Три гурии нужды в моём гареме (джен)

Добившись расстройства сватовства эмира к прекрасной Барийя-бану и расчистив эту дорогу принцу Умару, Ходже Насреддину нужно было вернуть джинна в Багдад, ведь условия о владении жениха джинном оставались в силе.

Для этого Ходжа Насреддин решил воззвать к изнеженному вкусу и чванливости эмира.

Для кувшина джинна была выделена комната рядом с покоями самого эмира. Она была украшена богатыми коврами, пышными шёлковыми подушками, безделушками из красного золота работы кордовских мастеров-ювелиров, шкатулками, табакерками и иными мелочами. А сам кувшин был старый, с затёртыми от времени боками, со множеством щербинок, двумя глубокими длинными царапинами, оставленными тем же временем, и большим сколом у самого донышка. Найденный Аладдином в пустыне вместо медной лампы, которая осталась у магрибского колдуна⁽¹⁾, кувшин прослужил людям много лет до вселения в него джинна, пока не был оставлен на месте стоянки одним из караванщиков. Хотя за последние двадцать лет с кувшином обращались трепетно, никто не назвал бы его вид безупречным и услаждающим взыскательный вкус.

— Позволит ли прекраснодушный эмир указать на некое несоответствие формы и содержания, что вопиет и требует исправления? — обратился Ходжа Насреддин к эмиру. Получив утвердительный кивок, он вкрадчиво продолжил: — Сам эмир прекрасней раннего утра, его глаза глубже самой глубокой впадины в море и темнее ночного неба, и разве может не быть прекрасен человек, которого окружают красивейшие и искуснейше сделанные вещи. Но вот кувшин джинна… Окончательное исцеление вот-вот наступит, но что если его слабосильность зависит от неказистости и дряхлости сосуда? Известно, в здоровом теле сил больше. Возможно, у величайшего повелителя найдётся иной сосуд, что сможет нежить взор и вернёт джинну утраченные силы?

Радость эмира, каждый раз брезгливо поджимавшего губы, глядя на старый кувшин, выплеснулась золотым дождём, и Ходжа Насреддин получил ещё один кошелёк золота.

Процедура переселения была назначена через три дня, за день до отъезда Гуссейна Гуслии в Багдад, ибо как ни склонял эмир Ходжу Насреддина, изображавшего багдадского мудреца, тот оставался непреклонным и настаивал на своём возвращении к двору султана.

Вместилище джинн выбирал сам. Ему были предложены расписная китайская ваза, индийский кувшин из меди, украшенный разноцветной эмалью, серебряный чеканный кумган хивинской работы и лампа из золота с россыпью изумрудов, рубинов и жемчуга, сделанная местными ювелирами. Он придирчиво перебирал варианты, оценивал оттенки красок и тонкость работы и в итоге остановил свой выбор на китайской вазе костяного фарфора.

Ритуал был обставлен со всевозможным тщанием и таинственностью и проходил за закрытыми дверями, откуда периодически доносился пугающий грохот и раскаты непонятного гула, имевшие своей истинной причиной то ругань, то радостный хохот джинна, игравшего с Ходжой Насреддином в кости. Через три часа Ходжа Насреддин, проигравший почти целый кошель золота, объявил эмиру о завершении пересадки. Его лицо, выражавшее недовольство проигрышем, как показалось всем придворным, было отмечено печатью утомления от проделанной нелёгкой работы, благополучное же завершение ритуала переросло в дворцовый праздник, продлившийся до самого утра, когда зевающий эмир прощался с невыспавшимся Ходжой Насреддином.

Прощальные слова были сказаны, пола халата эмира была почтительно поцелована трижды, и снова небольшой караван в пять верблюдов и одного ишака направился от дворца к главным входным воротам Бухары. Попутчики были всё те же, не было только седельщика Файзуллы, что снова работал в седельном ряду.

* * *

Караван миновал ворота, увозя в одном из мешков старый глиняный кувшин, бережно обложенный ватой, и никто не заметил посланных в сторону дворца чар, только трёхцветная дворцовая кошка с тёмной родинкой на нежном носу, любимица эмира, вдруг встрепенулась, потянулась и отправилась туда, куда гнал её зуд исследователя, ибо мало какой учёный обладает любознательностью и настойчивостью кошки в достижении поставленной задачи. Миновав два коридора и три десятка комнат, трёхцветная красавица лапкой подцепила створку двери, что обычно была плотно закрыта, потянула её и просочилась в образовавшуюся щель. Обнюхав ковры и закопав две противно пахнущие подушки, она легко вскочила на столик со множеством фигурок и шкатулок: из кости и лакированного дерева, серебра, золота и меди, радужного агата, солнечного сердолика и китайского нефрита. Потом перебралась на соседний столик, потом ещё на один. Всё было обнюхано, оскорбившие чувство прекрасного безделушки были бестрепетной лапой сброшены вниз, а фигурка слона с дерзко задранным хоботом была загнана под низкую софу. Но тут зуд, приведший её сюда, указал на пропущенную и не исследованную до сих пор подставку в центре комнаты. Та была такой привлекательной, такой манящей, что устоять и не проверить, какой оттуда открывается вид, не хватило бы выдержки ни у одной кошки. Взлетев на подставку и для верности вцепившись когтями в подушечку, лежащую на ней, любительница прекрасных видов сбила стоящую на подставке китайскую вазу, и та стремглав ринулась вниз навстречу резному углу лежащей на мягком ковре золотой табакерки…

Бздынь!..