Дневник старого панка, или Из прошлого с приветом (джен)

— Вот, держите ваши ключи, договор, — риелтор, холёная блондинистая дамочка с ледяными глазами и искусственной улыбкой, протянула Андрею вышеупомянутые вещи. — Надеюсь, у вас с вашим домиком всё сложится хорошо. Приятного владения.

Он механически принял бумаги, пробежал взглядом и, убедившись, что везде владельцем теперь значился некий Князев Андрей Сергеевич, очень добрый, а главное, скромный человек, кивнул дамочке. Та, к слову, его удивляла… Сказанула тоже… Сложится хорошо… Будто домина — живой, и с ним тоже надо выстраивать отношения! Князев поёжился… Был он не то чтоб суеверным, но раз уж сама риэлторша так обмолвилась… Да и в детстве, гостя у бабули в деревеньке одной, разного наслушался. А тут продала уже — вот и сказанула!

Недаром же, та, осознав промашку, поджала губы и, торопливо распрощавшись, поспешила покинуть проданный участок. Да и к лучшему — уж больно максимально странно смотрелась риэлторша с редким, но подходящим ей именем Варвара, здесь, на окраине глухой деревушки под названием Медвежий уголок — а говорящее, да? — расположившейся у самой кромки великой русской тайги. Ведь причапала сюда эта барышня в костюмчике своём деловом, да на каблучках тонюсеньких, будто они уютного офиса конторы их Питерской не покидали.

Леший с ней, главное — дело своё сделала, домик ему оформила. Рёв мотора отдаляющейся машины неожиданно показался дико приятным. Вот оно, настоящее свидетельство, что он один! Но одиночество это не страшило, напротив, он столько его ждал, но был лишен… Вот теперь-то можно развернуться!

Андрей Князев лениво потянулся и хозяйским взглядом оббежал свои новые владения. После сего действия, заценив крепенький домик, зачем-то огороженный палисадником двор (никого в округе-то и не было ведь!), кустящиеся плодовые деревья, сирень, кажется, ещё какую-то хрень, какие-то сарайчики, баню и прочие хозпостройки, благо без живности, хмыкнул довольно.

Так, то, что нужно, чтобы отдохнуть от суеты шумного Петербурга. За свои тридцать лет устал он уже от родного города… А ещё больше — от людей. Они имели плохую привычку лезть в его дела. И в творчество! Вот что-что, а это прямо било по больному. Творца каждый обидеть может.

Помнится, ещё когда только поступал в художку, преподаватели будущие носы кривили — мол, талант есть, самородок, можно сказать, но техники никакой, стиль странный… Неперспективный, в общем. Но, несмотря на кривляния, шанс дали, приняли. Андрюша и не растерялся — на полную воспользовался. Выучился, выбился в люди. Теперь вот с постоянным куском хлеба с икоркой в кармане — его комиксы нынче, да и иллюстрации к чужим историям заходят на отлично.

Казалось бы, живи, да радуйся. Ан нет, мешает что-то. То ли люди, то ли… Наоборот, не хватает чего-то… Или кого-то. Мать вон всё сетует, что в тридцать лет уже и жениться пора, и детишек наплодить. А вот неохота, совсем. И так ему хорошо. Да и девчонки все осовремененные… тоже лезут.

Работы вон его критикуют порой. Даже в святая святых залезают — в тетрадочки со стихами. Вот их он точно никому показывать не собирался — это был его мир, его жизнь. А они туда… Эх! Своими нарощенными ноготочками светофорных цветов влезали.

А после пандемии мир вообще обезумел, личные границы стирались так быстро, что он не успевал их отстраивать заново.

Может, потому и сбежал, угодьями новыми обзавёлся. Даже не в ипотеку. Сам. И неплохими, надо сказать. Домик старенький, но крепенький. Одноэтажный, четыре комнатки да кухня. Ему одному даже лучше. Да с чердаком ещё. Завален, правда, вещами да всякой рухлядью от предыдущих владельцев, но так даже лучше — будет, чем время занять.

Интернет здесь худо-бедно проведён, можно и работать спокойно, и отсылать своим издательствам да иным работодателям. И людей мало. Несколько семей всего-то и живёт. Да и те в годах, в основном. Промышляют натуральным хозяйством — этот факт тоже не может не радовать: где ещё на такие вкуснющие продукты наткнёшься?

Нет, сам Андрей в Копатычи какие записываться пока не собирался… Хотя, чем судьба-шутовка не промышляет… Всё возможно, но не в этом году. Сейчас припоздал, а вот прикупить у соседей без посредников — это, он думал, возможно.

В общем, со всех сторон — лепота! Живи да радуйся. Однако надо теперь и сместиться внутрь, да хоть краешек пространства у предыдущих владельцев, что столь неосторожно оставили почти все вещи, отвоевать.

Что вот, кстати, с ними приключилось-то? Давным-давно же дом пустует… Это вот как раз неудивительно. Деревенька вымирающая, больше в дачи превращающаяся. Но вещи-то что не забрать? Легкая тревога кольнула внутри, да и пропала.

Призраков прошлого Князев не боялся. Напротив, это какую серию комиксов можно будет забабахать при встрече со сверхъестественным! Главное, только ноги унести… Ружьё он, на всякий случай, приобрел. Правда, опустим то, что это был стартовый пистолет — больше муляж, чем реальное оружие.

Так, поковырявшись пару минут, одержал первую победу — над чуточку проржавевшим замком. Пометив в своей творческой головушке, что надо бы замок поменять, вошёл внутрь.

Раньше уже бывал здесь, да не приглядывался особо. Домик ему нужен был любой, главное, чтобы с удобствами хотя бы минимальными да с коммуникациями, типа электричества. А теперь вот, огляделся и присвистнул — надо ж было так засрать пространство. Куча вещей, ну просто куча! Хорошо, что догадался отпуск себе прописать. Тут-то, пожалуй, неделя точно уйдет на расчистку. М-да.

Князев же не Геракл, какой, а вот конюшни перед ним почти авгиевы. И главное, устроить потоп — в его случае — не прокатит. Ему ещё тут жить! Вспоминая сырость родную, питерскую — поморщился… Не, плодить плесень и здесь — не с руки.

Потому, сбегав до машины, захватив мешки для мусора, ведро, тряпки, решительно принялся за дело. Бесконечно чихая, безжалостно сгребая обрывки бумаги, осколки какие-то, бутылки — тут что, семья алкоголиков жила — раз пятнадцать укорил себя, что не пригляделся повнимательнее к покупочке. Ну, что уж там, теперь делать нечего. Клининг же в такую тмутаракань звать — разориться можно. Вот и припахался Андрюша за Золушку и Геракла в одном флаконе.

Кое-как к вечеру одну комнату да кухню от хлама освободил. Ну вот, почти можно жить. На кухне — старенький холодильничек, рабочий даже — он туда закинул сразу же продукты, из города привезённые, да плитка, в комнате — кровать, стол да кресло. На первое время — сойдет.

И с мыслями этими рухнул, почти без сил в старое продавленное кресло. Нет, бл*, не сойдет — это пружинистое нечто сразу же впилось своими железными клыками в несчастную пятую точку.

С воем вскочив, Андрей с раздражением уставился на невольно образовавшегося врага. И решительно ринулся в бой за третьей победой. Пытаясь заправить пружины хоть как-то на место — проще выкинуть было бы, но не кровать же ему пока пододвигать к столу-то, сидеть на чём-то надо. Это только древние богатые римляне лежа и ели, и философствовали… Рисовали тоже, наверное, лежа. Но он-то из другого теста. Сидя привычнее. Так вот, нащупал наш Князь Купчинский во время борьбы со зловредными железяками предмет чужеродный. Да и вытянул наружу.

Тетрадка, обычная толстая тетрадь в клетку. Заполненная чётким почерком — но с кучей ошибок. Хотя Андрей и сам был тем ещё грамотеем, еле-еле аттестат получил. Но не потому, что тупой какой. А потому, что внимание обращал только на нужные предметы, коих было меньшинство. А все остальные лесом шли. Вот таким же, какой сейчас за окошком темнеет. А тут сразу видно — человек тоже без заморочек.

Андрюха к нему враз расположение испытал и тетрадочку, а скорее, дневник чей-то решил приберечь и почитать после ужина. Впрочем, кинув на стол, почти тут же и забыл про неё. Вновь погрузившись в борьбу со стальными пружинами… В итоге весь взмок и не придумал ничего лучше, чем кинуть сверху подушку старенькую. Чай, не принцесса какая, горошину не почувствует… И в самом деле — пятая точка терпела, а значит, с одной заботой покончено.

Ужинал традиционно, холостяцки почти — пельмешек себе наварил. Усталость брала своё, но, прежде, чем лечь — кровать, кстати, оказалась вполне сносной, без всяких сюрпризов в виде скелетов бывших владельцев, как втайне опасался Андрей — взглядом зацепился за одинокую тетрадочку на краю стола. Любопытство теперь, после удовлетворения базовых физических потребностей, разыгралось в полную силу.

Не выдержала душа поэта и художника — сунул он нос в чужое, личное… Не подумайте, что простак… Да и зачитался, подивившись, сколько боли притаилось в выцветших чернилах.

Похоже, владелец музыкантом был. Писал много о кризисе творческом — о, Андрею, порой, знакомо это было, — о ссорах с друзьями и родными, о мечте своей, в юности так светившей заманчиво, но из-за неудач погасшей почти… Чувствовал Князев, что хозяин дневника и писал-то туда, потому что одинок был… А бумага всё стерпит, верно?

На последней страничке совсем уж грустное прочёл, выведенное уже явно нетвёрдой рукой: «Не оставляют мысли, что где-то есть родной человек, но где-то мы с ним разминулись. Отыскать бы, да сил нет уже, всюду дно…»

Андрей вздрогнул — так сердце от этих слов кольнуло, так жалко стало неведомого парня… Что двигало им — сам не понимал, но, откопав в сумке ручку, нацарапал под последней записью: «Не сдавайся, бороться и искать надо!»

Ага, будто бы это поможет — помер, скорее всего, владелец сего дневника… Такие личные вещи не забывают. И дом не зря заброшенный столько простоял. С трупаками в анамнезе недвижимость долго продаётся, тем более в глуши. Может, прямо здесь и того… Неуютно ему стало на кровати на этой лежать враз. Но куда деваться? Уже купил…

Грустно совсем ему сделалось. Решив, что утро вечера мудренее, лёг всё же, не раздеваясь, закрылся пледом, да и отошёл в царство Морфея. Дневник же так и остался лежать, открытый, на столе.

Утро разбудило его яркими солнечными лучами в незанавешенное окно. А ещё надрывавшимся уже давным-давно, судя по охрипшей глотке, соседским петухом.

По природе своей к совушкам относящийся Князев чихнул, выругался и всё же проснулся. Вот тебе и домик в деревне… Ставни не закрыл — и уже нате, солярий! Уже не с таким энтузиазмом подумал о продолжении уборочных работ, но заставил себя встать.

Упрямство вперёд него родилось, как часто говорили. Позавтракав, уже собрался было, раунд два организовать, против пыли и старья, да мысль в мозг вплавилась внезапно — непорядочно это, в дневниках чужих писать. Надо бы вымарать или удалить как-то это ребячество.

С решимостью подойдя к столу, враз обомлел от увиденного. Под его записью появилась уже знакомым почерком… Новая?!

«Кто ты такой, нах*й?» — эмоции так и били, словно голос вдруг услышал за спиной. Призрак одинокий? Или…

— Крестраж, бл*! — изумленно-обреченно выдохнул Князев.

Примечания:

В честь дня рождения Евгения Трохимчука, свеженькая глава!)

Женя, если вы вдруг это прочитаете (мало ли)))) ) — с днем рождения!

Любой, читавший Гарри Поттера… А в современном мире — это почти все, чьё детство пришлось на нулевые… В общем, тот прекрасно знает две непреложные истины: во-первых, крестраж — зло, во-вторых, не стоит брать его в руки и тем более — писать что-то в нём. Не то очнешься в старом девачковом туалете, где какая-то отрыжка прошлого будет пытаться захватить твою безвольную тушку, предварительно выкачав все жизненные соки!

Выражение: излить душу на бумагу — никогда не играло таким мрачно-реалистичным подтекстом.

Поэтому тетрадка, так загадочно вдруг написавшая в ответ, и осталась лежать на столе, пока Андрей лихорадочно соображал, что, бл*дь, ему делать.

Первым вариантом было собрать вещи да уносить ноги, пока цел. Но, чуть подуспокоившись, дремлющий в обычное время внутри него дух природного авантюризма этому резко воспротивился. В самом деле, ну когда ещё такая возможность представится — изучить что-то мистическое???

В его обыденной, хотя и творческой жизни, всё это сверхъестественное (а как тут не вспомнить проклятые предметы и, в частности, недружелюбных Касперов, привязанных к вещи, бл*дь!) существовало только в его голове, в его мире, выливаясь в рисунки и стихи. Часть души отчаянно желала чуда. Пусть и жутковатого. Плевать. Хватило бы и лохмато-пернатого, да.

Мысль, кстати, о том, что он сошёл с ума, тоже на мгновение залетела на краешек сознания, но Андрей её тут же решительно отмёл. Не с чего шизофренить было, да и раньше ничего такого замечено не было. А шиза, как правило, до тридцатника хоть как-то проявляется… Нет, абсолютно здоровых нет — в этом Княже уверен, есть недообследованные… И вообще, нормальным быть скучно, но… Нет, до Томов Реддлов местного разлива ему было далековато. А может, подшутил кто из местных?

Поприветствовал, так сказать… Новенького, а? Неожиданно от этого обыденного объяснения стало как-то грустно. А потом Андрей приободрился. Он же запер и двери, и окна… Если тут нет тайного хода… спасибо, не комнаты, то и шутника подозревать излишне в человечьем обличии.

В конце концов уехать Князев всегда успеет, если поймет, что дело — труба. Он же не маленькая одиннадцатилетняя девчонка, закопает, в случае чего, тетрадочку в землю или сожжёт, солью обсыпав (о, дивный мир кроссоверов!), да и был таков.

Именно поэтому Андрей снова, чувствуя себя укротителем тигров, не иначе, подкрался к дневнику и, стараясь не касаться рукой листов, изогнувшись в три погибели, вывел слегка дрожавшей (но уже от нетерпения, а не страха) рукой:

«Меня зовут Андрей, я случайно нашёл эту тетрадь».

Ответ не замедлил появиться — прямо на глазах у изумленной публики (в лице уронившего челюсть дауншифтера) вырисовывался сам собой, будто невидимая рука невидимой же ручкой, но вполне видимыми чернилами писала:

«Миха. Чё за странное оправдание, нашёл где-то. Вот же, прям передо мной лежит».

«А тебя вообще не смущает, что мы одновременно в ней пишем?» — Князев испытал дикое желание закатить глаза, да вот беда — собеседник его всё равно не увидит. Где бы он там ни находился.

Ладошки вспотели от такого поворота событий. Что там умница Гермиона говорила? Протеевы чары — ну-ну… И, чувствуя себя Гарри Поттером на минималках, стал ждать ответ, не заметив, как сердце замерло.

«Ну, смущает, и чё?» — вот же упёртый фрукт! Будто один Княже тут с ума сходит, а ему вот прямо каждый день в личном дневнике кто-то невидимый надписи оставляет, словно, бл*, в анонимном чате общались. Только вот тетрадка — это вам всё равно дерево, пусть и переработанное, а не сложная железячка, к Инету подрубленная.

«И разобраться не хочется?» — написал он, поддавливая.

«Допустим», — размашисто вывел дневник. Причем вот чудные дела: «сообщения» по мере написания новых — исчезали, освобождая место.

«Ок, давай тогда с начала — Меня зовут Андрей Князев, сейчас 2023 год, а пишу я это в старой тетради, которую нашёл в только что купленном домике в тайге».

Ответа в этот раз пришлось изрядно подождать. Андрюха успел на кухню сбегать, к холодильнику, бутерброд себе соорудить (за неимением попкорна, да и колбасища — повкуснее и сытнее будет этого продукта маркетингового гения), да кофе заварить и примчаться обратно. Вдруг обновление пропустил. Внезапно такой азарт его охватил, что аппетит разыгрался не на шутку.

И даже этот самый бутербродик (надо было парочку⁽¹⁾ сделать!) заточить, прежде чем начала проявляться новая надпись:

«Михаил Горшенёв, почти новая тетрадь, 2013 год».

«Ох*еть, — это уже Князев просто подумал, не стал писать. — Я общаюсь с человеком десятилетней давности!»

Как не годности-то? Да, тут и Маховик Времени отдыхает! И вообще… Версия с крестражем становилась всё более и более рабочей… Но не спросишь же, Михаил, а кого вы там замочили, чтоб душу расколоть? А волшебная палочка ваша где? И вообще… не стал бы осколок чьей-то души так недоумевать и будущему году, и надписям в тетрадки. Если, конечно, не актерище знатное, но… Нет, и крестраж отпадал.

Хм, а вот интересно, если тогда он был здесь, в тайге почти, то сейчас где? Прикольно было бы найти этого мужичка. Но не спросишь же: а где ты будешь через 10 лет? Запиши номерок, да и позвони, как доживешь до 23-го! Если… Андрей снова вспомнил о состоянии дома, о брошенной тетрадке с очень личным, и нехорошее чувство охватило его.

Вместо этого, поддавшись энтузиазму, нарисовал картиночку — он сам (подписал специально, а то ж лично не знакомы, физии друг друга не видели), с круглыми глазами рассматривает тетрадочку, где будто сам собой текст появляется, а рядом в образе духа, из тетрадочки выплывающего, абонент его нынешний. Слегка жутковатый, но на вид незлобивый призрак.

Его незримый собеседник, впрочем, на это не отреагировал. Вообще затаился. Тишина. Если б не застывшие строчки в тетрадке — подумал бы, что приглючило.

Андрей, сфоткав для пущей доказательности тетрадку, нехотя занялся своими делами. Ну, вот, продолжал разгребать дом, поглядывая одним глазом — а не появятся ли новые строчки небрежным почерком. Но — нет.

Любопытство не оставляло его. Оно, конечно, кошку сгубило, но Андрей вроде покрупнее кошачьих будет. Да и что страшного в том, чтобы проверить личность человека, а? Ничего же! Кроме того, что личность — это всё одно, что прошлогодний снег, не должно было никакого привета от того быть в середине лета.

Так, уговаривая себя, решил сделать перерыв и не заметил, как рука сама к смартфону потянулась, да в поиск имечко вбила.

Михаил Горшенёв… Сперва мура какая-то, типа фамилия Горшенёв такого-то происхождения, потом полезло дельное.

Горшенёвых Михаилов в глобальном поиске набралось несколько десятков. Были здесь и юристы, и врачи (стоматологи!), и гендиректоры фирм «Рога и копыта», и чиновники разных мастей, и бухгалтера какие-то… Их Андрей быстро отмел. Не похожи они родом деятельности на того, кто писал ему в старой тетрадочке.

А вот это уже любопытно короткая такая страничка в Википедии (тут место для шутки, что жить надо так, чтобы о тебе была статейка в данной энциклопедии): «Михаил Юрьевич Горшенев, советский и российский рок-музыкант, лидер и фронтмен андеграундной группы «Контора», известный в узких кругах под псевдонимом «Горшок». Автор большей части музыки и ряда текстов «Конторы». Родился в 1973 году в городе Пикалево Ленинградской области (на этом месте Князев хмыкнул — надо же, так они ещё и почти соседи, даром, что и сейчас в одну опу мира занесло)».

Андрей быстренько пробежался по небольшой статье — так-с, ну, ничего особо удивительного — видимо, небольшая группа, не шибко известная, ага, но своего слушателя имевшая. Выступали по небольшим клубам да оббивали пороги малых сцен фестивалей, типа Нашествия да Крыльев.

Отдельной строчкой у Михаила выделили — старший брат рок-музыканта Алексея Горшенёва, фронтмена «Кукрыниксов». Такую группу даже Князь краем уха слышал — тоже сверхпопулярностью не отличались, но клубы собирали большие, а сцена на фестах была главной. К ряду фильмов саундтреки записали. Короче, успешнее младшенький оказался.

Так, что там ещё у Михи Горшка в анамнезе значилось?! А, вот — пристрастие к алкоголю и наркотикам — печально, но что-то такое он ощутил, читая дневниковые записи… Да и не редкость это среди рокеров, особенно таких мастодонтов. Давно же начинал, судя по записям, совсем шкетом группу основал, потреблять, однако, тогда же начал.

Глаза внезапно резанула последняя строчка, перехватывая дыхание — «скончался в возрасте 39 лет 19 июля 2013 года. Причиной смерти стала токсическая кардиомиопатия с развитием острой сердечной недостаточности на фоне употребления алкоголя и морфина».

— Бл*, — выдохнул Андрей. Почему-то стало больно. Словно не про неизвестного доселе парня прочитал, а про кого-то знакомого. Близкого. Впрочем, это ощущение быстро рассеялось, уступив место непониманию и вновь нахлынувшему ужасу: если этот Миша умер десять лет назад (причем, скорее всего, прямо тут — в его славном домике! Риэлторша — с*чка!), то как, всё же, он с ним общается (вопрос, конечно, уже возникал, но в свете полученной информации стал совсем уж актуальным)? Да и что теперь говорить, то есть писать в эту дьявольскую тетрадь-то?

Он тупо уставился на фотографию над статьей, отмечая, что каким-то образом невольно в своем рисунке-послании передал реальные черты — длинные волосы, тёмные глаза. Выражение, конечно, мрачное и тоскливое (или это ему подрисовывало воображение?) глаз этих не словил, но общее что-то несомненно, было. И с обыденной точки зрения такие совпадения были необъяснимыми.

Князев поймал себя на мысли, что не может оторвать взгляд от фотки. Тёмные, какие-то колдовские глаза Михаила его точно очаровали. Может, он в самом деле того… Чёрной магией увлекался, да и одержим стал злом, помер, а дух в тетрадку переселился, пролежал тут десять лет, пока всякие любопытные Андрейки нос свой не сунули… И вскорости Князева сожрут. Будут вдвоем в этом старом доме буйство духов устраивать… Он нервно сглотнул. Да ну, бред — не похож Мишка на злобного старого мага, способного оставить от него ножки да рожки.

Но взгляд оторвать Андрей всё равно не мог. Мистичная дьявольщина — это понятно, но, может, с мёртвым, но забывшим, что он таковой мужичком Князь и не общается? Вдруг в самом деле аномалия тут какая — и это портал тоненький в прошлое… А раз так, то может и поменять что можно? Не как у Брэдбери с бабочкой, а как в Назад в Будущее. Там же Марти Макфлай своего Дока спас — ну и вот… Может, и тут?.. Андрей хмыкнул — эк его распёрло. Может, вообще, надышался тут в пыли незаметно остатками веществ, которые предыдущий владелец потреблял — только и всего… А вдруг нет?!

Потому и страшно на фото глядеть. И ещё больше боится посмотреть в сторону злополучной тетрадки. Двоякие чувства буквально разрывали: с одной стороны, очень страшно было теперь увидеть, как там, в этой потрёпанной вещице, появятся новые записи. А с другой — так же страшно было бы этих записей не дождаться.

1) Или один вот ТАКОЙ — https://s3.amazonaws.com/arc-wordpress-client-uploads/tbt/wp-content/uploads/2018/03/29183415/supernatural_c.jpg

Вернуться к тексту

Откровенно говоря, Миха сбежал. Устал видеть жалеющие его глаза. Или просто недовольные. Или и те, и другие. И, нет, крысой он себя не ощущал. Группа его раньше разваливаться начала. Точнее, как дела обстояли: костяк Конторы составлял он сам, Шурка Балунов да Сашка Щиголев.

Сашки были в этом уравнении всегда, всё остальные — переменные. Гитаристы у них надолго не задерживались. Впрочем, бабла на гитаристов и не хватало, поэтому просто гитарист. Но их сменилось за десятки лет существования Конторы десятки. Как и директоров. Кто только рулить их бандой не брался. Долго печёнка не выдерживала. Поэтому приходилось чаще всего Балу организаторские способности проявлять. Сам Миха этой всей херни касаться не желал. Он жаждал только много пить и играть панк-рок.

Только вот он не молодел, а панковать под сорокет — совсем не то, что в двадцать лет. Болело всё, но дамочка с косой являться не спешила. Хотя он приближал её появление, как мог. Сашки, очевидно, это чуяли, потому что сначала Пор тихой сапой свалил в недавно сформировавшийся коллектив Крысолов, его туда позвал гад Леонтьев, что с братцем Михиным меньшим разбежался творчески. Затем Балу, проникновенно глядя на него, поведал о Великой силе любви и о том, что дама сердца его переезжает на ПМЖ в Америку.

Так, остался Горшок один. Нанял нового басиста и барабанщика. Совсем зелёных, желающих строчку в резюме получить, а потом в коллектив поперспективнее прибиться. Однако играть и жить так, без родных рож под боком, стало невыносимо, почитай. Приигрываться и терпеливо разъяснять сначала одному, потом другому, чтоб через полгода пришли третьи — он слишком стар для этого дерьма!

Однако всё это не мешало его многочисленным друзья-товарищам — мужик-то Миша компанейский… И что, что большей части тех, с кем в ТамТаме начинали, в живых нет… Другие появились! Короче, рожи постные у них были и слова, как на подбор — о здоровье подумать пора, не мальчик уже. Даже Шурик, и тот по видеосвязи смотрел жалостливо, вещал с укором; Пор, с которым, порой, пересекались, в душу не лез — и на том ему спасибо. Но поглядывал тоже как-то странно, и не поймешь, что там у него на уме, ё-моё.

Даже братец, чтоб его, с превосходством посматривал. Смотри, мол, ты хоть и первый попытался влиться в рок-братство, да я-то успешнее. Мама с папой тоже, понимаешь ли… Если поначалу мама Лёху отговаривал — не ходи-де, всё равно лучше старшенького не станешь, то потом ситуация в корне переломилась. Младшенького ему стали ставить в пример. Конечно, он же на хмуром не сидит, только бухает по-чёрному — он молодец! И живёт не впроголодь — на хлеб с маслом хватает, как говорится. Невыносимо, короче.

Естественно, ничего такого прямо Лёха не говорил: правильный, бл*. Мученик, терпит братца непутевого, по притонам ищет (больше-то некому, как уехал Шурка да отчалил Пор!), с иглы снять пытается. Но всё в нём словно кричит: я лучше!

Ну вот, опять в раздражение съехал. Почти как в глушь эту, от людей добрых подальше. Мишка нашарил наощупь бутылку водяры (надо б потом прогуляться до соседей ближайших, хотя это всё равно, как поход крестовый в его состоянии нестояния — но зато хоть, может, самогону купит) — двигаться не хотелось от слова совсем — да и глотнул. Вот и ладненько.

Когда пьёт, добрый, наверно, становится. И не больно так от всего происходящего. Взгляд невольно оббежал скудное убранство комнаты — стол, кровать, кресло да шкаф. Вот и всё его добро. На кухоньке плитка да холодильник. И всё такое новенькое, аж бесит — с этим тоже Лёшка помог, хоть и бурчал под нос о всяких недоделанных Летовых, что решают в берлоге окопаться в тайге.

А вот так вот: на домик у черта на рогах финансов скудных хватило, а вот на приспособления для комфортной жизни — уже нет.

А ведь и в самом деле — удачно он поселился в деревушке этой. И название какое говорящее — Медвежий уголок. Прелесть же, а не название. Так и представляется невольно, как медведь, истинный хозяин сих земель, из леса важно выходит да владения глазом блестящим обводит. Красота ж, ё-моё!

Мишке так картинка эта, раз в отходняке привидевшаяся, приглянулась, что и решил, не глядя, документики подписать на дом. Хоть что-то своё будет в этом мире. А то жил-жил, а нажил только болячки, понимаешь ли.

Взглядом заодно и тетрадку цепляет. Ту ему перед отъездом Агатка вручила. На вокзал аж припёрлась, зачем только… Он всем только лучше сделал, что уехал. И ей, подружке своей закадычной. Странноватой, на том, поди, и сошлись. Та к нему в клубешнике одном после концерта подвалила. Слово за слово — так и прицепились, телефонами обменялись. Хоть поспорить с кем появилось всласть.

Хорошо, хоть не влекло его к ней, а то так бы и поломал девчонку. Молодая ещё совсем. Хотя и недурна, да и сила в ней чувствуется какая-то жизненная. И чего с ним возится, а? Ведь реально ж, начали пару лет назад с разговоров за Анархию, закончили тем, что та к нему ходит не выпивать культурно и за тонкие материи перетирать, а вовсю присматривает. Еду готовит, таблетки покупает. А Мусик только жару подливает, вздыхая:

— Да любит тебя девочка, вот и заботится.

А сам Горшок чувствует — нет, не любовь это. Дружеское участие, не более. И всё. Только внутри что-то ворочается и не соглашается. Больно уж привязалась та к нему, а ведь не фанатка — это точно видно. Цель какая-то у Агаты была, но какая — он чуть все мозги не переломал, а так и не понял, чего ей от старого, больного и нищего панка надо.

И вот, как ни странно, но остаться в Питере даже и не уговаривала. Лишь глазищами напряженно посверкала да морщинки пособирала на лбу. Уж коли влюбилась бы, как дурочка какая (а той Агата не была ни в коем разе), которые умудрялись за ним и по сей день бегать, то сцену б закатила.

А нет, ё-моё! Только к поезду явилась — не запылилась. И презент сей в виде тетрадочки, слегка потрёпанной, но почти целой и изнутри чистенькой, притащила. Причем позже, вертя ту в руках, Мишка никакого типографского оттиска не обнаружил — ну там, изготовителя, плотность бумаги, количество листов — ни единого опознавательного знака.

— Мих, — проникновенно сказала ведьмочка эта, — там одиноко… Тебе это пригодится — хоть мысли будешь записывать, чтобы им выход давать, чтоб не сожрали они тебя изнутри.

Всё-то она знает, всё понимает. Он хотел было со словом крепким вернуть ей сомнительную вещицу, чай не девочка-подросток по бумаге сопли размазывать, да наткнулся на взгляд. Не жалостливый, но словно сожалеющий о чём-то. В глазах — мука и боль, невесть откуда выползшие.

Улыбнулся — ну не урюк же какой в конце концов, обнял девчонку, поблагодарил. Стребовал с неё обещание приехать летом — когда отпуск у неё будет. Совсем одичать в его планы не входило, как и сдохнуть раньше времени. Пусть проверит — удостоверится, что не помер без её участия.

— Приеду, — мелькнула горькая полуулыбка, — может, в июле где-то, в конце. Пожалуйста, звони, пиши, — а потом прибавила то ли в шутку, то ли всерьёз: — Если перестанешь на сообщения отвечать — приеду и закопаю в твоей тайге, — только вот у Горшка от слов этих холодок легкий по загривку пробежал.

Всё-то она понимает… Первые две недели Миха, обживаясь, одиночества и не чувствовал. Одна печка чего стоит… Угли — с*ка, дорогой товарец, да и не предназначена для него эта старинная печь, вроде как. От машины дров, что братец заказать ему уговаривал, Миха гордо отказался. Нахрена бабло тратить, если лес кругом, да и валежника столько — собирай, не хочу. Только вот не ожидал, что это труда столько — дойти, подрубить сухостой да доволочь домой. Потом порубить да растопить.

Ох, тот ещё, должно быть, из него лесник бы вышел. Уставал Миха как собака, как ни на одном концерте не уставал. И это у него ещё домик, считай, благоустроенный, бл*дь! Что тож в деревне не то чтоб правило. Вода — скважина с насосом, ходить никуда не надо, хотя тут рядом ключ был, незамерзающий, там вода вкуснее, когда не лень было — с ведром ходил, чайник вскипятить. Туалет тоже — не сельский, так что в минус тридцать коки морозить не надо. Хотя те и так морозились. За ночь печка потухала и дом остывал…

Короче, обживался Миша, к новым реалям привыкая. Может, и прав Лешка был, что совсем он по фазе уехал, коли зимой в ж*пу мира рванул. Летом оно б полегче было… И на бухать времени больше б осталось. Хотя… Он думал посадить что-нибудь. Ну прикольно ж. Не в магазине редиску какую брать, а с грядки. Той вроде много не надо — грядку вскопать, семена кинуть да поливать иногда. Полоть или хоть как-то ещё заморачиваться Горшок не собирался, он ж не Копатыч какой. Та-ак, побаловаться слегка.

А с другой стороны, что ему делать-то? Мечта потухла, про*бал он её, пропил да проколол. Со здоровьем тоже всё… х*ево. Группа собственная, бл*, сплошь из молодёжи состоящая, "деда старого" терпит едва-едва. Не так он всё это представлял. Надо было до тридцатки в вечность прыгать, а сейчас... Сорок — у многих жизнь только начинается. Но не у него, бл*дь.

Официально Миха свою группу сессионщиков не распускал. Сказал — делайте, что хотите, потом, может, соберу снова. А они, черти ползучие, даже обрадовались, что он решил «здоровье подправить, настроение творческое поймать». Барабанщик один из последнего его набора с амбициями оказался, остальных от разбега по другим компашкам удержал.

Вот и катают теперь без него по клубам мелким. У басиста голос, конечно, и рядом с Горшенёвским не валялся, но на бэках выручал и сейчас сносно поёт. Мелодии же его ничего так были — это все признавали. Вот и выступают потихонечку. Без него. Да не очень-то уже и ему самому глотку рвать хотелось. Сил выползать к обкуренной, обпитой, как и он сам, толпе не было. Авторские отстегивают — и ладно. С дисков тоже копеечка капает. На жизнь в этой заповедной сторонке (без соблазнов особых, тут и конопля-то и то натуральная!) хватает — а большего и не надо.

Всё он в жизни сделал не так. Даже подохнуть вовремя не сумел. Может, так бы стал легендой… Музыку б его хотя б слушали. А теперь уже поздно. Поздно, Горшок!

В деревушке этой, почти вымершей одиночество, как пообвыкся да с дровами быстро управляться научился, стало чувствоваться острее. Мысли одолевали. Тогда-то и вспомнил про тетрадочку. И писать начал. Просто, чтоб голова не лопнула от мыслей. Права Агатка была — помогало худо-бедно. Выть, пугая все окрестности, почти не хотелось. Так что, как накатывало, делал запись новую. Даты проставлял — ну, ё-моё, не изжить в нем папашины гены, да. Тот, к слову, пару раз приезжал — брови хмурил, всё придирчиво осматривая: дрова, мол, не так колет, и насос у него неправильно настроен, короче, старая песня.

Мусик же долго его обнимала, спрашивая, не хочет ли он назад, к цивилизации... И что может у них пожить, сколько нужно, что отец, как бы сейчас ни ворчал, а его ждёт всегда и переживает. Горшочек не особо верил, но кивал, мысленно скрещивая пальцы, чтоб батя коноплю не нашёл... А то поднимет хай. Они-то, родители, стало быть, думают, что он от соблазнов убежал — с хмурым снова подвязал, радуются даже... Огорчать не хотелось. Тем более, что он же на натурпродукт перешёл — там совсем всё другое, ё-моё!

Что-то водка вообще не берет. Может, потому, что пить не с кем? А было ли когда с кем? Компании, люди, типа, друзья. А Миха всю жизнь вглядывался в лица — может, вот его часть недостающая. Мужчины, женщины… Отчего-то было ощущение, что где-то судьба его не туда повернула, с нужным человеком разминулся. С родственной душой. Оттого и пошло всё по п*зде.

Ну вот, снова. При мысли об этом настроение упало до минус 30. Он поскорее схватил тетрадку — да и начал вываливать всё, что из тёмных уголков подсознания рвалось. И о поиске той самой души родственной. Что одни страдания ему это принесло и что уж лучше одному в глуши. Что, как и мечта юности о группе верных товарищей, славе, о продвижении панк-рока в массы, о возможности донести все мысли свои музыкой, а не один протест, неверно понятый — теперь, очевидно, недосягаема. Полегчало. Ненадолго. Как и всегда, впрочем.

Но хоть уснуть сможет. Распахнул окно — лето, душно. Завалился на кровать, не раздеваясь. Подумал отстранённо: скоро Агатик приедет, хоть немного будет не так мерзко на душе.

Наутро, когда очухался — обнаружил, что тетрадку забыл закрыть. Лежала на столе у окна, трепал её страницы ветерок легкий. Ну, да. Надо б убрать. А то вот сдует её куда — и совсем тоскливо. Можно, конечно, и другую завести, но эта... Темненькая такая, не сопливая, на ощупь приятная, теплая, точно с характером своим, короче, и стержнем. Пусть и осуждал Мишка привязку к вещам, но тут что-то особенное в ней было.

Подошел и ох*рел: на страничке, прямо под его записью, было черным по-белому выведено незнакомым почерком: «Не сдавайся, бороться и искать надо!»

Это что за шуточки? Старики да старухи, что ли, местные промышляют по ночам? Не замечал такого раньше, а ведь уже почти полгода живет. И пишет примерно столько же... Такое вмешательство в жизнь частную, ё-моё! Он, между прочим, всю душу туда изливает!

— Ну, играть, так играть, — пробулькал возмущенно, зачем-то чиркая в несчастной тетрадке: «Кто ты такой, нах*й?»

И отошёл, делом рук любуясь. Так его возмутила эта шуточка-ху*точка от местных, что так и просидел пару часов, буравя тяжелым взглядом тетрадь. Потому и успел заметить, как начали в ней чернила новые сами собой проявляться, в буковки и слова всё тем же почерком складываясь:

«Меня зовут Андрей, я случайно нашёл эту тетрадь».

Мишка медленно сглотнул, отчаянно пытаясь не паниковать: белка, точно белка. Допился. Привет тебе, жёлтый домик и казённая коечка. Всё, финиш. Только вот, чтоб ту увидать, надо хоть пару дней насухо пробыть, а он потреблял без остановки — даром что не напитки из Черноголовки, бл*дь. На приход тоже не спишешь — он старался тут поменьше потреблять... Скоро Агата приехать же должна. Вот и думай, что за чудеса на этом Хуторе близ Диканьки ненастоящем творятся!

Раз не пил, значит — не белка, только если по совокупности преступлений против печени, почек и нейронов те не объявили Мише забастовку и не наградили протёкшей крышей и личностным полураспадом… Ну и не соседи! Это уж точно, коли слова выводит невидимая рука. Если только шутник не разжился соответствующей шапкой. Ну или мантией, или что там сейчас у колдунов в моде?! Нет, бред. Живём не в сказке. Только вот тогда объяснение было лишь одно — горшочек его варить перестал. В это верить не хотелось совсем, потому Миха продолжал оторопело таращиться на дьявольскую тетрадь.

«Случайно нашел? Где, бл*?», — мелькнула первая, относительно цензурная мысль. Аккуратно подошёл, ткнул пальцем в страницу — не, она всё ещё здесь. Вот же, перед ним лежит. Так что у той хтони из тетрадочки глюки, видимо (он по-прежнему отчаянно старался не думать, что глюки у него… Для дебюта шизы тоже, вроде, поздно, не?).

Ну либо какой-то шутник в шапке-невидимке над ним издевался, во! Ну а что… И Миха приободрился заметно. Наука ж на месте не стоит — создали какой-нибудь прибор в секретной лаборатории. Испытать решили на алкашах, вроде него, которым всё равно, как ни прискорбно осознавать, никто не поверит!

Однако если это правительственный проект, то лучше не счиниваться… А то знает он их брата! Вон, батя у него. Не, Горшок лучше сделает вид, что в сказку поверил… И всё же Мишка понимал, что обманывает себя и как только слова снова начнут выводиться — сцапает невидимую, но вполне осязаемую, если догадка верна, руку… А затем и рожу за такой взрыв мозга набьёт! И будь что будет! Двум смертям не бывать.

Однако, чтоб получить ответ, надо что-то спросить. Хотел было первую мыслишку свою излить, ну, про находку случайную, в грубой форме, но в последний момент решил на всякий случай повежливее… Мало ли, подскочит тетрадка, да нос откусит, ха! Ну, это если в неё реально бес вселился…

«Миха. Чё за странное оправдание, нашёл где-то. Вот же, прям передо мной лежит», — застрочил быстро.

Ответ не замедлил появиться, только вот поймать «шутника» за руку не вышло — той просто не было. Совсем. Значит, не наука дошла, а его мозг. Вот и спета его песенка. Что ж, сваливаться в безумие — так хоть с искрой!

«А тебя вообще не смущает, что мы одновременно в ней пишем?» — а этот фрукт весьма саркастичен, Горшок мог бы поклясться, что его невидимый собеседник хмыкнул или фыркнул… Или глаза закатил. Нормальная реакция, что уж. Вообще-то, прав этот, ну, на той стороне. Если глюки, так, значит, обоюдные. Вообще, Миша ж не ханжа какой. В существование непознанного человеком на этой ступени развития он верил. Однажды и вот этой, самопишущей тетрадке найдут объяснение. Обязательно!

А пока он старательно отгонял от себя мысль, что бабка-соседка, к которой он мотался за бухлом, настоятельно рекомендовала ему оставлять пищу для Домового. Может, это он в тетрадь вселился? Не, бабкины бредни — это уж совсем… И всё же факт на лицо, так сказать. Правда, для пущей достоверности и проверяемости Михе надобно сейчас всё это дело на видео записать да выслать кому-нибудь, в чьём разуме сомнений пока нет.

Да, отлично, сейчас только аппарат найдет… А, вот и он! С дрожащими от нетерпения (и от количества выпитого) руками положил поближе, разблокировав. Настрочил ответ.

«Ну, смущает, и чё?», — а внутри где-то к раздражению и недоумению любопытство примешалось. Азарт какой-то.

«И разобраться не хочется?» — не в бровь, а в глаз бьёт этот неведомый типок. Только вот вместо нормального видоса у Горшка одни помехи записались… Ну что за аномальщина?! А может, и правда места тут такие… Хм, надо местных аккуратно прошарить… Хотя, нет же — выпивал он не так давно культурненько с дедом Егором, тот ему многое выболтал про здешние порядки, а про чертовщину — ни слова.

Значит, первый случай… Да уж. Мишка разочарованно прицокнул языком, придется насухую недельку продержаться, чтоб точно факт самопищущей тетради установить! Только вот это почти нереально для него сейчас… Поэтому, пусть хоть сам Волдеморт — Горшочку не страшно. Вот ещё, панки ничего не боятся!

«Допустим», — нельзя показать, что заинтересовал. А то вдруг это призрак какой, влезет в душу, потом не отмахнёшься. Очнёшься где-нибудь с бритвой над хладным трупом. И доказывай, что не убивец. Почему с бритвой? А пёс её знает. Привиделась тут же картиночка — он, весь лохматый, с безумным взглядом и в рванине (ну ладно, после запоя, бывало, и тут так выползал за опохмелом, но не к бабке-самогонщице, а деду Егору, тот пиво варил, только сам его всё и выпивал, но литр можно было выпросить — правда, с того пива потом так полоскало… Но вкусное пиво, да, живое прям, и восставать с него сподручнее было. А побочки у любого лекарства есть, во, ё-моё!) с бритвой старинной брадобрея гонялся за каким-то упитанным субъектом в красно-полосатой футболке, но никак догнать не мог.

«Ок, давай тогда с начала — Меня зовут Андрей Князев, сейчас 2023 год, а пишу я это в старой тетради, которую нашёл в только что купленном домике в тайге», — о-па, а тетрадочка-то уже представляется. Князев, а что сразу не Царёв?! Иль Королёв? Глюк мог бы получше расстараться, а то выдал ему тут аллюзию на Льва Толстого. Пф, Князь Андрей, что бросила тебя твоя Наташа, Наполеона не нашлось, вот и пришлось медведям на съедение бросаться?! Что вообще это за фигня, понимаешь ли, а?! Хмырь этот из книжицы, получается, сидит тут же, в его домике? Только через 10 лет?

И Миха попытался вообразить себе какого-то там типа, что сидит вот на этом самом кресле и строчит в ответ ему. Отчего-то представился молодой мужик, почти пацан, а не дед старый, хотя...

Горшенёв на этой деревне самый молодой мужик, во, на сию дату! Тут все пенсионеры — в колхозе работали, пока не развалился. Хм, интересно, если сесть прямо сейчас — почувствует ли Андрейка?!

Не долго думая, с размаху плюхнулся в вышеупомянутое кресло. Тетрадочка промолчала, не завизжала бабьим голосом, не сматерилась суровым басом, а вот Мишка чуть жопу себе костлявую не отбил. Ну на фиг такие эксперименты — костей не соберешь. А он, чай, не Кощей.

Рассеянно потирая зад, долго думал, чтоб такое написать, да не придумал, плюнул и вывел:

«Михаил Горшенёв, почти новая тетрадь, 2013 год».

Вместо ответа типок в этот раз прислал рисуночек. Ба, Каспер-художник! Ха, а вот то нечто, вылезающее из тетрадки, похоже на него. Ну, чет есть. Вот, значит, как Князев его вообразил, ну-ну. Прикольный кадр, однако, и рисунки его интересные.

Неожиданно это отозвалось теплотой где-то внутри. И это напугало до трясучки. Какое на х*р, тёплое чувство к куску бумаги, пусть и неожиданно разговорчивому? Поэтому решительно отбросил так и манящую пообщаться с чем-то потусторонним тетрадочку, да и пошёл делами заниматься.

Авось вернётся, а это всё глюк всё же был. И не будет там никаких посторонних, окромя каракуль его, надписей-рисуночков. Только вот мысль эта неожиданным сожалением внутри отозвалась.

Отчаянно отмахиваясь от этого жужжащего чувства, пошёл кормить прибившуюся к нему собачонку Жучку да чёрного кота. Те гуляли сами по себе и столовались явно не только у него, но томимому одиночеством Горшку и эта приходящая раз в день компания была приятна.

Только вот, вернувшись, он дрожащими лапами схватил тетрадку и не поверил… Был, бл*дь. Рисуночек ржачный никуда не исчез. И делать уже было нечего — всё переделал. Можно, конечно, закинуть тетрадь за печку, или прямо в печку… Для надёжности. Но что-то мешало это сделать.

Выпить хотелось. Это желание и родило гениальную идею — надо проверить, настоящий ли это кент, или всё ж игры подсознания. От нахлынувшего энтузиазма аж руки зачесались. Воспрянув духом, схватил бутылку водки (не травить же человека из будущего самопальной сивухой!), да и погнал в дальний угол сада. А по пути, хоть и летел окрылённо, приметил птичку на ёлке, яркую такую, коричневато-рыжеватую, с крылышками сизыми. Сойка, надо же.

Та сидела себе спокойненько и как будто следила за ним своими бусинками-глазками с неподдельным интересом — всё, приплыли, граждане: крыша едет не спеша… Отмахнувшись от странно навязчивых мыслей о сойке-преследовательнице, выкопал в левом углу у берёзки небольшой ямку, да и закопал туда бутылёк. Бросив лопату, чуть не спотыкаясь от предвкушения, поспешил обратно:

«Слышь, художник. Рисунки прикольные, на Хармса похожи. А давай проверим, не чудится ли нам все вот это. Под берёзой, слева, в левом углу презент тебе закопал, за знакомство. Откопай, да напиши, чё там».

Ответа пришлось подождать. Долго что-то. Может, ошибся Миха, и это старый дед. Вон как расшеперился, не торопясь! А люди, ну, человек, между прочим, ответа ждёт, как на иголках! Спустя полчаса примерно, тетрадка, наконец, выдала:

«Ну ты и гад! Ты в курсе, что там крапива с меня ростом, а? И это всё ради водяры?» — в написанных строчках чувствовалась легкая обида, которую перевешивал почти щенячий восторг от таких вот игр разума… Не одному ему, стало быть, подтверждение нужно было. А хотя, что там за рост у мужика, что крапива его выше, а?

Карлик? Гном? Или дом этот Миха так давно забросил, что та мутировала до 2 метров?! Последнее немножко напугало. Но Горшочек быстро вытряс из головы — объяснимо всё, ё-моё. Не было его там годик — продали дом парню, за весну-лето наросла. Почему только дневник со столь личным тут позабыл — непонятно.

«Крапива полезна!» — парировал, отчаянно замыкая поглубже свои нехорошие подозрения, вместо этого смеясь — такого он не предусмотрел. Ну, то, что дружок его потусторонний должен будет с зарослями воевать. Там, в углу сарая, мачете старое было — тупое, конечно, но что-то с ним сообразить можно было. Ну или вспомнить, как пацанами были — палку взять да кусты ушатать. Делов-то! И снова это странное чувство мелькнуло… Тёплое что-то. Может, оттого что детство вспомнил. Так нет же, смотрел Миха на появляющиеся новые слова и лыбился, как дурак какой.

«Ну, за Хармса!» — провозгласил этот парень.

Горшок торопливо налил и выпил. Вот и собутыльничек нашёлся. Сквозь года, но без расстояния! А ниче так, это получше, чем собственные мысли вписывать. Спасибо, Агатка, за подгон… Правда, и он тут же подавился этой мыслью… Не, по телефону спрашивать, что за дела не станет — лично покажет. Скоро та должна заявиться! Тогда и спросим, что за чудеса в тетрадях.

«А ты че кроме Хармса читал? А слушаешь что?» — решил сразу с главного начать. Прощупать, так сказать, почву.

Не прогадал — общие интересы нашлись. Правда, в музыке… ну, всё было глухо. Ну, не прям, чтоб совсем, но слушал этот парень нечто далекое от панк-рока. Каких-то там своих бардов, народников знал на зубок, да классику рока — не более. Попсу откровенную современную, впрочем, тоже не жаловал, но и не говнил. Старую — так вообще защищал, кажется, даже ручку сломав.

Было, короче, о чём поспорить. Благо душа не совсем пропащая и к храму панк-рока всё ж путь отыскать могла. Так что Мишка с удвоенным энтузиазмом стал просвещать своего неожиданного собеседника. От музыки и литературы постепенно на историю съехали. И Горшенев не мог свой шанс упустить — Андрюха этот (современное образование совсем уже, блин!) практически ничего не знал о Кропоткине и Махно! Караул, срочно исправить.

Так незаметно пролетела вместе с десятком ручек (благо автолавка раз в неделю приезжала и была там простейшая канцелярия) неделя, затем другая. Мишка вскоре обнаружил, что с нетерпением ждёт новых записей и что, когда те запаздывают, начинает чувствовать раздражение, как при ломке. удивительное дело, заменив коноплю тетрадкой, он почти не ощущал к первой такой зверской тяги.

Они с Князевым удивительно сошлись — с полуслова почти понимали шутки друг друга, могли часами обсуждать разные темы, не уставая друг от друга. Андро часто ему что-то рисовал такое своеобразное весёлое, отчего ржать тянуло порой до колик. Незаметно поселившееся в нём от бесед этих чувство какой-то внутренней теплоты стало постоянным спутником.

Горшок даже подумывал теперь, как вернётся в Питер, найти что-ли, Андрейку — тот, правда, мелкий ещё совсем в его времени, всего-то 20 годков, должно быть, по его расчетам. Но посмотреть хоть издали охота было, о том, чтоб заявить: «Князев-Князев, морда ты Купчинская, а я тебя знаю, как ты кошек по двору не со зла гонял!» — он помышлял, но останавливался… Инфаркт, говорили, помолодел. Как ж он тогда до Медвежьего угла доберется да тетрадку отыщет, если в цвете лет помрёт с перепугу?! Да и вообще, обо всяких там эффектах бабочек и прочих тварей, как и о том, как они вообще общаются — предпочитал не думать. Хорошо — и ладно. Ему так часто невыносимо погано было в последние годы, что спугнуть всё это нечаянное счастье боялся. Пусть даже это и бред его разлагающегося мозга. Плевать.

В один тёплый вечер, 26-го июля, Мишка ржал над очередным рисунком. Там был изображен он сам, в виде вампира (и как про зубы узнал, а?!), кусающего с выражением отвращения мерзкого на вид типа бандитской наружности. И подпись имелась:

«Я не кусаю всех подряд,

Жертву выбираю

Обычно это сладкий гад!»

Ещё и поэт его Андро, надо потом попросить у него полный вариант, у него и подходящая музыка есть, наложить — может что-то интересное выйти. Может, вот оно, то, что всю жизнь искал, а? Родственная душа, отброшенная от него во времени, с которой не быть на одной тропе. Потому что Князев, молодой и дерзкий, в своем 2023 г., а Миха здесь в 2013, по ощущениям дряхлая, больная развалина.

На этих словах, точно в подтверждение, грудь внезапно словно резко и больно кольнуло острой иглой. А потом снова и снова. Сердце стучало, точно в космос на старт разгоняясь, воздуха не хватало. Голова кружилась. Он потянулся было к тетрадке, зачем — непонятно. Страшно было, что сейчас помрёт тут, только-только ведь нашёл… И плевать, что во времени затеряны. И всё ж ему бы к телефону лапы тянуть, не к тетрадке, где мигая проступало новое, но с такого расстояния, увы, неразличимое послание…

Но сил уже не хватило, грохнулся с кресла и завалился на бок. Меркнущим сознанием, сквозь пелену боли, увидел вбегающую в дом Агату… Приехала всё же… А затем не осталось ничего…

Агату Нигровскую всегда отличала Сила. Не та, что в спортзале качается, хотя и этим она не пренебрегала, а та, что с большой буквы пишется. Та, что, наверняка, древнее её самой. Потому как все женщины их рода были наделены определенными способностями, современные ведьмы — как шутили порой мама с бабушкой. Эх, родные…

Лучше б они сказали что-нибудь вроде: «Большая сила предполагает большую ответственность», но косплеем дяди Бена из Человека-паука никто из них не промышлял. А зря. Может, тогда не случилось бы всего этого… Агата зажмурилась, сплетённые картины разрушенного прошлого, настоящего и будущего, которое не случится, неотступно преследовали её, съедая заживо. А ведь можно было бы этого избежать. Можно!

И сама Нигровская не сидела бы сейчас у разбитого… у тела Мишки. Не первая его смерть в её судьбе, увы. Но, как выяснилось, боль потери не уменьшается. Сколько бы лет ни прошло. Теперь в разы острее всё ощущалось.

Сейчас ей надо позвонить родителям Горшка, подумать, как организовать отправку тела в Петербург — ну, не хоронить же его в этой тайге… Хотя Мишка, возможно, был бы счастлив… Просторы и воздух чистый, да.

А ведь она почти поверила было, что всё получилось, когда это роковое число — 19 июля — Горшенёв благополучно перешагнул. Чтоб спустя всего неделю умереть у неё на глазах. Неужели от судьбы не убежишь?

Вытирая злые горькие слёзы и усаживаясь на продавленное кресло, не обращая внимания на звон бутылок, что валялись здесь буквально повсюду, Агата мысленно перенеслась туда, где всё это завертелось-закружилось. В 2015, в этом витке реальности ещё пока не наступивший…

* * *

Два года тогда прошло. Со смерти Михи. А боль Андрея не притуплялась. Напротив, горела и фонтанировала. И она за этим молча наблюдала, понимая, что становится созависимой и что это постепенно их уничтожает. Что не текст — то мука и попытка воскресить, хоть так, на бумаге…

В какой-то момент Нигровской внезапно стало жутко страшно, что её мужа это уничтожит. Сгорит в своей тоске — сны с Горшком недостаточная замена. А может, и вовсе иной сорт муки, персонального ада.

И как-то, в очередной раз наблюдая его страдания, в сердцах подумала, что жизнь наверняка бы пошла по-другому, была бы более спокойной и счастливой, если бы Андрей и вовсе не встретился с Мишкой. Как он сам неоднократно повторял, шаг влево — и встречи бы не случилось.

Вот так, эта мысль промелькнула, и нет бы исчезнуть, как другие… Однако всё же сумела остаться и зацепиться. Нет-нет, да и возвращалась. Проигрывалась, как заевшая пластинка. А что, если просто взять и отменить реставрационку? Конец страданиям, боли — и возможность другого пути для Андрея. Он человек творческий, и без Горшочка бы выстоял, в бандиты не подался, не спился… Музыкантом — да, навряд ли станет, но не только же в музыке счастливым быть можно, да?

С ней вряд ли встретится? Ну, это Агата исправит. Она же ведьма в конце-то концов. А так хоть будет Княже жить без боли этой страшной. Не встретились — и нет проблем. Может, и Горшку легче станет, чем дьявол не шутит, а? Не на кого опереться будет, так, может, хоть в порядке фантастики повзрослеет их Питер Пен, покинет свой Неверлэнд? Может, вообще протест выкинет да позволит бате по жизни его пристроить… Кто ж знает — как минимум и у него не будет той боли от ухода Андрея, окончательно в бездну толкнувшей. Для всех же лучше, да?

В настоящем Агата давно уже перестала хоть как-то пытаться выгородить себя, оправдать — поняла, что это не поможет. Нет оправдания тому, что она позволила этой думке окончательно оформиться в затею с играми в судьбу. Она ведьма, но того, что творила, не ведала, ослепленная благостью намерений и своим «лучше знать». Поэтому для неё и того, что потом случилось, оправданий нет. Есть только горечь от поражения.

А вот тогда же чем дольше думала, тем более привлекательной становилась идея. Всего-то надо сварить зелье, зарядить его заклинанием да Андрею дать выпить. И поменять судьбу. Родится муженёк на два года позже, не встретится с Горшком — и все были бы счастливы. Так вот легок и прост рецепт счастья.

К слову, она всё же попыталась посоветоваться. Разговаривая за «чаем» с Аллочкой и Алёной, поделилась мыслью. Ожидаемо — подруги-ведьмы уставились на неё с явным опасением:

— Скажи, что ты пошутила, — Аллушка даже бокальчик убрала, боязливо покосившись — не он ли так в голову Агате дал.

— Вы не понимаете, — ссориться не хотелось, но ей очень важно было получить поддержку и одобрение, что верной дорогой идёт! — Вы не понимаете, что значит жить с зависимым человеком. И, если от физических зависимостей ещё худо-бедно можно избавиться — пусть сложно, долго, но можно! То выбросить из головы человека, а, особенно, Горшка почти невозможно. Поэтому мой способ — единственный!

— А тебе не кажется, что Андрей мог бы и сам решить, а? — вступила Алёна, тоже бокал отодвигая. — Не забывай, Княже наш — сильный колдун, если бы хотел — вырвал бы эту тоску из себя.

— Значит, она нужна ему, — вклинилась Алла, всё же решившая, что на трезвую голову разговор этот плохо ложится, да и приложилась прямо с бутылочки.

— А если он не видит, не понимает, что убивает и себя, и меня? — разозлилась Нигровская, понимая, что поддержки тут не найдет. Сытый голодного не разумеет. Для одной Андрей—пройденный этап, а у другой муж по брату не особо, прямо скажем, убивался.

— Он должен решить это сам, — Алёна была необыкновенно серьёзна, и, кажется, расстроена, что Горшенёва предпочла приложиться к бутылке, чем пытаться образумить их спятившую подругу. — Прошу тебя, пообещай, что не сделаешь этого!

Пришлось собраться, сделать соответствующее лицо и торжественно пообещать — волновать подруг — последнее дело. К тому же... Таких сильных и умелых ведьм — хорошо, что выпили они порядочно и мысли эти списали на алкоголь и её измордованность тем фактом, что благоверный съехал по фазе собственной непрощенности.

Но если вы думаете, что Агата остановилась… Скажу просто: вы ошибаетесь. Её не смущала ни исключительная сложность зелья, ни этичность вмешательства в чужую судьбу, судьбы, ни даже возможная расплата… Ведь за магию надо платить. Она была молода, самонадеянна и хотела во что бы то ни стало помочь любимому человеку. Их семье.

Подружки-ведьмы явно ничего не должны были знать — учитывая их красноречивую реакцию. Вот потому-то Нигровская варила зелье (о том, как ей удалось отыскать все ингредиенты, что не купишь в аптеке и супермаркете — отдельный разговор) в почти полном гордом одиночестве. Почти — потому что дочь играла в соседней комнате, а умаявшийся за очередным проектом-отвлечением от гнетущих дум Князев прикорнул в спальне.

Загонит он себя... И её заодно. От себя не убежишь ведь! Как бы ни старался, а инфаркт и прочие подлянки тут как тут. Оттого и была убеждена ведьмочка в правильности решения.

Весело варилось серобуромалиновое зелье в яркой кастрюльке с милыми сердечками. Агата уже нашептала ему заклинание, чуток подкачала своей силой, подложила пару волосков Андрея…

Осталось только, аккуратно помешивая против часовой деревянной ложкой, добавить последний ингредиент — чем она, собственно, и занималась. Две капельки из бутылочки тёмного стекла — и Андрюша родится не в 73, а в 75-м.

О том, что тогда, скорее всего, не будет никакого Короля и Шута — Агата старалась не думать. За всё надо платить. За спокойствие её мужа — тоже. И она была готова к последствиям.

Только вот не к таким... Потому что ситуация вырвалась из-под контроля. В дело вмешался неучтенный фактор. Когда уже завершался последний аккорд её плана — тихо и бесшумно капнули капельки, заставив зелье забурлить... Именно в этот момент маленький ураган по имени Алиса, ворвавшийся на кухню, порушил планы. Как, впрочем, и всегда бывает с ураганами — большими или нет…

В любом случае дочь, ворвавшаяся на кухню, требовала любви, ласки и внимания, а потому врезалась с разбегу прямо в ноги Нигровской, заставив ту остро пожалеть, что не защелкнула дверь в это помещение, коли уж творила ход истории.

От внезапного столкновения, пузырёк вылетел из рук Агаты и целиком вылился в готовящееся зелье. Оно угрожающее зашипело и взметнулось изумрудным всполохом вверх, испуская удушливые клубы едкого зелёного дыма.

Алиска, весело хохоча, с любопытством уставилась на эту картину, пока Нигровская отчаянно пыталась собрать себя в кучу и решить, как разрулить внештатную ситуацию... Когда в дверь поскребся последний обитатель квартиры, привлеченный грохотом и ароматами:

— Агатка, чем так пахнет? — последнее, что увидела горе-ведьма — Андрей, входящий в кухню и нервно дергающий носом. — Суп, что ли, подгорел?

И в этот момент кастрюлька оглушительно взорвалась. Алиска каким-то чудом успела спрятаться ей за спину. На стенах, потолке, полу — везде оказалась теперь уже коричневато-зелёная жижа, а сама посудина изящно прилетела Андрею на башку, будто цилиндр, отправив в бессознанку.

Впрочем, всего этого Агата не увидела — её, стоящую ближе всех к эпицентру взрыва, ожидаемо оглушило и окунуло в блаженную тьму… Где можно было не думать, как сильно из-за её промашки пострадали близкие.

Солнцу, несмотря на тонны патетических слов, до нас никакого дела нет. Наше существование для него безразлично. Это огромный газовый шар, повисший в космосе, благодаря которому на планете Земля есть жизнь.

Вот и сейчас равнодушный к чужому горю солнечный лучик пробежался, легко касаясь, по лицу лежащей на полу современной модной кухоньки ведьмы-неудачницы, заставляя морщиться и активно пытаться отмахнуться рукой. Не вышло.

Поэтому, с трудом открыв глаза, Агата некоторое время тупо смотрела на потолок. Тот, к слову, был удивительно чист… Хотя с чего ему быть грязным, а? Вроде ж, не варил никто сгущенку на кухне. Мысли никак не собирались в кучу. Состояние было как после хорошей тусовки, с бесконечным количеством алкоголя, но, увы, с совершенно не бессмертной печёнкой.

Желая разобраться, Нигровская сначала заставила себя перевернуться, попутно отчаянно удерживая в себе содержимое желудка, затем встать на четвереньки. Отдышалась, старательно цепляясь за ощущения реальности — вот мерно гудит холодильник, тихо идут часы, отмеряя секунды и складывая их в минуты. Отчего-то при мысли о времени виски вспухли…

Но в целом ей было уже лучше — помещение не качалось, только чуть-чуть подташнивало. Зато голова наконец-то начала соображать — ошметки мыслей вновь собрались в одно повествование, память с силой ста диких лошадей подкидывала картинку за картинкой: вот она варит зелье, вот вбегает Лиска, за ней следом — Андрей. Опрокинувшийся пузырек и… взрыв!

Последняя мысль заставила ведьму вскочить на ноги, шатаясь, суматошно оглядываясь, и поспешить в коридор, выкрикивая хриплым голосом попеременно имена родных:

— Андрей! Алиса! Андрей!

Да где же они?! Совершенно точно попали под взрыв, но ведь не испарились же? Не сразу до Агаты, в панике метавшейся по квартире, падавшей, встававшей, натыкавшейся на незнакомую мебель, дошло, что гнездышко их выглядит подозрительно… чужим. Чужая мебель, чужой ремонт.

На стенах не красовались творения Андрея, около детской комнаты не было отпечатка маленькой ручки — Алиска год назад тоже решила обозначить уже своё творчество, макнула ладошку в краску, да и приложила к новеньким обоям. Князев тогда поржал — и всё равно, подмигнув уже потерявшей к этому интерес дочке, заявил, что главное — это свобода самовыражения… Да на самом деле ничего не было!

Только её собственная оргтехника, сиротливо выделяющаяся в этой неприлично большой для неё одной жилплощади, словно намекая, а что ты тут забыла? Цветы поливаешь?! Потому что даже их животных не было. Никого. Даже тех, кого Агата сама подобрала, без Князя. И уж тем более не наблюдалось творческого уголка Андрея, его вещей, и игрушек дочки. Нигровская, не находя ничего, что могло бы развеять подкативший ужас, раненным зверем металась по квартире, переворачивая мебель… Но — нет, лишь на вешалке у входа одиноко висела её куртка да стояли изящные сапожки, которые сама Нигровская б не надела. Неудобно. У неё ребёнок маленький.

Чувствуя, что паника перехлестывает через край, Агата схватила свой телефон, негнущимися пальцами кое-как набрала мужа — неправильно набран номер… Телефон полетел на диван, а Агата тупо уставилась на кухню, возле которой она снова стояла. На которой не было ни единого следа произошедшего взрыва. Да на ней вообще, кажется, не готовили ни еду, ни, тем более, зелья. Стерильная какая-то чистота. И пустота.

Снова схватив телефон, посмотрела дату, нажимая не на те клавиши трясущимися руками — число и год всё те же самые. Только обстановка и, кажется, сама жизнь не были, не могли быть теми же самыми. В разум прокрадывалась страшная догадка, но поверить в это она не могла.

Схватив куртку, влезла в это чудовищное нечто на шпильках — такую длину она б точно никогда в прежней жизни не купила — и выбежала, со всей возможной скоростью направляясь к ближайшей подруге.

Добежав и чудом не расшибившись, в дверь Аллочки долго звонила. Наконец, ей открыла хозяйка, недоуменно взирая на нежданную гостью.

— Алл, катастрофа, — несмотря на всю свою выдержку, Нигровская чувствовала, что до слёз — один шаг.

— Девушка, вы кто? — огрело её обухом. — И откуда вы меня знаете? — Агата осеклась. По взгляду Горшенёвой поняла, что та действительно видит её впервые.

— Я… я обозналась, — воздух стремительно кончался, но ей удалось прошептать это и отойти к лифту. Выйдя из подъезда, она медленно побрела к метро. Сейчас её не волновал вопрос, кто придумал летние сапоги-шпильки, хотя лучше назвать их гробики. Реальность обрушивалась на неё, вместе с начавшимся дождиком. Дождик, хоть и летний, казался ей обжигающе ледяным. Но ещё холоднее было внутри. И этот холод было не прогнать, даже если на костёр ступит.

Она понимала, что зелье, очевидно, более чем удалось. Реальность изменилась. И в этой реальности не было её Андрея. Но — самое страшное — она не чувствовала здесь Лиски. И, если след Андрея хоть как-то ощущался, то даже малюсенькой ниточки Алисы не находилось. Не родилась. Всё закономерно, но выть от этого хочется не меньше.

Кое-как добредя до дома, она полезла в компьютер, сначала ввела в поисковик Андрея и группу — ничего. Группы Князь здесь не существовало. А вот Андрей не сразу, но нашёлся — перерыв несколько страничек, обнаружила родные черты лица на фотке в соцсети. Андрей Князев, 1993 года рождения. Судя по страничке — он здесь художник… Начинающий. Как два года превратились в двадцать? В памяти внезапно всплыл опрокинувшийся пузырек… Такой эффект не предполагался. Но многовато вылилось — хорошо, не на 200 лет отсрочила ещё.

Невесело хмыкнув, попыталась собрать себя в кучку. Она же ведьма или кто? Накосячила — исправляй. К счастью, она из этой реальности хранила все ингредиенты в том же месте. Хм, интересно: уж этой-то ей зачем понадобились? Памяти, увы, своей-чужой отчего-то не наблюдалось. Одна из разменных монет, пошедших на оплату. Ты в новом мире, но память прежняя, а та ты — стёрта. Как не бывало.

Лихорадочно отмеряя необходимые компоненты, Агата думала только об одном: вернуть всё в момент до взрыва и забыть навсегда об этой дурной идее — исправить судьбу Андрея. Руки, когда пила зелье — плевать, что горячее и нехило обжигало — тряслись, как у припадочной.

Минута, две… Полчаса, час — ничего не происходило. И, видимо, не могло. В этой реальности не было этого момента, поэтому и вернуться туда было нельзя. Сползая по стенке, Агата услышала вой. До неё не сразу дошло, что страшный этот звук исходит от неё. И что размазывает сопли и слёзы — тоже она.

Потом были долгие дни, когда Нигровская то пила (далеко не зелья!), то искала хоть какую-то информацию. Так она узнала, что Мишка-таки умер. Всё в том же чёртовом тринадцатом. Точка константы… Что Короля и Шута никогда не существовало, была лишь Контора. И она даже несколько дней понаблюдала за Князевым, как живёт и чем дышит.

В этой реальности он никогда не встречался с Горшком. Казалось бы, должен жить и поживать. Но — нет. В этом варианте Андрей всё равно был несчастен. Даже по паре дней видно, что гоним. В постоянном поиске чего-то или кого-то… Кого-то, кто уже два года был мёртв. Кому она сделала лучше? Ни-ко-му.

Случайно узнала, что многих фанатов и Короля и Шута, и группы Князь, знакомых ей по прошлой жизни, здесь тоже не было. Всё они ушли по разным причинам — кто-то сам, кто-то в результате несчастных случаев… В памяти вспыхивало оголённым проводом, что музыка их очень многим помогла побарахтаться, зацепиться за край зубами. А здесь её не было.

В тот день она напилась так, что едва помнила своё имя. Но боль так и не стала меньше. Она грызла и ввинчивалась. Жизнь становилась просто невыносима. Агата должна была что-то сделать. Ей надо было каким-то образом заставить Андрея повстречать Миху, совместить родные души, что, по её милости, оказались разорваны друг с другом на целых двадцать лет.

У неё был талант и редкое упорство. Потому два года, потраченных на изучение всех самых страшных аспектов магии, принесли свои результаты. План был. Хлипкий, но вполне реальный. На прожженном следами прежних неудачных попыток столе лежала тетрадочка и стоял стакан с новым зельем.

Остался шаг, последний шаг. Выпить. Чтоб не просто вернуться в собственное тело в прошлом, но и протащить с собой туда материальный предмет. Всё имеет свою плату — сделав это, она навсегда отрежет себе путь обратно. Билетик получился в один конец. И всё, что угодно, могло пойти не так. Хотя здесь её всё равно практически ничего не держало. Потому-то и выбора не было. Крепко сжимая тетрадь, Агата пригубила и, затем залпом опустошив стакан, медленно растворилась в солнечном луче, как древний вампир, что испил не из того бокала.

* * *

Вернувшись из путешествия по собственной памяти, Агата снова оказалась в разрушенной реальности. В очередной раз. Да, кажется, что она сделала всё, что могла, пытаясь взять верную ноту и исправить ошибку, но магия не прощает подобной дурости и беспечности. Если отбросить, что правы были подруги-ведьмы и не следовало вмешиваться, то могла бы хоть дверь подпереть или другой день выбрать... Да — знать бы где упадёшь да соломки подстелить. Злые слёзы снова полились градом из глаз.

Нигровская из кожи уже, кажется, вылезла, но бесполезно. Всё её усилия сводятся к нулю. Эти двое так и не встретились. И Мишка всё равно умер. Какая разница, что выиграла она для него немного времени. Неделя — капля в зыбучих песках беспощадного времени. Тут уже внезапно осознала, рассеяно проводя ладонью по начавшему коченеть телу, что плачет не столько потому, что план её сорвался, а просто... Ей было жаль Миху.

Познакомившись с ним по-настоящему только тут, завоевав его доверие, она, видимо, разглядела, наконец, то, что так привязало Андрюшу. Раньше, бывало, накатывало на неё непонимание. И не злоба, а просто досада. Что как так можно... Мучиться, страдать из-за человека, но не желать его отпускать до конца. Ни когда тот в душу срал, ни умер когда. Не понимала. Может, потому и решилась зелье сварить.

А теперь вот ощутила, чем так влечёт за собой других Миша Горшенёв. Влёк. Она с досадой снова провёла по его стылой руке, вспоминая... Его открывшуюся ей искренность в делах, какую-то наивность, доброту. Да, даже доброту — готов был последнюю рубашку с себя снять. Кто-то скажет простак-дурак, но... Мир без таких людей совсем уж невыносимо черным делается. И не то чтобы раньше она всего этого не видела...

Видела! Просто не хотела сильно погружаться и это замечать. Достаточно и одного страдающего осла в семье. Но теперь пришлось увидеть — и сейчас ещё острее чувствовала, как виновата перед ним. Ними. Агата стиснула зубы.

Если за Андреем мелким она наблюдала нечасто (сил на это моральных не доставало, сразу Лиска вспоминалась), то к Мишке в лучшие подруги набиться сумела. Не один же Княже упрямый такой. С ней также. Вижу цель — не вижу препятствия... Их слишком много, но лбом прошибать стены — лучше, чем с досады грызть локти. Хоть что-то делать, а не стоять и плакать, жалея себя.

С Горшком Нигровская сблизилась, оттого и год за годом вынужденно наблюдала его бесплодные поиски. Он метался из крайности в крайность. Искал и не мог найти. Она же чувствовала его боль, чувствовала, как сгорает в метаниях понапрасну гений и творец. Да, Мишка по-прежнему писал замечательную музыку, но не было рядом того, кто этот бриллиант зашкурил бы, да и превратил в потрясающее произведение искусства. Образно, конечно, но всё же...

Агата очень хорошо понимала, что ещё сильнее толкнула себя в бездну самоуничижения, позволив себе привязаться к Мишке. Не как к лучшему другу своего мужа, не как к потрясающему рок-музыканту, панку и так далее...

Нет, все эти гиблые попытки помочь, приносить лекарства, если плохо было, то следить, чтоб выпил, приготовление еды, долгие разговоры в ночи — всё это было не просто, чтоб сохранить нужный Андрею объект в относительной целостности и нужной лохматости. Нет, ближе к печальному итогу Агата заботилась о друге, коим стал за всё это время Мишка Горшенев. И именно поэтому, оплакивая, сидя с ним на полу в старом домике, никак не могла успокоиться — ей было нестерпимо жалко Мишку. Ей было жалко её друга.

Который так и останется неизбывно мёртвым, если Андрей не догадается. Да, Агата сделала, что могла. Теперь ход за Князем.

Андрей боролся с двумя противоречивыми чувствами: с одной стороны — очень страшно было, что всё это пригрезилось, и нет никаких чудес, и Мишки тоже нет, а с другой — после почерпнутой информации в вики, невольно пробирало дрожью каждый раз, когда общался с Горшком. Спросите, что это за прозвище такое странное, ну вот такое вот. Но его потустороннему собеседнику из прошлого подходило. Потому и не заметил, как невольно стал так его и называть.

И всё-таки каждый раз, когда появлялась новая запись, — вздрагивал, потому как в уме невольно считал, сколько дней осталось до 19 июля. Таймер был запущен, у дружбы этой невероятной оказался довольно чёткий срок годности.

Да, он поинтересовался точной датой у Мишки — хотел сравнить, насколько их время отличается. Выходило, что совсем не отличается, кроме года. Одна махонькая цифра… И вместо 23-го — 13-й год… И это вгоняло в необъяснимый ужас.

Потому что реагировал Андрей — странно. Да, сожалеть надо бы, грустить, что и сделать ничего не можешь — только скрасить последние одинокие дни, но ведь и этого уже не мало?! Но нет… Было б нормально, будь ему просто жаль прощаться с таким необычным человеком. Но это точно была не жалость, а некая горечь, едкая, неизвестно когда в душу попавшая, смолистым поражением, отложением застывшая…

Это была скорбь какая-то. Словно снова кого-то очень важного для себя теряет, вот-вот потеряет. Откуда взялось это чувство и осознание, что этот незнакомец почти что из дневника столь дорог — Андрей и сам не понимал. Он ведь даже не из тех, кто быстро привязывается. Даже с женщинами своими держал границу, в душу залезть не давал. А тут, нате, пожалуйста. Вот он я — готов душу обнажить, отдать куску бумаги.

С трудом помнится — в первый день Князева пугала до чёртиков сама мысль, что засевший там осколок чужой души желает захватить его бренную тушку и выбраться на белый свет. Да уж — Том Реддл из Михи неважнецкий. Но тогда-то кто об этом знал?! А вообще — да, Андрей точно не нормальный: хоть и опасался, но вместо того, чтоб бежать назад в Питер, с восхищённым ужасом наблюдал за каждой записью. Маньяк-приключенец? Так, вроде ж, нет. Скорее, наоборот. А так да, любопытствовал и писал сам, частенько первый, но и боялся. Не совсем ж он безбашенный. Очень боялся каждой записи.

Теперь же боялся, что записи закончатся. Общение это привыкание вызывало, похлеще, чем кофе или сахар. Оттого в дикий ужас вгоняло осознание, что совсем уж скоро… Возьмёт и не появится на страничке тетрадочки неровным почерком: «Привет, Андрюха!» с кучей улыбающихся рожиц. И не пришлет невидимый соб…утыльник снова вынужденно выдержанного пойла.

Хотя, конечно, первый поход за таким подарочком из прошлого запомнился надолго. Двухметровая крапива, гасить которую пришлось тяпкой (получил по носу ей с непривычки, взял мачете, но то заржавело, только потому цел и остался!) — на минутку тогда предположил, что это создание дневниковое специально всё это затеяло. Ну ладно, не специально, не со зла… Не знал же. Но фитнес Андрейка заценил, а главное, мотивация какая… Собственная крыша! Проверить, убедиться — не сошёл ли с ума.

В общем, мировой мужик оказался. Обо всём можно было поболтать — о музыке, о жизни — интересные и жуткие времена Горшок застал — правда, со своей анархией задолбал слегка. Но в целом, Князев уже навострился ловко и быстро переводить тему с Кропоткина и Махно.

А иногда и слушал, точнее — читал всё же. А казалось, что слушал. Как так вышло? Да вот… Не утерпел же — нашёл в сети записи с концертов, да просто записи с голосом. Редкие то птицы были, не то что братца его альбомчики, но ведь были же. И поразился красоте голоса, тембру, глубине. С таким голосом разве можно ж петь во второстепенных клубешниках? Ему б в театр… В мюзиклы, во!

В общем, привязался Андрюха. Привязался к старой тетрадке и к человеку, что теперь за ней будто живой стоял перед глазами. И в этом и заключалось противоречивое чувство. Страх потери и привязанность — отвязаться не выходило.

Чем сильнее маячила в календаре дата смерти, тем больше Князев мучительно размышлял, не написать ли Горшенёву, не рассказать ли всё… Может, так удастся уговорить его в больничку съездить. Подлечиться. И чем ближе к дате роковой, тем чаще приходилось Князеву бить себя по рукам и откладывать ручку. Чтобы не написать лишнего.

Спросите, почему? Разве не сильный он и ловкий и не всё ему по плечу?! Нет, юношеским максимализмом не страдал, напротив, ему, порой, казалось, что внутри него кто-то живёт… Более умудрённый жизнью. И этот некто время от времени его тормозил, заземлял. Сейчас вот печально твердил: «Поздно, Андрей!»

Да и вообще, уж если что и вынес из прочитанных фэнтези, то это знание, что со временем и судьбой играть нельзя. Сущности эти неведомые возьмут свою плату. Хищной птицей вгрызутся, и что заберут — неведомо. Хотя могло статься, что связь эта, странная, потусторонняя, сильнее окажется, и так всё сердце исклевала, как орёл Прометею печень… Да, печень болела, кстати, — надо б поменьше предаваться возлияниям, а то скоро в этом домике одним жмуриком больше станет.

Кстати, о птичках — привязалась тут к нему одна. Сойка, вроде… Князь в птахах не очень разбирался: черный — ворон, обычный птах — воробей, поет красиво — ну, может, соловей, пузо красное — снегирь, сороку и синицу мог отличить, а вот залетная дивная птица к этим категориям не относилась. Но вот сфоткал и в программу распознавания загрузил — выдало ему вот такое название. Птичка удивительно любопытной была.

В первый раз её заметил, когда с пресловутой крапивой воевал, чертыхаясь на всю округу. Весь потный, злой и шальной от мыслей — а вдруг псих он… Вот и звук с забора странный ему аккомпанировал. Сперва решил — точно дурка, привет, потом оглянулся! И мог бы поспорить, что птаха эта… улыбалась, что ли? Ещё сильнее уверовался в своем сумасшествии, но сойка эта потом как-то странно закричала. Может, так они и должны кричать, м-м?

Интернет на сей запрос ответа не дал, выдал что-то вообще не то… Но почему-то у Князева возникло стойкое ощущение, что ржала во весь клюв эта сойка-пересмешница. А птицы вообще умеют смеяться? Рисковать привлекать внимание своего ФСБшника такими запросами не стал, как и испытывать собственный котелок на прочность. Потому как безопаснее было думать, что, а фиг их знает, после тетрадочки можно вообще во всё, что угодно поверить, так-то, да.

С тех пор и окопалась пернатая рядышком. Кажется, вообще не улетала с участка. Пару раз даже на подоконнике замечал её. Лесная мамзель до того расхрабрилась, что с руки у него зернышки клевала. Вот ведь непуганая особа. Заставила Андрея смущаться, чувствуя себя этакой Белоснежкой от Нетфликс… Осталось только гуталином вымазаться — и можно на кастинг новой адаптации!

Хотя… Андрей крепко задумался. Дневничок — чудаковатый, чтоб и птичке не быть-то тоже необыкновенной?! Места тут заповедные, может, это шпионка какая, лешего прислужница. Ну а что? Он человек новый, вот и отправил к нему Хозяин Леса наблюдательницу. Понаблюдает — да отправится вердикт оглашать, можно ли ему тут подзадержаться или пора со свету сживать начать, направив к нему муравьев там, шмелей каких… Мух! Почему-то представил Князев такой десант и поёжился — ну на фиг.

Как бы там ни было — с птицей этой они почти скорешились. Шпионка аль нет, всё одно было ему отчего-то. Так что даже сомнения свои и раздумывания Князь с птичкой обсуждал. Ну, не со знакомыми же ему о тетрадочке и всей чертовщине, что творилась здесь, трещать? Те ещё вызовут ему психиатричку, или приедут и лично сопроводят в желтый дом. Да и нет особо никого близкого такого. А у птички хоть мобилы нет — не сдаст.

Вот и выходит, что после родителей ему птичка да старая тетрадка самые близкие. Удачно, Князев, ничего не скажешь. Набор чудаковатого мага-отшельника собран, отращивай бороду и волосы! Где-то ты в этой жизни накосячил. Или в прошлой, может быть. Андрей, вообще, во всё это верил — жизни прошлые, карма, всё такое. По счетам своих прошлых воплощений платил — не иначе.

Да по фиг. Проблемы посерьёзнее на горизонте.

Июль давно за середину перевалился. Телефон безжалостно высвечивал дату — восемнадцатое. Значит, завтра Миша… Даже думать об этом было больно. А Горшенёв, как назло, разактивничался — писал и писал. Даже желание вдруг высказал шутливое, ежели (не когда, блин, — Горшок что, чувствует кончину, что ли?!) в Питер вернётся, посмотреть на него, Князева, молодого.

Андрей всё писал и писал в ответ, а руки холодели и предательски ныло сердце. Страшно было отвлечься и пустоту в эфире застать. Даж в сортир с тетрадкой отлучался теперь. И ведь не сделать ничего… Даже если сейчас напишет — ничего не изменит же, да? Не успеет. Поздно, Андрей. Ну, дурак-балбес, почему раньше не написал.

В ту ночь он так и не заснул. Метался по домику, брал в руки ручку, отбрасывал в сторону. Выходил курить на крыльцо, зажигал одну сигарету, бросал, другую… и так до бесконечности, пока курево не кончилось. Вместе с ним металась и пташка верная, внимательно следя черным круглым глазом. Иногда петь пыталась успокаивающе, но куда там.

Утром дневник долго молчал. А у Андрея тряслись руки. Будто с запоя. Только вот трезв был до стеклышка. Отвратительно ясен ум… Князев всё сидел и сидел у стола и гипнотизировал взглядом страницу. Сколько он так просидел — непонятно. Без надежды, без просьб к каким-то там силам. В горле пересохло, в голове шумело, глаза страшно болели от напряжения. За окном пристроилась сойка, хвост распушила… Надо б имя, что ли, дать… Мысль моргнула и снова пропала — чистый лист оборвавшихся записей вытеснил всё.

И вот… когда, по ощущениям — после полудня, появилась новая запись, Князев выдохнул так, что легкие заболели. Не смел надеяться, но вот же она, запись. Жив, старый чёрт, жив! Пока ещё. Сегодня уже Андрей строчил, как безумный, писал и писал, радуясь каждой новой ответной строчке. А когда мобильник показал ноль часов — почувствовал такое облегчение и подъём, что точно мог бы сейчас нарисовать лучшую в жизни картину.

Наступило 20 июля, а Миха всё еще писал в ответ. Значит, удалось подвинуть? И, может, даже встретиться получится? Ну, вот, найдет его в Питере мелкого Горшок, уж придумают, как поверить заставить… Значит ли это, что будущее и он сам сейчас тоже изменятся… Вау, быть героем фантастического фильма я… хочу, блин! Если это значит спасение Мишки и обретение той части себя, о которой… которой и не подозревал. Да, творчество у Андрея благодаря общению этому поперло в гору — заказчик доволен был и сам он, что самое главное… Так ещё и про хобби своё давнее вспомнил. Стихи.

Так и расслабился Андрей. Хорошо так расслабился. Потом сам себя за это ругал. Поверил, что смог исправить какую-то жизненную несправедливость. Правда, для кого — не понимал. Настолько расслабился, что в википедию заглянуть побоялся. Вдруг там новая цифра появится — тоже не далекая. Может, день выгадал или два — настроение хорошее, оно ж жить помогает, как и желание… само желание жить. Может, удалось его Андрею разжечь? Но надолго ли запала хватит? Знать не хотелось. Совсем-совсем.

Потому неделю ещё они прожили прекрасно — общались, шутили, смеялись. Каждый в своём времени. В Питер Мишка пока не скорячился, но, вроде как, что-то про август заикался.

Двадцать шестого июля было обычным. Ничего такого, ни предчувствий, ни какого-то знамения. Просто ближе к вечеру Мишка перестал отвечать в тетради. Просто и внезапно Андрей почувствовал боль в теле, как будто саданули его крепко, чем-то тяжелым. Просто появилось внутри ощущение дыры размером с космос. Просто, бл*дь. Кажется, это слово Князев возненавидел. Просто даже в глазах маленькой птички сквозило сочувствие… Ей-то откуда знать?! Или это душа пришла попрощаться? Нет, бред, совсем бред… Нет!

Где-то в глубине души он сразу всё понял. Но ждал, ждал, таская тетрадочку с собой, надеясь и теперь уже обращаясь ко всем хтоням, что могли б услышать. Не услышали. Ни в этот день, ни на следующий записей новых не появилось, хотя Андрей и бесконечно писал. Бесполезно. Тетрадка молчала.

Через два дня, совсем измучившись, он всё же полез в википедию. Чтобы просто подтвердить — вся та же самая информация, единственное отличие — дата смерти. Да, 26 июля. Вот тебе, Андрюша, и неделю купил…

Его накрыло полное опустошение. Хотелось сразу и напиться и бросить домик этот с дурацкой тетрадью, забыть навсегда. Чтобы не было так нестерпимо больно. Опять это странное чувство — не просто кого-то потерял. А близкого и родного.

Механически продолжал Андрей делать свои дела по облагораживанию участка и дома. Но мысли о Горшенёве не оставляли. В результате в самом деле начал путь к становлению не Гэндальфом, так Радагастом — вечерами просиживал на разных колдовских и мистических форумах, ища ответ, что это было и что вообще можно сделать.

Даже сдуру написал какой-то тётке, с таинственной аватаркой. Но та в ответ чушь какую-то понесла, про сглаз, порчу, что надо чистить-чистить ауру и род… Чакры заблокированные открывать — ага. В общем, махнул рукой.

Спустя неделю метаний и душевного разлада, наобум написал в тетрадочке. Снова. Может, попрощаться хотел. Хоть Мишка уже и не прочитает это. А может, кто свыше нашептал, да и потом помог — но, вместо прощания, Андрей, неожиданно для себя написал под той самой записью, где они в первый раз пообщались: «Пусть и недолго, но я бы всё повторил. Мне тоже очень нужен друг. Давай не сдаваться?». И дату поставил размашистой росписью, будто руны какие колдовские начертил ощущение было — «09. 07. 2023» — словно удержать желал в пространстве тот день, когда встреча их на страничках случилась.

Выводить эти строчки было почему-то неимоверно трудно. Ручка будто тонну весила, двигать рукой, да и всем телом было крайне болезненно. Пока писал, почувствовал влагу, стекающую по лицу и шее. А потом на старые страницы закапала ярко-красная жидкость — кровь. Медленно стекала из носа и ушей… Ну, это хоть объясняло, почему ему вдруг так резко похеровело. Да и башка закружилась, мир поплыл…

Чтоб затем остановиться на самом интересном месте… И до собственной неурядицы ему резко перестало быть дело, как только увидел под кровавыми следами проступающие буквы знакомого почерка:

«Ты что за херня такая? Иди нах с моей собственности!»

Несмотря на всю ватно-развальную слабость тушки, Андрей был счастлив до кончиков ушей. Ёлки-палки, это что ж получается? Он в приливе чувств втянул кровь, бегущую из носа, назад. Поперхнулся. Расчихался. Но и это настроения не изменило.

Здорово-то как! Написал число в волшебной тетрадочке и возвратился назад? Во времени? Ведь ответил же ему Миха — явно живой. Мёртвый говорить и писать не может. Даже если это анархист. Смерть, она одна для всех. Немыми делает. А тут уж точно не молчание в ответ.

Конечно, никаких объятий и приветов Князь не дождался и в помине — похоже, Мишка с ним снова не знаком. Ну, это дело поправимое, сейчас он ему быстренько ситуевинку прояснит… Главное — живой! С остальным — разберутся. Правда, если так оно дальше пойдёт, то сюжет станет совсем как в Дневниках памяти за вычетом с десятка нюансов, ну да леший с ними. Что-то внутри него скукожилось в ужасе, слабо осознавая, что не первое это отматывание времени и не последнее. Почему не первое? Ну, не могло так быть, чтоб он да с Михой ранее был не знаком. Значит, кто-то уже вмешался, только тут не только Горшок, но и Князь забыл… Знать бы ещё, кто этот кто-то, игравший стрелками часов.

Ладно, оставим Дневники памяти Джиму Керри. У Андрея тут дневничок похлеще. Мистичный… Хоть бери и пиши книгу. К слову, скелет рассказа у него уже в ворде пылился. Но что-то подсказывало — тот вызреть должен, вдруг ещё круче вильнёт. Главное, чтоб Мишка жил… Но вот с этим грозила произойти самая большая загвоздка. Но нет — не думать. Нет тела… А ведь есть оно — в Википедии можно даже прочесть, где похоронен. Приехать, поглядеть на могилку. В энциклопедию сейчас лезть страшно. Дико. Потому и не станет.

Меньше знаешь — крепче спишь. И вообще, живешь и дышишь. Да, именно этим он сейчас и собирался заняться. Может, свободно дышать и петь не выйдет, но хотя бы просто двигаться дальше — это он может. Как и не сдаваться. Горшочек этот, из тетрадки, жить должен. И не только в ней. Но и вообще. Не камнем могильным лежать на дне, а рядом тут крутиться да за незаконно занятое имущество бранить. Вот уж мечты… Но кто сказал, что недостижимые? На миг перед глазами прошмыгнула тень лохматая — прямо как на видео тех, просмотренных им.

Интересно, а это только в тетрадочке у Михи до начала июля время открутилось, или у него здесь тоже? Князев спешно, отгоняя темные точки перед глазами, поспешил проверять. В инет залез то бишь. Нет, у него-то по-прежнему август, значит, только для Горшка повернулось время вспять.

По фиг! Вот реально — по фиг с большой колокольни! Если она тут, конечно, есть… Не видал, вроде. Деревня — не село ж. Ну, вот же, а если нет — тем более. Будет опосля время подумать обо всех странностях и чудесах. И записать в фантастическом для всех нормальных-то людей романе… Может даже графическом, во! Были у него набросочки собственной перепуганной рожи — прям хоть так в комикс вставляй. Ладно, всё будет, когда убедится, что Михаил Юрьевич Горшенев переживет 13 год. Вот так!

Даром время не теряя, в тетрадочке написал то, на что его в предыдущие дни не хватило, но так жаждало из него вырваться: «Ты меня не знаешь, но я тебя знаю! И знаю, что случится! Если не хочешь помереть через пару недель — слушайся меня!»

Ответ не замедлил появиться, кажется, даже сами буквы подпрыгивали взбешенно: «Ты мне чё, угрожаешь? Нос откушу!»

Андрей критическим взглядом окинул ранее написанное предостережение, уже начинающее расплываться, дабы местечко освободить, и мысленно обозвал себя идиотом — это ж надо было с бухты-барахты такую х*йню человеку задвинуть. Экий он обормот! Естественно, Мишка ничего не понял и полез, набычившись, наносить первый удар. Пусть и ручкой. Хорошо, не пером, совсем не Пушкинским.

Как бы его теперь убедить-то… Что Княже не белочка, грызущая золотые шизоидные орешки. И что тетрадку нельзя жечь — проверять магическое творение на огнепрочность не хотелось… А то за то недолгое время, что они общались, Андрюха уяснил одно: собеседник и собутыльник его весьма упрям и горяч. Вот сейчас рогом упрётся и будет на своем стоять. И хрен куда свернёт. Так и помрёт. Снова. Вот зараза!

«Тебя только возможная угроза интересует? Больше ничего? То, что ты в лесной глуши у самой тайги переписываешься с тетрадкой-самопиской совсем не волнует?» — быстро-быстро настрочил в ответ, пока рукопись эту не сожгли. Хотя… Мишка любопытный. Не станет палить, пока не удовлетворит любопытство в полной мере.

«Допустим, — сухо написала в ответ тетрадочка, — и чё?»

Нет, что-то никогда, видимо, не меняется.

Потребовались долгие часы переписки и уговоров, в процессе которых и без того болевшая голова Андрея трещала уже просто по швам, чтобы Горшок, наконец, поверил ему. Не до конца, вестимо, но хватало, чтоб больше не быковать, а какой-никакой конструктивный разговор поддерживать. По крайней мере, сгинуть нечистому уже не предлагалось.

Большую помощь в этом нелегком деле оказало предложение Князева спрятать что-то на участке да местечко ему сообщить, чтоб опять, лопатой помахивая, откопать, да в подробностях сей предмет Горшеневу описать. И как вы уже, наверное, догадываетесь, что-то в жизни никогда не меняется. Бой с крапивой, дубль два! Участок-то заросший был, и надо было Горшку выбрать не прежнее местечко, где крапива уже была повержена, а новое, неисхоженное мачете. На этот раз Андрей управлялся с этим предметом куда как лучше, потому как додумался сперва заточить… Точильный камень на него в сарае едва ли не прыгнул под аккомпанемент из звонкой трели Сойки. В результате подробно описанная и распитая бутылка выдержанного пойла проложила дороженьку к реке понимания.

На сей раз Андрей был максимально собран и решителен! В прошлой попытке он не решился сообщить Горшку о скорой кончине, в этой — брал быка за рога, и уже более обстоятельно вывалил инфу почти сразу же, как Мишка стал ему немного доверять. Проводят же шоковую терапию болезным? Способ действенный — может, и его Михе поможет. Осознает, что не пустая угроза это и пугачка, а факт, который скоро свершится, если кто-то не пошевелится и бухать не прекратит, перебравшись из деревни глухой туда, куда скорая быстрее, чем за час, приезжает. Хотя и это не гарантия. Совсем нет. Обследование нужно, лечение, а не отсиживание задницы среди бутылок.

Нужный эффект, правда, достигнут не был. Сперва Горшок загасился совсем, да так, что Андрей перепугался — как бы от новостей таких Мишка раньше времени в ящик не сыграл. Ну, там, сердце, все дела. А когда Горшенёв вновь объявился, то, увы, решительно не был настроен ни на борьбу, ни на лечение, как тщетно уговаривал его Князев. Казалось, знание о скорой кончине заставило его совсем пасть духом и лапки сложить. Типа чего метаться — чему быть, того не миновать, забей. Ещё и задвигал, что и так прожил больше, чем можно было ожидать.

Князя это вымораживало до оторопи. Ну, как так можно, бл*дь?! Ему ж и сорока нет… Это ж не старость. Совсем ведь нет! А Мишка взял и сдался, кажется, только пуще прежнего забухал, ибо ему теперь водка не во вред. Ну и бред!

Общение, правда, не прекратил, что подпитывало надежды. Более того — и в этот раз ему явно нравилось переписываться с Андро — как часто стал называть его в своих записях Горшок. К тому же и в общих темах Андрей теперь разбирался лучше. Особенно, мать её за Махно, в анархии.

Словом, Князев верил, что можно взять верную ноту и исправить ошибку, войти заново в ту же реку и так далее. Короче, Мишку надо было спасать, и он продолжал писать, уговаривать и так далее. Мало ли — упрямства и ему было не занимать. Ведь не зря ж ему второй шанс дали?

Шанс не шанс, но чуда не случилось. Если больной хочет жить — медицина бессильна, а здесь, видимо, и не хотел. Иначе б не забился в эту дыру… Зачем? Не писал ведь тут Горшенёв ничерта — сам в дневнике в записях, не исчезавших никогда, жаловался, что неписец, что всюду дно. И даже Князю при всём старании и даже, кажется, одной написанной и присланной ему в виде нот (ну, ты там гитарку отрой, очисти и поучись — авось сумеешь наиграть, ё-моё!) песне — не вышло.

Миха, правда, успешно преодолел прежнюю роковую отметку 13 июля, даже 26-е прошёл — в этот день Андрей едва не поседел. Даже неохотно начал задумываться о походе к врачам… Ну, раз уж не мрёт никак. А качество жизни этой оставляло желать лучшего, видимо. Соглашался тот, что попробовать это как-то улучшить можно.

Только вот так и не сподобился осуществить сдачу врачам с повинной. Тетрадка замолчала 7 августа. Андрей больше не медлил — сразу же полез в википедию. Подтвердил, выдохнул и попробовал прежний трюк провернуть — снова написал под той самой записью. На этот раз взял ещё на неделю раньше под истеричный вопль птички-Сойки. И в этот раз ему знатно прих**вило: кроме крови из носа, та потекла и из ушей пуще прежнего, спасибо, не из глаз… Мало этого — так ещё и отключился, кажись, на пару секунд. Птичка в окно клювиком бесперебойно стучала, но замолкла, точно осознав, что звуками этими башку его сильнее раздирает. Ну не чудеса ли, а?!

Но тщетны мольбы и напрасны попытки — почему-то подумалось ему, когда и эта новая возможность весьма схожим образом провалилась. И снова в день рождения Горшка. Даже не отодвинул в этот раз, хотя пообщались на неделю дальше. Предел этого, потасканного непростой житухой организма?

Нет, Андрей отказывался верить. За эти месяцы — он сам знатно поизносился, похудел, хотя до этого ходил в качалку три года и вес всё равно стоял на одном уровне. А тут на те. Заказы он выполнял вовремя, но, кажется, происходящее оставило отпечаток и на творчестве, потому что один из тех, с кем он работал дольше всех позвонил и сначала деликатно, а потом прямо в лоб спросил: всё ли у него в порядке? А в самом деле… Если трезво окинуть происходящее — Князев помешался, но остановиться не мог… Это общение с Мишкой — уверен был, что ничего более правильного в жизни случиться не могло. Вот так вот, странно и чудаковато.

Потому, когда перенос ещё на неделю дальше не отодвинул дату смерти ни на день — не сдался. Ничего, упорства ему не занимать. Закусив губу — голова болела неимоверно, до тошноты, кровь уже просто струйкой шла, глаза жгло, видать сейчас и из них капать начнёт — стал выписывать новое послание, с новой датой. В этот раз решил не мелочиться, а сразу же в март ухнуть. И пусть далеко от знакомства с Михой, может, он даже и в домике лесном не осел, но волшебная тетрадочка, почти книга по толщине, если б сообщения не исчезали, позволяет в любой год махнуть. Чем раньше начнёт, тем скорее спасёт. Вообще спасёт, а не поглядит хмуро в очередной раз на статью в Википедии.

Однако, планы эти явно шли в разрез с реальностью. Даже не успел дописать толком число — свалился. В прямом смысле. Со стула — а пол не мешало бы и помыть… Гаснущим сознанием увидел влетевшую в окно птичку — вроде, примета плохая… Но не в том соль — увидел Андрей сойку-спутницу, на лету трансформирующуюся во что-то иное. В человека… Женщину. Голую причем. Красивую. Отлично, Князев, больной мозг забористые глюки подвёз. Сначала дневник болтливый, теперь голая дамочка зачётная, в ореоле вороха перьев, завораживающее медленно опускающихся на пол… Сознание, не в силах выносить такие выверты, окончательно померкло.

Пробуждение было не из приятных — вот как во время гриппа, всё отваливается: лапы, хвост, голова… И есть почему-то хотелось страшно. Хорошо, вчера в город смотался — затарил холодильник под завязку. Сейчас главное — доползти!

Так-с, на кровати лежит, так что либо сам дополз в бессознательном состоянии, либо у него и с памятью проблемы появились, что маловероятно, либо помог кто-то. Обвёл взглядом комнату и чуть не подпрыгнул на месте, обнаружив, что его холостяцкая обитель уже не такая берлога.

А вот и помощница — женщина ( та самая, красивая, кстати! И не голая, как привиделось… Хотя, может, и не привиделось — нацепила-то незнакомка его футболку и джинсы!), тёмноволосая, тёмноглазая — его типаж. Сидит за столом и неотрывно буравит взглядом. До разума постепенно дошло — это же та самая… Сойка.

Оборотень? Мозг усмехнулся, да ну… Скорее уж, кто-то из сестричек-певчих: Сирин, Алконост, Гамаюн! Ну, не Гарпия ж какая… Как вообще можно назвать человекоптичье превращение? А ведь подозревал же, что непростая птичка… И вот подтверждение. Не одними престарелыми панками из тетрадочек полнится Земля. Может, и другие интереснейшие ужасы реальны. Призраки там, зомби. Ну вот, приплыли… Хоть и жутко, но жутко любопытно! Аж зудеть внутри начало, как чего-нибудь написать.

Андрей, вообще, удивлялся себе: тут бы надо молитвы читать (если б знал!), да чем-то отмахиваться от таких пришельцев симпатичных (кадила у него тоже нет!), либо ноги делать, так, чтоб пятки сверкали. А он вместо этого раздумывает как это существо половчее назвать. Ну, к слову, убежать всё равно б не смог — разве что уползти, но это смешно как-то. Мужика, пусть и раненного (в какое место интересно?), не достойно. Про молитвы — понятно уже, а отмахиваться — тоже нечем. Под рукой только недогрызенное яблоко, но им кидаться — только дамочку на смех пробивать. Или злить.

— Зря я всё это сделала, — меж тем сказала его неожиданная гостья, указывая на тетрадочку. — Убьёшься ты с ней.

— О, ни здрасьте, ни будем знакомы, — хмыкнул Князев, чуть приободряясь. Жив же, и органы детородные на месте — стало быть убивать его сирена не думает пока, наоборот, беспокоится. — Сразу к делу. Так это я вам обязан прекрасным развлечением? — покосился на заветную тетрадку как-то с опаской. А ну как ещё отнимет и он никогда больше с Мишкой не попереписывается… Да ну на хрен! — Почему именно я?

Не то чтобы он против был, очень даже за — такой вот он мазохист закоренелый, но напрасные усилия выматывали дико.

— Есть такие моменты, Князев, — женщина отвела взгляд, вздохнула, да и начала сначала: — Было ли у тебя ощущение, что ищешь кого-то и не можешь найти? Ну, вот должен быть кто-то, кого встретишь, сразу поймешь, что это твой человек.

— Ну, допустим, — о, уже как Горшок заговорил. Нахватался, с кем поведёшься… Главное, в этом домике не помереть. — И че?

— Вот и представь, — горько усмехнулась бывшая птичка, словно бы нахохлившись вся, — вы с Мишкой именно такие, свои люди. Просто разминулись во времени. А я… — она снова как-то странно замолчала, тщательно подбирая слова, — хотела несправедливость эту устранить. Вот теперь понимаю, зря. Не выдержишь ты, и сам загнёшься. Поэтому прекрати, прошу тебя! — посмотрела почти умоляюще. — Живи, счастлив будь, его забудь!

— А это уж не тебе решать, как там тебя, кстати? — возмутился Андрей, кряхтя, поднимаясь с постели, — сам разберусь и с тетрадкой, и с Горшком.

— Агата, — недоделанная сирена вздохнула, — ты на себя в зеркало-то глянь, волшебник-недоучка.

Решив, что это резонно, Князев, превозмогая слабость, потащился на кухоньку, где над рукомойником висело небольшое зеркальце. Ну, обычная рожа — ну, бледноват, в кровище весь. Ну, да, синячищи под глазами, подчеркивающие синеву глаз, во!

Так, а это вот что? Волоски беловатые. И много! Седина, бл*ть? Ничего себе — за пару часов отрастить первые признаки неотвратимо надвигающейся старости.

— Плата это, — рядом появилось отражение этой самой Агаты-сойки, что подошла неслышно, будто в самом деле птичка, — за игру со временем. Да ты уже, наверняка, и сам всё понял… — поджав губы, покачала головой. — Чем дальше мотнёшь, тем больше сил и лет заберут у тебя. Надо ли тебе это, если… — помедлила, — Мишу всё равно не спасти, видимо. Не в 13-м. Слишком запущены болезни — что ни делай, износ нельзя перекрыть, когда отказывает всё.

— А в каком? — спросил Андрей, отодвигаясь от зеркала да открывая холодильник (есть-то, несмотря на новости, хотелось дико, раз уж приперся на кухню, можно и удовлетворить потребность). — Будешь? — поинтересовался и, вспоминая о правилах гостеприимства, протянул ей контейнер с салатом, а затем как-то чуть стушевано пояснил: — Купил вчера оливьеху в городе, вроде как ещё не испортился.

— Салатик? — Агата вдруг начала смеяться, не то нервно, не то действительно от радости какой, с придыханием таким, будто её истерика легкая душила. Глядя сейчас на неё, Князеву отчего-то подумалось, что такое вот состояние совсем птице гордой этой не идёт. Не в смысле смех — тот очень шёл, а нервы все эти и боль застарелая, но, судя по виду, вновь обострившаяся. — Кто б знал… — почти всхлипнула она, глядя на примирительно протянутый контейнер так, словно ожидая, что тот сейчас взмоет в воздух и окажется у неё на лице, голове... А вот откуда это уже в голове у Андрея, м-м?

Салат остался в контейнере, подозрения в голове, а Сойка-оливьешница, отсмеявшись, серьёзно сказала:

— Ну, может быть, году в 2011 можно было б и спасти. Пока не запустил болезнь, пока процесс не стал необратимым. Мне б это раньше понять, — вздохнула удрученно. — Просчиталась я.

Но Князев охов-ахов, вздохов (если б не последние — про секас бы подумал!) не слушал а, схватив отвергнутую плошку с салатом, поспешил обратно в комнату. Самое главное он услышал, вот и бежал к цели, на ходу заправляясь калориями. Кажется, силы ему понадобятся... Только надо сгруппироваться в этот раз при падении, во! В идеале на кровати написать, но на сей раз за ним был хвост. Птичий! Пришлось забыть о безопасности.

— Что ты делаешь? — удивилась Агата, когда он поспешно открыл тетрадку и лихорадочно вписал туда новую запись, с новой датой, раньше чем та успела его остановить. Заостренные коготки царапнули по плечу: — Июнь 2011? Андрей, это бесполезно, не было у него тогда тетрадки!

Она внезапно прервалась и схватилась за голову, отпуская его:

— Но я помню эту запись… Хотя этого и не было. Словно только что родилось это воспоминание, — посмотрела в недоумении и прошептала обомлело: — Я её увидела и отнесла тетрадь Мишке раньше, правда, припрятав, чтоб после моего ухода только нашёл, потому что иначе мог бы и заупрямиться — не взять. Я три года доверие его зарабатывала, а тут... Ещё не успела.

— Бесполезно, говоришь? — победно уставился на неё Князев, а потом всё же рухнул без сил, но с чувством триумфа. Может, и не полного — всё же не гарантировало это Горшку шанс на жизнь сто пудовый, но... Делать невозможное, вопреки всяким птицам певчим, ему понравилось.

Год 2010

Х**вертило Миху знатно. То, что молодость прощала, хоть и мстила порой (но только на утро, а не сразу же после употребления!), после 30-ки оборачивалось теми ещё американскими горками. Отпраздновал, бл*дь, удачное выступление, не отходя от кассы. Точнее, касса та никогда, почитай, и не закрывалась. Пара банок — для разогрева, ещё парочка во время, чтоб поддерживать проспиртованность организма, ну а после можно и вообще упиться! Скакать по сцене нужда отпадает до следующего вечера, а то и до следующей недели — как повезёт, по-разному бывало. Не всякий раз спрос имелся на тру панк-рок.

Так сколько выпил? А кто ж считал? Организм разве что. Вот потому и выворачивает его в итак заблёванном туалете мелкого клубешника. Ничуть не нарушил он местную экосистему, скорее уж, поддержал. И вообще — не фиг жаловаться. Где выступили, там же и приняли, там же и назад выдали. Круговорот сансары. И не вырваться оттуда. Тошно ему сейчас? О да! Но и на трезвую голову не лучше. Тошно, но уже от жизни. Пусть уж лучше от продуктов распада алкоголя крутит, чем и дальше думать о том, куда житуха завела. Что лучшие годы позади, а он так и не достиг того, о чем мечтал, а дальше лучше не будет. Лишь хуже.

Прокравшиеся в чуть протрезвевший организм мыслишки прогнало внешнее воздействие. Сначала сзади громко хлопнула дверь, затем острые быстрые шаги процокали по кафелю. Остановились прям за спиной. Ему б посмотреть, кто такой интересный нарисовался в мужском, если верить побитым писсуарам у стенки, туалете. Ну не станет же нормальный мужик каблучки носить звонкие?! Как и не станет нормальная бабенка в этот срачельник влетать! Ему б выяснить, кому так охота пронаблюдать, как он тут себе желудок выблевать пытается, да сил не хватает даже голову чуть отвернуть. И хорошо — не хочется все же попасть блевотиной на бесстрашную незнакомку.

Только подумал, как чужая тонкая рука внезапно отвела и забрала назад спутанные пряди его волос — Мишка аж вздрогнул от неожиданности. Вторая рука крепко и надежно придержала за плечи. И всё же не пидор. Уж женские конечности он в любом состоянии отличить способен.

— Доблюешь, надо попить, — раздался рядом спокойный голос. — У меня вода есть.

Горшок в очередной раз вздрогнул. Что за дела? Это что за Фея Блевонина ему примерещилась?! Ну не может же это в реальности быть? А если может, то какого хрена какая-то бабёнка в его дела вмешивается? Да и что вообще забыла в мужском туалете? Извращенка, блин! Хотел обматерить, чтоб свалила подобру-поздорову, да у организма были другие планы — пришлось вернуться к прерванному занятию.

То растянулось. Вот далеко не в первый раз так выжимает его барабан, а всё каждый раз поражается, как в него это помещается. А вот и желчь. Много. Может, хватит? Сдохнуть в столь зловонном местечке — это, конечно, панковская смерть, но не прям у толчка же. И не в компании таинственной мамзель, что, к слову, так и не ушла, пока он извергался.

Лишь когда внутри всё наконец-то перестало перекручиваться, сумел худо-бедно рассмотреть свою неожиданную помощницу, привалившись к стене и мелкими глотками отпивая воду из протянутой бутылки. Обошёлся бы, дополз до раковины и как собака бы полакал, заодно голову остудил, но… На ползти тоже силы нужны. Поэтому, спасибо за сервис, дамочка!

Брюнетка, молодая ещё, глазами тёмными сверкает не то сердито, не то виновато. Поди пойми. Он и так-то женщин не понимал, а таких безбашенных тем более. Ну вот что надо, а? Неужто заинтересовал, даже в таком состоянии выползания?! Ну, красивая, что уж тут, да не в его вкусе — кожа да кости, ухватиться не за что. И нет, он сейчас не привередничал. Просто оценил с единственной привычной для себя стороны в отношении женщин. С обёртки. С внутренностями у такого, как Мишка, никак не складывалось. Ну не уживался он, не любил, когда его лечить начинали и словом, и делом, лезть в его жизнь вздумалось им, а не только в штаны!

— Так, хорошо, — пользуясь замешательством, девчонка отняла бутылку, а вот это обидно, как и то, что он слаб и вернуть пока не может. — А то опять рвотным вулканом станешь, — пояснила на полный обиды взгляд. — Минут через десять ещё дам воды.

Сильная дамочка, ну или он совсем уже того. Ослабел.

— А тебе, чё, больше всех надо? — рявкнул шепотом — горло от напряжения сводило и громче говорить не получалось. Знавал он таких «добреньких», с которыми счинишься, а потом не отмоешься. — Я тебя о помощи просил, что ли?

По-хорошему, поблагодарить надо было бы — не лишняя подмога всё ж таки оказалась, но она, блин, такая уверенная перед ним стояла, руки в боки — супервумен, бл*ть.

— Не просил, — спокойно, даже как-то размеренно отреагировала на его вспышку дамочка, точно чего-то такого и ожидала. А потом прибавила чуть сердито, задрав нос: — Но не в моих принципах проходить мимо нуждающихся в помощи.

— Жалеть меня надумала? — Ну всё, его уже откровенно понесло: в самом деле, мало того, что в столь унизительный момент застала, так ещё и жалостью сквозит от неё, как из форточки в сиротском доме. — Не нуждаюсь, проваливай.

— Во, дурак, — с чувством, толком и даже расстановкой покачала головой девица, а потом добавила: — Не тебя жалко, себя. Потом буду мучиться угрызениями совести, оно мне надо, а? По ночам вскакивать и думать, не из-за моей ли равнодушности отечественная рок-сцена не досчиталась одного из своих мамонтов?!

— Это я-то мамонт? — Горшок аж ощетинился, вспоминая присказку про лохов. Это кем она его считает, а?!

— Ну, называй, как угодно — смысл у песни тот же будет, Ти-Рекс, ты, окаменелый! — а у дамочки был очень острый язык.

Миха, вообще-то, мог бы много высказать в ответ, начиная с того, что случайно проходить через, а не мимо мужского толкана — это надо призраком быть, а на мертвую женщину та не похожа. Как и на пониженной социальной ответственности! Заканчивая тем, какого хрена та приперлась на концерт такой устарелой древности, ископаемой, как он, коли так считает, а?! Неужто настолько делать нечего было? Мог бы — всё это выкрикнул, но тратить силы на слова казалось сейчас несусветной тупостью.

— Встать помоги, — вместо этого просипел. Ну а что — всё равно тут стоит добрая-добрая самаритянка.

Незнакомка молча, ухватив за предплечье, потянула вверх. Кое-как поставила, прислонив к стенке, и критически оглядела:

— Не, не вывезешь сам, — как вердикт в суде вынесла. Может, в системе работала бабёнка, а? Голос-то поставленный, командный, грубый. Хотя… Он снова её оглядел — для этого она слишком неформал. Странная, короче.

— Да я ща, постою, немного в себя приду и пойду, — Горшок сам-то не верил своим словам, но ситуация начинала напрягать. Кто она такая, чего надо, а? Он сейчас и так уязвим. А ну как утащит в секс-рабство? Последняя мысль заставила его заалеть не только ушами. Ну что это, право, с ним сегодня такое? Лезет тут в голову всякое. Кони двинет, вот и всё рабство. За всё платить нужно. А его увлеченные ширяния по вене сделали из него потребителя Виагры. Представляете, какие у него, порой, коктейли внутри плескались? Удивительно, что Конёк-Горбунок ещё не издох.

— Пошли давай, — скомандовала девчонка, подставляя плечо, — обопрись. У меня такси вызвано.

— Куда нах?! — запоздало спросил Мишка, уже позволяя вытащить себя сначала из туалета, потом и из клуба. Так, если в сексуальном рабстве от него проку немного, то какие могут быть ещё варианты? Органы? Да кому те сдались в его убитом в хлам состоянии?! А может, просто маньячка? Он вывернул голову, вглядываясь в лицо дамочки… Или сектантка-сатанистка, и хочет принести его в жертву? А вот это может быть.

Такси, говорит… Ну это сообщник может быть. Действительно, какая-то машинка-то без наклеек фирмы стояла уже. То ли от выпитого, то ли ещё почему, но голова была тяжелой, сопротивляться не хотелось. Ну расчленят его или ритуально заколют… Интересная смерть. Необычная. По-любому — многие о нём вспомнят. Так что, пускай, всё одно жизнь такая собачья опротивела. И Мишка мысленно плюнул и растёр.

— Ко мне, — хмыкнула рьяная спасательница или шизанутая маньячка, всё решит доживёт ли он до завтра. — Я не имею привычки к незнакомым мужикам домой ездить, — о, правильную продолжает из себя корчить. — А оставлять тебя сейчас неразумно, буду потом думать, не захлебнулся ли ты где рвотой собственной, — а теперь и вовсе Святошу врубила, ну ё-моё.

Дорогу Мишка не запомнил — кажется, он вообще выключился, организм решил: хватит, делайте со мной, что хотите. Очнулся уже в чужой квартире, когда его плюхнули на диван, да пледиком прикрыли. Последняя связная мысль, мелькнувшая перед тем, как снова отрубился — как эта тонкая пичужка его, медведя этакого, от машины до этого дивана доперла? Не иначе ведьма какая… А может, и сообщник-водитель помог! Только пледик-то зачем, а, граждане-маньяки, душегубы-убивцы?

Утро было тяжелым. Но оно было, значит, всё же зря он давеча так плохо о дамочке думал. Впрочем, мысли эти меркли по сравнению с головной болью и жутким похмельем. Его так давно не крыло. Пить хотелось сильно. С трудом, закрывая рукой глаза от бьющего света, словно застигнутый врасплох древний вампир, сполз с дивана и медленно двинулся в сторону предположительно ванной — квартирка вполне типичная, найти можно искомую комнату. Дорогу осилит лишь идущий, понимаете, да?! Ну или ползущий.

— Неси тушку на кухню, — раскалывающийся жбан тронул приказ. То была вчерашняя незнакомка (и как только его шебуршания услышала!), махнула рукой в другом направлении.

Пришлось топать, куда сказано. И там уже послушно проглотить какой-то отварчик, горький до жути. Неожиданно вспомнилась мелькнувшая было характеристика — ведьма. Только почему он ещё жив и, вроде как, цел? Откармливают для ритуала, а вечером следующим что? Шабаш?!

— От похмелья, — пояснила девица, словив удивленный взгляд. — Бабушкин рецепт, — ну, допустим, он поверил, ё-моё. Хотя жить, в отличие от вчерашнего ночера, хотелось.

— Как тебя зовут-то? — в голове то ли от отвара, то ли от сна прояснилось, и он, наконец-то, и некоторые моменты решил прояснить, да и вообще о банальной вежливости вспомнить. — Я…

— Михаил Горшенёв, — перебила хозяйка квартиры. — Я была на концерте. — напомнила она. — Агата, кстати, — подсказала имя, упустив фамилию.

— Вот и познакомились, — вздохнул Горшок, Агата — вполне неплохое себе имя для ведьмы, сильное. Ну или просто не вполне обычное имя. — Ну, спасибо, что ли.

— Пожалуйста, — Агата пожала плечами, немного нервно покосилась на него. Странная — это точно. — Ты б шёл отдохнул ещё. Оклемаешься, вызову машину, поедешь домой, — о как. Значит, никакого шабаша. Просто помощь ближнему. Интересно, а дамочка в карму верит, что так расстаралась или…

— Ты фанатка? — глупый вопрос, но эфирную тишину надо было заполнить чем-то. Ну и это бы объяснило хоть что-то.

— Нет, просто музыка у тебя хорошая, — ну раз нет… Вообще, а почему бы ему так просто взять и не поверить бы в чужое неравнодушие? Не одними же злыми или просто умотанными собственными проблемами людьми полон мир? Есть и добрые, а не добренькие для галочки. Хоть и вымирающий вид. Вдруг ему повезло?

Только вот упало ему во внутренности какое-то ощущение, что не в этом дело. В чём-то ещё. Потому что по мере того, как они спокойно перебрасывались общими фразами, у Михи почему-то крепло осознание: откуда-то он эту странную Агату знает.

Хотя поклясться мог бы, что впервые в жизни видит её. Ну, либо вот да — настолько мозги пропил, но верить в это не хотелось. Иначе совсем труба — к чему цепляться, если разум предает?

С ней было хорошо почему-то. Может, от легкого будоражащего ощущения опасности — то приятно разгоняло начавшую мертветь кровь. А может, дело в том ощущении, что его знают, понимают, каков он, и не пилят мозг, молча помогают. Или же в чём-то ещё. С Агатой как будто получалось ненадолго отпустить все свои загоны. Ну или приглушить их.

Может, поэтому пригласил дамочку на следующий концерт с проходкой в гримёрную, ожидая, правда, что откажется. Но та, на удивление, согласилась. И пришла за кулисы прямо на глазах у изумлённой молодежи, которую Миха в очередной раз понабрал. Кажется, тех несказанно удивило, что к нему ещё могут ходить такие дамочки. Хоть ничего и не было, но, черт возьми, знаете ли, приятно ощущать, как другие понимают, что ты всё ещё мужик, во!

Агата на этом не успокоилась. Стала приходить снова и снова. Играли-то они в основном в Питере, про кабакам да барам, редко когда куда-то за пределы выбирались. Как-то так оказалось, что стала ведьмочка почти постоянным зрителем. А потом и не только зрителем — не, лезть под юбку Мишка и не стал (а та почти и не носила), зачем общение портить!

С ней было удобно и хорошо так, без всякого секса: можно было поговорить, Агата никогда не лебезила, как некоторые постоянные слушательницы их группы. А такие имелись, да. Как и оголтелые фанатки, правда, не настолько оголтелые, чтоб его в туалете караулить да к себе домой Буратино увозить. Ведьма эта всегда резала правду-матку, иногда ударяя тем самым по-больному, но чувствовалось в ней что-то такое, по-настоящему заботливое, то, чего ему, порой, так не хватало. Того самого тепла человеческого. Так, постепенно, Нигровская стала его другом.

Тем самым, которого в штатах, наверняка, вписали бы в контакты экстренные в медстраховку. Это ведь она, всегда закатывая глаза, забирала! Когда Горшок пропадал в невменозе, нужно было — шипя злобной кошкой, и таблетки привозила. Фурия эта только выглядела страшно, на деле же… Злость её, как, впрочем, и нотации были даже приятны — ей было не всё равно, как кинувшим его друзьям и прикидывающимся добреньким брату.

Вот и сегодня поспешила на помощь: его персональная скорая помощь, словно почувствовала что-то, заявилась с аптечкой и знакомым уже отваром. А как полегчало, то уже привычно профилактически (но бесполезно!) мозг немного повыносила, с требованием срочно к врачу обратиться.

Мишка вяло пообещал — ну, впрочем, он постоянно ей обещал, не мог сопротивляться. Потом, правда, забивал. Столь же успешно, как и обещал, во. А она хоть и не верила, но каждый раз немного успокаивалась — такой вот замкнутый круг.

После её ухода в раздумьях тяжелых схватился за верную музыкальную подругу. И тут сразу же заметил: гитарка-то его тоже что-то тяжело да глухо звучит. Неужто и её жизнь приплюснула, да не может быть! Потряс гитару—точно, внутри что-то лежит, и совсем не закатившийся медиатор.

Выматерившись, полез искать причину. И вскорости нашёл, хоть и попыхтел, выуживая, заламывая руку — какая-то непонятная сила, и он даже знал, какая именно — кудрявая темноволосая — засунула внутрь тетрадку непонятную. Для чего? Ну это ж Агата, может, послание какое оставила, напоминалку. Типа, я записала тебя к доктору на завтра — ха, неужто думает этим его пронять?

Распахнул, догадку проверяя — совершенно чистая тетрадь-то. Намёк, что ли. Чтоб что-то новое написал? А то материал его — старьё по большей части. Не крутится, не вертится мысль в башке, и не растёт кокос, увы.

Пока думал — на его глазах случился форменный пздц: на первой страничке распахнутой тетрадочки взяли и сами собой проявились буквы, в слова тут же сложившиеся: «Привет! Не выбрасывай и не сжигай тетрадь! Поговорить надо!». Вот это фокусы сознание проворачивает! Но трезв ведь он, аль Агата в самом деле ведьма и только сейчас за его курощение всерьёз взялась? Только почему на него выбор пал, как на жертву, а?!

Похлопав глазами, дико возмутившись, схватил ручку, да и накарябал в ответ: «Ты чё за х*йня паранормальная? Че за пранк?» — нет, ну а что? Горшок спуску не даёт. Тем более каким-то там тетрадкам-самопискам.

«Сам ты пранк и х*йня паранормальная!» — кажется, бумага всё же не стерпела и обиделась. Ну ничего себе!

«Я панк!» — Мишке вдруг тоже стало обидно, так-то, какого черта тетрадка обзывается? Влезла, понимаешь, в личное пространство, а теперь ещё и на него давит, после того, как командовать удумала!

«Ага, панк-анархист, — согласилась тетрадочка, — а будешь маяться хренью, скоро загнешься и будешь мёртвым анархистом. Слушай внимательно: я из будущего, хочу помочь.»

«Чем докажешь, помогатор хренов?» — оснований доверять какой-то левой фигне у Михи вообще не было. Хотя угроза, конечно, реальна. Но такое будущее ему любой мало-мальски знающий его человек предсказать мог. Так-то!

«Напиши СМС Агате. Я его дословно воспроизведу», — ну вот, тетрадочка, фактически, расписалась в своей связи с ведьмой.

А всё равно ж… Хм, странно. Уж не сама ли Агата таким образом пранкует? Или подельник есть, как ему изначально показалось, м? Хотя в душе вдруг что-то заинтересованно вспыхнуло: если не розыгрыш какой, получается, что тот мир непознанного, который он тщетно искал, возможен? И некоторые фокусы, хтонью выворачивающиеся, вполне реальны?

Не упуская тетрадочку из поля зрения, потянулся за мобильником — пусть доказывает этот дух, в тетрадочку вселившийся. Заодно и проверим, существуют ли ныне в Питере ведьмы.

Только от судьбы не убежишь.

Да уж, то, что происходило, совсем выбивало из колеи — начиная с заговорившей (или правильнее будет записавшей?) тетрадочки (и тут вызвездился, Горшок! У всех белки как белки, а у тебя — кусающий за нос блокнот! В переносном смысле, разумеется. Хотя, чтоб получить белку, надо хоть немного трезвым походить, а Миша не таков... Он себя держит в нужной форме проспиртованности организма! Тот ещё экспонат из Кунсткамеры, да), заканчивая содержанием слово в слово совпавшего сообщения ответа на то, что он, закатывая глаза и кляня себя за глупость, всё-таки отправил Агатке.

«Твои проделки, ведьма? Пранкуешь, зараза?» — не сдержался Мишка, непонимание било по нервам хлеще алкашки. Во что он вообще вляпался? Может, Агата аферистка какая, хитрая да ловкая, а? Ага... Ё-моё, не клеится. Зачем он той сдался? Что с него взять? Всё одно, что козла доить... Черновики мелодий прикарманить? Книгу о нём написать? Ха... Да кому оно надо? Это Ван Гог стал популярен после смерти. А Мишка не голландец этот рыжий с бородой. Или без бороды... Да один чёрт. Нет, корыстных мотивов тут быть не может. Да и с такими способностями фокусницы Нигровской лучше кого другого окучивать! Вон, пусть попробует, подберётся к Кинчеву какому. Раз к рокерам тянет. Слишком старый? Ну, к Самосвату тогда!

Да уж, Миша даже в мыслях понимал, какой это запредельный бред. Но, право, и реальность была ничем не адекватнее. Так какую бредню из двух выбирать? Меньшую или позаковыристее?!

Трясущимися руками (не от запоя, правда! Он умел тремор собственный отличать — организм знал отлично. И вы не понимаете, это другое!) отложил телефон, да и приготовился ждать. Возможно, долго... Женщины, они такие... Могут в ванну зайти и выпасть из жизни на пару часов... Была у него жена, да не одна, если считать сожительства, так что плавали — знаем. Масочки-х*ясочки, нет денег на масочки — так мы намажемся сахаром, огурцами или что там ещё эти бабы переводят... Чтоб дольше им голову кружить своим видом подтянутым. Так-то, если подумать — пусть делают, ё-моё! Это ж... Приятно посмотреть, да?

Но ожидание было недолгим, как выяснилось. "Стало быть, повезло тебе нынче, Гаврил..." — отчего-то голосом старого, свалившего в закат (не жизни!) друга подумалось. Ведь не успели и минуты две пройти, как сперва телефон пиликнул:

"Проверь тетрадь, потом бузи!"

А затем и на раскрытой странице заплясали ровные чёткие буковки! С другой стороны — он бы покривил душой, если б сказал, что больше ждал ответа Агаты, а не этого... Не пойми чего. Может, там и ведьма эта балуется, но... Это разбивалось о то, что стиль письма походил на мужской... Да и почерк Нигровской был известен. Так что... Не настолько ж эта женщина колдунья, чтоб постичь думы и чаяния мужика? Это кем надо быть, а?!

"А то ты не знаешь, Гаврил!" — хмыкнул внутренний Балу, ненавязчиво разворачивая радужный флажок... "Тьфу!" — подумал Мишка и отмахнулся от уехавшего друга, а следовательно — в Горшенёвских понятиях — страшного предателя. Пока возьмём за рабочую версию, что Агата — "ведьма" и организовала ему "друга по переписке", чтоб решил, что словил белку и пошёл подшился... Да, такое предположение ему нравится. Ну что ж... А коли белка интересная, можно перед тем и пообщаться... Он учтёт, когда будет с Нигровской с глазу на глаз это облаива... проговаривать!

«Может, она и ведьма, но перестань хамить людям, которые хотят помочь!» — выдала зловещая бумага, ещё и зашелестев... Он что, её защищает? Погодите-ка... Это ж, бл*дь, уже...

Миша уставился на тетрадку — нет, ну как?! Это уже не фокусы какие… Это ведьма без кавычек. Но это значит, что ему придётся признать, что наука... не просто многое не знает, а что некоторые суеверия из прошлого не совсем суеверия. Ха! А дальше что? Так он и в жизнь загробную уверует... Угу — хорошие перспективы: здесь мучиться... и там — тоже. Просто прекрасные! Ну почему сбывается только самое плохое, а? Почему? Отчего в мире нет драконов? Ну их уж точно не скрыть... Это ж не ведьмы, что маскируются под женщин... Поди, различи, где обыкновенная бабенка с вредным характером, а где ведунья. Вот ведь... То есть, они и проклясть могут? Вот же...

Может, галлюцинации всё же?! Мишка отчаянно хватался за ускользающую картину привычного мира. Только вот получалось из рук вон паршиво. Ну, типа, пытался он думать, что вот мозги совсем поплыли, да только это хуже, чем реалистичность сверхъестественного! Ведь тогда получается, что лежит Горшок, покинутый и одинокий, сейчас в своей хате съемной на полу холодном (и грязном, кстати!), например... Вдобавок слюни пускает и неизвестно, не станет ли на остаток существования овощем, вовсе не огурцом, а томатом вяленным... А все эти веселые картиночки только в его буйном воображении?

Впрочем, природная вредность не дала спокойно сидеть и себя накручивать, факт осознавать да стонать... Нет, деятельная натура возобладала, оттого руки сами схватили ручку и нацарапали размашистый ответ:

«Это, бл*дь, не слово в слово! Другой уговор был!» — может, и по-детски... Но впитанного в бумагу уже не воротишь... Наверное, даже если б Мишка вырвал листок и съел! Хм... Интересно, а если он скушает эту тетрадку, не превратится ли тогда в куклу-чревовещатель? Ну так, типа — знатная выйдет кукла... Горшок! Детишек пугать, когда уговоры Каркуш и Мишуток разных не действуют.

Странно, но это чувство невольно пропало. И быстро. Более того, ему на какое-то мгновение вдруг показалось, что в комнате кто-то вздохнул — не то раздражённо, не то с улыбкой. Так вздыхают те, кто знал ответ, но всё равно не понял, как ему относиться к этой... особенности.

Однако ощущение это было настолько ярким, почти пугающим, что Горшочек вскочил, да и тщательно обошёл сперва саму комнату. Затем и всю квартиру. Даже в парадную выглянул осторожно. Никого. Хотя может и скрылся... Хотя нет... Не так же быстро-то, да и заперто было! Вот те на — неужто и слуховые глюки подъехали? А главное — возникло ощущение, что сие глюки его хорошо знают. Вот так-то. И невозможное стало возможным... Миша явственно чувствовал, как приподнимаются волосы на затылке.

А тетрадочка уже выдавала ответ — нет, привыкнуть к этому сложно, к выводимому невидимой ручкой тексту: «Цитирую, блин! «Твои проделки, ведьма! Пранкуешь, зараза!» И приписочка: "Доволен?" И смайлик верхом на метле и в шляпе остроконечной. Вот же зараза!

«А вот и нет! — Мишка не отказал себе в удовольствии, чуть язык не прикусил, дописывая заполошно... Знаете ли, он не привык ругаться рукописным текстом, очень хотелось взять и крикнуть... Но собеседник хрен услышит... Наверное. — Не совсем так!»

«Да что, бл*дь, не так?!» — кажется, его потусторонний собеседник чуть ли не взвыл. Михе вдруг отчетливо представился светловолосый парень, возмущённо закатывающий глаза. Причем за его спиной... Он нервно обернулся — никого... Вот же... А почему светло? Отчего не русый? Не рыжий? Не брюнет? Не синий в крапинку фиолетовую? Ну а что, если он тут с блокнотом общается, чего ему, блин, не быть таким фриком?!

«У меня вопросы, а значит, в конце предложения другой знак, учись, неуч!» — наставительно написал... Но уже без внутреннего ора.

«От неуча слышу!» — шелестнула тетрадка, ну или ему показалось... Почему-то читать это было не обидно, а весело, что ли? В кои-то веки по жилам бил азарт, кровь кипела, а не еле тлела. Мишка вдруг осознал, что давно уже улыбается.

Это странное общение было… Очень. Не сказать бы, потустороннее. Но при этом паника затухала. Будто с приятелем общается... по смс, позвонить, которому ну никак не может... Да, скорее так. Действительно, собеседник не казался кем-то запредельно далеким, чужим... Скорее, наоборот. Какой-то покой и ощущение то ли прорезывающихся воспоминаний, то ли просто дежавю какое. Но это ловилось. Вот так, с лёту.

И глюком происходящее тоже не чувствовалось. Почему-то легко было поверить, что всё по-настоящему. Вот так, да, многолетние убеждения сыпались с треском соломенного домика под дуновением волка-тетрадочки. Более того, и Миха чувствовал, что одновременно и загоняет себя в угол, но как бы странно ни звучало, но это едва начавшееся престранное общение ощущалось едва ли не самой правильной вещью не только за последнее время, но и за всю жизнь. Понимаешь ли, от таких открытий чудных, кто угодно в лужу сядет... Вот и он от непонимания вскочил да — нет б плюхнуться на стул — промазал попой... Отбив ту об пол. Больно... Ещё и банка пива (хорошо, не бутылка!) до чёртиков напугала, заставив вскочить, заголосив... Но боль и отрезвила...

Заглянул в тетрадь с опаской, что буквы исчезли, потому что, да, Мишка не хотел... не хотел это терять, едва обретя, пусть и нездоровое! Он делал в этой жизни массу нездоровых вещей, а эта ощущалась самой нужной и родной! Буквы не исчезли... Он выдохнул. А потом снова забоялся: а что если у него раздвоение личности, ну, как у доктора Джекилла и Хайда, а? Сам и пишет в тетради — общается со второй личностью своей... Та недавно прорезалась, прямо как зуб мудрости, ё-моё! А почерк разный — редко, но бывает в психологии!

От дальнейших ужасающих размышлений (о том, что хуже: сойти с ума и быть счастливым, найдя понимание в лице второй своей личности, или обратиться к психиатру, возможно, вылечиться и быть одиноким и с клеймом) его отвлёк звонок телефона — ну, конечно, Агатка... Как он мог забыть о втором участнике этого безумия... Может, она его третья личность, а? Миха рассмеялся истерично. Женщина! Да ещё и такая... Хотя... Почему нет. Вот же. Но ведь... И тут он снова сделал круголя... Агату и остальные видели. И мама, и брат. Та-ак... Тогда надо выяснить спокойненько, какого лешего происходит, при этом не спугнув ведьму.

— Горш, что случилось? — с места в карьер стала спрашивать. Будто б и не писала ту СМС пару минут назад... Ну или просто хитрая — дала время увериться посильнее, ведя предметный разговор с... предметом, да! И вообще, лучшая защита — это нападение, да? Верно, поэтому дальше Мише пришлось чуть отвести от уха трубку: — Ты, блин, опять успел там наклюкаться?! Не мог подождать, что ли, чтоб хотя б дать печёнке шанс очухаться хоть немного, а? У меня отваров не хватит! Да и с чего бы я ведьма, а? Травки заварить — это тебе любая сумеет. Ну почти любая! Горш, ты так себя в могилу сведёшь! А меня в больничку! С нервным срывом! И не только меня. За тебя же, дурака, пережи...

— Хватит! — схватился за опухающие виски Миша. Ну вот, на гнилуху давит... И она туда же! Будто б он не понимает... Будто б он дитя неразумное. И вообще... — Ты мне зубы-то не заговаривай, Агатка! Хватит оскорбленную Дракайну включать, поняла, ё-моё! Ладно, травки — может, и другая какая бабёнка. А тетрадочку необыкновенную подкинуть, а? Ту самую, куда ты меня отправила заглянуть, потом бухтеть, а? Что, ты теперь в несознанку пошла, а? — возмущённо проревел, перебив, в ответ. Не повелся на провокацию с призывом к совести. Дудки. Не поймаешь сегодня... Он получит ответы...

Как бы ни согрело привычное «Горш» (так называла его только эта невозможная, блин, Нигровская — либо Горш, либо Миша. Она как будто специально избегала всеми употребимого Горшок — а почему, Миша понять и не мог. Не Горшок ночной аль цветочный и не горе луковое — и лады, понимаешь ли!), какой бы любопытной не оказалась тетрадочка, а вертеть своей жизнью никому не даст! Анархисты свободу только вместе с жизнью отдают! Что-то, правда, внутри него протестовало и чуть ли не пинало в мозг, что неправильно всё это — огрызаться и ругаться с ней... Но он всё ещё Горшок, бл*дь. Уважаемый панк, а не какая-то размазня! Пусть и алкоголик... И даже... наркоман. Но не тютя какой, подкаблучный.

— Миша, я всё объясню. Уже еду! Дождись только! — совсем как-то несчастно зачастила подруга. Отчаянно, что ли. И очень уж быстро на попятную свернула, ещё и, вроде, напугалась. Странно. А Горшенёв отметил, что от подкинутой вероломно во внутренности гитары тетрадки и не отпирается. Точно, её рук дело. — Ты только послушайся… — Агата как-то странно замолкла, видимо, поняла, что в штыки воспримет. Верно. Вот и сменила формулировку: — прислушайся к тому, что в тетрадке прочтёшь… — а лучше и не стало, да.

— Сам разберусь! — рявкнул, вновь гоблинея... Вот ведь, ведьмочка! Сперва подсунула тайком, обманом, да ещё и в святая святых руки засунув... А теперь ещё и продолжает впаривать свою чепухань дикую. Ещё и приехать собирается. Напуганная аж. Будто опасается всерьёз. Объяснить всё — это хорошо! Но отчего ж, блин, не по телефону? Это ж бесит — ему нужна правда здесь и сейчас, Агата же вредничает. Что такого требует её немедленного присутствия?! Слова этого странного, но забавного типа из тетрадки, что он скоро кони двинет? А вполне... Укладывается в призыв Нигровской, что ты, мол, только дождись. Вот ведь гады — в покойнички записали! Раньше сроку! Ну не гады ли, а? Если то, конечно, не происки одной только Агаты.

Блин, а может, глюки всё ж? Мишка стёр с подбородка несуществующую слюну... Бр-р-р! А ведь будет жаль, коли так. Горшок ещё раз моргнул, шипение ухо не покидало... И он запоздало осознал, что Агатка же так и болталась на той стороне провода, правда, устав ждать ответа, ничуть не хуже его рявкнула «Еду!», да и отрубилась... Оставив его ошалело смотреть в маленький, уже погасший экран сотового.

М-да, примчится ведь всё же... Ну, ладно — там от разговора точно не отвертится. Да и с глазу на глаз — оно же лучше... К тому же если приедет, может, удачно сочтётся, чем судьба не шутит, что и не глюки, и у неё будет объяснение. А пока…

Горшенёв отложил телефон и решил вернуться к зачарованной или какой уж там тетрадочке — всё равно та слишком привлекала внимание. Точнее — слабо сказано. Магнитом тянуло, во как!

Но, сделав два шага, чуть не запнулся об откатившуюся со звонким звяканьем в сторону бутылку — вот же, ё-моё, воображение чётко нарисовало, как он об эту самую беленькую споткнулся и укатил в страну глюков чудных... Да ну, чтоб его какая-то бутылка в нокаут отправила? Ха, скажите ещё... Смешнее и прозаичнее только арбузная корка. Но всё равно — не дело, что скоро дама прибудет (возможно, не факт!), а у него тут фанфурики вместо инсталляции... Может, убрать? Горшок почесал подбородок. А то совсем хата в свинарник превращается, он же не алкаш какой, опустившийся, и не боров.

Минутку поколебавшись (за которую мог раза три поднять и выбросить, но, блин, это ж наклоняться надо — не то упражнение, что он готов сейчас выполнять!), махнул рукой: Нигровская и похуже видала состояние квартиры, да и его тоже. Подождёт. И вообще, пусть сама убирает, если смущает, кто он такой, чтоб отказывать женщине в удовольствии наведения порядка (так хоть что-то сделает — и душа спокойнее будет — может, и от него отстанет), а тетрадка, уже казавшаяся заветной и драгоценной, манила к себе всё сильнее. Не хватало только как Голлум закричать: "Прелесть, моя прелесть!" Миха хохотнул, садясь за стол... Ну-ка ну-ка... Почитаем!

И, да, там уже появилась другая надпись:

«Горшок, блин! Ответь, зараза лохматая! Обиделся, что ли? Не молчи!»

Мишка хмыкнул — где вы ещё увидите тревожащуюся и волнующуюся тетрадь, а? Даром, что не кусающую кончики пальцев от досады, да. Погодите-ка? Лохматый? Он запустил пятерню в волосы — ну да... лохматый. А этому откуда знать-то?! Вот же, любопытство какое... Может, тетрадка как-то его видит? Ну, волшебный же предмет, значит, и глаза не нужны... Хм. Если и глюк, то какой заковыристый… Скажем так, наверное, не каждому такое привидится. Выдающаяся у него черепушка, да. Всё, блин, не как у людей, даже бред и тот забористый. Хорошо это или плохо — не понимал. Быть как все не получалось никак.

«Да тут я, тут, не ссы, тетрадка, намокнешь и всё — твоя песня спета!» — написал, не удержавшись, поставив в конце рожицу смешную. Этакий смайлик-плакса. И продолжил уже серьёзнее:

«Слышь, дух, видение, парень из будущего, ты вообще как тетрадь-то заполучил?» — хотел написать "глюк", но решил, что и у тетради есть чувства, так что... Не надо так. И в самом деле, вскоре проступило спесивое, реально, по быстроте появления заметно:

"Лучше б ты о себе так заботился!"

А затем и вовсе буквы пустились в пляс, причем не в лезгинку даже, а в твист какой-то... И почерк, ранее чёткий и ровный — залюбуешься прям — стал достаточно небрежным, словно незримый собеседник сильно занервничал:

«Нашёл в доме, который купил. Твоём доме, Миха».

Тут уже Мишка занервничал, чувствуя, как сердце заполошно забилось — а ведь и в самом деле, были у него мыслишки домик прикупить, где-нибудь в тайге, или ещё дальше… Короче, в самом глухом и неприступном уголке каком можно, чтоб сохранить некоторые блага цивилизации, без которых Горшок всё же не мог (видеоигры, чтоб их, да, а для них электричество нужно... Как минимум. Да и само электричество — вещь полезная, нужная... Связь... Ну, если он не будет на связи — отец по старой памяти всех на уши подымет. Нет, нужна эдакая цивилизованная глушь, понимаете? Неужто сыскалась такая?), ибо всё уже настолько обрыдло… Что дальше только — правильно Агатка сегодня тявкнула — только в гроб себя и загонять. Ибо некуда больше.

Уже развилась стойкая непереносимость, ё-моё! Не усваивались его организмом, изношенным, годами источенным, и сессионники, молодые да борзые, с кем сейчас играл, и вечные осуждающие взгляды родителей и Лёхи, и явная отстранённость друзей, что, кажется, звонили больше, чтоб проверить — не помер ли ещё... Для чего? А чёрт их знает. Может, хотят на этом бабла срубить. Типа умер брат звезды, сам звезда второго эшелона, давайте в память покатаемся по городкам... Память почтим... Тьфу! Тошно.

Теперь он один, совсем один… Так уж чего мелочиться? Рвануть на природу, чтоб так и в самом деле было, чтоб не создавалось обволакивающе склизкого ощущения, а? Хотя... Ну, не совсем один. Вон Агатка несколько прицепилась, да, с ней получше, но всё же… Как и прежде — чего-то не хватает. Или кого-то.

Ну вот, похоже, если предположить на миг, что это всё реальность, точнее, новые её грани, за которые Горшелиса сейчас заглядывал с опаской, несвойственной ему, то купил. И свалил. Только не как Летов в тайгу, померев. А сперва действительно куда-то рядом с ней, а уже оттуда шагнул... Ну куда-то там. Если тетрадки оживают, наверное, неправильно хорохориться безапелляционно, что ничего нет, а?

Ладно, свалил — молодец, решился-таки. Или довели до крайней точки кипения — вряд ли тетрадный человек знает... Ха, нотмэн! А звучит! Хотя не факт, что так — инглиш Миха так и не выучил... М-да, многого он не сделал.

Но свалил, оказывается, да, порвав все связи. А всё-таки интересно, что же подтолкнуло окончательно? А, впрочем, не всё ли равно? Пох*й. Жизнь его кончена, просто пока ещё по какому-то недоразумению продолжается... Тянется, как тетива перегнутая, а всё не лопается. И сам он зачем-то ещё цепляется... За что?!

Отмахнулся от всех мыслей — больно это отзывалось внутри. Вообще, безразлично, глюк не глюк, один не один, если ему и так, и этак всё равно каюк. Вышел срок, продукт просрочился, вон уже и душок пошёл... Миха зачем-то понюхал футболку, да ну на фиг эти метафоры! Бесят... Лёхой отдают. Весь он такой, сложный, неразгаданный, х*й проссышь его. Вот он да, молодец — поддерживает это ощущение тайны, потому и на плаву его драккар. А Миха, верно, хоть и старший, но дурак.

Оттого и встретит смерть с улыбкой (дальше, если и будет, то может быть и хуже, но хотя б не так пресно и скучно), хоть в клуб двадцати семи и не успел. Хотя его туда б, наверное, и не приняли. Вот другого Михаил Юрьевича... Лермонтова вполне, а ему хрен. Ведь легендой не стал и помрёт наверняка обыденно, вряд ли на сцене карачун хватит. Да ничего, на самом деле, не сделал. Ни толкового, ни беспутного... Ну с собой сделал, наверное, с точки зрения родителей. Но другим... Нет — тут хоть совесть чистая. И всё-таки настроение снова стало портиться. Было обидно всё же осознавать такую прозу финала своей жизни и её итога неутешительного.

«А чё тебя так волнует, сдохну я или нет? Тебе какое дело? Ты мне кто? Друг, сват, брат? Радоваться должен, что домик с призраком подешевле достался! — резко выплескивает мысли горестные на бумагу. Вообще, его колотит и трясёт, при мысли, что а ну как, реально, не упокоился он... И там и остался. Нового владельца кошмарить — вот тот и написывает, что замотался. — И вообще, тебя как звать-величать? С какого х*я ты меня знаешь, а я тебя нет?» — вот, правильно. Не звать же его Букменом каким, бл*дь, в самом деле. Тем более, если Горшок сейчас у него там вместо Каспера в домике живёт.

«Мы не в первый раз общаемся. Успели познакомиться. Андрей, кстати, — в этот раз этот фрукт дольше не писал, уклончиво, бл*дь, ответил. Понимай, как знаешь. Или успели законтачиться до смертушки Михиной, или же и впрямь привидение, что живёт... Ну хоть б и в бутыли для самогону, а что?! Есть джин из бутылки, чёрт из табакерки, а есть Горшок из бутыли! А этот Андрей, блин, продолжил, но уже чуть съехав по теме, ушлый какой, гадёныш: — Не знаю, почему. Несправедливость, блин, чувствую? Ощущение, что должны были познакомиться ещё раньше? Что меня, наконец-то, понимают? Я не знаю…»

Миша уставился на тетрадку. Да уж, интересное дело — у них с этим незнакомым парнем (Андреем — яростно чиркнуло что-то внутри... И так знакомо это легло, но чего-то не хватало, да) мысли-то в чём-то сходятся. Если тот не свистит, конечно. Он же тоже… чувствует что-то… родное? Да, пожалуй, так можно охарактеризовать.

«А где у меня домик-то?» — перевёл тему, испугавшись. Ну, в самом деле. Сейчас во всё это поверит, а потом окажется, что это температура, например. Высокая, или просто сон какой. А детали — они часто помогают уличить глюк не... А, блин, зря спросил, ё-моё! Но поздно, Миха, уже написал:

«Тебя только это волнует?» — кажется, этот Андрей чуток то ли опешил, то ли обиделся, что не спросил что поинтереснее.

«А что должно? Что стану мёртвым анархистом? Так это ж в кайф, если не призраком, конечно, завывать! Скажи, я, ё-моё, там деревушку ту не кошмарю? Мы ж не ТАК познакомились?!» — правда, от этого «в кайф» сердце как-то сжалось, а затем и вовсе Миху болезненно разнесло. Ему важно знать было, пусть всё это бред внутри бреда, но важно было, понимаешь ли!

«А, так ты только этого боишься... — какой-то наклон у букв был... Грустный, что ли — ну не спец Горшок, не спец, ё-моё! А собеседник продолжил написывать, уже чуть более резко, да: — Нет, мы не так познакомились. Цепями на чердаке не гремишь. И ночью на кладбище не играешь на гитаре... — Хм, интересные у того фантазии. — Но это всё, что тебя волнует? Ты вот так сдашься и навсегда упустишь шанс показать миру, чего стоишь? Останешься неудачливым братом лидера Кукрыниксов?!» — а этот тип знал, куда бить. Миха аж зубами заскрипел, а после и ручкой, с такой силой вдавливая ту в тетрадь, что та чудо, что не порвалась... Может, и впрямь заговорённая, а?

«Ты меня на понт не бери. Да и поздно уже, Андрюха, — огрызнулся Горшенёв. Будет его какой-то… левый чел… Да, именно так! Жизни его будет учить! Будто б он и сам не хотел, но выше головы не прыгнешь. — Много ты понимаешь в музле! Лёха ж он... Особенный, понимаешь, да? Моя музыка совсем не такая!"

«Никогда не поздно, пока дышишь, — упрямствовал этот неугомонный тип. Ему сколько лет интересно? Ровесник? Старше? Младше? Миха терялся... Да уж, спросить, что ли, а потом написать, что яйца курицу не учат, если младше, или что старперам слово не давали, если старше? Ха... Но это ж тоже несерьёзно. Глупо. Миша чертыхнулся, а ответ все проступал и проступал сквозь желтоватые странички: — Вы и не обязаны быть одинаковы! Ты тоже особенный... Просто тебе не социальщину эту петь надо было — её пруд пруди, ты для другого рождён! — ну ох*еть просто. Откуда этот тетрадный червь знает, а?! Он чё, бл*дь, пуд соли на рок-сцене сожрал?! А какая непрошибаемая уверенность... И ведь продолжает же! Упрямый... — Горшок, блин, ты мне своё музло присылал, оно ж реально крутое! А у меня на него текста есть. То, чего не хватает!»

Ну, офигеть, оказывается, он с этим типком мутным ещё и сокровенным делился. С ума, что ли, сбрендил? Но нет, что-то внутри ноет, что нет. Эх, но всё равно. Охренел этот Андрюха. Не хватает. И социальщина ему не по вкусу... А что ему, как Лёха, по классике идти? Есенина да Фауста ставить? Так не может... Своё хочется, ё-моё.

«А с чего ты решил, что не хватает? — не мог не огрызаться. — Всё есть».

А в душе заныло — что ж получается: и этому не он сам нужен, а нотки, им написанные. Может, и поделился личным, а потом тот его использовать начал... М-да, а теперь вот и дальше хочет по накатанной. Сотрудничать. Тоже, блин, ему поэт Цветик! М-да. А ведь чувствовал, что необычное что-то происходит, будто нашёл то, что давно, может быть, всю жизнь искал. Эх… Везде обман. Каждый норовит поглубже в душу плюнуть, и сраму не имут, черти! Да, он тоже кое-что читает, блин.

«Душу, бл*дь, твою чую! — кажется, тетрадка практически рявкнула, а не написала. Мишка аж снова нервно обернулся. Так недолго и нервным тиком обзавестись... Впрочем, не успеет, помним же — помрёт скоро... — Ту самую, что сейчас решила, что в неё наплевали, использовав? Верно написал, а, Миш? А ты не подумал, что, может, у меня тоже всю жизнь было что-то, что нуждалось в идеальном дополнении? На, блин…»

Горшенёв затаил дыхание, потому что лист некоторое время оставался совершенно чистым, а затем вдруг в тетрадочке с бешеной скоростью стали появляться строчки, много строк, но не просто, а, блин, куплеты:

Замученный дорогой

Я выбился из сил

И в доме лесника я

Ночлега попросил

С улыбкой добродушной

Старик меня пустил

И жестом дружелюбным

На ужин пригласил

На улице темнело

Сидел я за столом

Лесник сидел напротив

Болтал о том, о сём

Что нет среди животных

У старика врагов

Что нравится ему

Подкармливать волков

И волки среди ночи

Завыли под окном

Старик заулыбался

И вдруг покинул дом

Но вскоре возвратился

С ружьём наперевес

«Друзья хотят покушать

Пойдём, приятель, в лес!»

Миха ошарашенно выпялился в свежепроступивший текст: странно, он практически видел музыку, что витала вокруг этих строчек, почти слышал её… Давно с ним такого не случалось — хотелось взять гитару, да и писать-писать-писать. Что это вообще за полёт такой души на качелях длинных и резких?

А тетрадка не унималась, как только паста в ручке не кончилась, вон сколько извёл (и тут Миха испугался почти, что тетрадка вдруг возьмёт и замолчит, лишит его это чудного полузабытого чувства, что всё ещё может быть неплохо): «Зачёл? Чё скажешь?» — на это он недолго думал. Испытывать терпение нехорошо... Особенно, когда сам им не отличаешься:

«Гениально, Андрюх. Но не хватает чего-то», — а что тут ещё можно было сказать? Текст зашибись? Я б спел? Эдакая таёжная социальщина, ха. Ну а что, вон у лесника с волками ж общение... Какой-никакой, а социум. Ну, наверное. Но не стал. Страшно было отчего-то не то сп*здануть.

«Музыки, твоей, блин, музыки! Только для этого нам надо встретиться, и живыми! — не унималась тетрадка, снова пугая его этой оговоркой, что, возможно, блин, он все же поселился духом в том домике. Шепчущим таким соседом. Вот же! Но текст все написывался — только успевай, читай и панически думай, что только б текст песни не исчез, а сохранился... Надо, надо успеть переписать!— Ты сейчас в 2011? Этот текст у меня уже был. И многие другие. Найди меня, блин, понимаешь, да?»

Мишка задумался — текст был настолько хорош, состояние души настолько пело, что не мог не попробовать. К тому же это был шанс разобраться со всей этой хероборой мистической. Правда, непонятно, на какой козе подъехать к этому Андрюхе, что пока в ус не дует... Но найдёт способ. Мишка, он, вообще-то, не дурак.

«Пиши адрес, сгоняю, — вывел он, когда неожиданно услышал, как ключ в замке повернулся — вот же, блин! Хлопнул себя по лбу: совсем забыл! Агатка, должно быть, приехала, как и обещала, только у неё ключ был. Оставил, на свою голову. И быстренько дописал: — Короче, я сейчас, ко мне тут пришли, отлучусь, не теряй, Андро!» — странно, но рука сама так сократила, а мозг и не протестовал. Ну странно же!

Думать об этом, впрочем, было некогда. Оставив тетрадку, рванул в прихожку — к Нигровской, уже разувавшейся (зря — тут срач, ё-моё), реально было много вопросов, надо ответы из неё вытрясти. Немедля! А тетрадка и адрес заветный... Подождут. Чуток. Никуда не денутся ж, понимаешь ли.

Так что в порыве возбужденном не смотрел под ноги, несся слоном, и совершенно неожиданно, поскользнувшись ли, споткнувшись ли о треклятую бутылку (хотел ж выкинуть, бл*дь!), полетел под Агаткино испуганное: «Миша!» прямиком на угол полуоткрытого шкафа... Резкий удар, вспышка боли, словно взрыв, в голове — и ничего не стало больше. Последняя мысль: "Накаркали!"