Дневник старого панка, или Из прошлого с приветом (джен)

Андрей боролся с двумя противоречивыми чувствами: с одной стороны — очень страшно было, что всё это пригрезилось, и нет никаких чудес, и Мишки тоже нет, а с другой — после почерпнутой информации в вики, невольно пробирало дрожью каждый раз, когда общался с Горшком. Спросите, что это за прозвище такое странное, ну вот такое вот. Но его потустороннему собеседнику из прошлого подходило. Потому и не заметил, как невольно стал так его и называть.

И всё-таки каждый раз, когда появлялась новая запись, — вздрагивал, потому как в уме невольно считал, сколько дней осталось до 19 июля. Таймер был запущен, у дружбы этой невероятной оказался довольно чёткий срок годности.

Да, он поинтересовался точной датой у Мишки — хотел сравнить, насколько их время отличается. Выходило, что совсем не отличается, кроме года. Одна махонькая цифра… И вместо 23-го — 13-й год… И это вгоняло в необъяснимый ужас.

Потому что реагировал Андрей — странно. Да, сожалеть надо бы, грустить, что и сделать ничего не можешь — только скрасить последние одинокие дни, но ведь и этого уже не мало?! Но нет… Было б нормально, будь ему просто жаль прощаться с таким необычным человеком. Но это точно была не жалость, а некая горечь, едкая, неизвестно когда в душу попавшая, смолистым поражением, отложением застывшая…

Это была скорбь какая-то. Словно снова кого-то очень важного для себя теряет, вот-вот потеряет. Откуда взялось это чувство и осознание, что этот незнакомец почти что из дневника столь дорог — Андрей и сам не понимал. Он ведь даже не из тех, кто быстро привязывается. Даже с женщинами своими держал границу, в душу залезть не давал. А тут, нате, пожалуйста. Вот он я — готов душу обнажить, отдать куску бумаги.

С трудом помнится — в первый день Князева пугала до чёртиков сама мысль, что засевший там осколок чужой души желает захватить его бренную тушку и выбраться на белый свет. Да уж — Том Реддл из Михи неважнецкий. Но тогда-то кто об этом знал?! А вообще — да, Андрей точно не нормальный: хоть и опасался, но вместо того, чтоб бежать назад в Питер, с восхищённым ужасом наблюдал за каждой записью. Маньяк-приключенец? Так, вроде ж, нет. Скорее, наоборот. А так да, любопытствовал и писал сам, частенько первый, но и боялся. Не совсем ж он безбашенный. Очень боялся каждой записи.

Теперь же боялся, что записи закончатся. Общение это привыкание вызывало, похлеще, чем кофе или сахар. Оттого в дикий ужас вгоняло осознание, что совсем уж скоро… Возьмёт и не появится на страничке тетрадочки неровным почерком: «Привет, Андрюха!» с кучей улыбающихся рожиц. И не пришлет невидимый соб…утыльник снова вынужденно выдержанного пойла.

Хотя, конечно, первый поход за таким подарочком из прошлого запомнился надолго. Двухметровая крапива, гасить которую пришлось тяпкой (получил по носу ей с непривычки, взял мачете, но то заржавело, только потому цел и остался!) — на минутку тогда предположил, что это создание дневниковое специально всё это затеяло. Ну ладно, не специально, не со зла… Не знал же. Но фитнес Андрейка заценил, а главное, мотивация какая… Собственная крыша! Проверить, убедиться — не сошёл ли с ума.

В общем, мировой мужик оказался. Обо всём можно было поболтать — о музыке, о жизни — интересные и жуткие времена Горшок застал — правда, со своей анархией задолбал слегка. Но в целом, Князев уже навострился ловко и быстро переводить тему с Кропоткина и Махно.

А иногда и слушал, точнее — читал всё же. А казалось, что слушал. Как так вышло? Да вот… Не утерпел же — нашёл в сети записи с концертов, да просто записи с голосом. Редкие то птицы были, не то что братца его альбомчики, но ведь были же. И поразился красоте голоса, тембру, глубине. С таким голосом разве можно ж петь во второстепенных клубешниках? Ему б в театр… В мюзиклы, во!

В общем, привязался Андрюха. Привязался к старой тетрадке и к человеку, что теперь за ней будто живой стоял перед глазами. И в этом и заключалось противоречивое чувство. Страх потери и привязанность — отвязаться не выходило.

Чем сильнее маячила в календаре дата смерти, тем больше Князев мучительно размышлял, не написать ли Горшенёву, не рассказать ли всё… Может, так удастся уговорить его в больничку съездить. Подлечиться. И чем ближе к дате роковой, тем чаще приходилось Князеву бить себя по рукам и откладывать ручку. Чтобы не написать лишнего.

Спросите, почему? Разве не сильный он и ловкий и не всё ему по плечу?! Нет, юношеским максимализмом не страдал, напротив, ему, порой, казалось, что внутри него кто-то живёт… Более умудрённый жизнью. И этот некто время от времени его тормозил, заземлял. Сейчас вот печально твердил: «Поздно, Андрей!»

Да и вообще, уж если что и вынес из прочитанных фэнтези, то это знание, что со временем и судьбой играть нельзя. Сущности эти неведомые возьмут свою плату. Хищной птицей вгрызутся, и что заберут — неведомо. Хотя могло статься, что связь эта, странная, потусторонняя, сильнее окажется, и так всё сердце исклевала, как орёл Прометею печень… Да, печень болела, кстати, — надо б поменьше предаваться возлияниям, а то скоро в этом домике одним жмуриком больше станет.

Кстати, о птичках — привязалась тут к нему одна. Сойка, вроде… Князь в птахах не очень разбирался: черный — ворон, обычный птах — воробей, поет красиво — ну, может, соловей, пузо красное — снегирь, сороку и синицу мог отличить, а вот залетная дивная птица к этим категориям не относилась. Но вот сфоткал и в программу распознавания загрузил — выдало ему вот такое название. Птичка удивительно любопытной была.

В первый раз её заметил, когда с пресловутой крапивой воевал, чертыхаясь на всю округу. Весь потный, злой и шальной от мыслей — а вдруг псих он… Вот и звук с забора странный ему аккомпанировал. Сперва решил — точно дурка, привет, потом оглянулся! И мог бы поспорить, что птаха эта… улыбалась, что ли? Ещё сильнее уверовался в своем сумасшествии, но сойка эта потом как-то странно закричала. Может, так они и должны кричать, м-м?

Интернет на сей запрос ответа не дал, выдал что-то вообще не то… Но почему-то у Князева возникло стойкое ощущение, что ржала во весь клюв эта сойка-пересмешница. А птицы вообще умеют смеяться? Рисковать привлекать внимание своего ФСБшника такими запросами не стал, как и испытывать собственный котелок на прочность. Потому как безопаснее было думать, что, а фиг их знает, после тетрадочки можно вообще во всё, что угодно поверить, так-то, да.

С тех пор и окопалась пернатая рядышком. Кажется, вообще не улетала с участка. Пару раз даже на подоконнике замечал её. Лесная мамзель до того расхрабрилась, что с руки у него зернышки клевала. Вот ведь непуганая особа. Заставила Андрея смущаться, чувствуя себя этакой Белоснежкой от Нетфликс… Осталось только гуталином вымазаться — и можно на кастинг новой адаптации!

Хотя… Андрей крепко задумался. Дневничок — чудаковатый, чтоб и птичке не быть-то тоже необыкновенной?! Места тут заповедные, может, это шпионка какая, лешего прислужница. Ну а что? Он человек новый, вот и отправил к нему Хозяин Леса наблюдательницу. Понаблюдает — да отправится вердикт оглашать, можно ли ему тут подзадержаться или пора со свету сживать начать, направив к нему муравьев там, шмелей каких… Мух! Почему-то представил Князев такой десант и поёжился — ну на фиг.

Как бы там ни было — с птицей этой они почти скорешились. Шпионка аль нет, всё одно было ему отчего-то. Так что даже сомнения свои и раздумывания Князь с птичкой обсуждал. Ну, не со знакомыми же ему о тетрадочке и всей чертовщине, что творилась здесь, трещать? Те ещё вызовут ему психиатричку, или приедут и лично сопроводят в желтый дом. Да и нет особо никого близкого такого. А у птички хоть мобилы нет — не сдаст.

Вот и выходит, что после родителей ему птичка да старая тетрадка самые близкие. Удачно, Князев, ничего не скажешь. Набор чудаковатого мага-отшельника собран, отращивай бороду и волосы! Где-то ты в этой жизни накосячил. Или в прошлой, может быть. Андрей, вообще, во всё это верил — жизни прошлые, карма, всё такое. По счетам своих прошлых воплощений платил — не иначе.

Да по фиг. Проблемы посерьёзнее на горизонте.

Июль давно за середину перевалился. Телефон безжалостно высвечивал дату — восемнадцатое. Значит, завтра Миша… Даже думать об этом было больно. А Горшенёв, как назло, разактивничался — писал и писал. Даже желание вдруг высказал шутливое, ежели (не когда, блин, — Горшок что, чувствует кончину, что ли?!) в Питер вернётся, посмотреть на него, Князева, молодого.

Андрей всё писал и писал в ответ, а руки холодели и предательски ныло сердце. Страшно было отвлечься и пустоту в эфире застать. Даж в сортир с тетрадкой отлучался теперь. И ведь не сделать ничего… Даже если сейчас напишет — ничего не изменит же, да? Не успеет. Поздно, Андрей. Ну, дурак-балбес, почему раньше не написал.

В ту ночь он так и не заснул. Метался по домику, брал в руки ручку, отбрасывал в сторону. Выходил курить на крыльцо, зажигал одну сигарету, бросал, другую… и так до бесконечности, пока курево не кончилось. Вместе с ним металась и пташка верная, внимательно следя черным круглым глазом. Иногда петь пыталась успокаивающе, но куда там.

Утром дневник долго молчал. А у Андрея тряслись руки. Будто с запоя. Только вот трезв был до стеклышка. Отвратительно ясен ум… Князев всё сидел и сидел у стола и гипнотизировал взглядом страницу. Сколько он так просидел — непонятно. Без надежды, без просьб к каким-то там силам. В горле пересохло, в голове шумело, глаза страшно болели от напряжения. За окном пристроилась сойка, хвост распушила… Надо б имя, что ли, дать… Мысль моргнула и снова пропала — чистый лист оборвавшихся записей вытеснил всё.

И вот… когда, по ощущениям — после полудня, появилась новая запись, Князев выдохнул так, что легкие заболели. Не смел надеяться, но вот же она, запись. Жив, старый чёрт, жив! Пока ещё. Сегодня уже Андрей строчил, как безумный, писал и писал, радуясь каждой новой ответной строчке. А когда мобильник показал ноль часов — почувствовал такое облегчение и подъём, что точно мог бы сейчас нарисовать лучшую в жизни картину.

Наступило 20 июля, а Миха всё еще писал в ответ. Значит, удалось подвинуть? И, может, даже встретиться получится? Ну, вот, найдет его в Питере мелкого Горшок, уж придумают, как поверить заставить… Значит ли это, что будущее и он сам сейчас тоже изменятся… Вау, быть героем фантастического фильма я… хочу, блин! Если это значит спасение Мишки и обретение той части себя, о которой… которой и не подозревал. Да, творчество у Андрея благодаря общению этому поперло в гору — заказчик доволен был и сам он, что самое главное… Так ещё и про хобби своё давнее вспомнил. Стихи.

Так и расслабился Андрей. Хорошо так расслабился. Потом сам себя за это ругал. Поверил, что смог исправить какую-то жизненную несправедливость. Правда, для кого — не понимал. Настолько расслабился, что в википедию заглянуть побоялся. Вдруг там новая цифра появится — тоже не далекая. Может, день выгадал или два — настроение хорошее, оно ж жить помогает, как и желание… само желание жить. Может, удалось его Андрею разжечь? Но надолго ли запала хватит? Знать не хотелось. Совсем-совсем.

Потому неделю ещё они прожили прекрасно — общались, шутили, смеялись. Каждый в своём времени. В Питер Мишка пока не скорячился, но, вроде как, что-то про август заикался.

Двадцать шестого июля было обычным. Ничего такого, ни предчувствий, ни какого-то знамения. Просто ближе к вечеру Мишка перестал отвечать в тетради. Просто и внезапно Андрей почувствовал боль в теле, как будто саданули его крепко, чем-то тяжелым. Просто появилось внутри ощущение дыры размером с космос. Просто, бл*дь. Кажется, это слово Князев возненавидел. Просто даже в глазах маленькой птички сквозило сочувствие… Ей-то откуда знать?! Или это душа пришла попрощаться? Нет, бред, совсем бред… Нет!

Где-то в глубине души он сразу всё понял. Но ждал, ждал, таская тетрадочку с собой, надеясь и теперь уже обращаясь ко всем хтоням, что могли б услышать. Не услышали. Ни в этот день, ни на следующий записей новых не появилось, хотя Андрей и бесконечно писал. Бесполезно. Тетрадка молчала.

Через два дня, совсем измучившись, он всё же полез в википедию. Чтобы просто подтвердить — вся та же самая информация, единственное отличие — дата смерти. Да, 26 июля. Вот тебе, Андрюша, и неделю купил…

Его накрыло полное опустошение. Хотелось сразу и напиться и бросить домик этот с дурацкой тетрадью, забыть навсегда. Чтобы не было так нестерпимо больно. Опять это странное чувство — не просто кого-то потерял. А близкого и родного.

Механически продолжал Андрей делать свои дела по облагораживанию участка и дома. Но мысли о Горшенёве не оставляли. В результате в самом деле начал путь к становлению не Гэндальфом, так Радагастом — вечерами просиживал на разных колдовских и мистических форумах, ища ответ, что это было и что вообще можно сделать.

Даже сдуру написал какой-то тётке, с таинственной аватаркой. Но та в ответ чушь какую-то понесла, про сглаз, порчу, что надо чистить-чистить ауру и род… Чакры заблокированные открывать — ага. В общем, махнул рукой.

Спустя неделю метаний и душевного разлада, наобум написал в тетрадочке. Снова. Может, попрощаться хотел. Хоть Мишка уже и не прочитает это. А может, кто свыше нашептал, да и потом помог — но, вместо прощания, Андрей, неожиданно для себя написал под той самой записью, где они в первый раз пообщались: «Пусть и недолго, но я бы всё повторил. Мне тоже очень нужен друг. Давай не сдаваться?». И дату поставил размашистой росписью, будто руны какие колдовские начертил ощущение было — «09. 07. 2023» — словно удержать желал в пространстве тот день, когда встреча их на страничках случилась.

Выводить эти строчки было почему-то неимоверно трудно. Ручка будто тонну весила, двигать рукой, да и всем телом было крайне болезненно. Пока писал, почувствовал влагу, стекающую по лицу и шее. А потом на старые страницы закапала ярко-красная жидкость — кровь. Медленно стекала из носа и ушей… Ну, это хоть объясняло, почему ему вдруг так резко похеровело. Да и башка закружилась, мир поплыл…

Чтоб затем остановиться на самом интересном месте… И до собственной неурядицы ему резко перестало быть дело, как только увидел под кровавыми следами проступающие буквы знакомого почерка:

«Ты что за херня такая? Иди нах с моей собственности!»