Принадлежащая туману (гет)

— Этот снегопад когда-нибудь закончится? — спросила я саму себя вслух.

Стоя у самого большого окна своей комнаты, я смотрела на ещё одно укрытое полотном снега утро. Ослепительная белизна резала глаза, и я со вздохом отвернулась.

Месяц. Прошёл целый месяц, а я была так же далека от того, чтобы покинуть это место, как и в то самое первое утро, когда снегопад только начался. Также я не узнала ничего нового о мужчине, с которым была вынуждена проживать всё это время. Мужчине, который занимал все мои мысли и беспрестанно являлся мне во снах. Всё, что я знала о нём, — его имя, но даже в этом я не могла быть абсолютно уверена.

Целый месяц, а мой мозг был так же нездоров, и память так же пуста, как и в тот момент, когда я впервые очнулась в этой странной реальности, где я, замёрзшая почти до полусмерти, бежала через лес и туман.

Что же касается моего тела… все царапины, порезы и отметины исчезли, и лишь несколько синяков напоминали о том, что случилось на третьем этаже. И хотя Люциус предоставлял мне хорошее питание и обращался со мной не так уж плохо, я не была по-настоящему здорова. Аппетит почти совсем пропал; мне казалось, что я задыхаюсь здесь, словно телу и крови не хватало свежего воздуха. Тревожное состояние одиночества, провалы в памяти и постоянный стресс, вызванный враждебностью Люциуса, медленно подтачивали моё здоровье. Я становилась всё бледнее и тоньше, и месячные никак не начинались (из-за чего я даже чувствовала облегчение, так как среди предметов личной гигиены, которыми был заполнен шкафчик в ванной комнате, не обнаружилось ни тампонов, ни прокладок). Ощущение того, что я попала в ловушку, оказалась запертой в клетке, становилось всё сильнее, и я не знала, как совладать с ним.

Я спустилась к завтраку, чувствуя себя как-то странно… точнее, более странно, чем обычно.

За столом я угрюмо гоняла еду по тарелке серебряной вилкой. Как всегда, пища выглядела очень вкусной, но у меня совершенно не было аппетита. Я даже не пыталась демонстрировать дурные манеры, чтобы вывести Люциуса из себя, как делала обычно. Я была поглощена мыслями о том, что находилось за пределами этих стен: свежий воздух, открытое небо…

Случайно посмотрев вверх, я встретила взгляд Люциуса, прикованный ко мне, но на этот раз в нём не было насмешки, зато мерцало что-то непонятное, загадочное…

Я смущённо прокашлялась.

— Могу я сегодня выйти на прогулку? Пожалуйста? — спросила я, пытаясь говорить вежливо.

— Если хочешь погибнуть от холода, — ответил он без промедления. — Я отнюдь не собираюсь останавливать тебя.

Я прикусила губу, задетая этой чёрствой насмешкой. Внутри начал вскипать гнев, смешанный с порождённым скукой раздражением.

— Мне осточертело сидеть взаперти! — взорвалась я, наконец. — Я чувствую себя, словно животное в клетке!

— Весьма интересное сравнение, — сказал он, и его взгляд внезапно стал острым.

— И что это должно означать? — огрызнулась я. — Почему вы постоянно говорите загадками?!

Люциус улыбнулся. Как всегда, ничего утешительного в его улыбке не было.

— Можешь считать это ярким проявлением иронии, моя дорогая.

— Я бы скорее назвала это надменностью.

— Как пожелаешь.

Я закатила глаза, потом кисло пробормотала:

— Быть вами должно быть очень сложно.

— Что ты имеешь в виду?

Я покачала головой.

— Вам когда-нибудь приходило в голову просто расслабиться? Или… даже не знаю… быть приятным хотя бы раз?

— Могу уверить тебя, что я вполне расслаблен.

— Постоянно поддерживать такой уровень мизантропии должно быть утомительным. Я вполне могу представить себе, как каждую ночь перед сном вы придумываете новые оскорбления.

Улыбка Люциуса стала чуть шире.

— Напротив, они приходят ко мне сами собой, — возразил он. — С таким источником вдохновения отпадает всякая необходимость в подготовке.

Нахмурившись, я отбросила вилку и шумно отодвинула стул, втайне наслаждаясь тем, как крепко при этом сжалась челюсть моего компаньона.

— Я не голодна, — заявила я, поднимаясь и потягиваясь.

— Завтрак не окончен, Алиса.

— Неужели? — мой голос сочился сарказмом. — Что же, я завтрак закончила, но вы можете продолжать пялиться на мой пустой стул, если хотите.

Его глаза предостерегающе сузились.

— Что? — спросила я. — Это будет приятным разнообразием для вас. Дадите отдых глазам.

— Сядь и закончи свой завтрак, Алиса, — сказал он покровительственным тоном родителя.

Это подтолкнуло меня ответить так, как ответила бы дерзкая инфантильная девчонка:

— Ох, простите меня. Я и не подозревала, что вы — мой отец.

В ту же секунду я пожалела об этих словах.

Люциус подпрыгнул, словно ошпаренный. Его лицо мертвенно побледнело, зрачки сузились до чёрных точек, а широкая холодная радужная оболочка стала зеркальной, как у змеи. Он вскочил, глядя на меня сверху вниз с ужасающим выражением на лице.

— ЧТО? — я едва слышала его, но ярость, звучавшая в голосе Люциуса… оглушала. Сердце бешено заколотилось от испуга. Я отчаянно желала сбежать, но словно окаменела под его страшным взглядом.

Его лицо исказилось, на нём попеременно отражались то ярость, то отвращение, а иногда… боль?

— Никогда. Никогда. Никогда не произноси это слово вновь, — он наполовину отвернулся от меня и прикрыл глаза рукой, касаясь висков пальцами, как это делает страдающий мигренью человек. Драгоценные камни на кольцах мерцали, и я поняла, что его пальцы дрожат.

— Убирайся, — прошипел он. — Убирайся с моих глаз, пока я не убил тебя голыми руками, ты, мерзкая грязнокровная сучка.

Я отвернулась и бросилась бежать.

________________________________________

…

Всё утро я просидела на краю своей постели, потрясённая, шокированная и оцепеневшая, с комом в горле, из-за которого было больно глотать.

Подошло время ланча, но я осталась в комнате: мой желудок сжимался от отвращения при одной лишь мысли о еде.

Его ненависть… его ненависть была невыносима. Я не знала, как бороться с ней и не понимала её. Потому что я не ненавидела его. И как бы я могла? Он был единственным, кого я знала, центром моей вселенной.

После полудня я беспокойно металась между окном и кроватью, иногда приближаясь к двери, когда казалось, что за ней раздаются его шаги. Мне кажется, у меня был жар; часы пролетали один за другим, словно в тумане, а в голове заезженной пластинкой вновь и вновь прокручивались его полные ненависти слова.

Я понимала, что должна покинуть это место. Я чувствовала, что не могу больше оставаться здесь.

«Ты должна бежать, Алиса. Иначе ты просто перестанешь существовать. Утонешь в его тени. Ты должна узнать, кто ты, прежде чем это потеряет для тебя всякое значение».

Наступил вечер, и я наблюдала за тем, как тени постепенно захватывали комнату, пока она не перешла в тёмные владения ночи. И затем, в приглушенном сумраке, я начала собираться.

Сдёрнув с кровати покрывало, я сложила его пополам, обернула вокруг себя и подпоясалась шнуром для штор. Я выглядела, словно огромный кусок зефира, и едва могла передвигаться, но это меня не волновало. Меня больше ничего не волновало.

Я подождала до тех пор, пока не была уверена в том, что время перевалило за полночь. Затем тихо выскользнула из комнаты, пересекла коридор едва слышными шагами и спустилась по лестнице. Всё вокруг было тусклым и неподвижным, лишь огоньки свечей трепетали от лёгкого сквозняка.

Когда я приблизилась к двери, у меня возникли серьёзные опасения.

«Ты не обдумала этот план как следует, Алиса, — выбранила я себя. — Ты не обута. Снаружи идёт снег. Там холодно. Там темно. Один бог знает, что там может поджидать тебя».

Но я уже не могла остановиться. Слишком поздно было отступать.

Я подошла достаточно близко к двери, чтобы дотронуться до огромной медной ручки. Медленно, очень медленно, обхватила пальцами металлическое кольцо и повернула его влево. Я почувствовала, как поддалась задвижка замка, затем потянула тяжёлую дверь на себя, и она беззвучно распахнулась.

Конечно, он стоял там.

Его руки покоились по обеим сторонам двери. Его глаза были непроницаемы.

Мы не произнесли ни слова. Он просто шагнул вперед, переступив порог, а я попятилась в холл.

Один. Два. Ещё три шага: он — вперёд, я — назад. Дверь захлопнулась со зловещим щелчком, который отозвался гулким эхом.

Он сделал лёгкое движение, и покрывало вместе со шнуром упали на пол и свернулись вокруг моих лодыжек.

Абсурдность ситуации внезапно стала невыносимой, и я почувствовала истерическое желание расхохотаться.

— Здравствуйте, Люциус, — сказала я. Эти слова вырвались полузадушенным смешком.

Судя по его виду, смешно Люциусу не было, но и разъярённым он не выглядел. Он выглядел… внимательным.

— Алиса, могу ли я спросить, если только тебе не очень сложно ответить на мой вопрос, что именно по твоему мнению ты делаешь?

Я улыбалась так широко, что скулы болели. И не могла остановиться.

— Убегаю, — не сдержавшись, я громко фыркнула.

— Убегаешь от… чего, скажи на милость.

— О, от вас. Совершенно точно от вас, — я пыталась подавить хихиканье, но оно вырывалось само собой.

— Понятно.

А потом я потеряла над собой последний контроль и начала смеяться, и смеялась до тех пор, пока по щекам не покатились слёзы.

— Кккккккк — ха-ха-ха-ха-ха-хаааааа… — продолжала я хохотать, ловя воздух ртом.

Люциус, не произнося ни звука, взял меня за руку и потянул за собой, обратно через холл и вверх по лестнице. Он открыл дверь в мою комнату, толкнул меня внутрь и последовал за мной. Меня охватил новый взрыв веселья, когда я заметила, что покрывало лежит на кровати, а шнур повязан вокруг шторы, словно я и не притрагивалась к ним.

Люциус смотрел, как я хрипела и задыхалась от смеха, но его взгляд меня не смущал. Я уже привыкла к его взглядам.

Постепенно истерика сошла на нет, и теперь я, всхлипывая, стояла перед ним дрожащая и опустошённая.

«Ох, как же болят бока».

— Я не хочу больше оставаться здесь, — сказала я жалко, вытирая слёзы. — Завтра я ухожу.

Я посмотрела на Люциуса. Игра теней ещё больше подчеркнула его резкие черты, и он выглядел столь же милосердным, как ангел мщения.

— Нет, Алиса, — тихо сказал он. — Боюсь, я не могу позволить этого.

Моё лицо словно онемело. На меня снизошло ужасное, удушающее озарение:

— Вы и не собирались отпускать меня, не так ли? — спросила я заторможено, чувствуя горечь правды на языке. — Я не гость. Я — ваша пленница.

И прочла подтверждение своим словам в жестоком выражении его глаз и лица.

Мой разум казался вихрем разрозненных кусочков головоломки. Но некоторые из них начали соединялись, словно их с силой притягивало друг к другу магнитом.

— Вы знаете, кто я! — закричала я. — Вы всегда знали! — мой голос становился всё пронзительнее. — Вы наблюдали за тем, как я тонула в этой… этой пустоте, и вы просто расслабились и наслаждались этим, не так ли? Не так ли?

К моему гневу и неверию Люциус улыбнулся и сделал лёгкий поклон в подтверждение моих слов.

Словно со стороны я услышала свой яростный, полный боли вопль, и, не успев осознать, что делаю, бросилась на него со скрюченными пальцами, желая разодрать его совершенное, красивое, невыносимое лицо.

Но у меня ничего не получилось. В слепой ярости я не увидела удара, но тем не менее меня отбросило назад на несколько ярдов и впечатало в стену, после чего я упала на пол.

Я лежала там, задыхаясь от пронзительной боли в спине, не в состоянии двигаться или даже дышать, в то время как Люциус направлялся ко мне широкими шагами с перекошенным от злобы лицом.

Он вздёрнул меня вверх и ударил о стену с такой силой, что моя голова откинулась назад, и я прикусила язык. Брызнула кровь, и её металлический привкус наполнил рот, но удар выбил у меня дыхание, и я не смогла даже вскрикнуть от боли. Я не сопротивлялась, потому что попросту не могла. Тело Люциуса тесно прижимало меня к стене, и даже если не брать в расчёт его силу, то рост и вес начисто исключали саму возможность сопротивления.

Одна его рука сжала моё горло, а другая больно стискивала предплечье.

— Не желаешь попытаться ещё раз, грязнокровка? — прорычал он. Его глаза пылали от ярости.

«Опять это слово!»

— Не называйте меня так! — попыталась выкрикнуть я, но из-за распухшего от укуса языка мои слова прозвучали неразборчивым мычанием.

Я чувствовала тёплую струю крови, стекающую по подбородку вниз, прямо на сжимающую моё горло руку. Даже вблизи я могла видеть, как его сильное бледное запястье окрасилось красным.

Я услышала резкий вздох, и в следующее мгновение Люциус рефлекторно отдёрнул руку и вытер её о мой халат. Его ладонь, горячая и твёрдая, опалила мою кожу сквозь тонкую ткань и скользнула по изгибу груди, задев сосок, отчего он мгновенно сжался. Я громко ахнула.

Его прикосновение было непроизвольным, даже случайным, но ситуация внезапно и ощутимо изменилась. Казалось, мой вздох возбудил его — нас обоих — и мы стояли, прижавшись друг к другу, в ужасной пародии страстного объятия… Затем я почувствовала, как что-то твёрдое давит на мой живот. И у меня не было никакого сомнения в том, что именно это было…

Наши глаза встретились, и я не знаю, что он прочёл в моих, но его глаза ясно выражали шок, неверие…

Зашипев, он в полном замешательстве сделал быстрый шаг назад и практически отшвырнул меня. Я упала к его ногам неуклюжей кучей.

Он стоял надо мной, пялясь на меня свирепым, пронзительным взглядом, наблюдая за тем, как я пытаюсь остановить поток крови, утираясь рукавом. По моему лицу бежали слёзы, и я знала, что выглядела в этот момент ужасно.

Затем он внезапно развернулся и стремительно вышел из комнаты, хлопнув дверью. Я слышала, как в коридоре раздавался звук его быстро удаляющихся шагов.

Я лежала, свернувшись в клубок, не двигаясь, дрожа от шока и боли… и чего-то ещё… Его прикосновение словно наполнило меня бурлящей энергией, поразило меня, но не жестокостью учинённого надо мной насилия, а потрясающей, неожиданной силой его желания… и моей реакции, которую я не могла отрицать. Вспышки эйфории пронзали меня, словно электрические разряды, кожу покалывало, и всё тело словно звенело от напряжения.

А в голове, в беспорядочной путанице мыслей, безостановочно крутилась лишь одна: «он знает, кто я».

И внезапно, неожиданно для самой себя, я почувствовала облегчение.

Потому что кто-то знал меня. Неважно кто. Пусть даже этим кем-то был он.

Теперь мне оставалось только найти способ выпытать у него этот секрет.

________________________________________

…

Всю ночь я бодрствовала, не в состоянии уснуть из-за головокружительной неразберихи в голове и из-за тяжёлого, глухого стука сердца, который никак не ослабевал.

Привыкнув сомневаться во всём, я с трудом могла поверить в произошедшее, но боль в спине и в распухшем от укуса языке была слишком реальной. Я смотрела в темноту, пытаясь обуздать разбушевавшиеся мысли.

«Он знает, кто ты, Алиса, — думала я. — Или же он просто разыгрывает тебя?» — как и во всём остальном, в этом я тоже не могла быть уверена.

Я отчаянно надеялась на то, что он действительно знает. По какой-то причине мне казалось, что если он раскроет тайну моей личности, память тут же хлынет на меня потоком, и всё происходящее внезапно приобретёт ясный смысл. Но что если он не пожелает открыть мне правду или же попросту ничего не знает? Неужели я вынуждена буду остаться в этой проклятой темноте навсегда?

«Он должен знать, кто ты», — решила я.

Это было единственным рациональным объяснением тому, почему он не желал отпускать меня.

Что-то внутри, что я до сих пор старательно подавляла, теперь силой вторглось в моё сознание: я сразу догадалась, что он знал, кем я являюсь. И ещё с того самого момента, когда впервые увидела его распахнутые от потрясения, пылающие злобой глаза, в этом у меня не было никакого сомнения.

Почему же я так настойчиво обманывала себя? Был ли это своего рода ложный способ самосохранения, попытка отгородиться от страха? Словно, если бы он не знал меня, то у него не могло бы на самом деле быть желания причинить мне боль…

«Хорошо, Алиса, предположим, он знает тебя. И что теперь?»

Какие у него на меня планы? Почему он держит меня здесь? Верит ли он, что я чем-то ему обязана? Фактически, он спас мне жизнь; возможно, я действительно что-то должна ему. Что-то большее, чем благодарность… Он вполне может так думать.

Или же он держит меня здесь с какой-то целью? Хочет разрешить какую-то проблему… свести счёты? Возможно, он планировал получить выкуп и всё это время вёл переговоры с моей семьёй и друзьями… Моя семья… Возможно, это было какой-то старой семейной враждой. Что же случилось?

«Значит, ты пленница…»

Я пыталась понять, что это означало. Как пленники ведут себя? Каким образом я должна вести себя? Возможно, он всегда обращался со мной, как с пленницей, и я подсознательно вела себя соответствующе. Думаю, в какой-то степени так оно и есть. Выбора в этом плане у меня нет. Изменилось ли что-то оттого, что теперь я знаю правду?

Каковы правила поведения? Какова признанная норма взаимодействия между похитителем и пленником? Оставалось только надеяться, что он не станет относиться ко мне ещё хуже. Он уже был достаточно неприятен с его издевательскими шутками, его правилами и угрозами, его непредсказуемой жестокостью. Меньше всего я хотела, чтобы «последствия» превратились в «наказания».

Я задумалась о традиционных формах наказания заключённых. Избиения, пытки, голод, сексуальное насилие… должна ли я теперь была ожидать чего-то подобного? Неужели, именно это случилось с воющей леди? Окончу ли я точно так же: запертой в той самой комнате, где лишь равнодушные стены могли слышать мои жалобы?

Или же он планировал превратить меня в свою рабыню: вынудить меня называть его господином, ползать перед ним на коленях, целовать край его мантии и раболепствовать перед ним… Что же, этому не бывать. Его власть надо мной — его физическое превосходство и непреодолимый магнетизм — не покорила меня, и не покорит никогда. Он может запугивать меня, манипулировать мной, но унизить меня он не сможет. В этом я была абсолютно уверена.

«Ну что такого ужасного он может с тобой сделать, Алиса?» — спросила я себя, но тут же прогнала эту мысль, побоявшись слишком упорно раздумывать над ответом.

Побег. Я уже один раз попробовала совершить его, и потерпела неудачу. Но это не означало, что я не могу попытаться вновь. Мой поспешный, безрассудный план был обречён на провал, теперь я ясно это понимала. Возможно, я даже хотела, чтобы он провалился. Возможно, я просто пыталась спровоцировать своеобразный кризис, чтобы как-то изменить ту застойную ситуацию, в которой оказалась. Если так, то моя попытка сработала. Правда, не в мою пользу.

Но теперь, когда я знала, что Люциусу известна тайна моей личности, я больше не была уверена в том, что хочу повторить побег.

Сбежав от него, я теряла возможность получить ответы на мои вопросы… а я была твёрдо уверена в том, что эти ответы ему известны. Сбежав от него, я рисковала остаться в бесконечной пугающей темноте неизвестности навсегда.

Но оставшись…

Опасность заключалась в моих чувствах к нему, которые с каждым днём моего пребывания здесь росли, словно снежный ком. Казалось, его власть надо мной глубоко пустила в меня корни, поначалу незаметно, ненавязчиво оплетая неразрывными нитями, а теперь, окончательно опутав, стремительно затягивала в глубокую яму абсолютной, отчаянной беспомощности, из которой не существовало выхода.

Меня влекла к нему… не любовь, нет (это было неверное, неправильное слово)… скорей какая-то одержимость, нездоровое влечение, непреодолимая жажда, которую я испытывала и которую не могла ни понять, ни отрицать. Это чувство нельзя было назвать любовью, оно больше напоминало боль, которой мучается умирающий от голода… а Люциус словно оказался единственной доступной мне пищей. Отравленной, но вожделенной…

«Ты идиотка, Алиса».

Я цеплялась к нему, потому что кроме него у меня больше никого не осталось, потому что лишь он один был реален в этот момент. Проблеск маяка во тьме. Луч света в тумане. Потому что без него я, возможно, никогда не смогу найти выход. Но я понимала, что этот самый свет может ослепить меня. И что на пути к маяку я могу разбиться об окружающие его скалы.

«Что опаснее? — думала я. — Остаться и, возможно, ослепнуть? Или сбежать, рискуя затеряться в тумане навсегда?»

________________________________________

…

К счастью, мои страхи не подтвердились: я не была подвергнута ни рабству, ни угнетению.

В наших отношениях ничего не изменилось. Мы по-прежнему сидели вместе во время завтрака, ланча и ужина. Мы по-прежнему обменивались издевательскими любезностями.

Самым явным отличием было то, что Люциус перестал пялиться на меня. Я бы не сказала, что он избегал зрительного контакта или нарочно отводил взгляд в сторону. Просто он перестал неотрывно смотреть на моё лицо всё время приёмов пищи. Полагаю, я должна была считать это победой, но она показалась мне пустой: я понимала, что в некотором смысле потеряла больше, чем приобрела. Я так хорошо научилась раздражать его, что, по мере того, как мои чувства к нему усиливались, это превратилось в своего рода губительный способ привлечь его внимание. До сих пор я и не подозревала, что начала безмерно наслаждаться этим.

«Боже, как же ты дошла до этого, Алиса? — думала я. — Ты на самом деле скучаешь по его бесконечным насмешкам?»

Но хуже осознания того, что моя гордость постепенно испарялась, было то, что постепенно меня покидало мужество.

Я не могла заставить себя потребовать ответы, которыми, без сомнения он обладал. Я не могла заставить себя сформулировать вопросы, которые так отчаянно желала задать. Они застревали в горле сухим комом, и я не могла ни выплюнуть, ни проглотить его. И постепенно он сдавливал мои голосовые связки всё сильнее и сильнее — так сильно, что я едва могла говорить…

Я ненавидела это сдержанное молчание и не могла понять его. Это не был страх перед яростью Люциуса, потому что его внезапные вспышки насилия больше не ужасали меня — осталось лишь неясное опасение перед болью. Но с ней я могла совладать.

Нет, меня сдерживал не физический страх… Меня сдерживала его ненависть. Да, именно это. Я не хотела, чтобы он по-прежнему питал ко мне отвращение. При виде этого непостижимо жёсткого выражения в его глазах я чувствовала себя почти больной от тревоги. И я знала, что затронуть тему… моей ситуации… было бы всё равно, что плеснуть бензин на слабое, но неугасающее пламя его ненависти, в то время как больше всего я желала затоптать его и полностью затушить.

Именно так я убедила себя в том, что должна подождать. Что это будет разумно и целесообразно. Я сказала себе, что сначала должна прорваться через его панцирь, который, как я чувствовала, дал трещину после того, что произошло в моей спальне, когда тело Люциуса прижимало моё к стене. Тогда и только тогда я смогу выпытать у него секреты моего прошлого, не опасаясь за собственную безопасность.

Таким образом, вследствие моей уступчивости, мы продолжали вести себя, как прежде.

До тех пор пока однажды ночью всё — абсолютно всё — не переменилось.