Родная кровь (джен)

Потолок — белый. При этом где-то высоко… Размышляю над этой несуразицей минуты три, пока, наконец, не вспоминаю, что меня занесло в Хогвартс, и сейчас я вовсе не в лазарете родного Дурмстранга.

Приподнимаюсь на локтях, но ко мне тут же подскакивает молоденькая девочка лет восемнадцати.

— Мадам Помфри, мадам Помфри! Профессор Богдан проснулась!

Блин… голос девчушки может соперничать с пароходной сиреной. Сирена бы при этом от стыда померла…

— Да, Кэти? — откуда-то сбоку выплывает мадам Помфри. — Профессор! Напугали же вы нас!

Пытаюсь понять, о чем она говорит, и воспоминания о произошедшем едва не заставляют снова потерять сознание.

Гарри Поттер. Его мать зовут Лили. Она погибла в восемьдесят первом, тогда же стали возвращаться письма сестре. Кровный Компас указал на одного из троих ребят, и Гарри был среди них… И у него зеленые глаза Лили. Цвет, передавшийся ей от ее отца.

Гарри Поттер — сын Лили Эванс. Кем-то другим он быть не может.

Делаю резкий вдох, а мадам Помфри тут же пользуется этим, и впихивает мне в руки какую-то склянку.

— Вот, выпейте.

Глотаю противную жидкость, и тяжесть в голове постепенно исчезает.

— Как вы?

— Все хорошо, — говорю. — Я пойду, наверное.

— Да-да, конечно, — кивает колдомедичка. — Больше не переутомляйтесь. Профессор Дамблдор сказал, что вы слишком много работаете…

Мой обморок приняли за переутомление, значит. Это не может не радовать.

Сползаю с кровати, застеленной лимонно-желтым бельем, одергиваю мантию.

— Разумеется. Спасибо вам, мадам Помфри. Вы меня спасли!

— Ой, да ладно, — розовеет женщина. — И… Поппи, дорогая. Не надо «мадам». Просто Поппи.

Киваю, улыбаюсь.

— Тогда Эва. Никаких «профессор».

Колдомедичка звонко смеется в ответ.

* * *

Из лазарета ноги сами несут меня на улицу. Выхожу на свежий воздух в школьный двор, смотрю на безоблачное темнеющее небо, на котором то тут, то там появляются крохотные звездочки. Из кармана мантии выуживаю пачку «Мальборо», прикуриваю от ногтя большого пальца — мелкая невербальная магия, но ее, однако. постигают не все. Я вот потратила три года, пока научилась. Спрашивается, зачем? Палочкой прикуривать ничем не хуже.

В Дурмстранге сейчас уже ночь. Ну, оно-то и ясно — он в Заполярье. Но в Дурмстранге в полярную ночь «днем» или «вечером» зажигают магические светильники-шары, которые висят над дорожками, над тренировочными полигонами…

Во дворе Хогвартса же темно, словно где-нибудь в трущобах. Спрашивается, чего экономить? Школа на хорошем магическом месте, в магической энергии недостатка не будет. Нарезать шаров из малахита или той же яшмы, нарезать руны, пару капель крови — и будут они летать, где прикажет заклинатель, светить. Можно даже без крови, но тогда заклятье придется обновлять. Опять же — не очень часто — раза три-четыре в год.

Достаю из кармана амулет-светильник из нефрита — круглый шарик размером со снитч с вырезанными на нем рунами. Произношу короткую фразу активации, и у меня над головой повисает небольшое «солнышко».

Делаю последние две затяжки, отбрасываю «бычок» вверх и в сторону. Красный уголек прочерчивает параболу, но я успеваю испепелить его прежде, чем он упадет на брусчатку. Когда я училась в старших классах, подобное действо считалось верхом ловкости. Причем чем у?же луч, тем больше был повод для гордости. Сейчас, конечно, вспоминать стыдно…

Можно и погулять.

По двору гуляю недолго, но сумерки успевают уступить место ночи. Взгляд цепляется за ярко освещенные окна. Вблизи получается разглядеть каменную хижину с остроконечной крышей. Хижина громадна — такое чувство, что в ней живет, как минимум, великан.

Великан и оказывается. Пока я разглядываю дом, входная дверь распахивается, исторгая из проема клубы пара и огромную бородатую фигуру. Человека узнаю немедленно — именно он гулял с Гарри Поттером по Косому Переулку, и именно он отводил меня к директору. Какое-то время силюсь вспомнить имя, и мне это удается — великана зовут Хагрид. И он — местный лесник.

— Добрый вечер, мистер Хагрид, — аккуратно здороваюсь с лесником.

— А, здравствуйте, здравствуйте, профессор, — басит великан. — А я-то чую, кто-то гуляет рядом с домом… Вот, вышел поглядеть…

— Я гуляю, — киваю. — Извините. Просто… погода хорошая.

— Да, хорошая, — Хагрид чешет живот, глядит куда-то вверх, а затем спохватывается. — Профессор, вы бы зашли. Чаю попьем.

Задумываюсь на краткий миг, неосознанно поправив охранный амулет под мантией, но затем киваю.

Почему бы и нет?

Гашу магический «фонарик», прячу его в карман, а затем шагаю внутрь. В жилище лесничего — тепло. Уже в комнате стряхиваю с обуви налипший снег. Великан тянется к швабре, чтобы вытереть следы, но я взмахиваю палочкой.

— Да, точно. Простите, профессор, — смущенно гудит Хагрид. — Я… забыл как-то. Привык вот…

— Вы не волшебник, — понимающе киваю, но лесник возражает:

— Да нет… я до третьего курса доучился, а потом… потом исключили да палочку сломали. Вот теперь и перебиваюсь.

От подобного заявления, произнесенного обманчиво-добродушным тоном, по моей спине проползают холодные мурашки. Что же должен был сотворить этот маг, если ему сломали палочку в возрасте… четырнадцати лет? То есть он был признан опасным для магического общества. В возрасте, мать вашу, четырнадцати лет! При том, что возраст частичной ответственности наступает в пятнадцать, а палочку имеют право сломать только после семнадцати? То есть, по сути, этому волшебнику отказали в праве развивать свое магическое ядро. Это примерно как у магглов запретить четырнадцатилетнему ребенку развиваться. Заставить его замереть на уровне подростка. Физически и психически. Поскольку у магов основную роль в формировании личности играет магия, а у магглов — физиология, ввиду отсутствия магии. То есть…

Сглатываю. Пальцы под столом тихонько делают отвращающие знаки, пока гостеприимный хозяин дома выставляет передо мной кружку с горячим чаем и блюдо с кексами. Навешанные на меня амулеты уже не кажутся достаточной защитой.

Впрочем, сквозь страх пробивается здравая мысль: если этот великан опасен, то его вряд ли оставили бы в школе. Но тут же вспоминаю о Цербере на третьем этаже… Цербер, маньяк в роли лесничего…

Напряжение на моем лице не остается без внимания. Хагрид теряется, выставляет на стол бутылку, оплетенную соломой:

— Эм… вот, профессор, если хотите… можем за знакомство. Я как-то не очень… Но вот подумал… А то я вас видел, когда вы приходили устраиваться, магглов преподавать…

Хлопаю глазами. Великан внезапно краснеет и убирает бутыль.

— Нет, ну, я не настаиваю… Просто… вы не подумайте, дисциплину я блюду. Детишкам ни-ни… Вот, варенье лучше…

С этими словами хозяин дома поворачивается к большому шкафу, к пузатому глиняному горшку. Пока он проделывает эти манипуляции, украдкой окунаю в огромную, литра на полтора, кружку подвеску из золота. Камень, вправленный в нее, остается прозрачным — значит, чай безвреден — в нем нет не только яда, но и любых сильнодействующих зелий, которые не обязательно имеют смертельный эффект — например, той же Амортенции или какого-нибудь подавляющего волю…

Аккуратно отпиваю глоток. Только душисто пахнущие травки. И варенье вкусное — ежевичное.

Тепло.

Хагрид заводит разговор о каких-то волшебных тварях из Запретного Леса, но я пропускаю рассказы мимо ушей — из всех магических зверей я нормально уживаюсь лишь с драконами и книззлами, все остальная живность меня недолюбливает. Как, впрочем, и я ее.

Внезапно ухо улавливает имя «Гарри Поттер», и я тут же возвращаюсь в реальность.

— …был у меня недавно, — вещает великан. — Хороший пацаненок, да и отец у него славный малый был. Я ж ему письмо передавал. Его родственники не хотели давать ему письмо…

— Вот сволочи! — вырывается, на что Хагрид понятливо кивает.

— Ага… Ну что с них взять, магглы…

— Его отец что, магглорожденный? — изумляюсь. Магглорожденные — редкость. В Хогвартсе из шести курсов, которые приходят ко мне на занятия, всего пятеро детей имеют обоих родителей-магглов. Остальные полукровки и чистокровные.

— Нет, вы что, профессор, — фыркает лесничий. — Джеймс Поттер чистокровным был, почище тех же Малфоев! Это мама его, Лили, магглорожденная. Вот по ее стороне родственники-то… Тетя и дядя.

Мысль о том, что моему Гарри (быстро же я стала считать его своим…) какие-то магглы решили запретить посещать Хогвартс, вызывает у меня праведный гнев. Нельзя ребенка-мага не пускать овладевать своей Силой. Это может обернуться катастрофическими последствиями, самым легким из которых будет постепенное сумасшествие необразованного мага — Сила не смотрит, а просто растет. Если ею не научиться управлять, то она будет своевольничать, сводя несчастного волшебника с ума, а если он при этом достаточно мощный маг, то дело может закончиться вспышкой неконтролируемой магии, способной снести пару кварталов в Лондоне. Самым ярким примером подобного служит одно событие в глухой сибирской тайге. В самом начале века в семье старообрядцев, давно утративших связь с внешним миром, родился ребенок-маг. Обычный магглорожденный, которого можно (и нужно) было научить управлять своей Силой. Но тогда еще не так строго все было, и явившиеся за ним представители Китежской школы были посланы родителями-христианами далеко «в теплые края».

Взрыв, прогремевший в районе Подкаменной Тунгуски спустя семь лет, магглы приписали падению метеорита. После этого Международная Конфедерация Магов постановила обязательное обучение любого мага управлению Силой, и обучение это необходимо начинать не позднее двенадцати лет.

— …сестра-то у Лили маггл… я его вот таким на руках держал, — великан разводит ладони примерно на полметра, — когда Дамблдор его отдавал…

Сестра у Лили? Это кто?

Недоуменно поднимаю голову. Как раз в этот момент Хагрид достает из кармана огромный, размером со скатерть, платок красно-желтого цвета и трубно в него сморкается.

Морщусь. За столом подобные манипуляции неплохо отбивают аппетит…

— Сестра по отцу? — интересуюсь, а в сознании запоздало возникает мысль, что мой собеседник может этого и не знать. Но он мотает головой, утирает нос, моргает покрасневшими глазами.

— Нет, что вы, профессор. Родная сестра. Петуния.

Полагая, что ослышалась, переспрашиваю:

— Как-как, говорите, ее зовут?

— Петуния, — с готовностью повторяет великан. — Петуния Дурсль.

Петуния.

Вихрь жгучего холода рождается где-то в районе солнечного сплетения и ползет по телу. Судорожно хватаюсь за чай, который тут же застывает ледяным кристаллом. Кружка тут же трескается, но мой собеседник этого не замечает.

Давно у меня не было неконтролируемых вспышек. Перевожу взгляд на горшок с вареньем, и оно тоже подергивается ледяной коркой.

— Что-то похолодало, — бормочет Хагрид, подкидывая в очаг полено толщиной с мою ногу.

Только сейчас понимаю, что не дышу. Сипло выдыхаю. Перед лицом тут же осыпаются искорки инея.

— Да, едва слышно произношу. — Да, похолодало…

Петуния.

— А в девичестве какая фамилия была у Петунии? — спрашиваю так, что сама пугаюсь. Но Хагрид словно не слышит моей интонации.

— А… — великан трет лоб, затем кивает: — А, такая же, как и у Лили. Лили училась же в Хогвартсе…

— Какая?!! — собственный голос кажется вороньим карканьем.

— Я разве не сказал? — изумляется лесничий. — Эванс. Петуния Эванс.

Стекла в хижине вылетают с оглушительным треском.

* * *

Сижу в сугробе где-то в Запретном Лесу. Точнее, на проталине, которая посередине сугроба. Амулеты не дадут мне замерзнуть, правда, их потом подзаряжать…

Плевать.

Вокруг меня — горсть оранжевых фильтров от сигарет. Делаю очередную затяжку, не ощущая вкуса. В голове шумит, но мне опять же — плевать.

Петуния Эванс. Маггла.

Сегодняшний вечер оказался слишком насыщенным информацией. Слишком. Причем информация оказалась… Мягко говоря, ошеломляющей.

Хотя бы потому, что у моей матери было только две дочери, которые никогда не были полнородными — у нас с Лили разные отцы.

Мое полное имя при рождении — Петуния Эва Константин Мареш. Мама назвала меня в честь любимого цветка — Петунии. Имя Эва выбрал отец — в переводе «жизнь». Он всегда меня так звал — Эва. И в Дурмстранге меня называли и называют Эва. Сейчас, конечно, уже Эва Константиновна… А Лили мама назвала в честь любимого цветка моего отчима, Роберта, — лилии.

Я никогда не была Эванс. Я Мареш. И я — волшебница.

Первым моим порывом было бежать за племянником, хватать его в охапку и мчаться в Румынию, подальше от треклятого Хогвартса. Вторым — пойти и разнести Хогвартс к дракклам на мелкую щебенку. Третьим же…

Третий порыв оказался самым правильным — забуриться в чащу Запретного Леса и все хорошенько обдумать. Что я и сделала, поспешно восстановив Репаро стекла в доме лесничего, извинившись за разрушения, заодно наложив на него небольшой Конфундус. Не Обливиэйт, после которого легко можно попасть в аврорат на допрос, а обычный Конфундус. Который можно списать на встречу с каким-нибудь зверем в этом же Лесу, если вдруг кто-то проверит мою палочку. Не убивать же зверушку, верно?

Еще и еще раз хвалю себя за то, что не стала говорить о сестре сразу. Подозрения в адрес Дамблдора оказались оправданными. Чьих же еще рук дело могло это быть?

Докуриваю сигарету и лезу в пачку за еще одной, но пачка оказывается пустой. Какое-то время тупо таращусь в темноту перед собой, но затем резким движением сминаю картонную упаковку, пахнущую табаком, и бросаю ее тут же на проталине.

К весне разложится. Никакого засорения окружающей среды.

Отряхиваю мантию, определяю направление простым заклинанием и шагаю в сторону Хогвартса.

Война — значит, война.