл в ящик, — выразил свои мысли вслух Гэлбрайт.

— Судебно-медицинская экспертиза установила, что смерть Джордана наступила из-за кислородного голодания мозга, — словно читая с листа бумаги, произнес молодой голос.

— Хм... — задумался его собеседник.

— Лесли Уотмоу, патологоанатом, проводивший вскрытие тела заключенного, нашёл кое-что интересное, — лейтенант вернулся к своему привычному тону.

— И что именно? — Гэлбрайт оживился.

— Он обнаружил злокачественную опухоль в гортани Джордана, — ответил Нелиссен, понизив голос. — Рак гортани короче.

Услышав это, Гэлбрайт невольно вспомнил фразу дерганой горничной из «Стейт оф Сноу Лэйк» о том, что старого консьержа увезли в больницу с подозрением на рак, но Нелиссен продолжал говорить.

— В общем, Лесли сказал, что это довольно редкий случай, потому что обычно люди заболевают этим заболеванием к пятидесяти годам, а Джордан, как ты помнишь...

— Я в курсе, — перебил лейтенанта Гэлбрайт. — Это всё?

— С Джорданом покончено, а теперь немного о Делии, — казалось, невидимый собеседник улыбнулся.

— Что, она тоже... — удивился инспектор.

— Нет, кому бы пришло в голову выкапывать девочку из могилы? — сказав это, лейтенант расхохотался.

— Ладно, прекрати, — по какой-то причине Гэлбрайту было неприятно это слышать

— Хорошо, — Нелиссен немедленно успокоился и перестал смеяться. — Дело в том, что, пока ты готовился к посадке в самолет, мы продолжили расследование этого дела...

— Нет, правда? — невольно удивился Гэлбрайт. — Я думал, все отложили это дело в долгий ящик...

— Не перебивай. Мы обнаружили, что после операции гистерэктомии хирурги извлекли нечто из её матки... — лейтенант замолчал, словно переводя дыхание.

— Так что же они извлекли? Давай быстрее, — инспектора немного напрягла эта пауза.

— Кэтлин Армор назвала это явление папирусным плодом, по ее словам, это когда женщина-близнец вынашивает внутри себя второй эмбрион.

— Глупое и антинаучное дерьмо, — Гэлбрайт непроизвольно грязно выругался.

— Ну а чего ещё ты хочешь от этой современной медицины... — лейтенант, казалось, о чем-то задумался.

— Хорошо, допустим что они нашли эту штуку, так что же было дальше? — инспектор сгорал от нетерпения.

— Короче говоря, они пожертвовали её Орегонскому колледжу восточной медицины, — ответил Нелиссен.

— Подожди, а это еще зачем? — Невольно удивился Гэлбрайт.

— Как медицинский экспонат, а ты что подумал? — молодой голос усмехнулся.

— Ничего подобного я не... — инспектор остановился на полуслове.

— Там, конечно, эту штуку сразу же поместили в стеклянный сосуд с формальдегидом, — начал лейтенант, — и когда я узнал об этом, я не сдержался и сразу же поехал в этот колледж.

— И что же ты там увидел? — в эту секунду Гэлбрайту стало очень интересно

— Ну... — начал вспоминать его собеседник. — Вокруг сосуда столпилось множество студентов — их ведь хлебом не корми, дай только поглазеть на чудеса расчудесные.

— Весьма любопытно, — ухмыльнулся Гэлбрайт.

— Они стояли вокруг и обсуждали содержимое, — продолжил лейтенант. — Один парень заметил, что эта штука очень похожа на личинку розалии лонгикорн, а кто-то упал в обморок...

— Кто именно? — по какой-то причине инспектора заинтересовал этот факт.

— Две молодые девушки, — щёлкнул языком невидимый собеседник. — Видимо, они испугались, что когда они забеременеют, то у них внутри вырастет нечто подобное.

Гэлбрайт невольно подумал, что ситуация вышла весьма и весьма ироничной — девочку спасли от паразита, которым все восхищаются, но никто даже не задумывается о том, из кого его извлекли, о сочувствии ребенку даже речи не идёт.

— У Бога больное чувство юмора, — мрачно сказал инспектор в трубку.

— Я не понял, что ты пытаешься сказать? — недоуменно произнес лейтенант.

— Забудь об этом, я просто размышлял вслух, — честно сказал Гэлбрайт. — Но что это всё-таки было?

— Знаешь, я думаю, Кэтлин Армор сгоряча назвала эту штуку папирусным плодом, потому что, если честно, оно не было похоже на эмбрион, — загадочно произнес молодой человек.

— Так как же это могло выглядеть? — не понял его собеседник.

— Представь себе морского ежа, — начал объяснять лейтенант.

— Панцирь? — Перебил его Гэлбрайт

— Нет, живого, — поправил его молодой человек.

— Ну давай, — поспешно ответил инспектор.

Гэлбрайт нарисовал в своем воображении красный шар, утыканный длинными иглами, который мог существовать только на дне океана.

— Значит, этот эрзац-морской еж плавал там в формальдегиде, — сказал Нелиссен. — И я, глядя на это, подумал, что это...

— Паразит? — предположил Гэлбрайт.

— Хуже, — ответил собеседник. — Паразит всё-таки отдельный организм, безусловно вредный, но при желании его можно удалить без потери для хозяина, но здесь...

— Не тяни резину, пожалуйста, — инспектору вдруг захотелось, чтобы этот разговор наконец закончился.

— Представь, мой друг, что при твоем зачатии в твоих легких сформировался второй мозг, — отклонился от темы молодой голос.

— Что ты несёшь? — Гэлбрайта удивила эта аналогия.

— Слушай меня, — сердито сказал лейтенант. — Это был бы совершенно бесполезный придаток, который поглощал бы избыточную энергию твоего тела, но не делал бы ничего полезного.

— Ничего не понял, но очень интересно, — саркастически заметил инспектор.

— ...но поскольку у тебя это от рождения, ты считаешь, что это норма, — продолжил Нелиссен.

Гэлбрайт подумал, что в этом есть определенная логика — в конце концов, человек действительно не может знать, что другие на самом деле чувствуют по отношению к своим организмам.

— И следовательно, — сказал лейтенант, — попытка удалить этот орган может привести к серьезным осложнениям, потому что твое тело...

— Ты хочешь сказать, что шансы Делии выжить были равны нулю? — немедленно спросил инспектор.

— Если с этой штукой внутри, то я не знаю, — спокойно ответил молодой голос. — Но то, что её извлечение привело к смерти — факт.

— Бедная девочка... — Гэлбрайт печально вздохнул.

— Но одно я могу сказать наверняка, — продолжила Нелиссен. — Даже если бы она захотела, она не смогла бы в бушующем зачать и выносить ребенка.

— Хм... — инспектор почесал усы.

— Ты думаешь, что если у тебя в утробе вырастет какая-нибудь штука, то и для ребёночка там тоже местечко найдется? — молодой лейтенант внезапно разозлился.

— Я бы никогда так не подумал, — эти слова слегка задели Гэлбрайта.

— Ладно, давай закончим разговор, — сменив тон, сказал лейтенант. — Я боюсь, что наш звонок может быть перехвачен любознательными джентльменами из Столичной полицейской службы.

После этих слов раздался щелчок и начались звуковые сигналы — Нелиссен завершил вызов. В воцарившейся тишине Гэлбрайт вздохнул с некоторым облегчением и, вытерев пот со лба, повесил телефонную трубку. Открыв дверь, он вышел из телефонной будки на улицу и глубоко вдохнул влажный вечерний воздух. Он подумал, что если кто-то и заинтересуется этим телефонным разговором, то, скорее всего, не полиция, а больница Модсли. Более того, как он считал, это было бы совершенно справедливо — недавно инспектор пережил такие события, что, если бы он попытался описать их незнакомому человеку, это могло бы вызвать у него самые серьезные подозрения относительно его психического здоровья. Да, подумал Гэлбрайт, попасть в руки врачей из больницы Модсли было бы не такой уж плохой идеей — если бы такое событие действительно произошло, ему, скорее всего, были бы гарантированы тишина, мягкие стены, белые халаты...

Стоя у телефонной будки, он вдруг заметил, что на противоположной стороне дороги, рядом с газетным киоском, стоит тот самый молодой человек в красной рубашке, похожий на японскую поп-звезду, которого Гэлбрайт видел сегодня утром под окном отеля. Сначала инспектор невольно запаниковал — его дыхание участилось, а сердце заколотилось, — но потом он вспомнил старый добрый трюк, суть которого заключалась в том, что вы не должны показывать наблюдающему за вами человеку свой страх, чтобы он не убедился, что может повлиять на вас. И тогда Гэлбрайт, расправив плечи, смело двинулся в сторону ресторана, думая о том, как добраться до своего отеля.

Он представил себе, как будет долго стоять на холодном воздухе с вытянутой перед собой рукой, чтобы привлечь внимание проезжающих машин... К своему удивлению, подойдя к фасаду «Клэйр Эн Тон», он заметил, что прямо перед дверями припаркована желтая машина. Гэлбрайт ускорил шаг и, подняв руку, крикнул водителю, чтобы тот подождал. Подойдя к машине, он наклонился к стеклу. Водитель удивленно посмотрел на него.

— Куинсборо Террас, отель «Стэйт оф Сноу Лэйк», — поспешно сказал Гэлбрайт.

Мужчина без лишних слов кивнул, и инспектор открыл дверцу, откинулся на спинку заднего сиденья, после чего водитель повернул ключ зажигания, и машина плавно тронулась с места, выехала на широкую улицу и помчалась вперед, в сторону центра. Гэлбрайт просто смотрел на мелькающие за окном виды ночного города, не предаваясь никаким мыслям. Он заметил, что улицы постепенно становились шире, дома вокруг становились выше, за окном стали появляться освещенные витрины магазинов и рекламные щиты, на которых мелькали мигающие красочные надписи, призывающие случайных прохожих посетить тот или иной торговый центр, зайти в бар и заказать там бокал пива, или хотя бы купить ненужную мелочь в каком-нибудь киоске... Созерцая ночной Лондон, инспектор постепенно успокоился и расслабился.

— Послушайте, господин хороший, вам, наверное, придётся поискать другой отель! — вдруг послышался голос таксиста.

Это замечание вырвало Гэлбрайта из медитативного состояния, в которое он впал. Подергиваясь, как испуганная птица, инспектор уставился на затылок водителя.

— О чем вы говорите? — Неуверенно спросил Гэлбрайт.

— Сами удостоверьтесь! — мужчина помахал рукой перед собой.

Пассажир придвинулся ближе и, прищурившись, стал вглядываться в лобовое стекло. Они уже выехали на Куинсборо-Террас и уже приближались к месту назначения, но то, что увидел инспектор, невольно повергло его в ужас — горело четырехэтажное здание «Стэйт оф Сноу Лэйк» — пламя охватило первые два этажа здания и постепенно добралось до крыши. «Ради всего святого!» Подумал Гэлбрайт про себя.

На пару мгновений он допустил предположение, что это работа той дерганой горничной. «Эта беззаботная дура, очевидно, случайно установила обогреватель рядом со шторой...» Эта гипотеза возникла у него потому, что он не сомневался, что все гостиничное оборудование в «Стэйт оф Сноу Лэйк» находилось в том же состоянии, что и номер, который он случайно снял у них. «Короткое замыкание, искра, и все...» — нервно подумал он.

— Остановите машину! — едва сдерживая волнение, крикнул он водителю.

— Что толку, господин хороший, ваши вещи наверняка уже сгорели, — с некоторой неохотой водитель нажал на тормоз.

Инспектор не собирался спорить с таксистом и быстро открыл дверцу. Но прежде чем он выскочил на улицу, водитель обернулся к пассажирке.

— Я подожду вас тут, а то мало ли, вдруг вам нужно будет ехать в аэропорт или на вокзал... — сказал он заговорщическим тоном.

Уже выходя из машины, Гэлбрайт невольно вспомнил таинственного таксиста, у которого, судя по его визитке, было имя «Х. Бернэзи». Ему показалось, что у обоих водителей было что-то общее, по крайней мере, в интонации и тембре их голосов. Но у него не было времени думать об этом, и он направился к отелю. В ночной темноте здание «Стэйт оф Сноу Лэйк» буквально светилось во мраке, и поэтому Гэлбрайту не составило труда сразу заметить людей, толпившихся вокруг места происшествия. Инспектору захотелось спросить кого-нибудь из толпы, как давно начался пожар, и он начал вглядываться в лица зевак. Он сам не мог точно объяснить, каким критериям должен был соответствовать человек, который мог бы стать гостем этого отеля.

После пары минут поисков взгляд Гэлбрайта остановился на тучном мужчине в сиреневой рубашке. На вид ему было около тридцати пяти. По какой-то причине инспектора привлек этот человек — видимо, дело было в том, что внешне он был чем-то похож на него самого — у незнакомца были такие же черные, как у кисти художника, усы и слегка волнистые волосы. Гэлбрайт подбежал к этому человеку, который, глядя на горящий отель, курил толстую сигару с каким-то отрешенным видом.

— Пожалуйста, простите меня... — инспектор обратился к нему с уважением.

Мужчина слегка повернул голову в сторону Гэлбрайта и выпустил облако табачного дыма. «Надеюсь, он не будет возражать», — занервничал полицейский.

— Где пожарная команда? — Задал наводящий вопрос Гэлбрайт.

— Да вот же они! — мужчина в сиреневой рубашке затянулся и махнул рукой в сторону.

Инспектор посмотрел туда, куда указывал зритель. И в самом деле, возле «Стейт оф Сноу Лэйк» были припаркованы две красные пожарные машины. Люди в черной униформе с зелеными нашивками на рукавах сновали вокруг и пытались справиться с огнем, охватившим здание.

— Вы не знаете, когда начался пожар? — Гэлбрайт прислал еще один вопрос.

— Я бы сам хотел узнать об этом побольше! — раздраженно воскликнул мужчина и снова выпустил колечко дыма.

Гэлбрайт стоял рядом с этим курильщиком и, непроизвольно вдыхая дым его сигары, думал о том, кто именно был виноват в этом несчастном случае. Версия с неисправным обогревателем казалась слишком банальной — ему, как полицейскому инспектору, казалось, что за пожаром явно стоит некий человек, который преследовал какие-то свои цели. Конечно, мысли о докторе Бэйзларде сразу же пришли ему в голову. «Почему бы и нет», — подумал Гэлбрайт, стоя рядом с усатым тучным мужчиной. «Утром был визит подозрительного специалиста, который, убедившись, что я определенно остановился в этом отеле, дал знак Бэйзларду, и он позаботился о пожаре... Хотя нет, это какая-то паранойя», — заключил он.

— Увы, какой позор, — нарушил тишину зритель в сиреневой рубашке. — Я заплатил около четырех тысяч пятисот баксов за полмесяца «Всё включено»...

— Минуточку, вы американец? — услышав, что собеседник назвал цену в долларах, Гэлбрайт оживился.

— Я из Торонто, — ответил его собеседник. — Я приехал сюда провести отпуск, осталось всего два дня до возвращения в Канаду.

— Спасибо за ответ, — спокойно сказал инспектор. — То есть вы не знаете, сколько людей там заперто?

С этими словами он кивнул в сторону горящего здания «Стэйт оф Сноу Лэйк».

— Плевал я на персонал! — недовольно сказал тучный мужчина. — Я просто вышел погулять перед ужином, возвращаюсь, а тут такое!

Произнеся эти слова, зритель в сиреневой рубашке сердито швырнул сигару на землю и с силой растоптал окурок. «Типичный американец», — подумал Гэлбрайт. «Личное счастье — всё, на остальное человечество плевать. Неоконченный ужин для этого туриста важнее, чем жизни людей, погибших в пожаре...» Инспектор совершенно не задумывался о том, что канадцы — а ведь этот человек, по его словам, был оттуда — гордятся тем, что они не американцы, потому что для Гэлбрайта, родившегося в Англии, обе эти страны были одним и тем же.

— Теперь из-за этих чурбаноголовых мне придется обратиться в посольство, чтобы мне восстановили мои сгоревшие документы... — упавшим голосом сказал тучный мужчина и поплёлся вверх по улице.

Глядя вслед человеку в сиреневой рубашке, Гэлбрайт вспомнил, что сам он тоже оставил свои вещи в комнате. Он проверил свои карманы — слава Богу, сегодня утром ему удалось прихватить бумажник и визу. Успокоившись, он с некоторым удивлением заметил, что из всех вещей, которые он оставил в отеле, ему жаль терять только материалы по расследованию дела Фаркрафта.

— Мистер Гэлбрайт? — вдруг послышался сзади чей-то вкрадчивый голос.

Услышав свое имя, инспектор тут же обернулся — позади него стоял пожилой мужчина небольшого роста, в черной униформе и форменной фуражке. На плече у него висела большая кожаная сумка, украшенная латунным ярлыком «Королевская почта».

— Извините, вы сейчас со мной разговариваете? — спросил он почтмейстера.

Для инспектора было несколько неожиданно услышать свое имя от совершенно незнакомого человека, и тот факт, что это был почтмейстер, несколько напряг Гэлбрайта, потому что он не мог представить, кто мог отправить ему письмо здесь, в столице Англии.

— Мне было приказано доставить конверт мистеру Гэлбрайту, который остановился в отеле «Стэйт оф Сноу Лэйк», — начал человек в форме глухим голосом.

— Но как вы меня узнали? — недоверчиво спросил инспектор.

— Узнал? Я просто спросил, — спокойно ответил его собеседник.

С этими словами почтмейстер открыл свою тяжелую кожаную сумку и начал в ней рыться.

— Ну, тогда отдайте мне посылку, — сказал Гэлбрайт и нервно огляделся по сторонам.

— Перед этим, — почтальон достал что-то из сумки, — вы должны подписать квитанцию о доставке.

— Хорошо, если вам так необходимо, просто дайте мне минуту, — пожал плечами инспектор.

Взяв бумагу и ручку из рук почтмейстера, он начал искать, где бы расписаться. Пока он это делал, его собеседник, самим своим видом излучавший какую-то торжественную ауру, неподвижно стоял неподалеку.

— Вот, пожалуйста, — вскоре Гэлбрайт вернул квитанцию и ручку почтмейстеру.

Мужчина в форме положил их в свою сумку и, достав оттуда конверт, без лишних слов вручил его ошеломленному инспектору и, развернувшись, исчез в ночной темноте. Получив неожиданную посылку, Гэлбрайт поднес ее к глазам и начал разглядывать.

Гэлбрайт отметил, что на плотной белой бумаге, из которой состоял конверт, не было ни единой пометки или даже штемпеля — казалось, почтмейстер вручил инспектору не настоящее письмо, а элемент театрального реквизита. Единственное, что вызывало сомнение в этом, так это то, что содержимое внутри можно было прощупать через конверт.

— Эй, господин хороший! — послышался хриплый крик.

Гэлбрайт, собиравшийся вскрыть посылку, невольно вздрогнул. Оказывается, это был таксист, который стоял рядом со своей машиной и, облокотившись на дверцу, держал в руке дымящуюся сигарету. Инспектор смог хорошо рассмотреть его лицо — у мужчины была коротко остриженная голова, острые скулы и прямой нос четко выделялись на его загорелом лице. Его карие глаза смотрели на полицейского почти с отеческим упреком. Гэлбрайт не совсем точно помнил черты лица таинственного «Х. Бернэзи», но, воспользовавшись возможностью хорошенько рассмотреть стоящего перед ним таксиста, он заметил, что тот все еще совершенно не похож на лысого старика, который отвез его в ванитас-ресторан.

— В чем дело? — Спокойно спросил Гэлбрайт.

Таксист выпустил изо рта колечко дыма и стряхнул пепел с сигареты.

— Не угодно ли господину иностранцу отправиться в аэропорт или на вокзал? — мужчина лукаво повернулся к нему.

— Хм, с чего это бы? — инспектор был несколько возмущен тем, что какой-то таксист должен лучше знать, что ему нужно делать.

— А что еще вы можете сделать, если ваш отель сгорел дотла? Разве что вы не поедете в другой... — начал объяснять таксист.

— Подождите, дайте мне собраться с мыслями, — перебил его Гэлбрайт и отвернулся.

По какой-то причине инспектору был неприятен взгляд этого человека, но он не мог не заметить, что в его словах был здравый смысл. Скрестив руки на груди, Гэлбрайт погрузился в размышления. Этот совершенно случайный лондонский таксист, сам того не подозревая, поставил его перед сложной дилеммой. Суть его заключалась в том, что инспектор должен был решить, капитулирует ли он в своей миссии по поимке доктора Бэйзларда или будет продолжать ее до победного конца. Второй вариант был определенно сложнее, поскольку у Гэлбрайта было мало шансов найти одного незамеченного человека, спрятавшегося в дебрях мегаполиса. Пока инспектор решал, что делать, таксист уже бросил сигарету на землю и садился в машину.

— Думайте быстрее, господин хороший, иначе я уеду, и вам придется самому добираться туда, куда вам нужно! — сидя за рулем, крикнул из окна таксист.

Гэлбрайт развернулся и пошел к машине — он не хотел расставаться с этой машиной. Даже не потому, что ему было так трудно поймать другое такси, нет — он просто подсознательно хотел опереться на кого-то, кого он знал, хотя бы чуть больше, чем на пару секунд. Инспектор почувствовал, что ситуация все больше выходит из-под контроля. Подойдя к машине, он открыл дверцу и забрался на заднее сиденье.

— Вы не знаете, где находится «Институт компьютеризации имени Макото»? — спросил он водителя.

Он не помнил адреса, указанного на визитке, — только это необычное имя оставило след в памяти Гэлбрайта. Таксист, услышав слова пассажира, вытер пот со лба и вздохнул. Видимо, он пытался понять, о чем говорит инспектор.

— Господин хороший, очевидно, имеет в виду «Мон-Тек»? — после минуты молчания спросил мужчина.

— Что это за место? — Гэлбрайт впервые услышал это слово.

— Был такой электротехнический завод, потом у него сменился владелец и он был преобразован в научно-исследовательский институт электронных технологий, — пояснил таксист.

— Ну, я думаю, мне следует ехать именно туда, — сказал инспектор с некоторой неуверенностью.

Он вспомнил, что таинственный утренний посетитель представился ему специалистом по компьютерным технологиям, так что, сложив два и два, получалось, что таксист указал нужное место, но не под тем именем.

— Я даже не знал о том, что его переименовали, — сказал тем временем таксист, включая зажигание. — Я полагал, что они оставили торговую марку, уже знакомую людям.

Когда машина наконец тронулась с места, Гэлбрайт откинулся на спинку сиденья. Решение поступить в этот институт он принял сгоряча — тот же самый таксист просто не дал ему достаточно времени на раздумья. Но инспектор отметил про себя, что это действие имело смысл — потому что, если этот специалист действительно был связан с доктором Бэйзлардом, то у Гэлбрайта была довольно веская причина посетить это таинственное место. «Кто знает», — подумал он, — «может быть, именно там я смогу завершить свою миссию». Как бы то ни было, у него не было плана дальнейших действий — он не знал, что именно он будет делать по прибытии в этот институт.

События развивались так быстро, что единственное, на что он мог рассчитывать, — это на удачу. Хотя бы потому, что не факт, что, прибыв туда, он сможет найти там доктора Бэйзларда. Но что, если удача улыбнется ему и человек, которого он ищет, действительно находится там? Инспектор представил себе, как, увидев врача в коридоре, он подходит к нему и авторитетным голосом заявляет: «Именем закона, вы арестованы». И Бэйзлард, глядя на него с мягким упреком в своих маленьких старческих глазах, почесал свои седые волосы и ответил ему: «Полицейский Америки не имеет власти здесь, в Англии, поэтому вы не имеете права сажать меня в тюрьму». И, ухмыляясь, он отправится по своим делам в какой-нибудь офис, оставив Гэлбрайта стоять на месте с глупым видом...

Внезапно Гэлбрайт вспомнил, что все еще держит в руках конверт, который так и не удосужился вскрыть с тех пор, как получил его. Инспектор, у которого не было под рукой ножниц, оторвал нижний уголок и разорвал конверт пополам. В его карман легли сложенный лист бумаги и небольшой лист картона формата А7 , полицейский осмотрел картон — на его глянцевой аквамаринового цвета поверхности были красные буквы английского алфавита в два ряда, каждая буква сопровождалась соответственно фонетическим шрифтом и порядковым номером. Гэлбрайт был весьма удивлен, что неизвестный человек прислал ему предмет учебного оборудования для дошкольника. Он перевернул карточку, надеясь, что на обороте может быть что-нибудь написано от руки, но, увы, там не было ничего, кроме крошечной надписи «(с) Йорк Мэдивэл Прэсс, 1991» в правом нижнем углу.

Первой мыслью, возникшей в голове инспектора, было «Видимо, меня перепутали с отцом, который заказал своему ребенку вкладыш для учебы», но он тут же отбросил ее — он вспомнил, как почтмейстер уточнил, что письмо предназначалось специально для Гэлбрайта, остановившегося в «Стэйт оф Сноу Лэйк». Правда, могло оказаться, что в том отеле в одном из номеров действительно останавливались его тезка и маленький ребенок, но инспектор решил не развивать эту тему и приступил к изучению второго предмета, который был в конверте. Развернув сложенный вчетверо лист бумаги, Гэлбрайт сразу заметил, что текст был набран на пишущей машинке. Ну, конечно, подумал он, это отличный способ поставить дело в тупик — если бы письмо было написано от руки, нетрудно было бы догадаться, кто его автор!

Разобравшись с первым впечатлением, инспектор изучил этот предмет немного внимательнее. Обе стороны белого листа бумаги были заняты длинным посланием, напечатанным очень мелким шрифтом. Черные чернила во многих местах облупились, из-за чего буквы выглядели размытыми, а текст не очень разборчивым, но Гэлбрайт, в чьи обязанности входило расшифровывать непонятные рукописные сообщения, не видел ничего сложного в понимании машинописного документа.

«Для наивного человека среднего возраста» было в самом начале письма. Почему-то инспектор сразу догадался, что оно адресовано именно ему, и, слегка обидевшись на определение «наивный», начал читать.

«Я не буду называть Тебя по имени, потому что очевидно, что послание предназначено только для Тебя», — так начиналось это послание.

— Тогда почему бы тебе не представиться? — прошептал Гэлбрайт одними губами, чтобы таксист его не услышал.

«Ты ведешь себя как влюбленный подросток, и, знаешь, наблюдать за любовными страданиями со стороны довольно неприятно. Честно говоря, это раздражает. В старые времена мне довелось наблюдать двух людей, которые испытывали чувства к одному и тому же человеку. Все трое были одного возраста, и их связывал тот факт, что все трое учились в одной семинарии».

— Зачем мне знать о какой-то истории любви между тремя школьниками? — саркастически спросил Гэлбрайт неизвестного автора этих строк.

«Первый юноша — назовем его для краткости Парфенион — влюбился в девушку — назовем ее Евдокией — с раннего детства. Он следил за каждым ее шагом, поклонялся ей как Богине, но в то же время боялся приблизиться к ней, избегал ее взглядов и стыдился, когда незнакомые люди произносили ее имя. В то время как второй юноша — Андроник — заинтересовался демуазель уже взрослым, когда их учеба в семинарии подходила к концу. Он, в отличие от Парфениона, не колебался и во время каникул воспользовался представившейся возможностью и уединился с Евдоксией в ее доме. После этого Андроник был с позором исключен из семинарии, но у него и Евдокии родился ребенок. Рождение преемника полностью компенсировало тот факт, что его отец остался с незаконченным образованием».

— Молодец, что я могу сказать... — Саркастически заметил Гэлбрайт.

«Если Ты не смог установить связь между этой историей и Твоей текущей ситуацией, то, пожалуйста, прости меня за то, что я не принял во внимание Твой уровень знаний и коэффициент интеллекта».

— А вот это уже хамство! — инспектор едва сдержался, чтобы не закричать.

«Поэтому я позволю себе оказать Тебе услугу, поскольку считаю Тебя опытным человеком, который может решить сложную задачу, если ему дать несколько подсказок».

— Что, сначала оскорбил, а потом льстишь? — это письмо все больше задевало Гэлбрайта за душу.

«Главная причина, по которой я пошел на уступки, заключается в том, что мне надоело наблюдать, как взрослые люди криминальной профессии дрожат над порученным им делом, точно так же, как Парфенион боялся приблизиться к Евдокии. Ты, как тот юноша, теряешь почву под ногами, когда упоминаешь жертву, из-за чего вместо расследования, которым Ты на самом деле занимаешься, ты топчешься на месте».

— Интересная ассоциация, — подумал инспектор, постепенно успокаиваясь.

«Но все, что Тебе нужно, — это смело смотреть в лицо опасности, не бояться делать резких движений и не принимать во внимание трудности, как второму подростку. При таком положении дел Ты, как и Андроник, получил бы то, что хочешь — в его случае это был преемник, в Твоем — чувство выполненного долга. Увы, к сожалению, ты вряд ли сможешь это сделать — характер человека нельзя изменить нравоучительными советами — изменится только объем его знаний, но в остальном он останется прежним».

— Ну конечно, люди же никогда не меняются, — вспомнил Гэлбрайт известное изречение.

«Поэтому я закончу напоминанием Тебе о том, чему Ты должен был научиться все это время — В начале было Число. Дважды — Четыре и Пять. Отныне я просто буду надеяться, что Ты сможешь разгадать головоломку, с которой справятся даже те люди, у которых серьезные проблемы с арифметикой и логикой».

На этой несколько презрительной и высокомерной ноте письмо подошло к концу. Гэлбрайт скомкал листок бумаги и выбросил его в боковое окно машины — боковым зрением он успел заметить, как порыв ветра подхватил письмо и понес его куда-то в темные просторы ночного шоссе. Откинувшись на спинку сиденья, инспектор на долю секунды подумал, что это был поступок не полицейского, обязанного хранить вещественные доказательства, а взволнованного романтика. В любом случае, Гэлбрайта это не особо волновало, как и тот факт, что, когда он опустил стекло, в машину ворвался необычайно холодный ветер.

Инспектор начал анализировать, кто мог быть автором этого двусмысленного и неясного сообщения. Было бы трудно точно идентифицировать этого человека по машинописному тексту, поэтому инспектору пришлось полагаться на содержание письма. Было ясно как божий день, что автор строк, который не представился, знал, кто такой Гэлбрайт. Кроме того, этот таинственный человек каким-то непостижимым образом знал, как инспектор относится к его расследованию — фраза, касающаяся реакции на имя жертвы, недвусмысленно намекала на это. Гэлбрайт сразу же отверг версию с доктором Бэйзлардом — потому что устал подбрасывать дрова в костер своей паранойи. Вместо этого он выдвинул гипотезу, что письмо мог написать не кто иной, как господин старший инспектор Сеймур. В его личности всегда была какая-то скрытность, и это не ограничивалось его манерой говорить загадками — возьмем, к примеру, его неожиданный визит в квартиру Гэлбрайта...

Инспектор вспомнил одну из последних строк, которыми заканчивалось письмо: «...В начале было Число. Дважды — Четыре и Пять». Отсылка к Евангелию от Иоанна, как считал Гэлбрайт, была намеренно вставлена автором этих строк, чтобы на их фоне скромные по своей сути цифры выглядели претенциозно и интригующе.

— Ну, четыре и пять, — повторил он. — Интересно, что это значит.

Пытаясь успокоиться и собраться с мыслями, Гэлбрайт опустил руки на колени и только сейчас обнаружил, что все это время на них лежал тот самый картон, который был в конверте вместе со злополучным письмом. Инспектор схватил его и поднес к глазам. Он уже видел, что на нем были перечислены буквы английского алфавита в два ряда, под огромными красными буквами которых мелким шрифтом были напечатаны цифры — индексные номера. Тогда, как только он вскрыл конверт, это показалось ему забавной ошибкой почтальона, но после прочтения письма этот скромный аксессуар дошкольника приобрел в глазах инспектора странное и многозначительное значение.

Гэлбрайт был настолько поглощен своим маленьким расследованием, что даже не заметил, что в это время в салоне играло радио, которое водитель включил, чтобы не ехать в гробовой тишине с неразговорчивым пассажиром. Только когда Гэлбрайт начал просматривать детский алфавит, до его ушей донеслись слова, которые доносились из динамиков:

— Привет! Сейчас вы слушаете радиостанцию «Дом Ай Дабл», с вами диктор О'Джирард, — произнес голос зрелого мужчины со швейцарским акцентом.

Инспектор не мог не заметить, что этот О'Джирард говорил с таким ликованием, как будто этот диктор только что вернулся с какого-то пира и еще не совсем протрезвел. Но, скорее всего, ему просто было трудно скрыть переполнявшую его радость, которая чувствовалась в каждом его слове. Но почему? Гэлбрайт, которому невольно стало любопытно по этому поводу, внимательнее прислушался к радио

— Ни для кого не секрет, что вчера, двадцать шестого декабря тысяча девятьсот девяносто первого года, Верховный Совет Советского Союза принял Декларацию о распаде Союза Советских Социалистических Республик. Наша радиостанция верит, что это День Великого Триумфа для всех...

Голос диктора потонул в шуме аплодисментов и радостных криках толпы — было очевидно, что в студии начался салют. Гэлбрайту даже показалось, что он услышал хлопок пробки и шипение пены — очевидно, кто-то открыл бутылку шампанского прямо рядом с микрофоном. Но этому празднику жизни положил конец таксист, который на этой жизнерадостной ноте потянулся к радиоприемнику.

— Улыбочку шире, господин капиталист... — сказал он, обращаясь неизвестно к кому.

Таксист не закончил фразу — он просто переключил радиоканал и сел за руль. Из салона машины доносились звуки джаза. Однако инспектор, которому удалось услышать эту новость, был невольно ошеломлен. Дело было не в том, что он беспокоился о судьбе какого-то государства — Гэлбрайт был поражен тем, что, по словам диктора, сегодня было двадцать седьмое декабря.

— Сейчас же только середина октября... — озадаченно пробормотал полицейский себе под нос.

Он не мог понять, что произошло — неужели время действительно пролетело быстрее без видимой причины и в итоге перескочило сразу на два месяца вперед?

— Это явно чья-то ошибка... — повторил про себя рациональный инспектор.

У него было два предположения на этот счет. Первое заключалось в том, что, возможно, диктор О'Джирард оговорился, когда объявлял дату. Гэлбрайт сразу же отверг эту идею — он справедливо полагал, что маловероятно, чтобы радио так откровенно дезинформировало своих слушателей, выдавая черное за белое.

Вторая гипотеза, которую выдвинул инспектор, заключалась в том, что это была уловка таксиста. Если бы это было действительно так, то это была бы откровенная паранойя — зачем какому-то случайному водителю вдруг собирать кучу людей в одной комнате, раздавать им листки бумаги со сценарием и, записав его на какую-то аудиокассету, вставлять в магнитофон своей машины и проигрывать в нужный момент нужному пассажиру? Против этого предположения выступал тот факт, что Гэлбрайт ясно видел, что водитель включил радио, а не нажал кнопку магнитофона — если только это не было оптическим обманом. Всякое, конечно, могло случиться, но инспектор не считал себя пупом земли, вокруг которого вращается весь мир. Гэлбрайт решил не мучить себя бессмысленными догадками и повернулся к водителю, который, переключив радиоканал, продолжал молча вести машину.

— Извините, не могли бы вы сказать мне, какое сегодня число? — спросил он вежливо и даже кротко.

Этот простой и невинный вопрос вызвал у мужчины неожиданную реакцию — он мгновенно обернулся и уставился на свою пассажирку. Гэлбрайт невольно отшатнулся — ему показалось, что таксист внезапно сошел с ума и вот-вот разорвет его на куски. Но в следующую секунду водитель понял, что происходит, и широко улыбнулся.

— Ах, господин хороший, на вид вы такой интеллигентный, но..... — начал он.

— Что вы имеете в виду? — страх Гэлбрайта уступил место недовольству.

— Я говорю о том, что такому человеку, как вы, не подобает напиваться до беспамятства, — укоризненно сказал мужчина.

— Что вы позволяете себе? — полицейский нахмурился.

— Ну а как еще вы умудрились забыть, что сегодня двадцать седьмое декабря? — таксист подмигнул ему и наконец отвернулся к лобовому стеклу.

— Вы, должно быть, шутите... — этот ответ поставил Гэлбрайта в тупик.

— Ничего подобного, — пробормотал таксист. — Проверьте сами, если мне не верите! — и он сделал жест левой рукой.

Уже вышедший из себя инспектор послушно выполнил указания мужчины и выглянул в боковое окно — они ехали по прямой дороге, по обе стороны которой простирались заснеженные поля, за которыми едва угадывались редкие здания. Единственным источником света были фары автомобиля, которые освещали дорогу впереди, и в их свете было хорошо видно, как редкие снежинки кружатся в воздухе и медленно падают на заснеженный асфальт. Гэлбрайт был сбит с толку и схватился за голову обеими руками. Вид природы за окном машины безмолвно дал ему понять, что есть только один способ объяснить происходящее — произошло чудо, и полицейский необъяснимым образом переместился во времени.

В связи с этим он вдруг вспомнил, что в детстве ему попалась книга — сборник фантастических рассказов. Там было много интересного, но одну историю он запомнил надолго. Насколько Гэлбрайт мог теперь вспомнить, речь шла о студентах, которые нашли сломанные напольные часы в доме пожилого родственника. Взяв их с собой, они показали профессору, и он решил их сохранить. Его действия привели к тому, что вся троица отправилась в прошлое, к Восьмидесятилетней войне. С годами инспектор забыл автора рассказа, его название и почти все детали, но тот факт, что в этом произведении из девятнадцатого века, которое было более или менее знакомо его восприятию, действие внезапно перенеслось в шестнадцатый, запечатлелся в его памяти.

Гэлбрайт поднял глаза к потолку, от всех впечатлений, которые он пережил за этот день, у него закружилась голова. Здравый смысл подсказывал ему, что фантастическое — это вымысел, но теперь он оказался в реальности! Если бы кто-то посторонний попытался вкратце описать, что с ним только что произошло, результатом была бы полная бессмыслица — инспектор сел в такси осенью, и на улице сразу же наступила зима. Как самая обычная и банальная легковушка смогла переместиться на два месяца вперед по времени? Из этого бешеного водоворота мыслей инспектора вывел знакомый тенор. Гэлбрайт отвернулся от окна и прислушался — голос пел под аккомпанемент джаза, который доносился из радиоприемника. Пассажир не удержался и тронул водителя за плечо.

— Послушайте, это не... — и инспектор произнес два слова, которые звучали как название французского журнала мод.

— Да, это они, — утвердительно кивнул водитель, которому, похоже, тоже было приятно слушать эту песню.

— Они действительно выпустили новый альбом в этом году? — Гэлбрайт был удивлен.

Он вспомнил, что эти ребята были настолько заняты гастролями, что у них просто не было времени собраться в студии и порадовать своих преданных слушателей очередным полнометражным шедевром.

— Какой еще альбом? — спросил водитель. — Только один трек.

— Хм... — полицейский почесал подбородок.

— Но это не просто обычная композиция, — начал уточнять водитель, — это песня к новому фильму Эрнста Вильгельма Вендерса!

Гэлбрайт никогда раньше не слышал об этом человеке. По-видимому, он просто не особенно интересовался тем, что происходило в мире кино в последнее время.

— Ладно, я был рад узнать об этом, — поблагодарил его Гэлбрайт и откинулся на спинку стула.

Он начал слушать песню, льющуюся из динамика радиоприемника. Красивый голос вокалиста обладал манящей и гипнотической силой, которая идеально сочеталась с аккомпанементом, очень похожим на джаз, что было совершенно нехарактерно для этих ребят, которые в основном играли на синтезаторах. Текст невольно запал в душу Гэлбрайту — насколько он мог понять, лирический герой этой песни чувствовал себя чужаком в реальном мире, и поэтому он отправился в загробный мир, который считает своим истинным домом. В припеве он взывал к своим родителям, надеясь на подобающий прием с их стороны. Инспектору показалось, что это сочинение явно предназначалось для тех, кто разочаровался в жизни.

Анализируя содержание песни, попавшей на случайный радиоканал, Гэлбрайт заметил ее сходство с заупокойной мессой. И он не мог не задаться вопросом, по ком звучит этот реквием? По Джордану Тёрлоу — молодому человеку, которому не было места в этой жизни? Может быть, по Делии Йонс — маленькой девочке, которая не успела познать этот мир? Или, в конце концов, по нему самому, инспектору Гэлбрайта, который недавно был вынужден попытаться понять смысл жизни?

— Делия... — прошептал он.

Когда имя этой девочки пришло ему на ум, инспектора внезапно охватила решимость. Он вспомнил о картонке с алфавитом и, взяв ее в руки, снова принялся изучать. Сами буквы были напечатаны крупным шрифтом, а их порядковые номера — помельче.

— Как это там было, четыре и пять... — инспектор вспомнил последние строки письма.

На картоне эти цифры соответствовали буквам «Д» и «Е», и они — какое совпадение — шли одна за другой.

— Это вполне естественно, — Гэлбрайт ухмыльнулся в усы.

Он вспомнил, что, если верить радио, сейчас декабрь — двенадцатый месяц. Он снова опустил глаза — на картоне это число соответствует букве «Л».

— Ну... — он заинтересовался решением этой логической головоломки.

Девятой буквой от начала было «А». Гэлбрайт подумал, что это могло бы нести ответ само по себе — ведь в римской системе счисления эта буква соответствовала цифре Один (1). И это, кстати, тоже помогло при принятии решения, потому что «А», самая первая буква английского алфавита, подходит под это число.

— Ладно, это Д-Е-Л-И-А. Идеально.. — вырвалось у Гэлбрайта.

Инспектор попробовал эту фразу на язык и случайно обнаружил, что оба его последних слова — «Делия» и «идеал» — состоят из одних и тех же букв, только расположенных в разной последовательности. «Одно лучше другого», — выдохнул он. Теперь Гэлбрайт не сомневался, что таинственный автор письма имел в виду именно эту девочку. Но какой во всем этом был смысл? Лишнее напоминание инспектору? Неизвестный автор призвал Гэлбрайта восстановить справедливость от имени дочери фармацевта? По какой-то причине полицейский сразу вспомнил своего покойного друга Фаркрафта, которому просто нравилось находить необычные зацепки в вещах, в которых другие люди ничего бы не заметили. Умершие не пишут писем, но логика его близкого друга и автора послания, пожелавшего остаться неизвестным, была очень похожей...

— Возможно, суть следует искать не в морфемике, а в арифметике, — тихо сказал инспектор.

Предчувствие подсказало ему, что если он сложит цифры, загадка разрешится сама собой. Он боялся ошибиться в своих расчетах, поэтому обратился к таксисту.

— Извините, у вас есть калькулятор? — кротко спросил он.

— Хотите посчитать, сколько денег вам переведут через месяц? — весело сказал водитель и открыл бардачок.

— Что-то в этом роде, — Гэлбрайт решил поддерживать беззаботный тон разговора.

— Если не секрет, на что вы их потратите? — спросил водитель, роясь в вещах.

— На праздники, конечно, — уклончиво ответил инспектор

Водитель тем временем продолжал искать то, о чем его просил пассажир. Наконец, он вытащил из самых глубин небольшое электронное устройство.

— Просили? Держите, — и он протянул полицейскому Casio fx-7000G.

Инспектор повертел в руках серебристый калькулятор. У видавшего виды устройства был маленький зеленый экран и пять рядов крошечных кнопок.

— Если бы вы только знали, сколько денег я потратил на это за один раз... — сказал водитель с неожиданной теплотой, и впервые в его голосе послышались нотки грусти.

«Не было необходимости спешить с покупкой продукта, когда он только появился на рынке», — подумал Гэлбрайт, сосредоточившись на устройстве. Значит, Д-Е-Л-И-А. Инспектор проверил картонку — оказалось, что в цифрах это слово трансформировалось в 04-05-12-09-01. Гэлбрайт начал тыкать в маленькие кнопки калькулятора.

— Какую операцию мне следует выполнить в первую очередь... — спросил он себя, имея в виду операции математического, а не криминального характера.

Он решил вычесть цифры. На матово-зеленом дисплее Casio fx-7000G высветилось «-23». Отрицательное число для него ничего не значило. Затем он решил добавить их. Он получил цифру «31». «Уже имеет смысл», — подумал инспектор. Например, ему самому был всего тридцать один год...

— Что, если я сложу оба этих ответа? — Решил Гэлбрайт.

Он набрал «-23+31» на калькуляторе. Результатом является число «8».

— Восемь... Делии было восемь лет, когда Джо встретил её... — полицейский пробормотал, словно в трансе.

Да, подумал Гэлбрайт, неспроста один немецкий ученый сказал, что математика — королева наук...

— Возьмите, — он протянул калькулятор его владельцу.

— Ну как, вы узнали, сколько потратите на праздники? — шутливым тоном спросил водитель, убирая электронное устройство в бардачок.

— Скажем так, я сильно стеснен в средствах, — улыбнулся Гэлбрайт в ответ.

— С чего это вдруг? — в голосе водителя слышалось удивление.

— Честно, я не горю желанием работать, — инспектор смущенно опустил глаза.

— Ладно, я понял вас, — водитель понимающе кивнул и вернулся к управлению.

И Гэлбрайт, который несколько устал от решения математических загадок, откинулся на спинку стула и закрыл глаза. Уже без калькулятора в руках он просто ради забавы перевернул число тридцать один (31). Результат невольно вызвал у него усмешку — потому что число тринадцать (13), которое он придумал, славилось тем, что порождало вокруг себя нездоровый ажиотаж. Забавно, подумал Гэлбрайт, когда чрезмерно впечатлительные люди боятся пекаревой дюжины, не в последнюю очередь потому, что в свое время какие-то шарлатаны породили культ, который на самом деле был нужен только для того, чтобы вселять страх в души необразованных людей. И, как отметил инспектор, эта миссия по отуплению народа увенчалась успехом — этот крайне нелепый по своей сути культ со временем не только не был забыт, но, наоборот, проник во все сферы жизни людей и стал такой же неотъемлемой частью культуры, как, например, субкультура хиппи.

Гэлбрайт подивился, как люди могут позволять забивать себе головы подобной чепухой, и подумал, что если бы эти шарлатаны услышали о происшествии с бедняжкой Делией Йонс, то немедленно назвали бы ее ведьмой, повесили на нее все смертные грехи — в общем, превратили бы историю о редком медицинском случае в какую-то идиотскую мистическую сказку, которая вызвала бы только недоумение у любого даже мало-мальски образованного человека.

— Я не могу придумать худшего поступка, чем демонизация маленького ребёнка, — печально вздохнул Гэлбрайт.

Погрузившись в невеселые размышления, инспектор не заметил, как машина остановилась.

— Мы уже на месте, господин хороший! — весело сказал водитель.

Гэлбрайт оторвался от своих невеселых мыслей и посмотрел в окно. Снаружи простиралось заснеженное поле, простиравшееся до горизонта. Тут и там между сугробами торчали редкие деревца.

— Вы уверены, что мы прибыли по правильному адресу? — недоверчиво спросил полицейский.

— Думаете, я обманываю вас? — обиженно сказал таксист.

Инспектор решил не вступать с ним в пререкания и открыл дверь. Сильной метели не было, но редкие снежинки продолжали кружиться в воздухе. Было бы безумием выходить на улицу в такой легкой одежде, но Гэлбрайта это больше не волновало. Выйдя из машины, он сделал два шага вперед и вдохнул свежий воздух. Порыв холодного ветра взъерошил его волосы.

— Я сказал отвезти меня в институт! — крикнул он, оглядываясь по сторонам.

— А это что? Сарай?! — ответил таксист из окна.

Машина тронулась с места и умчалась вдаль. Дрожа от холода, инспектор оторвал взгляд от дороги и развернулся на каблуках. Он ожидал увидеть типичное здание обычного института — огромное четырехэтажное строение с длинными рядами окон, с колоннадой у главного фасада и с загадочными латинскими надписями над главным входом. Но вместо этого он увидел скромный одноэтажный дом. Хотя, честно говоря, назвать это «домом» было бы преувеличением. Сооружение гораздо больше походило на гараж для автомобилей, построенный из шлакоблоков, отделанных темно-синей штукатуркой.

Гэлбрайт присмотрелся повнимательнее. Здание имело форму параллелепипеда с четырьмя окнами по длинным сторонам. В конце была двойная деревянная дверь с маленькими окнами из толстого стекла. На этом, собственно, и заканчивались все архитектурные изыски — никаких указателей, надписей или табличек. С виду это действительно был обычный, ничем не примечательный гараж. Но инспектор решил не торопиться с выводами и подошел вплотную ко входу. Как только он потянул за медную ручку, за стеклом дверей загорелся свет. Затем за ними что-то звякнуло и раздался тихий щелчок. Гэлбрайт немедленно отпустил ручку и слегка попятился — в следующий момент дверь медленно открылась.

На пороге стоял молодой человек в белом халате, наброшенном поверх черной рубашки. Полицейский поднял голову — у незнакомца был желтоватый оттенок кожи, маленькие тонкие губы и зачесанные назад черные волосы. Азиат посмотрел на инспектора, и в его узких, раскосых глазах читалось вежливое любопытство. В первый момент у Гэлбрайта даже мелькнула мысль, что он уже где-то видел это лицо — может быть, в фильме, — но он тут же отогнал эту мысль.

— Добро пожаловать, — почтительно произнес азиат и слегка склонил голову.

Инспектор не мог не заметить, что у собеседника возникли проблемы с произношением буквы «Л» — вместо нее у него получилось «Р», из-за чего его «добро пожаловать» прозвучало почти как «добро пожаровать».

— Я рад, что вы оказари честь нашему скромному институту своим визитом, — подобострастно произнес незнакомец с ужасным акцентом. — Входите, вас ждут.

Торжественность, которая чувствовалась в словах этого азиата, только подчеркивала атмосферу абсурда, окружавшую Гэлбрайта в тот момент. Переступив порог, инспектор последовал за своим проводником, не имея ни малейшего представления, куда тот его ведет. Они прошли по узкому короткому коридору и оказались в комнате, похожей на раздевалку, стены которой были выкрашены в серый цвет. Гэлбрайту сразу бросилась в глаза лестница, ведущая вниз, расположенная прямо напротив входа в комнату. Справа от нее была дверь лифта, рядом с которой стояла металлическая вешалка для одежды, на которой висело несколько белых халатов — точно таких же, как тот, в котором был встречавший его азиат.

За этой одеждой Гэлбрайт не сразу заметил стоящего поодаль мужчину в таком же костюме. Присмотревшись повнимательнее, инспектор узнал в нем того же постояльца средних лет, который утром навестил его в номере отеля «Стейт оф Сноу Лейк».

— Ого, так вот вы где! — раздался веселый возглас.

Мужчина радостно помахал рукой, и полицейский увидел, как его лицо на мгновение расплылось в улыбке — ему показалось, что он увидел старого друга, которого не видел много лет. Через секунду улыбка исчезла с его лица, и мужчина перевел взгляд на азиата, стоявшего рядом с инспектором, и подмигнул ему. Тот кивнул в ответ и направился к лестнице. Гэлбрайт хотел последовать за ним, но седовласый мужчина остановил его.

— Придержите коней, уважаемые, придержите коней, — заискивающе сказал он, хлопая в ладоши.

— Чем я могу быть полезен в этом месте? — спросил Гэлбрайт, с интересом глядя на специалиста.

— Я хотел бы сказать вам несколько слов, — собеседник, казалось, его не слышал. — Я уже боялся, что вы не придете.

— Почему? — инспектор не понял, о чем говорит седовласый.

— Два месяца и восемь дней прошло с тех пор, как я вручил вам визитку, — ответил мужчина, подняв палец вверх.

Гэлбрайт был немного удивлен точностью, с которой его собеседник отсчитывал время. Судя по всему, он никогда не жаловался на свою память. Кроме того, люди здесь действительно с нетерпением ждали визита инспектора. Чем больше полицейский думал об этом, тем сильнее им овладевало смутное чувство тревоги. Чтобы отвлечь его, Гэлбрайт решил сосредоточиться на предстоящем разговоре.

— Да, я не особо торопился, — уклончиво ответил он.

Не сказать этому седовласому мужчине, что он на самом деле переместился во времени, сев в какое-то такси, — это не только звучало глупо, но и могло навести на мысль, что у инспектора не все в порядке с головой.

— Хорошо, — специалист остался доволен таким ответом. — Накиньте это.

С этими словами он снял с вешалки один из белых халатов и протянул его Гэлбрайту.

— С чего это ещё? — спросил инспектор, недоверчиво вертя этот предмет одежды в руках.

— Из гигиенических соображений, — ответил седовласый мужчина.

— Ха, вы боитесь, что я занесу микробы в ваш сарай? — Гэлбрайт ухмыльнулся, набрасывая пальто на плечи.

Специалист, казалось, был оскорблен такими словами гостя. Он дернулся всем телом и бросил на Гэлбрайта укоризненный взгляд.

— Я понимаю, что вас не очень впечатлил фасад нашего института, но не спешите с выводами! — торопливо заговорил он.

— А где именно находится сам институт? — с любопытством спросил Гэлбрайт.

— Под землёй, — торжественно произнес специалист.

Он указал рукой на лестницу, на верхних ступеньках которой стоял азиат, прислонившись к стене. Казалось, он только и ждал этого знака. Он отошел от стены и, словно собираясь поклониться, слегка согнул колени, но в следующее мгновение выпрямился и замер на месте.

— Макото-сан считает, что чем бриже черовек к ядру Земри, тем больше его разум открыт для всеренской мудрости, — при этих словах в глазах азиата вспыхнул безумный огонек.

— Что за чушь он несёт? — спросил Гэлбрайт седовласого мужчину.

— Простите великодушно молодого господина Манабу за то, что он слишком боготворит своего учителя, — смущенно сказал специалист

— Меня не волнуют отношения между учеником и его учителем, — несколько грубо заметил Гэлбрайт. — Объясните мне в двух словах, что здесь происходит?

— В пылу своих чувств Манабу упустил из виду тот факт, — начал седовласый мужчина, — что Монтези решил скрыть свои разработки от посторонних глаз.

— Монтези? Макото? Кто все эти люди? — инспектора уже начинал раздражать этот старик и его азиатский друг.

— Пока мы будем спускаться, у нас с вами будет достаточно времени, чтобы ввести вас в курс дела, — специалист, казалось, не заметил недовольства инспектора.

После этих слов специалист направился к лестнице, а его спутник-азиат — теперь выяснилось, что он японец — последовал за ним. Гэлбрайт молча посмотрел им вслед и решил направиться к лифту.

— Нет-нет-нет, — крикнул ему седовласый мужчина, — следуйте за нами!

— Почему бы нам просто не воспользоваться лифтом? — спросил Гэлбрайт, убирая руку с кнопки вызова.

— Дело в том, что институт расположен на такой большой глубине, — начал специалист тоном музейного искусствоведа, — что во время поездки на лифте ваш мозг рискует не справиться с быстрой сменой давления.

— Ну и что с того? — на инспектора это заумное оправдание не произвело ровно никакого впечатления.

— Дело в том, что вы, мой уважаемый и нетерпеливый друг, просто потеряете сознание прямо в кабине, — с явной издевкой произнес седовласый мужчина.

— Вы мне угрожаете? — полицейский невольно насторожился.

— Угроза — оружие трусов, — надувшись от важности, вмешался в разговор японец. — Макото-сан всегда говорир, что человек обязан...

— У меня нет никаких обязательств перед вами двоими, — справедливо перебил его Гэлбрайт.

Инспектор отошел от лифта и встал рядом со своими собеседниками. Перед ним открылся вид на винтовую лестницу, уходящую глубоко в круглую бетонную шахту. Ступени освещались редкими желтыми диодами, подвешенными на алюминиевом проводе, натянутом через перила лестницы. Конец этой стальной спирали терялся в темноте, и оттуда не доносилось ни единого звука. При виде этого спуска по спине полицейского пробежал холодок — за всю свою сознательную жизнь он никогда не видел такой большой глубины. Гэлбрайт почувствовал, как у него непроизвольно задрожали руки, и с трудом сдержался, чтобы не поддаться порыву страха и не броситься к выходу из этого места.

Он посмотрел на седовласого мужчину — тот, казалось, не испытывал никакого дискомфорта, спокойно глядя вперед. Затем инспектор повернулся к японцу — он посмотрел на Гэлбрайта с любопытством, и его глаза, казалось, говорили: «Что, испугались? Это урок для вас, чтобы вы не грубили ученым!».

— Ну что, в путь? — бодрым тоном сказал специалист.

С этими словами он ухватился одной рукой за железные перила и начал неторопливо спускаться по лестнице. Японец последовал за ним. Гэлбрайт не спешил следовать за ними и облокотился на перила.

— Эй, подождите секунду, — тихо сказал он им вслед.

Седовласый мужчина, казалось, не слышал его и продолжал идти, и только его желтолицый спутник оказал гостю услугу и слегка откинул голову назад, странно искоса посмотрев на Гэлбрайта.

— Пообещайте мне, что по окончании этой экскурсии я вернусь обратно целым и невредимым, хорошо? — с неожиданной мягкостью попросил инспектор.

— Не волнуйтесь, — раздался голос специалиста. — Вы наш гость, и поэтому мы ни в коем случае не имеем права желать вам зла.

Японец не сказал ни слова, он просто поманил инспектора пальцем и, отвернувшись от него, продолжил свой путь. Гэлбрайт, опечаленный этими словами, пожал плечами и послушно последовал за ними обоими. В воздухе спускаемой шахты висел слегка затхлый подземный запах — что-то среднее между запахом затхлости и перегара. Любопытно, что чем ниже они спускались, тем теплее становился воздух.

— Пожалуйста, не топайте! — внезапно крикнул седовласый мужчина.

Инспектор только сейчас осознал, что все это время его спутники молча шли по металлическим ступеням, в то время как он, в своих мокасинах, на самом деле очень отчетливо топал. Гэлбрайт посмотрел на пятки идущего перед ним японца и не смог удержаться от улыбки — на босых ногах молодого человека были резиновые шлепанцы, очень похожие на те, которые носят туристы, загорающие на пляже. Это настолько диссонировало с белым халатом ученого, что инспектор не смог удержаться, чтобы не прокомментировать это вслух.

— Забавный у вас здесь дресс-код, — сказал он, пытаясь замедлить шаг.

— Вы говорите о тапочках? — спросил седовласый мужчина, продолжая спускаться. — Мы бы отдали их и тебе, но подумали, что ты начнешь жаловаться.

— Но почему именно шлепанцы? — спросил Гэлбрайт черех голову молчащего японца.

— Ноги дышат, ну и также топанье не мешает разговору, — спокойно ответил специалист.

Гэлбрайт наконец справился со страхом, охватившим его пару минут назад. Теперь ему это казалось забавным до такой степени, что он был почти уверен, что все это происходит в каком-то комедийном фарсе.

— И что вы хотите мне сказать, господин... — инспектор подождал, пока седовласый мужчина назовет себя.

— Зовите меня просто специалист, — ответил седовласый мужчина.

— Что это за заговор? — инспектор почувствовал подвох.

— У наших ученых людей нет имен, — загадочно сказал специалист.

— Только когда черовеку удается добиться успеха, он имеет право продоржать свою работу, — внезапно заговорил японец, до этого хранивший молчание.

— Хм... — Гэлбрайт нахмурился. — Подожди, а как же Манабу? — он вспомнил имя азиата.

— Господин Манабу имеет репутацию первого помощника своего учителя, — ответил специалист. — Он достоин того, чтобы к нему обращались по имени.

— Значит ли это, что вы недостойны? — полицейский изумился такой несправедливости.

— Я всего лишь исполнитель, о котором никто никогда не упомянет, — печально сказал седовласый мужчина. — Подобно музыканту в оркестре, слушатели сначала говорят о композиторе, затем о дирижере, и никого не волнует, кто сам издает звуки музыки.

В словах специалиста было зерно истины. Но Гэлбрайту это все равно казалось недостаточным оправданием того факта, что человек, который вчера утром — а на самом деле два месяца назад — нанес неожиданный визит инспектору, продолжает скрывать свое имя от полицейского.

— Сколько нам еще идти? — Спросил Гэлбрайт специалиста.

— Лучше не спрашивайте об этом, — уклончиво ответил он.

Это означает, подумал инспектор, что институт действительно расположен довольно глубоко под землей. Странно, очень странно — зачем так тщательно скрывать от человеческих глаз то, что относится к компьютерным технологиям?

— Тогда не могли бы вы сказать мне, кто этот Монтези, о котором вы упомянули? — инспектор снова задал вопрос.

— Pourquoi pas? — воскликнул седовласый мужчина по-французски. — Это именно то, что мы приготовили для начинающих.

— Любопытно, и скольких людей вы наставили на путь истинный? — саркастически заметил полицейский.

— Пока ни одного, вы первый, кто удостоирся такой чести, — снова подал голос японец.

Шагая позади своих спутников, Гэлбрайт быстро понял, почему он был первым гостем этого института — мало кто захотел бы спускаться глубоко под землю, вдыхая спертый воздух и стараясь не упасть кубарем с винтовой лестницы. У инспектора возникло ощущение, что он спускается в Марианскую впадину или, не дай Бог, туда, где происходили действия «Божественной комедии» Дуранте ди Алигьеро дельи Алигьери...

— Монтези был инженером-конструктором, — тем временем начал специалист, — который со школьных времён лелеял идею создания вечного суперкомпьютера.

— Что-что? — переспросил Гэлбрайт, не веря своим ушам.

— Вечном в том смысле, — словно делая сноску, сказал седовласый мужчина, — что интегральные схемы, составляющие основу машины, не изнашивались бы со временем.

— Конечно, при собрюдении усровий экспруатации, — нравоучительно вставил японец.

— Господин Манабу прав, суперкомпьютер не протянет и дня, если его поставить под дождем, но кому может прийти в голову идея такого акта вандализма? — специалист согласился с собеседником.

— Ну, да... — тихо сказал Гэлбрайт.

— В общем, — продолжил рассказ седовласый мужчина, — Монтези, будучи студентом, переехал из своего родного Чили в Англию, и в ее столице он быстро нашел заинтересованных в этом людей.

— Вы хотите сказать, что в Лондоне нашлись какие-то наивные производители комплектующих, которые поверили на слово какому-то южноамериканскому студенту и выполнили все его безумные прихоти? — недоверчиво переспросил инспектор.

— Это невероятно, но это факт, — кратко сказал специалист.

— Зачем, скажите на милость, этому Монтези понадобилось рыть эту шахту? — Гэлбрайт все еще не мог принять слова своего собеседника за чистую монету.

— Холодная война, — столь же лаконично ответил специалист, — он не хотел, чтобы спецслужбы вмешивались в его работу.

Ну да, подумал полицейский, это же так очевидно... Но все же, как получилось, что проект такого масштаба остался неизвестным широким массам? Для Гэлбрайта это было не меньшей загадкой, чем тот факт, что он сам каким-то образом путешествовал в прошлое.

— Адриан Монтези со своими подопечными, — продолжил седовласый, — за пару лет создал прототип суперкомпьютера. Разработка велась непосредственно под землей — там были возведены мастерские, в которых собирались микросхемы, блоки памяти и другие компоненты.

— Звучит как фрагмент из какой-то фантастической истории, — не удержался Гэлбрайт.

— Обрасть науки, в которой мы работаем, обычному черовеку всегда кажется научной фантастикой, — добавил японец.

— Поэтому я постараюсь не использовать термины, которые вам в любом случае будут непонятны, — отметил специалист.

— Спасибо на добром слове, — саркастически ответил инспектор.

— Самая первая программа, которая была записана в память компьютера, — сказал седовласый мужчина, — было чрезвычайно примитивной, тогда ещё не могло быть и речи о том, чтобы симулировать наш мир.

— А теперь, значит, он уже может его симулировать? — их гость не смог удержаться от ухмылки.

— Не забегайте слишком далеко вперёд! — строго сказал специалист.

Гэлбрайт истолковал это замечание как положительный ответ на свой риторический вопрос. Что ж, это довольно любопытно, подумал он.

— Адриан Монтези в конце концов достиг своей цели и компьютер смог функционировать вечно и без остановок, — торжественно произнес седовласый мужчина.

— А в дальнейшем он унес свой секрет в могилу? — пошутил Гэлбрайт.

— Побойтесь неба, Монтези жив! — в благоговейном страхе воскликнул специалист.

— Ладно, я пошутил, — успокоил собеседника инспектор.

— Изобретатель был так воодушевлён своим успехом, — продолжил седовласый мужчина, — что по окончании тестового запуска компьютера он немедленно помчался в Ведомство интеллектуальной собственности Соединенного Королевства и зарегистрировал товарный знак «Мон-Тек», что было сокращением от «Монтези Текнолоджис».

— Как-то этот поступок не вяжется с тем, как он, по вашим собственным словам, скрывал до этого свои разработки от спецслужб, — Гэлбрайт заметил несоответствие.

— Эйдориан Монтеши был очень странным гайдзином, — оправдался японец, — никто не мог понять, что творирось у него в горове.

— Почему вы оба говорите о нем в прошедшем времени? — не удержался от вопроса их гость.

— Сейчас узнаете, — сказал специалист. — Когда Монтези зарегистрировал торговую марку, он выступил на международном конгрессе. Единственным, кто заинтересовался изобретением этого чилийца, был японский профессор Макото Шугарами.

Гэлбрайт не мог отделаться от мысли, что, по-видимому, все остальные ученые, присутствовавшие на том конгрессе, посчитали этого южноамериканского инженера сумасшедшим и не поверили ни слову из его рассказа о вечном суперкомпьютере. Да и кто бы мог поверить в подобную ерунду...

— У Макото-сана есть теория, — с энтузиазмом начал японец, — что компьютерное программирование подобно обучению черовека, когда резурьтатом должна быть не автоматическая машина, выпорняющая зароженную в нее программу, но искусственный интеррект, который может думать сам по себе, без вмешатерьства оператора.

— Что ж, сильно сказано, — невольно похвалил Гэлбрайт молодого собеседника.

— Увы, на родине у Макото-сана была прохая репутация, ибо ученые презирари его и относирись к его мысрям как к пустой бортовне, — продолжил азиат свой рассказ с ужасным акцентом.

— Хм, типичная история о непризнанном гении, — пробормотал полицейский.

— И поэтому, когда профессор узнар о творении Эйдориана Монтеши, он сказар, что с этим гайдзином он сможет вопротить в жизнь свою мечту о создании искусственного мира, — сказав это, японец начал тяжело дышать, словно в божественном благоговении, хотя возможно это были всего-лишь признаки усталости ввиду долгого спуска по спиральной лестнице.

Было что-то странное в этом союзе чилийского инженера и японского программиста... Но таков мир, две души нашли друг друга, и Гэлбрайту было бессмысленно спорить с этим.

— Макото показал Монтези прототип своей программы, которая на основе введенной в нее информации выдавала в ответ вполне осмысленные предложения, — специалист взял инициативу рассказчика на себя.

— Подобно тому, когда ребёнок повторяет действия взросрого, — объяснил его спутник-азиат.

— Вы хотите сказать, что какой-то неизвестный мне японский профессор развил модель фон Неймана и добился в этом невиданных успехов? — спросил Гэлбрайт.

— Неизвестность — понятие относительное, — заметил седовласый мужчина. — Вы знаете, кто такой Томас Кайт Шарплес?

— Откуда мне знать? — полицейский не понял намека.

— Если бы вы интересовались компьютерами, то знали бы, что это главный программист электронного числового интегратора и вычислителя, — наставительным тоном произнес специалист.

— Ладно, я понял, — сдался Гэлбрайт перед этой длинной и заумной фразой.

На пару минут воцарилось молчание. Все трое — инспектор, седовласый мужчина и японец — продолжали спускаться по плохо освещенной винтовой лестнице, и казалось, этому спуску не будет конца. Гэлбрайт с удивлением отметил, что за все это время он ни разу не запыхался — очевидно, спиралевидное движение практически не давало нагрузки на ноги.

— Программа Макото так восхитила Монтези, — через три минуты продолжил седовласый мужчина, — что он, недолго думая, назначил японского профессора на должность главного программиста своего суперкомпьютера.

— Макото-сан взяр с собой штат своих сотрудников, среди которых был и ваш покорнейший сруга Манабу, — с достоинством произнес японец.

— В течение двух месяцев, — рассказывал специалист, — команда японских программистов усердно работала не покладая рук и в итоге продемонстрировала свою работу Монтези.

— Эйдориан Монтеши быр так поражен беспрецедентными открытиями моего учитеря, — немедленно вмешался его спутник-азиат, — что он прекронирся перед его гением и передар ему весь проект.

— Но куда по итогу он всё-таки делся? — задал вопрос Гэлбрайт.

— Монтези в итоге покинул «Мон-Тек», — сказал специалист, — но перед уходом он попросил профессора об одолжении.

— Что это было? — не унимался инспектор.

— У него было две просьбы, — продолжил седовласый мужчина, — чтобы штат работников полностью забыл о его персоне и заодно сменил торговую марку.

— И каковы же были успехи? — полицейский был удивлен такими требованиями чилийца.

— «Мон-Тек» был перерегистрирован под новым названием «Институт компьютеризации имени Макото», — произнес седовласый мужчина слово, уже знакомое Гэлбрайту.

— Но, как бы этому гайдзину не хотерось, никто из нас не забыр об Эйдориане Монтеши, — вставил слово японец.

Ну, конечно, подумал Гэлбрайт, в конце концов, тот факт, что этот человек создал технологию, которая может работать вечно, гораздо важнее, чем какая-то программа.

— Он действительно ушел по собственной инициативе? — у него возникли подозрения.

— Макото-сан рично уморяр Эйдориана Монтеши не бросать свое детище, но гайдзин был непрекронен, — словно оправдываясь, сказал азиат

— Ладно, и что было дальше? — инспектор проигнорировал это объяснение.

— Когда коллектив института возглавил Макото Шугарами, — специалист снова заговорил, — все участники приступили к работе над созданием «Ящика Макото», именно так назвал свое творение сам профессор.

— И что программисты клали в этот ящик? — иронично спросил Гэлбрайт.

— В блоки памяти суперкомпьютера начали заносить всевозможную информацию, — начал перечислять седовласый мужчина, — начиная от таких наук, как алгебра или философия, и заканчивая такими мелочами, как цены на билеты в Африку или список лучших духов для молодых девушек.

— Никогда не слышал подобного вздора, — сказал инспектор, — зачем, спрашивается, забивать суперкомпьютер всякой ерундой?

— Макото-сан хотер, — начал японец, — чтобы компьютер распорагар таким коричеством информации о нашем мире, чтобы создать на основе этого свою собственную виртуарьную копию.

Гэлбрайт подумал, что эта идея похожа на греческий миф о Сизифе, ведь конце концов, мир, который окружает людей, состоит из такого множества мелочей, что на сбор одной только этой информации должны уйти десятилетия. Но пути ученых неисповедимы... Инспектор даже признал, что у профессора Макото, по-видимому, были какие-то проблемы со здоровьем, которые не могли позволить ему зачать наследника, и поэтому профессор решил создать электронного ребенка из реле и строчек кода.

В тот момент, когда эта мысль пришла в голову Гэлбрайту, внезапно яркий свет ударил ему в глаза. Полицейский тут же остановился и невольно заслонился от света.

— А вот и наш институт, — услышал он торжественный голос седовласого мужчины.

До ушей инспектора донеслись далекие крики и чьи-то веселые переговоры, но он не мог разобрать слов — люди говорили на непонятном ему языке. Через несколько минут его глаза, привыкшие к темноте, приспособились к белому свету люминесцентных ламп, висящих на потолке, и постепенно Гэлбрайт начал различать окружающий его интерьер.

Теперь он и двое его спутников стояли посреди длинного коридора с блестящими металлическими стенами, уходящего вдаль и теряющегося за поворотом. Мимо них троих проходили люди, которые в глазах полицейского были похожи как две капли воды, потому что все они были одеты в белые халаты, наброшенные поверх повседневной одежды. Прохожие косились на него, но не останавливались и двигались дальше. Внезапно Гэлбрайт заметил, как один из них слегка притормозил и повернулся к своей знакомой:

— Манабу-кун но тонари ни татте иру коно бака ва даредесу ка? — сказал этот зритель по-японски.

— Коре га ваташитачи но гесутода омоимасу, — ответил его товарищ.

Молодые люди прошли мимо Гэлбрайта, который продолжал стоять на одном месте. Вскоре он понял причину, по которой все так на него смотрели — кроме специалиста, работавшего здесь, инспектор был единственным европеоидом, который среди толпы японцев выглядел пришельцем из другого мира.

— Простите, что сказали эти джентльмены? — он повернулся к Манабу.

Ученый посмотрел на инспектора.

— Эти двое сказари, — начал переводить Манабу, — что они очень рады, что мы пригласили почтенного гостя в наш институт!

Озорной огонек, загоревшийся в глазах японца, заставил Гэлбрайта на долю секунды усомниться в правильности этого перевода, но ему было все равно, правильно ли Манабу передал иностранцу смысл мимолетного замечания своего коллеги. Затем он внезапно заинтересовался тем, как такое большое количество людей могло оказаться под землей.

— Кстати, они здесь живут или... — спросил он.

— Только работают, — коротко ответил специалист.

— Но как они добираются до сюда? — спросил Гэлбрайт.

— На такси... — начал седовласый мужчина, но инспектор перебил его.

— Я имею в виду, как они спускаются под землю, — уточнил полицейский.

Было бы странно, подумал он, если бы все эти ученые тратили больше часа своего времени на то, чтобы добраться до своего рабочего места.

— На лифте, конечно, — ответил специалист.

— Что, неужто эти японцы не теряют сознания, пока спускаются сюда? — Гэлбрайт вспомнил фразу своего собеседника, когда тот отговаривал его от лифта.

— Физическая подготовка, — автоматически ответил Манабу.

«Что-то эти ученые не похожи на людей, занимающихся спортом», — подумал Гэлбрайт, глядя на своих собеседников и на проходящих мимо стройных молодых людей в халатах.

— Может быть, это просто дело привычки? — сказал инспектор.

— И это тоже, — кивнул специалист.

Внезапно рядом с ними остановились два человека. Конечно, это были тоже японцы, но на этот раз они не ограничились лишь комментариями на своем языке, а поклонились Гэлбрайту и протянули ему руки.

— Привет, — сказал тот, что помоложе, на довольно хорошем английском.

— Приветствую, — жизнерадостно произнес его старший товарищ.

Очевидно, они братья, подумал инспектор, пожимая руку сначала одному, потом другому.

— Это наши новые сотрудники, — сказал ему специалист.

— Надеюсь, их имена не будут для меня секретом? — саркастически заметил полицейский.

— Конечно, нет, — седовласый мужчина, казалось, не понял намека. — Познакомьтесь с братьями Окамура — Шинодой и Ичиносе.

При этих словах старший недовольно хмыкнул, а его младший брат грустно улыбнулся, что несколько смутило Гэлбрайта.

— Я рад, что наконец-то нашелся доброволец, готовый протестировать наш суперкомпьютер, — сказал Ичиносе.

— Надеюсь, гость оценит плоды наших трудов, — поддержал Шинода своего брата.

Инспектор вздохнул — его не устраивало то, что эти ребята говорили о нем так, словно для них он был не человеком, а каким-то подопытным кроликом. Дело было не в самих словах — фальшивой стене чувств, — а в интонациях этих двоих. Гэлбрайт приготовился к худшему.

— Как вы называете этот проект между собой? — спросил он братьев.

Он задал вопрос не столько из любопытства, сколько для того, чтобы понаблюдать за реакцией этих двоих и оценить, не появится ли на их лицах раздражение от чрезмерной назойливости гостя.

— Мы называем это D. O. O. R., — ответил Шинода.

— Вы можете мне сказать, как это расшифровывается? — не унимался инспектор.

По тому, как японцы отчеканили буквы, Гэлбрайт догадался, что это аббревиатура. Старший брат нахмурился и, склонив голову набок, на несколько секунд задумался, словно решая, отвечать на вопрос полицейского или нет. Затем его лицо просветлело.

— D. O. O. R. — ориентированная на цифровые технологии объективная копия, — начал отвечать он.

Старший сын семьи Окамура так сильно растягивал гласные, что это, казалось, усиливало эффект от этих слов, но на самом деле лишь убедило его собеседника в том, что английский Шиноды не идеален.

— Не слушайте его, — внезапно вмешался в разговор Ичиносе, — он слишком педантичен и не видит скрытого смысла в названии нашего проекта!

Шинода строго посмотрел на своего младшего брата, но тот не заметил упрека. Гэлбрайт не мог не восхищаться Ичиносе. Тем не менее, эти азиатские братья не были точными копиями друг друга — у каждого была своя характерная черта, которую он, европеоид, смог разглядеть в каждом. У Шиноды была решительная складка над верхней губой, что придавало ему что-то мужественное, в то время как у Ичиносе, напротив, была какая-то детская округлость в лице, не лишенная своеобразной красоты и очарования. Что у них было общего, так это то, что они оба были почти одного возраста, у обоих были темные глаза и короткие волосы.

— И какой смысл вы видите в этом громком слове? — спросил инспектор младшего брата.

— D. O. O. R. — дверь в будущее! — с искренним восторгом воскликнула Ичиносе.

После этого Шинода наклонился к брату и начал что-то сердито шептать ему на ухо — видимо, он делал ему выговор за то, что тот вел себя шокирующе неуместно в стенах института. Но Гэлбрайт был гораздо более удовлетворен ответом Ичиносе — он думал, что в нем гораздо больше смысла, чем в громоздкой и заумной последовательности слов, на которой настаивал старший брат Окамура. Затем внезапно заговорил седовласый мужчина, до этого спокойно наблюдавший за разговором между гостем и двумя новыми сотрудниками.

— А теперь простите, мне нужно идти, дела, — спокойно сказал он.

Специалист слегка кивнул инспектору и быстро направился к развилке коридоров. Не доходя нескольких шагов до поворота, он обернулся и помахал Манабу, затем исчез в левом коридоре. Японец последовал примеру своего иностранного спутника и направился за ним. Гэлбрайт несколько минут смотрел ему вслед — сочетание строгого белого халата и голых пяток выглядело немного забавно.

Когда Манабу скрылся за поворотом коридора, инспектор снова перевел взгляд на братьев и только теперь заметил, что они тоже были в шлепанцах. «Ничего не поделаешь», — подумал он, — «в этом подземном институте все не так, как у нормальных людей». Он задал себе, по сути, глупый вопрос : меняют ли сотрудники обувь по приходу на работу или они надевают тапочки на публике? Гэлбрайт посмотрел на старшего из братьев — тот стоял у стены, на которой был написан логотип, три огромные красные буквы «M. C. I.». По-видимому, это была эмблема института.

Шинода сосредоточенно шевелил губами и, казалось, совершенно забыл о госте.

— Извините, но что мне теперь делать? — инспектор повернулся к Ичиносе, который в свою очередь от скуки вертел в руках шариковую ручку. — Где ваш суперкомпьютер, или как он там называется, D. O. O. R.?

Эти слова вывели старшего брата из транса, и он, перестав шевелить губами, посмотрел на инспектора.

— Сейчас мы приведём вас туда, куда нужно, — несколько задумчиво произнес японец.

— Если у вас возникнут какие-либо вопросы, не стесняйтесь обращаться к нам, — вмешался его младший брат.

— В данном случае, — Гэлбрайт невольно почувствовал вдохновение, — прежде чем вы отведете меня к аппарату, не могли бы вы устроить мне аудиенцию у профессора Макото Шугарами?

Полицейский вложил в эти слова все свое чувство собственного достоинства, потому что считал, что не должен позволять другим помыкать им, как безвольным животным. После некоторого молчания Шинода криво усмехнулся, и Гэлбрайт невольно почувствовал, что этими словами выставил себя на посмешище. Но это все равно было лучше, чем если бы инспектор вел себя как безвольный и наивный идиот.

— Макото-сан уехала в Токио, — сказал Шинода.

— По делам? — из вежливости спросил Гэлбрайт.

— Профессор решил отдать дань уважения своему любимому писателю, — сказав это, Ичиносе воздел руки к потолку.

— В каком смысле? — инспектора удивил ответ младшего брата Окамура.

— Макото-сан удостоил своим посещением зимнюю резиденцию... — и Ичиносе произнесла незнакомое Гэлбрайту имя, которое, по-видимому, принадлежало какому-то японскому писателю.

— Ладно, это его дело, — махнул рукой их гость, имея в виду профессора Макото.

Не повезло, подумал Гэлбрайт, что судьба привела его в этот институт именно в тот момент, когда его ректор был в отпуске. Ему придется доверить свою жизнь в руки этих непоседливых болванов, которым инспектор абсолютно не доверял. Он уже начал жалеть о своем решении приехать сюда, но внезапно ему в голову пришла мысль.

— Вы случайно не знаете доктора Бэйзларда? — Спросил Гэлбрайт у обоих братьев.

Он задал вопрос наугад — он не ожидал получить на него положительный ответ. На самом деле, именно это и произошло.

— Нет, мы впервые слышим это имя, — хором ответили братья Окамура. — А кто это?

— Ну, низенький такой, с лысиной и очки носит, — инспектор по памяти перечислил характеристики врача.

Братья пожали плечами — никто из них не видел человека с такими приметами. Инспектор пал духом. Ичиносе положил руку ему на плечо.

— Пойдемте с нами, уважаемый гость, — успокаивающим тоном сказал японец.

Братья разом повернулись и направились по коридору, Гэлбрайт последовал за ними. Они втроем шли по узким проходам и бесчисленным коридорам, облицованным металлическими пластинами, которые блестели в белом свете потолочных ламп. Иногда в стенах попадались ниши, в которых располагались газовые баллоны и аккумуляторы. Иногда стены пересекали длинные трубы, от которых исходил слабый гул — по-видимому, это был трубопровод отопления.

Но инспектор не имел никакого отношения к архитектурным изыскам и техническим тонкостям этого института — его мысли были заняты совершенно другими проблемами. Он быстро шел за братьями Окамура, стараясь не отставать от них ни на шаг, и думал, что если бы не эти двое, он, вероятно, заблудился бы в этих однообразных металлических кишках туннелей, в каждом из которых, казалось, было по меньшей мере тысяча проходов и ответвлений.

Наконец братья остановились в небольшом укромном уголке. Инспектор стоял позади них и наблюдал, как Ичиносе подмигнула ему и, повернувшись лицом к двери из рифленого железа, с видимым усилием налегла на ручку. Она не сдавалась. На секунду по лицу Гэлбрайта скользнула усмешка. Шинода, нахмурившись, посмотрел на своего младшего брата.

— Отойди, братишка, — сказал Шинода и слегка толкнул Ичиносе.

Он в страхе отскочил от двери и, ссутулив плечи, прижался к стене. Старший брат тут же схватился за ручку и потянул ее на себя. Массивная дверь распахнулась так резко, что Шинода чуть не потерял равновесие и сумел удержаться на ногах, только ухватившись за дверной косяк. Его гость снова ухмыльнулся, но когда японец повернулся к нему, инспектор тут же замолчал и на всякий случай сделал шаг назад, словно опасаясь, что его улыбка может вызвать неудовольствие у его собеседника.

Секунду Гэлбрайт и Шинода смотрели друг другу в глаза, затем второй перевел взгляд на своего младшего брата, который уже пришел в себя, и ухмыльнулся.

— Тогда решать вам, — весело сказал Шинода.

— Вы со мной разговариваете? — Гэлбрайт не понял, кому была адресована эта фраза.

— Конечно, — старший брат Окамура снова перевел взгляд на инспектора.

В глазах японца был интерес — примерно такой же, как у ученого, наблюдающего за поведением лабораторной крысы. «Мне не нравится этот взгляд», — подумал Гэлбрайт, но спорить не стал и переступил порог. Оказавшись внутри, он услышал, как дверь за ним начала медленно закрываться. Полицейский молниеносно обернулся и обеими руками навалился на тяжелую дверь.

— Веди себя прилично, дуралей! — Недовольно пробормотал Шинода.

Инспектору пришлось повиноваться, и когда дверь захлопнулась, он подозрительно огляделся. Было темно — единственным источником света в комнате была красная лампочка, тускло мерцавшая на потолке. Гэлбрайт нерешительно сделал пару шагов в темноту, как вдруг до его ушей донесся громкий щелчок, и комната осветилась ярким светом тех же флуоресцентных ламп, что были в коридоре.

— А теперь слушайте, гость, — раздался раскатистый голос, за которым последовало шипение помех.

Полицейский повернул голову в ту сторону, откуда доносился источник звука. Голос доносился из динамика, висевшего прямо над дверью.

— Продолжайте, гость, и делайте то, что я вам говорю, — сказал невидимый диктор.

Инспектор пожал плечами и повернулся на каблуках. То, что открылось его глазам, было комнатой с низким потолком, покрытой такими же железными пластинами, как и остальная часть интерьера подземного института. Гэлбрайт двинулся вперед. Он увидел вмонтированную в стену приборную панель, рядом с которой стояло нечто похожее на стул, который, как мог сказать полицейский, был сделан из хромированного металла. Его спинка слегка изгибалась назад, а сиденье и подлокотники были обиты чем-то похожим на искусственную кожу.

Гэлбрайт невольно вздрогнул, когда увидел это — он сразу же ассоциировал эту конструкцию с электрическим стулом, на котором до сих пор приводились в исполнение казни в некоторых штатах Америки. Было странно видеть подобное в английском компьютерном институте, которым руководят японцы, но в данный момент ему было не до смеха.

— Итак, вы видите «место зрителя», — снова раздался искаженный голос.

«Хм, очень красивое название для этой конструкции», — саркастически подумал Гэлбрайт. Он подошел к креслу и коснулся пальцем обивки. Оказывается, стул был обит резиной. «Чтобы меня случайно не ударило током?» подумал он.

— Садитесь в него и нажмите красную кнопку, которая находится слева от вас, — подал команду голос диктора.

Гэлбрайт не спешил садиться в это кресло. Ему пришла в голову мысль, не было ли это частью плана доктора Бэйзларда, суть которого заключалась в том, чтобы заманить инспектора в подполье, а затем посадить его на электрический стул и все, нежелательный человек был устранен... Полицейский решил обратиться к невидимому обладателю этого наглого голоса. Он не ожидал, что ему кто-нибудь ответит или даже просто услышит его, но попробовать все же стоило.

— Эй, как вас там зовут... — крикнул Гэлбрайт, поворачивая голову.

— Что? — вопросительно прогремел голос.

— Почему именно этот стул? — спросил инспектор.

— Чтобы подключиться к мыслям D. O. O. R., — громко ответил диктор.

— Я не понимаю, где здесь логика, — крикнул полицейский.

— Вы садитесь на место зрителя, и по нажатию кнопки к вашей голове подключается специальный адаптер, позволяющий вам читать сны суперкомпьютера, — громко объяснил голос.

— Почему все так сложно? — почти капризно воскликнул Гэлбрайт.

— Ничего сложного, — невидимый диктор, казалось, улыбнулся, — вы просто садитесь и подключаетесь.

— Это правда, что во всем вашем институте вы не смогли отыскать ни одного человека, который мог бы просто вмонтировать в этот суперкомпьютер самый простой экран? — спросил Гэлбрайт.

— D. O. O. R. предоставляет информацию в виде последовательности электронных импульсов. Мы активно работаем над тем, чтобы суперкомпьютер мог преобразовать его в непрерывный поток видеосигнала, но на данном этапе все задачи, связанные с визуализацией, выполняет мозг «зрителя». Очень похоже на книгу — ведь по сути это просто набор букв, но в вашей голове они трансформируются в яркие образы, — после этой тирады голос затих.

Из-за помех и эха в помещении было невозможно понять, кому на самом деле принадлежал этот голос, но когда Гэлбрайт услышал эту аналогию из уст невидимого оператора, то он сразу подумал, что человеком, сидевшим в данный момени у микрофона, был не кто иной, как уже знакомый ему седовласый специалист. Однако полицейский не стал вступать с ним в перепалку — какой в этом был смысл, если он всё еще был заперт в помещении, похожем на тюремную камеру...

— Сядитесь на место, — снова раздался голос.

«Что ж», — подумал Гэлбрайт, — «вы достаточно надавили на меня». Он поправил пиджак и устроился в кресле.

— Теперь нажмите на кнопку, — продолжил диктор.

«...и я получу результат», — подумал инспектор. Гэлбрайт повернул голову влево и увидел прямо рядом с подлокотником небольшое углубление в приборной панели, в глубине которого мерцал синий огонек. Он наклонился ближе. При ближайшем рассмотрении выяснилось, что это круглая пластиковая пуговица с едва заметной выпуклостью посередине.

— Нет, подождите! — полицейский поднял голову вверх.

— Какие ещё вопросы? — прогремел голос из динамика.

— Не могли бы вы описать в общих чертах, что я увижу в этих «снах»! — закричал Гэлбрайт, словно борясь за свою жизнь.

— Хорошо, — пробормотал диктор, словно делая ему одолжение. — Профессор Макото Шугарами не намеревался создавать конкретную личность машинного разума, он просто загрузил в нее информацию. Однако, когда мы проводили «первое чтение», мы заметили, что суперкомпьютер в своих мыслях считает себя молодым американским мафиози, который живет в европейском городке.

«У этого мозга необузданное воображение», — подумал Гэлбрайт, не отдавая отчета, о ком он говорил — о вполне себе живом профессоре или об этой мертвой машине.

— Как зовут этого вашего «электронного мафиози»? — спросил инспектор

— Эдвин Дефорест, — сухо ответил голос.

— Хорошо, джентльмены, я готов, — наконец согласился полицейский.

Гэлбрайт отвел взгляд от блестящего металлического потолка и снова посмотрел на голубую лампочку. Он немного поколебался — почти как тогда, когда впервые сел в свой первый самолет. Тогда фактом было то, что он покидал свою родную Англию, чтобы попасть в неизведанную землю обетованную и вот теперь — какая ирония судьбы! — он совершил обратное путешествие, чтобы проникнуть в мысли каких-то электронных мозгов в глубинах подозрительного подземного бункера.

Гэлбрайт вытер рукой пот со лба и, с нежностью подумав о бедной маленькой девочке по имени Делия, решительно протянул руку к кнопке... Раздался едва слышный щелчок, и на потолке, прямо над головой Гэлбрайта, приоткрылась небольшая панель, откуда вниз выдвинулся манипулятор, заканчивающийся тремя серебряными когтями. Со звуком сервоприводов они начали медленно приближаться к голове инспектора, который непроизвольно поежился в своем кресле.

— Расслабьтесь, гость, — раздался голос, — и закройте глаза.

Полицейский закрыл глаза. Он почувствовал, как три пальца манипулятора обхватили его затылок и бока. Гэлбрайту не было больно, но ощущение было не из приятных — казалось, что его голову сжимают в тисках, что было недалеко от истины.

— А также перестаньте думать, — сказал диктор.

Услышав это, инспектор открыл глаза. Он хотел спросить, как ему следует понимать эту просьбу, но с ужасом обнаружил, что язык перестал ему повиноваться — очевидно, через стержни манипулятора был послан какой-то парализующий импульс. Но, к счастью для него, невидимый оператор, казалось, понял, что гость требует объяснений.

— Это необходимо для того, — начал объяснять голос, — чтобы поток ваших мыслей не прерывал поток информации электронного сознания, потому что в противном случае вы рискуете ничего не увидеть. И да, — строго заметил диктор, — закройте глаза, я вас попросил.

Гэлбрайт подумал, что это похоже на то, как реклама в кинотеатрах побуждает зрителей не задаваться вопросом, а просто наблюдать за тем, что показывают на экране. Он закрыл глаза как можно плотнее, одновременно замечая, что комната погружается в темноту.

Прошел час, и комната снова наполнилась флуоресцентным светом. Инспектор почувствовал, как чьи-то руки начали снимать металлические клешни манипулятора с его головы. Он с трудом открыл глаза — рядом с ним стояли оба брата Окамура. Шинода высвободил голову Гэлбрайта из объятий машины, затем кивнул Ичиносе, и они помогли инспектору подняться со стула.

— Устали? — вежливо спросил Шинода гостя.

— Я в порядке, — прохрипел он. — Спасибо, что заботишься обо мне.

Ноги полицейского едва держали его — все его тело было таким измученным, как будто он пробежал несколько миль по пересеченной местности. Если бы не эти двое японцев, Гэлбрайт неминуемо упал бы на пол. Братья подхватили инспектора под руки, и все трое направились к выходу. Гость поднял голову — прямо на пороге стоял специалист, который смотрел на него с улыбкой.

— Мы можем пройти? — обратился к нему старший брат Окамура.

— Да-да, конечно, — седовласый мужчина отступил в сторону.

Когда они оказались в коридоре, японец отпустил Гэлбрайта, и он прислонился к стене, тяжело дыша. Впечатления от сеанса компьютерного чтения снов заполнили его голову. Инспектор постоял там несколько минут, затем поправил пиджак и посмотрел на специалиста и братьев Окамура, стоявших неподалеку. Казалось, они с нетерпением ждали, когда он поделится с ними своими мыслями по поводу их изобретения.

— Что ж, джентльмены, — медленно произнес Гэлбрайт. — Это было здорово, скажу я вам!

— Как бы вы описали то, что увидели? — Автоматически спросил Шинода.

Лицо Ичиносе сияло от счастья — ему, как понял Гэлбрайт, было очень приятно услышать похвалу за работу, к которой он приложил свою руку.

— Это можно сравнить с остросюжетным фильмом, — честно признался полицейский.

— Ха, это весьма интересное замечание! — воскликнул специалист и поднял палец вверх.

— Что? — Гэлбрайт уставился на седовласого мужчину.

— Если бы Адриан Монтези не покинул наш институт, то он не преминул бы воспользоваться вашей идеей, — пояснил его собеседник.

— С чего вы это взяли? — инспектор не понял этих слов.

— Для общего развития, — продолжил седовласый, — Монтези в детстве мечтал стать режиссёром кинофильмов, но его родители хотели вырастить инженера, а не гуманитария, поэтому ему неохотно пришлось пойти против своих желаний.

— Любопытно, — инспектор почесал усы.

— Я полагаю, что у Монтези все ещё есть мысль в голове, что ему не следовало подчиняться воле своих родителей, — сказал специалист.

— Хм... — Гэлбрайт погрузился в раздумья.

— Потому что это объясняет, почему он так легко передал свой проект в руки японского профессора, — закончил свою речь седовласый мужчина.

Да, подумал Гэлбрайт, люди подчас бывают такими забавными — у гения, изобретателя вечного суперкомпьютера, оказался такой тривиальный комплекс, который в конечном итоге заставил своего владельца отказаться от изобретения.

Полицейский посмотрел на братьев Окамура — они стояли молча и опустили глаза.

— Итак, вы считаете, — инспектор повернулся к седовласому мужчине. — Что этот ваш суперкомпьютер можно использовать для создания фильмов?

— Pourquoi pas? — снова воскликнул специалист по-французски. — Было бы неплохо, если бы мы научили D. O. O. R. отображать его сны на целлулоидной ленте в виде серии изображений, тогда мы бы могли передать подобный материал какой-нибудь киностудии, которая могла бы записать озвучку и смонтировать киноленту!

Ичиносе Окамура присоединился к шутке. Молодой японский ассистент сказал, что ленту со снами их суперкомпьютера с радостью приняла бы какая-нибудь американская студия, которая известна тем, что пытается сэкономить каждый цент на создании своих фильмов, чем они всегда успешно обманывали своих зрителей, что уподобляло их лисам.

— Я уверен, что фильм, снятый суперкомпьютером, побьет рекорды на многих международных кинофестивалях, — продолжил седовласый мужчина с сумасшедшим блеском в глазах.

— А когда критики оценят фильм по достоинству, то его, возможно, даже покажут по кабельному телевидению! — сказал Шинода.

— Джентльмены, вы действительно в это верите? — Гэлбрайт не мог поверить своим ушам.

— Нет, мы просто шутим, — специалист тут же принял серьезное выражение лица.

Гэлбрайт не мог не признать, что у этих ученых было хорошее чувство юмора. И то, как они формулировали свои шутки, только укрепило его во мнении о том, насколько опередило свое время их изобретение. «Некая дверь, которая закроется за киноиндустрей», — подумал он. Понятно, что последнее слово будет принадлежать не самому суперкомпьютеру, а аудитории, но СМИ любят драматизировать события.

Размышляя о киноиндустрии, Гэлбрайту в голову пришла идея — что, если бы вдруг случилось так, что все это приключение, которое он пережил, было бы внезапно решено экранизировать? Стоя в металлическом коридоре подземного института, инспектор начал прокручивать в голове, какие трансформации могла претерпеть его злополучная история, если бы попала в дрожащие от нетерпения руки кинематографистов — как он был уверен, это точно были бы ребята из Голливуда.

Очевидно, что основную локацию из не очень известного города Портленда перенесли бы в Нью-Йорк — почему-то этим работягам из Лос-Анджелеса очень понравился этот многострадальный город. Англия была бы полностью исключена из сюжета, потому что продюсер решил бы сэкономить на съемках в Лондоне. Наверняка они не поленились бы отлить Бельмондо на роль самого Гэлбрайта — ведь этот актер мог творить чудеса, и любые, даже самые заурядные персонажи в его исполнении оживали и приобретали небывалую на бумаге глубину. Инспектору стало интересно, как бы критики отреагировали на участие французского актера в американском фильме?

Затем Гэлбрайт подумал о Делии — ее история на экране определенно не могла бы произойти без сокращений, цензуры и переосмысления. Инспектор сразу представил себе, как стараниями американских сценаристов скромная маленькая девочка Делия превратится в какого-нибудь сурового и мрачного мальчика или, еще лучше, в дерганого подростка с комплексами по имени Делиан — ни в коем случае не Далиен, чтобы зрители не спутали этот фильм с еще не вышедшей пятой частью нелепых — по его скромному мнению — приключений какого-то дьявольского мальчишки.

Инспектор не видел ни одного фильма из хорошо известной франшизы, четвертую часть которой показали по кабельному телевидению шесть месяцев назад — четыре, если не считать его путешествия во времени в такси, — но он помнил слухи среди поклонников попкорновых кинолент, что в последней части у этого непослушного мальчика без видимой причины появилась сестра — такая же противная и нелепая, как он сам. Или, может быть, всё было наоборот, и у этого мальчика не было сестры, а девочка могла бы быть его дочерью, которая была как две капли воды похожа на своего несовершеннолетнего отца? Размышляя о родстве персонажей в дурацких фильмах, инспектор поймал себя на мысли, что начинает ненавидеть весь американский кинематограф в целом и эту франшизу в частности.

Тот факт, что голливудские кинематографисты решили бы заменить Делию мальчиком в экранизации своих приключений, Гэлбрайт объяснил себе тем, что смерть маленькой девочки — даже если бы она осталась за кадром — вызвала бы шквал возмущенных писем от женщин с оскорбленными материнскими чувствами, чего любая студия, разумеется, никогда бы не допустила и постаралась бы избежать любыми необходимыми средствами. Но изменение пола центрального персонажа могло произойти, если бы создатели фильма решили сохранить сюжет фильма, в котором герой — которого, как считал Гэлбрайт, определенно сыграл бы Бельмондо — должен начать расследование убийства ребенка.

Если эти плуты-кинематографисты решат, что фильм должен стать мелодрамой — а что, будет экономия на спецэффектах, плюс не нужно будет напрягаться с актером-ребенком, — тогда роль Делии отдадут какой-нибудь немолодой, но хорошо сохранившейся актрисе, а весь сюжет перепишут стандартным голливудским способом, который предполагает обязательную, хотя и совершенно неоправданную любовную сцену между героем и героиней (обычно заканчивающуюся затуханием в первых десяти кадрах).

Затем весь сюжет переделают до неузнаваемости, сведя историю к банальному детективу, где весь хронометраж доктора Бэйзларда — молодого и симпатичного гинеколога, а еще лучше, простого стоматолога — сыграет роль очередного подозреваемого, которого в развязке Бельмондо трогательно убьет парой выстрелов из полицейского кольта. И даже не будет никаких разговоров о смерти Делии от рака — точнее, от попытки вылечить ее от очень похожего на него заболевания — персонаж, которого играет взрослая актриса, будет жить до самого конца и в финальных кадрах соединит свои губы с губами Бельмондо, и эти двое будут целоваться под слащавую мелодию, исполняемую симфоническим оркестром — ведь мода на синтезаторную музыку к фильмам осталась в восьмидесятых.

С изменением возраста Делии проблема с попытками адаптировать Джордана Тёрлоу для экрана сразу снимается — ведь этот весьма неоднозначный персонаж с сомнительными моральными качествами слишком утончен, чтобы его история в лучшем случае не вызвала отторжения у зрителей, а в худшем — резкой критики режиссера, которого начнут обвинять в якобы потакании педофилам, хотя на самом деле это далеко не так. Ну, или, подумал Гэлбрайт, Джо тоже сменит пол, и в сюжете появится какая-нибудь дурочка, которая будет бороться со взрослой Делией за сердце привлекательного главного героя и бросать на него томные взгляды со странной улыбкой.

Хотя нет, решил инспектор, создатели фильма пошли бы по более легкому пути и мистер-или миссис — Тёрлоу просто исчез бы из сюжета, потому что лишний сюжетный акцент в фильме был бы совершенно бессмысленным — зачем тратить долгое и нудное время, показывая на экране идиота, ненавидящего главного героя, если можно просто ограничиться короткой фразой из Бельмондо, по которой зрители поймут, что у его героя были в прошлом мимолетные отношения с дочерью какого-то журналиста, а появление Делии в его жизни пробудило в нем давно угасший интерес к фильму. женщины — такая деталь понравится одиноким холостякам за сорок, которые собираются в кино, чтобы ассоциировать себя с мужественным главным героем, который щелчком пальца кладет к своим ногам весь женский актерский состав фильма.

— Теперь вы можете идти домой, — внезапно раздался голос специалиста.

Инспектор вздрогнул, когда седовласый мужчина положил руку ему на плечо, что отвлекло его от мыслей о возможной экранизации его приключений.

— Ну наконец-то, — ухмыльнулся Гэлбрайт, вытирая пот со лба. — Я уже грешным делом решил, что буду торчать здесь до конца своих дней.

И они вчетвером направились вперед — седовласый впереди, братья Окамура за ним и в самом конце сам Гэлбрайт. Ему снова пришлось долго тащиться по узким металлическим коридорам подземного института, то и дело уступая дорогу случайным сотрудникам, которые попадались ему на пути. Казалось, проникновение компьютера в сны подействовало на инспектора подобно сеансу психотерапии — теперь его больше не беспокоила клаустрофобия, и он чувствовал себя свободным и уверенным.

Наконец они остановились в холле, где в это время никого не было. Седовласый мужчина прошел вперед и нажал кнопку вызова лифта.

— Что, теперь вы позволите мне подняться наверх по-человечески? — Гэлбрайт все еще помнил фразу седовласого мужчины о лифтах.

— Теперь нет необходимости подниматься по винтовой лестнице, — ответил специалист, не заметив упрека.

— Мы вызвали для вас такси, — обратился Шинода к гостю.

— Когда вы достигнете поверхности земли, вам придется немного подождать машину, потому что институт находится далеко от города, — предупредил Ичиносе.

— Что ж, спасибо... — Гэлбрайт слегка поколебался. — Друзья! — и он пожал руки обоим братьям.

— Да, кстати, — седовласый мужчина, стоявший у лифта, снова поднял палец. — В помещении мы заранее повесили шубу на вешалку.

— О чем вы говорите? — не понял инспектор.

— На улице зима, а вы легко одеты, — специалист посмотрел на Гэлбрайта с теплотой, нетипичной для такого пожилого человека.

— Хорошо, — полицейский слегка кивнул.

Массивные двери лифта медленно открылись, и сердце Гэлбрайта внезапно упало — ему показалось, что от этой поездки будет зависеть вся его дальнейшая судьба. Бросив последний взгляд на седовласого мужчину и братьев Окамура, он шагнул в открывшийся дверной проем, и двери за ним закрылись. Инспектор так долго ждал момента, когда он покинет этот институт, но теперь, когда он ехал в лифте, ему было не по себе, потому что все происходящее было похоже на какой-то странный сон. Кроме того, он испытывал почти суеверный страх, что лифт может застрять между этажами.

Но вскоре кабина лифта перестала двигаться, и когда двери открылись, Гэлбрайт вышел в ту же комнату, где его встретили специалист и Манабу. Пройдя несколько шагов, полицейский заметил, что на вешалке больше не было ни одного белого пальто, зато висела обещанная седовласым мужчиной меховая шуба, которую Гэлбрайт немедленно надел. Одежда пришлась ему впору, за исключением того, что рукава были немного коротковаты. Интересно, подумал он, кому принадлежала эта шуба — седовласому мужчине или одному из этих японцев? Во всяком случае, это не сильно обеспокоило инспектора, который, пройдя через двойные деревянные двери, оказался на улице. Была ночь, снег шел не переставая. Инспектор вздрогнул и поднял голову вверх. Вдохнув холодный воздух, Гэлбрайт пришел в себя и, оглядевшись, увидел впереди огни приближающейся машины. Сомнений быть не могло — японцы сдержали свое обещание.

Гэлбрайт неожиданно для самого себя вдруг почувствовал такой прилив сил, что ему захотелось петь, и он, медленно шагнув вперед, начал перебирать в уме песни, запавшие ему в душу. Он вспомнил, как еще в Портленде смотрел немецкий фильм в нелегальном кинотеатре, в финальных титрах которого звучала песня, которую он тогда запомнил, потому что она была на английском. Засунув руки в карманы шубы, Гэлбрайт начал напевать ее слова.

— Lonely presence, damaged the work, You can't, ох... — он запнулся. — Everything the God...

Инспектор очень быстро отказался от этого дела, поняв, что не помнит точных слов этой песни. Но он знал, что это было спето о человеке, который играл Господа Бога, пытавшегося построить новый мир. Как бы то ни было, мелодия этой песни, которая, как помнил инспектор, исполнялась на пианино, навсегда осталась в его памяти. Поэтому Гэлбрайт отказался от попыток спеть эту песню и просто прокручивал ее в голове, наблюдая за приближающимися огнями машины ...

Абсолютная пустота.