Первая осень в Хенгло (джен)

В тот вечер — это произошло как раз накануне родительского дня в Хенгло — Гестия решила, что стоит задержаться ещё на один урок в лекционной аудитории, а не возвращаться в апартаменты сразу же после окончания занятий — ей нужно было успеть заполнить до конца дня таблицу с отметками для всех своих классов, а заниматься этим скучным делом в пустых апартаментах (у Теодора как раз в этот день было на один урок больше, чем у Гестии, так что его нужно было ждать ещё как минимум час) совершенно не хотелось. Таблицу с отметками стоило успеть поместить до конца сегодняшнего дня в специальный артефакт, позволяющий родителям обучающихся в Хенгло детей посмотреть, насколько хорошо успевают их дети по различным школьным предметам.

Такие таблицы перед родительским днём заполнялись всеми учителями, чтобы отцы и матери обучавшихся в Хенгло сорванцов могли понять, какие области знаний вызывают у их наследников наибольшие трудности, а где можно ожидать успехов. Нечто подобное было и в школе, в которой когда-то училась сама Гестия — отличием было лишь то, что родная школа Гестии никогда не была пансионом, и потому ознакомиться с отметками родители учеников могли в день получения тех самых отметок, не дожидаясь родительских дней и бесед с учителями, а потому необходимости в сводных таблицах успеваемости за целый месяц, вроде, никогда не возникало.

Таблица, отметила Гестия со вздохом, получалась не слишком-то радостной. Гестия могла отметить только троих учениц — и это на все её классы, — напротив имён которых стояли только «превосходно». Это были Нина Ильтун, староста первого курса третьей ступени, Либби Абрамс, третьекурсница второй ступени, и Марина Клайт, шестикурсница третьей ступени.

Конечно, были ещё некоторые ученики, у которых в основном стояли отметки «хорошо», но огромный список тех, кому достались только «посредственно» и «неудовлетворительно» наводил на Гестию тоску.

Гестия чувствовала свою вину в том, что не сумела донести до учеников необходимые знания, несмотря на все свои усилия, в том, что этих усилий всё равно оказалось недостаточно, и от этого опускались руки. Казалось, она совершенно не справлялась с возложенной на неё миссией — и это было очень стыдно, будто бы Гестия обманула чьи-то ожидания, заняла не своё место. Гестия не знала, что ей ещё стоит сделать, чтобы усвоение знаний у учеников проходило успешнее.

Сопровождать рисование схем и изучение специализированных символов пением, как иногда делали учителя первой ступени? Выдавать наклейки и рисовать смешные рожицы, если ученик правильно выполнял задание? Попросить у кого-нибудь из учителей первой ступени прописи и давать домашнее задание по чистописанию, чтобы почерка стали хотя бы читаемыми? Впрочем, после проверки конспектов и контрольных (выдаваемые прежде тесты подобной проблемы не выявляли), Гестия уже не была так уверена в том, что первая ступень Хенгло отличалась очень хорошим образованием.

В какое-то мгновенье Гестии показалось, что любых её усилий будет недостаточно. Всегда будет недостаточно. Что бы она ни делала, что бы ни пыталась придумать.

Гестия помассировала свои виски, чтобы справиться с подступавшей головной болью. Гестии казалось, что ещё немного — и она позорно разрыдается от бессилия и досады, орошая слезами заполненные таблицы. Голова гудела, и перед глазами всё расплывалось. И на душе было, по правде говоря, довольно-таки паршиво.

Гестия вздохнула, встала из-за учительского стола — заполнить оставалось совсем немного, но на это уже не хватало моральных сил — и подошла к окну. Ей хотелось вернуть себе хотя бы немного хорошего настроения, хотя бы часть тех надежд, что питали её сердце, когда Гестия только мечтала о преподавании в Хенгло. Теперь от этих надежд, казалось, оставались лишь осколки.

За окном пока ещё было светло — и пусть Теодор говорил, что уже совсем скоро в это время суток за окном уже будет стоять темень, думать об этом «скоро» совсем не хотелось, — и Гестия подумала, не стоит ли ей, завершив выставление отметок, попросить Теодора сходить с ней в Клерн — до дня матери оставалось всего ничего (всего лишь на пару дней больше, чем до родительского дня в Хенгло), и Гестия хотела успеть выбрать подарок для своей мамы, чтобы отправить посылку в графство Мивь почтовым артефактом, а не заморачиваться с почтовыми чарами, которые, может, и действовали быстрее, но обладали рядом побочных эффектов, ограничивавших выбор пересылаемого объекта.

Возможно, прогулка по клернским улочкам — тем более, в компании Теодора, если тот согласится сопровождать Гестию — немного её утешит. Приведёт мысли в порядок и подарит хоть какое-то успокоение — может быть, после чашечки кофе к Гестии даже вернётся способность чему-то радоваться. Да, должно быть, всё будет именно так, подумала Гестия, и желание расплакаться постепенно отступило.

Стоило только поскорее заполнить таблицы, подумала тут же Гестия, кинувшись обратно к учительскому столу — чтобы не заниматься этим до полуночи и не трястись от возможности что-нибудь всё равно не успеть, за чем, должно быть, последует язвительная отповедь Марилизы Стэнли. Язвительных отповедей Гестия, к своему стыду, боялась так сильно, словно всё ещё была всего лишь ученицей.

От списка фамилий и цифр уже кружилась голова. Гестия подумала, что когда-нибудь сойдёт с ума, если подобная повинность будет постоянной (а она, вероятно, будет, ибо родительские дни случались где-то раз в месяц, и каждый раз, если верить снисходительному тону Марилизы, Хенгло едва ли не с ног на голову переворачивался). И определённо свихнётся, если результаты контрольных работ, написанных учениками, не будут становиться лучше от раза к разу. Гестия в очередной раз подавила в себе желание расплакаться от досады и бессилия.

Наконец, последняя из таблиц оказалась заполнена, и Гестия Линдон, тут же вложившая листы в предназначенный для этого артефакт, встала, оправила юбку и принялась собирать вещи, чтобы покинуть поскорее аудиторию.

Завтра здесь должно было состояться три урока прежде, чем в Хенгло начнут съезжаться родители учеников (пару дней назад Марилиза, нахмурившись, предупредила Гестию, что после обеда заставить детей даже усидеть на месте будет весьма непросто, и потому лучше отложить на некоторое время прохождение новых тем), а оставшуюся половину дня Гестия будет совершенна свободна, ибо общение с родителями по просьбе Марилизы должен был принять на себя Теодор.

Звонка ещё не было, и Гестия подумала, что, вероятно, урок Теодора ещё не был окончен — следовало немного подождать его у дверей класса, чтобы спросить, пойдёт ли он в Клерн. Идти одна Гестия немного опасалась, ибо к тому времени, как она доберётся до города, скорее всего уже стемнеет, и возвращаться одной станет слишком страшно, чтобы было возможно на это решиться.

Гестия достала зеркальце, чтобы удостовериться, что выглядит прилично — что волосы не растрепались после рабочего дня, что на вязанной белой кофте за время заполнения таблиц не появилось чернильных пятен, что воротник блузки лежит вполне ровно и тоже лишён каких-либо пятен — и выдохнула с облегчением, убедившись, что всё в полном порядке.

Гестия погасила свет в аудитории, оглянулась, чтобы убедиться, что в ничего не осталось забыто на столе или рядом с ним, и вышла, захлопнув за собой дверь.

До класса, где занимался Теодор от аудитории Гестии, нужно было пройти всего несколько шагов — это был один из двух классов, что были обустроены школой по просьбе Теодора перед началом учебного года, и прежде Гестия никогда сюда не входила, пусть и знала, где эти кабинеты располагались. Дверь класса была приоткрыта, и из-за неё слышались голоса. Гестия встала рядом с дверью, не зная, впрочем, стоило ли ей отойти в сторону и подождать в другом месте или можно было не бояться подслушать то, что происходило на уроке у её коллеги.

— Иначе, Джерри, «богатый жизненный опыт» можно именовать «последствиями проявлений крайней степени идиотизма», — услышала Гестия весёлый голос Теодора и смешки детей. — Уж поверьте мне — я всё-таки отношусь к тем, кто этим богатым жизненным опытом обладает.

Кто-то рассмеялся, и Гестия с сожалением подумала, что, пожалуй, завидует Теодору, способному общаться с учениками столь непринуждённо. У неё самой подобного не получалось, пусть она, Гестия понимала это, не слишком-то и стремилась к непринуждённому общению с детьми.

Объявление результатов контрольной работы — и этого следовало ожидать — было встречено первым курсом третьей ступени без особенного восторга. Сразу по нескольким причинам — во-первых, результаты были мягко говоря не слишком хорошими, и это само по себе, должно быть, не могло быть приятным поводом для обсуждения, а во-вторых, сегодня вечером в Хенгло приезжали родители учеников, которым на руки должны были выдать сводные таблицы успеваемости, в-третьих, в совокупности предыдущие две причины, вероятно, грозили недовольством тех самых родителей.

Выдав ученикам на руки контрольные работы и конспекты, Гестия вернулась к учительскому столу, но не нашла в себе сил, чтобы занять своё место и сесть. Сил на то, чтобы взять в руки мел и начать разбирать найденные в контрольной работе ошибки, тоже не было. Это и напрасно было бы в преддверии приезда родителей, подумала Гестия как-то отстранённо, и повернулась лицом к классу.

Гестия смотрела на лица учеников, и не видела ни на одном раскаяния или сожаления. Джерри Берн, снова перебинтованный, казался нимало не расстроенным заслуженным «неудовлетворительно», Джослин Морин витала в облаках и что-то рисовала в тетради (и Гестия с большим трудом сумела уговорить себя не повышать на неё голос за это занятие), Бэзил Ильтун то ли спал, то ли делал вид, что спит, уронив голову на скрещенные на парте руки, Тимоти Ричардсон шептался с Тедди Ливано, а Сэм Клайт, младший брат умницы-Марины, зевал и смотрел куда-то в окно... Многие ученики — в том числе Ева Стэнли, внучка Марилизы — казались умеренно раздосадованными неудачей и равнодушно вялыми.

Сидели ровно и внимательно слушали Гестию разве что Нина Ильтун, к работе которой у Гестии не было никаких нареканий, и Густав Рейнбе. По лицу Нины нельзя было толком понять, что именно она думает — выражение её лица, как подметила Гестия за прошедший месяц, менялось крайне редко и, чаще всего, после какой-нибудь из выходок Бэзила или Джослин. Густав же казался озадаченным и очень напряжённым. На Гестию он смотрел мрачно — так, словно почти ненавидел.

Взгляды тех, кто всё же смотрел на Гестию, а не считал ворон, казалось, выражали неодобрение — Гестия не была уверена в этом наверняка, но с каждой секундой пребывания в аудитории мысль об этом неодобрении лишь утверждалась в её голове. И справиться с этим словно повисшим в воздухе неодобрением с каждым мгновением становилось всё труднее и труднее.

Гестия чувствовала, как скапливается в груди раздражение, как на глаза едва не наворачиваются слёзы. Ей хотелось повысить голос, может быть — даже хлопнуть ладонью по столу, заставив... Она и сама толком не понимала, видеть какое поведение класса ей сейчас хотелось больше всего.

И Гестия мучилась от необходимости сдерживать свой гнев, от необходимости делать вид, что ей вовсе не хочется расплакаться от какого-то огромного нервного напряжения, с которым у Гестии с каждым мгновением оставалось всё меньше сил справляться.

— И всё же я не понимаю, что сделал не так, кеннари Линдон, — обратился к Гестии бледный, словно мел, Густав Рейнбе, и в голосе его Гестии тоже послышалось некоторое неодобрение, почти вызов, заставившие Гестию внутренне сжаться. — Я уверен, что приведённая мной в контрольной схема — вполне правильная.

Гестия вздрогнула, дёрнулась, повернулась к Густаву всем корпусом. Ей показалось, что ещё немного — и она задрожит от того волнения, что сейчас её переполняло. Или повысит голос. Или сделает ещё что-нибудь, за что будет ругать себя оставшийся месяц до осенних каникул.

— Поднимайте руку, прежде чем обратиться, — отозвалась Гестия, вероятно, несколько более раздражённо, чем следовало. — Ваша работа, мистер Рейнбе, выполнена так небрежно, что мне стоило бы поставить вам «неудовлетворительно», а не «посредственно», даже если все ваши схемы можно было бы назвать безупречными. Это попросту неуважение — сдавать учителю лист, полный клякс и помарок.

Шёпот на галёрке стих, и теперь на Гестию смотрели почти все ученики первого курса третьей ступени. Поднявшийся было со своего места Густав Рейнбе вновь сел, и взгляд его стал ещё более тяжёлым. Гестия видела, что Джослин Морин отвлеклась от рисования в тетради и казалась весьма озадаченной происходящим, а Сэм Клайт перестал пялиться в окно. Джерри Берн, сидевший прямо за Джослин, как-то странно усмехнулся, и Гестии почти нестерпимо захотелось как-то стереть с его лица эту усмешку, Ева Стэнли недовольно поджимала губы...

Даже Бэзил Ильтун приподнялся над партой и смотрел на Гестию сонным недовольным взглядом. А Нина Ильтун — почему-то взгляд Гестии то и дело останавливался на ней — словно не сдвинулась с места — и Гестия на мгновенье едва не обиделась на неё за то, что Нина, будучи старостой класса, не сделала замечание Рейнбе — и сидела, сверля Гестию непроницаемым взглядом светло-голубых глаз.

— Каждый из вас получил то, что заслужил за свою работу на занятиях! — твёрдо сказала Гестия, стараясь выглядеть спокойной, а не разгневанной или взволнованной, и сама удивилась тому, как уверенно прозвучал её голос. — Я не буду обсуждать с вами выставленные отметки. Более того, скажу, что многим из тех, у кого стоит «посредственно», я собиралась поставить «неудовлетворительно», и теперь думаю, что возможно вы больше заслуживали именно этой отметки.

Гестия прошла за учительский стол и села. Потянувшись за своим конспектом, лежащим в сумке, Гестия почувствовала, что пальцы её едва заметно дрожат. Кое-как Гестия сумела взять себя в руки. Выдохнула — как всегда старалась делать при любых стрессах, — выпрямила спину и постаралась вернуть себе видимость самообладания.

Гестия, пребывая словно бы в каком-то тумане, продиктовала классу тему нового занятия и принялась диктовать определения из конспекта, торопливо и нервно. И диктовала, и диктовала до тех пор, пока не прозвенел звонок, заставивший Гестию вздрогнуть и отшатнуться от конспекта так, словно тот был пропитан ядом.

Гестия сбивчиво продиктовала тему следующего занятия — она собиралась разобрать сигнальные заклинания и чары, которые в графстве Мивь считались одной из самых важных тем в изучении защитной магии и проходились каждый год, начиная с третьего курса второй ступени — и после этого отпустила первокурсников третьей ступени.

Потихоньку аудитория пустела. Гестия следила за этим почти безразлично, как будто находилось где-то далеко-далеко — не с ней. Будто бы сама Гестия находилась где-то в графстве Мивь, а о Хенгло, об учениках и контрольных читала из каких-нибудь книг или статей в журнале.

Подняв голову спустя какое-то время — вряд ли могло пройти много, — Гестия заметила, что в классе осталась только Нина Ильтун, староста класса. Эта худенькая девочка с туго заплетёнными тёмно-каштановыми косичками и словно ледяным взглядом светло-голубых глаз не заслужила ещё ни одного нарекания — всегда была собранной, вежливой, аккуратной и хорошо готовилась к любому занятию. И пусть Гестию иногда пугало выражение её лица — почти всегда неизменное, удивительно спокойное, что бы ни обсуждалось — Нина никогда не давала повода для упрёков.

— Вы что-то хотели, мисс Ильтун? — спросила Гестия Нину, и та, поправив чуть сползшую с плеча сумку, кивнула и шагнула вперёд к учительскому столу.

У Нины, подумала Гестия с надеждой, не должно было быть каких-либо претензий — у девочки не стояло даже отметок «хорошо» в табеле по защитной магии, так что она попросту не могла быть чем-то недовольной. Нина была аккуратной, старательной и, кажется, отличалась неплохой памятью. С братом, Бэзилом, лентяем и большим любителем говорить сестре и одноклассникам всякие колкости, Нина никогда не казалась особенно близкой. Да и помогать Бэзилу — или Джослин, с которой Нина была неразлучна — в учёбе Нина, казалось, никогда не спешила.

— Извините за прямоту, кеннари Линдон, но я считаю, что вы несправедливо поставили Рейнбе «посредственно», — сказала Нина Ильтун так спокойно и твёрдо, что Гестия почувствовала себя маленькой девочкой, которую отчитывает кто-то старший. — Густав — очень умный парень, и знает предмет на «превосходно». В защитных заклинаниях он понимает куда лучше меня, и это нечестно, что у меня стоит отметка выше, чем у него.

— Попрошу вас не говорить со мной в таком тоне, мисс Ильтун! — вспыхнула Гестия, сама не зная, почему среагировала именно таким образом (и при чём здесь был вполне спокойный тон Нины Ильтун), и подскочила со своего места. — И попрошу вас передать Густаву, что он сможет рассчитывать на более высокую оценку своих работ, если будет аккуратнее!

Нина Ильтун посмотрела на Гестию словно свысока — и это при том, что была ниже Гестии больше, чем на голову — и бесцветно извинилась за грубость, и Гестии почему-то показалось, что равнодушный тон Нины, когда она приносила свои безупречные по форме извинения, был хуже любого открытого противостояния, которое могло случиться на уроке у первого курса третьей ступени.

Нина, помолчав немного и, вероятно, что-то обдумав, пообещала больше не беспокоить Гестию этим вопросом — тем же спокойным и бесцветным тоном, которым мгновением раньше извинялась за грубость — и неспешно, словно прогуливаясь, направилась прочь из аудитории, и некоторое время был слышен лишь звук соприкосновения низеньких каблуков фирменных туфель Нины.

— И всё же — вы не правы, кеннари Линдон, — спокойно и словно бы как-то холодно (будто до этого льда в голосе Нины Ильтун было мало) сказала Нина, уже шагнув за дверь, но в последний момент обернувшись к вновь успевшей сесть за стол Гестии. — До свидания, кеннари Линдон.

Дверь захлопнулась за Ниной, и Гестия почему-то снова вздрогнула. Ей казалось, что голова её вот-вот разлетится на множество мелких кусочков — так запульсировало вдруг в висках. Гестия обхватила голову руками и поймала себя на мысли, что никогда прежде не мечтала так о школьных каникулах.

Остаток дня Гестия, освобождённая от необходимости беседовать с родителями учеников и от оставшихся уроков, которые, по случаю родительского дня отменялись, провела в Клерне, прогуливаясь по пустынным улочкам и пытаясь прийти в себя после урока с первокурсниками третьей ступени и разговора с Ниной Ильтун, который, казалось, вымотал Гестию даже сильнее предшествующего разговору урока. И Гестия не чувствовала в себе сил хотя бы зайти в кофейню, чтобы заказать кофе и сэндвич, а, может, и пару пирожных — разговаривать ни с кем не хотелось, даже с приветливой хозяйкой клернской кофейни.

И Гестия брела по улочкам, рассматривала кружащиеся в воздухе жёлтые опавшие с деревьев листья и старалась не думать о том, как сильно ей хотелось домой — кинуться в объятия родителей, что наверняка рады будут увидеть её, даже если для этого Гестии придётся совершенно по-детски бросить свою работу, как иногда бросала каникулярные подработки, и признаться себе в том, что справиться с первыми же трудностями у неё не вышло.

Старалась не разрыдаться от стыда за свою некомпетентность, неопытность, слабость и трусость, которые Гестия с каждым мгновеньем ощущала в себе всё сильнее. Старалась не поддаваться порыву всё немедленно бросить — и саквояж с одеждой, и книги, и конспекты — и уехать домой, ни с кем не попрощавшись и не объяснившись, в родное графство Мивь, где сейчас только начинали цвести сады...

— Тема сегодняшнего занятия — сигнальные заклинания, — бодро объявила Гестия первому курсу третьей ступени на следующем занятии, которое стояло в расписании спустя четыре дня после предыдущего, и взяла в руки мел.

В то утро Гестия пребывала в довольно хорошем настроении — приготовивший им обоим завтрак Теодор рассказывал всякие небылицы из своей, как он пытался убедить Гестию, жизни, погода оказалась весьма благосклонна, дождя сегодня не ожидалось, и над Хенгло сияло солнце, Марилиза Стэнли вчера вечером отбыла из школы на некоторое время, а занятия с четверокурсниками и третьекурсниками второй ступени прошли вполне неплохо, учитывая, как старательно дети из этих двух классов теперь пытались набрать хороших отметок. К тому же, класс заклинаний, который планировалось разбирать ближайшую половину месяца, был одним из любимых классов защитных заклинаний Гестии. Одним словом — красота.

Возможно, не будь Гестия столь погружена в свои мысли, она обратила бы внимание на то, что никто из учеников не встал, когда она вошла в аудиторию, что на партах у большинства из них не лежало ни единого предмета — исключением можно было считать лишь Нину, перед которой лежала раскрытая где-то на середине книга, и Еву, что обмахивалась каким-то модным журналом, — что выглядели первокурсники третьей ступени сегодня как-то неуловимо иначе.

Но Гестия впорхнула в аудиторию, мимоходом поздоровалась с учениками и, не дождавшись внятного ответа схватилась за мел, чтобы записать тему занятия и тут же приступить к рисованию схемы-классификации сигнальных заклинаний, которую Гестия собиралась привести для лучшего запоминания.

Написать на доске тему занятия у Гестии не получилось. Что-то мешало ей это сделать — мел попросту не желал писать, и в какой-то момент растерянная и порядком раздосадованная Гестия бросила попытки. За её спиной уже слышались смешки — сначала приглушённые, но потом всё более громкие. Но когда Гестия обернулась — смешки стихли словно по команде, и в аудитории стало так тихо, что можно было услышать собственное дыхание.

— Запишите тему урока, пожалуйста, — пробормотала Гестия, стараясь не выдать ничем своего смятения и волнения, и только тогда сумела, наконец, заметить странную картину, что должна была насторожить её с самого начала.

На партах было пусто. Почти у всех — кроме книги, лежавшей рядом с Ниной и журнала, которым обмахивалась, словно веером Ева. Ученики сидели ровно и прямо, никто не вертелся, не смотрел в окно, не лежал на парте. Все как один смотрели на Гестию — или почти все, ибо Нина Ильтун, казалось, была куда больше увлечена книгой, нежели происходящим в аудитории — и едва не усмехались ей в лицо. Одеты первокурсники третьей ступени тоже были крайне странно.

На ком-то не хватало сюртука, кто-то прицепил воротник другого цвета — чаще синего, как у учеников второй ступени, но попадались и зелёные, и, неожиданно, жёлтые, и чёрные, и фиолетовые — кто-то прикрепил к сюртуку пару десятков металлических значков... Банты — совершенно не по возрасту для третьей ступени, — небрежно повязанные в волосах, какие-то разноцветные шарфики... Одетыми по форме сегодня можно было считать, пожалуй, лишь двоих — Нину и Густава.

Гестия почувствовала, что голова у неё закружилась. Ей почти невыносимо захотелось присесть — но казалось немыслимым сделать сейчас хотя бы шаг. И потому Гестия просто продолжала стоять около доски и смотреть на класс. Она чувствовала себя удивительно беспомощной сейчас — и бессилие в день, когда пришлось выступать перед Школьным советом, пожалуй, было попросту смешным.

— Нам не в чем, кеннари Линдон! — ответила Ева Стэнли самым невинным тоном и беспомощно развела руками.

Ева Стэнли сегодня и не пыталась спрятать накрашенные ярко-голубым ногти — насколько Гестия знала, ученицам было запрещено использовать любой лак, кроме прозрачного, и обычно Ева старалась прятать от учителей свои руки или красить ногти персиковым или нежно-розовым, что куда меньше выделялось. Длинные светло-русые волосы Евы были распущены — это тоже было запрещено, и, насколько Гестия знала, за это можно было отправить на взыскание к Марилизе — а на сюртуке красовался голубой — такого же цвета, как и ногти — блестящий бант вместо воротника. Ева неторопливо обмахивалась журналом, на обложке которого был нарисован клернский дом моды, и очень ласково улыбалась.

— У нас нет ни тетрадей, ни ручек, кеннари Линдон! — радостно отозвался Сэм Клайт. — Мы всё-всё сегодня забыли, кеннари Линдон!

Сэм Клайт был в числе забывших сегодня надеть свой сюртук и причесаться. Лицо его сияло так, словно он выиграл в какой лотерее, а сам он сидел неожиданно близко — обычно Клайт выбирал место у окна, желательно не ближе третьего ряда, но тут вдруг сел поближе к середине аудитории, на второй ряд.

Гестия окинула класс беспомощным взглядом, убеждаясь, что ни у одного из учеников сейчас на столе не было ни тетрадей, ни ручек, что по форме оделись — действительно, и это не показалось растерянной Гестии — только двое, что на лицах у многих застыло то довольное, почти наглое, выражение, которое у Гестии, пожалуй, не доставало сил вытерпеть спокойно. Это всё выглядело так, будто происходило в каком дурном сне. Только вот проснуться у Гестии никак не получалось.

Джерри Берн, показалось Гестии, улыбался особенно открыто и особенно нагло. Он сидел за своей партой так вальяжно, что можно было подумать, он находился в гостиной собственного дома, а не на уроке. Джослин Морин старалась сдерживать улыбку, но взгляд у неё был пронзительный, выжидающий, она словно пыталась следить за каждым шагом Гестии. Густав Рейнбе, заметила Гестия, держал руки перед собой и, казалось, тоже чего-то ждал, пусть, в отличие от многих других, не улыбался даже в глубине своих тёмно-зелёных глаз. Нина Ильтун что-то читала — спокойно, открыто, словно в чтении посторонней литературы на уроке не было ровным счётом ничего предосудительного, — а её брат Бэзил, обычно довольно-таки вялый и сонный на занятиях, чуть ли не впервые не лежал, уронив голову на скрещенные на парте руки, а сидел вполне ровно.

Ну, хорошо, подумала Гестия, пытаясь взять себя в руки — раз класс сделал, вероятно, всё, чтобы не писать сегодня новую тему, то у неё, Гестии, ещё остались в столе варианты контрольной работы для шестого курса третьей ступени, стопка листов и упаковка карандашей. Если не хотят писать конспект по сигнальным заклинаниям, подумала Гестия, то пусть тогда напишут ещё одну контрольную — а Гестия посмотрит потом, насколько хорошо они сумеют с этим справиться.

— В таком случае, думаю, у меня найдутся листы и карандаши, чтобы вы написали одну контрольную работу — раз уж не хотите заниматься, — обратилась Гестия к классу вроде бы даже твёрдо.

Дети молчали. Нина Ильтун, видела Гестия, отвлеклась на мгновенье от книги, и посмотрела на неё, на Гестию, холодным и безжизненно спокойным взглядом светло-голубых глаз. Из-за этого взгляда Гестии пришла в голову мысль, что, должно быть, в сегодняшнем безобразии была виновата именно Нина — староста, обиженная на учительницу из-за недавнего разговора, в котором, возможно, Гестии следовало лучше сдерживать своё раздражение.

Гестия, стараясь выглядеть не слишком уязвлённой сегодняшним поведением первокурсников третьей ступени, прошла неторопливо к своему столу, открыла ящик, чтобы достать листы, и едва не умерла на месте от ужаса — в ящике сидела крыса. Самая настоящая живая крыса, которых Гестия Линдон с детства панически боялась.

Сначала Гестия замерла, забыв на несколько мгновений, что нужно дышать, а потом, чуть придя в себя, громко взвизгнула и отпрыгнула в сторону, едва не подвернув ногу из-за не слишком удобных туфель. Сидящий перед ней класс засмеялся, и Гестия почувствовала некое оцепенение, не позволявшее даже сдвинуться с место. Ей хотелось разрыдаться, и Гестия даже вполне готова была себе это позволить, но только слёзы почему-то не шли, и Гестия могла лишь беззвучно открывать и закрывать рот, не в силах ни сдвинуться с места, ни сказать что-то осмысленное.

В аудиторию вбежал Теодор, вероятно, услышавший визг Гестии, и только тогда она смогла отвести взгляд от сидевшего в ящике животного. Только тогда Гестия словно несколько отмерла.

— Там крыса! — только и сумела выдавить из себя перепуганная Гестия, показывая на ящик своего стола.

Теодор прошёл к столу, присел перед ним на корточки и заглянул в ящик. Гестия не могла видеть лицо Теодора в этот момент, но почему-то ей показалось, что он улыбнулся, и из-за этой улыбки — которой, может, и не было в помине — Гестия на него почти разозлилась. Но Теодор быстро встал — и он всё ещё был к ней спиной, — и замершая Гестия тут же позабыла об этой злости.

— Ну как же так! — весело, словно речь шла не о сорванном уроке и перепуганной почти до сердечного приступа Гестии, протянул Теодор, обращаясь к классу. — И вам не стыдно, господа мои? Мало того, что напугали вашу учительницу и Гюнтера, так ещё и повторяетесь с розыгрышем! Нехорошо!

Как же Гестии захотелось в этот момент чем-нибудь Теодора ударить! И, не увидь Гестия, что Теодор взял в руки крысу и посадил это страшное животное себе на плечо, Гестия, наверное, сделала бы это. Даже несмотря на то, что подобное публичное проявление гнева определённо не вязалось с тем, как следовало себя вести взрослому человеку — особенно учителю.

Крыса вовсю обнюхивала Теодора. И Гестия, сердце которой колотилось так, словно было готово выскочить из грудной клетки в любой момент, почувствовала, что ещё немного, и она сползёт по стеночке от страха.

Класс молчал. Все эти дети смотрели на Теодора внимательно и словно оценивающе. А Гестия только прижималась к натёртой чем-то доске и молилась, чтобы всё это побыстрее закончилось. А главное — чтобы Теодор убрал со своего плеча эту крысу, смотря на которую Гестия от страха даже не могла вновь закричать.

— В чём дело, господа мои? — поинтересовался Теодор, и в тоне его определённо поубавилось веселья, и в голосе послышались, как показалось не слишком соображающей от страха Гестии, металлические нотки. — Я жду объяснений вашему поведению. Иначе заберу Гюнтера себе, буду его кормить, лелеять и всюду носить на плече. Ну!

— Теодор, мы считаем, что оценки за контрольную работу были выставлены несправедливо, — ответила через некоторое время Нина Ильтун, отвлекаясь от чтения книги и откладывая эту книгу в сторону.

Голос Нины был — как и обычно — очень спокойным и холодным. И Гестия вновь успела подумать, что, возможно, сегодняшний бедлам был делом её рук — во всяком случае, именно она, вероятно, была вдохновительницей этого кошмара. Класс одобрительно загудел. Каждый говорил что-то, и это сливалось в ужасную какофонию, которую Теодор почему-то никак не пресекал, а Гестия была не в силах пресечь.

— Мы не хотим, чтобы она вела у нас защитную магию! — выкрикнул кто-то с задней парты, и Гестии показалось, будто бы её ударили.

Она вздрогнула. Гестия даже не могла бы сказать, кто именно выкрикнул те слова — класс теперь сливался перед ней в одно большое пятно, и выцепить из этого пятна отдельные голоса и лица не казалось лёгкой задачей.

— Мы хотим, чтобы кеннари Павен вернулся! — крикнул кто-то другой.

Снова поднялся гул, в котором было ничего не разобрать — и прижавшаяся к доске Гестия почувствовала, что силы вот-вот покинут её. Голова её кружилась, дышать получалось через раз, и в груди сидел тугой и крупный комок, что то и дело отзывался болью. Гестия боялась крысы, боялась этого класса, который теперь казался ей злым, неприятным, с которым, она была уверена, невозможно будет дальше работать.

— Все высказались? — поинтересовался Теодор, присаживаясь на краешек стола, и дождавшись утвердительного ответа, добавил гораздо тише — так, что в другой раз Гестия непременно поразилась бы, что кто-то вообще сумел его расслышать. — Тогда замолчали все.

Класс стих в одно мгновенье. Некоторое время Теодор молчал, поглаживая пальцем сидевшую на плече крысу, а потом вдруг повернулся к Гестии, словно вспомнив внезапно, что она ещё находится в аудитории.

— Гестия, я попрошу вас сейчас куда-нибудь сходить, — сказал Теодор, и по голосу его Гестия поняла, что назвать просьбой его слова было никак невозможно.

Гестия на едва гнущихся от страха ногах молча покинула класс и аккуратно затворила за собой дверь. Она пошла куда-то вперёд, не особенно думая о том, куда идёт. Теперь её вдруг сильно затрясло, и Гестия обняла себя за плечи в защитном жесте. В какой-то момент Гестия оказалась перед дверью в женский туалет и, не раздумывая ни мгновенья, зашла туда, прошла в одну из кабинок и заперла ту на задвижку.

Дрожащими руками Гестия закрыла крышку унитаза, села на неё и горько-горько разрыдалась.