Ты подарила мне радость, я причинил тебе боль (гет)

в которой я пытаюсь найти выход из сложившейся ситуации, получаю дурацкие подарки и схожу с ума без Гермионы.

Я отшатнулся от этого зрелища и указал на её шею.

— Что это такое у тебя? — спросил я.

— Где? — Гермиона делала вид, что ничего не понимала, но широкая улыбка говорила об обратном. Она продолжает надо мной измываться. А я ещё хотел перед ней извиниться. Не бывать этому!

— На шее.

— А... это, — протянула она. — Просто я позволила Кормаку поцеловать меня в шею. Он просто мастер в этом деле. Ему трудно отказать. Правда, он хотел целовать не только шею, но нас прервал Гарри.

— Завтра я его отблагодарю, — ответил я, смотря на Гермиону со злостью.

— Послушай, а что тебя вдруг так заинтересовало, чем я занимаюсь с любимым человеком.

— С кем? — я продолжал смотреть в её глаза, тайно надеясь найти там опровержение её словам. — Ты не любишь Маклаггена. Ты позвала его на вечеринку, чтобы разозлить меня. Не смей претворяться, я знаю, что это так!

Гермиона рассмеялась.

— Ну, конечно, ты ведь самый умный, — Гермиона подошла ко мне, я сделал шаг назад. — Заметь, Рон, я не спрашиваю, чем ты занимаешься с Лавандой.

— Ты это видишь! — мой голос скоро либо сядет, либо выдаст меня с потрохами.

— Хочешь сказать, что ещё не пытался стащить с неё одежду?

Неужели она знает?

— Нет! — выкрикнул я.

— Не ври! Лаванда не ограничится одними поцелуями! — Гермиона кричала, не обращая внимания на то, что на нас уже смотрят зрители.

— Откуда ты знаешь? Лаванда гораздо лучше тебя, она нежная, великолепная, наконец, она красивая.

— А я, значит, уродина?! — в глазах Гермионы снова заблестели слезы. — Спасибо, Рональд, вот теперь я узнала всё, что ты обо мне думаешь.

Гермиона развернулась и убежала в спальню. Бог мой, что я натворил? Где была моя сдержанность, когда мой язык выдавал эти слова? Я хотел броситься за Гермионой вдогонку, но вспомнил, что выше шестой ступени мне не пробежать. Схватившись за голову, я стал соображать, что делать дальше. Не придумав ничего лучшего, я наорал на второкурсников и выскочил из гостиной.

— Стоило меня беспокоить из-за нескольких минут! — раздался сзади раздраженный голос Полной Дамы, но я уже несся по коридору.

Я чувствовал огромную вину, которая, как камень, давила на сердце, разрушая моё стремление последних дней. Пришла пора признать — я не достоин Гермионы. Она любила меня, а я уничтожил наше будущее. Я последняя скотина, раз позволил моему холодному рассудку затуманить мои настоящие чувства к Гермионе. Гнев и ярость на самого себя горели внутри, как пожар, охвативший деревянную постройку. Мои ноги сами донесли меня до того же кабинета, который я недавно покинул. Там по-прежнему стояла Лаванда, правда, уже одетая.

— Что случилось, Рон? — спросила она, глядя на мое лицо.

Я ничего не ответил, а просто взял ближайший стул и швырнул его в дальнюю стену. Грянувшись об неё, стул развалился. Следующим был его сосед, которого я запустил в классную доску, на которой после столкновения остались вмятины. Лаванда продолжала смотреть на меня, когда я доставал палочку, чтобы с её помощью продолжить громить кабинет.

— Это всё она? — спросила Лаванда, когда я яростным выпадом разбил центральное окно. — Грейнджер тебя довела до такого?

Я коротко кивнул, но в подробности вдаваться не стал. На самом деле, Гермиона виновата лишь в том, что любила такого мерзавца, как я. А вот я натворил неописуемых бед, поэтому и нахожусь сейчас здесь, чтобы придти в норму и попытаться успокоиться.

— Рон, она не стоит твоих страданий, — сказала Лаванда, схватив меня за руку. — Но если хочешь разнести этот кабинет, то пожалуйста. Бей всё, что попадется под руки. Хочешь, я тебе помогу в этом? — она достала волшебную палочку и отправила вдогонку за стулом парту, которая вылетела во второе разбитое окно и скрылась из глаз. В моей голове пронеслась мысль, что внизу могут быть люди, и мебель может угодить кому-то в голову. Я подбежал к окну и посмотрел вниз. Темнота, окутавшая окрестности замка, не позволяла разглядеть землю, тем более с восьмого этажа. К счастью, окна этого кабинета смотрят на север, а студенты не очень любят гулять на северной стороне да ещё поздно вечером.

Волшебная палочка вертелась в моей руке, и остатки мебели поднимались в воздух и врезались в стены кабинета. Постепенно приходя в себя, я, удовлетворенный погромом, стал расхаживать среди разбитых стульев и парт. Теперь к Гермионе мне дорога заказана. Умерла последняя крошечная надежда на то, что нам суждено быть вместе. Теперь у меня есть один путь — отпустить Гермиону и продолжать встречаться с Лавандой. Видимо, я заслужил только такую девушку, а мой прекрасный ангел (так я иногда называл про себя Гермиону) теперь уже никогда не будет рядом. Что ж, такова моя судьба, судьба самого младшего сына в семье, самого нищего человека на свете, самого никчемного друга Гарри Поттера и Гермионы Грейнджер. Хотя, наверное, наша дружба не выдержит моего бессмысленного натиска и рвения обидеть Гермиону. А за что я хотел её обидеть? Ах, да, за то, что она не верила в мою силу. Какую силу? У меня нет никакой особой силы, ведь я просто жалкий и ничтожный... Даже человеком назвать меня у самого язык не поворачивается. Я паразит, портящий всё вокруг себя. И чувства у меня такие же примитивные и микроскопические. Поэтому я и опустился до разгрома кабинета, который виноват лишь в том, что подвернулся мне под руку. Перевернув ещё одну парту вверх ногами, я опустил палочку и приготовился уходить. Но тут услышал строгий голос у двери:

— Что здесь происходит? — спросила профессор МакГонагалл, гневно смотря на нас с Лавандой и на остатки кабинета.

Теперь я попал по полной программе. Прощай карьера старосты, здравствуйте месячное наказание и потерянные сто очков Гриффиндора. Не меньше, можете мне поверить. Но самое страшное, что я подставил Лаванду под удар. После такого она вряд ли согласится встречаться со мной дальше.

— Я... сейчас... всё объясню, профессор, — начал я, но Лаванда сделала шаг вперед и загородила меня от ярости МакГонагалл.

— Профессор, — Лаванда смотрела прямо в глаза нашему декану, — он ни в чем не виноват. Во всём виновата Гермиона Грейнджер, — тут я хотел накричать на Лаванду, но она сдавила мою руку с такой силой, что я моментально передумал. — Она его оскорбляла прилюдно, и он не смог сдержаться. Это я посоветовала ему выплеснуть ярость на кабинет. Поверьте, это лучше, чем то, что он накинулся б на Гермиону.

— Не могу поверить. Мисс Грейнджер...

Выдуманный рассказ произвел на МакГонагалл сильное впечатление. Не каждый день лучшая ученица за последнюю сотню лет и будущая староста школы оскорбляет того, с кем дружила с первого курса. Если бы я знал, какой эффект возымеет эта ложь, я бы никогда не позволил Лаванде такое говорить.

— Завтра я поговорю с мисс Грейнджер о её поведении. Мистер Уизли, прошу вас успокоиться и не принимать оскорбления близко к сердцу. И хотя я совсем не хочу этого делать, но я накажу мисс Грейнджер, поверьте мне. Да, и последнее: мисс Браун помогите мистеру Уизли привести кабинет в порядок. Я проявлю к вам снисхождение, но впредь знайте, что ничто, повторяю ничто, не даёт ученику право уничтожать школьную мебель.

МакГонагалл вышла, а я смотрел ей вслед и стоял, как истукан. Только через несколько секунд до меня дошёл весь смысл слов профессора — она накажет Гермиону. Вот страшная правда. Но я всё ещё могу не допустить этого. Я выскочил из кабинета, оставив Лаванду с её недоумевающим взглядом, увидел МакГонагалл и крикнул:

— Профессор, подождите!

Декан Гриффиндора остановилась и обернулась. Я подбежал к ней и, задыхаясь скорей от мысли, что у меня не получится её отговорить, чем от физической нагрузки, сказал:

— Умоляю, не наказывайте Гермиону. Она ничего не сделала. Лаванда солгала вам. Это я во всем виноват.

— Как солгала? — спросила профессор.

— Так. Я вам сейчас всё расскажу, — сказал я и начал свою историю с сегодняшнего обеда, упустив, правда, наш разговор после того, как я увидел засос на шее Гермионы и то, чем мы занимались с Лавандой в кабинете до его разгрома. Всё-таки профессор МакГонагалл заслужила моё доверие, лишним доказательством чему стал её взгляд после моего рассказа.

— Будь на моей месте профессор Дамблдор, он бы ничего не сказал, потому что понял бы гораздо больше, чем вы рассчитывали. Но я скажу вам вот что: не думайте, что я не понимаю того, что вы чувствуете, я не понимаю одного — почему вы до сих пор не признались мисс Грейнджер в любви?

— Это безответная любовь, профессор. Я не достоин Гермионы, поэтому мне остается только отойти в сторону.

— Какой же вы дурак, Уизли! Не таите любовь в себе, иначе это может плохо кончиться. В дальнейшем направьте свою энергию в мирное русло и постарайтесь сдерживать эмоции.

— Профессор, вы прекрасно знаете, что это сложно, — сказал я, начиная улыбаться.

— Знаю, ведь вы же Уизли, — она улыбнулась в ответ. Странно, но это прозвучало для меня как комплимент. — Не волнуйтесь, я не стану наказывать мисс Грейнджер, ведь она ничего не совершила. Желаю приятных каникул, и подумайте над моими словами. Я очень хочу, чтобы у вас с Гермионой всё было хорошо.

Она развернулась и пошла по коридору. В моей голове пронеслась забавная мысль: оставить Лаванду одну восстанавливать кабинет, а самому вернуться в гостиную Гриффиндора, подняться в спальню и лечь в кровать и пофантазировать о Гермионе. Ведь у меня осталось право мечтать о ней, не так ли?

— Мистер Уизли, — МакГонагалл остановилась у поворота за угол, — не забудьте помочь мисс Браун убраться в кабинете, всё же именно вы его разгромили.

В нашей школе нельзя о чём-то подумать, все тут же узнают, что у тебя в голове. Я улыбнулся и ответил:

— Да, профессор.

Ничего не поделаешь, придётся подчиниться. Я возвратился в кабинет, где Лаванда уже поставила на место несколько парт. Окна по-прежнему были разбиты, да и классная доска висела с вмятиной.

— Зачем ты побежал за ней? — спросила Лаванда, подходя ко мне.

— Хотел узнать, как она накажет Гермиону, — соврал я.

— И как? — в глазах девушки заплясали недобрые огоньки.

— Не сказала, — я не смог придумать наказание за «преступление» Гермионы, а говорить, что я рассказал профессору правду, недопустимо. Это вызовет возмущение на лице той, с которой, видимо, мне суждено провести остаток своих жалких лет. Никто не посмотрит в мою сторону, а у самого толку не хватит начать новый роман, поэтому я останусь с Лавандой навсегда.

— Успокойся, Рон, — Лаванда подошла вплотную. — Хотя такой ты мне нравишься ещё больше...

— Какой? — прервал я.

— Такой чувственный, серьёзный, обжигающий, — Лаванда дотронулась до моего лица рукой. — Ты прекрасен, когда сердишься. Я давно это заметила, — она поцеловала меня в губы. Ты не знаешь, как прекрасна Гермиона, когда сердится. Как очаровательно поднимаются её брови, как восхитительно горят её глаза, а волосы падают на лицо, и она их убирает изящным движением руки. А как разворачивается на каблуках перед тем, как уйти! Чудо, другим словом не назовешь. Хотя, что я говорю? Гермиона всегда прекрасна, вот только теперь мне даже подойти к ней нельзя, не то, что самому убирать её волосы с лица или целовать её руки.

Я прервал наш поцелуй и сказал:

— Давай продолжать. Нам ещё стекла собирать.

Лаванда опустила голову, не пытаясь скрыть разочарование. Я подошёл к окну, взмахнул палочкой и подумал: «Репаро!» Осколки, лежавшие на полу, вернулись на месте, а через несколько секунд с земли прилетели остальные. В это время Лаванда починила доску. Вроде всё вернулось в норму. Я окинул взглядом кабинет, а затем медленно вышел из него. Лаванда с опущенной головой шла рядом. В молчании мы вернулись в гостиную и разошлись по спальням. Я переодевался в пижаму и лег в кровать. Эта первая ночь, когда я не смог уснуть сразу. Долго ворочался, в голове снова зазвучал голос Гермионы, говоривший о вечеринке Слизнорта, МакГонагалл, который советует признаться Гермионе в любви. Нет, я не могу. Я не достоин её. Я даже пытаться не буду. Я плотно закрыл глаза, и сон, наконец-то, пришёл. Я шёл по проселочной дороге в каком-то рванье. Впереди меня на холме возвышался огромный и красивый замок, не похожий на Хогвартс. По неведомой причине я должен попасть в этот роскошный дворец. Меня там ждут.

Наступило последнее утро в школе в этом семестре. Сегодня я уезжаю домой на каникулы. Там, надеюсь, случится что-нибудь интересное, чтобы я смог отвлечься от своих мыслей. Я даже готов сразиться с Пожирателями, лишь бы перестать думать о Гермионе. Раньше я не мог вообразить, что буду жить без неё. Гермиона — яркий лучик солнца, который теперь светит не для меня. Что ж, придется научиться существовать (жизнью это сложно назвать) вдалеке от неё. Причем, я не имею в виду дальность расстояния, я должен запретить себе мечтать о будущем с ней, которое я разгромил, как несчастный хогвартский кабинет. Никогда у нас ничего не будет. Теперь на свете есть отдельно Гермиона Грейнджер, которая заслужила всего самого лучшего, и отдельно Рон Уизли, который сам виноват в том, что закончит свое существование в одиночестве или в лучшем случае вместе с нелюбимой. Нет больше Рона и Гермионы. Этот простой и очевидный факт душил меня, пока я прощался с Лавандой Браун, которая просто не могла упустить возможность обслюнявить меня ещё раз.

— Я буду скучать без тебя, Бон-Бон, — пропела она, целуя мои губы, а на меня нахлынуло раздражение, вызванное этим глупым прозвищем. Я терпеть не могу всяких там малышей, зайчиков, пупсиков и прочей дряни, придуманной глупыми девчонками, считающими, что их парням нравится, когда их сравнивают с малолетками или кроликами. Но это имя точно займет первое место среди идиотских. С какой стати Лаванда стала меня так называть? Я, что, похож на башенный колокол?

Я хотел сказать об этом Лаванде, но тут заметил, что Гермиона смотрит в нашу сторону. Нельзя чтобы она узнала, что я по-прежнему люблю её, может быть, даже обожаю! Я не хочу обидеть Гермиону ещё раз. Ведь я тебя обожаю, Гермиона! Да, да, да, да!

— Я тоже буду скучать, — сказал я Лаванде. В голове пронеслось воспоминание о дне, когда мы прощались с Гермионой на вокзале. Моё сердце сжалось в груди, ведь Лаванда Браун — последний человек, по которому я буду скучать. А та, без которой моя жизнь превратилась в серое пятно, сегодня не услышит этих слов.

Я посмотрел на Гермиону, и наши взгляды встретились. Я бы всё отдал за возможность посмотреть на себя со стороны. Интересно, что выражает мой взгляд? Наверное, любовь, которая распирает всё мое существо. Эта прекрасная и одновременно ужасная догадка сдавила сердце ещё сильнее. Что же касается глаз Гермионы, то они опять стали моим наваждением. Грусть, наполнившая её карие глаза, медленно убивала меня. Гермиона, умоляю, не смотри так на меня. Гермиона, поверь мне, я лучше выпью стакан Напитка живой смерти, чем отпущу тебя, зная, что ты грустишь обо мне.

Мы стояли и смотрели друг на друга ещё очень долго. Наши глаза сказали всё за нас. Я хочу и готов стоять здесь вечность, смотреть в ставшие родными глаза Гермионы, чтобы целиком передать себя ей. А потом Гермиона отвернулась и пошла в конец поезда. Старосты школы разрешили нам не дежурить, поэтому мы можем сидеть везде, где захотим. Или почти везде. Хорошо, что Гарри захотел рассказать мне кое-что важное, и я смог найти причину не ехать с Лавандой в одном купе.

Я слушал Гарри вполуха и думал. Меня ждёт самое ужасное и паршивое Рождество в моей жизни. Во-первых, Перси так и не помирился с родителями, а это значит, что мама снова будет плакать. Во-вторых, мы с Гермионой серьезно поссорились и вряд ли помиримся когда-нибудь. Она меня ненавидит и правильно делает. Я совершил ужасную ошибку, начав роман с Лавандой. Если честно, романом это назвать сложно, скорей я просто бегаю за ней, как собачка на поводке, а она меня использует как мальчика для поцелуев. Гермиона никогда бы не солгала преподавателю, чтобы избежать наказания. Сейчас низость этого поступка Лаванды стала для меня очевидной. Я вспомнил случай на первом курсе, когда Гермиона обманула МакГонагалл. Это был благородный шаг, на который способен только настоящий друг. Да, тогда просто друг, потом подруга, затем особенная девушка, затем моя возлюбленная, и вот сейчас та, которую я предал. Слава Богу, что Гермиона меня не презирает так, как я сам себя презираю. Сердце гложет сознание того, какое я ничтожество, что я не достоин Гермионы. Я предатель, которому не будет прощения ни на этом свете, ни на том. Не понимаю, что удерживает меня в этом мире? Наверное, мысль, что родители не переживут моей смерти. Тем более, когда Тёмный Лорд вот-вот начнёт действовать. Одно радует, что дома я смогу ещё раз обо всём подумать. И может быть, я найду решение, как мне жить без Гермионы.

* * *

Наступило рождественское утро. Этой ночью, как и все последние, я практически не спал. Ко мне вернулись старые кошмары с участием огромного полчища пауков, которые окружали со всех сторон, а у меня не было даже волшебной палочки. Проснувшись в холодном поту, я посмотрел в окно. За ночь снег почти целиком залепил стекла, отгородив мою комнату и уныние, поселившееся в ней, от мира. Я медленно сел и огляделся. Гарри ворочается на кровати, видимо, ему тоже снятся плохие сны. Хотя его видения, связанные в основном с Темным Лордом, не могут сравниться с моими кошмарами. Ведь Волан-де-Морт, уничтожающий всё вокруг, пустое место по сравнению с моим омерзительным поведением по отношению к Гермионе. Гермиона, молю, почувствуй, что я думаю только о тебе. Ты моё спасение, без тебя я умираю, ведь я люблю тебя, Гермиона.

Я про себя повторял эти слова, пока вставал с постели и подходил к чулку с подарками. Так, посмотрим на нынешний улов. Жилет от мамы, шоколадка от Гарри, набор товаров от Фреда и Джорджа и ещё что-то. Толстая золотая цепочка с большими буквами «Мой любимый» от Лаванды. Мерлин, что за гадость!

— Она наверняка пошутила! — воскликнул я, напрочь забыв, что в доме все спят, а со мной в комнате живет ещё один человек.

Гарри вздрогнул и стал протирать глаза. Я рассматривал цепочку с чувством глубокого отвращения. Лаванда — настоящая дура, раз прислала мне такую дрянь. И совершенно очевидно, что носить я её не стану, мне даже держать цепочку противно.

— Что это? — спросил Гарри.

— Подарок Лаванды, — ответил я и вытянул руку, в которой была цепочка. — Не думает же она, в самом деле, что я нацеплю такую...

Пока я подыскивал подходящее слово (дрянь — слабо сказано), Гарри расхохотался.

— Мило, — сквозь смех сказал друг. — Классно. Тебе непременно надо будет надеть её перед следующей встречей с Фредом и Джорджем.

Он ещё и издевается.

— Если ты скажешь им хоть слово, — я засунул цепочку под подушку, — я... я... я...

— Будешь всю жизнь заикаться в разговорах со мной, — Гарри продолжал улыбаться. — Брось, ты же знаешь, что не скажу.

— Нет, но как ей в голову пришло, что мне может понравиться такая штука?

— А ты попробуй напрячь память, — Гарри старался говорить серьёзно, но у него это плохо получалось. — Может, ты как-нибудь ненароком обмолвился, что хочешь показаться на людях со словами «Мой любимый» на шее?

— Да ладно тебе, не так уж много мы разговаривали, мы всё больше...

— Целовались, — подсказал Гарри.

— В общем, да, — мне не хотелось говорить об этом, и я перевёл разговор на другую тему, которая важнее всех остальных. — А что, Гермиона правда теперь с Маклаггеном встречается?

— Не знаю, — пожал плечами Гарри. — У Слизнорта они появились вместе, но, по-моему, что-то у них не заладилось.

Я слегка повеселел и сунул руку обратно в чулок. В душе загорелась крошечная надежда, что Гермиона прислала мне подарок, несмотря на все мои оскорбления. Нет, Гермиона больше ничего мне не подарит, пора признать этот факт.

Мы принялись рассматривать подарки Гарри. Среди прочего был сверток, от которого несло плесенью, а на наклейке корявым почерком значилось: «Хозяину от Кикимера». Вскрыв сверток, Гарри обнаружил там ком грязи с кишащими в нем червями. Я рассмеялся при виде подарка, Гарри же напомнил мне про цепочку. Опять эта гадость! Не дело ей лежать под моей подушкой, на которой мне предстоит спать ещё больше недели. Гарри пошёл умываться, а я достал цепочку и осмотрел её. Отвращение, вызванное этим подарком, не уменьшилось. Что мне нужно сделать, чтобы избавиться от Лаванды с её дурацкими безделушками? Гермиона бы никогда не подарила мне такую безвкусицу. Её подарки всегда были полезными, даже планировщик домашних заданий, в котором я украдкой сделал несколько записей, правда, ничего общего с уроками не имевшими.

Я попытался разорвать цепочку, но она была настолько толстой, что не поддавалась. Нет, форменное безобразие. Надо что-нибудь придумать, чтобы избавиться от подарка. О, в углу стоит мусорная корзина, почти пустая. Я размахнулся и швырнул цепочку, которая, пролетев по комнате, угодила прямо в цель. Вздохнув с облегчением, я вышел из комнаты. Теперь можно расслабиться и подумать о чём-нибудь другом.

К несчастью, судьба подкинула мне ещё один неприятный сюрприз. Прямо во время рождественского обеда к нам заявился Перси. Да не один, а с министром магии. Скримджеру вдруг захотелось срочно поговорить с Гарри, и они вышли в сад, а мы стали свидетелями маминых слёз, которые полились ручьем при виде этого мерзкого предателя. Не могу поверить, что Перси так и не признал нашу правоту — Волан-де-Морт вернулся и принялся за старое, а этот очкарик не думает просить прощения. Конечно, появление старшего брата немного разрядило обстановку, особенно если вспомнить, что он убежал из дома с заляпанными пастернаком очками. Кто это сделал, узнать так и не удалось. Я знаю, что это не я, потому что мстить Перси у меня сейчас нет желания. Моя жизнь стала настолько скучной, что я перестал веселиться от забав Фреда и Джорджа. Даже Гарри, который делится со мной всеми переживаниями, больше не может заполнить пустоту в душе. Праздник превратился в рутину. Я стал гнать время, отправляясь после завтрака в свою комнату и засыпая на кровати. Но каждая минута сна днем отзывалась получасом бессонницы ночью. Гарри всё твердил о Малфое и Снегге, а я отвечал только что-то типа: «Не знаю» или «В это слабо вериться». Мерлин, поскорей бы закончились каникулы. Год назад я даже представить не мог, что буду просить о таком. Хотя, тогда происходили страшные события — отец попал в больницу с многочисленными ранами от змеиных укусов, мы узнали, что Гарри имеет прямую связь с мыслями Тёмного Лорда и что родители Невилла сошли с ума после пыток Беллатрисы Лестрейндж. Но тогда со мной была Она. Я никогда не забуду, как Гермиона пыталась успокоить меня, когда нервы полностью сдавали, а однажды вечером...

— Рон, ты не спишь? — спросила Гермиона, заглядывая в комнату.

— Нет, — ответил я, лежа на кровати.

Гермиона подошла и села на краешек постели.

— Ты как? — спросила Гермиона, посмотрев мне в лицо.

— Нормально, — тихо ответил я. Я не хочу, чтобы и Гермиона испытывала мой страх. Она и так примчалась сразу же, как начались каникулы, отменив поездку домой к родителям. Более того, не задала ни одного лишнего вопроса, а просто предложила помощь.

— Ты врешь, — сказала Гермиона. Я закрыл глаза. Да, я вру. Прости меня.

Гермиона взяла мою руку и нежно погладила ладонь. Тепло заструилось по моему телу, слезы, которые хотели вырваться перед тем, как вошла Гермиона, скрылись, а улыбка наоборот озарила моё лицо. Никогда бы не подумал, что обычное прикосновение к руке может возыметь такой эффект. Мерлин, что я говорю? Это не простое прикосновение, это лекарство, которое успокаивает душу и приносит уверенность в то, что всё будет хорошо.

С тех пор эти особенные прикосновения стали нашим средством, которое способно заставить улыбаться меня или Гермиону вне зависимости от того, где мы находимся или что случилось. Но после того, как я так обошёлся с Гермионой, мне запрещено даже надеяться на то, что её рука окажется в моей. Мечтать и вспоминать — можно, но ждать повторения — нельзя. Боже, как всё запутано. И самое страшное, что я сам во всем виноват. Пытаясь разобраться, что можно, а что нельзя, я перестал участвовать в разговорах, которые велись в семье, начиная с самого приезда. Я даже не утруждал себя размышлениями по поводу реакции моих близких. Мама, которая не могла не заметить того, что я практически не выхожу из дома и запираюсь в комнате, пыталась выяснить, что со мной случилось. Папа, занятый на работе, однако ж успевал поинтересоваться моим состоянием и, получая каждый раз ответ: «Нормально», настороженно смотрел на меня. Билл и Флер наслаждались обществом друг друга и не обращали на меня внимания, а все мои попытки привлечь Флер заканчивались провалом. В этом мире я никого не достоин: ни Гермионы, ни Флер. Хотя, нет. Я достоин Лаванды Браун, глупой, облизывающей меня девчонки.

Но самое странное поведение было у моей сестры и Гарри. Друг ходил иногда мрачнее меня. Может, это вызвано ссорой с министром, а может, чем-то хуже. Мне некогда было над этим задумываться, хотя несколько раз замечал необычный взгляд, которым он смотрел на Джинни. Наверное, Гарри любит мою сестру, но что-то заставляет его сдерживать свои чувства. Я даже готов разрешить им встречаться, только бы Гарри не повторял моих ошибок, но друг не просит об этом. Кстати, у Джинни с Дином перед отъездом произошла ссора, поэтому сестра тоже ходит в смятении. Даже Фред и Джордж не могут её рассмешить.

В общем, как я и предсказал, это Рождество было самым паршивым. Никогда бы не подумал, но я рад, что каникулы закончились.

В этом году Министерство подключило дома волшебников к Сети летучего пороха разового использования. Провожать нас осталась только мама, все остальные ушли на работу. Разревевшись в очередной раз, она дала нам последние наставления, после которых сначала Гарри, затем я отправились в Хогвартс. Появившись в кабинете МакГонагалл, мы подождали Джинни, а потом отправились в башню Гриффиндора. Только мы подошли к портрету Полной Дамы и назвали пароль, который оказался неправильным, как сзади раздался голос Гермионы:

— Гарри! Джинни!

Ага, а меня, значит, здесь вообще нет. Теперь Гермиона меня игнорирует. Прекрасно!

— Я уже часа два как вернулась, выходила навестить Хагрида и Клю... то есть Махаона. Рождество хорошо провели?

— Да, — ответил я, пытаясь хоть как-то привлечь её внимание, — столько всего случилось. Руфус Скрим...

— У меня для тебя кое-что есть, Гарри (попытка с треском провалилась). Да, постой-ка, пароль. Трезвенность.

— Вот именно, — отозвалась Полная Дама.

— Что это с ней? — спросил Гарри.

Ты лучше спроси, что произошло с Гермионой, почему она так себя ведёт?

— Радуйся, что она вообще подошла к тебе, — голос моего сердца был как никогда холоден.

— Не ко мне, а к нам, — ответил разум.

Эта дискуссия продолжалась бы очень долго, если бы я не услышал громкий вопль:

— Бон-Бон! — Лаванда Браун подбежала ко мне и прежде, чем я успел опомниться, накрыла мои губы своими. Но одного поцелуя в губы ей оказалось мало, и Лаванда принялась громко чмокать меня в щеки, нос, лоб, оставляя мокрые следы. Она, что, хочет обслюнявить всё мое лицо? Я не мог этого допустить и сказал:

— Прекрати, — мой голос прозвучал слишком резко, поэтому я добавил: — пожалуйста.

— А что? — недоуменно спросила Лаванда.

Я не хочу, чтобы это видела Гермиона.

— Просто, — ответил я.

— Ну, хорошо, — излишняя услужливость Лаванды Браун заставила бы задуматься любого другого парня, но я в тот момент не обратил на это внимания.

Лаванда взяла меня за руку и повела к креслам, стоявшим вокруг стола в углу. Я опустился в ближайшее, из которого просматривалась вся гостиная. Оглядев комнату, я остановился на Гермионе. Она сидела у камина вместе с Гарри, и они о чём-то разговаривали. Наверное, рассказывает ей о своих подозрениях по поводу Малфоя и Снегга. Гарри уже порядком надоел, доказывая мне, что именно этот белобрысый слизеринец проклял Кэти Белл. Теперь пристает к Гермионе. Мерлин, как же я хочу увести отсюда Гермиону куда-нибудь очень далеко, чтобы там не было ни Гарри, ни Малфоя, ни Снегга, ни тем более Лаванды. Но нет, я должен довольствоваться обществом блондинки, которая называет меня дурацким прозвищем.

— Бон-Бон, почему ты такой грустный? — спросила Лаванда, поглаживая мою ладонь. Странно, приятные ощущения, которые испытывал я, когда Гермиона касалась моей руки, не думали появляться.

Просто я люблю Гермиону, а она меня ненавидит.

— Да так, — ответил я. — Рождество было не слишком веселым... «Потому что со мной не было Гермионы», — закончил я про себя и добавил: — Понимаешь, Перси приходил к нам, и моя мама разревелась.

— А кто такой Перси? — спросила Лаванда.

— Перси — это мой старший брат. В прошлом году он разругался с родителями, потому что не верил в возвращение Волан-де-Морта (Лаванда вздрогнула и прекратила гладить мою руку, а я поспешил убрать её с подлокотника). Мы думали, что после того, как Тёмный Лорд обнаружит себя, Перси попросит прощения у нас, но нет.

Тут я заметил, что Лаванда откровенно скучает, сидя со мной и слушая мой рассказ. Ей ни капельки не интересно, что происходит у меня в семье, чем я живу и дышу, ей просто хочется со мной целоваться.

Гермиона намного лучше этой Лаванды. Она всегда готова помочь, выслушать меня, поддержать в трудную минуту — одному Богу известно, как мне этого всего не хватает.

— Сам виноват, — прозвучал гадкий голос в моей голове.

Мы с Лавандой просидели несколько минут в тишине, которые я провёл, наблюдая за Гермионой. Она всё ещё беседовала с Гарри, причем смеялась. Её смех стал ещё одним моим наказанием. Вот так что-то из награды, которую добиваешься всеми силами, превращается в пытку, которая мучает тебя, выбивая остатки жизненных сил.

— Бон-Бон (хватит меня так называть), а почему ты не надел мой подарок? — поступил ещё один глупый вопрос.

— Прости (за что я извиняюсь?), забыл. К тому же я боялся, что могу потерять его при полёте, и спрятал в сумку, — Боже, что я несу? Любой бы другой человек на месте Лаванды не поверил ни единому слову, но девушка, похоже, даже не усомнилась.

— Хорошо, но завтра надень цепочку, ладно? — сказала Лаванда, улыбаясь.

— Обязательно, — ответил я. Вот только вернусь домой и достану её из мусорной корзины. — Ладно, я пойду спать, — я поднялся на ноги и, не оборачиваясь, поплелся в спальню.

На самом деле, спать мне не хотелось, а хотелось побыть одному.

* * *

Утро началось с приятного сюрприза — на доске объявлений появилось сообщение, что в Хогвартсе будут проходить уроки трансгрессии. Наконец-то я дождался. Я с восьми лет мечтаю научиться трансгрессировать. А уж когда Фред и Джордж получили права, мое желание разгорелось с новой силой, ведь я следующий. Мы с Гарри поспешили поставить свои фамилии. Я увидел Гермиону, которая как раз расписывалась в бланке, и встал за её спиной. Я хотел ей что-то сказать, когда она обернётся, да просто пожелать доброго утра, но тут мои глаза закрыли чьи-то руки.

— Угадай кто, Бон-Бон! — Лаванда запрыгнула мне на спину.

Боже, какая она надоедливая. До ужаса.

— Лаванда, слезь с меня, — сказал я, пытаясь рассоединить её руки.

— Нууу, — протянула Лаванда и спустилась на пол.

Я поднес перо к пергаменту и поставил свое имя под именем Гарри.

— Лаванда, я тороплюсь, — я нырнул в толпу выходивших учеников, которая вынесла меня из гостиной. Я увидел впереди Гермиону и Гарри и догнал их. Только я открыл рот, как Гермиона ускорила шаг и присоединилась к Невиллу. Значит, она продолжает придерживаться своего плана. Мерлин, теперь я потерял возможность даже слово ей сказать, не то, что попросить прощения.

Всё утро мы провели в разговорах о предстоящих уроках, а я всё думал и думал о том, как бы мне отыскать способ привлечь внимание Гермионы. Одно радовало — Гарри, по-видимому, оказался прав, потому что Кормак Маклагген не подошёл к Гермионе ни вчера, ни сегодня. В отличие от Лаванды, которая смогла пристать ко мне два раза за последние несколько часов. Мне нужно от неё избавиться. Почему-то мне кажется, что, порвав все отношения с Лавандой, я помирюсь с Гермионой намного быстрее. Только как это сделать? Главное, посоветоваться не с кем. У Гарри опыта едва ли больше, чем у меня. Фред и Джордж находятся слишком далеко, к тому же я представляю, какой будет их ответ — рухнуть к ногам Гермионы на глазах у Лаванды. Тогда обе проблемы решатся одновременно. Можно, конечно, спросить Джинни, ведь она уже бросала того, с кем встречалась. Но пока я претворяю её план в жизнь, Гермиона может узнать обо всем и неизвестно как отреагировать. С одной стороны, она может обрадоваться. Правда, сразу же кидаться мне на шею и пылко целовать в губы она не станет, но тем не менее... С другой стороны, она может посчитать меня отвратительным партнером, с которым нельзя связывать свою жизнь. Странно, но такое развитие событий мне казалось более вероятным, особенно если вспомнить, что между нами произошло. Гермионе нужен надежный и верный человек, чья любовь будет непоколебима, как каменная стена, а мои чувства всегда зависели от настроения и шатались из стороны в сторону, как садовый гном, которого только что раскрутили и выкинули за ограду.

Нет, к Джинни я тоже не пойду. Придётся всё решать самому, в принципе, как всегда. Нужно как следует подготовиться, чтобы в решающий момент бросить Лаванду и извиниться перед Гермионой. Эти две задачи, стоящие передо мной, были много сложнее учебных занятий или даже самой трансгрессии.

Я стал плохо спать, подолгу ворочаясь в постели. В голову лезли неприятные образы: Лаванда, которая висла на мне, целуя меня с чмокающим звуком, ставшим для меня невыносимым; Гермиона, которая рано уходила спать, не желая и дальше терпеть мое присутствие в гостиной. Чередование двух лиц в голове бесило меня. Я засыпал только под утро, но даже во сне всё продолжалось. Естественно, я стал учиться ещё хуже, хотя дальше, пожалуй, некуда. Я несколько раз засыпал над пергаментом с домашней работой, продолжая видеть запутанные сны, которые превратились в смену моих старых кошмаров. Защита от Темных Искусств, трансфигурация и даже зельеварение, на котором я раньше хотя бы мог рассчитывать на помощь Гермионы, шли вкривь и вкось. И всем моим проблемам виной была Лаванда Браун. Она не упускала случая, чтобы, как она выражалась, «пожелать мне удачи». Более того, она несколько раз спрашивала про свой дурацкий кулон, и мне приходилось нести всякую чушь, опасаясь проговориться. Хотя, если эта безвкусица так дорога Лаванде, то, если я скажу ей, что выбросил цепочку в мусорную корзину, она меня тут же бросит. Но это будет не по-мужски, поэтому я врал в лицо, придумывая каждый раз новые отговорки.

Мерлин, что же мне делать? Неумолимо приближался День святого Валентина — праздник всех влюбленных. Лаванда наверняка хочет, чтобы я сводил её в кафе мадам Паддифут или ещё куда-то. Но у меня нет желания идти с ней даже в Визжащую Хижину, к тому же этот день будет не выходным, поэтому нас за территорию никто не выпустит. Я хотел тактично сказать Лаванде об этом, но всякий раз, как я упоминал праздник, она закрывала мой рот и говорила одну и ту же фразу:

— Молчи, я хочу, чтобы это был сюрприз.

А потом целовала меня в губы. Да уж, это будет настоящий сюрприз. Если честно, я терпеть не могу этот идиотский праздник. Всё началось с нашего второго курса, когда Локонс превратил школу в пристанище садовых гномов, шныряющих по классам и вручающих любовные записки. Но даже не это взбесило меня больше всего, а то, что Гермиона отправила Локонсу поздравительную открытку. Вообще, Локонс стал настоящим кошмаром, и я нисколько его не жалею. Пусть он пропадет в больнице святого Мунго! Хорошо, что Гермиона его быстро забыла. Плохо, что и в этот раз я не смогу отпраздновать День святого Валентина вместе с ней. Опять всё идет не так, как мне хочется.

Февраль принес с собой ледяной дождь и грязь на земле. Снег таял быстро, а сверху падали крупные капли. Серость и сырость — вот такое состояние было на улице изо дня в день. Я по-прежнему не мог избавиться от Лаванды, которая, видимо, решила поставить мировой рекорд — самое большое количество часов в сутки, проведенных в объятиях своего парня. Причем, Лаванда больше не спрашивала, хочу я с ней целоваться или не хочу, она просто висла на моей шее, целовала мои губы, лицо, руки и прижимала меня к себе. Сущий кошмар, если честно. Я скоро буду, как Гарри, который перед Рождеством прятался от хогвартских девчонок, пытающихся напоить его любовным напитком.

Во всей этой суматохе я никак не мог придумать стоящий план, чтобы помириться с Гермионой. Из-за Лаванды мне приходилось делать домашние задания в одиночестве, потому что Гермиона и Гарри уходили спать рано. Гермиона и так терпела моё присутствие в гостиной, хотя выбор у неё был невелик: либо сидеть у камина, греясь холодными вечерами, либо идти в библиотеку под надзор мадам Пинс, которая ходила между столами, высматривая того, кто плохо обращается с её любимыми фолиантами.

Мне же выбирать вообще не приходилось: только в библиотеке я мог спокойно, без всяких слюней и громких поцелуев, действовавших на нервы, выполнить домашнее задание.

Сегодняшний день, двенадцатое февраля, не стал исключением. Если это не прекратится, то я скоро стану завсегдатаем библиотеки, совсем, как Гермиона. Я оставил Лаванду в гостиной (пусть тоже подумает немного о домашней работе) и направился в царство мадам Пинс, как называли библиотеку Дин и Симус. Мысли мои, как всегда, были где-то далеко отсюда. Где-то в мире, где есть только я и Гермиона, где мы любим друг друга и где нам никто не мешает. Я подошёл к библиотеке и хотел взяться за ручку, как дверь открылась, и оттуда вышла Гермиона. Мы оба одновременно замерли и уставились друг на друга. Минуты шли, я смотрел в глаза Гермионы, а моя совесть скребла сердце, как кошка мебель. Её глаза цвета шоколада из «Сладкого королевства», видимо, недавно встречались со слезами. До сих пор блестят. Бог мой, что же мне теперь делать? Может, спрыгнуть с Астрономической башни, чтобы больше не видеть этих глаз и знать, что всё из-за меня. Гермиона, лучше пытай меня Круциатусом, пока я не стану умолять о смерти, или посади в Азкабан, чтобы ко мне каждый час приходили дементоры и высасывали одно счастливое воспоминание за другим, но не смотри на меня недавно полными слёз глазами. Они стали для меня мучением, от которого я схожу с ума. Я больше не мог выносить это страдание и опустил голову. Истинно, провинившийся ученик пришёл раскаиваться к строгому профессору.

— Не ожидала тебя здесь увидеть, — сказала Гермиона, нарушив наше тягостное молчание.

— Я пришёл делать домашнее задание, — честно ответил я. У меня больше нет сил, чтобы ещё и врать.

— Да, конечно. Не смею задерживать, — она отступила в сторону. Холод в её голосе, которого я не слышал очень давно, ощущался однозначно.

— Гермиона, — тихо сказал я.

— Что-то я не вижу рядом с тобой твою распрекрасную Лаванду. Где ты её потерял? Или она тебя бросила?

— Она в гостиной (пожалуйста, давай не будем говорить о Лаванде). Гермиона, я хочу...

— А вот этим ты меня удивил. Оставлять в одиночестве ту, которая без поцелуев с тобой жить не может, опасно. Неизвестно, что взбредет ей в голову.

— Мне напл...

— А она ещё не требовала, чтобы ты ползал перед ней на коленях и целовал ноги? — спросила Гермиона и сама ответила: — Конечно, нет. Ведь она же такая нежная и воспитанная. Рональд, ты молодец, раз получил такую идеальную девушку, которая не скажет ни единого слова против, которая последует за тобой хоть на край света. Честь тебе и хвала! Поздравляю!

Гермиона кинулась прочь. Толкнув меня в плечо, она побежала по коридору. К счастью, в нем никого не было. Я не хочу, чтобы кто-то посторонний видел слезы Гермионы и знал, что причина этих слез — Рон Уизли.

— Мы оба знаем, что ты так не думаешь! — крикнул я ей вслед. Конечно, это не совсем то, что я хотел сказать Гермионе в самом начале, но её слова сильно задели меня. Да чтоб я, Рональд Билиус Уизли, целовал ноги Лаванды Браун, когда мы с ней обжимаемся, иногда переходя черту... НИКОГДА!!!

Я с силой хлопнул дверью библиотеки так, что стекла в ней задребезжали, когда она закрылась. Черт, сейчас ещё получу нагоняй от мадам Пинс, надо отсюда уходить, как можно скорее. Я развернулся и увидел, что дверь одного кабинета чуть приоткрыта. Нырнув туда, я плотно закрыл её на всякий случай. Теперь мне будет ещё сложнее сконцентрироваться на уроках, но и в гостиную я не вернусь.

Итак, мы с Гермионой снова поругались. И чувствую, в этом году мы не помиримся, потому что мне всё сложнее с ней разговаривать в спокойной обстановке. Она кричит на меня, а я на неё. Просто кошка с собакой.

— Ты неправильно подходишь к делу, — произнес голос в моей голове. — Определи, что сложнее выполнить и отложи решение на потом. Разобравшись с легкой проблемой, можешь приступать к тяжелой.

Легко сказать. Я понимаю, что мои метания между двумя задачами к добру не приведут, но решить, что проще сделать: бросить Лаванду или помириться с Гермионой — я не могу. Я не могу сказать Лаванде: «Прощай», потому что она не дает мне этого сделать. Но я не могу сказать Гермионе: «Прости», потому что этого будет недостаточно, к тому же трудно забыть всё, что она мне наговорила.

* * *

И вот настал День святого Валентина. Проснувшись рано, я быстро переоделся и, не подождав Гарри, отправился на завтрак. Только бы успеть поесть — и бегом на урок. Только там я могу спрятаться от Лаванды, которая сегодня пообещала мне устроить очередной сюрприз и, видимо, ждёт подарка от меня. Но я ей ничего не приготовил. Мерлин, помоги мне!

Утро прошло спокойно. Лаванда не приставала ко мне с поцелуями, как банный лист, правда, намекнула, что я получу своё после занятий. Весь день я провел, как на иголках, с ужасом ожидая вечера. Друзья пытались разрядить обстановку, но у них это плохо получалось. Я вышел с урока Защиты от Темных Искусств последним и медленно поплелся в башню. Гарри не стал меня ждать — получив от Снегга «С» за работу по непростительным заклятиям, он в расстроенных чувствах поспешил удалиться из кабинета. Пусть сам разбирается со своими проблемами! Мне начинает надоедать выражать сочувствие по поводу его плохих отношений со Снеггом. Почему меня никто не жалеет? Ведь мне во сто раз хуже, чем Гарри. Сейчас я иду в руки неизвестности, которую Лаванда Браун называет сюрпризом. Чем не повод для жалости? В сердце горел маленький огонек — вдруг всё обойдётся и я смогу пройти в спальню незамеченным — пока я шёл по коридорам школы.

Если сказать коротко, не обошлось. Как только я появился в проеме, мои глаза закрыли распущенные, блестящие светлые волосы — Лаванда бросилась мне на шею. Неужели она не понимает, что мы перегородили проход и мешаем другим гриффиндорцам? Покрыв моё лицо своей помадой, Лаванда повела меня к креслам у камина, в которых когда-то сидели мы с Гермионой. Пока мы шли, я оглядывал гостиную — фу, никто больше не смотрит в нашу сторону. Лаванда усадила меня в кресло поближе к огню, села ко мне колени и положила руки на плечи.

— Рон, поздравляю тебя с Днем святого Валентина, — сказала она. — Никак не могла придумать, что тебе подарить, и вот решила, что это будет в самый раз, — она достала из кармана золотой браслет. — Ты должен носить его с тем кулоном, который я тебе подарила на Рождество. Я тоже буду носить кулон со словами «Я люблю Рона» и такой же браслет. Дай руку, — последние слова прозвучали для меня излишне требовательно, как приказ.

— Лаванда, послушай меня. Я не могу принять такой подарок. Он, наверное, очень дорого стоит, и все будут спрашивать, откуда у меня деньги на драгоценности. Я и кулон-то не ношу по той же причине. Понимаешь, я не могу тебе делать такие подарки, а встречаться с тобой ради золота я считаю неправильным. Я не хочу, чтобы меня все упрекали в этом.

— Да никто не станет тебя упрекать, глупыш (спасибо за такую высокую оценку). Делать тебе подарки одно удовольствие (ты не догадываешься, какое удовольствие делать подарки Гермионе), и только пусть хоть кто-то заикнётся об этом. Так что, если не хочешь обидеть меня, надень этот браслет завтра вместе с кулоном. Мы с тобой встречаемся уже почти три месяца, пора показать, что наши отношения перешли на другой уровень.

Как же быстро она всё решила!

Лаванда отдала мне браслет, и я спрятал его в карман. Повисло неловкое молчание. Теперь Лаванда ждёт моего подарка.

— Лаванда, буду с тобой предельно откровенен. Я не смог придумать, что подарить тебе. У меня всегда не хватало воображения в этом деле. Тем более в такой день. Я раньше ни с кем не встречался серьёзно, поэтому...

По-моему, она не услышала и половины из моих слов. Судя по всему, до неё дошли только два: «откровенен» и «серьёзно». Девушка влюблена в меня по уши, а я собираюсь бросить её. Ради Гермионы, которая любит тебя всей душой.

— Мне ничего не надо, — ответила Лаванда. — Только ты мне нужен, — она медленно приблизила свои губы к моим и коснулась их. Этот поцелуй окончательно сбил весь расклад, потому что в нем я почувствовал нежность. Впервые за всё время. Боже, я сошёл с ума. Что мне делать?