Принадлежащая туману (гет)

…

Belonging To The Fog

«You can fall ill with just a memory»

(Paolo Giordano).

…

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

…

Я бежала через лес, хотя не имела ни малейшего представления почему.

Жалящий дождь хлестал лицо и обнажённые руки, намокшая одежда липла к телу, а волосы — к коже головы. Я замерзала от невыносимого холода и рыдала, но даже причина этих слёз была мне не известна.

«Где я? — моё сердце колотилось в одном ритме со звуком шагов. — Где я?»

«КТО я?»

Тонкие ветви деревьев хлестали кожу, ломаясь с треском и цепляясь листьями за волосы и одежду.

Я пыталась понять, бегу ли прочь от чего-то или же наоборот — по направлению к чему-то.

Гнался ли кто-то за мной? Было ли что-то ужасное, что-то неописуемое, что следовало за мной по пятам? Или же я отчаянно пыталась найти что-то?

Не знаю, как долго я бежала. Мышцы голеней горели огнём, колени подкашивались, и я ловила воздух ртом, задыхаясь от усилий. Инстинкт был моим единственным проводником, и одна лишь сила инерции удерживала меня на ногах.

Деревья начали редеть, свет менялся, сумрак постепенно исчезал. Скорее всего, я приближалась к границе леса. Это могло быть хорошим знаком.

Дождь ослабел, но навстречу вздымался густой, всепоглощающий туман. Я видела пар собственного дыхания, колеблющийся перед лицом белым облачком, но разглядеть что-либо помимо этого было практически невозможно, и даже стволы деревьев казались неясными тёмными мазками на туманном полотне.

Внезапно я споткнулась о выступающий из земли корень и упала в грязь, больно подвернув запястье. Приглушенный туманом, мой вскрик прозвучал странно и пугающе.

С трудом поднявшись на ноги, я потёрла ноющее запястье и принялась отряхивать одежду. Лишь в этот момент я с изумлением поняла, что одета в заляпанное грязью бледно-жёлтое платье, слишком тонкое для такой погоды.

Бледная кожа исцарапанных голых ног стала синеватой от холода. По крайней мере, на мне были кроссовки — единственный предмет одежды, подходящий для пробежки по мокрому лесу. Правда, бессвязный голосок в голове неуместно проинформировал, что обувь и платье не подходят друг к другу.

Правую руку подёргивало, но не от боли в запястье или пробирающего до костей холода. В этом было нечто странное: казалось, будто чего-то… не хватало.

Я пересчитала пальцы. Один, два, три, четыре и, наконец, большой палец был пятым. Я переворачивала руку снова и снова, но она выглядела как самая обыкновенная человеческая рука: грязная, исцарапанная, покрытая синяками, но, тем не менее, обычная. И всё же я не могла избавиться от мысли, что чего-то не хватало.

«Кто я?»

Низкое водянистое солнце показалось из-за облаков, освещая глыбы тумана и обрисовывая контур нависающего над головой леса.

«Должно быть, приближается время заката… Боже, как же холодно! — моё тело сотрясалось от дрожи. — Если я не найду укрытие до наступления ночи, то погибну от переохлаждения. В этом можно не сомневаться».

Теперь сила инерции сменилась настойчивым желанием выжить, и я перешла на быстрый, запинающийся шаг. Я продолжала идти в прежнем направлении, но лишь потому, что до сих пор бежала туда, хотя не имела ни малейшего представления почему.

Услышав хриплое горловое карканье над головой, я вновь остановилась и среди застывших ветвей разглядела силуэт либо ворона, либо большой вороны.

Спрыгнув с ветки, птица перелетела на следующее дерево.

Просто по той причине, что это побудило меня продолжить путь, я последовала за ней. Всякий раз, когда я приближалась, ворона издавала громкий крик и перелетала ещё дальше. Иногда её карканье принимало почти издевательский тон, словно она насмехалась над ужасным положением, в котором я оказалась.

Мы продвигались всё дальше и дальше — птица и человек, одна в элегантном полёте, другая шумным усталым шагом тащась по лесу.

Внезапно моя пернатая проводница исчезла из вида, и почти в тот же самый миг я оказалась на краю обширной вересковой долины, влажно поблёскивающей в лучах умирающего света, что пронизывали бескрайний купол темнеющего над головой неба.

Резкий порыв ледяного ветра взметнул насквозь мокрое платье, пробирая до костей. Зубы начали неудержимо стучать, а от холода разболелась голова, но, несмотря на отсутствие убежища, я почувствовала бесконечное облегчение оттого, что выбралась из леса.

Влажная кустистая трава и жухлая дернина простирались во все стороны. Вдали я увидела высокую рощу, а над ней — извивающиеся струйки дыма из трубы какого-то здания, скрытого деревьями.

Наличие дымохода означало, что рядом были камин, пламя, тепло.

«Боже, я что угодно отдала бы за толику тепла».

Войдя в долину, я устало поплелась к роще.

«Они ведь не откажут мне в приюте? Кем бы эти «они» ни были. Конечно, не откажут. И они смогут позвонить в полицию, попросить о помощи и выяснить, кем я являюсь. А потом расскажут мне обо всём».

Усугубляя и без того тяжёлую ситуацию, вновь начал моросить дождь, который вскоре перешёл в обильный ливень. Замёрзшая и вымокшая насквозь, я была слишком напугана, чтобы идти шагом, поэтому бросилась бежать.

Роща оказалась намного дальше, чем мне показалось сначала. На бегу я считала струйки дыма — семь… восемь… нет, целых девять! Это была либо небольшая деревенька, либо огромное здание, вроде величественного особняка или поместья. Мне было всё равно, лишь бы хозяева позволили обогреться у одного из очагов.

Я не могла разглядеть какой-либо дороги, ведущей к роще, но вскоре заметила высокие ворота из кованого железа, сплошь заросшие плющом. Тяжело дыша, я замедлила бег и потёрла бок, в котором свернулась колющая боль.

Порядочно напуганная, я приблизилась медленно и с опаской. Ворота со скрипом распахнулись сами собой.

«Должно быть, они автоматические, — подумала я. — Где-то здесь есть камера видеонаблюдения».

Я была удивлена тем, что меня пропустили, несмотря на ужасный внешний вид.

За воротами возвышался громадный дом, который выглядел почти древним. Толстые стены, узкие окна и мощные контрфорсы придавали ему вид неприступной крепости, облачённой в переплетённые слои темнолиственного плюща.

Теперь я дрожала не только от холода, но и от страха.

Широкие каменные ступени вели к массивной двери, окованной железом. Пытаясь совладать с эмоциями, я застыла в самом низу лестницы.

Прежде чем я успела подняться на первую ступень, позади раздался резкий щелчок, а затем послышался хруст шагов по гравию. Подпрыгнув от неожиданности, я резко обернулась.

Ко мне широким шагом направлялся появившийся словно из ниоткуда мужчина. Он не заметил меня: его взгляд застыл на серебряном набалдашнике длинной чёрной трости, которую он держал в затянутых в перчатки руках.

Это был высокий мужчина с внушительной осанкой, уже не молодой, примерно лет сорока пяти, но сохранивший силу и элегантную лёгкость движений. Он выглядел привлекательно… очень привлекательно. Пожалуй, его даже можно было назвать красивым. Лицо поражало чёткими линиями и острыми углами, но невыносимо высокомерное выражение искажало гармоничность этих черт. Волосы, настолько светлые, что казались почти белыми, шелковистым каскадом ниспадали ниже плеч, создавая разительный контраст с насыщенным чёрным цветом одежд.

У меня возникло престранное чувство, будто я попала в прошлое. Мужчина был одет с неотразимой эксцентричностью: его одежда выглядела не столько старомодной, сколько исторической, почти средневековой, хотя была явно дорогой и безукоризненной. Особенно впечатляло длинное чёрное пальто или, скорее, обшитая тёмным мехом мантия с высоким воротником, подол которой развевался вокруг элегантных сапог мужчины с каждым шагом.

Несмотря на дождь, его одежда и волосы остались сухими, хотя по всем законам природы он должен был вымокнуть насквозь, как и я. Но мне не хватило времени поразмыслить над этим парадоксом, потому что в этот момент мужчина поднял глаза и резко остановился. В проступающем сквозь морось дождя свете я увидела, что его бледное лицо стало мертвенно белым.

— ТЫ! — это слово прозвучало словно лай, словно рык.

Я отпрянула, перепуганная яростным выражением его глаз, цвет которых не был обычным светло-серым, а, скорее, казался серебристым и жидким, словно ртуть. Эти глаза пылали непостижимой ненавистью.

— П-пожалуйста, я потерялась… — запинаясь, я сделала шаг назад и, споткнувшись о нижнюю ступень лестницы, потеряла равновесие и упала на спину.

Прежде чем я успела подняться, мужчина бросился вперёд и навалился на меня всем телом, обеими руками вжимая трость в моё горло и передавливая гортань.

— Как смеешь ты показываться здесь, грязнокровка?! — взревел он хриплым от бешенства голосом.

Я пыталась кричать, но давление трости перекрывало и голос, и поступление кислорода, и совсем скоро я начала задыхаться. Беспомощно извиваясь под ним, я царапала трость, ничего не видя из-за вспыхивающих перед глазами белых и чёрных пятен, в то время как из моего горла вырывались ужасные булькающие звуки.

Я думала, что вот-вот умру, и пыталась понять: почему?

«Пожалуйста, остановись! Я не сделала ничего плохого! Я даже не знаю тебя!»

«Остановись!»

«ТЫ УБИВАЕШЬ МЕНЯ!»

Словно услышав этот вопль, он внезапно отбросил трость и, схватив мои мокрые волосы в кулак, больно оттянул их назад, вынуждая взглянуть ему в глаза.

— Почему ты здесь?!

Я втягивала воздух огромными глотками, сотрясаясь от кашля, чувствуя, как по щекам текут потоки слёз.

— Я… Я потерялась… Я потерялась и… и я не знаю… не помню… — я запиналась, не в состоянии связать и двух слов от ужаса.

Мужчина смотрел на меня, тяжело дыша. Теперь выражение ярости на его лице сочеталось со всё возрастающим недоверием. Другая его рука грубо схватила мой подбородок, больно впиваясь пальцами в щёки.

— Кто я? — требовательно спросил он.

Я смотрела на него в замешательстве, совершенно растерянная.

— Не имею ни малейшего представления, — ответила я дрожащим голосом.

Внезапно он вновь потянулся к моему горлу, и от страха я слабо вскрикнула, отпрянув назад. Но его рука сделала резкое движение, и я почувствовала краткую острую боль, когда висевшая на моей шее цепочка впилась в кожу, а потом порвалась, оставшись в его кулаке.

До этого момента я даже не знала, что на мне была эта цепочка.

— Откуда это у тебя?! — прошипел он, больно выкручивая мои волосы.

— Не знаю! — вскрикнула я, пытаясь сфокусировать зрение на поблёскивающем перед моими глазами предмете.

Это оказалась маленькая серебряная подвеска в виде птичьего черепа довольно отталкивающего вида. До сих пор я и представления не имела, что эта штука висела на моей шее, и не помнила, видела ли её когда-то раньше.

Калейдоскоп быстро сменяющих друг друга эмоций промелькнул на бледном лице — шок озарения, изумление, недоверие.

— Возможно ли это? — прошептал он, едва шевеля губами.

Запихнув цепочку в карман, мужчина посмотрел на меня пронизывающим взглядом. Потом внезапно прижал к себе, приблизив свой рот настолько близко к моему, что на одно полное паники мгновение я подумала, будто он собирается поцеловать меня. Но вместо этого он выдохнул странное иноязычное слово.

Я почувствовала, как его шёпот коснулся моих губ.

Его глаза впились в мои взглядом, который был одновременно мистическим и всепоглощающим, и я словно начала падать, тонуть в аспидно-серебристом цвете его глаз, в бесконечной черноте зрачков. Я ощущала медленный сильный стук его сердца… Чувствовала жар и твёрдость его тела, прижатого к моему, мокрому и дрожащему…

Потом в голове появилось странное ощущение… словно невидимые усики проникали в мозг и оборачивались вокруг мыслей, тщательно изучая каждую.

— Что вы делаете? — выдавила я, но в ответ он лишь крепко накрыл мой рот ладонью, по-прежнему прижимая меня к себе, в то время как настойчивый пронизывающий взгляд вторгался всё дальше и дальше в глубины моего мозга…

Его тело было жёстким и твёрдым, каждая мышца напряжена, каждое сухожилие натянуто. На мгновение он задержал дыхание, потом медленно выдохнул, словно испытывал удовлетворение, удовольствие от того, что делал со мной.

Он отпустил меня и поднялся, возвышаясь надо мной и глядя сверху вниз. Его ледяные глаза приняли новое выражение, которое я была не в состоянии понять, но которое каким-то образом напоминало… триумф?

В этот момент он словно преобразился. Яростный, жестокий человек исчез, и вместо него передо мной стоял абсолютно спокойный изысканный джентльмен, хотя и с невыносимо высокомерной усмешкой на лице.

— Прошу прощения, дорогая. Я перепутал вас с другой… молодой леди, — его голос стал бархатистым и учтивым, но резал так, словно был заточен до остроты бритвы.

Он протянул мне руку, и кожа перчатки скрипнула, когда его кулак медленно разжался.

Я пялилась на него в полном шоке, с бешено стучащим сердцем, силясь понять, какого чёрта здесь происходит. Сначала этот мужчина пытался убить меня, потом он… бог знает что делал, а теперь ожидает, что я вот так просто приму его руку, словно ничего экстраординарного не произошло?

Его трость оказалась зажата подмышкой, хотя я не видела, чтобы он поднимал её. Я смотрела на него с яростью и недоверием, неосознанно прижимая руку к горлу. Оно до сих пор болело и пульсировало и, вне всякого сомнения, на коже останутся синяки.

Мужчина сделал нетерпеливый подзывающий жест.

— Ну же. Я не могу допустить, чтобы ты отдала концы на пороге моего дома, словно полумёртвая кошка.

Затем более мягким голосом добавил:

 — Тебе не нужно бояться меня.

«Не нужно бояться его?! Он почти задушил меня! И… неужели он и вправду читал мои мысли? Нет. Нет, это попросту невозможно…»

Я по-прежнему не могла заставить себя принять протянутую руку.

Издав тихое раздражённое ругательство, он наклонился и, схватив меня за запястье, грубо вздёрнул на ноги. Его хватка была настолько сокрушительной, что я вздрогнула. В ту же секунду он отпустил меня, развернулся и начал подниматься по ступеням. Тяжёлая мантия коснулась моей обнажённой руки, когда он прошёл мимо, оставив меня стоять внизу в полнейшем замешательстве.

Я смотрела, как он стукнул серебряным набалдашником трости по массивной дубовой двери, после чего та бесшумно распахнулась. Полуобернувшись, мужчина посмотрел на меня сверху вниз. Хотя он находился на самом верху лестницы, его голова была слегка откинута назад, что придавало ему выражение нескрываемого высокомерия.

— Ты идёшь? Или же предпочтёшь провести ночь, медленно замерзая насмерть?

«Что же, — подумала я, поморщившись. — Если выразиться таким образом…»

Устало взбираясь по каменным ступеням, ничуть не успокоенная видом его непроницаемых глаз и изгибающихся в высокомерной улыбке губ, я с опаской размышляла: насколько разумно входить в незнакомый дом с незнакомым мужчиной, который только что пытался убить меня. Мозг посылал всевозможные предостерегающие сигналы остальным частям тела, отчего руки тряслись, колени дрожали, а во рту пересохло.

Добравшись до мужчины на вершине лестницы, я испытала дискомфорт при виде того, насколько он оказался высок, и насколько широки были его плечи и грудь. Если мы решим сцепиться в схватке, я однозначно не смогу перебороть его.

Он указал рукой на открытый дверной проём, пропуская меня вперёд.

— Моё скромное жилище, — тихо сказал он, учтиво помогая мне переступить порог… настолько учтиво, что не оставалось никакого сомнения в том, что это была издёвка.

Множество сценариев пронеслось в моём мозгу, когда я вошла в мрачный слабоосвещённый холл. В чьё логово я заходила? Хищника, насильника, психопата? Убийцы?

«Что ж, — подумала я угрюмо, — я скорее предпочту быть убитой внутри и умереть в тепле, чем провести ещё хоть одну секунду под этим ледяным дождём».

Он провёл меня в обеденный зал, меблированный в стиле одновременно величественном и гнетущем, тесно заставленный мебелью из чёрного дерева и разными антикварными штуковинами. Огромный стол из красного дерева простирался по всей длине комнаты, и в его блестящей поверхности тускло отражались огни трёх низко висящих люстр.

Большую часть одной стены занимал камин. Его яркое мерцающее пламя было единственным во всей этой комнате, что вызвало у меня оживление.

Пошатываясь, я подошла к камину и, опустившись на колени, протянула руки к золотисто-красным языкам огня настолько близко, насколько осмелилась. Закрыв глаза, я позволила теплу охватить меня, не обращая внимания на незнакомца и его эксцентричное поведение, не обращая внимания ни на что, кроме совершенной красоты тепла, ласкающего мою кожу.

— Как вас зовут, молодая леди? — мягкий, протяжный голос мужчины прозвучал намного ближе, чем я ожидала.

Резко втянув воздух от удивления, я распахнула глаза. Он стоял надо мной, опустив руку на мраморную каминную полку, хотя я не слышала его приближения.

— Кто вы?

«Кто я?»

По какой-то причине я не хотела признаваться, что понятия не имела, кем являюсь. Казалось, что незнание собственного имени делало меня невыносимо, ужасно уязвимой. Почему я не помнила его? Как было возможно не помнить ничего о собственной личности, если моё сознание было настолько ясным сейчас, если я с такой лёгкостью осознавала всё происходящее вокруг? Моя память напоминала бабочку, порхавшую совсем рядом, но ускользавшую прочь, cтоило мне попытаться поймать её...

От ощущения тревоги и безвыходности положения на глазах выступили слёзы, но усилием воли я загнала их обратно.

— Э-э… меня зовут… Алиса, — неубедительно сымпровизировала я. — А-Алиса Кэрролл.

По глазам мужчины я поняла, что он распознал мою ложь, и все же он выглядел странным образом довольным.

— Алиса Кэрролл, — пробормотал он. — Это имя напомнило мне об одной маленькой ма… девочке, которая однажды упала в кроличью нору. Неужели то же самое случилось и с вами?

— Не знаю, — ответила я, смущенная странным блеском в его глазах. — Думаю, я попала в аварию и ударилась головой или что-то в этом роде. Я не могу вспомнить… некоторые вещи.

— Неужели? — выражение его лица было абсолютно бесстрастным. — Какое несчастье… Быть может, вы помните, где живёте? Или, возможно, контактные данные ваших родных?

Я неохотно покачала головой.

— Нет, моя память кажется немного… размытой в данный момент.

— А как насчет ваших друзей? — это слово он произнес легко, но тембр его голоса стал резким, словно скрежет металла. — Вы помните их имена, адреса… хоть что-нибудь?

Не желая вновь давать отрицательный ответ, я сказала:

— Может быть, если вы позвоните в полицию, они смогут помочь мне…

Он улыбнулся, хотя я не смогла понять, почему.

— Очень жаль сообщать это, но у меня нет… — он сделал паузу, словно пытался подобрать верное слово, — э-э… телефона.

— Даже мобильного? — спросила я.

Он покачал головой из стороны в сторону, но лёгкая улыбка по-прежнему приподнимала уголки его губ.

— Да, не думаю, что это место входит в зону мобильного покрытия, — ответила я на собственный вопрос.

— Как скажете.

— Не могли бы вы хотя бы отвезти меня к ближайшему телефону?

Мужчина чуть слышно вздохнул, словно разговор успел надоесть ему. Покинув свой пост у камина, он начал вышагивать по комнате, гулко стуча каблуками сапог по деревянному полу.

— Боюсь, об этом не может быть и речи, Алиса. Это очень отдаленный район, от которого до цивилизации несколько часов езды. Вам придётся остаться на ночь, а завтра мы посмотрим, что можно предпринять.

Кивнув, я тихо сказала:

— Хорошо. Спасибо вам.

Конечно, спорить я не могла. Мое горло все еще болело от сокрушительного давления его трости, и осознание этого вызывало дрожь. Этот мужчина, по его словам, принял меня за кого-то другого, но мысль о том, что он в состоянии хладнокровно придушить какую-то девушку, отнюдь не утешала меня.

«Кто же он?» — подумала я и сразу же кое о чём вспомнила...

— Эээ… Простите, сэр…

— Да? — то, как он протянул это слово, придало его голосу однозначно покровительственный тон..

— Я… Я бы хотела знать, как зовут вас.

Он пристально взглянул на меня, на мгновение, казалось, задумавшись, что ответить. Затем, отвесив лёгкий элегантный поклон, всё же ответил:

— Люциус.

— О… — это имя идеально походило ему. В нём чудилось что-то серебристое, могущественное и необычное. — Что же, благодарю вас за помощь… Люциус, — произнеся это имя вслух, я застенчиво покраснела.

И снова он улыбнулся, но на этот с насмешливым, почти издевательским выражением, отчего я залилась краской ещё сильнее.

— Не стоит благодарности, мисс Кэрролл, — ответил он с нескрываемым сарказмом. — Служить вам — это глубочайшее удовольствие.

C усилием сглотнув, я отвернулась, задетая его язвительным тоном. Я ведь просто пыталась быть вежливой! Этот мужчина, определённо, или женоненавистник, или шовинист... Отлично, раз он с таким презрением отнёсся к моим словам, пусть с этого момента сам и ведёт разговор.

Поджав губы, я уставилась на огонь.

Переждав примерно минуту моего оскорблённого леденящего молчания, Люциус вновь обратился ко мне, теперь уже тоном скучающим и небрежным.

— Вы голодны, Алиса? Может, велеть приготовить для вас что-нибудь?

— Нет, благодарю, — кратко ответила я, хотя желудок скручивали голодные спазмы. Я даже не помнила, когда ела в последний раз.

— Хорошо. Тогда давайте выпьем.

— Мне действительно ничего не нужно. Благодарю.

«Я не хочу обременять вас ещё больше, поскольку совершенно ясно, что вы уже считаете меня достаточно тяжёлым бременем», — c обидой подумала я.

Не обращая внимания на мои возражения, Люциус подошёл к шкафчику для напитков из розового дерева и вынул графин, внутри которого плескалась жидкость богатого оттенка жжёной умбры, и два бокала в форме тюльпанов на короткой ножке. Он щедро плеснул в каждый и, грациозно держа их в руках, приблизился к тому месту, где я по-прежнему стояла на коленях.

— Hors d’Age Bas-Armagnac, 1910, — продекламировал он, протягивая мне бокал. — Превосходный напиток.

По выражению его лица стало понятно, что он не примет отказа, поэтому я осторожно приняла бокал, стараясь не коснуться его пальцев, хотя сама не знала почему.

— Не стоит растрачивать столь дорогой коньяк на меня, — заявила я прямо, удивлённая собственным упрямством. — Мне не нравятся спиртные напитки.

Как странно, что я знала это, в то время как ничего о себе не помнила!

— Вам понравится, — кратко возразил Люциус.

Казалось, он ждал, пока я сделаю первый глоток.

У меня было представление о том, как следовало пить подобные напитки: маленькими глоточками, медленно, наслаждаясь различными оттенками вкуса… Но я не собиралась манерничать лишь из-за того, что этот невыносимый сноб нависал надо мной.

Поднеся бокал к губам, я сделала большой неуклюжий глоток и закашлялась, как только обжигающая жидкость попала в горло.

«Надеюсь, он не подсыпал туда какую-нибудь гадость» —подумала я, вытирая проступившие слёзы.

Я не была уверена, понравился ли мне вкус, который оказался ужасно крепким, пряным и как будто отдавал дымком. Но потом прекрасное тепло разлилось по всему моему телу, согревая внутренности так же хорошо, как огонь согрел кожу.

— О… — благодарно прошептала я, тая от блаженства. — Это… это как… — я была не в состоянии подобрать слова.

Я посмотрела на Люциуса, и на краткий миг мне показалось, что я увидела вспышку той же лютой ненависти, какая была в них раньше. Но я моргнула, и эта вспышка тут же исчезла.

Издевательская улыбка играла в уголках его рта, но в глазах не было ненависти — лишь насмешка.

«Должно быть, привиделось».

Он поднял бокал к полыхающим языками пламени, медленно покручивая его.

— Как жидкий огонь или чистейшее совершеннейшее проклятье, — сказал он мягким голосом, очевидно, цитируя.

Я кивнула. Это было верное описание.

Теперь я практически засыпала. Невыносимая усталость затягивала меня, растекаясь по конечностям, наполняя их неподъёмной тяжестью, затуманивая мозг. Я довольно неудачно попыталась подавить зевок.

— Можно мне… Я… Я имею в виду… Есть ли у вас какая-нибудь свободная кушетка или что-то вроде этого, на чём я могла бы провести ночь? — я невольно скривилась, потому что у меня заплетался язык, и фраза прозвучала довольно неуклюже.

— Тут есть гостевые апартаменты, — ответил Люциус. — Сейчас я вас туда отведу.

Я чувствовала себя такой неуклюжей. Такой уставшей...

«Возможно, он действительно подмешал что-то в коньяк…»

Качнувшись вперёд, я оказалась слишком близко к огню, но твердая рука тут же схватила меня за плечо и оттащила назад.

— Осторожно, мисс Кэрролл. Мы же не хотим, чтобы вы упали в пламя, не так ли? Эта участь уготована лишь для… — он остановился, не закончив свою мысль.

— Ведьм? — спросила я сонно.

Он не ответил.

Внезапно я осознала, что Люциус по-прежнему сжимает моё плечо, и застыла, чувствуя, как горячий покалывающий румянец заливает лицо. В какой-то момент он снял перчатки, и тёперь его обнажённая рука согревала кожу между шеей и бретелью платья. Она оказалась неожиданно тёплой, особенно в сравнении с его ледяными манерами. Я жаждала вывернуться или стряхнуть его руку, но не потому, что столь долгий контакт вызывал тревогу, а именно потому, что не вызывал. Наоборот, я с беспокойством ощутила, что по телу растекаются пронизывающие электрические импульсы, покалывая кожу, погружая меня в состояние необычной восхитительной гиперчувствительности.

Я уронила бокал…

Это случилось словно в замедленной съёмке: дрожащая рука отпустила ножку бокала, отчего тот наклонился в мою сторону, проливая остатки напитка на платье, прежде чем упасть на пол и разбиться о мраморную плитку очага на множество осколков.

Я вскрикнула от ужаса. Огорчённая случившимся, еле сдерживая слёзы, от которых щипало глаза, я быстро наклонилась и начала собирать осколки, бормоча извинения.

— Что ты делаешь, глупая девчонка?! — рявкнул Люциус скорее раздражённо, чем обеспокоенно. — Ты поранишь пальцы!

Опустившись на колени, он схватил мои руки, не позволяя ещё больше порезаться об осколки.

— Прошу прощения за бокал, — сказала я, потупившись. — Я заплачу, конечно…

— Не говори глупостей, — резко оборвал он мои жалкие извинения. — Покажи свои руки.

Он заставил меня разжать стиснутые кулаки. На пальцах левой руки было несколько небольших царапин, а на правой ладони — глубокий кровоточащий порез, в котором пульсировала боль. Хотя, на самом деле, всё было не так страшно, как выглядело.

Вздохнув, Люциус покачал головой, словно моя неуклюжесть не только не удивила его, но уже успела порядком надоесть. Он пробормотал какое-то слово сквозь зубы, которое я не расслышала, однако было очевидно, что ничего лестного оно не значило.

Он вынул из моей ладони пару осколков. Я едва ощущала боль, внезапно захваченная этой новой интимной близостью: тело Люциуса почти вплотную к моему, деликатность его прикосновений, железная хватка пальцев на моём запястье... Сердце бешено колотилось, и я была уверена, что он ощущает удары пульса большим пальцем. Буря чувств захлестнула меня, пленила гипнотической сложностью запахов: дорогой тонкий, свежий аромат его лосьона для бритья. Древесная пряность арманьяка в его дыхании. И кожа. Она пахла… теплом.

«Может ли кожа (или что угодно еще) пахнуть теплом? — я прикусила губу. — Что, чёрт возьми, творится со мной?!»

Я была в ужасном состоянии: потерявшаяся, лишённая памяти, покрытая царапинами и синяками, с застрявшими осколками стекла в ладони, залившая кровью всё вокруг… И единственным, о чём я думала, оказался потрясающий запах этого мужчины?! Мужчины, который, к тому же, совсем недавно пытался задушить меня?!

«Должно быть, я ударилась головой очень сильно».

Вынув из кармана шелковый носовой платок, Люциус ловко обернул его вокруг моей ладони и надежно завязал. Затем поднялся, по-прежнему крепко удерживая меня за руку и заставляя встать на ноги.

— Пойдёмте, Алиса, — сказал он сочащимся презрением голосом. — Я проведу вас в вашу комнату.

Я покачнулась от внезапного головокружения, чувствуя себя глупым ребенком, которому сделали выговор.

Он привёл меня обратно в холл. Теперь я увидела, что стены украшены роскошными гобеленами и огромными картинами в позолоченных рамах. Но, несмотря на всё великолепие и колоссальные размеры, он казался тёмным и очень мрачным.

Мы прошли мимо портрета женщины в средневековой одежде с бледной, словно изнутри светящейся кожей и заострёнными чертами лица. Её красота была изящной, ледяной, а выражение лица  бесконечно надменным.

В том, что она — его родственница, жившая в давние времена, не могло быть никакого сомнения.

Художник изобразил её настолько искусно, что казалось, будто её глаза следят за нами… Они были настолько неотразимыми… зачаровывающими, что я не могла отвести от них взгляд. Внезапно, к моему ужасу, глаза её закатились, а когда вернулись в прежнее положение, зрачки вытянулись в узкие чёрные щели, зиявшие на пожелтевших, испещрённых красными прожилками белках. Потом портрет оскалил заострённые, испачканные кровью зубы и по-змеиному зашипел на меня.

Завопив, я споткнулась и упала прямо на идущего за мной Люциуса. Тихо выругавшись, он толчком вернул меня в вертикальное положение, но я уже не могла восстановить равновесие, потому что голова кружилась, а горло стиснула судорога чистейшего ужаса. Лёгким не хватало воздуха, ноги стали ватными, и я начала падать.

Я пыталась ухватиться за что-нибудь, что угодно, но вокруг не было ничего, кроме воздуха и пустоты, и я стремительно падала всё ниже и ниже во всепоглощающую черноту…

Очнувшись, я почувствовала себя совершенно потерянной.

Тревожные, сюрреалистические воспоминания всплывали в моём мозгу: как я бежала через туманный лес, как была почти задушена до смерти, как портрет шипел на меня… Но эти краткие вспышки искажённой реальности были окружены лишь пустотой, которая простиралась до бесконечности…

Абсолютной пустотой.

Я лежала некоторое время, перебирая детали всех воспоминаний, которые, казалось, заняли всего несколько часов, если не меньше. И эти немногие воспоминания, словно кольца гироскопа, медленно вращались вокруг одной мощной гудящей оси, которой был светловолосый мужчина, зовущий себя Люциусом. Мужчина, у которого были серебряные глаза.

Мужчина, который пытался убить меня.

Чем больше я думала о нём, тем более странным он казался, пока я не начала сомневаться в его реальности. Возможно, всё, что случилось со мной, оказалось лишь сном… Возможно, я до сих пор находилась в этом сне… И всё же я была уверена, что всё это произошло на самом деле.

«Если я думаю, значит я…»

«Я… кто?»

«Алиса?»

Сев в постели, я оглянулась по сторонам. Комната создавала ощущение показного великолепия. Роскошная обстановка, массивная дорогая мебель — всё впечатляющее и вычурное. Убранство этих покоев было создано не для того, чтобы гости чувствовали себя комфортно, а для того, чтобы поставить их в невыгодное положение.

Откинув тяжёлое покрывало, я поднялась с постели. И тут же вздрогнула от неожиданности, осознав, что стою в одном лишь нижнем белье.

Он снял с меня платье?! Я почувствовала вспышку гнева: как он посмел, этот извращенец?!

Но потом я вспомнила состояние своей грязной вымокшей одежды и с неохотой признала, что это было разумное решение. Особенно с учётом того, насколько близка я оказалась к переохлаждению

Но всё равно я мучилась чувством стыда при мысли, что этот мужчина видел меня практически обнажённой.

В одном углу комнаты стояло напольное зеркало, к которому я приблизилась с невольным страхом. Я должна была увидеть своё отражение. Должна была посмотреть себе в глаза, чтобы понять: знала ли я себя, даже несмотря на то, что не помнила себя.

Стиснув зубы, я встала перед зеркалом.

Я даже не замечала, что сдерживаю дыхание, до тех пор пока из груди не вырвался громкий, полный облегчения выдох.

"Да! — Я знала это лицо. Молодая женщина в зеркале не казалась абсолютной незнакомкой. -Слава богу за это!"

Тем не менее мой вид оставлял желать лучшего. Волосы превратились в одну спутанную массу, а на фоне неестественно бледной кожи тени под глазами казались почти синяками. На нижней губе красовался глубокий порез, на скулах и одной из бровей — следы от хлёстких ударов ветвей. По одной щеке, от виска до челюсти, размазалось огромное грязное пятно. Остальные части моего тела также выглядела не лучшим образом: руки и ноги были сплошь покрыты царапинами и засохшей грязью — свидетельство вчерашней дикой пробежки по лесу.

Поворачивая кисти, я тщательно их осмотрела. Повязка на правой отсутствовала, и порез на ладони выглядел значительно менее воспалённым, чем я ожидала: он даже не очень болел, что было довольно странно. Но ушибленное, покрытое синяками запястье ныло, а пальцы по-прежнему подрагивали от того странного ощущения, которое я заметила вчера: словно им чего-то не хватало.

Я приподняла подбородок, ожидая увидеть уродливый пурпурный синяк на шее но, как ни странно, на нём не было ни одного следа. Я осторожно потрогала кожу, потом сглотнула, но не почувствовала даже лёгкой боли. Не могло же мне присниться, что я была задушена почти до смерти? Я почувствовала глубокое замешательство. Даже те немногие вспоминания, которые остались у меня, казались противоречивыми и ненадёжными.

Сквозь парчовые шторы просачивался дневной свет, и, подойдя к окну, я чуточку раздвинула их и осторожно выглянула наружу. Моя комната располагалась на верхнем, возможно, втором этаже. Ничего особенного снаружи не было. Дом окружала широкая полоса гравия, за пределами которой начинался хвойный лес. Дождь закончился, но небо было глубокого стального цвета, каким оно бывает зимой. Похоже, за окном царила леденящая стужа. По моему телу пробежала дрожь при воспоминании о вчерашнем безжалостном холоде, о поглощающем страхе, что мне никогда больше не будет тепло… Не последуй я вчера за вороной, сейчас, вне всякого сомнения, была бы уже мертва.

«Что же, — сказала я себе, — ты жива и находишься в тепле. Холод не убил тебя. И этот мужчина также не убил тебя во сне. Думаю, ты должна быть благодарна судьбе».

Я провела несколько минут в попытке найти свою одежду в одном из гардеробов, но все они оказались пусты. Отрытая дверь рядом с высоким шкафом вела в ванную комнату. Заглянув внутрь, я была порядком изумлена, увидев наполненную горячей водой ванну, над которой поднимался пар. Сделанная из белого мрамора, с позолоченными краниками и ножками в стиле барокко, в виде львиных лап, она, как и всё остальное, казалась вычурной и чрезмерно большой.

И да, ванна действительно была наполнена горячей водой, пахнущей чем-то сладким. Видимо, совсем недавно кто-то приготовил её специально для меня.

«Как странно, — подумала я. — Как будто я не могу сама наполнить ванну!»

Совсем рядом, на вешалке, нашлись пушистое полотенце и халат в стиле кимоно, которые, как я поняла, предназначались для меня. Я пробежалась пальцами по тонкой шёлковой ткани халата. Он представлял собой одно из тех одеяний, которые прикрывают многое, но мало что скрывают… но это было лучше, чем ходить в нижнем белье.

Наполненная ванна выглядела маняще. Я погрузила пальцы в воду. Она оказалась чуть горячее комфортной температуры. Я потянулась к позолоченным краникам, но, к моему удивлению, ни один из них не поворачивался. Каким же странным казалось этом место!

«Что же, — подумала я, — как бы там ни было, я всё равно должна принять ванну».

Я прикрыла дверь, сожалея о том, что из-за отсутствия замка не могу запереть её. Стыдливо прикрываясь ладонями, стянула нижнее бельё, не в состоянии избавиться от гнетущего ощущения уязвимости, потом быстро забралась в ванну и погрузилась в воду.

Какое-то время я просто лежала, невесомая и неподвижная, не думая ни о чём, а лишь наслаждаясь убаюкивающим теплом воды и цветочным ароматом душистого пара. Но вскоре грызущее, тревожное осознание пустоты вновь охватило меня.

"Когда же вернётся моя память? Что если это никогда не произойдёт?"

Но я не могла долго думать об этом, потому что эта мысль была слишком пугающей…

Скользнув под воду, я попыталась распутать колтуны в волосах, а когда вынырнула, увидела, что в руках остались несколько листьев и обломков веточек.

«Боже, и этот мужчина видел меня в таком ужасном состоянии», — подумала я и съёжилась от стыда, вспомнив его изысканное и дорогое одеяние. Конечно, я должна была с равнодушием относиться к мнению этого неприятного человека, которому так нравилось глумиться надо мной, но я не могла. Просто… не могла. Возможно, именно из-за нескрываемого презрения, с которым он относился ко мне.

Я оттёрла грязь с рук и ног, то и дело вздрагивая от боли, когда нечаянно касалась очередной царапины или синяка. Вымывшись, собрала волю в кулак и поднялась из ванны. Как бы меня ни привлекала идея провести целый день в горячей воде, у меня оставались вопросы, которые требовали ответов.

Я вытерлась полотенцем и накинула халат, который оказался лёгким, шелковистым и прохладным.

Вернувшись к зеркалу, я провела перед ним некоторое время, пытаясь пригладить волосы пальцами.

«По крайней мере веточек в них больше нет» — подумала я, морщась при виде своего отображения. Хотя халат красиво облегал тело, выставляя его в самом лучшем виде, он не мог скрыть моего бледного изможденного лица с тёмными кругами под глазами… глазами, полными того странного тревожного выражения, какое бывает у перепуганной лани.

«Что случилось с тобой? — думала я, глядя на молодую женщину в зеркале. — Почему ты выглядишь такой… загнанной? Кто ты?»

— Алиса Кэрролл, — сказала я вслух. — Ты — Алиса Кэрролл.

Но это прозвучало как-то неубедительно. Я не знала, почему вчера назвалась именно этим именем, но сейчас оно звучало... неправильно. В отличие от моего изображения, это имя я не узнавала.

«Ну ладно, Алиса, или кем бы ты не была, — сказала я самой себе. — Пришло время найти ответы на некоторые вопросы».

Мне было неловко покидать комнату, одетой лишь в тонкий слой шёлка, поэтому я вновь осмотрела все шкафы, пытаясь найти собственную одежду, но вскоре была вынуждена оставить это бесполезное занятие. Я подошла к двери и замерла на мгновение, стараясь успокоиться, потому что моё сердце внезапно пустилось в бешеный галоп.

«Чего ты боишься? — подумала я. — Если бы этот мужчина хотел изнасиловать тебя или запереть в подвале, он бы уже сделал это».

Расправив плечи, я повернула латунную ручку и тихо открыла дверь. Затем выскользнула в холл и пошла по коридору, пока не наткнулась на лестничный пролёт. Спустившись по широким каменным ступеням на первый этаж, я замерла в самом его начале и робко прокашлялась, надеясь привлечь к себе внимание. Всё вокруг меня было неподвижным и окутанным полутенями.

— Простите? — позвала я, раздражённая тем, что собственный голос, отозвавшийся эхом, был похож на лепет перепуганного ребёнка.

Шагая по коридору, я с вызовом рассматривала портреты на стенах, словно подначивала их задвигаться или заговорить. Преобладающей темой коллекции были презрительные дамы и властные мужчины. Я заметила, что на их позолоченных рамах была выгравирована одна и та же фамилия — «Малфой». Была ли это фамилия загадочного хозяина этого поместья? Вполне возможно, особенно если склонность к презрительным усмешкам являлась признаком родства.

К счастью, ни один портрет не подавал ни малейших признаков жизни. Теперь даже мысль об этом казалась мне нелепой. Картины не двигаются… Но вскоре я оказалась перед портретом, который… который шипел на меня вчера. Против воли я остановилась охваченная парализующим ужасом. Несмотря на то, что меня подташнивало от страха, я приблизилась, полная решимости рассмотреть подробней, найти хоть что-то...

Это была совершенно обычная картина. Никаких окровавленных клыков или зрачков, вытянутых в вертикальную щель. Самый обычный портрет чрезвычайно надменной женщины. На маленькой серебряной табличке под рамой было написано: «Сидония Малфой, урождённая Слизерин». Против воли, словно зачарованная, я наклонилась ближе, рассматривая оставленные кистью мазки и текстуру масляных красок. Картина действительно казалась живой, но таковой не была.

«Значит, всё это происходило лишь в твоей голове, Алиса?»

— Она восхитительна, не правда ли?

Взвизгнув от испуга, я подпрыгнула на месте и быстро обернулась.

Мужчина — Люциус — появившийся словно из ниоткуда, стоял прямо за моей спиной. Он возвышался, нависал надо мной, и я вновь почувствовала подавляющее, доминирующее влияние его присутствия. Резкая угловатая красота его лица вновь поразила меня: она была почти шокирующей, даже, в каком-то смысле, жестокой…

«Значит, он не приснился мне,» — подумала я.

Серебристые глаза мужчины сверкали в полутьме.

— К сожалению, она была бесплодной, — добавил он. Потом пробормотал, словно для самого себя, — в противном случае, всё бы сложилось совершенно иначе…

— Она шипела на меня! — выпалила я.

Уголки его губ слегка изогнулись.

— Портрет? — его голос выражал презрительное недоверие с почти мастерским умением. — Простите меня, я боюсь, что неправильно вас понял. Вы сказали, что портрет… шипел на вас?

Я вспыхнула, но решила стоять на своём, хотя мой голос никак нельзя было назвать уверенным.

— Да, именно так! Вы находились здесь же и должны были слышать это! Портрет зашипел на меня, и после этого я… думаю, я потеряла сознание…

— Вы действительно потеряли сознание, — ответил он таким тоном, словно тем самым я доставила ему утомительное неудобство. — Вы пострадали от истощения и, вполне возможно, сотрясения мозга. Тут не требуется особых усилий, чтобы понять, что всё это лишь привиделось вам.

Люциус взял меня за локоть, чтобы увести от портрета, но я напряглась и начала сопротивляться.

— Нет! Я прекрасно всё помню! У неё зрачок вытянулся, как у змеи, и она зашипела на меня!

Он неодобрительно поджал губы, видимо, раздосадованный моим упрямством.

— Алиса, могу я спросить? Вернулась ли к вам память этим утром? Хотя бы частично?

— Ещё нет, — несколько раздражённо призналась я. — Но это никак не касается того, что я видела! — повернувшись, я пристально уставилась на портрет, желая, чтобы он вновь ожил. — Я уверена…

Я протянула руку, чтобы дотронуться до полотна, но Люциус поймал моё запястье прежде, чем я смогла сделать это.

— Достаточно этих глупостей, дорогая, — сказал он тихо, но в голосе прозвучало предупреждение. — Завтрак ждёт.

Не выпуская моей руки, он отвернулся и настойчиво потянул меня за собой. Мне пришлось почти бежать, чтобы поспеть за его широким шагом.

Мне определённо не понравилось такое обращение, и к тому времени, как мы достигли обеденного зала, я дважды попыталась, но не смогла вырваться из его хватки.

— Если вы не возражаете… — начала я сердито, но все протесты прекратились, как только он усадил меня на один из стульев в конце обеденного стола перед несколькими блюдами с едой, которые выглядели невероятно аппетитными. Круассаны, пирожные, баночки с джемом и вареньем, свежие фрукты… Над серебряным кофейником многообещающе вздымался пар. Еды казалось достаточно, чтобы накормить несколько человек, но накрыто было лишь на одного.

Только сейчас я поняла, насколько была голодна. Я едва могла противиться желанию схватить один из круассанов и целиком запихать его в рот.

Люциус обошёл стол и сел во главе, в нескольких футах от меня.

— Надеюсь, вы хорошо спали, Алиса? — спросил он. Его голос выражал учтивый интерес, который, однако, отсутствовал в его глазах.

— Эмм… да, благодарю, — ответила я, стиснув руки коленями и едва не плача от голода. — То есть, я не помню точно, — потом, чувствуя, что должна высказать хоть немного благодарности, добавила, — спасибо за то, что позволили мне остаться на ночь.

Люциус не ответил. Сделав пренебрежительный жест, он элегантно откинулся на спинку стула и бесстрастно посмотрел на меня. Через несколько мгновений, он вновь заговорил:

— Ну? Вы больны? Почему вы не едите?

— Я не больна, — ответила я быстро. — Только… в-вы не желаете немного?.. — я указала на еду.

— Нет.

Я подавила гримасу. Он не сказал «я уже позавтракал» или «я не завтракаю»… Просто, «нет».

Что было не так с этим мужчиной?! Казалось, он был настроен на то, чтобы заставить меня чувствовать себя настолько неловко и неудобно, насколько это возможно, при этом щедро расточая гостеприимство. Что же, если ему хочется просто сидеть и смотреть, как я ем, так и быть. Я была слишком голодна, чтобы волноваться ещё и об этом.

Схватив один из круассанов, я проглотила его в одно мгновение, вызывающе глядя на Люциуса, и тут же потянулась ко второму. Затем налила кофе, осушила чашку до дна и со звоном поставила на блюдечко, не заботясь о манерах.

«Вот вам, мистер Высокомерие во плоти! — подумала я. — Совершенно очевидно, что вы хотели увидеть представление. Надеюсь, я не разочаровала вас.»

Оттолкнув тарелку, я посмотрела ему в глаза.

— Благодарю, я чувствую себя намного лучше.

— Рад слышать это.

Я взяла салфетку и небрежно вытерла руки, полная решимости не выказывать волнение, хотя щёки горели румянцем. Интересно, относился ли этот мужчина ко всем своим гостям с таким сарказмом, или же это мне одной так повезло? Прохладным голосом я произнесла:

— Можно поинтересоваться, сколько времени потребуется, чтобы добраться до ближайшего города?

Люциус откинул голову назад, медля с ответом. Мне не понравился блеск в устремлённых на меня глазах. Его можно было принять за злобу.

— У вас есть хоть малейшее представление о том, где мы находимся, мисс Гр… Кэрролл? — спросил он наконец.

Меня встревожило то, что он ответил вопросом на вопрос.

— Не знаю, — ответила я. — Полагаю, это место может быть где угодно в Британии.

Он улыбнулся.

— Я бы не был настолько уверен в этом, — произнёс он с ледяной чёткостью, — будь я на вашем месте.

— Что? — я с изумлением уставилась на него. — Что вы имеете в виду? Вы хотите сказать, что мы не в Британии? Но вы…

— Британец, да, — сухо сказал он. — Вы потрясающе наблюдательны.

Я вскочила со своего места, отбросив все попытки казаться беззаботной.

— Где же мы тогда, черт возьми?!

Люциус тоже поднялся и сделал шаг мне навстречу, не угрожая, но словно желая напомнить о своём физическом превосходстве.

Я не нуждалась в напоминании. И прекрасно помнила с какой зверской жестокостью он придавил меня своим телом к каменным ступеням лестницы, как больно его рука вцепилась в мои волосы, в то время как трость давила на моё горло… Внезапно я задалась вопросом не было ли ужасающей наивностью с моей стороны вручить безграничную власть над собой в руки этого человека? Скрестив руки в защитном жесте, я умоляюще, с запинкой сказала:

— Пожалуйста... Я просто хочу вернуться домой…

— И где же он, Алиса? — его тон был жёстким, глумливым.

— Я… я думала, вы поможете мне… — пролепетала я онемевшими губами, беспомощно пожав плечами.

Он отошёл от меня и остановился перед одним из высоких узких окон.

Когда Люциус в конце концов заговорил, он не потрудился даже обернуться ко мне.

— Боюсь, сегодня вы не сможете покинуть поместье, моя дорогая, — его голос был тихим и мягким. — Выгляните в окно.

Я выглянула, и моё сердце упало.

Снаружи густой пеленой падал снег.

Отлично.

То, что я потерялась и страдала амнезией уже было достаточно плохо, а теперь, плюс ко всему, я застряла в этом месте.

Застряла с мужчиной, чьи основные черты характера были в лучшем случае сардоническими и мрачными, а в худшем — злобными и жестокими.

Правда, он предоставил мне укрытие на ночь и обеспечил потрясающий завтрак. Но он не был особо любезен при этом. Фактически, он был откровенно груб. И почему он не желал раскрывать наше месторасположение?

"Это, — подумала я, — определённо выглядит зловеще".

Его ледяной взгляд и презрительное выражение лица вызывали недоверие, даже неприязнь, но больше пугало то, что было сокрыто за ними. Я боялась, что это презрение — лишь маска, скрывавшая нечто более глубокое, тёмное, нечто значительно более опасное; нечто, что я увидела мельком, когда наши взгляды впервые пересеклись над полосой вымокшего от дождя гравия.

И, что было хуже, меня каким-то образом… тянуло к нему. В нём было что-то поистине неотразимое, какой-то магнетизм, включающий в себя его необычность, красоту, высокомерие… и что-то ещё. Казалось, он излучал… боже, что это было? Сила. Вот что. И эта сила была одновременно пугающей и пленительной, ощутимой и коварной.

Я не доверяла ей. И знала, что должна выбраться отсюда как можно скорее.

Пытаясь, правда не очень успешно, придать своему голосу обыденный тон, я сказала:

— Непохоже, что такой снегопад будет длиться долго.

Мужчина даже не потрудился ответить. Этот комментарий был смехотворным, принимая во внимание густую метель, которая, словно покрывалом, заслоняла нас от внешнего мира. Но я всё равно сделала ещё одну попытку:

— Может быть, после обеда мы бы смогли…

— Нет, — резко прервал он.

— Но мне необходимо узнать, кто я…

— Вы — Алиса Кэрролл, помните?

— Да, но…

— Если только это имя вы попросту не выдумали.

— Нет, но… Всё же… Мне кажется, я должна…

Повернувшись, он заставил меня умолкнуть одним лишь взглядом, который недвусмысленно сказал мне, что настаивать на своём бесполезно.

С трудом сглотнув пересохшим горлом, я решила попробовать другой подход:

— Как долго длятся снегопады в… где мы, кстати, находимся?

Люциус улыбнулся лёгкой саркастической улыбкой.

— Почему бы вам не рискнуть и не высказать предположение?

— Я могла бы определить точнее, если бы знала, где мы находимся, — скрыть прозвучавшую в голосе тревогу не получилось. — Но по какой-то причине вы не хотите говорить мне этого.

Его челюсть напряглась от раздражения, но он не стал отрицать.

Я исподтишка наблюдала за ним. На фоне слепящей белизны окна, находившегося за его спиной, он являл собой величественную и довольно устрашающую фигуру. Его накидка отличалась от той, которая была на нём вчера: эта более походила на мантию. Под ней находился двубортный жилет и бриджи для верховой езды, заправленные в высокие чёрные гессенские сапоги. Я бы приняла его одежду за маскарадный костюм, но он носил её с такой неосознанной лёгкостью и грацией… Он был похож на германского принца из ушедшей эпохи: весь — тёмная элегантность и утончённая беспощадность.

Да, он, определённо, производил впечатление беспощадного человека. Что если он — какой-нибудь психопат, насильник-извращенец с подвалом, полным пыточных инструментов? Возможность этого нельзя было отрицать. На самом деле это даже не казалось маловероятным и порядочно пугало, принимая во внимание все обстоятельства.

С этой довольно тревожной мыслью, возобладавшей над всеми остальными, я спросила:

— Эм, живёт ли… живёт ли здесь кто-нибудь ещё в данный момент?

Губы Люциуса изогнулись в издевательской усмешке.

— Вы имеете в виду кто-нибудь, кто мог бы услышать ваши крики?

— Нет, я не имела это в виду, — сказала я, залившись горячим румянцем, потому что именно об этом и думала.

Но он, казалось, не собирался так легко спустить мне подобный промах с рук.

— Ну же, именно об этом вы и думали, не так ли? — он отошёл от окна и начал медленно приближаться ко мне. — И думаете об этом прямо сейчас, — каждый шаг отдавался эхом, гулким и жутким. Я застыла на месте, парализованная одновременно и унижением, и страхом. Он остановился в нескольких футах от меня, но мне казалось, что он стоит совсем рядом и угрожающе нависает надо мной. — Ну? — поинтересовался он с ядовитой усмешкой в мерцающих серебристых глазах. — Что, по вашему мнению, я могу сделать? Обесчестить вас на обеденном столе?

— НЕТ, — это неистовое слово включало в себя множество значений: «Нет, я не думала об этом», «Нет, я не думаю, что вы сделаете это», «Нет, пожалуйста, не делайте этого», «Просто… нет».

Люциус поднял руку и мягко отвёл выбившийся локон с моей щеки, колюче улыбнувшись, когда я вздрогнула.

— Вы действительно думаете, что я желаю изнасиловать вас, Алиса? — тихо спросил он. Его голос был мягким, но холодным, словно лёд. — Я вынужден возразить против настолько порочащих, грубых оскорблений в свой адрес. Разве это подобающий способ отблагодарить мужчину, который спас вашу жизнь?

— Я никогда… Я не… говорила… не предполагала, что вы можете изнасиловать меня, — это предложение было неуклюжей, унизительной мешаниной слов. — Я всего лишь… Мне всего-лишь хотелось узнать, живёте ли вы здесь один. Я подумала, что у вас может быть жена или…

Его лицо застыло, всё тело внезапно напряглось, и я смолкла. Он смотрел на меня сверху вниз и в то же время сквозь меня.

— Нет, — ответил он мягко. — У меня нет жены. Больше нет.

«Больше нет? — я задумалась над тем, что это могло означать. — Вы разведены? Она умерла? Вы уб…»

Должно быть он прочёл наполовину оформившуюся мысль в моих глазах, потому что в его собственных вспыхнула внезапная ослепительная ярость, а с лица схлынула вся кровь.

— Нахальная грязнокровка! — прошипел он и, бросившись вперёд, схватил меня за плечи. Я вскрикнула, когда он начал трясти меня, настолько сильно, что мои зубы заклацали, а голова закружилась. — Ты знаешь, что я убивал за меньшее, чем то, что написано на твоём лице?!

Он тряс меня до тех пор, пока мои ноги не начали подкашиваться, затем внезапно оттолкнул от себя. Споткнувшись, я упала назад и вскрикнула, когда ушиблась о стол. Мгновение моя голова кружилась слишком сильно, чтобы я могла встать, и, полурастянувшись на столе, я отчаянно молилась, чтобы он не использовал этот кусок красного дерева тем образом, какой недавно предложил. Но следующей атаки не последовало, и, восстановив равновесие, я нетвёрдо встала на ноги.

Люциус отвернулся и, казалось, пытался взять себя в руки.

— Я… Простите меня, — сказала я сдавленным, дрожащим голосом. — Я не хотела обидеть вас, но вы испугали меня. Как я могу догадываться о ваших истинных намерениях? Я н-не знаю вас…

Я была не готова к откровенному отвращению на его лице, когда он повернулся ко мне. Это отвращение, словно удар кулака в живот, выбило дыхание из моих лёгких.

— Вашему целомудрию ничто не угрожает, мисс Кэрролл, уверяю вас, — грубо сказал он. Его глаза обежали моё тело с ног до головы, и его лицо приняло выражение неприязни… нет, самого настоящего омерзения.

Я прикусила губу, и мои глаза внезапно обожгло слезами. Несмотря на облегчение, которое я испытала узнав, что он не собирается насиловать меня, его нескрываемое отвращение причинило мне боль. Это был взгляд, которым другой человек мог бы посмотреть на заразную крысу из сточной трубы. Мой желудок сжался от обиды. Никто не заслуживал того, чтобы на него смотрели подобным образом. Я задумалась над словом, которым он обозвал меня уже дважды. «Грязнокровка». Было ясно, что это слово являлось ругательным, но что оно обозначало?

«Оно звучит оскорбительно, — подумала я. — Даже унизительно».

Мужчина, казалось, уже справился со своими эмоциями и, вернувшись к месту во главе стола, опустился на стул. Я неловко стояла перед ним, униженная и обиженная, неся его отвращение, словно смятую корону на голове.

Несколько мгновений мы молча смотрели друг на друга, и воздух между нами был пронизан потоками взаимной враждебности.

Наконец Люциус заговорил. Его голос вновь стал ровным и спокойным, но я могла видеть напряжение в линии его плеч.

— Алиса, давайте придём к взаимопониманию.

— Я понимаю, что вы нарочно пугаете меня, — выпалила я едко, перепуганная и всё ещё обиженная. — Я понимаю, что вы едва не задушили меня вчера. Я понимаю, что вы не желаете говорить мне, где мы находимся. Можете ли вы винить меня в том, что я боюсь вас?

Он не ответил, но выглядел так, словно обдумывал мои слова.

Я безрассудно продолжила:

— И я понимаю, что застряла здесь с вами на бог знает какое время.

— Действительно, — сказал Люциус, — и, должен добавить, за это вы должны быть безмерно благодарны. Вы не протянули бы и нескольких часов, откажи я вам в приюте.

Он сделал паузу, словно учтиво предоставляя мне возможность отрицать это, но, конечно, я не могла воспользоваться ей. Он был прав, и мы оба знали это.

Я чувствовала, что он наслаждался моим дискомфортом, в то время как он продолжил:

— Итак. К счастью для вас, на данный момент я готов предоставить вам своё покровительство, от которого, должен отметить, вы не в можете отказаться. Вы согласны со мной?

Я неохотно кивнула.

— Тогда позвольте мне прояснить кое-что. Вы имеете право ожидать, что я буду относиться к вам, как к своей гостье, и только. Я предоставлю вам всё необходимое на то время, пока вы здесь. Я не причиню вам вреда. Даю вам слово.

«Ха, — подумала я, — почему это я чувствую, что следующее предложение начнётся с "однако"?»

— Однако, — сказал он, и я ощутила слабую вспышку самодовольства, — есть одно главное условие.

— Позвольте угадать, — пробормотала я язвительно, — я должна буду смеяться над всеми вашими шутками.

Он улыбнулся, но в этой улыбке промелькнула угроза.

— Всё, о чём я прошу — это обуздать ваше любопытство.

Я моргнула, несколько озадаченная.

— О… о чём?

— О чём бы то ни было, мисс Кэррол. Что бы ни вызвало даже малейшую толику вашего любопытства. Обуздайте его. Иначе будут последствия. Неприятные последствия.

«Хмм… а как же насчёт: "Я не причиню вам вреда"?»

— Достигли ли мы взаимопонимания, Алиса?

— Но почему… — начала я, но он резко прервал меня, ударив ладонью по столу, отчего я подпрыгнула.

— Достигли ли мы взаимопонимания?

— Но что…

— Я не собираюсь повторять этот вопрос в третий раз, Алиса, — оборвал он меня на полуслове с предупреждающим блеском в глазах. — Всё, чего я требую — это простого ответа «Да, Люциус».

— Да, — пробормотала я, глядя на него исподлобья.

— Отлично, — его тон был невыносимо надменным, и я почувствовала прилив раздражения.

— Безмерно благодарю вас, — сказала я c толикой его же собственного сарказма в голосе.

Люциус вздёрнул бровь.

— Вы и должны быть благодарны, дорогая, — ответил он. Потом более мягким тоном добавил, — я был более щедр, чем вы можете себе представить.

Я почувствовала себя побеждённой. Я так сильно хотела хотя бы начать процесс восстановления моей личности. Я действительно верила, что, как только власти выяснят, кем я являюсь, и как только я воссоединюсь с семьёй, моя память тут же вернётся, и всё вновь будет в порядке… Но из всех мест, в которых я могла оказаться, я попала сюда: в странную, уединённую, глухую крепость, полностью отрезанную от цивилизации, без соседей, без телефона, где жил властный деспот со склонностью к насилию и явной враждебностью по отношению к молодым женщинам.

«Отличная работа, Алиса.»

На глазах проступили слёзы отчаяния.

«Не смей плакать, — отругала я себя. — Только не перед этим мужчиной!» Но ничего не могла поделать с собой. Две горячие слезы пролились и покатились вниз по щекам. Я быстро отвернулась, сердито вытирая их, но успела заметить проблеск веселья в глазах Люциуса.

— Ну-ну, дорогая, не нужно хныкать, — его спокойный голос просто приводил в бешенство. — Уверяю вас: следуйте простым, установленным мной правилам, и бояться вам будет нечего.

Но он не убедил меня.

Вспоминая весьма краткую историю нашего знакомства, я лишь сильней уверилась: одна причина для страха у меня точно есть, и причина эта — он сам.

_______________________________________

…

Хорошего начала у нашего знакомства не получилось, и в чём моя уверенность только росла, так это в том, что в дальнейшем мои отношения с хозяином этого дома не улучшатся.

После завтрака он провёл меня обратно в мою комнату и коротко велел спускаться к завтраку, обеду и ужину самостоятельно. Я едва понимала одолевавшие меня думы и чувства. Я полагала, что мне будет обеспечена безопасность и оказана помощь в последующем выздоровлении, но мои надежды рухнули почти сразу... Теперь передо мной маячила весьма тревожная перспектива того, что я буду проживать с этим мужчиной под одной крышей в течение нескольких последующих дней… если не дольше, в зависимости от длительности снежного шторма.

Я лежала на кровати, глядя на висевший надо мной канделябр и размышляя… просто размышляя обо всем.

"Кто я и кто он? Если мы не в Великобритании, то где тогда? От чего и кого я убегала? И при каких обстоятельствах потеряла память?"

И чем дольше я думала, тем дальше погружалась в тёмные недвижимые глубины бездонной пустоты.

Я дремала почти весь день, и мой разум был наполнен шипящими портретами, каменными коридорами, насмешливыми серебряными глазами. Каждый раз, просыпаясь, я ощущала себя всё более запутавшейся, всё более встревоженной, и мне всё трудней было определить границу между реальностью, галлюцинацией и сном. Я провела большую часть дня в этом странном состоянии, напоминающем ступор. Время само по себе казалось искажённым, так что часы проносились, словно кратчайшие моменты, а иногда секунды казались растянутыми и застывшими, словно вечность… Только когда свет начал меркнуть, я смутно осознала, что пропустила обед и время уже приближается к ужину.

Заставив себя встать с огромной кровати, я направилась в ванную, чтобы умыться, после чего попыталась уложить волосы дрожащими пальцами. Затем, чувствуя странное оцепенение, вышла из комнаты, спустилась по широкому пролёту каменной лестницы и прошла по длинному коридору в комнату, где я провела столь странное утро в столь странной компании.

У двери меня встретил Люциус, одетый в великолепную мантию из тёмно-зелёного бархата, украшенную замысловатой серебристой вышивкой. Я сразу же почувствовала себя неловко, появившись перед ним одетой лишь в тонкий шёлковый халат.

Как и утром, он поприветствовал меня без особого удовольствия, как будто соблюдал наипростейшие требования учтивости ради себя же самого, а не ради меня.

Как и в прошлый раз, он подвёл меня к экстравагантно накрытому столу. Как и в прошлый раз, я ужинала под прицелом непроницаемого взгляда мужчины.

Попытки разузнать побольше о моем местонахождении наткнулись на подчёркнутое молчание; усилия завязать вежливый разговор были встречены сарказмом. Это сбивало с толку и разочаровывало. Я не могла понять, почему он продолжает вести себя со мной так грубо.

Только когда я закончила есть и, скрестив руки на груди, сердито замолчала, Люциус внезапно стал более общительным.

— Вы хоть что-нибудь вспомнили, Алиса? — внезапно обратился он ко мне легким, почти ласковым голосом.

Я покачала головой и ответила:

— Пока нет.

Я почувствовала, как по моим щекам разлился румянец в ответ на переменившийся тон его голоса.

— Ничего о вашей семье?

— Нет.

— Даже собственное имя?

— Нет. То есть… Я… Я имею в виду… — я запнулась, поняв, что он поймал меня на лжи с постыдной легкостью. Его глаза торжествующе сверкнули, но он ничего не сказал, по-видимому предпочитая наблюдать за тем, как я неловко ёрзаю, смущённая его многозначительным молчанием.

Полная решимости не доставлять ему такого удовольствия, я оттолкнула стул и встала.

— Я бы хотела вернуться к себе в комнату, если вы не против, — сказал я настолько холодно, насколько могла.

— Конечно, Алиса, — он насмешливо подчеркнул это имя голосом, который стал твёрдым и издевательским, как прежде.

Он подошел к двери и придержал её для меня с глумливой учтивостью и тем чрезмерно галантным видом, который он, судя по всему, особенно любил, и который выражал скорее презрение, чем любезность.

— Быть может, завтра вы сможете вспомнить имена и события с большей… точностью.

— Быть может, завтра вы сможете раскрыть мне наше месторасположение с большей точностью, — парировала я проходя мимо него.

Потом я поспешно переступила через порог, не позаботившись взглянуть на его лицо.

Я провела остаток вечера, разрываясь между попытками вспомнить что-либо — что угодно — о самой себе и попытками забыть раздражающе изысканную, насмешливую улыбку, которая не сходила с точёного лица моего сереброглазого хозяина.

Таким образом, в этой сюрреалистичной ситуации и непривычной обстановке я попыталась наладить хотя бы какое-то подобие повседневной жизни.

Каждый день был разделён на три части приёмами пищи, которые наступали тогда, когда я чувствовала голод, потому что часов в моей комнате не было. Во всём этом присутствовала некая загадка: в какое бы время я ни заходила в столовую, еда всегда оставалась свежей и горячей, словно её подали за несколько минут до моего появления там.

Не упуская ни единой возможности присоединится ко мне за столом, Люциус, тем не менее, ни разу не разделил со мной ни одной трапезы, хотя иногда, во время ужина, мог выпить бокал вина или какого-нибудь более крепкого напитка. Казалось, он получал извращенное удовлетворение, наблюдая за тем, как я ем, или, точнее, наблюдая, как я корчусь под его пристальным взглядом.

Наши разговоры обычно были краткими и враждебными. Иногда они начинались достаточно учтиво: он спрашивал меня, вернулись ли ко мне воспоминания, либо я спрашивала его, когда, по его мнению, наконец прекратится снег. Но это никогда не длилось долго, перерастая в язвительные выпады.

— Я не понимаю, почему вы не можете по крайней мере сказать мне, в какой стране мы находимся. Я даже не прошу назвать конкретную местность.

— Неужели? Как великодушно с вашей стороны.

— Если бы вы сказали, где мы находимся на самом деле, это могло бы послужить толчком к восстановлению моей памяти.

— Вполне вероятная теория. Как жаль, что вы не сможете проверить её на практике.

— Почему же нет?

— Что я говорил о том, что вы должны сдерживать любопытство, Алиса?

— Это не праздное любопытство! Это обоснованный вопрос, совершенно уместный в моей нынешней ситуации.

— Напротив, он не имеет никакого отношения к вашей ситуации. Предположим, я скажу, что мы находимся на Аляске… Чем бы отличались ваши действия, узнай вы впоследствии, что на самом деле мы находимся в Сибири?

— Значит, мы в Сибири?

— Возможно, — ответил он с быстро проскользнувшей насмешливой улыбкой. — Всё возможно.

И так мы продолжали ходить по замкнутому кругу. Всегда… всегда наши споры оканчивались в его пользу. Он был невозмутим и умело приводил меня в смятение, сбивая с толку, так что, вне зависимости от того, в каком вопросе я пыталась взять верх, насколько бы резонным этот вопрос не был, Люциусу всегда легко удалось извратить мои слова и исказить их значение, а затем с усмешкой обратить против меня.

Но, несмотря на всю его безумно раздражающую скрытность и презрение, у меня не получалось ненавидеть этого человека. Странное непреодолимое притяжение, которое я чувствовала к нему с самого начала, словно усиливалась с каждым нашим столкновением. Его присутствие, как мощный магнит, искажало мой уже достаточно поврежденный внутренний компас, поэтому сейчас, в придачу к потере памяти, я всё больше запутывалась в происходящем и теряла внутренние ориентиры.

К тому же я так и не перестала относиться к нему с некоторой опаской. Хотя после столкновения в столовой Люциус никогда больше не применял ко мне насилие, он без колебаний запугивал меня демонстрацией своего физического превосходства. Внезапный шаг в мою сторону, сжатый кулак, небрежно лежащий на столе, слишком близкий наклон к моему стулу: посредством этих молчаливых угрожающих жестов он напоминал мне, что, находясь в его доме, я должна играть по его правилам.

И, должна признать, были моменты, когда я с трудом удерживалась от искушения нарушить те границы, которые он установил для меня, потому что этот дом был полон загадок, которые я страстно желала разгадать.

Я постоянно была настороже из-за странных, пугающих событий: краем глаза я замечала, как двигались неодушевленные предметы, свистящие шепоты преследовали меня в длинных каменных коридорах, с приближением вечера свечи зажигались сами по себе без единого звука… Однажды я услышала эхо звонкого женского голоса. Это был то ли смех, то ли плач: я не могла точно понять, но от этого звука мои волосы встали дыбом. Я старательно пыталась убедить себя, что это был птичий крик.

Казалось, что в этом месте обитали… привидения.

Конечно, некоторым загадкам я смогла найти логическое объяснение. Ванна, которая сама собой наполнялась горячей водой каждое утро и вечер, могла быть на каком-то автоматическом таймере, хотя я никогда не видела, как в неё набирается вода, и не слышала никакого шума. Я предполагала, что чистая одежда и полотенце, появляющиеся в ванной комнате каждый день, были оставлены там ночью. Я надеялась, что это была горничная или экономка, потому что мне претила мысль о том, что он заходил в мою комнату, пока я спала… Я не могла поверить в то, что Люциус жил совершенно один. Чтобы готовить еду, заправлять мою постель во время завтрака и содержать такой большой дом в порядке, в нём должен был присутствовать целый штат слуг.

Но ни разу я не смогла найти вещественных доказательств моим предположениям.

Мне так хотелось расспросить Люциуса обо всех этих тревожных, пугающих событиях. Но он предупредил меня о последствиях любопытства, «неприятных» последствиях, как он выразился, и, уже дважды столкнувшись с его жестокостью, я не хотела испытывать его терпение в третий раз. Я не то чтобы опасалась нападений с его стороны, просто знала, что за учтивым сарказмом этого мужчины скрывался взрывной темперамент. И по-прежнему верила в то, что он может причинить мне вред.

«Он похож на мужчину из жуткой сказки о Синей Бороде, который предупреждал свою жену о том, чтобы она не была чрезмерно любопытной, — думала я, невольно вздрагивая. — И потом она обнаружила тела его предыдущих, чрезмерно любопытных жен…»

Эта мысль успешно удерживала мою любознательность под контролем.

Те дни казались мне сюрреалистичной, призрачной иллюзией, неясным, сумрачным сном, похожим на те, что искажают реальность тем сильней, чем настойчивей вы пытаетесь взять их под контроль.

Почти всё время я проводила в отведённой мне комнате, погружённая в скуку и отупляющее равнодушие, которое прерывались эпизодами фрустрации и отчаяния, когда я изо всех сил пыталась противостоять той огромной пропасти, в которую превратилась моя потерянная память. Я часами лежала в постели, пытаясь совместить имеющиеся воспоминания с событиями, которые, по логике, должны были им предшествовать, надеясь таким образом пробудить свою память. У меня вошло в привычку, засыпая, шёпотом перебирать женские имена в алфавитном порядке («Абигайль, Анна, Бриони, Белль…»), надеясь, что моё собственное имя каким-то образом выскочит из этого списка, но пока безо всякого успеха. Прежде чем спуститься к завтраку, я стояла перед зеркалом и просто смотрела и смотрела на свое отражение, пытаясь найти… себя где-то в глубине моих глаз…

Но это было безнадежно. Я видела лишь тени. Смутные, призрачные тени в зеркале.

_________________________

. . .

Спустя примерно неделю после появления здесь мне удалось добиться от Люциуса столь редкой уступки.

Мне настолько наскучила его скрытность и наложенные на меня ограничения, что однажды утром за завтраком я обратилась к нему в довольно агрессивном тоне:

— Чем именно я должна заниматься, находясь здесь? — спросила я раздражённо. — С учётом того, что снегопад, по-видимому, никогда не закончится, а вы не позволяете мне даже задавать вопросы? Мне настолько скучно, что я временами подумываю: а не сыграть ли в боулинг, используя вместо кеглей вон те антикварные вазы, стоящие в коридоре? Вот только никак не могу придумать, что же использовать вместо шара... — я посмотрела на Люциуса и встретила одну из его обычных усмешек. — У вас есть какие-нибудь идеи?

Тон его голоса в точности соответствовал выражению лица:

— Прошу прощения, вы ко мне обратились? Я предположил, или, скорее, надеялся, что вы разговариваете сами с собой.

— Полагаю, что рыцарь на лестнице может обойтись без головы, — продолжила я, решив не обращать внимания на его слова. — Она не совсем правильной формы и, безусловно, оставит царапины на полу… но вы ведь будете не против, не так ли?

Он даже не моргнул.

— Почему бы вам не попробовать и не узнать? — это было не столько приглашением, сколько угрозой.

— Хорошо, но вы же можете дать мне хотя бы книгу или ещё что-нибудь, что можно было бы почитать, или это тоже считается нарушением ваших правил?

Люциус внимательно посмотрел на меня, и в его глазах зажёгся странный интерес, словно у него появился вопрос, на который он желал получить ответ.

— Я покажу вам библиотеку чуть позже, — сказал он к моему полному удивлению. — Но доступ ко всем остальным комнатам, за исключением этой и вашей собственной, остаётся под строгим запретом.

И действительно, после завтрака он провёл меня через холл к комнате, расположенной у самой лестницы. Тяжелая дубовая дверь распахнулась при его прикосновении, и со своей обычной издевательской учтивостью он помог мне переступить порог.

Я не смогла подавить вздоха изумления.

Здесь было... чудесно! Я смотрела по сторонам, медленно приближаясь к центру залы, поворачиваясь вокруг себя и просто восхищаясь видом сотен… нет, тысяч книг, которые стояли в высоких, от пола до потолка стеллажах, ряд за рядом, каждая в изысканном кожаном переплёте.

Приблизившись к одному стеллажу, я выбрала книгу наугад… и моё восхищение превратилось в недоумение, когда я поняла, что книга была пустой. Абсолютно пустой, без единой буквы внутри и снаружи. Не было ни названия, ни текста, ни тиснения на обложке — совершенно ничего.

Следующая книга выглядела так же странно. Как и каждая следующая, открытая мной.

Люциус стоял в дверях библиотеки, молча наблюдая за тем, как я пролистываю страницу за страницей. Его серебряные глаза пристально смотрели на меня, и от улыбки складки в уголках рта становились всё глубже. Вне всякого сомнения, причиной этой улыбки было возрастающее выражение гнева на моём лице. Я почувствовала, что он глумился надо мной, и едва удержалась от соблазна швырнуть один из тяжелых томов прямо в его ухмыляющееся лицо.

— Что-то не так, дорогая? — спросил он наконец.

— Да, — прорычала я, — что-то не так с вами, по-видимому. Что за человек хранит целую библиотеку пустых книг? Потому что ответ «нормальный» здесь явно не подходит!

— Они пусты? — он казался искренне заинтересованным и весьма довольным.

— О, ха-ха, я полагаю, вы находите это забавным, не так ли? Вам доставляет удовольствие играть в загадки с потерявшей память девушкой?

— Должен признать, это и в самом деле немного забавно.

— Что же, я не считаю это забавным, — ответила я, вздёрнув бровь. — Я думаю, это слишком низко даже для вас.

— Неужели? — его глаза сверкнули, но улыбка не дрогнула. — И с какого же возвышенного пьедестала вы судите меня?

— Ни с какого. Это просто называется «хорошее воспитание». Но, возможно, ни о чём подобном вы никогда не слышали.

Люциус усмехнулся, словно какой-то ему одному известной шутке.

— Ах… Этот разговор, моя дорогая, нам лучше оставить на потом. На данный момент у меня есть нечто, что, возможно, сможет вызвать ваш интерес.

Сказав это, что он подошёл к дальнему углу комнаты, знаком указав мне следовать за ним. С подозрением посмотрев на него, я подошла к тому месту, где он ждал меня. Когда я приблизилась, он подвёл меня к маленькому книжному шкафчику, наполовину скрытому полумраком.

На самом верху шкафа была прикреплена табличка с гравировкой «Profana, Propaganda & Saecularia». Напоследок одарив Люциуса подозрительным взглядом, я опустилась на колени, чтобы рассмотреть находившиеся внутри книги. В отличие от красивых томов, стоящих вдоль стен в торжественном единообразии, эти книги были заплесневелыми, с загнутыми уголками страниц, потрёпанными краями и расползающимся переплётом, но, по крайней мере, я могла прочесть названия на покрытых трещинами корешках. Это была странная смесь классических произведений и тяжеловесных античных научных учебников, теснившихся в шкафчике без какой-либо видимой последовательности. «Таблицы Толедо», «Одиссея», «Макбет», «Каноны медицины», «Смерть Артура», «Буря»…

Я схватила пару томов наугад и, не слишком заботясь о вежливости, скороговоркой пробормотала благодарность, протиснулась мимо Люциуса и сердитым шагом направилась в свою комнату. Те красивые книги без заголовка и текста глубоко встревожили меня, их чистые страницы словно высмеивали пустоту моей памяти. Я ненавидела собственную беспомощность, неспособность найти рациональное объяснение тем бессмысленным вещам, которые творились перед моими собственными глазами.

Это была ещё одна мистическая загадка, пополнившая всё растущую кипу прочих.

____________________________________

. . .

Снегопад всё никак не утихал, и я начала задаваться вопросом, не находились ли мы где-то в Арктике. Оставалось только радоваться, что дом был настолько хорошо протоплен, особенно с учётом моей чрезвычайно непригодной для данного климата одежды.

Чудесным образом появляющиеся халаты были моей единственной одеждой, и это постоянно ставило меня в невыгодное положение. Я была уверена в том, что Люциус именно этого и добивался. Я ненавидела появляться перед ним босоногой и прикрытой лишь слоем тонкого шёлка, в то время как он всегда был одет безупречно, вплоть до изумрудных запонок и накрахмаленного галстука. Это казалось… унизительным. Но когда я начинала жаловался, он вежливо отвечал, что, если мне не нравятся халаты, то я могу ходить голой. Сопровождающая эти слова издевательская улыбка ясно давала понять, что никакого удовольствия он от этого не получит.

— Но где моя одежда? — требовательно спросила я однажды. — И где моя обувь? Что с ними случилось, позвольте спросить?

Он презрительно улыбнулся.

— Должен ли я понимать, что под словом «одежда» вы подразумеваете те жалкие тряпки, в которых появились здесь?

— Да, — ответила я сквозь зубы.

 — Ах, — он пожал плечами. — Я избавился от них.

— Отлично. Благодарю. Тогда не могли бы вы одолжить мне свитер или рубашку, или что-нибудь хотя бы относительно приличное? У вас должно быть что-то, что я могла бы позаимствовать…

— Об этом не может быть и речи, — и он бросил на меня весьма красноречивый взгляд, словно говорящий: «разговор окончен».

У меня промелькнула мысль, что эти халаты были своего рода гарантией того, что я не смогу сбежать. Я не смогла бы уйти далеко по снегу толщиной в три фута, прикрытая лишь куском шёлка. Но если он на самом деле не желал, чтобы я сбежала, то почему относился ко мне с такой неприязнью? Почему обращался со мной, словно с недоразвитым, глупым ребёнком? Разве он не был бы рад, если бы я убралась из его поместья прочь?

Я не могла понять его…

_____________________________________

. . .

— Что вы сейчас читаете, Алиса?

Я обедала, как это уже стало принято, под приводящим в смущение серебристым взглядом Люциуса.

Некоторое время он наблюдал за мной, слегка откинув голову назад, кривя губы в привычном презрении. Он держал бокал, наполненный жидкостью глубокого рубинового цвета, медленно покручивая его. Его рука казалась слишком крупной для тонкого хрустального сосуда, но элегантно расслабленные линии его пальцев отвергали саму возможность того, что он может быть неуклюжим. Чего нельзя было сказать о моих руках, несмотря на то, что они были намного меньше и казались значительно более проворными.

Я посмотрела на него, удивленная этим вопросом.

— Я почти закончила книгу «Буря», — сказала я с полным еды ртом.

На лице Люциуса появилось почти страдальческое выражение. С подчёркнутым терпением он подождал, пока я не проглотила пищу, потом спросил:

— И вам это нравится?

— Да, — ответила я. — Должно быть, я читала или видела эту пьесу раньше. Многие реплики мне знакомы.

— У неё интересная предпосылка, не правда ли?

Я с сомнением посмотрела на него.

— Вы имеете в виду кучу людей, потерпевших кораблекрушение и оказавшихся на острове?

— Нет, моя дорогая, это вряд ли можно назвать предпосылкой, не так ли? — его тон остался лёгким и плавным, но в глазах светилось сосредоточенное внимание. — Я имею в виду… колдуна, который использует свои силы, чтобы восстановить законное господство над потенциальными узурпаторами. Разве вы не находите это интересным?

— Гм… Полагаю, что так, — нерешительно ответила я.

— Вы полагаете. Какой необычайно оригинальный ответ.

Мои щёки вспыхнули.

— Прощу прощения, — сказала я едко, — я забыла подготовить эссе.

Моё раздражение, судя по всему, позабавило его.

— Я не требую эссе. Всего лишь ваше мнение.

— О, вы имеете в виду, что я имею право на собственное мнение?

Глаза Люциуса слегка сощурились от моего дерзкого тона.

 — Ну, конечно, — тихо сказал он. Поставив бокал на стол, он одарил меня насмешливой улыбкой. — Итак, скажите мне, Алиса, если идея книги не заинтересовала вас, то что именно показалось интересным? Просветите меня.

Я взяла кусок хлеба и начала крошить его, смущённая и, как следствие, раздражённая.

— Я не знаю. То, как эта пьеса написана, я думаю. Красота слов.

Проницательное, пытливое выражение промелькнуло на его лице.

— Таким образом, ваша оценка в основном… эстетическая? Вас не заинтересовали темы этой работы, к примеру, сверхъестественные элементы в сюжете? — он сделал паузу, слегка подавшись вперед. — Магия?

В его голосе было что-то загадочное, и я почувствовала, что в этом вопросе таился подвох. Его взгляд стал настолько пронзительным, что я почувствовала себя взволнованной и сконфуженной.

— Полагаю, что так, — я съёжилась, поняв, что повторила слова, из-за которых он уже высмеял меня. — Я не… Я не думала… Я имею в виду… почему вас вообще так заботит моё мнение? — закончила я отрывисто.

Люциус откинулся назад.

— О, оно меня не заботит, — он выглядел довольным, слишком довольным.

Я нахмурилась. Я чувствовала, что каким-то образом потерпела поражение, но не понимала в чём именно.

«Почему он выглядит таким самодовольным? — подумала я. — Это же просто пьеса.»

_____________________________________

. . .

В ту ночь мне снился сон…

Я лежала одна на берегу далёкого острова, на мягком, согретом солнцем песке. Я была обнажённой, но моя нагота не смущала меня. Я мечтала, убаюканная шёпотом волн и нежным бризом, ласкающим мою кожу…

Солнце начало тонуть, и по мере того, как небо темнело, остров начал уменьшаться вокруг меня. Он становился всё меньше и меньше, пока не съёжился до размера нескольких футов в диаметре… я очнулась от мечтаний и обнаружила себя лежащей на кровати, внутри тёмных каменных недр какого-то замка. Я села, внезапно охваченная паникой, и вспомнила, что должна была найти кого-то. Спираль винтовой лестницы выросла из земли, и, спрыгнув с кровати, я начала подниматься по ступеням.

Тусклые лампы вели меня всё выше и выше, но как только я проходила мимо очередной, она c шипением гасла, и всё позади меня погружалось в глубочайшую черноту. Поняв, что сами ступени начали исчезать, я бросилась бежать, зная, что если остановлюсь, то упаду назад, в пустоту. На бегу я пыталась звать человека, которого искала, но не могла вспомнить его имя… Вместо этого я кричала: «Это я! Я здесь!», но мне ответило лишь эхо жуткого женского смеха, который превратился в издевательское воронье «Краа!»

Я начала уставать, и мои ноги не успевали обгонять всепоглощающую тьму: чем быстрее я пыталась бежать, тем медленнее двигалась, пока внезапно не рухнула вниз c раскинутыми в стороны руками и раскрытым в беззвучном крике рте.

Я мягко приземлилась на спину. Я оказалась в слабо освещенном коридоре, растянувшемся в каждую сторону до бесконечности. Стены коридора были сплошь увешаны портретами в позолоченных рамах, изображавших спящие фигуры. Я лежала там, боясь пошевелиться, чтобы не разбудить портреты… Я боялась того, что они осмеют мою наготу. Боялась, что они будут глумиться над моим замешательством.

Внезапно рядом со мной появился человек, но это был не тот, кого я искала.

— Что ты делаешь? — это был голос мужчины, но его лицо было окутано тенями.

— Я ищу кого-то, — сказала я. Мой собственный голос был высоким, детским, звучащим словно издалека.

— Кого? Кого ты ищешь?

— Я не помню, — и я начала плакать, словно ребенок.

Мужчина опустился на колени и взял меня на руки, прижимая к себе. Потом было тошнотворное, сжимающее ощущение, и коридор превратился в мою комнату. Мужчина положил меня на кровать. Кончики его шелковистых, светлых до белизны волос почти касались меня, я протянула руку, чтобы дотронуться до них… Он прижал что-то к моему виску и пробормотал какое-то слово…

И мой сон растворился в темноте, словно тусклый свет ламп по окончании пьесы...

Однажды утром Люциус не спустился к завтраку.

По моим расчётам шёл двенадцатый день моего пребывания в его доме, и я уже… не могу сказать, что начала чувствовать себя комфортно, но, по крайней мере, постепенно стала привыкать к тому положению вещей, что негласно установилось между нами. Поэтому, когда я заметила, что хозяин отсутствует, хотя блюда уже, как обычно, стояли на столе, меня охватило сильное беспокойство.

Трудно объяснить, как я отнеслась к этому открытию. Возможность спокойно поесть, не ощущая ежесекундно на себе его пристального ледяного взгляда, принесла облегчение. Вот только атмосфера в комнате сразу же поменялась. Стало… слишком тихо… Жутко даже. Казалось, всё вокруг приняло более зловещий оттенок.

До сих пор я не осознавала, насколько присутствие этого человека успокаивало меня. Несмотря на необъяснимую враждебность, он был реален, он был человеком, и это в значительной степени помогало преодолеть ужас, порождённый царящей вокруг меня неразберихой, моей амнезией, беспомощностью… и чем-то ещё более страшным. Я начала сомневаться в целостности собственного рассудка. Все эти странные сверхъестественные события, с которыми я постоянно сталкивалась, оказывали на меня разрушительное влияние, и я начала задумываться над тем, не было ли моё восприятие реальности каким-то образом искажено. Это пугало меня больше всего. Потерять память само по себе было достаточно плохо. Но потерять разум? Сама эта мысль меня ужасала.

Оказалось, что общение с Люциусом, каким бы неприятным оно ни было порой, в какой-то мере помогало справляться с одолевавшими меня страхами, позволяя держать их в узде.

Я гадала, где он мог сейчас находиться. Скорей всего, по-прежнему дома, потому что погода не улучшилась, а на снегу во дворе следов видно не было. Я мысленно пожала плечами. Может, он просто устал наблюдать за тем, как я громко чавкала и прихлёбывала за столом (что было своего рода протестом против того, что он не спускал с меня глаз во время трапез).

Но, когда Люциус так и не явился ни на обед, ни на ужин, моё беспокойство окончательно переросло в тревогу. Что если он бросил меня здесь, наедине с обитавшими в доме призраками? Или… наедине с галлюцинациями, порождёнными моим больным разумом?

Снаружи уже потемнело, и, хотя привычные для этого места источники света каким-то образом зажглись сами собой, тени казались длиннее и гуще обычного, а тишина всё более угрожающей. Паника медленно, но верно начала оборачиваться вокруг меня плотным удушливым саваном.

«Что если Люциус не существует на самом деле, Алиса? Вдруг всё это время он тебе просто мерещился?»

Я ковырялась в тарелке, но аппетит исчез вместе с Люциусом. При каждом резком звуке, был ли это внезапный треск горящей в очаге ветки или хриплое карканье вороны за окном, я нервно подпрыгивала на месте. В конце концов, отпихнув от себя тарелку с едой, к которой едва притронулась, я пошла наверх, в свою комнату.

Какое-то время я пыталась развлечься чтением («Le Morte d’Arthur», Малори) и почти сумела убедить себя в том, что спокойна и невозмутима. Но спустя несколько перевёрнутых страниц поняла, что представляю всех рыцарей круглого стола высокими светловолосыми мужчинами с серебряными глазами и в чёрных мантиях.

Вздохнув, я резко захлопнула книгу. Стало совершенно очевидно, что я не смогу успокоиться до тех пор, пока не увижу Люциуса и не удостоверюсь в том, что он не оставил меня в этом жутком доме совершенно одну на всю ночь.

Медленно подойдя к двери, я на мгновение замялась в нерешительности.

«Можно ли считать это любопытством? Может быть, я просто ищу предлог для того, чтобы сунуть нос куда не следует? — спросила я себя и тут же ответила: — Да и ещё раз да. Но не это главное. Для меня сейчас важней найти его, а не разузнать о нём что-либо».

Открыв дверь, я вышла в коридор.

На середине пути я осознала, что иду на цыпочках и, не желая создавать впечатление, будто крадусь куда-то, попыталась шагать громче, хотя делать это без обуви было довольно трудно.

— Люциус? — позвала я. — Вы здесь?

Сердце билось в хаотичном ритме, но я не была уверена, чего боялась больше: встречи с хозяином поместья или с чем-либо более зловещим.

Возможно, особой разницы не было.

Достигнув лестничной площадки, я задумалась:

«Вверх или вниз? Наверху я ещё ни разу не бывала. Может быть, именно там находится его спальня?»

Невольно в голове возникла картина настолько яркая, словно я видела её вживую: Люциус, лишённый своего безупречного одеяния… его светлые волосы струятся по широким мускулистым плечам и крепкой бледной груди… обнажённые руки и ноги… длинные, сильные, мускулистые…

Я покраснела, рассердившись на саму себя. В последнее время подобные мысли часто лезли мне в голову. Казалось, с каждым днём я всё больше зацикливалась на нём. Раз за разом вспоминая наши беседы, меняла исход словесных дуэлей в свою пользу или придумывала новые, в которые одерживала хладнокровную победу, а поражённый Люциус неохотно выказывал мне скупое уважение. И в его серебряных глазах в этот момент сияло восхищение… или даже нечто большее…

Я раздражённо выдохнула, понимая, как глупо и бессмысленно было желать, чтобы он ответил взаимностью на то притяжение, которое я, против собственной воли, испытывала к нему. После того, как Люциус обходился со мной все эти дни, я просто ненавидела себя в те моменты, когда честно признавала, что меня влечёт к нему. Этот мужчина не заслуживал моих симпатий, потому что в броне высокомерного презрения, которой он отгородился, ещё ни разу не появилось даже малейшей трещинки. Как получилось, что я вообще способна чувствовать хоть что-то по отношению к нему?

Нахмурившись, я усилием воли прогнала соблазнительное видение из своего разума.

«У тебя уже достаточно проблем с восприятием реальности, Алиса, — отругала я саму себя, — и без того, чтобы добавлять запутанные фантазии в эту мешанину».

Вполне возможно, что как раз в это время Люциус где-нибудь в подвале выкапывал могилу, чтобы потом спрятать в ней моё безжизненное расчленённое тело.

Несмотря на эту неутешительную мысль, я распрямила плечи и решила отправиться на третий этаж. Видимо, моё любопытство оказалось сильней чувства самосохранения.

Я поднялась по лестнице быстрым шагом, опасаясь того, что моя отвага испарится, если я не заставляю ноги двигаться быстрее.

— Люциус, вы там?

Внезапно в голове мелькнула дурацкая мысль о том, что происходящее напоминает игру в прятки, и мне пришлось подавить слегка истерический порыв крикнуть: «Кто не спрятался, я не виновата!» Вместо этого я издала довольно глупый и очень нервный смешок.

Когда я почти достигла первой ступеньки, освещавшие лестницу свечи, торчавшие в настенных подсвечниках, внезапно потухли. Задохнувшись от испуга, я резко обернулась. Позади зияла темнота, наполнившая меня ужасом.

«Как в том сне, — подумала я и, стиснув зубы, развернулась. — Значит, иду вперёд и вверх: другого выхода нет».

Обстановкой третий этаж напоминал второй, за исключением более мрачной и зловещей атмосферы… или же мне просто так казалось?

Вдоль коридора тянулся ряд дверей, но ни в одну из них я не горела желанием постучать.

— Люциус? — вновь позвала я нерешительно.

Я шла (верней сказать кралась на цыпочках, потому что моя отвага угасла одновременно со свечами), и всё отчётливее слышала доносящийся из-за двери в самом конце коридора глухой звук ударов.

Ритмичный, царапающий и… очень жуткий звук.

Крт-Крт… крт-крт… крт-крт…

Волосы моментально встали дыбом, а живот наполнился липким густым холодом, постепенно растёкшимся по всему телу. Онемевшие руки бессильно и тяжело повисли, а ноги так и норовили подогнуться.

«Это так глупо, Алиса, — подумала я. — Ты же не хочешь на самом деле войти туда и встретиться с источником этого звука? Прямо сейчас надо развернуться и спуститься по лестнице. Ты сможешь сделать это даже в темноте, надо лишь за перила держаться покрепче».

Вот только ноги, словно сами собой, неумолимо вели меня вперёд…

Крт-Крт… крт-крт… крт-крт…

— Люциус! — хотела позвать его ещё раз, но из горла вырвался лишь жалкий дрожащий писк.

Я стояла уже почти в конце коридора и медленно разворачивалась лицом к той самой двери.

«Этому должно быть какое-то совершенно логичное, обыденное объяснение…»

Я сделала ещё один шаг…

Крт-Крт… крт-крт… крт-крт…

Потянулась к дверной ручке…

Внезапно раздался пронзительный, леденящий душу вой, и дверь начала трястись, чуть ли не соскакивая с петель, словно внутри комнаты кто-то яростно ударял по ней кулаками… я в ужасе отшатнулась, и…

— ГРЯЗНОКРОВКА!

Обжигающий поток электричества пронзил меня насквозь и, отскочив, я закричала.

Люциус направлялся ко мне широким шагом, с развевающейся за спиной чёрной мантией и убийственным выражением в глазах. Его левая рука стискивала трость, которой он едва не придушил меня при нашей первой встрече, а правая сжимала тонкую деревянную палочку, кончик которой был направлен на меня.

— Люциус! Вот вы где! — воскликнула я дрожащим голосом, стремительно отступая в самый конец коридора.

«Проклятье, почему нельзя было сделать лестницы с обеих сторон коридора?»

Меня колотило крупной дрожью — из-за недавнего электрического удара, из-за ужаса, вызванного сотрясавшейся под чьими-то ударами дверью (за которой, как я заметила, теперь было подозрительно тихо), и из-за новой угрозы в виде рассвирепевшего мужчины, загнавшего меня в угол. Не замедляя яростного наступления, он резко вкинул деревянную палочку в трость и сделал ещё несколько шагов, пока я не оказалась зажата между холодной стеной и его жёстким телом. Теперь, когда Люциус использовал его против меня в качестве своего рода тарана, оно уже не казалось мне таким привлекательным.

Его правая рука вцепилась в мой подбородок, вздёрнув лицо вверх.

— Что я говорил насчёт того, чтобы ты не совала свой нос куда не следует? — прошипел он.

Трость больно впивалась в бок, и я попыталась отодвинуться в сторону.

— Я не… АЙ!

Резкий встречный толчок его тела вернул меня на место и заставил заткнуться.

— Что я говорил насчёт того, чтобы ты не совала свой нос куда не следует? — повторил он вопрос, теперь буквально рыча на меня.

— Вы с-сказали, что будут п-последствия, — запинаясь ответила я, задыхаясь под его сокрушительным весом.

— Верно.

— Но я не…

Я запнулась, потому что он внезапно отпустил мой подбородок и поднял руку выше. Я вздрогнула, ожидая удара, но вместо этого он накрыл мои глаза ладонью, а потом меня охватило необычайно ужасное ощущение… я не знаю… давления, засасывания… словно моё тело скручивало и протаскивало через старую машину для отжима белья. Я почувствовала, как желудок сжимается в рвотных позывах.

— Перестаньте, перестаньте, перестаньте! — завопила я, но всё внезапно прекратилось, и Люциус убрал руку с моего лица.

Я бы упала, если бы он не продолжал удерживать меня в этом странном объятии — очень близком, но слишком грубом — до тех пор, пока я не обрела устойчивость.

Онемев от изумления, я огляделась вокруг. Мы стояли посреди столовой.

«Как, чёрт возьми, мы оказались здесь? Что произошло? Неужели ты действительно сходишь с ума, Алиса?»

Но мне не хватило времени подумать о своём предположительном безумии, потому что как раз в этот момент Люциус схватил меня за волосы и дёрнул изо всех сил, причиняя боль. Я не знала, могут ли корни волос вытягиваться, но мне казалось, именно это с ними и происходит сейчас. От жгучей боли на глазах выступили слёзы.

— Что ты делала наверху?

— Я… искала вас, — запнувшись, выдавила я, тяжело дыша от боли.

Потом обеими руками попыталась разжать его пальцы, вцепившиеся в мои волосы, но безуспешно. Он был намного сильнее меня, а кроме того ещё и невероятно зол.

Прищурившись, он сказал:

— Кажется, ты нашла меня.

— Это я уже поняла… — ещё один сильный рывок заставил меня завопить: — Ай… ай… блядь! Люциус, перестань! Отпусти меня, будь ты проклят!

Он отпустил, затем довольно грубо толкнул на ближайший стул и угрожающе навис надо мной. Его трость была зажата в кулаке, и я опасливо посматривала на неё. Я уже знала по собственному опыту, какую боль можно причинить этой тростью, и была уверена в том, что ей можно найти множество других применений. В голове внезапно всплыла цитата, которую я, должно быть, прочла где-то: «Муж может бить жену палкой или прутом толщиной с большой палец руки и длиной с предплечье…»

Кажется, Люциус догадался о чём я думала, потому что в уголках его губ появился намёк на улыбку, и он начал мягко постукивать тростью по своей ноге. Приглушённое «тап» раздавалось всякий раз, когда та ударялась о кожу его высоких сапог.

— Последствия, последствия, — тихим голосом протянул он, и я невольно покраснела от его тона и блеска ледяных глаз.

Я посмотрела на него с негодованием, раздражённая грубым обращением и попытками запугать меня, в то время как я лишь пыталась найти его. Ну, или что-то вроде того.

— Не моя вина, что вы решили бросить меня здесь совершенно одну и даже не предупредили об этом, — сказала я сердито. — Я беспокоилась.

— Неужели? Как трогательно.

— Я не беспокоилась о вас, — возразила я. — Я беспокоилась о себе. Я не чувствую себя в безопасности здесь.

«Тап, тап, тап» раздавался размеренный стук трости о сапог.

— Ты и не должна, — ответил он, — потому что ты нарушила правила, гарантирующие твою безопасность.

— Я же сказала, что искала вас. Я не нарушала ваши драгоценные правила. По крайней мере не… не нарочно.

— Действительно…

«Тап, тап, тап…»

Он смотрел на меня бесстрастно, с почти скучающим выражением, словно пытался определить, достойна ли я тех усилий, которые ему придётся приложить, чтобы наказать меня. Я очутилась в очень любопытной ситуации: с одной стороны я надеялась, что он сочтёт меня недостойной, но с другой стороны отчасти желала обратного. Я ненавидела его презрительное равнодушие почти так же сильно, как боялась его непредсказуемого гнева.

— Так где вы были сегодня? — спросила я, нахмурившись.

Он с изумлением посмотрел на меня, словно не мог поверить в то, что я осмелилась задать подобный вопрос. Изящно приподнятая бровь стала единственным ответом на мой вопрос.

— Скажи мне, Алиса… Что именно, по твоему мнению, находится за дверью комнаты, куда ты столь неразумно желала войти?

Я задрожала, не желая думать об этом.

— Как я могу делать подобные догадки? — спросила я.

— Сделай мне одолжение.

— Не знаю, — ответила я. Потом дерзко добавила, — ещё один счастливый гость?

Я знала, что рисковала нарваться на его гнев. На мгновение трость замерла, и, от выражения его лица меня передёрнуло. Внезапно он откинул голову назад и тихо рассмеялся.

Я почувствовала облегчение, хотя пыталась казаться безразличной. Но невольно снова напряглась, когда он склонился ко мне и легко надавил серебряной рукоятью трости на мои губы. Хотя этот жест не был угрожающим, он глубоко встревожил меня.

— Если я ещё раз поймаю тебя, — сказал он мягким, почти нежным голосом, — последствия будут не просто видимы. Они будут неизгладимы.

Я подняла руку, чтобы отодвинуть набалдашник трости от лица, но мои пальцы словно сами собой сжали его, и я почувствовала странное покалывание с ладони. Не успев остановиться, я бессознательно потянула его к себе, словно желая забрать.

Люциус зашипел, и в ту же секунду я, очнувшись, испуганно втянула воздух. Быстро выдернув палочку из моей руки, он буквально мгновение пристально смотрел на меня со смешанным выражением гнева, негодования и… чего-то ещё, что я была не в состоянии понять.

— П-простите, — запинаясь пролепетала я, от страха широко распахнув глаза. — Я н-не хотела.

Стиснув зубы, я попыталась приготовиться к ещё более болезненному проявлению его недовольства. Но ничего не произошло. Вместо этого Люциус выпрямился, повернулся ко мне спиной и просто вышел из комнаты, не бросив на меня больше ни единого взгляда.

«Должно быть, на какое-то время ты просто потеряла сознание».

Я сидела на кровати, обняв колени руками, и пыталась найти хоть какое-то объяснение тому, что произошло на третьем этаже.

Нет, скорей даже не так. Я не пыталась найти объяснение, я надеялась опровергнуть саму возможность того, что испытала только что.

«Да, именно так всё и произошло. Должно быть, в коридоре ты потеряла сознание. Пока Люциус нёс тебя в столовую, ты ничего не чувствовала, а, придя в себя, подумала, что каким-то непонятным образом переместилась туда мгновенно».

Детали этой версии не желали складываться в логичную картину, но я не захотела копаться в них дальше. В моём нынешнем состоянии замешательства и смятения любого объяснения, каким бы слабым оно не выглядело, было достаточно. К тому же оно звучало вполне правдоподобно, не так ли? В первую ночь моего пребывания здесь я уже теряла сознание, так что с большой вероятностью что-то подобное могло случиться со мной вновь. В конце концов я определённо перенесла травму головы, об этом свидетельствует амнезия и прочие признаки.

Легче было полагать, что всё происходящее — симптомы незначительного повреждения мозга, которые спустя какое-то время исчезнут. Потому что мне оставалось либо это объяснения, либо то, что я окончательно спятила

«Какая же тайна, чёрт побери, скрывается за той дверью? — я невольно стиснула правую руку в кулак, вспомнив болезненный удар током, который, должно быть, пронзил меня при соприкосновении с дверной ручкой. — Неужели там действительно кричала женщина?

Тело непроизвольно покрылось мурашками при воспоминании о том жутком вое. Он показался мне женским, но в то же время настолько… нечеловеческим, что вполне мог принадлежать кому угодно, может быть даже какому-нибудь животному.

«И что насчёт той неистовой страшной силы, что сотрясала дверь? Разве может ей обладать женщина? Ведь дверь прогибалась и даже чуть не треснула!»

Я не могла сдержать дрожь, хотя мне не было холодно. Взяв подушку, я крепко прижала её к себе, пытаясь создать хоть какое-то ощущение уюта.

Нельзя было отрицать того, что что-то… кто-то был заперт на третьем этаже. Был ли это когда-то такой же злополучный потерявшийся человек, как и я? Искал ли этот человек приюта и защиты, чтобы найти лишь ужас и мучения? Быть может, его подвергали манипуляциям, обману и пыткам, пока он просто не… сошёл с ума?

«Ждёт ли тебя такая же судьба, Алиса? — ужаснулась я. — Вдруг ты тоже станешь узницей? Или сумасшедшей? — потом пришла внезапная, непрошеная мысль: — Привидением?»

Яростно тряхнув головой, я подумала:

«Нельзя выдумывать смехотворные сверхъестественные теории только для того, чтобы объяснить каждое странное или пугающее событие, как бы сильно мне этого не хотелось. Я не ребёнок, чтобы заселять все тёмные места этого дома монстрами и гоблинами. Даже если я не понимаю происходящего, это ещё не значит, что его невозможно объяснить. Не так ли?»

Мысли вернулись (как слишком часто случалось в последнее время) к тому человеку, который неявно, медленно, но неуклонно становился центром моей вселенной:

«Кто же он? С тех пор, как я впервые появилась в этом доме, я не узнала о нём почти ничего нового, однако, будучи единственным человеком, который был мне знаком (пусть и несколько дней), он имел надо мной невероятно сильную власть. Это ли привлекало меня в нём? Из-за этого он казался мне таким чертовски… притягательным? Потому ли я, несмотря на нескончаемые оскорбления и запугивания, по-прежнему нахожу его неотразимым? Лишь о нём я думаю перед тем, как заснуть, и только его лицо занимает мои мысли, когда я просыпаюсь… Неужели поэтому?..»

«А может быть, всему виной его убийственная красота, которую невозможно не заметить?.. Нет, не думаю. Она действительно обладает своей собственной, неоспоримой силой, но в нём есть что-то ещё… что-то более глубокое… Ведь даже если бы он постоянно носил маску, я бы всё равно лежала здесь, взволнованно стискивая подушку и думая о нём. О его гипнотических глазах, мерцающих, словно ртуть…»

Плюхнувшись на кровать боком, я свернулась вокруг подушки в позе эмбриона и задумалась о тех мужчинах, что присутствовали в моей жизни… в той, настоящей моей жизни, которую я не помнила.

«Какие они? Мой отец, родные, друзья… может быть, у меня есть бойфренд?»

Почему-то я была уверена, что они совершенно не похожи на Люциуса. Ни одна здравомыслящая женщина (а я откуда-то точно знала, что, несмотря на то, что сейчас немного… не в себе, обычно отличаюсь завидным здравомыслием) не отдала бы себя добровольно на милость столь властного, надменного деспота. Вот только у меня выбора не было: я находилась здесь не по собственной воле. Поэтому, зачарованная и в то же время полная ужаса, я продолжала наблюдать за тем, как меня всё сильней и сильней, всё глубже и глубже затягивало в необъяснимое, безрассудное увлечение этим скрытным, полным ненависти мужчиной… мужчиной, который использовал свою ненависть целенаправленно и умело, словно смазанный ядом меч.

«Почему ты позволила случиться чему-то подобному, Алиса? Ведь ты понимаешь: это неравная битва. Все преимущества на его стороне. Вся власть в его руках. Ты ему даже не нравишься. По сути, он едва переносит тебя. Ничего хорошего из этого не выйдет».

Его образ вспыхнул в моей голове настолько ярко, словно я увидела его наяву.

Его белые, как снег, волосы, ни одна прядь которых никогда не выбивалась из причёски… Бывали ли они когда-то взлохмачены: от сна или физического усилия, или… Я покраснела.

«Нет, Алиса, — выругала я саму себя. — Давай просто предположим, что они всегда превосходно уложены, и на этом оставим данную тему».

Я снова вспомнила его глаза. Такие светлые и холодные, что взгляд казался жестоким, они являли собой разительный контраст с обрамлявшими их чёрными ресницами и тёмными бровями… Но всё же их необычная форма, со слегка приподнятыми кверху уголками, придавала его лицу постоянное выражение ласковой насмешки. Я заметила ту же черту в форме его рта. Уголки губ загибались кверху, смягчая даже самую жестокую ухмылку и приводя меня в замешательство.

«Потому ли он настолько привлекателен? Всего-лишь из-за этой причудливой внешней особенности?»

Однозначно, этот мужчина состоял из контрастов — как его внешность, так и его личность. Он был утончённым и обходительным, но в то же время злым и даже жестоким. Элегантным, с великолепными манерами, но вспыльчивым и свирепым. Его голос звучал шелковистым мурлыканьем, но слова впивались, словно ядовитые клыки. Его красота причиняла боль, но в то же время он выглядел поистине мужественно… слишком мужественно: он настолько подавлял физически, что иногда выглядел устрашающе.

Колокольчики в моей голове тревожно звенели, без устали повторяя, что его нельзя подпускать близко, предостерегая от того, чтобы сознательно поддаться глупости и превратится в жертву.

«Неужели ты действительно мечтаешь влюбиться в такого мужчину? — спрашивала я себя. — Нет, нет, нет, нет, нет. Ты не можешь. Ты не должна».

Проблема состояла в том, что я не знала, как остановиться.

* * *

Если Люциус считал, что его угрозы каким-то образом охладили мою любознательность, то он очень ошибался. Наоборот: она стала ещё сильнее.

Я просто хотела узнать… что-нибудь. Неважно что. Среди сотен вопросов я вряд ли смогла бы выбрать какой-то один, на который желала бы получить ответ в первую очередь.

Правда, я вовсе не горела желанием сломя голову мчаться на третий этаж, чтобы лично взять интервью у завывавшей за дверью леди. Но я часто гадала, когда же представится новая возможность исследовать этот дом (или, как сказал бы Люциус, сунуть свой нос, куда не следует). И хотя я боялась Люциуса, с каждым днём мой страх перед ним ослабевал. Не оттого, что менялся он, а потому, что менялась я… Казалось, мои усиливающиеся чувства создавали буфер, ограждавший меня от его ярости. Словно они значили что-то. Опасное заблуждение, но такое приятное…

Тем не менее, в течение нескольких дней после случая на третьем этаже я изо всех сил старалась вести себя «хорошо». Я действительно пыталась следить за своими манерами и быть вежливой, послушной, даже почтительной. Я была похожа на ребёнка Викторианской эпохи: подавляющего свои порывы, говорящего лишь тогда, когда к нему обращались, всё замечающего, но не издающего ни звука. Я даже чавкать перестала.

Но ни разу, ни разу Люциус не пошёл мне навстречу.

Он обращался со мной точно так же, как и всегда: словно я причиняла ему одни лишь неудобства и вызывала лишь презрение. И совсем скоро его предвзятое отношение вновь начало вызывать во мне негодование, и мы возобновили наши воинственные, враждебные споры, но теперь я принимала его оскорбления близко к сердцу. Мне так хотелось увидеть хоть малейший признак того, что он начинает относиться ко мне теплее. Но этот мужчина, казалось, был сделан из льда.

А когда единственный знакомый человек ненавидит тебя, мир кажется ужасно одиноким местом.

* * *

«Фрида… Грета… Хейли… Хелен… Ингрид…»

Я сидела в библиотеке на куче подушек, которые принесла из своей комнаты, чтобы соорудить что-то наподобие гнезда. Оно казалось мне предпочтительнее внушительно громадного письменного стола в центре комнаты и прилагающегося к нему кожаного кресла, которое выглядело довольно неудобным.

Теперь я всё больше времени проводила в библиотеке. С того дня, как на нас обрушился снежный шторм, прошло уже более трёх недель, и собственная комната казалась мне тюремной камерой. Несмотря на то, что девяносто девять процентов книг оказались пусты, в их окружении я чувствовала себя более комфортно, словно между нами установилась какая-то естественная связь.

Обычно я что-нибудь читала или лежала, свернувшись клубком, погружённая в раздумья (чаще всего о нём), или же просто дремала. Или, как сегодня, могла пялиться в потолок, шёпотом перечисляя вереницу имён в глупой надежде отыскать среди них собственное.

В конце концов, добравшись до имени «Зара», я вздохнула и позволила взгляду бесцельно блуждать по бесценному хранилищу прекрасных книг. Я не могла не испытывать раздражения и разочарования при виде грандиозного количества настоящих сокровищ, которые были совсем рядом, только руку протяни, но оставались для меня недоступными.

Я страстно желала разгадать секрет их молчания.

«Так почему бы не попытаться?» — вспыхнула искушающая мысль в моей голове, как это случалось почти каждый день.

«Потому что, — начала я убеждать саму себя, — если Люциус вновь поймает меня, на этот раз мне не отделаться лишь пучком выдранных волос».

«Не поймает, он ведь никогда не заходит в библиотеку… Кроме того, он сам разрешил тебе находиться здесь. А значит, позволил исследовать её… или, скажем так, «внимательно рассмотреть и прочитать» содержимое».

Сегодня голос искушения оказался сильнее голоса осторожности. Только что я лежала на куче подушек и вот уже вскочила, выбрала первую попавшуюся книгу, побежала к выходу и подсунула её в щель под дверью, таким образом заблокировав ту сымпровизированным замком.

Я приблизилась к переполненным полкам, выбрала книгу наугад и отнесла её к столу. Обложка была сделана из красивой тёмно-красной кожи, окаймлённой по краям золотистым орнаментом. Но то место, где должно было находиться имя автора и название, оказалось пустым. Я повернула книгу к свету свисающего с потолка канделябра, пытаясь разглядеть оттиски букв или текстуру высохших чернил — хоть что-нибудь. Но ничего не обнаружила.

Обложка тихо скрипнула, когда я открыла её, чтобы взглянуть на первую страницу, которая тоже оказалась пустой. Я пролистала ещё несколько страниц. Всё были чистыми.

Почти оцепенев от собственной дерзости (я едва могла дышать, не то что думать!), начала медленно и осторожно отрывать страницу от корешка. Для моего насторожённого слуха звук показался невыносимо громким, и я время от времени замирала, оглядываясь на дверь, почти уверенная в том, что в любую секунду разъярённый Люциус распахнёт её. Торчащая под ней книга вдруг показалась смехотворно слабой преградой и лишним свидетельством моей вины.

Наконец страница оторвалась. Дверь так и осталась плотно закрытой, так что я с облегчением выдохнула.

Поднеся обрывок ближе к свету, я стала пристально его разглядывать. И вновь ничего не обнаружила. Стыдясь самой себя, плюнула на бумагу и размазала влагу пальцами. Опять ничего.

Настенные керосиновые лампы располагались слишком высоко. Стоя на полу, до них невозможно было дотянуться. Поэтому, с трудом передвинув от письменного стола к ближайшей лампе тяжёлый стул, я взобралась на него. Сначала я прижала бумагу к горячему стеклу, затем подержала её над открытой верхушкой плафона, но страница лишь тускло осветилась: никакой реакции не происходило. Наконец я оторвала от страницы уголок и бросила его в пламя. На мгновение он вспыхнул, вверх потянулась спираль дыма, над которой в течение нескольких минут я и держала бумажный лист, словно зонтик. Страница чуть выцвела, но никаких тайных символов на ней не появилось

Вздохнув, я спустилась со стула и оттащила его обратно к столу. Осторожно вложив страницу туда же, откуда оторвала, я некоторое время задумчиво её созерцала. Раз невидимые чернила не проявились под действием влаги, света, тепла или дыма, тогда… можно было предположить, что для их обнаружения требуется что-то вроде ультрафиолетового цвета или проявителя.

«Желаю, чтобы ты открыла мне свои тайны, — подумала я. — Желаю… желаю…»

Я уже собиралась закрыть книгу, когда (готова поклясться!) внезапно увидела, что на странице вспыхнул похожий на паутину серебристый текст, написанный изящным вытянутым почерком.

Я моргнула, ахнула, схватила страницу и поднесла её к глазам но… текст исчез!

Оставалось лишь предположить, что, как обычно, мой разум подшучивал надо мной.

* * *

— Люциус, могу я спросить вас кое о чём?

Я раздумывала о таинственных книгах весь день, и теперь, когда наступил вечер, не смогла удержаться от того, чтобы не завести разговор о них с моим вечно насмехающимся компаньоном.

— Если только без этого никак не обойтись.

— Эмм… обещаете не сердиться?

Ему не было нужды отвечать отказом: тот был ясно написан на его лице.

— Книги в библиотеке. Они написаны невидимыми чернилами, не так ли? Я не пытаюсь ничего разнюхать, — быстро добавила я. — Это не любопытство. Просто хочется поговорить о том, что занимает мои мысли.

Его холодные глаза ничего не выражали.

— И?

— И теперь я жду, чтобы вы подтвердили или опровергли мою теорию.

Откинув голову назад, он растянул губы в скупой слабой улыбке.

— Твоя дерзость не знает границ, дорогая.

— Значит, я права?

— Нет…

— Значит, я ошибаюсь?

Его взгляд скользнул по моему лицу, на невыносимо длинное, томительное мгновение задержавшись на губах, и молниеносно вернулся к глазам. От этого обманчиво-нежного взгляда у меня перехватило дыхание.

— Ты… последовательно неразумна.

Я лишь пожала плечами. Я зашла довольно далеко, не вызвав его гнева, и это сделало меня немного безрассудной.

— О, просто скажите мне, Люциус. Обещаю, что не буду шокирована.

— Ты не должна обещать то, что не в состоянии выполнить.

— Хорошо. Тогда шокируйте меня.

На этот раз он даже обнажил в улыбке зубы.

— У меня нет привычки потакать мелким капризам глупых девчонок, Алиса. Достаточно сказать одно: «Тот, кто в состоянии завладеть этим великим сокровищем, поистине был рождён достойным его».

Я поморщилась, потому что была не настолько глупа, чтобы не распознать оскорбление, пусть даже и завуалированное под цветистую цитату.

«Значит, я по какой-то причине недостойна», — догадавшись, я попыталась сделать вид, будто меня его шпилька никоим образом не задела.

Но это было не так. Возможно, именно поэтому я оказалась не в состоянии сдержать слова, которые выплюнула с угрюмым видом:

— Интересно, что же вы такого натворили.

Его улыбка испарилась, а я сглотнула при виде внезапного холода в его глазах.

— О чём это ты говоришь, Алиса? — его голос был таким же ледяным, как и выражение лица. — Будь осторожна, выбирая ответ.

В тот же миг я вспомнила, каким жестоким, даже безжалостным может быть этот мужчина.

«Как я могла забыть о том, на что он способен?»

Внезапно с ужасающей ясностью воскресло воспоминание, как он душил меня тростью, как неистово тряс, как безжалостно хватал за волосы, угрожая «последствиями».

Меня пробрала крупная дрожь, и я ответила запинаясь:

— Я… я лишь имела в виду…

— Да?

— Я… я имела в виду… Думаю, из-за этого вы и не желаете говорить мне, где мы находимся, — объяснила я, молясь про себя, чтобы мой ответ попал под определение «осторожного». — Должно быть, вы скрываетесь от кого-либо или… Должна же быть какая-то причина того, что вы не желаете, чтобы я смогла оп… определить ваше местонахождение, когда вернусь домой.

— Ах, когда ты вернёшься домой… — тихо сказал он, и я почувствовала облегчение, поняв, что он смягчился. — Действительно…

Я не рискнула сказать что-либо ещё, но, к моему удивлению, он продолжил:

— Значит, ты считаешь, что я беглец, не так ли? — казалось, он почти развеселился, но под слоем этого внезапного веселья, чувствовалось что-то недоброе, тёмное. — Интересно, какие неоплаченные преступления, из-за которых я нахожусь в бегах, твоё богатое воображение приписало мне?

Пялясь на свою тарелку, я уклончиво пожала плечами. Я не посмела встретиться с ним взглядом, опасаясь, что он немедленно увидит в нём то воспоминание, что сейчас крутилось в моей голове. Как он яростно тряс меня, рыча: «Знаешь ли ты, что я убивал за меньшее, чем-то, что написано на твоём лице?!»

— Этот снегопад когда-нибудь закончится? — спросила я саму себя вслух.

Стоя у самого большого окна своей комнаты, я смотрела на ещё одно укрытое полотном снега утро. Ослепительная белизна резала глаза, и я со вздохом отвернулась.

Месяц. Прошёл целый месяц, а я была так же далека от того, чтобы покинуть это место, как и в то самое первое утро, когда снегопад только начался. Также я не узнала ничего нового о мужчине, с которым была вынуждена проживать всё это время. Мужчине, который занимал все мои мысли и беспрестанно являлся мне во снах. Всё, что я знала о нём, — его имя, но даже в этом я не могла быть абсолютно уверена.

Целый месяц, а мой мозг был так же нездоров, и память так же пуста, как и в тот момент, когда я впервые очнулась в этой странной реальности, где я, замёрзшая почти до полусмерти, бежала через лес и туман.

Что же касается моего тела… все царапины, порезы и отметины исчезли, и лишь несколько синяков напоминали о том, что случилось на третьем этаже. И хотя Люциус предоставлял мне хорошее питание и обращался со мной не так уж плохо, я не была по-настоящему здорова. Аппетит почти совсем пропал; мне казалось, что я задыхаюсь здесь, словно телу и крови не хватало свежего воздуха. Тревожное состояние одиночества, провалы в памяти и постоянный стресс, вызванный враждебностью Люциуса, медленно подтачивали моё здоровье. Я становилась всё бледнее и тоньше, и месячные никак не начинались (из-за чего я даже чувствовала облегчение, так как среди предметов личной гигиены, которыми был заполнен шкафчик в ванной комнате, не обнаружилось ни тампонов, ни прокладок). Ощущение того, что я попала в ловушку, оказалась запертой в клетке, становилось всё сильнее, и я не знала, как совладать с ним.

Я спустилась к завтраку, чувствуя себя как-то странно… точнее, более странно, чем обычно.

За столом я угрюмо гоняла еду по тарелке серебряной вилкой. Как всегда, пища выглядела очень вкусной, но у меня совершенно не было аппетита. Я даже не пыталась демонстрировать дурные манеры, чтобы вывести Люциуса из себя, как делала обычно. Я была поглощена мыслями о том, что находилось за пределами этих стен: свежий воздух, открытое небо…

Случайно посмотрев вверх, я встретила взгляд Люциуса, прикованный ко мне, но на этот раз в нём не было насмешки, зато мерцало что-то непонятное, загадочное…

Я смущённо прокашлялась.

— Могу я сегодня выйти на прогулку? Пожалуйста? — спросила я, пытаясь говорить вежливо.

— Если хочешь погибнуть от холода, — ответил он без промедления. — Я отнюдь не собираюсь останавливать тебя.

Я прикусила губу, задетая этой чёрствой насмешкой. Внутри начал вскипать гнев, смешанный с порождённым скукой раздражением.

— Мне осточертело сидеть взаперти! — взорвалась я, наконец. — Я чувствую себя, словно животное в клетке!

— Весьма интересное сравнение, — сказал он, и его взгляд внезапно стал острым.

— И что это должно означать? — огрызнулась я. — Почему вы постоянно говорите загадками?!

Люциус улыбнулся. Как всегда, ничего утешительного в его улыбке не было.

— Можешь считать это ярким проявлением иронии, моя дорогая.

— Я бы скорее назвала это надменностью.

— Как пожелаешь.

Я закатила глаза, потом кисло пробормотала:

— Быть вами должно быть очень сложно.

— Что ты имеешь в виду?

Я покачала головой.

— Вам когда-нибудь приходило в голову просто расслабиться? Или… даже не знаю… быть приятным хотя бы раз?

— Могу уверить тебя, что я вполне расслаблен.

— Постоянно поддерживать такой уровень мизантропии должно быть утомительным. Я вполне могу представить себе, как каждую ночь перед сном вы придумываете новые оскорбления.

Улыбка Люциуса стала чуть шире.

— Напротив, они приходят ко мне сами собой, — возразил он. — С таким источником вдохновения отпадает всякая необходимость в подготовке.

Нахмурившись, я отбросила вилку и шумно отодвинула стул, втайне наслаждаясь тем, как крепко при этом сжалась челюсть моего компаньона.

— Я не голодна, — заявила я, поднимаясь и потягиваясь.

— Завтрак не окончен, Алиса.

— Неужели? — мой голос сочился сарказмом. — Что же, я завтрак закончила, но вы можете продолжать пялиться на мой пустой стул, если хотите.

Его глаза предостерегающе сузились.

— Что? — спросила я. — Это будет приятным разнообразием для вас. Дадите отдых глазам.

— Сядь и закончи свой завтрак, Алиса, — сказал он покровительственным тоном родителя.

Это подтолкнуло меня ответить так, как ответила бы дерзкая инфантильная девчонка:

— Ох, простите меня. Я и не подозревала, что вы — мой отец.

В ту же секунду я пожалела об этих словах.

Люциус подпрыгнул, словно ошпаренный. Его лицо мертвенно побледнело, зрачки сузились до чёрных точек, а широкая холодная радужная оболочка стала зеркальной, как у змеи. Он вскочил, глядя на меня сверху вниз с ужасающим выражением на лице.

— ЧТО? — я едва слышала его, но ярость, звучавшая в голосе Люциуса… оглушала. Сердце бешено заколотилось от испуга. Я отчаянно желала сбежать, но словно окаменела под его страшным взглядом.

Его лицо исказилось, на нём попеременно отражались то ярость, то отвращение, а иногда… боль?

— Никогда. Никогда. Никогда не произноси это слово вновь, — он наполовину отвернулся от меня и прикрыл глаза рукой, касаясь висков пальцами, как это делает страдающий мигренью человек. Драгоценные камни на кольцах мерцали, и я поняла, что его пальцы дрожат.

— Убирайся, — прошипел он. — Убирайся с моих глаз, пока я не убил тебя голыми руками, ты, мерзкая грязнокровная сучка.

Я отвернулась и бросилась бежать.

________________________________________

…

Всё утро я просидела на краю своей постели, потрясённая, шокированная и оцепеневшая, с комом в горле, из-за которого было больно глотать.

Подошло время ланча, но я осталась в комнате: мой желудок сжимался от отвращения при одной лишь мысли о еде.

Его ненависть… его ненависть была невыносима. Я не знала, как бороться с ней и не понимала её. Потому что я не ненавидела его. И как бы я могла? Он был единственным, кого я знала, центром моей вселенной.

После полудня я беспокойно металась между окном и кроватью, иногда приближаясь к двери, когда казалось, что за ней раздаются его шаги. Мне кажется, у меня был жар; часы пролетали один за другим, словно в тумане, а в голове заезженной пластинкой вновь и вновь прокручивались его полные ненависти слова.

Я понимала, что должна покинуть это место. Я чувствовала, что не могу больше оставаться здесь.

«Ты должна бежать, Алиса. Иначе ты просто перестанешь существовать. Утонешь в его тени. Ты должна узнать, кто ты, прежде чем это потеряет для тебя всякое значение».

Наступил вечер, и я наблюдала за тем, как тени постепенно захватывали комнату, пока она не перешла в тёмные владения ночи. И затем, в приглушенном сумраке, я начала собираться.

Сдёрнув с кровати покрывало, я сложила его пополам, обернула вокруг себя и подпоясалась шнуром для штор. Я выглядела, словно огромный кусок зефира, и едва могла передвигаться, но это меня не волновало. Меня больше ничего не волновало.

Я подождала до тех пор, пока не была уверена в том, что время перевалило за полночь. Затем тихо выскользнула из комнаты, пересекла коридор едва слышными шагами и спустилась по лестнице. Всё вокруг было тусклым и неподвижным, лишь огоньки свечей трепетали от лёгкого сквозняка.

Когда я приблизилась к двери, у меня возникли серьёзные опасения.

«Ты не обдумала этот план как следует, Алиса, — выбранила я себя. — Ты не обута. Снаружи идёт снег. Там холодно. Там темно. Один бог знает, что там может поджидать тебя».

Но я уже не могла остановиться. Слишком поздно было отступать.

Я подошла достаточно близко к двери, чтобы дотронуться до огромной медной ручки. Медленно, очень медленно, обхватила пальцами металлическое кольцо и повернула его влево. Я почувствовала, как поддалась задвижка замка, затем потянула тяжёлую дверь на себя, и она беззвучно распахнулась.

Конечно, он стоял там.

Его руки покоились по обеим сторонам двери. Его глаза были непроницаемы.

Мы не произнесли ни слова. Он просто шагнул вперед, переступив порог, а я попятилась в холл.

Один. Два. Ещё три шага: он — вперёд, я — назад. Дверь захлопнулась со зловещим щелчком, который отозвался гулким эхом.

Он сделал лёгкое движение, и покрывало вместе со шнуром упали на пол и свернулись вокруг моих лодыжек.

Абсурдность ситуации внезапно стала невыносимой, и я почувствовала истерическое желание расхохотаться.

— Здравствуйте, Люциус, — сказала я. Эти слова вырвались полузадушенным смешком.

Судя по его виду, смешно Люциусу не было, но и разъярённым он не выглядел. Он выглядел… внимательным.

— Алиса, могу ли я спросить, если только тебе не очень сложно ответить на мой вопрос, что именно по твоему мнению ты делаешь?

Я улыбалась так широко, что скулы болели. И не могла остановиться.

— Убегаю, — не сдержавшись, я громко фыркнула.

— Убегаешь от… чего, скажи на милость.

— О, от вас. Совершенно точно от вас, — я пыталась подавить хихиканье, но оно вырывалось само собой.

— Понятно.

А потом я потеряла над собой последний контроль и начала смеяться, и смеялась до тех пор, пока по щекам не покатились слёзы.

— Кккккккк — ха-ха-ха-ха-ха-хаааааа… — продолжала я хохотать, ловя воздух ртом.

Люциус, не произнося ни звука, взял меня за руку и потянул за собой, обратно через холл и вверх по лестнице. Он открыл дверь в мою комнату, толкнул меня внутрь и последовал за мной. Меня охватил новый взрыв веселья, когда я заметила, что покрывало лежит на кровати, а шнур повязан вокруг шторы, словно я и не притрагивалась к ним.

Люциус смотрел, как я хрипела и задыхалась от смеха, но его взгляд меня не смущал. Я уже привыкла к его взглядам.

Постепенно истерика сошла на нет, и теперь я, всхлипывая, стояла перед ним дрожащая и опустошённая.

«Ох, как же болят бока».

— Я не хочу больше оставаться здесь, — сказала я жалко, вытирая слёзы. — Завтра я ухожу.

Я посмотрела на Люциуса. Игра теней ещё больше подчеркнула его резкие черты, и он выглядел столь же милосердным, как ангел мщения.

— Нет, Алиса, — тихо сказал он. — Боюсь, я не могу позволить этого.

Моё лицо словно онемело. На меня снизошло ужасное, удушающее озарение:

— Вы и не собирались отпускать меня, не так ли? — спросила я заторможено, чувствуя горечь правды на языке. — Я не гость. Я — ваша пленница.

И прочла подтверждение своим словам в жестоком выражении его глаз и лица.

Мой разум казался вихрем разрозненных кусочков головоломки. Но некоторые из них начали соединялись, словно их с силой притягивало друг к другу магнитом.

— Вы знаете, кто я! — закричала я. — Вы всегда знали! — мой голос становился всё пронзительнее. — Вы наблюдали за тем, как я тонула в этой… этой пустоте, и вы просто расслабились и наслаждались этим, не так ли? Не так ли?

К моему гневу и неверию Люциус улыбнулся и сделал лёгкий поклон в подтверждение моих слов.

Словно со стороны я услышала свой яростный, полный боли вопль, и, не успев осознать, что делаю, бросилась на него со скрюченными пальцами, желая разодрать его совершенное, красивое, невыносимое лицо.

Но у меня ничего не получилось. В слепой ярости я не увидела удара, но тем не менее меня отбросило назад на несколько ярдов и впечатало в стену, после чего я упала на пол.

Я лежала там, задыхаясь от пронзительной боли в спине, не в состоянии двигаться или даже дышать, в то время как Люциус направлялся ко мне широкими шагами с перекошенным от злобы лицом.

Он вздёрнул меня вверх и ударил о стену с такой силой, что моя голова откинулась назад, и я прикусила язык. Брызнула кровь, и её металлический привкус наполнил рот, но удар выбил у меня дыхание, и я не смогла даже вскрикнуть от боли. Я не сопротивлялась, потому что попросту не могла. Тело Люциуса тесно прижимало меня к стене, и даже если не брать в расчёт его силу, то рост и вес начисто исключали саму возможность сопротивления.

Одна его рука сжала моё горло, а другая больно стискивала предплечье.

— Не желаешь попытаться ещё раз, грязнокровка? — прорычал он. Его глаза пылали от ярости.

«Опять это слово!»

— Не называйте меня так! — попыталась выкрикнуть я, но из-за распухшего от укуса языка мои слова прозвучали неразборчивым мычанием.

Я чувствовала тёплую струю крови, стекающую по подбородку вниз, прямо на сжимающую моё горло руку. Даже вблизи я могла видеть, как его сильное бледное запястье окрасилось красным.

Я услышала резкий вздох, и в следующее мгновение Люциус рефлекторно отдёрнул руку и вытер её о мой халат. Его ладонь, горячая и твёрдая, опалила мою кожу сквозь тонкую ткань и скользнула по изгибу груди, задев сосок, отчего он мгновенно сжался. Я громко ахнула.

Его прикосновение было непроизвольным, даже случайным, но ситуация внезапно и ощутимо изменилась. Казалось, мой вздох возбудил его — нас обоих — и мы стояли, прижавшись друг к другу, в ужасной пародии страстного объятия… Затем я почувствовала, как что-то твёрдое давит на мой живот. И у меня не было никакого сомнения в том, что именно это было…

Наши глаза встретились, и я не знаю, что он прочёл в моих, но его глаза ясно выражали шок, неверие…

Зашипев, он в полном замешательстве сделал быстрый шаг назад и практически отшвырнул меня. Я упала к его ногам неуклюжей кучей.

Он стоял надо мной, пялясь на меня свирепым, пронзительным взглядом, наблюдая за тем, как я пытаюсь остановить поток крови, утираясь рукавом. По моему лицу бежали слёзы, и я знала, что выглядела в этот момент ужасно.

Затем он внезапно развернулся и стремительно вышел из комнаты, хлопнув дверью. Я слышала, как в коридоре раздавался звук его быстро удаляющихся шагов.

Я лежала, свернувшись в клубок, не двигаясь, дрожа от шока и боли… и чего-то ещё… Его прикосновение словно наполнило меня бурлящей энергией, поразило меня, но не жестокостью учинённого надо мной насилия, а потрясающей, неожиданной силой его желания… и моей реакции, которую я не могла отрицать. Вспышки эйфории пронзали меня, словно электрические разряды, кожу покалывало, и всё тело словно звенело от напряжения.

А в голове, в беспорядочной путанице мыслей, безостановочно крутилась лишь одна: «он знает, кто я».

И внезапно, неожиданно для самой себя, я почувствовала облегчение.

Потому что кто-то знал меня. Неважно кто. Пусть даже этим кем-то был он.

Теперь мне оставалось только найти способ выпытать у него этот секрет.

________________________________________

…

Всю ночь я бодрствовала, не в состоянии уснуть из-за головокружительной неразберихи в голове и из-за тяжёлого, глухого стука сердца, который никак не ослабевал.

Привыкнув сомневаться во всём, я с трудом могла поверить в произошедшее, но боль в спине и в распухшем от укуса языке была слишком реальной. Я смотрела в темноту, пытаясь обуздать разбушевавшиеся мысли.

«Он знает, кто ты, Алиса, — думала я. — Или же он просто разыгрывает тебя?» — как и во всём остальном, в этом я тоже не могла быть уверена.

Я отчаянно надеялась на то, что он действительно знает. По какой-то причине мне казалось, что если он раскроет тайну моей личности, память тут же хлынет на меня потоком, и всё происходящее внезапно приобретёт ясный смысл. Но что если он не пожелает открыть мне правду или же попросту ничего не знает? Неужели я вынуждена буду остаться в этой проклятой темноте навсегда?

«Он должен знать, кто ты», — решила я.

Это было единственным рациональным объяснением тому, почему он не желал отпускать меня.

Что-то внутри, что я до сих пор старательно подавляла, теперь силой вторглось в моё сознание: я сразу догадалась, что он знал, кем я являюсь. И ещё с того самого момента, когда впервые увидела его распахнутые от потрясения, пылающие злобой глаза, в этом у меня не было никакого сомнения.

Почему же я так настойчиво обманывала себя? Был ли это своего рода ложный способ самосохранения, попытка отгородиться от страха? Словно, если бы он не знал меня, то у него не могло бы на самом деле быть желания причинить мне боль…

«Хорошо, Алиса, предположим, он знает тебя. И что теперь?»

Какие у него на меня планы? Почему он держит меня здесь? Верит ли он, что я чем-то ему обязана? Фактически, он спас мне жизнь; возможно, я действительно что-то должна ему. Что-то большее, чем благодарность… Он вполне может так думать.

Или же он держит меня здесь с какой-то целью? Хочет разрешить какую-то проблему… свести счёты? Возможно, он планировал получить выкуп и всё это время вёл переговоры с моей семьёй и друзьями… Моя семья… Возможно, это было какой-то старой семейной враждой. Что же случилось?

«Значит, ты пленница…»

Я пыталась понять, что это означало. Как пленники ведут себя? Каким образом я должна вести себя? Возможно, он всегда обращался со мной, как с пленницей, и я подсознательно вела себя соответствующе. Думаю, в какой-то степени так оно и есть. Выбора в этом плане у меня нет. Изменилось ли что-то оттого, что теперь я знаю правду?

Каковы правила поведения? Какова признанная норма взаимодействия между похитителем и пленником? Оставалось только надеяться, что он не станет относиться ко мне ещё хуже. Он уже был достаточно неприятен с его издевательскими шутками, его правилами и угрозами, его непредсказуемой жестокостью. Меньше всего я хотела, чтобы «последствия» превратились в «наказания».

Я задумалась о традиционных формах наказания заключённых. Избиения, пытки, голод, сексуальное насилие… должна ли я теперь была ожидать чего-то подобного? Неужели, именно это случилось с воющей леди? Окончу ли я точно так же: запертой в той самой комнате, где лишь равнодушные стены могли слышать мои жалобы?

Или же он планировал превратить меня в свою рабыню: вынудить меня называть его господином, ползать перед ним на коленях, целовать край его мантии и раболепствовать перед ним… Что же, этому не бывать. Его власть надо мной — его физическое превосходство и непреодолимый магнетизм — не покорила меня, и не покорит никогда. Он может запугивать меня, манипулировать мной, но унизить меня он не сможет. В этом я была абсолютно уверена.

«Ну что такого ужасного он может с тобой сделать, Алиса?» — спросила я себя, но тут же прогнала эту мысль, побоявшись слишком упорно раздумывать над ответом.

Побег. Я уже один раз попробовала совершить его, и потерпела неудачу. Но это не означало, что я не могу попытаться вновь. Мой поспешный, безрассудный план был обречён на провал, теперь я ясно это понимала. Возможно, я даже хотела, чтобы он провалился. Возможно, я просто пыталась спровоцировать своеобразный кризис, чтобы как-то изменить ту застойную ситуацию, в которой оказалась. Если так, то моя попытка сработала. Правда, не в мою пользу.

Но теперь, когда я знала, что Люциусу известна тайна моей личности, я больше не была уверена в том, что хочу повторить побег.

Сбежав от него, я теряла возможность получить ответы на мои вопросы… а я была твёрдо уверена в том, что эти ответы ему известны. Сбежав от него, я рисковала остаться в бесконечной пугающей темноте неизвестности навсегда.

Но оставшись…

Опасность заключалась в моих чувствах к нему, которые с каждым днём моего пребывания здесь росли, словно снежный ком. Казалось, его власть надо мной глубоко пустила в меня корни, поначалу незаметно, ненавязчиво оплетая неразрывными нитями, а теперь, окончательно опутав, стремительно затягивала в глубокую яму абсолютной, отчаянной беспомощности, из которой не существовало выхода.

Меня влекла к нему… не любовь, нет (это было неверное, неправильное слово)… скорей какая-то одержимость, нездоровое влечение, непреодолимая жажда, которую я испытывала и которую не могла ни понять, ни отрицать. Это чувство нельзя было назвать любовью, оно больше напоминало боль, которой мучается умирающий от голода… а Люциус словно оказался единственной доступной мне пищей. Отравленной, но вожделенной…

«Ты идиотка, Алиса».

Я цеплялась к нему, потому что кроме него у меня больше никого не осталось, потому что лишь он один был реален в этот момент. Проблеск маяка во тьме. Луч света в тумане. Потому что без него я, возможно, никогда не смогу найти выход. Но я понимала, что этот самый свет может ослепить меня. И что на пути к маяку я могу разбиться об окружающие его скалы.

«Что опаснее? — думала я. — Остаться и, возможно, ослепнуть? Или сбежать, рискуя затеряться в тумане навсегда?»

________________________________________

…

К счастью, мои страхи не подтвердились: я не была подвергнута ни рабству, ни угнетению.

В наших отношениях ничего не изменилось. Мы по-прежнему сидели вместе во время завтрака, ланча и ужина. Мы по-прежнему обменивались издевательскими любезностями.

Самым явным отличием было то, что Люциус перестал пялиться на меня. Я бы не сказала, что он избегал зрительного контакта или нарочно отводил взгляд в сторону. Просто он перестал неотрывно смотреть на моё лицо всё время приёмов пищи. Полагаю, я должна была считать это победой, но она показалась мне пустой: я понимала, что в некотором смысле потеряла больше, чем приобрела. Я так хорошо научилась раздражать его, что, по мере того, как мои чувства к нему усиливались, это превратилось в своего рода губительный способ привлечь его внимание. До сих пор я и не подозревала, что начала безмерно наслаждаться этим.

«Боже, как же ты дошла до этого, Алиса? — думала я. — Ты на самом деле скучаешь по его бесконечным насмешкам?»

Но хуже осознания того, что моя гордость постепенно испарялась, было то, что постепенно меня покидало мужество.

Я не могла заставить себя потребовать ответы, которыми, без сомнения он обладал. Я не могла заставить себя сформулировать вопросы, которые так отчаянно желала задать. Они застревали в горле сухим комом, и я не могла ни выплюнуть, ни проглотить его. И постепенно он сдавливал мои голосовые связки всё сильнее и сильнее — так сильно, что я едва могла говорить…

Я ненавидела это сдержанное молчание и не могла понять его. Это не был страх перед яростью Люциуса, потому что его внезапные вспышки насилия больше не ужасали меня — осталось лишь неясное опасение перед болью. Но с ней я могла совладать.

Нет, меня сдерживал не физический страх… Меня сдерживала его ненависть. Да, именно это. Я не хотела, чтобы он по-прежнему питал ко мне отвращение. При виде этого непостижимо жёсткого выражения в его глазах я чувствовала себя почти больной от тревоги. И я знала, что затронуть тему… моей ситуации… было бы всё равно, что плеснуть бензин на слабое, но неугасающее пламя его ненависти, в то время как больше всего я желала затоптать его и полностью затушить.

Именно так я убедила себя в том, что должна подождать. Что это будет разумно и целесообразно. Я сказала себе, что сначала должна прорваться через его панцирь, который, как я чувствовала, дал трещину после того, что произошло в моей спальне, когда тело Люциуса прижимало моё к стене. Тогда и только тогда я смогу выпытать у него секреты моего прошлого, не опасаясь за собственную безопасность.

Таким образом, вследствие моей уступчивости, мы продолжали вести себя, как прежде.

До тех пор пока однажды ночью всё — абсолютно всё — не переменилось.