Иная (джен)

Дверь закрылась. Ноосферу линии реальности отрезало от Теты. Время на Тете, впрочем, уже не независимо — теперь оно течёт синхронно с линией. Или линия — синхронно с Тетой? Сирень обернулась, смерила дверь долгим взглядом. Запечатала семью способами — каждый из следующих усиливал предыдущие в разы. Напоследок поменяла представление двери, свернув его в точку. Убрала маскировку: маскировкой стало само представление, чтобы развернуть которое, потребуется быть мастером сферы разума как минимум. Задумалась, не закутать ли всё это в пустоту, в пустотит, но отказалась от затеи: есть шанс, что ослабит духовную связь. Да и кто тут вообще будет искать переход? Здесь нет иномагов, кроме неё.

Наверное, стоило бы ещё раз пройтись по Полигону, по закартинью, проверить, нет ли новых «попаданцев», но так можно дежурить здесь годами — стоит отвернуться, и… Даже Аист понимает, что всех спасти нельзя. Вот убить — совсем другое дело! Ничего, дорогая разрушительница, будет тебе убийство, только не людей, а этого клочка реальности, мира Теты, уже скоро, потерпи! А вот людоедка — людоедка притихла после встречи в отстойнике. Её сковывали противоречивые чувства: зависть, благоговение и опаска. Не страх: людоедка не умела бояться. Разрушительница — тоже. Но вся она, вся Сирень — умела. Вот только боялась она не за себя. Или за себя. Как посмотреть.

Странное ощущение она испытывала, летя сквозь комплекс. Шею грел подругин генератор полей безразличия, сами поля — свёрнуты над головой, чтоб не мешали. Мощь генератора была использована для левитации тринадцати тел, которые Сирень пометила как «часть себя» через нейроинтерфейс. Странное ощущение. Она летит заканчивать со всем этим. Летит делать нечто огромное. Нечто великое. Ни возбуждения, ни напряжения, ни предвкушенья — ничего. Ей немного грустно. Неправильно грустно. Эмоции, психика, дух «нуждаются в «плановом техобслуживании», как подруга бы сказала. Где она сейчас — подруга? Где друг-загадочник? Где учитель? Лёгкая грусть — что было, то прошло. Охоты и пиры с подругой, светлые дни с учителем, чаепитья с другом, упоительное безумие, захлёстывающее силой…

Она без труда пронесла материал живым до самой «подзоны высокой опасности». Шлюз, ведущий к камере тестирования потенциала, чем-то напоминал искажённую пасть, готовую заглотить и прожевать любого. Чудовищную пасть! Она охотилась на чудовищ всю жизнь. За исключением того времени, когда охотилась на людей, да кратких перерывов. Помнится, был у подруги ученичок один — всё любил мечом размахивать, научила его парочке ухваток — зря. Этому выкидышу бездны нравилось побеждать! Побеждать чудовищ! Убивать их, как будто это самоцель! Сколько же ингредиентов он, наверное, сгубил… и сколько силы упустил? «Герой», хах! Подруга не дала его прикончить тогда, а жаль. Таких идиотов — давят в колыбели!

Оскалившись на шлюз — посмотрим, чья пастюга тут жадней! — Сирень аккуратно опустила тела. Вносить их внутрь было нельзя — истлеют моментально. Ей нужен был эликсир, специальный эликсир, адаптирующий тела к некроизлучению. И не только к тому, что в опасной подзоне, но и дальше — в зоне содержания. Они умрут, когда ей будет нужно, ни секундой раньше не позволит!

На варку ушло ни много ни мало — три часа, целая тонна редчайших ингредиентов… литра четыре собственной крови, которую приходилось восстанавливать в процессе. Она сроднила материал через собственную кровь с некроизлучением, вместе с тем оставив коматозным жизнь, как живым было её тело. Сроднила не только с некроизлучением — что будет важно потом, и с собой. Внешность людей поменялась. Сейчас генетическое сравнение покажет дальнее родство. Этого мало. Первый шаг из множества.

Под монотонный повтор предупреждения Сирень пронесла и аккуратно сложила материал у следующего шлюза, не забыв заглянуть в камеру тестирования потенциала — на Сердце полюбоваться и немножечко подумать. Сменила алхимическое равновесие внутри тела, вернее говоря, нарушила его — нарушила так, чтобы быть готовой. Провела послушно отросшими и заострившимися ногтями по золотым символам. Символы засветились. На пол закапала кровь, и это кровотечение не собиралось прекращаться.

— Открывай шлюз, — велела Фарусу, смакуя болезненное наслаждение утекающей жизни.

Вот это подлинная иномагия! Это, а не учительские заигрывания с уже мёртвым и противоестественно живым! Это, а не «реальностные технологии» подруги! Друг-загадочник, знаток душ, — о, он бы её понял. Только он и понимал, он учился у неё — учился ритуалам смерти, а она у него — ритуалам перерождения. Он не чувствовал это, как она. Для него это было не животное, жаркое удовольствие, а холодная, возвышенная радость касания к самой сущности, к пределу, к Смерти с заглавной буквы! Они были разные, но он — единственный, кто разделял её страсть. Их кровь стекала в ритуальные круги, сверхъестественные силы пронизывали их тела — а утром пили фруктовый чай, заваренный его послушной спутницей (она не лезла в то, для чего эти порой сменяющиеся спутницы; одно точно — не ради секса и любви и не для жертвоприношений), да сплетничали о других иномагах. Стоять на границе жизни и смерти — разве это не самое сакральное, запретное и глубокое для человеческого существа?

Двери сошлись за спиной. Вместо немедленного открытия — равнодушный вопрос:

— Внимание, вы направляетесь в зону высшей категории опасности. Вы уверены в своём решении?

— Да, — никаких колебаний. Только струйки крови и медленно слабеющее тело.

— Осуществляю локальное ордополевое выравнивание… — она почувствовала, как сдвинулось то, что лежит «под» и «над» законами природы. — Выполняю десинхронизацию подзоны тестирования и шлюзовой камеры… — иномагические ощущения замкнулись внутри шлюза. — Выполняю синхронизацию с зоной содержания… — вспышка боли! Десяток механизмов внутри тела работать отказались, прочие — донельзя разболтались. Знаки жизни и развития, обильно политые кровью, вспыхнули, озаряя шлюзовую камеру. — Внимание, доступ в камеру тестирования устойчивости будет произведён через три… два… один…

Выходные двери с явственным скрипом разошлись. Леденяще-жаркой волной на неё хлынуло море ножей! Океан боли! Страшнейшие пытки, через которые прошла, замешанные в один большой коктейль! Смертельная энергия пронзила её тело, заставила кровь вскипать и замерзать, разлагаться и превращаться в яд одновременно!

— Хах! — не хрип — рык запредельного блаженства. В перегретом котле её тела вспыхнули десятки, сотни реакций, многие из которых — натуральная высшая алхимия. Черпая силу в боли и блаженстве, в собственном умирании, в жертвенной крови и ледяной воле, она накинула поводья разума на буйные потоки некроэссенции — и ассимилировала их. Сделала своею частью. Впитала, смешала, заменила ими кровь, а после — обратно в кровь оборотила!

Слизнула с губ капли ихора — побочный выход внутренней алхимии. Совсем не напоминает тех богов, до чьей плоти дотянулась! Широко улыбаясь, подождала, пока регенерируют лопнувшие от жара глаза, пока срастутся кости, пока «вернутся» к новой норме внутренние органы. Поднялась, разлепила глаза, смахнув с них корку прежней, слабой крови.

Здесь было светло. Холодный неоново-синий свет грубых фонарей заливал большую круглую площадку. Оставив в шлюзовой камере красные лужицу и пятна — ну и впечатало ж её давлением об стену! — выбралась наружу. Каждый шаг давался с трудом: некроизлучение было здесь уже не излучением и даже не газом — подобие жидкости, не сопротивляющейся, а поглощающей, разрушающей, гасящей всякое движение. И всякую мысль! И тело, и сознание испытывали колоссальное напряжение, но золотые знаки не пылали, а светились лишь — адаптировалась. Ну да, потом подруга называет её сумасшедшей, что лезет к таким штукам лично — и? Оно того ведь стоит!

Помимо грубых фонарей, неведомо как адаптированных к этому месту, на площадке всего-то с двор Аистова особняка было пусто. Сама площадка поедена некрожижей: поверхность неведомого металла шелушилась под ногами. Фонари затмевали звёзды. Но Сердце нельзя было затмить. Оно было прямо перед ней, бескрайней плоскостью простираясь вверх и вниз, влево и вправо, пронизанное титаническими имплантатами.

Оглянулась — шлюз ожидаемо «пророс» сквозь голый пустотит. Так, интересно, а здесь есть какие-нибудь механизмы? Будь она местным инженером, вряд ли бы влепила переход без ничего. Должна быть какая-то причина!

— Эй, Фарус, слышишь меня?

— Ответ утвердительный, — глухо донеслось откуда-то из-под пола.

— Что можешь сделать в этом месте?

— Доступен диалог с пользователем. Доступно перемещение к поверхности объекта «источник». Доступно обратное перемещение. Внимание! Согласно протоколу экспериментов, предупреждаю, что остаточный ресурс платформы составляет сто пятнадцать стандартных циклов исследования.

Ожидаемо расспросы об этих циклах, исследованиях и платформе ни к чему не привели. «Нет данных» — и утрись, любопытная Сирень! Посмотрим, кто утрётся тут последним! Она уселась на пол платформы и погрузилась в себя, изучая новое алхимическое равновесие, осмысляя каждую его сторону, каждую грань, возможность и вариацию, чертя в уме многомерную ритуальную схему. Её тело — эта схема. Познание себя — полезнейшая штука. Нельзя грамотно улучшить то, что не познал. Ну разве что за счёт удачи, но полагаться на удачу — последнее дело. Часто — последнее в жизни самоуверенных тупиц.

Как обращать смерть в жизнь (но не обратно) — это постигала она в себе. Как и всегда, достигнутое интуитивным прорывом, прыжком чрез пропасть — тяжело познать. У многих процессов не было названия — полностью новы, не раскладываемы, не сводятся («не редуцируются», как подруга говорит) к процессам более простым. Целое, что больше суммы. Другие же процессы не встречались раньше. Третьи — дикие комбинации с неустойчивым, на первый взгляд, равновесием. Как оно стало устойчивым? Почему именно эти процессы, а не вон те понятные альтернативы?

Иногда, задаваясь такими вопросами, можно было улучшить гомеостаз. Редко. Чаще её интуитивный прорыв включал в себя с трудом укладывающиеся в обычном состоянии сознания вещи — тысячи, миллионы переменных! Или — не тысячи и миллионы, а учёт вероятностей, рисков и возможностей, невозможных и на подругиных «предельных» компьютерах. Или — вещи, вовсе не переводящиеся на язык вероятностей и математики как таковой. Таков путь иномага: дороги тайны, тропки безумия, первородные джунгли трансцендентности. Таков её, Сирени, путь.

К шлюзу она не подошла, а полуподплыла-полуподлетела, осознанно регулируя собственную «внутреннюю плотность» относительно плотности некрожижи вокруг. Вокруг тела при этом потрескивали голубоватые, в тон фонарям, разряды. Миленько. Глядеть со стороны не рискнула. Выходить за пределы тела в такой внешней среде? Она, может, и сумасшедшая, но не идиотка! За исключеньем пары случаев, хах, но кто былое помянет…

Подождала «отсоединения» шлюзовой камеры от одной реальности и присоединения к другой реальности. В процессе искривила алхимический баланс внутри — благо, интуиция позаботилась о его гибкости. А то выйдет и как покромсает материал духовным давлением, назначенным парировать давленье некрожижи! Кромсать материал пока что рано. Время его переподготовить.

Заниматься алхимией в таких условиях — та ещё задачка. О, она создавала эликсиры на поверхности звезды! Варила зелья в пучинах кислотных океанов. Закаляла материалы у горизонта событий чёрной дыры, очищала компоненты под лучами Великого Солнца, за пределами листа! На каждый из таких миниподвигов — месяцы предварительной работы. Здесь у неё не было месяцев, а некроизлучение существенно меняло все алхимические реакции, и выйти в нормальную реальность автономной зоны — не решение. Она должна постигнуть влияние некроизлучения, а затем и некрожижи. Должна освоить новую ветвь алхимии, и у неё нет не то что недель — есть считанные дни! Единственный денёк. Всё закончится сегодня.

В этом очарованье иномагии. Будучи за пределами научного познания как целое (если она — целое!), инореальность поддавалась познанию ненаучному. Мистическому. Наверное, Сирень была не права насчёт себя. Считала, что такой себе алхимик, наловчившийся, натренировавшийся — не более того. Но здесь и сейчас, получив доступ к силе смерти самого демиурга, постигала некроалхимию буквально на ходу! У неё был талант, всегда был талант — гениальность, может быть? Только где бы она там, в «обычном» листе, да даже во всём Мировом Древе нашла бы умирающего демиурга? Додуматься искать нечто подобное в смутной надежде, что повезёт… нет, она делала. Искала всякие безумные вещи, порой и находила — не везло. Или везло, это как посмотреть: живой же оставалась!

Разрушительные энергии послушно сплетались округ её пальцев, капали в склянки, сотворённые из этих же энергий, но полязированных иначе. Вновь кровь — собственная кровь. Несколько раз пришлось ей выходить к Сердцу, чтобы банально пополнить запасы крови. Некроизлучение, в отличие от некрожижи, в кровь превращалось крайне медленно. А крови нужно было много. Точно рассчитанные инъекции эликсира в начертанные (кровью же) символы родства на телах коматозных людей, долгие заклинательные речитативы на языках, подвергнутых забвенью, а порой и речи лучерождённых — первых смертных, пришедших в новосотворённый лист. Древняя фейри, подруга научила её и этому искусству, насколько понимала. Понимала, на удивление, меньше, чем Сирень. Первоязык был слишком искусством для подруги! В самый раз для шаманки из языческого племени.

Лишь четверо из людей были темнокожими до второй адаптации. А стали — все. Протестируй какой учёный, выяснится, что они — Сиренины сёстры и братья. А как иначе? Принцип подобия во всей красе. Жгуты духовных нитей связали её с материалом: алхимическое равновесие внутри них понадобится регулировать вручную. Будь они разумны… О, она всё ещё могла дать им новый разум! Не даст. Ожидания Аиста предавать не будет. И собственный выбор — тоже.

Перетащила материал через шлюз — вновь вручную. Пробовать, выдержит ли некрожижу генератор полей безразличия — не будет. И так понятно, что не выдержит. Он не для того предназначался! Вот подругин сверхробот-разрушитель — как там его имя? «Хастур», что ли, в честь выдуманных мифов, подразнить божков? — он не только громадные поля безразличия генерирует, но и реальностью манипулирует тончайше. Он бы выдержал. Другие творения подруги — нет. Это задавало минимальную планку возможностей Нанимателей, вскрывших труп левиафана, — планку, до которой ей-настоящей ой как далеко!

— Фарус, отправляй меня к Сердцу, — она была готова. Никаких сомнений. Только предвкушение и океаны силы, плещущейся вокруг. Силы, которая будет подчиняться! Это судьба стихий — подчиниться человеку! Судьба чудовищ — пасть от рук людей. Судьба человека — стихии подчинять и чудищ покорять. Стихия смерти и монстр-демиург — не исключение, хах!

— Укажите расстояние до Сердца, — последовало уточнение.

— Ноль, — никаких компромиссов. Никаких исключений. Плоть к плоти, дух к духу, сердце к Сердцу… Чудища — лишь набор ингредиентов и сосуд для силы, а стихии, а реальность — податливая глина в руках разрушителя! Разрушителя — или творца. Она не творец. «Ни рыба ни мясо», как говаривают Аистовы русские. Но разрушитель — первоклассный!

— Начинаю движение. Ожидаемое время перемещения: тридцать пять минут.

Фонари погасли. Платформа рванула с места. Шлюз растворился в звёздной тьме. Сирень присела, а затем и вовсе улеглась на спину: встречный поток некрожижи норовил смыть вниз, к далёким устройствам зоны содержания. Лёжа на спине, она смотрела на такие далёкие огни над головой, гадая, кусок какого мира вырвали Наниматели или их сотрудники. Была это линия реальности, ныне поддерживаемая затухающим биением Сердца, — или одна из вселенных, созданных левиафаном? «Судьбы драконом», может быть?

Вскоре стало не до созерцаний-размышлений. Плотность жижи нарастала, а вместе с ней — давление на тело, разум, дух. Сирень сосредоточилась, подстраивая себя и зеркально отражая изменения на материал. Материал ей нужен живым и полностью здоровым! Словно в ответ, золотые символы разогнали исчерна-красный полумрак не хуже фонарей, смывая звёздный свет светом солнечным. Отраженья символов, следуя принципу родства, вспыхнули на тринадцати телах. Под бешеный стук сердца и нарастающий гул жижи она погрузилась в сакральные глубины алхимии, в которых смерть обращается жизнью, а жизнь — смертью.

Очень быстро Сирень поняла, что нельзя просто копировать собственную адаптацию на других; не невозможно — именно нельзя! Этот путь приведёт к смерти всех четырнадцати тел. Тела касались друг друга, создавая вместе систему связанных алхимических сосудов, каждый из которых при желании управлялся отдельно. Она использовала это, разделяя функции, проводя прямо на ходу, нещадно скорость мысли разгоняя, эксперименты, и один котёл-тело пришлось закрыть и утилизировать. Следом смылся, не выдержал давление другой, а третий, напротив, лопнул, окатив платформу крупным пеплом вместо крови… Когда Фарус монотонно сообщил, что перемещение выполнено, сохранилось восемь сосудов: золотая кукла и семь тел.

Тринадцать — сильное число в её личной системе символов. Семь — тоже хорошо. Она брала материал с запасом, исходя из высочайших рисков. Значит, семеро. Что же, посмотрим! Посмотрим, кто сегодня останется в дураках. Сирень чувствовала в себе пульсирующую силу, чувствовала невиданное могущество… И это не полноценная жертва — всего-то навсего эманации чужой смерти! О, эта частичка, капля — с таким бросают вызов божкам и побеждают! Что, если в её руках будет всё? Подлинные, чистые боги, ушедшие, умершие или разорванные к этим метавременам — они будут повержены щелчком лишь пальцев!

Встала, игнорируя навалившуюся тяжесть. Не просто игнорируя, а отрицая, разрушая своей волей, своим выбором тот факт, что какая-то жалкая некрожижа, какая-то там эманация может противостоять ей — Сирени Вефэа, одной из первых иномагов, стоявшей в шаге от разрушения листа реальностей, а то и Древа! Из прочих первых по пути именно иномага, ни с чем его не мешая, зашла так глубоко она одна. Никто более не выдерживал столь долгой близости к бездне. И этот левиафан, это Существо — оно бы не выдержало тоже.

Потом настало её время уходить — многие иномаги награждают слово «уйти» сакральным смыслом. На самом деле — не смочь справиться с жадными бездниными лапами и быть пожранной с потрохами. В результате не остаётся ничего — бытие до последней капли реальности обращается не в ноль, а даже в минус, возводя в невозможность любое возвращение и воскрешение. Она не отступила и тогда: нашла Силу, свою, личную, не полученную от кого-то, как у учителя, воистину мистичную, а не как у подруги, наконец, Силу, а не великий, пусть крушащий порядок, прячущий от бездны — артефакт, как у загадочного друга.

Она — не смертная! Её сущность противилась тому, чтобы сгибаться под давлением — пусть и демиурга. Всю жизнь она отрицала. Отрицала собственную смерть, отрицала отвержение, отрицала ход времени и метавремени, отрицала слабость, отрицала власть других и отрицала неизбежный рок. Будь у неё собственная сфера — это была бы сфера отрицания. «Грандмастер отрицания», Сирень выпрямилась, и не какой-то выдуманный, а настоящий мир мигнул, подчиняясь её воле. Давление исчезло, погребённое гордыней.

— Готова ли я? — спросила вслух, отрицая нечеловеческую тишину и ощущая себя как никогда настоящей, реальной и живой. Слова слетали с губ сиреневыми лепестками: подле Сердца реальность, инореальность, нереальность, сверхреальность и метареальность переплелись в одно. — Хах, конечно, нет! Когда бы это тебя останавливало, а, Сирень?

Три вещи, три цели. Прорваться сквозь метавремя. Хотя бы в ту сторону — обратно классическим «сном» вернутся или с замедленьем личного тока событий поиграют, не впервой. Добраться до тщательно скрываемой истины если не о Нанимателях, то о Проекте с Результатом. Они посмели использовать её. Использовать — её! Непростительно. Не месть, о, и не удовлетворенье любопытства — глубинный дух противоречия, дух отрицания — его ненасытную утробу собиралась удовлетворить с лихвой. Наконец, разрушить ядро-полигон как минимум, а хочется — весь комплекс, раз и навсегда. Сердце — в том числе. Если оно достанется подруге, учителю… о, да даже загадочному другу такое б не доверила! Если она отказывается от силы, то её не получит никто другой. Обойдутся! Не говоря уж о том, насколько эта мощь опасна скорей не для неё — для Аиста. Лист падёт, это неминуемо, а она сделает так, чтобы это произошло не из-за Сердца.

Первое, легчайшее — метавремя рвать. Нет, не рвать, им с Аистом ещё пожить бы! Обвести вокруг пальца? Нет, не то, течение Великой Реки вспять не обратишь. Будь много больше силы, то сможет только что отпрыгнуть чуть назад, оттолкнувшись от затвердевшего метапотока. Плыть против течения? Это убьёт. Даже её бы прошлую убило! Есть обходные пути, вроде тропы предков, ведущей в метавремя мифов, но она прошла ей, потому что сама была предком, сама была живым мифом, новорожденной легендой. Есть пути через Небо, вовне листа, и этими путями ходила она-прошлая, но она-прошлая умела ориентироваться едва ль не в бездне! Силой постиженье не заменишь. Есть ещё лиминальные пространства — места, где связи ослаблены, где понятие места и времени не имеет значения: она-прошлая (смутно помнит) находила такое пред рождением листа, и оттуда действительно прыгаешь хоть в самое начало, хоть в конец, хоть в середину. И где-то же встречала похожее пространство, встречала совсем-совсем недавно!

— Синхронизация-десинхронизация, — шептала она самой себе. — Разорвать связи или создать новые? Якорь, суперъякорь, сверхъякорь… Эврика!

Что ж, ей понадобится сила. Очень-очень много силы, чтобы разрушить ложные завесы! Не те, которые вторая цель — иные. Поэтому она улыбнулась одновременно губами своими и ближайшей, послушно вставшей марионетки. Из воображения достала сферу с реалитом, в мгновенье ока обратив её в стилет из материала, названного учителем как «кристосорб». В природных условиях кристосорб образуется из костей павших богов, самый чистый — богов первородных, коих больше не осталось.

Кристосорб особенен тем, что поглощает мистические энергии — ну или то, на что иномаг как на энергию глядит. Учитель заставлял кристосорб вмещать в себя пространство, время и даже отдельные вещи, превращая в хранилище не хуже её воображенья. Сама Сирень применяла кристосорб в алхимии парочку разков — удобно, конечно, да где ж его наберёшь на регулярную работу? Но сейчас он был незаменим.

Ударила стилетом точно в сердце марионетки. Насмерть. И тотчас же перевернула мир в такой, где «подобие Сердцу» — такая же алхимическая субстанция, как и кровь. Сердце марионетки-«брата» погибло слишком быстро, смерть была «неправильной», и кристосорб собрал совсем немного. Меньше капли, количество, невидимое глазу, едва различимое алхимическим чутьём. Так она всех жертв потратит почём зря! А если смухлевать? Нет ничего прекрасней нарушенья правил! Достала реалит и скопировала кристосорб. Перелила из нового кристосорба в старый, пустой стилет убрала, почти пустой — скопировала снова! Пятьдесят удвоений спустя изначальный кристосорб налился искрасна-чёрным, заставляющим некрожижу вокруг вибрировать, звенеть — как будто то приятней мёртвой тиши!

Вчувствовалась в содержимое кристосорба, вдоволь побегав по мирам — пусть ноосфера выжжена, она — отнюдь не единственный и даже не лучший, а лишь доступнейший из инструментов познания у иномагов. И все эти изощрённые инструменты (не только «миры», трюки всякие творила!) — без толку. Силы и время потеряла. Фраза (явно из подругиного лексикона) «вырождение ядра первичного метаордополя» вообще имеет смысл?! А, сейчас проверит! Замахнувшись, Сирень вонзила стилет себе в сердце, щедро выпуская яд подобия напрямую в кровь.

Боль. Не дикая, а злая, подспудная, литая, не дающая отводить внимание, передохнуть или думать о чём-нибудь другом, навалилась всем левиафаньим весом. Скрипнув зубами, Сирень не выдержала и опустилась на колени. Опёрлась на подгибающиеся руки, собрала волю в кулак, сжала неправильную боль и запихнула в отдельное измеренье-взгляд — что-то вроде «мира», да не он.

Выдохнула. Поднялась. Погладила стилет в сердце — с гарантией убивший её тело, он сделал это ровно тем же способом, каким погиб левиафан. Она так и не поняла, был ли это чей-то яд, аномалия океана, болезнь, метафизическая рана или банально старость. Неважно! Важно, что она разделила экзотическую смерть, что её сердце — подобие его. Вдохнув побольше некрожижевого воздуха, Сирень выкрикнула заклинанье.

Подобное — к подобному. Части — в целое, в систему. Заклятьем на собственном языке, гортанном, грубом, языке повеленья, назначенном реальность подчинять нереальности, она не создавала какую-то «духовную связь». Связать себя с Сердцем не так уж сложно, да только где она — а где Сердце? Это кто на кого повлияет-то тогда? Нет, вместо «связи» она использовала «тождество» и «право». Сердце было вырвано из тела. Сердце некогда подчинялось телу. Она, Сирень, это тело заменила, обратив подобие в слабое, но тождество сердец! Этой «слабости», впрочем, хватало, чтобы, руку протянув, некрожижу обратить в большое чёрное копьё.

Бросила копьё с платформы вниз. Прислушалась к себе. Сердце не билось, кровь по жилам больше не текла. Она умирала.

— Хах, каких-то три миллиона лет так умирать, — с усмешкой озвучила абсурдное число. — Ну, посмотрим, что сделаю с крупицей твоей смерти, демиург? — усмешка превратилась в удовлетворённую ухмылку, когда в теле «сестёр» и «братьев» явились кристосорбовы стилеты.

Простые ритуалы состояли из трёх компонентов. Нереальная завеса, чётко сфокусированная, размывала границы между настоящим и ненастоящим, между правдой и ложью. Пользуясь этим, реальность делали частично эквивалентной, тождественной символической системе. Внутри символической системы совершался акт — ритуальное деяние, которое было эквивалентно (и за собой влекло) реальному действию.

Смерть — это могущественный символ, создающий чёткие системы. Смерть — не менее могущественное ритуальное деяние. И более того, смерть — это не просто разрушение, но превращение настоящего, реального, живого в прошлое, нереальное, посмертное. Сама по себе смерть размывала границы между реальным и нереальным, усиливая всякий ритуал. Неудивительно, что Сирень, убийца, выбирала смерть основанием для ритуалов. И среди всех смертей нет ничего более великого, чем собственная гибель! Пусть не души, пусть тела — если эта смерть одновременно является смертью такого Существа, как левиафан…

Она не стала собою-прошлой, нет. Но здесь и сейчас она сделала огромный шаг в том направлении. Временный шаг — стоит утратить это тело, вернуться в серебряную куклу, связанную через дух и разум, но не материю и кровь, как новообретённое испарится без следа. Но здесь! Здесь и сейчас! Ха-хах!

Ледяной шквал прямиком из упомянутой куклы вымел из сознания жаркие, страшные мысли и эмоции. Якорь раскрылся в сердцевине её разума морозной громадой, упорядочивая, ограждая, стимулируя самоконтроль. Или, точнее, желание контролировать себя. В отличие от людей — да от соратников тоже! — у Сирени никогда не было «чувства долга», «обязанностей», «внутренней необходимости» и прочей чуши.

Она контролировала себя, потому что хотела контролировать! Обратная сторона жадности — жажда не отдавать никому, ничему, никакой случайности, никакому аффекту, никакому временному желаньицу, страстишке своё «я» — холодное, ожесточённое чувство. Поддаться жалкому мгновенью усиления? Никто, никогда не смеет контролировать её! Она владеет собой, это — её воля, её власть, её душа, её разум, её дух и её тело!

Выпрямилась, ощущая внутри кристальную ясность в ответ на безудержную жадность. Каждую частицу себя сжала в цепких лапах! Удовлетворённо улыбнулась — всякий мускул, всякий нерв подчинялся ей и только ей, всё, от алхимического баланса до обычно бессознательного, повиновалось её воле. Марионетка в собственных руках! Контроль восстановлен, а значит, время продолжать.

Границы между реальным и нереальным были не размыты — разрушены, обращены в дымящиеся руины, а стражи границ — зарезаны иль заживо сгорели. Ей больше не был нужен реалит. Махнула рукой — простейший проторитуал, когда рука — проектор власти. В воздухе вспыхнули голубые символы. Следующий взмах — тело «сестры» влетело в немедля захлопнувшуюся темницу символов и линий. Ладонь резко сжимается в кулак. Голубая темница сжимается и перемалывает жертву в фарш.

Обходя голубую темницу с фаршем внутри против часовой стрелки, Сирень поворачивала картину мира и реальность вместе с ней, пользуясь Сердцем как точкой отсчёта, якорем-опорой. Ритуал — алхимическое делание и поиск в метамире вместе с тем. Нечто переходное и синкретичное. Красная масса внутри изменила цвет. Линии и символы темницы размылись. Три поворота против часовой стрелки — совершенно новая алхимическая субстанция мерцает и бликует ядовитой бирюзой.

Эту жидкость не создать с помощью реалита, её количество не увеличить вливаньем силы — только повторить деланье с нуля. Она и не собиралась. Жертвы, чует, ой как пригодятся! Одно хорошо — в отличие от пустотита, жидкость бралась в воображение. С трудом, веса-то побольше, чем мирок… потянет с множителем собственной-левиафановой смерти. Половина жидкости исчезла. Ровно столько, чтобы переместить её и Аиста дважды. Оставшаяся половина…

Сирень медленно поднесла ладонь, плавно сжимая её. По мере приближения руки к жидкости, та послушно впитывалась в кристосорбный стилет, никуда не девшийся во время деланья. Кристосорб алхимически нейтрален — ну, почти, однажды она испортила его… ух отругал тогда учитель! Что бы он сказал, если бы сейчас её увидел? Рука сжалась на рукояти пылающего неоново-голубым инструмента. Дублировать — не дублируешь, но если закрепить? А учитель бы сказал, что старый добрый «метод сестрицы Сирени» — впечатляющая штука! Ведь так? С этой мыслью подбросила стилет в воздух.

Помимо левиафаново-собственной смерти, в её руках были и природные способности левиафана. Власть творения — тот кусочек, который сохранился у умирающего. Он мог воплощать миры, реальности, вселенные при жизни! При смерти? Левиафан был без сознания (это она чуяла чрез тождество, и это же немножечко мешало, вступало с тождеством в противоречие). А не был бы — мог бы то же самое! Сирень сосредоточилась. Сосредоточилась уже не на инореальности, не на разрушении, а на Власти, что с заглавной буквы!

— Будь! — велела она, в одном слове фокусируя волю и своё-левиафановое «я».

Кристосорб вспыхнул. Нет! Не выйдет! Она уже видела, предсказала, что одного её веления — мало. Вспыхнет как спичка — погаснет, пропадёт. Её права реализовывать не хватит, чтобы закрепить столь «массивную» концепцию — вместо этого она её рассеет. Но если… Но если это всё-таки — возможно, пусть это будет не одна она, то…

— Будь, — приказала вторая Сирень.

— Будь, — припечатала третья.

Три Сирени направили свои капли демиургической власти с трёх сторон. Свечение артефакта погасло. Не стилет — лазурный меч. Не из кристосорба — вовсе из неведомого материала перед ней предстал. Не колеблясь, Сирень шагнула вперёд и под одобрительными взглядами двух своих копий схватила меч. Перехватила мысленное послание третьей из Сиреней. Кивнула и совершенно определённым образом махнула мечом, проворачиваясь на одной ноге.

Мир размылся. Сердце, некрожижа, платформа, материал, другие Сирени — всё пропало. Вокруг — водоворот красок, водоворот времён и мест. Она десинхронизировала себя с реальностью, перейдя в несуществующее лиминальное пространство. По образу многоцветного круговорота перед началом листа (а может, Древа), которого коснулась она-прошлая. По подобию шлюзовой камеры пред Сердцем. Ну а теперь осталось следующее… погоди-ка, Сирень, дорогуша, ты ничего ли не забыла? Метавремени здесь нет, что означает…

Расслабленно вздохнула, сбрасывая напряжение. Отыскала стул, влезший в тесное «метаместо», повесила перед собой противень с печёной рыбкой и с аппетитом отобедала! Или отужинала? А, неважно! Убрала мебель и, скрестив ноги, замерла, уйдя в целительную медитацию. Спать здесь бы не рискнула, но мозги подправить да усталый дух восстановить — отчего б и нет?

Воображённый хронометр прозвенел два часа спустя. Сирень рывком раскрыла глаза. Огляделась — всё такое же верчение цветов, из которого взгляд порой выхватывал то одну, то другую картину, и не понять — правда или изощрённая иллюзия. Вся эта карусель была бы бессмысленна, если бы отрезала от духовных нитей. Но она не отрезала! Сирень сфокусировалась на нужной нити и рубанула мечом, устанавливая способ, которым сколлапсируется неопределённость.

— Будь, — тут же приказала, ощущая давяще-пугающую силу Сердца. Улыбнулась первой Сирени, когда та махнула клинком, затем достала свой и повторила её движение.

Вновь размытая пелена. Та же нить, но чуть иначе. Вжик!

— Будь, — припечатала, являясь следом за второй Сиренью и становясь Сиренью третьей. Бросила первой послание, кивнула второй и вновь осталась одиночкой.

Итак, теперь у неё есть многоразовый инструмент. В крайнем случае она буквально размножится, но чтобы сорвать покровы, понадобится не масштаб, а концентрация. Больше силы! Людоедка внутри шептала о том, чтобы вырвать и сожрать собственное сердце. О, она прекрасно понимала, сколько единовременной силы даст такое действо! С другой стороны, это будет последнее, что она сделает. Её тело умрёт окончательно, тождество прекратится, а по плану не одна вещь, но целых две!

— Внимание! — тихий, глухой голос Фаруса оторвал от размышлений. — Стандартный цикл исследований завершён. Платформа будет отправлена обратно автоматически через тридцать секунд. Напоминание: любое оставленное оборудование будет безвозвратно утрачено.

На короткий миг ей захотелось подчиниться судьбе. Вернуться назад, запустить одну из программ той консоли, взорвать Тету предусмотренным способом… На миг. Она подняла голову — плоскость Сердца простиралась перед ней, такая близкая, такая вкусная! Источник бесконечной силы! Его крупицей создала инструмент, отрицающий временную Реку. И Сердце было оставлено так просто? Оставлено, чтобы — что? Чтобы она его уничтожила? О, разрушительница внутри мечтала его уничтожить, но — сама.

Сирень прыгнула, увлекая за собой пять оставшихся тел. Платформа устремилась назад и вскоре пропала среди звёзд. Сирень подлетела к поверхности Сердца и коснулась её — твёрдая, прочная, твёрже и прочнее любых материалов, что встречала, кроме пустотита. Не из-за состава, а потому, что Сердце было слишком реальным, супернастоящим! Лазурный меч отскочил со звоном — сколько бы ни было в него вложено, он блёк перед левиафаном.

Развернулась так, чтобы Сердце стало полом, встала на него, не замечая слабое отталкивание. Впереди возвышались титанические очертания имплантатов. Имплантаты частично, но подчинили Сердце. Значит, они — её следующая цель. Вонзила меч прямо в ткань времени, демиурговой властью прикрепила к нему жертв. Черпнула некрожижу и направила энергию смерти на разрушение своей неподвижности и расстояний пред собой.

Уродливой раной расчертил её полёт пространство, и рана та — не заживёт. Никто не даст ей времени. Сирень остановилась около столпа, загораживающего горизонт не хуже Сердца, в которое вонзён. И таких столпов тут сотни! Она дотронулась до чёрного материала. Поверхность облетела прахом, но даже некрожижа за… за что вообще? Века? Тысячелетия? Даже некрожижа «съела» самую поверхность. Под налётом знакомый материал: глянцевый, чёрный, подобно пустотиту, но с тёмно-зелёными прожилками, напоминающими застывшую кровь чудовища. Якорит.

Она встречала это вещество, но, в отличие от кристосорба, в экспериментах не использовала. Слишком редкий, слишком поздно и совершенно случайно появившийся по листу — незадолго до того, как безумной стала. Основа, прекрасно подходящая для зачарования волшебниками, и многие крутые магические штуки были созданы на его базе тем же Мерлином. Но вместе с тем — идеальный якорь, не зря его прозвали так. Конечно, на роль любого якоря он не годился. Идеально подходил якорит там, где требуется исключительно материальная природа для опоры и зацепки. А для того же сверхъякоря понадобился бы кусок якорита с целый дом! Здесь же…

Значит, якорит. Имплантат состоит из якорита, зачарованного каким-то монстром магии или, скорее, миллионами волшебников, объединивших усилия, складывающих из малых чар-элементов огромную мозаику. Она никогда не задумывалась над этим, но, уже имея реалит, научившись хотя бы грубо вычленять его из некроизлучения, из некрожижи, легко получить и такую экзотику как якорит! В любых количествах! А если создать такое волшебство, иноритуал или вовсе технологию, что использует исключительно реалитовую компоненту…

Поддавшись сиюминутной хотелке, отсекла разрушение самим разрушением, а реализацию направив на тот самый якорит. Тонкая, но острая игла выросла из её руки и вонзилась в красную поверхность. Кольнуло в сердце. Хах! Если бы её посыл был воистину силён… или если его усилить… или самоусилить… Хах. Вот, значит, что сделали с Сердцем. Не удержавшись, она материализовала себе несколько десятков якоритовых фигурок и запихнула в воображение. Пригодятся, пригодятся!

У неё есть два пути. Во-первых, создать материальную копию имплантата прямо в своём сердце. Она не волшебница, не зачарует, но само его наличие усилит тождество и даст огромную власть над имплантатом, а вместе с ним — над Сердцем. Это цепь о двух концах: имплантат с ней будет также связан, получит власть над ней. Во-вторых… Хо-хо, в этом проклятом комплексе так нормально и не подралась! Робоброня не считается — ну какая ж это драка? Культистов что почикала — так это перестрелка, она не этот… как их там… ковбой, чтоб перестрелки обожать. В конце концов, подлинную силу она получала не столько алхимией, сколько боем не на жизнь, а на смерть! Иномаг против чудовища — как в старые добрые метавремена!

Сирень появила под собой платформу. Хочется добраться до сокрытого чудовища — придётся постараться! Воздела руки вверх, направляя разрушение — всё подвластное до капли. Она воззвала. Воззвала на языке первых смертных, на языке лучерождённых, и воззвала она к самой сути этого языка. Он был языком образов, языком, предназначенным для разума, что не столько шире или глубже, сколько имеет больше измерений, чем человеческий. Разум человека — одна проекция разума лучерождённого, разум древних фейри — другая, разум первородных духов — третья, и единственным дополнением до целого является разум первых же божеств. Но она — иномаг разума! Она размывала рамки и границы, она была точкой соприкосновения, не владеющей, не имеющей право, но пользующейся всё равно — обманщицей и недостойной. Иномагом.

Языки соприкоснулись в её сознании, и преграды были разрушены левиафана смертью, подчинённой лжи, ложной смерти, слившей левиафана и её в единое одно. Ложь, строящаяся на лжи, обтекала преграды реальности и ограничения природы смертных. Её разум не мог, не способен был думать и приказывать на первоязыке! Он смог. Язык лучерождённых не соединялся с языком чистых богов, противостоящие, они дополняли друг друга — кардинально разные картины мира. Они соединились. Живое противоречие, новорождённый парадокс раскрылся в центре её головы, и консонанс стал диссонансом, а диссонанс — исчез.

Сирень пела, говорила, танцевала и указывала. Мощь демиурга и сила его смерти пульсировали в такт, завиваясь сумрачно-алыми вихрями округ. Она развела воздетые руки. Слабая вспышка над головой. В том направленьи рванули вихри, полетел стремительный поток, разрушающий и пространство, и время, и реальность своего полёта. Она атаковала границу, она лгала, что имеет право. И лгала столь убедительно, что мироздание поверило. У него не было причин отказывать воззванию.

Безжалостно-яркие лучи впервые вспыхнули в зоне изоляции. Сирень пригласила на их с Сердцем вечеринку — Солнце. Стёрла пределы, мешающие зону содержанья осветить. Ложью пригласила сюда истину саму. И лишь бытие левиафаном хоть частично защитило её в круге ослепительного света, в равной мере несущего идеи и обезличенную волю. Сиянье Солнца, что над Лесом, убивает смертных. Но сейчас она играла роль не смертной, а ровным образом наоборот!

Пока светило Солнце, пока она стояла в круге света, реальность обрела новые глубины и иные измерения, подобно разуму её! Сирень, пользуясь лучом как осью, повернула мир. И первый поворот указал её место — место песчинки между Солнцем и Твердью. Она узрела, почувствовала, осознала бесконечную опору под собой. Исток бесконечного бытия, Твердь была некогда растоплена лучами, что несли в себе первое движение и прапорядок описанья. Задолго до возникновения даже не этой версии Мирового Древа, не Древ даже, о, и не травинок первых, а намного метараньше, буквально вечность вечностей назад жаркие лучи растопили Тверди лёд, и из Вод возникли вещи как таковые. Слияния порядка и движенья Солнца с одной стороны, плотности-непрерывья Тверди с другой, вещи эволюционировали неизмеримые промежутки того, что не было временем тогда, прежде чем Лесом стать.

И она, Сирень Вефэа — дитя этого метапорядка, превратила на короткий миг силу смерти и воплощения в крупицы испепеляюще-формующей власти-безвластия Отца Солнца и леденяще-порождающего владенья-отчужденья Матери Тверди. Без колебаний, сохраняя совершенное спокойствие в балансе с жаркой страстью, она повернула реальность снова. С того угла зрения, который заняла, якорит, камень якорей, уже не был столь «якорным» и «сверхнастоящим». Он был ещё одной песчинкой, Глиной-Твердью в руках Небесного Отца, а она, Сирень — каналом, посредником, позволяющим Отцу творить. Но ей не требовалось, да и не потянула бы — Творение. Она всего лишь перенаправила Его взгляд. В конце концов, какая Ему разница — твёрдый материал или живое чудище? Разные грани актуально бесконечных идей в сознании Его!

Её кожа буквально вскипела. На этот краткий миг лишилась спасительной лжи, и Солнце ударило в ответ. Это не было агрессией. Здесь не было Отца — Солнце так далеко от Тверди, что дозваться до него, а не до его образа, идеи — невозможно. Невозможность эта — за пределами мечтаний её-прошлой, её учителя, чистых божеств, императоров лучерождённых и невообразимых сущностей, для коих Древа — попросту деревья. Для всех. Она не знает, кого надо сожрать, что нужно сделать, каких вершин достичь, чтобы хотя бы потянуться к Солнцу через безумные метапространства — и не быть сожжённым его светом. Ей же хватило лучика, многажды ослабленного этими далями, Небом и реальностями по пути.

Сирень привычно подставила на своё место «брата». В следующий миг ложь заняла своё место. Она вновь была немножечко левиафаном, и Солнца луч никак не мог ей повредить. Она грелась, нежилась в лучах эпохи эпох сверхдолгой жизни! А оставшиеся четыре жертвы окатило ошмётками кожи, крови, мозга. Память же о страшной боли осталась с ней, прочертила очередным шрамом дух и душу. Ничего. Она привыкла. Важно ведь не это. Важно, что имплантата больше нет.

Чёрная громада не пропала. Сирень не могла уничтожить то, что выдерживало умирание левиафана, из года в год становясь меньше на неразличимую щепотку. Сам прах от «выгоревшего» якорита мешал дальнейшей деградации, не говоря уж о таком количестве защитной магии, что загляни сюда чистое божество во всём великолепии — беспомощно бы развело руками… или что там у чистых богов в роли конечностей обычно? Вместо попытки уничтожить она устроила обмен. Равноценный обмен, как и положено в ритуалах и алхимии.

Мертвенность, технологичная подчинённость имплантата обратилась жизненностью и собственной волей — зато цели остались теми же. Контролировать. Подчинять. Продлевать агонию. Вместо титанических якоритовых столпов и их сплетений — просто огромные, подобные змеиным туловища, несколько растерянно смотрящие позади неё. Одно туловище покрыто блестящей металлической чешуёй, а в глазах — неоновый робосвет. Второе соткано из белых нитей, то появляющихся, то исчезающих, копошащихся друг относительно друга, точно черви, — глаза же пылают хаосом волшбы. Третье — клубящаяся сила самого левиафана в тысячу раз больше, чем она направлять могла сейчас — и глаза. Глаза цвета крови. Четвёртое туловище — зелёное пламя, пятое же — пустотит. Оба последние — без глаз.

Сирень метнулась к оставленному без присмотра, пользуясь тем, что пятиглавый титан пока не замечает маленькую её. Выдернула меч, толкнула материал подальше-побыстрее в разных направлениях. Взлетела выше. Повернула мир — чуточек в этот раз. Два толстых пучка нитей тянулось к пятиглаву: один из помещений ядра-источника, другой — из шлюза автономной зоны. Она размахнулась десинхронизатором и обрубила первый. Понеслась в сторону второго, дрожа от недовольного рёва. Рёв вызвал вибрацию некрожижи, а та едва не обратила киселём её могущественное тело! Адаптировалась на лету, обрубила второй пучок нити, отрезая имплантат от возможного контроля и, заодно, вниманье привлекая.

Три пары глаз уставились на неё: голубо-белые, символизирующие техническое происхождение имплантата; многоцветные, означающие хаос чуда, лежащего в основаньи волшебства; багровые — то власть имплантата над самим Сердцем. Безглазые головы были в чём-то опасней: изумрудный огонь и мрак пустотита — что это? Два цвета, составляющие якорит — какова их природа? Выяснит в бою!

— Ты или я, монстр! — выкрикнула она, содрогая некрожижу не хуже недавнего рёва. — Убьёшь — вернёшь свой облик и своё рабство, — и вправду, нити управления ползли обратно, но ползти они будут многие часы! — Падёшь — отдашь мне силу Сердце покорять!

У чудовища отсутствовал разум, но имелось как понимание, так и способность принимать решения. Оно было намного умнее Фаруса — уступало Ордо, да немного. И оно рыкнуло пятью главами, принимая вызов, превращая поединок — в ритуал.

Вниз! Упала камнем, а над головой беззвучно вспыхнуло и исчезло пространство-время — то ударила алая глава. Зелёная поддержала её толстым пучком зелёных же молний. Сирень выбросила перед собой мирок-город в качестве щита и скользнула ещё ниже. Зелёное пламя разорвало город на осколки, быстро пожирало их, да лишило чудище обзора: Сирень скользила меж падающих обломков, танцуя меж незримых лезвий, выпущенных волшебной головой, наслаждаясь мгновеньями, когда смерть в считанных метрах разминалась с ней. Хах, да в этих мгновениях — сущность её жизни!

Десинхронизатор — внутрь. Озеро-мирок — вовне! Вода вспыхнула от молний, мгновенно замёрзла и разлетелась на острые кусочки. Одним из таких кусочков, провернув мир себя вокруг, ринулась вперёд Сирень. Меж пламени и льда, интуитивно уклонившись от выжигателя пространства, каплею воды упала на зелёное туловище. И погибла.

Где-то там, вдали, в ничто обратился один из «братьев». Она пролетела сквозь огонь, испробовав его природу на себе. Пространство! Если голова-разрушитель пространство уничтожала, то эта — поджигала, меняя свойства этого… «нулевого состояния поля», в общем, такой же штуки, коей била подруга, поля безразличья проверяя. Такой же — только куда как агрессивней! Значит, пространственное пламя? Тем хуже для него!

Она не стала могущественней волей. Полученные от тождества силы не делали её сильней как иномага напрямую. Но косвенно — о, ведь ими можно было выжечь реальность не хуже, чем пространство! Теперь не обязательно было «втягивать» действительность, выпускать дымку нереальности. Полуразрушай — и твори, что пожелаешь! Будто бы не в реальности, а во сне, внутри сознания или отстойнике мыслей-чувств.

А затем её вморозило в огромную льдину. Чёртово туловище-маг! Сирень выпустила силу смерти, убивая сопротивленье мира своей лжи, и обратилась в лучик света. Кристалл льда взорвался. Вернув плоть, махнула десинхронизатором, обращая время пред собою в месиво, и пламя, сжигающее пространство, бессильно скатилось по щиту. Сама пространство резанула, очутившись близ пустотитового тела. Ещё раз резанула — на сей раз силой демиурга. Пустотитовая тварь, не успев на части разорваться, разлетелась на кусочки — простейшая добыча.

Зелёная молния мелькнула рядом. Рука вспыхнула, как спичка. Не колеблясь, руку оторвала, вновь пространство разрезая, обогнула рой роботов, выпущенный технотелом пятиглавой гидры. Новую руку на место, сосредоточить волю и убить любое сопротивленье ей — дроны развернулись против техноголовы, поливая его лазерами и ракетами. Жест десинхроном — ошиблась, зря! Красная голова торжествующе взревела, а пространство «сестры» схлопнулось, подменив Сирень. Хах, какое злое чудище!

Дроны принимают на себя молнии. Рывок. Взмах мечом — прочная металлочешуя плоскостью вневременья рассечена. Две жизни за две головы — плохой обмен, голов осталось три, а жизней запасных — меньше на одну! Заполнила пустоту, сломала механизм, но как убить живое чудо, потушить пространство и разрушение разрушить? Она-прошлая силой побеждала манипуляторов абстракциями, но она-настоящая — слабей. Значит, не сила, а ум победу принесёт!

Рывок. Для зелени хитрость не понадобится. Горит пространство, а пространство разрушать она умеет. Прочертила собою километры, располосовав зелёное пламя на клочки. Те вспыхнули ярче и пространство… сшилось воедино! Зато схлопнулось прямо перед ней! А позади — заклятье невиданных размеров, заставляющее некрожижу обратиться в алкагест — совершенный растворитель.

Нырнула в алкагест, волною звука став. Как потушить пространство? Отнять энергию. Процесс горения не связан с инореальностью, а значит… Рывок! Удар! Импульс веры вонзился в пламя, инвертируя его жар в холод Тверди изначальной. Секунда, и она спряталась от очередной магии за красивой зелёной статуей, вокруг которой замерзала даже некрожижа! Статуя-титан разлетелась на осколки. Она защитилась щитом вневременья, но голова-разрушитель подтвердила, что щит этот пространство выжигать нисколько не мешает. У неё осталась в запасе одна жизнь и два опасных туловища. Ей бы время! Да где же его взять? Используешь меч — рассыплется связь поединка-ритуала!

Вот же дура! Как говорится, сила появилась — ум ушёл, и безднов принцип равновесия не обвинишь — кое-кому бы научиться планировать сначала, а потом уж — в бой. Сила-то — универсальная в её руках! Учитель за такое тяжёлой палкою дубасил и был прав! Ну-ка… хах! Выкуси, чудовище!

Демиургова искра загорелась в её сердце-Сердце, ускоряя. Мир замер. Туловище-разрушитель нацелилось, чтобы закончить уже с ней — промедли хоть наносекунду… Спешно убралась с пути. Пространство схлопнулось уродливой трещиной мгновенно и для ускоренной Сирени — поэтому-то от такой атаки сложно защититься. Зато заклятье маготуловища, принявшее вид тысяч белых цепей, не неслось, а неторопливо росло в её сторону.

Довольно усмехнувшись, скользнула между покрывших поле боя пространственных трещин, оставляя за собой ещё одну. Остановилась над выдыхающей цепи пастью. Да уж, с таким «драконом» Аиста знакомить рановато! Тело из хаотично колеблющихся нитей — завораживало. Но она не стала пользоваться преимуществом скорости, чтобы запечатлеть его в памяти. Бой — это бой. Не до красоты и не для красоты. Лишь для победы.

Найти нужное чувство — невыносимо тяжело. Ничего удивительного — для Сирени оно даже не чуждо, а невообразимо чуждо! Она никогда не верила в чудеса, но никогда и не сомневалась в них. Верила в себя, не виня и не моля, — одинокая охотница за силой. Впрочем, она — иномаг. Для иномага разума найти нечто чуждое себе и сделать близким и родным — привычная задача.

Жизнь окрасилась в серые тона. Обыкновенность, привычность, твёрдая уверенность в границах и возможностях, чётко предопределённый путь, мир как часовой механизм, работающий без осечек, и никаких сюрпризов, никакой удачи-неудачи — лишь план, не холодный, не горячий — никакой. Ни надежды, ни мечты, ни уникальности, ни волшебства. Она сфокусировала серость и выплеснула импульсом уже не веры, а какого-то извращённого безверия. Многоцветные глаза погасли, а белые нити распались звёздной дымкой. Четыре из пяти!

Рывок. Успела! Туловище из клубящегося разрушения разрушило разницу временного тока между ними! Быстрейшее из пяти, последнее, опаснейшее, оно смотрело кровавыми глазами, принимая вызов. И самое отвратное, что убивать его нельзя! В смысле, если сумела бы как-то направить силу твари против самой себя или уничтожить разрушенье искрою демиурга — что достанется в итоге? Именно эта часть имплантата управляла левиафановым могуществом, убив её, она убьёт контроль, останется ни с чем! Ритуала хватит, чтобы устроить схватку, но чтобы воссоздать такую часть имплантата? Хах, такое разве что она-прошлая бы сотворила!

Сирень чувствует ритуал как лёгкую вуаль на своих плечах. Условия и границы. Эта же лёгкая вуаль проникает в управляющую программу имплантата. Умнейшая часть программы, находившаяся в роботуловище, погибла. Разрушеньем управляет та, что поглупей да понадёжней. Это не совсем хищник — после превращения и после ритуала. Неразумный, он не собирается мстить. Он отвечает ударом на удар, но сейчас — сейчас она остановилась. Красные глаза следят за ней, ищут мельчайший намёк на атаку. Так же, как в голову чудища не вмещается идея мести или поединка, нет в ней и другой идеи.

Ловит взгляд твари, столь похожей на огромную змею. Оставляет время в покое — змея-имплантат следует за ней, не пользуется преимуществом. Предсказуемая, но опасная. Неверный шаг — потратит последнюю «сестру». Демиургова сила формирует флейту. Она не умеет играть. Это чуждо ей, а иномагия — работает с чуждым и с иным. Аккуратными касаниями дополняет, подправляет ритуал. Будь имплантат полон, то заметил бы.

Первое дуновение некрожижевого воздуха. Первый звук. Алая змея смотрит неотрывно, не понимая, не осознавая. Музыка льётся, и змея покачивает головой ей в такт, выискивая угрозы. А угроз нет. Тихая в начале, музыка растёт и ширится. Сирень начинает движение. Плавное, как музыка, уже не только флейтовая, но призванная из её памяти, а затем из несуществующего, несбывшегося, из мечтаний в бездне упокоенных людей. Несчётные музыканты-иномаги погибли, и осколки их талантов, тени их душ, останки их воображения она черпает, направляет, воплощает искоркою демиурга.

Она играет на флейте, но и поёт, но и танцует, и образ её дробится и переливается. Сила левиафана помогает созидать. Мелодия кружится около змеи, ласкает её тело, проникает в её мозг. Сирень не хочет нанести ущерб. Она открывается — открывается тончайшему восприятию имплантата, не путает его намерений иллюзией. Она не желает зла. Она не хочет причинить вреда. Она играет и поёт, и успокаивающая, усыпляющая мелодия обволакивает монстра.

Секунды сменяются секундами, минуты — минутами, часы — часами. Она не торопится. Этот танец, танец на двоих, даёт ей время насладиться, отдохнуть и ещё более тонкими, чем восприятье твари, ходами — зачаровать и подчинить. Это не чистая ложь. Полуправда опутывает имплантат, и ритуал наливается силой. Не вуаль уже, а тяжёлая мантия, затем — колодки из хладного железа, цепи, опутывающие их двоих — цепи якоритовые. Нерушимые обязательства — великая награда.

Энергия разрушения змеи распадается на части. Она танцует, и энергия кружится, как песнь кружилась около противника её. Потоки чистой силы, потоки власти, методы контроля въедаются в кожу и кости, и золотые символы сменяются на исчерна-зелёные руны, струящиеся по телу, вьющиеся, сливающиеся с ней. Имплантат умирает, не умирая, присоединяется, переписанный, к совокупной мощи. Она заканчивает долгой низкой нотой, останавливая теченье рун. Победа.

Какое-то время просто висит пред Сердцем, опустошённая, наслаждается полученным. Синица в руках — не аист в небе. Аист на Земле — не Сердце в небе. Меньше сотой доли. Должно быть, тот самый «потенциал», измеренный научной установкой? То, что покорила и вобрала, оставаясь Сиренью, не превосходя пределов, границ не прорывая, собою оставаясь. Себя — не предавая? Или предавая, если её сущность требует не останавливаться, рваться вверх безудержно упорно?

— Хах, — разминает плечи, «пробуя на вкус» тугую пружину, поселившуюся в груди. Ей не нужны никакие реализаторы, чтобы прямо здесь воплотить мирок-другой. Она не созидатель. Она убийца, разрушитель.

Отбросив в сторону часть силы, ответственную за сотворенье, фокусирует ту, что ответственна за гибель. Кое-что должно сегодня умереть. Полигон — он подождёт. Сначала — границы, которое некто посмел установить на её мышление! Они думают, что ограничили её! Они думают, что изолировали знанье о себе и о своих целях! Как бы ни так!

Разрушение вновь срывает завесу с Солнца, но теперь она не собирается воплощать. Она собирается опереться, чтобы отразить! Солнце — на сей раз ледяная, белая звезда, не Бог и не Отец. Солнце — то, что освещает. Дух, пронёсшийся над бездною и разделивший её на Небо с Твердью всемогущим взглядом — и соединивший в единое Бытие одновременно. Это-то ей и нужно. Луч истины, свет, прорывающийся за преграды и обманки. Ирония — она лжёт реальности, чтобы раскрыть правду.

Ловит луч руками, ловит и направляет в хрустальный шар кристосорба. Это будет большой шар. Он растёт по мере накопления заряда — сама досоздаёт его, улыбаясь демиургической искре, в крови поющей. Вот шар сравнивается с ней высотой. Вот превосходит дом. Вот занимает объём внешнего ядра. Вот сравнивается с каким-нибудь мирком. Достаточно. Этого достаточно, чтобы получить ответ на любой вопрос. Какой задать? Про Проект? Про Результат? Про Нанимателей? Про успешность? Про то, использовали ли их с Аистом? Про то, что можно сделать с реалитом? Про четыреста тринадцать итераций? Она спросит про всё! Набирает воздух в лёгкие и…

— Впечатляющая работа, мисс Вефэа, — вкрадчивый, глубокий голос. Силуэт незнакомца набух бытием рядом. Солнце погасло. Шар точно смахнули в сторону, сбросили со стола реальности небрежным жестом. — Мы не ожидали, что вы зайдёте так далеко.

— Вы сами, — вглядывалась в силуэт, то чёрный, то сумрачный. Странным образом он был строгим мужским костюмом и чем-то наподобие чуда. Как туловище пятиглава, сотканное из белых нитей, — пригласили меня сюда.

— Некоторые считают, что метасудьба наших миров неизменна, — молвил незнакомец, одновременно цитируя и не цитируя. — Мои Наниматели не согласны. Они считают, что не существует судьбы, кроме той, которую мы выбираем сами — будь то человек… или кто-нибудь другой. Время от времени они поручают нам подталкивать вещи в определённом направлении, к определённой… метасудьбе.

Сирень поиграла со спектрами восприятия: сквозь костюм стало видно лицо незнакомца. Незнакомец не был человеком. Меньше человек, чем она сама! Лицо менялось, текучее, то мужское, то женское, то старое, то молодое, и всякая форма неестественна, ему не подходила! Точно маска, натянутая на что-то совершенно иное, но смутно узнаваемое. Что-то… из детства? Или стёртое ей-прошлой?

— К чему ты ведёшь? — бросила ему (или — им?). — Завязывай с философией, я ей досыта наелась.

— Нужный человек не в том месте может перевернуть мир, — молвил он раздражающе-загадочно очередной цитатой. Цитатой и, вместе с тем, именно тем, что пожелал сказать. — На Полигон вас привела воистину непредсказуемая случайность. Взмах бабочки, вызывающий ураган последствий — вот чем вы для нас стали, — он не знал о бабочке… или, точнее, Бабочке? Попал пальцем в небо! Или нет? Могла ли она полагаться на различенье правды-лжи в отношении него?

— Вы вели меня, — нахмурилась она. Тугая пружина могущества внутри подталкивала действовать. Это существо преградило путь к ответам! Сосредоточить всю силу и убить его! Останавливало непонимание его возможностей. Незнакомец был опасен. Насколько опасен? — Дали разрешение Ордо сделать нас инженерами. Переход между соснами и берёзами — вы его добавили. Заметки о левиафане, система слежения в источнике…

— В некотором роде, ваше присутствие здесь — это сигнал, — развёл он руками множества людей, которыми не являлся, чьи личины надел на себя, будто костюм. — Существует множество метасудеб — вариантов внутри и вовне метапространства. Одни из них соответствуют интересам моих Нанимателей. Другие противоречат. Третьи могут стать источником, — он бросил взгляд на Сердце левиафана, — или быть удобной промежуточной станцией. Ваше присутствие здесь означает, что мы достигли места назначения.

— Поясни, — он говорил мирно, не провоцируя, но яд его речей… Ядом звуков она подчинила себе имплант. Он её — не укротит!

— Мы связаны… определёнными ограничениями, — он подбирает слова, чтобы сказать как можно меньше? — Я принадлежу всем металиниям, — демонстративно развёл руки, разделяясь на десятки… сотни… тысячи… людей и не людей — не вширь, а внутрь, в четвёртое измерение. — Вы вольны выбирать судьбу внутри своей метасудьбы, и ваш выбор формирует необходимую нам метареальность. Не вы одна, — делает акцент, — являетесь источником искомой металинии. Но вы — значимая и, что немаловажно, доступная нам точка фокуса. Вы — сигнал, что наше… путешествие — завершено. Что Результат, обладающий потенциалом более одного левиафана, прибыл в точку назначения, несмотря на все препятствия, что чинили Нанимателям пространство, время и собственные сотрудники.

— Что за Проект и что за Результат? Если ты… — поправилась на природу… или видимость природы незнакомца. — Если вы не дадите ответ — возьму его сама.

— Вы, мисс Вефэа, алхимик, — наклонил он голову. — Какова цель алхимии — в широком смысле?

— Хах, вот оно что, — поняла она. — И подробности…

— Вы заметили наши меры предосторожности, — кивнул он тысячами голов. — Мои Наниматели позаботились о том, чтобы никто более не работал в нашем направлении. Иногда вопрос выбора, мисс Вефэа, это вопрос веры, доверия. Вам ли этого не знать? — спросил он тысячами голосов. — Используйте силу, что обрели. Уничтожьте комплекс. Его предназначение исполнено, его судьба завершена. Мы позаботимся о том, чтобы Сердце не попало не в те руки. Ваше присутствие даёт нам определённые… полномочия. Мы обещаем, что Проект не коснётся вашей дальнейшей судьбы, и не будем просить ответного обещания, — он усмехнулся тысячами лиц. — Вы известны тем, что не держите слово… потому что — не даёте.

— Верно, — выдохнула она. — А если я откажусь, Администратор? — она уловила смутную реакцию на предположение. Попала в точку? — Что тогда?

— Вы кое в чём правы, мисс Вефэа, — невозмутимо ответствовал он. — Мы обладаем правами по администрированию данного участка Проекта. Знание о том, что мы ограничены, не должно убеждать вас в собственной безнаказанности.

— Я согласна, — она отвернулась от Сердца. — Вы отключите изоляцию или мне сделать всё самой?

— Что-то подсказывает нам, — тысячи тонких улыбок, — что вы пожелаете прорвать её самостоятельно.

— Нет, — резко возразила, вызвав, к собственному удовольствию, недоумение Администратора. — Я отказываюсь играть по вашим правилам. Снимайте изоляцию. Я закончу и уйду, — сила бурлила внутри, жаждала вырваться, энергия подрагивала на кончиках пальцев… но она, Сирень Вефэа, — не хотела. Она узнала ответы — заглянула в щель. Пора избавиться от силы — и уйти. Закончить это всё!

— В таком случае вам придётся немного подождать, мисс Вефэа, — он принял и понял её выбор. — Систему содержания не планировалось отключать быс… — он прервался. Перевёл тысячи взглядов с неё вдаль. И тогда она улыбнулась. Сюрприз, но приятный.

Вдалеке вспыхнула золотая звезда. Маленькое солнышко, которым успела побывать и она сама. В конце концов, все пути пересекаются, все дороги ведут ко встрече. Ей не терпелось — и было немного не по себе. Почти что страшно — хах, ей-то! Она заставила себя поднять глаза и смотреть на приближающуюся платформу, озарённую золотом. С молчаливым удивлением наблюдал за её прибытием Администратор. Лишь умирающее Сердце было безразлично.

Свет пригас, а затем пропал. Платформа неторопливо плыла к ней, и её темнокожая копия с точно такими же золотыми символами поднялась им навстречу. Она шаталась от усталости. Возле неё — всего три тела-«родственника», но не просто живые, а разумные, запертые в темнице своей плоти. Она встретилась с нею взглядом и одновременно увидела себя её глазами. Администратор правильно сказал: иногда это вопрос веры и доверия. Она верила себе. Всегда.

В её глазах — жёлтый хищный огонёк и отсветы сиреневых лепестков. В глаза сестры — сестры без всяких там кавычек! — клубилась тьма Леты. Сестра приняла её имя. Вся их разница (невероятно ведь большая!) — в одном выборе. Светлоокая, Светлая Сирень, она выбрала отступить и стереть собственную Силу, собственную память. Тёмноокая, Тёмная Сирень же выбрала стереть сам факт их схватки, выбрала спрятаться в тенях, но Силу — сохранить. Не было никаких причин не отдавать Тёмной Сирени тело. Это же сестра! Не названная, а совсем-совсем родная. Старшая, быть может? Ближе всех. Ни Аист, ни учитель не имели значения по сравнению с Тёмною сестрою. Ради неё — ради другой себя! — она, Сирень Светлая, была готова на любой поступок, не нарушающий выбор, разделивший их судьбу на две.

Как выжила сестра, лишившись, не удержав в реальном мире само тело? Тайна. Сестра последовала за ней, помогла ей удержать покров забвения против монстра, превосходящего и левиафанов, и драконов судьбы на порядок минимум. Уважая её выбор, сестра не тронула ни её тело, ни её дух. Лишь тогда, когда явилась пред картиною повторно, увидела символ и поняла, что у неё много воплощённых тел — попросила одно себе. У сестры опустело даже хранилище воображенья — не сумела удержать! В материальном теле сестра прошла сквозь картину, повторила её хаотичный путь, заинтересовавшись Существом с неожиданной точки зрения. И вот Тёмная Сирень здесь — «она-прошлая» для Сирени Светлой, как Светлая — прошлое для Тёмной. Два разошедшихся пути — на время целое одно.

— Ну привет, — сказала старшая сестра. Части её тела периодически таяли, пропадали, чтобы вернуться в следующий миг. Сирень-настоящая чувствовала, насколько сложно ей-прошлой удерживать себя. Лишь бесконечная жажда жить позволяла не улетучиться в бездну — сестра непрерывно боролась за существование, бесконечные разы вытаскивала себя из пропасти, «забывала», что давно мёртвой, «ушедшей» быть должна. Кому должна — прощает всем! И Бездне тоже, хах!

— Это я-прошлая, — представила она. — Тёмная Сирень. Это Администратор, сестрица. Он заведует этим милым местом, — открыла сестре память. Всю, до конца. Сестра свою в ответ — не стала. Они обе понимали, почему: стоит этому произойти, и Светлая за Тёмной следом упадёт, вот только Леты, чтобы выбраться, — не будет.

— Смотрю, ты не спешила с комплексом решать, — исчезающе-появляющаяся улыбка выглядела жутко. — Троих ещё поймала. Жертвы в самый раз. Эй, Администратор, тут такое дело! Я забираю себе Сердце, — крупица сознания упала в память: Сирень поняла, что сестра собралась делать. Не как — но что. Поглотить. Не так, как мечтала Светлая Сирень, а хитровывернуто, чтобы стать самой себе сверхъякорем, чтобы проклятье бездны одолеть, при том не утеряв из иномагии — ни капли. Не ради усиленья — ради выживанья.

— Вас не существовало в наших планах, — нахмурился Администратор. — Мы вынуждены настаивать на вашем скорейшем убытии. Сердце будет утилизировано согласно требованию Нанимателей.

— Ты же не думала, что он согласится? — оскалилась сестрице. Та оскалилась в ответ:

— Хах, когда это у нас всё получалось мирно?

— У меня вот начинает получаться, — рассмеялась ей.

— Звучит интригующе, — ответный смех. — Тоже попробовать попозже, а? Начнём?

— Давай, — они повернулись к Администратору и атаковали вместе.

Серая волна неверия, отрицания чуда и волшебств ударила с её рук. Сестрица присоединилась с классическим, но безумно плотным призрачным огнём. Её атака без толку погасла. Атака сестрицы заставила один из образов Администратора вспыхнуть и пропасть. Он развёл тысячами ладоней, вместе с тем разводя реальность.

— Чудеса на нашей страже — обыкновенны и обыденны, — ответствовал он на её удивление в одной из линий. А затем схлопнул линию с двоими ними вместе. Обе успели выскользнуть, переместить свой фокус, проскользнуть по междуреальности в другую ветку. Как бы ни кичился Администратор, не в его силах было скопировать или разделить сверхъякорь вроде Сердца, который и остался ориентиром.

— Вы обе заняли должность инженера, одна — с моего разрешения, другая же — обманом, — заметил он в первичной линии. — Но читали ли вы контракт, особенно написанное мелким шрифтом? Наша функция — наказывать сотрудников, не сумевших или не пожелавших исполнять задачи, поставленные перед ними!

Ритуал, доселе незаметный, но наливающийся тяжестью с каждым приказом Ордо и Фарусу, с каждой секундой нахождения в Тете, захлестнул удавкой их обеих. И её новая сила попросту отказывалась быть направленной против этого ритуала и против Администратора, ведь этот запрет был в него вписан, этот запрет был унаследован ими, был… был? Был ли?

— Ничего такого не помню, — рассмеялась сестрица. — Никаких контрактов, никаких шрифтов.

В следующий миг их обеих разорвало на атомы грубой, безудержной властью над реальностью — той же природы, что и власть над ними, которую смыла в Лету Тёмная сестра. Разорвало ли?

— Было, не было, не помню, — продолжила сестра смеяться. — Накося выкуси, как говаривал учитель!

Сирень сосредоточила силу разрушения в левой руке, посверкивающую алым. Сконцентрировала силу созидания в правой руке, посверкивающую голубым. Выдохнула вперёд пламя, не призрачное — новый трюк. Левой рукой сломала она сопротивленье реальности, дыханьем зажгла ткань пространства-времени по образцу имплантата, а правой ложь в истину оборотила. Изумрудное пламя, недавно убившее её, теперь послушно устремилось во врага.

Не теряя времени, сестра поддержала чем-то трудноуловимым — в голову просочилось знанье, чем. Вибрация реальности, подстраивающаяся под объект и стирающая её своего рода резонансом. Администратор развёл руки. Реальность разделилась. Поток пламени пронёсся в одну сторону, стирая один из бесчисленных образов. Волна вибраций — в другую, оставляя от другого образа — сверкающую пыль. Администратор свёл руки воедино. Новосозданные линии оборвались, едва их с сестрою не поймав.

В ответ сестра взмахом ладони сжала, напрягая реальность, ослабляя её незримым весом, а Светлая Сирень выпустила подряд три мирка в Администратора. Реальность треснула, точно перезревший фрукт, раскололась на льдинки-островки, полетевшие в неизмеримые пучины. Администратор повёл рукой, заставляя ткань действительности смёрзнуться обратно проекцией сверхъякорности Сердца… а затем — проецируя на них. Лета встрепенулась в ответ, слизнув неописуемым языком отношение проекции, а заодно Администратора… вернее, его (ложную?) версию в мгновенно разделённой реальности.

Пару секунд они просто висели друг напротив друга, напряжённо размышляя. Это будет трудный бой. Администратор перенаправлял любую их атаку. В свою очередь, Тёмная Сирень любую же атаку Администратора просто «забывала». Паритет?

Он начал первым. Вновь реальности разделились… так, чтобы в разных оказались разные части их тел. Она «собралась» раньше, чем погибло тело. Вместо сестры умерло одно из тел на платформе. Не давая ни мгновения на контратаку, Администратор развёл руки вновь — иначе. Он не разделил, а наложил! Реальность стала — больше. Как будто только что они существовали на одной грани, а теперь — в десятках разом. Существование раздробилось в зеркалах, и из каждого зеркала смотрел множеством ликов Администратор. Тысячи Администраторов тысячами тысяч рук обрушили на них гибель.

В этот момент она поняла, что ненавидит сферу отражений! И сделает так, чтобы её дочь стала мастером, нет, грандмастером именно инозеркал, покорила эти изменчивые блики, раз сама от многосферья отказалась, а Аист дальше мастера потянет вряд ли. Зацепив сестру, она вращалась между ликов и обличий смерти, будь то простое стирание из реальности, нарезание этой самой реальности ломтями или нечто похуже, вроде заигрываний с бездной. Сердце стало опорой, осью вращения, и десятки Сиреней появлялись и исчезали, искривлялось время, пространство изгибалось в многомерную букву зю…

Зеркала ломались, лопались, трескались, когда некрожижа с подачи дорогой сестрицы поляризовалась на убийство власти Администратора. Её собственная сила смерти также встречалась с повелением противника, аннулируя, но аннулируясь сама. Красный свет Сердца закручивался причудливыми спиралями вокруг, а расстояние намеревалось то отбросить их едва ли не в другую метареальность, то размазать о Сердце или друг об друга. Река времени дробилась на варианты, исчезающие и рождающиеся от столкновения абстрактных сил, сила демиурга дублировала Сиреней в множащиеся зеркала, и только присутствие Сердца мешало произойти немедленному генеральному расхождению (а то и метарасхождению) такого масштаба, что зону содержания разорвёт на уровне идеи!

В один момент несколько её версий спасали сестру от реальностного вырождения, в другой — пара Администраторов оказывалась стёрта одной залихватски помахивающей десинхронизатором сестрой. В третий — локальная реальность трескается, и они с Администратором и сестрой неожиданно объединяют усилия, чтобы не ускользнуть в бесконечную пропасть, но стоит падению прекратиться, как десяток тысяч рук Администратора выкручивает ход времени, обращая её в немедленно погибшего младенца, но другая версия Сирени не преминула сжать руку, мириадами давя сердца врага… В четвёртый момент половина зеркал взрывается, а в пятый — оставшиеся умножаются в десяток раз, чтобы в шестой снова часть разлетелась на мелкие осколки!

Это было странный бой… сражение? Война? Границы размывались и упрочнялись снова, дробились, утончались, пространство-время-реальность становилось мультифракталом, завиваясь временными петлями, вспыхивая новыми измерениями, непрерывно и прерывно трансформируясь в безумие даже по её меркам! Там, где сталкивалась Сила сестры, заимствованная у Сердца мощь и право Администратора, зарождались и гасли аномалии и парадоксы. В одной конкретной точке метавремени сильнее оказывался Администратор, а в другой — она или сестра. Все трое гибли, но появлялись и появлялись вновь, эксплуатируя собственную природу, мультифрактальность, новорожденные аномалии и парадоксы.

На пике их противостояния ПВР-мультифрактал превратился в своего рода метареальность, отдельную от окружающего, еле сдерживаемую барьером зоны содержания. Никому из них не было выгодно распространение псевдометареальности вовне, прежде всего, потому что никто не желал привлекать внимание к себе и к Тете. В итоге их версии были вынуждены не только воевать, но и встречаться для совместной нейтрализации опаснейших аномалий, сокращения «объёма» фрактала, изучения эволюции собственной битвы, чтобы научиться предугадывать появление новых аномалий и флуктуации «объема». Что, естественно, использовалось и в личных целях, наращивая масштабы конфликта и привлекаемых в него сил, что требовало всё более частых мирных встреч и исследований…

Мультифрактал выродился совершенно неожиданно для них троих. В один метамиг они проводили анализ нового разрастания и его взаимодействия с зоной содержания, параллельно это самое разрастание провоцируя в жаркой схватке, а на фоне — сотни вариаций происходящего непонятно где и непонятно когда относительно их встречи. В другой метамиг многомерность и метамерность стремительно понизились. Они снова работали вместе — на сей раз для того, чтобы сохранить хотя бы одну версию себя после катастрофического схлопывания. Связанность всех троих с мультифракталом привела к тому, что после его исчезновения или останутся все трое, или ни один из них. Ситуацию накаляло снижение созидательных способностей: как демиургических, так и права Администратора. Лета оставалась на том же уровне, но её применение именно сейчас было не просто бесполезно, а смертельно опасно, в отличие от экзотических знаний сестрицы Тёмной.

Они справились. Фрактал и всякие следы их столкновения пропали. Втроём замерли на потрескавшейся площадке перед Сердцем. После всего пережитого Сирень не сразу осознала, что же поменялось. Некрожижа. Не было ни некрожижи, ни лучика некроизлучения. Пропали символы на её коже. Её последний и многажды переиспользованный резерв — коматозное тело «сестры» пропало вместе с двумя жертвами Сирени Тёмной. В какой-то из битв утрачен был лазурный меч-десинхронизатор. Наконец, не было больше ощущения угрозы от Администратора. Он сохранил внутреннюю многомерность, но утратил право трансформировать реальность по собственному разумению.

Сестра взяла её за руку. Вовремя: рука закостенела, а сознание с трудом удерживалось в умирающем теле. Мягкая Сила окутала её, вымыла откат… который возвращался и возвращался. Тёмная Сирень двоих теперь держала. Тело стремилось угаснуть — угаснуть вслед за Сердцем, сверхъякорем, но боле не источником могущества. Она вычерпала Сердце до дна, вложила до конца в противостояние. Администратор же…

— Ваше «право» опиралось на Сердце, — выговорила Сирень, когда сестра откатила её лёгкие к живому состоянию.

— Косвенно, — тысяча медленных кивков. — Мы пользовались невосполнимыми ресурсами. Мы достигли своей цели.

— Ты ведь не понимаешь, дорогуша, — улыбнулась Тёмная сестра. — Мне не нужна была «сила» Сердца. Мне нужна его опора! Так даже удобней, знаешь ли, спасибо вам за помощь — тебе тоже, Светлая моя.

— Окажешь ответную услугу? — озвучивать не требовалось. Сестра читала её открытые мысли. Просто… вежливость, ага? Как будто и впрямь способна человеком стать!

— Хоть десять, — улыбка Тёмной стала шире. — Мне понадобится много метавремени и безопасное место, чтобы себя в порядок привести. Ты отведёшь? — она просила о дороге в метапрошлое, о доле эликсира, что в воображении остался.

— Не показывайся Аисту, — поставила условие. — На той стороне — мною притворяйся, — а это не условие — совет.

— Договорились.

— Эй, Администратор, — бросила она, когда сестра убрала руку, к Сердцу полетев.

— Мы слушаем, — существо выглядело противоречивым: половина лиц изображала хмурость, половина — удовлетворённость.

— Удачи с Результатом, — выдавила, костенея. Мертвящий холод потёк от груди, с тела переходя на дух и разум. Нужно поспешить. — С тобою было весело подраться. Передавай Нанимателям, чтобы катились в бездну!

Слух отказал быстрее зренья. Она не услышала ответа, зато увидела, как Тёмная Сирень разводит руки на Администраторов манер и как забирает Сердце в воображенье целиком. Хах, сколько же силищи в ней-прошлой! Как же мощны её лапищи!

…Выбралась из бесполезного куска камня, которым стало её тело. Отряхнулась от налипшей пыли. Рванулась и разбила наливающиеся «весом» призрачные цепи, чуть не пронзившие дух изнутри, чуть не приковавшие к телу, почти прикончившие после победы в такой схватке! Никто не смеет становиться на пути её свободы! Заставила цепи вспыхнуть и расплавиться. Переключилась на другую связь — связь лёгкую и теряющую «вес», в отличье от цепей. Это была связь подобия-вместилища-опоры с единственным принадлежащим ей телом. Если чего-нибудь не сделать срочно, то связь распадётся, а она — умрёт! Ну, не умрёт, а переродится в нечто несусветно жуткое, подведя и Тёмную, и Аиста!

На миг стало неожиданно тепло внутри: оба, и сестра, и ученик, верили в неё. Итак, какие есть варианты? Нить истончается, потому что утрачено подобие разумов, это раз. Не медля, она отделяет от себя все новые навыки и знания, полученные в ПВР-мультифрактале. Отделяет — но не удаляет. Что-то вроде её воображения, только игра на информационном уровне. Хах, воображение? А что, если…

Поворот в «пространстве», которое, вообще-то, не существует. Ничего вокруг не существует — и не существует основательней, чем иновещи всякие. Мираж — мираж оттого, что разум не может существовать без внешних ощущений в бодрствующем состояньи. Тем не менее, эта видимость благодаря своей функции становится реальностью — ну, относительно нереалья духа. Поворот привёл её… на диван.

Миллионы вещей парили в мерцающем мраке. Диваны и кресла, чашки и кружки, столы и кухни, бездушные Сиренины тела и их куски, ножи, еда, цистерны да канистры, драгоценные камни, устройства, о назначении которых и не помнила… Сирень невольно рассмеялась. Нам не дано предугадать, когда понадобится парочка диванов! Обернула диваны так, чтобы их форма и реальностность стали стаканом и водой внутри. Обернула духовную нить так, чтобы она стала трубочкой во рту. Плеснула в рот воды и вдула её в трубочку. По чуть-чуть, аккуратно, медленно. Поспешишь — бездну насмешишь!

Спустя четвёрку диванов, пятёрку кресел и троицу сервизов трубка наполнилась донельзя. Обернула её обратно в жёсткую, немедля потянувшую к телу нить. Обернула себя, чтобы не разбить по дороге что-то из воображения… или самой об это что-то не разбиться. Мерцающий мрак вспыхнул нестерпимо белым — и погас.

Усилием воли Сирень не дала погаснуть с ним и сознанью. Удержала на границе. Сознание тоже имеет реальность, и искусство иноразума — ступать по грани между настоящим-бодрствующим и несуществующим, погасшим вниманием и чувством «я». Балансируя на узком бортике между светом и тьмой, она достучалась до тела. Тело было в порядке. Бросила в мозг программу долгого восстановительного сна и спрыгнула с границы в темноту.

…Рывком проснулась. Интуиция молчала — безопасно. Прощупала тело — норма. Прощупала разум — многое пропало. Ослаб и дух, но вместе с тем — окреп. Обратила, наконец, внимание на реальность. Стук по клавишам. Аист, ты?

— С добрым утречком, — невозмутимо приветствовала её сестра, быстро печатающая что-то на… как их там… ноутбуке. Аист тоже обнаружился рядом — устроился спать на матраце неподалёку. — Подлечила, как смогла, — капля вины промелькнула! Приняла кусочек памяти сестрицы.

Её дух был болен — болен на более тонком уровне, чем было время разглядеть. И дух, и разум. Сердце погибло иначе, чем «должно было» — они с Администратором высосали его досуха. И через тождество тел, а затем близость и подобие тела, разума и духа, это «высыхание» передалось и ей. Она избавилась от тела и части подобия — но не всего. Осталась и мельчайшая частица «проклятия» левиафана — того, что ввела себе в сердце. Частицу и болезнь Тёмная вымыла Летой за компанию со всей силой, знаниями, навыками, какими овладела после входа на платформу в зоне содержания. Ну, алхимия смерти сохранилась да разговорчики и общий ход событий.

— Ничего страшного, — пожала плечами, одеваясь. — Я отказалась от этой гонки. Ты — её закончила. Что делаешь?

— Диета, — ухмыльнулась Тёмная. — Осваиваю человечность — тебя же имитировать придётся! Людишек в «интернетах» провоцирую и дегустирую их реакции.

— А ты, смотрю, время не теряешь зря, — осознала другой кусочек памяти. — «Троллинг», значит? Названьице же, а! Деликатес… Полигон?

— Я стёрла Тету, — Тёмная продолжала печатать с доброю улыбкой. Вот уж действительно странной была (и есть) она-прошлая, что находит в этом удовольствие! — И научилась мелочи ценить.

— Я… понимаю, — вздохнула, представив, каково это — быть настолько ненастоящей, что даже этот «троллинг» сколько-то да ценен! — Меня это ждёт тоже? — вопрос не сестре, а в воздух.

— Я что-нибудь придумаю.

Издала смешок на реплику Тёмной и спросила серьёзно:

— А ты хочешь?

— Я хочу, чтобы Сиреней больше было, — серьёзный же ответ. Аист шевельнулся. Сестра резко захлопнула ноутбук, спрятала в воображение и шагнула в несуществующую тень, тем самым скрываясь от почти всех взглядов. Но не её. Это же её (их!) трюк, а к своим трюкам всегда находит контртрюки. — Позови, когда закончу поглощенье Сердца. Я приду. Постарайся не умирать до этого. Прошу.

— Обещаю… постараться, — медленно кивнула.

— Сирень? Как ты себя чувствуешь? — обеспокоенный Аист такой милый!

— Как алхимик после успешного великого деланья, — она потянулась, наслаждаясь чуть большей реальностью ощущений… на фоне леденящих антилучей бездны внутри себя — и прохладного, вечно зовущего ветра перемен, овивающего дух. — Неправильные ты вопросы задаёшь, ученик. Чем сильнее иномаг, тем хуже чувствует себя, поверь. Не расхотел учиться иномагии?

— Не расхотел, — твёрдый ответ. — С тобой всё хорошо?

— Это правильный вопрос, — спустилась к нему на матрац. — Со мной всё замечательно. Полигона больше нет. Ответы получила. Себя спасла вон дважды, — быстрый взгляд на сестрёнку-в-тени. — Не зря ходила, хах! — и парк, сиреневый парк остался у неё! Сестра, Аист, парк — чего же боле? Хотя о чём это она: можно и нужно больше. Позже.

— Ты напугала меня, — признался он. — Исчезла на целую неделю! Я думал о ритуале… Потом представил, что бы ты сказала, и отказался.

— Мой ученик, — улыбнулась собственному образу в его голове. — Я думаю, не будем здесь задерживаться. Месяц-другой, и отправляемся. Поучу тебя немного иномагии, ты меня — как человеком быть, и пойдём назад. Знаешь… — протянула она.

— Что? — они как-то одновременно протянули руку. Рука в руку. Его — реальней, чем её. И всегда реальней будет.

— Полетаешь на драконе. Есть у меня парочка идей, — намекающая мысль в сторону сестрицы. Пусть раздобудет дракона, летающего между реальностей, и запихнёт себе в воображенье! Она-то не ограничена хранением бездушного, а насчёт десятка услуг — сама язык не удержала. Сестра кивнула молча.

— Ты лучшая, — расплылся он в улыбке. — Слушай…

— Да? — не стала читать его мысли.

— Можешь кое-что пообещать? — он не знал, как она относится к обещаниям. Не мог знать.

— Смотря что, — подвинулась к нему поближе.

— Я не прошу не рисковать так больше, — тихо произнёс он. — Я и сам как полезу куда-нибудь… Просто… не бросай меня. Скажи, если соберёшься куда-то… ну…

— Я поняла, — прервала его лепет, потянувшись ближе, ещё ближе… — Я тебя не брошу до самого конца. Даю слово, — глаза в глаза. Губы к губам.

Их первый поцелуй был нежным и недолгим. Обещание. Их первый поцелуй скреплял её обещание. И его — молчаливое, но не менее веское. Они оба знали, что впереди будет много всякого. Будут и драконы, и учёба, и сила, о которой представленья не имел — сила, рождённая из ущерба души, в его случае — ущерба двойного. Она вдруг поняла, что волшебницею станет тоже. Просто затем, чтобы идти с ним рядом. Якорь и опора — будут вместе до конца. До конца листа и дольше, если доживут. Ведь там, дальше, за листом, за Древом и за Лесом, за Небом и за Океаном, за Солнцем даже — там есть другие места. Она найдёт их и ему покажет. Одна или вдвоём с сестрою.

Сирень подула на тёплую искорку внутри себя, разжигая. Огонь займётся нехотя. Займётся. Терпеливый охотник, она станет терпеливым садоводом, выращивающим цветок единственного чувства. Она научится любить, научится петь и создавать. Убаюканные новым для неё теплом, заснули, наконец, разрушительница с людоедкой. Надолго. Но не навсегда.