Чувство острова (джен)

— В nominativus singularis слова мужского рода, относящиеся ко второму склонению, заканчиваются на -us и на -er. Слова среднего рода оканчиваются на -um. В genetivus singularis все слова второго склонения заканчиваются на -i... Всё просто, как пирог, дамы и господа...

Дамы и господа слушали невнимательно. В аудитории стоял ровный, усыпляющий гул — будто тысячи мух кружили под потолком. Стуки, покашливания, шёпот, шелест бумаги, сдавленное хихиканье... Две девушки, сидевшие передо мной, листали под столом журнал. Какой-то придурок от нечего делать щёлкал ручкой. У профессора, судя по теням под глазами, выдалась бурная ночка, и его тоже всё это раздражало, все эти одинаковые тупоголовые первокурсники, все эти шепотки, смешки и перемигивания.

На вид ему было лет тридцать, и я не помнил его фамилии.

— Обратите внимание на то, что у слов второго склонения на -us имеется особая форма vocativus singularis... Рассмотрим на примере слова spiritus, "дух"... Первый, кто пошутит про то, что профессор вызывает дьявола, попадёт в Ад прямо отсюда. С Сатаной я уже договорился... Итак, начнём с единственного числа именительного падежа. Spiritus, spiriti, spirito, spiritum... omnis incursio infernalis adversarii, omnis legio, omnis congregatio et secta diabolica, in nomine et virtute Domini Nostri Jesu Christi... Imperat tibi Deus Pater, imperat tibi Deus Filius, imperat tibi Deus Spiritus Sanctus... Мистер Найт, если вам скучно, можете поспать, я не обижусь. Но на экзамене мы снова встретимся, и учтите — я злопамятный...

Мистером Найтом был я. И это я только что едва не вписался лбом в столешницу из-за того, что прикорнул на семинаре. Это мне только что приснился двухсекундный диковатый сон: я хожу по краю огромной, нарисованной на полу пентаграммы вокруг привязанной к креслу девушки и зачитываю ритуал из потрёпанного дневника. Девчонка ругается, как портовый грузчик, обещает вернуться из Ада и выпустить мне кишки, и по контрасту с величием латыни беспомощная мелочность её угроз, произнесённых на старом добром английском, меня даже забавляет. А Дин, сложив руки на груди, подпирает плечом дверной косяк. И это у него называется "подстраховка"...

— Извините...

— Не выспались, мистер Найт?

— Да... я...

Девчонки с журналом смотрели на меня. Остальным, слава богу, было наплевать. Когда профессор, понимающе вздохнув, отвернулся, я протёр глаза и огляделся, чтобы удостовериться, что попал в свою, правильную реальность. С недавнего времени в этом плане ни в чём нельзя было быть уверенным.

Дин скучал за самым крайним столом, у выхода. Он поймал мой взгляд и подмигнул — мол, здесь я, не расслабляйся...

* * *

Этот парень умел держать своё слово, тут уж не поспоришь.

Он был незрим, как тень, но избавиться от него было невозможно. Он знал мои привычки, слабости и предпочтения так, словно мы всю жизнь прожили в одной комнате. Знал, что я ем на завтрак, в котором часу возвращаюсь домой и в каком зале обычно сижу в библиотеке, знал, что я ненавижу кинотеатры и никогда не перехожу улицу в неположенном месте.

Иногда мне казалось, что он сам экстрасенс почище меня. Но он называл себя простым охотником.

Сны мои становились всё непонятнее, а видения — всё чаще и неожиданнее. Просто сваливались, как гром с ясного неба. Сидишь себе на пустом стадионе, штудируешь теорию государства и права — и вдруг мир рябит и тает, в виски будто воткнули электрические провода, и мозги готовы вытечь через уши, а на месте пожелтевшего газона и бейсбольной площадки возникает здоровенный мужик в офисном костюме и при галстуке, с волчьими янтарными глазами и когтями по четыре дюйма. И этими самыми когтями разрывает Дину горло.

Или у симпатичной официанточки, которая только что принесла Дину чашку кофе и номер своего телефона на салфетке, вдруг чернеют глаза, и она грациозным жестом извлекает из кармана фартука нож, который стащила на кухне. От запаха серы подташнивает, но ещё хуже становится, когда она перерубает этим своим тесаком позвоночник Дина, прямо под затылочной ямкой, и Дин замирает на секунду, а потом молча и жутко валится грудью на столик. Впереди ещё целая вечность тишины, прежде чем сбитая со стола кофейная чашка хлопнется о плиточный пол и разлетится на куски, и некому будет обернуться на шум, потому что сейчас глубокая ночь и придорожная забегаловка пуста.

Или жуткая тварь, сотканная из древесных теней, вырастает перед Дином посреди ночного леса и тянет к нему когтистые лапы, и плевать ей на выстрелы в упор...

В моих видениях Дин всегда умирал в одиночестве. Ну, если не считать монстров подходящей компанией.

А в реальности, когда меня в очередной раз накрывало, он неизменно оказывался рядом, подхватывал и не давал мне упасть. Ждал, пока я приду в себя, и требовал:

— Рассказывай.

Выслушав, кивал с видом знатока:

— Это вервольф. Серебряная пуля в сердце — и все дела...

Или хмурился:

— Демон? Сто лет их не встречал, а с латынью у меня полный швах, придётся поработать над произношением. И заглядывать официанткам не только в декольте...

Или удивлялся:

— Это что ещё за хренотень лесная? Снова здравствуй, Гугл, привет, библиотека...

Жизнь этого психа была полна чужих кошмаров, с которыми он расправлялся, не теряя врождённого оптимизма. Это от него я узнал, что темноты стоит бояться — особенно если под рукой нет дробовика.

Как-то раз я собрался с духом и сказал:

— Если весь этот зверинец действительно существует, тебе не стоит охотиться в одиночку. У тебя есть кто-нибудь? Помощник, напарник... ну, не знаю, хотя бы друг?

Дин в ответ прищурился, словно представил меня в схватке с демоном.

— Я не тот, о ком тебе стоит беспокоиться. Справлюсь. А твой испытательный срок ещё не окончен, Сэмми.

— Я Сэм! И сколько можно повторять, что я не мировое зло?..

После он, как правило, исчезал на день или два, и я обретал временную свободу, которая почему-то не радовала. Я уже наелся этой свободы досыта. Она представляла собой этакую нервозно-тоскливую пустоту, ощущение нехватки чего-то необходимого, пропасть, которую следовало обходить как можно бережнее, потому что у неё не было никаких оград, перил и противосуицидных сеток. В ней умещались все сверхъестественные твари, все смерти Дина, всё, о чём я не хотел думать. И все видения, о которых я ему не рассказывал.

Несколько раз я видел Лоуренс, свою детскую и свою настоящую мать. Она была такая красавица... Но каждый раз она уходила, чтобы лечь спать в соседней комнате. Уходил отец с моим братом на руках. Они выключали свет, и вместо них являлся другой — тёмная человеческая фигура, простирающая надо мной тяжёлую руку. Это было нестрашно, но я всё-таки беспокоился — я не знал этого человека. У него были глаза цвета кристаллической серы, и в моей памяти он был как-то связан с рёвом пламени и приторно-сладкой, густой жидкостью на губах — тогда я кривился от незнакомого вкуса, но мне было хорошо от этой дряни и хотелось ещё... Не знаю, что там происходило между этим типом и мамой, но когда она вбегала в комнату с криком "Сэмми!", ночь взрывалась огненными сполохами. Вдруг становилось шумно, жарко и страшно. Меня хватали и судорожно прижимали к груди, чужое сердце гулко колотилось у меня под ухом, и длинные волосы моего брата щекотали мне лоб, когда он мчался по коридору и по лестнице, согнувшись в три погибели, чтобы укрыть меня от жара. Мы ждали папу и маму на улице, ослепшие и оглушённые, пропахшие дымом, но родители так и не пришли, и незнакомые люди увезли нас.

Я видел брата, приникшего к окну общей комнаты в приюте — там, у окна, он проводил большую часть времени. Он всё ещё ждал маму, но дождался только чету Найтов, которые забрали меня к себе, а его оставили, потому что им нужен был только один ребёнок. Он прижимался носом к стеклу, провожая взглядом их машину, ему было страшно до тошноты, а какая-то женщина — воспитательница, волонтёрша или как это там называется — положила руку ему на плечо и сказала:

— Пойдём, Дин, надо помыть руки перед ужином...

Этот сон был особенно настойчив — я видел его трижды и никак не мог поверить, что мой давно пропавший старший брат и Дин Винчестер, не особо успешный студент четвёртого курса, чемпион колледжа по рестлингу в среднетяжёлом весе и вполне удачливый охотник на нечисть, — это один и тот же человек. А когда понял и поверил, никому об этом не сказал.

* * *

— Вообще-то я собираюсь домой на Рождество, — предупредил я. — Ты и туда за мной потащишься?

— Вполне возможно, — ухмыльнулся Дин. Взболтал пиво в бутылке, поднял, посмотрел на просвет, много ли осталось, и отхлебнул. — Я вроде как твой надзиратель.

Я чуть не ляпнул: "Ты мой брат, придурок!" — но вовремя прикусил язык.

Мы сидели в затрапезной кафешке — никаких демонов-официанток, проверено! — и отдыхали: я — после зачёта по латыни, Дин — после изнурительных плясок с целым семейством импортных злобных духов, приплывших во Фриско на китайском сухогрузе. Начали мы с сетований на всё китайское, а закончили, как всегда, моей гипотетической тёмной сущностью.

— Дин, мне это надоело. Хватит меня подозревать чёрт знает в чём! В конце концов, я уже спасал твою шкуру от вервольфа, демона, ракшаса, призраков — дважды, от кракена из Лонг-Бич и той ведьмочки из Бейкерсфилда, которая хотела выколоть тебе глаза!

— И чего же ты хочешь? Чтобы я отвалил и оставил тебя в покое?

Он произнёс это так спокойно, словно это был единственно возможный вариант. А я сам не знал, чего я от него хотел, на самом деле.

— На охоту я тебя не возьму, не проси, — сказал Дин. — И не потому, что не доверяю. Просто... Пока ты не влип во всю эту сверхъестественую хрень, у тебя есть все шансы стать нормальным человеком, с нормальной работой, женой, детишками, домом с белым заборчиком и барбекю по выходным. Любой охотник знает, что, однажды посмотрев в глаза чудовищ, очень трудно потом смотреть на людей и не прикидывать, что за тварь может скрываться под обликом домохозяйки или школьного учителя. Трудно выбраться обратно, понимаешь? Почти невозможно. А я хочу, чтобы ты подольше оставался нормальным.

— А тебе не кажется, что я уже влип во всё, что можно, со своими видениями?

В ответ Дин окинул взглядом кафешку и, задрав край футболки, продемонстрировал наспех перебинтованный бледный живот.

— Вот, из Шанхая с любовью... Почему-то я уверен, что, стоит тебе оказаться лицом к лицу с толпой призраков, жаждущих оставить автограф на твоей шкуре, ты резко передумаешь и сочтёшь, что с видениями лучше посидеть дома.

— Тебе нужно повязку сменить, — заметил я. — Сам бинтовал? Оно и видно.

— Да ты меня слушаешь вообще?!

— Я тебя понял, Дин. Но вот что я тебе скажу, — я наклонился над столом и понизил голос, и Дин невольно придвинулся ближе, — когда я был ребёнком, у меня был старший брат. Он спас мне жизнь, когда наш дом загорелся и родители погибли в огне. Он остался в приюте, когда меня усыновили, и я даже не искал его все эти годы. Я совсем ничего о нём не знаю. Но, кажется, я ему задолжал.

Дин аккуратно поставил на стол недопитую бутылку и откинулся на спинку стула. Его глаза на пару секунд приобрели такое выражение, словно я по незнанию сморозил что-то очень обидное, зацепил самую болезненную из струн его души и он тщетно пытается сделать вид, что не заметил моей внезапной неуклюжести. Но я был упорен и не отводил взгляда, пока это мимолётное горькое выражение не исчезло с его лица и он не сказал обычным своим самоуверенно-развязным тоном:

— И при чём тут я?