Чувство острова (джен)

Дом казался пустым. В тёмных окнах не угадывалось ни малейшего движения. Пока Дин вытаскивал из багажника бутылки со святой водой и заряжал солью дробовик, я медленно поднялся на крыльцо и прислушался — внутри еле слышно, шипя и спотыкаясь, играла музыка. Но на стук никто не откликнулся, и я открыл своим ключом.

— Не торопись, — подоспевший Дин отодвинул меня плечом и тенью просочился в приотворённую дверь. — Чисто. Заходи.

В гостиной было темно. Привычные вещи, искажённые мраком, казались неприветливыми незнакомцами. По телевизору сквозь треск помех пробивалась реклама собачьих консервов — я нашарил на диване пульт и заставил экран угаснуть. Чернела холодная пасть камина. Снисходительно улыбались фотографии на каминной полке. Мятые диванные подушки томно раскинулись на полу возле журнального столика с кроссвордом на нём и огрызком карандаша, замершим наискосок на пустых клетках. Равнодушно постукивали стенные часы — стрелки доползли до десяти минут одиннадцатого.

Мы прибыли на поле боя, а противник, похоже, так и не явился.

Я почувствовал себя одураченным. Но Дин сунул мне в руку тепловатую бутыль и велел обыскать второй этаж и, если встречу демона, плеснуть ему в рыло и орать погромче, а если встречу маму, попытаться логически обосновать присутствие в её чистеньком жилище вооружённого, небритого, грязного, абсолютно незнакомого, но чертовски привлекательного мужчины в расцвете сил. Потом хлопнул по плечу и направился в сторону кухни, безошибочно и плавно, словно в беззвучном танце, огибая мебельные препятствия, отводя занавески стволом дробовика и не пропуская ни одного тёмного угла. По сравнению с ним я ощущал себя чем-то вроде рояля в малогабаритной квартире — громоздким и лишним.

Я пытался быть похожим на Дина, но получалось больше похоже на детскую игру в войнушку, а у меня даже в таких играх опыта было кот наплакал. Представьте себе неуклюжего юного лося, который старается незаметно подняться по скрипучей лестнице... с несмелым шепотком "Мама!" миновать тесную, тёмную площадку второго этажа... тихонько отворить дверь своей комнаты, чтобы с замиранием сердца увидеть... просто комнату. Стол, кровать, книги, разнообразное человеческое барахло. Ничего сверхъестественного.

Тут я разочаровался ещё пуще.

Опустив утробно булькающую бутылку — оказывается, всю дорогу я до хруста сжимал её пластиковые бока, — я включил свет и зажмурил один глаз.

Вещи имели вид притворно-невинный. Такое выражение приобретают лица сплетников, когда неожиданно появляется объект их заочных обсуждений. Прохвост-будильник подмигивал секундной стрелкой. Потолок — эшафот моих видений — сиял непотревоженной белизной. Ветерок застенчиво шевелил занавески в приоткрытом окне.

Медленно, как во сне, я подошёл и мазнул пальцем по подоконнику, зачерпнув комочек липкой жёлтой пыли. Принюхался. Отчётливо и терпко пахло серой.

В миг, когда я всё понял, внизу раздался выстрел. Потом — возня, глухой стук и невнятные голоса, мужской и женский. Что-то разбилось. Приглушённо вскрикнул мой брат... Только тогда я сорвался с места, крича "Дин!" вместо "Мама!"

* * *

Они оба нашлись на кухне. В темноте я сначала угадал мать, сидящую за обеденным столом, лицом к двери, потом — распластанного на столе Дина. Один край столешницы больно впивался ему в затылок, другой подпирал колени. Он шумно дышал и дёргался, пытаясь встать, но мог лишь бесполезно сжимать и разжимать дрожащие пальцы. Его дробовик куда-то подевался.

Я щёлкнул выключателем — абажур над столом мягко, наивно засветился изнутри, словно и не подозревая, что мирного семейного ужина сегодня не будет, — и замер на пороге. В том, что касается таких вот ситуаций, я был до ужаса слаб, неопытен и беспомощен и больше всего на свете хотел, чтобы всё это оказалось просто дурацким сном.

— Здравствуй, сынок, — с лёгким укором сказала мама. — Не ожидала от тебя такой подставы. Святая вода, патроны с солью, охотник... Лучше бы и правда подружку привёз.

— С-сэм! — прохрипел Дин. — Она...

— Заткнись, — ласково сказала мама и положила руку ему на грудь. Он вытянулся, задыхаясь. — Тебя никто не спрашивал.

Я, кажется, издал какой-то невразумительный звук, что-то между "Что происходит?" и "Отпусти его!", но она лишь мечтательно произнесла в ответ:

— И правда, что за банальщина — жечь людей на потолке? Может, в этот раз попробуем спалить обеденный стол? Зажарим братишку, как индейку на День Благодарения, а? Главное блюдо праздничного ужина — Дин Винчестер. Что скажешь? По-моему, будет весело!

Её глаза моргнули с еле слышным влажным хлопком, и радужки стали янтарно-жёлтыми. Выглядело это фантастически.

— Что, не ожидал? — спросил демон.

— Предполагал что-то подобное. Что ты сделал с моей матерью?

— С которой?

— Второй.

— Отправил на историческую родину, в Ад... Что, не знал? Она одна из лучших моих подчинённых. Не мог же я допустить, чтобы тебя воспитывал неизвестно кто.

— Но... она же любила меня.

— Это точно. — Желтоглазый сокрушённо покачал головой. — Издержки производства. Я позабочусь, чтобы в Аду из неё эту дурь выбили. Но вернёмся к вопросу о тебе и твоём близкородственном недоразумении...

Дин, ненадолго обретший дар речи, выдал такой цветистый эвфемизм касательно его, демона, гипотетических родственников, что Желтоглазый зажмурился от удовольствия.

— Ты только прислушайся, Сэмми! Вот что значит разница в воспитании!

— Не думаю, что мы так уж сильно отличаемся. В любом случае — что это меняет? Зачем вообще это всё? — я кивнул в сторону примолкшего брата.

Сейчас мне почему-то казалось крайне важным называть его не иначе, как братом, думать о нём как о брате, может быть, даже как-то телепатически внушить Желтоглазому уверенность, что, поскольку Дин мой брат, нельзя причинять ему вред. Но даже мне эта мысль казалась маленькой и смешной — потому что демон и так всё знал, и это знание не мешало ему вдавливать Дина в стол, наблюдая со снисходительным любопытством, как его грязная футболка темнеет от крови — наверняка швы разошлись, вся моя дилетантская хирургия псу под хвост...

Губы у Дина совсем посинели, под глазами легли жутковатые серые тени, словно вся усталость его суматошной жизни разом навалилась на него. Он больше не шевелился, берёг силы, только умоляюще смотрел мне в глаза. Так в видениях смотрели мои матери прежде, чем сгореть.

— Зачем всё? — удивлённо переспросил демон. — Сэмми, я же так старался, чтобы люди держались от тебя подальше, чтобы никто не путался под ногами ни со своей глупой любовью, ни с бессмысленной дружбой, чтобы ты ни к кому не был привязан! Нельзя тебе привязываться к людям, дурачок... Я просто убрал лишних. Только вот этого упустил. — Он легонько ткнул Дина пальцем в бок, и на пальце осталось алое пятно, которое демон брезгливо стёр о Динову куртку. — Ну, не беда, это мы легко исправим, правда, Сэм? Ты свою задачу выполнил, а дальше я и сам управлюсь, спасибо. Ты только близко не подходи — пожарная безопасность и всё такое...

Желтоглазый чуть отодвинул стул, развалился поудобнее и подмигнул, приглашая меня посмотреть, как юркие огненные язычки ползут снизу вверх по ножкам стола.

— Что?... Я... Я не хотел! Дин!

Резиновый воздух толкнул меня в грудь, стиснул и не пустил дальше.

— Пора переходить на тёмную сторону, Сэм, — сказал демон серьёзно. — Как только исчезнет последняя преграда, рухнет последний бастион, ты окажешься там, где должен быть. С нами. Больше тебе некуда пойти. Никогда и нигде ты не будешь своим. А тебе всю жизнь только этого и хочется, правда? Найти своих, обрести семью, вырваться с проклятого необитаемого острова...

Пламя разрасталось, гудя и потрескивая, и уже пробовало на вкус пальцы Дина. Его куртка тлела, распространяя запах палёной кожи.

— Тебе необязательно на это смотреть, — сочувственно добавил демон. — Гореть заживо очень больно, уж поверь. Мы в Аду знаем толк в боли.

— Звучит как рекламный слоган, — с трудом сказал я. И закрыл глаза.

Смотреть и в самом деле было необязательно, раз уж я не мог вмешаться, не мог даже шагнуть дальше этого чёртова дверного проёма. Но мысли в голове кружились неуместные — о том, что к демонам я не примкну ни в коем случае, и если меня сейчас не убьют, придётся возвращаться в Стэнфорд, в пустую квартиру, где в кухне только один стул, одна кружка и одна ложка, и так будет всегда, и будет вечно молчащий телефон, и вечные прочерки в анкетах, и на всю оставшуюся жизнь — память о том, что из всей семьи у меня оставался один брат, но и того я не смог сберечь...

— Сэмми!

Крик получился слабым, сиплым, полузадушенным — скорее стон, чем крик, — и наверняка отнял у Дина последние силы. Но это подействовало.

Я вздрогнул и открыл глаза. Огненное марево дрожало над столом, Дин лежал словно на погребальном костре. Дрогнул раскалённый воздух, и всего на секунду демон ослабил хватку, но этого мгновения хватило, чтобы я сбросил оковы и рванулся вперёд, чувствуя, как поднимается изнутри чёрная, уродливая ярость, мой адский пёс, рвущийся с цепи, единственное моё оружие и проклятие, как ненависть застилает глаза, и как тонко от неё звенит в ушах... Я перестал быть собой и потерял счёт секундам. И, кажется, кто-то другой, отделившийся, видел моими глазами, как демон вскакивает и отступает под напором моей ярости и как пятится, гаснет укрощённое пламя.

Под абажуром звонко лопнула лампочка, на Дина посыпались осколки, и тьма, ликующая, освобождённая, вползла в дом.

Этой тьмой был я. Никогда в жизни я не чувствовал себя таким всемогущим. Никогда в жизни мне не было так хорошо.

Желтоглазый отступал, пока не упёрся спиной в стену между окном и холодильником. Его глаза изменили цвет, на мгновение в них мелькнула растерянность, а потом он запрокинул голову, и густой чёрный дым, вырвавшись из глотки, заметался под потолком, сбрасывая с верхних полок дешёвые мамины вазочки, и наконец, найдя выход, исчез в приоткрытом окне. Опустошённое тело осело на пол, неуклюже подвернув левую руку.

И вдруг стало очень тихо. Только капало молоко из опрокинутой бутылки, и хрипло, прерывисто дышал Дин — слава богу, живой. У него обгорели волосы на голове, и кисти рук были серьёзно обожжены, а футболка так потемнела от крови, что я боялся даже представить, насколько всё плохо. Но всё-таки он был жив.

Я осторожно обнял его и стащил с обугленного стола, ножки которого тут же подломились. Остатки столешницы рухнули, едва не придавив мне ногу. В кармане куртки у Дина уже бог знает сколько времени надрывался сотовый, и я решил, что это Бобби, это точно должен быть Бобби, больше некому, и что я ему скажу, как я объясню, что Дин не может взять трубку, потому что он без сознания и это моя вина, мне нужно отвезти его в больницу, и он ужасно тяжёлый, поэтому я тоже не могу взять трубку, так какого чёрта этот телефон всё звонит и звонит, не зная, что моя голова — резиновый шар, наполненный болью, и я от всего этого скоро с ума сойду...

Тут мама приподнялась, уставилась на нас недоумевающим взглядом — дикое, должно быть, зрелище, — и, прищурившись, спросила:

— Кто-нибудь видел мои очки?