Долгая дорога домой (джен)

ХVI

На сегодняшний день у Джинни были особые планы. Не прислушиваясь к новой сплетне об очередном проявлении пожирательской натуры у Малфоя (Малфой-Пожиратель — новость, заезженная ещё с начала года), она получила несколько валентинок, позавтракала, снова получила валентинку, поскучала на уроках, получила валентинку, подумала, получил ли Гарри семь ее анонимных поздравлений и отправилась в больничное крыло, поговорить с Амбервиндом. С Гарри она столкнулась в том самом коридоре, где они разговаривали вчера.

— Привет, Гарри. Как дела?

— Привет, хорошо, жив-здоров, — кивнул тот, лучезарно улыбаясь. — Спешу поздравить тебя с тем, что ты самый оригинальный человек во всем Хогвартсе.

— О чём ты? — не поняла Джинни.

-Это твои валентинки? — спросил Гарри, доставая из кармана те самые семь открыток, над составлением которых она просидела вчера в библиотеке весь вечер.

— Д-да. А как ты догадался?

— Во-первых, ты ни разу не призналась мне в любви, в отличие от остальных, во-вторых, не подписалась и не назначила свидания, в отличие, опять же, от остальных. Ну и там не было ничего о скорейшем выздоровлении, глубоком сожалении и восхищении моей мужественностью и выносливостью. Но вообще-то на самом деле я тебя узнал по почерку.

— А насчет скорейшего выздоровления?.. — начала Джинни, лихорадочно размышляя, как бы поделикатнее спросить, что с ним случилось.

— Не переживай об этом недочёте — я сыт такими пожеланиями по горло. Этих «выздоравливай скорей» у меня больше, чем «люблю-целую».

— Но, всё-таки...

-Мне просто пришлось выпить целый флакон какой-то гадости у мадам Помфри. Хагриду пришлось гораздо хуже.

— А Хагрид...

— Он тоже в порядке, лежит сейчас в больничном крыле. Меня-то этот грызень всего один раз цапнул.

— А...

— Да со мной ничего не случилось, даже рука теперь как новая. Я видел вещи пострашнее грызней, а вот Хагрид до сих пор...

— Я тебя НЕНАВИЖУ!!!— выкрикнула Джинни раньше, чем Гарри ее в очередной раз перебил. Он посмотрел на нее удивленно, а она бросилась прочь.

— Ты что, его любишь? — тихо пробормотал Гарри себе под нос, и Джинни, хотя была уже у поворота, услышала и обернулась.

— Хагрида? — удивленно спросила она.

— Я имел в виду...

— Я ТЕБЯ НЕНАВИЖУ! — повторила она и скрылась за поворотом.

— Ненавижу. Ненавижу. Ненавижу,— твердила Джинни и сама не заметила, как оказалась у больничного крыла. — Зачем я сюда пришла? Ах, да.

Она приоткрыла дверь и тут же натолкнулась на мадам Помфри.

— Гарри Поттер... — привычным тоном устало начала та.

— Жив-здоров, я его ненавижу, — буркнула Джинни.— Извините, мадам Помфри, я не знаю, что случилось с героем-спасителем, и вообще пришла сюда не к нему. Я хотела поговорить с Амбервиндом, он ещё здесь?

— К нему сейчас нельзя, — помедлив, ответила мадам Помфри. — Этой ночью ему стало хуже, мальчик до сих пор без сознания.

— Но что с ним случилось?

— Этим летом он попал в автокатастрофу. Лечили его маглы, в магловской больнице, и сама понимаешь, так волшебника не вылечишь. Малейший стресс — все болячки наружу.

— Когда к нему можно будет прийти? — упавшим голосом спросила Джинни. Ей почему-то казалось, что виновата в состоянии Амбервинда не автокатастрофа, а чёрная магия, та самая, которая держит его под контролем.

— Не раньше, чем послезавтра. Мистер Амбервинд проведёт здесь как минимум неделю.

— Спасибо, мадам Помфри.

Выходя, Джинни столкнулась с профессором Дамблдором.

— Здравствуйте, профессор.

— Добрый день, с праздником, — автоматически произнес директор и вошел в палату. Джинни, хотя и понимала, что это нехорошо, остановилась, достала волшебные ушки-подслушки и просунула под дверь.

— Гарри Поттер... — привычно начала мадам Помфри.

— Я не к нему. Поппи, почему вы сразу не сообщили, что Амбервинд вчера попал к вам?

— Альбус, после этого через полчаса ко мне доставили Гарри и Рубеуса, вы помните. Амбервинд чувствовал себя нормально, я дала ему заживляющее и зелье для снов без сновидений, чтобы проспал до утра, и бросилась к ним — разумеется, за всеми этими хлопотами и тревогами забыла вам сообщить. Вы же помните, мы их едва откачали — яд кормящей самки грызня смертелен, а мы с ним и дела-то раньше не имели. Но я действительно виновата, что до сих пор не сообщила насчет Тома. Пойдемте, Альбус. Ночью я зашла к нему и застала в ужасном состоянии: мальчик ещё спал, но явно не без сновидений — это был какой-то кошмар, он бредил. На теле открылись все шрамы и снова сломались ребра и кости рук, а, возможно, даже внутренние кровотечения были. Я боюсь, на него подействовали пары противоядия, которое прямо здесь готовил Северус, им же пропахло все крыло. Но если честно, я не представляю, почему открылись давно зажившие шрамы, вернулись прошлые ранения. Я могла бы поклясться — это или те зловонные испарения, свойств которых мы не знаем, или какая-то чёрная магия.

Голос мадам Помфри удалялся и исчез совсем. Джинни смотала шнур и не удержалась от того, чтобы заглянуть за дверь. Там, конечно, никого не было.

Амбервинд точно находился под властью чёрной магии — хоть бы Дамблдор об этом догадался... нет, она не будет надеяться на авось и всё ему расскажет, как только увидит.

— Джинни!

Джинни обернулась. Это был Дин.

-Если ты к Гарри Поттеру, то его тут нет,— сказала она.

-Ага. Я тут подумал, сегодня день всех влюбленных, а ты и я могли бы...

-Нет, Дин. Между нами ничего нет и больше не будет. И вообще, с чего ты взял, что у меня сегодня нет кавалера?

Джинни вздернула подбородок и королевской походкой отправилась в гостиную Гриффиндора.

XVII

Дамблдор вошел вслед за мадам Помфри в палату. На лице Тома Амбервинда оставались только тонкие розовые шрамики, похожие на царапины.

-Я дала ему мощное заживляющее, костесращиватель и регенератив, — сказала мадам Помфри. — Он спокойно уснул только к утру, когда я дала ему настойку от лихорадки и рискнула магловским способом ввести ему в кровь небольшую порцию зелья для сна без сновидений. Все раны уже почти зажили, вы не поверите, но самые упорные — это вот эти, на лице. Я боюсь, если они и заживут, следы все же останутся навсегда.

Дамблдор кивнул и присел возле мальчика.

— Идите, Поппи. Вас ждет Дин Томас, он вывихнул руку на занятии по защите.

— Если что-то понадобится, Альбус, я рядом.

Дамблдор вздохнул и, когда мадам Помфри вышла, наколдовал на пустой прикроватной тумбочке несколько пакетиков шоколадушек, леденцов на любой вкус и открытку с анонимным пожеланием скорейшего выздоровления — пусть мальчик думает, что окружающим не всё равно.

Дамблдор понимал, что Том Амбервинд — необычный ребенок. То, что с ним происходит — явно не следствие автокатастрофы, в которую он действительно когда-то попал, ведь раны, залеченные немагическим способом, могут открыться только при воздействии физической силы. Без магии, наверняка чёрной, здесь не обошлось — Дамблдор был в этом уверен.

Том Амбервинд, как говорили учителя, был отличным учеником, едва ли не лучшим на курсе. Минерва на одном из собраний называла его своей гордостью: он первым из маглорожденных освоил превращение спички в иголку, поставив при этом рекорд. Северус говорил, что для маглорожденного у него удивительно много знаний, не из тех, которые легко и ненадолго запоминаются при убойном чтении книг «по-грейнджеровски», как он это назвал, а настоящих, «усваивавшихся только при долгом изучении даже полными идиотами». Филиус не мог на него нарадоваться — чары он схватывал на лету, с первого раза у него получалось все, даже некоторые заклинания из программы второго курса, которые маленький профессор предлагал ему, чтобы опробовать силы. Теодор Нигзус, новый учитель защиты от тёмных искусств, жаловался, что с таким прытким учеником он сойдет с ума аккурат к концу года. И всё это при том, что Том Амбервинд совершенно не старался учиться и изо всех сил пытался слиться с основным фоном своего класса.

— Профессор?..

Том приподнялся на кровати, слегка поморщившись от боли. Дамблдор опустился на стул напротив

— ом... Мистер Амбервинд, не хочешь рассказать, что с тобой произошло?

— Как всегда, сэр ,— Амбервинд потупил взгляд.— Я шёл по коридору, и мне внезапно стало плохо.

— Скажи, на тебя точно никто никогда не накладывал заклятья, которое не было бы снято?

— Нет, сэр... — Том запнулся и добавил: — Я ничего такого не помню.

Дамблдор почувствовал, что Том про себя никак не может решить какой-то вопрос — скорее всего, он раздумывал, стоит ли доверять директору.

Дамблдор понимал его. Раньше он, не задумываясь, проник бы в чужое сознание и узнал всё, что нужно, но теперь он стал мудрее. Он знал — всё, что нужно, можно услышать добровольно, а если тебе не хотят чего-то рассказывать, или ты считаешь рассказ неполным, то ты не стоишь доверия, самого ценного, что человек может дать.

Возможно, этому его научил Том Реддл. Он был последним человеком, в чей разум Дамблдор вторгался так бестактно, и уже на четвертом курсе будущий великий злодей удивил его своими способностями к окклюменции.

— Ты можешь вспомнить, в какие именно моменты тебе становится плохо? — спросил Дамблдор.

— Я не знаю, — замялся Том. — Может, когда вокруг много людей. Хотя вчера, когда я шёл по коридору, рядом никого не было.

— Это случалось до того, как ты поступил в школу?

Том чуть-чуть помедлил, вспоминая.

— Нет, — сказал он немного удивлённо, как будто об этом раньше совсем не задумывался. — По крайней мере, я не помню.

Дамблдор кивнул. Это было весьма похоже на заклятье подчинения, разве что в прочих случаях у подчиняемого никогда не ломались кости. Зная, что автокатастрофа, в которую попал Том, пришлась на самую кульминацию войны с Вольдемортом, Дамблдор мог бы предположить, что на самом деле мальчик попал под удар какого-нибудь ужасного пыточного заклятия Вольдеморта. Но автокатастрофа действительно была — Вольдеморт и его Пожиратели были ни при чем.

— У тебя есть родственники среди магов? — спросил Дамблдор.

— Нет, сэр. Во всяком случае, я о них не знаю.

— А как у тебя отношения с одноклассниками и ребятами с твоего факультета?

— Обычные, сэр,— быстро отозвался Том.

Дамблдор тут же решил попросить Северуса, чтобы он повнимательнее присмотрелся к первокурсникам. Слишком характерен был этот ответ для ребят-изгоев.

— Что ж, хорошо. Ты больше ничего не хочешь мне сказать?

Том слегка поёжился.

— Нет, сэр. Ничего.

— Что ж. Отдыхай, — Дамблдор поднялся. — Надеюсь, ты поправишься к квиддичному турниру. Гриффиндор против Слизерина. Тебе нравится квиддич?

Том ответил не сразу — похоже, ему никто еще не задавал этого вопроса, и он не знал, как на него реагировать.

— Нет, сэр,— сказал, наконец, он. — Когда первокурсников учили летать, я даже свалился с метлы. Мне не нравится смотреть, как другие летают.

— В любом случае, я уверен, что у нас будет беспрецедентный матч, ведь это последний год, когда играет Гарри Поттер, наш лучший ловец за последние сто лет.

Том почему-то вздрогнул и зажмурился — похоже, слишком хорошо представил себе ловца в воздухе. Мадам Трюк как-то говорила, что с Амбервиндом у нее проблемы — совершенно не держится на метле, паникует в воздухе и его даже мутит от вида летающих ребят. Через три занятия по полетам Северус под давлением мадам Помфри выписал ему освобождение.

— Поправляйся.

— До свидания, профессор.

Дамблдор был обеспокоен. Найти причины странного поведения Тома казалось всё сложнее — в конце концов Амбервинд был бы обычным мальчиком, если бы не эти шрамы — свидетельство, однозначно, какой-то тяжёлой борьбы. Том, безусловно, знал, чем вызвано его состояние, но не хотел говорить. Может быть, боялся, может, не доверял ему.

Дамблдор был готов подождать, когда мальчик будет готов.

XVIII

Амбервинд очень скучал. Никто не приходил к нему, чтобы принести домашнее задание, или что-то в этом роде, и это не было следствием усиленной охраны его спокойствия мадам Помфри. У него не было друзей, он вообще ни с кем не общался — сначала боялся, что скоро все поймут, что он не такой, как другие ребята, а потом испугался себя самого. Он был слизеринцем-грязнокровкой и его одиночество не было чем-то необычным для окружающих.

Но все-таки ему лучше было бы находиться сейчас в подземелье. Разве медсестра поймет его доводы, те, что он может привести? Переломы и шрамы заживали медленно и мучительно — мадам Помфри взялась за него всерьез. Они зажили бы быстрее, но Амбервинд не рискнул применить для этого свои регенеративные способности, побоявшись себя выдать.

Иногда, правда, к нему приходил Дамблдор, но забота директора казалась ему слишком наигранной, будто тот ждет что-то от него и одновременно опасается этого.

Хуже всего было ночами, когда он спал. Теперь у него не было троих соседей по спальне, которые могли бы разбудить его, если он кричал. Ему снились ужасные сны, а если точнее, один ужасный сон.

Это было темное склизкое подземелье, наполненное какой-то мрачной торжественностью. Всюду виднелись каменные змеи, которые казались живыми, и кости множества мелких животных. В огромном подземном зале у ног громадной статуи лежала умирающая девочка в школьной форме. Амбервинд был рядом с ней, но никак не мог вспомнить её имени, но это почему-то было неважно. Важно то, что там, в подземелье, была огромная змея, с которой он мог говорить, и враг, которого он должен убить.

Когда он видел этот сон в первый раз, так ярко и детально, как никогда прежде, боль, которую, видимо, вызвало его сопротивление, чуть не убила его. Потом этот сон повторялся раз за разом, но все более расплывчато. Он был по-прежнему тяжел, и, просыпаясь, Амбервинд понимал, что на лице опять открылись шрамы, и слегка заживлял их, пока этого не видела мадам Помфри.

Хуже всего ему было от мысли, насколько ужасным человеком он был в той жизни, если те немногие воспоминания, вернувшиеся к нему, связаны с болью и насилием. И ещё больше он боялся, что вспомнит всё и не сможет с этим жить. А может, та память вытеснит его теперешнего — это все равно, что умереть.

Но он вспоминал, медленно и мучительно, какие-то ужасные события, к нему приходили знания и умения, но это ничего не искупало. Потому что он вспоминал. Иногда, когда ему было совсем невмоготу, он думал, что, может, стоит выполнить приказ разума и убить кого-то? Потому что именно это, именно убийство, которое он не совершил, и вызывало в нем все эти помутнения и наплывы воспоминаний. «Убить!» — и новая боль. «Убить!» — и новое воспоминание.

Но он каждый раз напоминал себе, что он не убийца, по крайней мере, не в этой жизни. Зеленые вспышки, крики боли и чужие смерти были тогда, но не теперь. Ему казалось, что стоит убить, и всё вернется.

Дверь открылась, и Амбервинд приподнялся на локтях. Это была мадам Помфри.

-Мистер Амбервинд, к вам посетитель.

Амбервинд разочарованно плюхнулся обратно в постель. Опять Дамблдор со своей ненавязчивой заботой и вопросами, далекими от тех, что он хочет задать на самом деле.

Но он ошибся. Это была Джинни Уизли.

— Привет, — смущенно сказала Джинни. В руках она мяла пачку шоколадушек.

— Привет, — отозвался Амбервинд.

— Это тебе, — неловко улыбнулась Джинни, протягивая ему сладости.

— Спасибо. А я всё думал, кто мне их присылает, — Амбервинд показал на горку оберток и карточек от шоколадушек на своей тумбочке.

-Это не я, — виновато пробормотала Джинни.

Амбервинд только уныло кивнул — он и так догадывался, что их приносит Дамблдор, чтобы он не чувствовал себя брошенным.

— Ты что-то хотела мне рассказать... — нерешительно начал он.

— Да, — Джинни присела на стул возле кровати. — Я немного беспокоюсь за тебя.

— Почему? — спросил Амбервинд.— У тебя больше причин для вражды.

— Что ты имеешь ввиду? — удивленно вскинулась Джинни.

— Ну, я со Слизерина, а гриффиндорцы ненавидят слизеринцев.

— Я старше тебя на пять лет, думаю, этого достаточно, чтобы у нас не было причин для вражды. К тому же, для меня принадлежность к факультету не имеет значения.

Джинни дважды моргнула и спрятала глаза, и Амбервинд понял, что это неправда, по крайней мере, по отношению к Слизерину.

— Ты не моя староста и даже не родственница, — упрямо продолжил он. — А обо мне не беспокоятся даже родственники. Так почему?

— Я уже говорила, — Джинни скрестила руки на груди.— Я беспокоюсь за тебя, потому что ты мне напомнил меня в одиннадцать лет. У меня было что-то похожее на то, что происходит с тобой.

Амбервинд усмехнулся. Он знал, что саркастичные усмешки нехарактерны для его возраста, но теперь казалось невероятным то, что что-то подобное может происходить с кем-то ещё.

— А почему ты думаешь, что со мной то же самое?

— Иногда я приходила в себя в коридорах в ужасном состоянии. Я ловила себя на том, что говорила кому-то, что я не убийца и не буду чего-то делать. Когда я пыталась вспомнить, что со мной было, то не могла. Исходя из того, что я видела тогда, в коридоре, я думаю, что с тобой происходит то же самое.

— Но ты избавилась от этого?

— Да.

— Как?

— Оказалось, что я была под подвластьем. Было бы проще, если бы я сразу всё рассказала кому-нибудь. Но я боялась, и в конце концов чуть не умерла. Заклятье спало, когда убили Того, Кого... того, кто его наслал.

Амбервинд тяжело вздохнул — а ведь где-то в глубине души у него уже зародилась надежда, что Джинни знает, как ему избавиться от всего этого.

— Нет. Нет, Джинни, ты ошиблась, я не под подвластьем. Это не похоже на подвластье, потому что источник того, что со мной происходит — я сам.

— Я тоже так думала, — горячо заспорила Джинни. — Я тоже была убеждена, что это я сама всё творю, и поэтому боялась признаться. Из-за меня чуть не умерли люди, и чуть не закрылась школа, и я до последнего была уверена, что в этом только моя вина.

— То, что происходит со мной, не похоже на подвластье. У тебя ведь был предмет, который держал бы тебя под контролем? То, к чему ты была привязана? Предмет или человек.

— Да.

— А я ни к чему не привязан.

— Но ведь это еще ничего не значит!

— А у тебя открывались шрамы, ломались кости? А бывало так, что ни с того ни с сего голова начинала раскалываться на части?

— Нет. Но... Амбервинд, если все так ужасно, ты должен обратиться к Дамблдору. Он что-нибудь придумает, он...

— Нет, — тихо возразил он. — Дамблдор знает, что со мной что-то происходит, но он вряд ли поможет. Я слизеринец. Я знаю, Дамблдор такой же предвзятый, как все остальные. Он заставляет себя хорошо относиться к слизеринцам, пытается внушить себе, что мы такие же нормальные дети, потому что он вроде как добрый и мудрый волшебник. Но он за мной следит и он... опасается меня.

— Откуда ты это знаешь?

— Я не знаю, я это чувствую. Я чувствую его отношение, когда он бывает здесь.

— Он здесь часто бывает?

— Да. Он тоже подозревает, что я под подвластьем.

— Так расскажи ему, что с тобой творится на самом деле.

— Не могу. Я знаю, он попытается меня от этого избавить, но только все ухудшит.

Амбервинд опустил глаза, чтобы подобрать слова.

— В моем прошлом было нечто ужасное, именно это не отпускает меня сейчас. Нечто настолько ужасное, что я даже вспоминать не хочу — но приходится. А Дамблдор может попытаться заставить меня вспомнить все.

— Знаешь, — сказала Джинни неуверенно, поерзав на стуле. — В Мунго целители используют от этого одно средство...

— Забвение,— перебил ее Амбервинд резко. — Я знаю. Но мне это не поможет, потому что я... я не помню, что именно это было. Мой разум пытается вспомнить, я сопротивляюсь, и отсюда все эти... Всё, что ты видела.

Амбервинд тяжело выдохнул и опустился на подушки.

— Не думаю, что кому-то стоит знать об этом. В конце концов, это моя жизнь.

Джини кивнула.

— Знаешь, у Гарри, Гарри Поттера, раньше часто бывали кошмары о том времени, которое он не помнит. Когда его родителей убил Ты-Знаешь-Кто, ему было около года, но он до сих пор вспоминает это в кошмарных снах.

Амбервинд потряс головой. То, что сказала Джинни, казалось ему почему-то не очень приятным. Сейчас ему больше всего на свете хотелось оставить этот разговор, эту тему, уничтожить все свои воспоминания и навсегда остаться Томом Амбервиндом, сколько бы боли это ему ни принесло в дальнейшем.

— Я не хочу вспоминать, — твердо сказал он.

Джинни понимающе кивнула. Амбервинд знал — она думает о том, что не хотела бы помнить события того года, когда была под подвластьем. Он больше не читал ничьи мысли, но умел чувствовать состояние души человека. Такая же способность, он знал, есть у Дамблдора и Снейпа.

— Мисс Уизли, — мягко позвала мадам Помфри. — Мистеру Амбервинду сейчас нужно проходить оздоровительные процедуры.

— Уже ухожу, мадам Помфри, — кивнула Джинни.— До встречи, Амбервинд.

— До встречи.

— Она твоя двоюродная или троюродная сестра? — поинтересовалась мадам Помфри, когда Джинни ушла.

— Нет,— ответил Амбервинд.— А что?

— Просто вы похожи.

Он кивнул. Мадам Помфри, конечно, имела в виду рыжие волосы, но он чувствовал, что отныне он чем-то связан с Джинни Уизли — а, может, был как-то связан с ней и прежде.