В следующей жизни, когда я стану кошкой... (джен)

Маленькое мертвое сердце Алисы, завернутое в белоснежный шелковый платок, док Браун похоронил под розами, уложив его в деревянную лакированную шкатулку и замкнув ее на ключ.

Странное чувство одолевало его. Это была невероятная, щемящая, давящая тоска и горечь, почти такие же, какие люди испытывают на настоящих похоронах. Собственные слова гремели в ушах дока, когда он засыпал красную блестящую крышечку комьями жирной черной земли с перегноем.

"Все заканчивается, когда на крышку твоего гроба сыплют землю".

Док, кряхтя, поднялся с колен и отряхнул испачканные брюки.

Бобби, молчаливо наблюдающий эту сцену, тоже выглядел печально и торжественно. Он снял ставший уже привычным ему цилиндр и держал его так, словно обнажил голову и отнес руку в сторону для поклона. Солнце играло золотом на его приглаженных рыжих волосах, Он часто моргал, прогоняя мошек, норовящих залететь в глаза, и при этом казалось, что его короткие рыжеватые ресницы потемнели и слиплись от скрываемых слез.

— Что ж поделать, — почему-то произнес док. — Ну, идемте, мальчик мой.

Врач, неустанно дежурящий у постели пациентки, давал обнадеживающие прогнозы. Алиса дышала самостоятельно, ровно, глубоко, ее лицо было розовым, тело — мягким и теплым, шов, хоть и порядком воспаленный, все же заживал. Механическое сердце отчетливо тикало и работало отлично. Вот только пациентка не просыпалась.

Врач ломал над этим голову и не понимал, отчего беспамятство такое долгое, а док и Бобби помалкивали о настоящих причинах. Поэтому несчастному целителю, издерганному беспокойством, приходилось придумывать оправдания этому явлению самому — в меру своих знаний, догадок и умозаключений. И он списал это на сильный жар, который был у больной после операции и некоторую потерю крови, без которой, конечно, не обошлось, и которая несомненно, пациентку ослабила.

Но в остальном организм Алисы функционировал нормально. Доку и Барбарелле даже удалось влить в девочку небольшую порцию крепкого бульона через трубку, и врач остался доволен этим.

— Это должно укрепить мисс Алису!— сказал он.

А с самой Алисой, которая теперь разгуливала в теле черной гладкой кошечки с белой грудкой, сладу просто не было.

Док, желая чем-то занять дочку и хоть как-то удержать ее на месте, придумывал ей различные задания. В конце концов, Алиса должна была получать образование! Он раскрывал книгу и велел Алисе прочесть несколько страниц, но неизменно находил ее свернувшейся в клубок и дремлющей еще на первой.

Расспрашивать Алису о том, что она видит и слышит было опасно; для чистоты эксперимента она поначалу отпрашивалась побродить по саду, посмотреть, привыкнуть к ощущениям, и док отпускал ее. Но Алиса, оказавшись на свободе, за дверью, на теплом августовском солнце, напрочь забывала о научном интересе своего отца и его экспериментах.

Она пропадала там до темноты, до первых звезд на вылинявшем небе; в саду Алиса карабкалась по деревьям, удирала от Тоби, заходившемся в истерическом лае, дралась с другими котятами, и док частенько вытаскивал ее или из кучи-малы, устроенной кошками на дорожке сада из-за стащенного у Барбареллы куска бекона, либо выуживал ее расслабленное, разомлевшее меховое тельце из корзины с клубками цветной шерсти, куда она забиралась вздремнуть с такими же котятами.

Док сердился страшно; вышагивая к своему домику, в окнах которого уже горел золотой вечерний свет, он сердито выговаривал дочери, а она молчала, по-кошачьи насмешливо щурясь, слушала его и чуть слышно мурлыкала.

— Не смей отворачиваться от меня, Алиса! — брюзжал док, возвращая хулиганку на ее место — на стол, на котором лежали позабытые давно книги, страницы которых перелистывал лишь ветер, из любопытства заглядывающий в открытые окна комнаты. — Что же это такое, а?!

— Ты сам мне обещал, папа, — отвечала Алиса, трогая лапкой карточки, — что я буду играть в саду с котятами. Почему же ты сейчас на меня сердишься?

— Да как же ты не понимаешь?! — взорвался док. Волнение охватило его настолько, что он не мог оставаться на месте и принялся расхаживать — метаться перед восседающей на его столе кошкой. — Что это за догонялки с Тоби?! Ты понимаешь, как это опасно? Он превосходный охотник, и если он тебя догонит...

Алиса презрительно сощурила янтарные глаза и аккуратно обернула лапки хвостом.

— Тоби не поймал еще ни единой кошки, — небрежно ответила она. — Он дуралей. К тому же, он не умеет лазить по деревьям.

— Черт знает что! — выкрикнул док, негодуя. Алиса его просто не слушалась.

Став кошкой, она вдруг приобрела очень неудобную черту. Ранее покладистая любознательная девочка, она вдруг переменилась и перестала выказывать отцу почтение. Уважение, которое неизменно было слышно в ее речах, обращенных в отцу, вдруг испарилось. Она стала независимой и ко всем словам отца относилась с какой-то презрительной снисходительностью. Алиса перестала воспринимать всерьез гневные тирады дока Брауна — его осуждение, которое ранее ввергло бы ее в ужас и отчаяние, теперь не имело для нее никакого значения. Она либо отворачивалась и прекращала всякое общение с отцом, либо просто вставала и беспечно уходила прочь, оставляя разгневанного дока.

Всякий раз Алиса шла к порогу, и, выйдя на крыльцо, мечтательно поднимала взгляд к наливающемуся синевой вечернему небу, словно оно шептало ей что-то, чего ухо дока не могло услышать. Ветер трепал ее длинные усы, гладил черную шерстку, и кошка, водя влажным носиком по воздуху, принюхиваясь к запахам августовского сада, выглядела совершенно счастливой.

И док, в очередной раз выговаривая Алисе за ее несносное поведение и невесть откуда взявшуюся манеру распугивать голубей, смотрел в ее смеющиеся глаза и понимал, что завтра все повторится снова.

Больше всего на свете он хотел вернуть непослушную дочь в ее тело, но врач уверял, что на данном этапе пациентка все еще чувствует боль, и док, как бы ни гневался, все же остывал при виде худенькой грудки дочери, перечеркнутой алым шрамом, из которого врач в какой-то момент осторожно вытянул шелковые нити, сшивающие кожу.

"Очень было бы полезно этой мисс, — сердито думал док, совершая вечернюю прогулку на свежем воздухе, — узнать, от чего я ее ограждаю! От боли и страданий, да-с! И взамен получаю что? Чернейшую неблагодарность, совершенно не приличествующую благовоспитанным дочерям! Страдания, страдания — вот что делает людей кроткими и будит их разум и сердце!"

Но он неизменно осекался, едва только припомнив слово "сердце" и маленькую шкатулку красного дерева, покоящуюся под розами...

Алису док Браун застал на пороге дома. Она чинно сидела, умываясь маленькой лапкой с белыми мягкими пальчиками, на ее блестящей шерстке предательски трепетали мелкие, приставшие к меху перышки.

У дока даже глаз задергался от негодования, он встал как вкопанный, не в силах вымолвить ни слова.

— Голубь мистера Доуэля! — взревел он, когда дар речи, наконец, вернулся к нему. — Породистый, замечательный голубь! Алиса, это переходит все границы!

Кошка посмотрела на дока бесстыжими желтыми глазами и ничего не ответила. Ее добыча — белый молоденький голубь, — лежал чуть поодаль, на траве. Его головка была неудобно повернута, белая шейка взъерошена и слегка испачкана красным, крылья беззащитно распластаны по земле.

— Это переходит всякие границы! — док подхватил кошку на руки. — Сейчас мы объяснимся с тобой, Алиса, и ты уже не уйдешь от ответа!

В лаборатории Бобби было темно и тихо.

Врач, измотанный непрестанной заботой о пациентке, вместе с Бобби на машине дока уехал в город, где у него накопились неотложные дела, Барбарелла готовила ужин в садовом домике.

Док, прижимая кошку к груди, прокрался в теплый подвал.

Тело Алисы все еще лежало там.

Перед отъездом врач с помощью Барбареллы протер пациентку влажными полотенцами, сделал перевязку и переодел ее в новую рубашку, так что док Браун мог быть спокоен — Алиса вернется в опрятное тело.

Сопротивляющуюся кошку он усадил в стеклянную клетку и накрыл ее камерой для перемещений, не скрывая своего злорадства — Алиса, почуяв, что ее свободе наступает конец, жалобно замяукала, широко раскрывая розовый рот и пугливо озираясь, и док даже испытал некоторое подобие радости от того, что ему все же удалось наказать хулиганку за все ее шалости.

— Сейчас-сейчас! — возбужденно бормотал он, прилаживая провода к вискам Алисы. — Мы поговорим сию же минуту! И ты уже не сможешь отвертеться, о нет...

Механизм, приводимый в движение вращениями ручки, загудел, зажужжал, привычно замигали лампочки и заискрились разряды маленьких молний, но…

Ног чуда почему-то не произошло. Сколько бы док не вращал эту отполированную ладонями ручку, сколько бы не щелкало электричество над стеклянной клеткой с напуганной мечущейся кошкой, Алиса на столе оставалась неподвижна. И кошка не падала, как подкошенная, как это обычно бывало с крысобакой.

— Что за черт?! — взревел док, холодея и утраивая свои усилия.

Над стеклянной клеткой посыпались искры, маленькие молнии уже весьма заметно гудели, но все было тщетно. Тело Алисы с ее новым механическим сердцем почему-то оказалось не столь привлекательным пристанищем для путешествующих душ. И кошка, испуганно озираясь в своей клетке, осталась на месте, когда силы дока иссякли и он в изнеможении рухнул прямо на холодный каменный пол, оперевшись спиной о проклятую машину, которая не смогла перенести сознание из кошки в девочку.

— Что пошло не так?! — зашептал док, не чувствуя, как слезы ужаса катятся по его лицу градом, смешиваясь с липким потом. — Почему?! Алиса, почему?! Тебе что, не нравится новое сердце?! Ты снова упрямишься?!

Сколько он так просидел, объятый ужасом, сказать было трудно. Осознание, что все его труды пошли прахом, сожрало все силы дока, выпило его досуха, лишило всяческой воли, и он ощутил себя пустой хрупкой оболочкой, которая может разрушиться от любого дуновения ветерка.

Все напрасно!

Вся его борьба, все его упорство были бесполезны, природа — самое могущественное из всех придуманных и непридуманных божеств, — отвергла его механическую подделку под человека, эту куклу с куском металла в груди, и жизнь не зажглась в искусственном сердце.

— Но почему?! — горько шептал док. — Что пошло не так?!

Ответа на это не было. И он внезапно с ужасом ощутил себя маленьким-маленьким, крохотным, как песчинка на берегу огромного океана знаний, постичь который он не сможет никогда, но самонадеянно думал до этого момента, что знает все...

Он, кряхтя, с усилием поднялся с пола.

Да, его постигла неудача с телом, но ведь главное — его дочь, его Алиса, хоть и в теле кошки, но осталась с ним. Все же он спас ее от смерти.

Его взгляд упал на стеклянную клетку с кошкой и увиденное повергло его в новый шок, такой сильный, что его ноги подкосились и он чуть не упал, пригвожденный бедой, внезапным открытием, которое почему-то пришло только сейчас.

Кошка, успокоившись, сидела и вылизывалась, как самый обычный зверь — а этого Алиса, требующая мыть ее после известных дел, просто никогда не стала бы делать...

— Алиса! — в ужасе заверещал док Браун, как кролик, метнувшись к клетке и спугнув кошку. — Алиса!

В желтых круглых глазах зверя, в которые с отчаянием вглядывался док, не было и проблеска разума. Как давно это произошло, и как это произошло — он не знал. Случилось ли это в лунную ночь, когда Алиса, вглядываясь в звездное небо, пыталась рассмотреть там тени своих дельфинов, или кошка, оставаясь полновластной хозяйкой своего тела, смогла как-то выгнать дремлющее сознание девочки — никто теперь точно сказать не мог. Только док точно увидел, что его любимой дочери больше с ним не было.

И он, осознав, поняв это, рухнул на колени подле безмолвного, пустого тела и зарыдал, как ребенок.

— Как же так, — шептал он горько. — Как же так…

...Растерзанного кошкой голубя док закопал там же, под розами, рядом с сердцем дочери.

На сад, стирая яркие, почти праздничные краски уходящего лета, тихо опускалась ночь, ветер тихонько шевелил ветви деревьев, которые нет-нет, да роняли пожелтевшие листья из своих пышных причесок.

Кошка и док Браун сидели на крыльце. Кошка по своему обыкновению смотрела в небо — док, направляя взгляд туда же, все пытался понять, что она видит там, но сам, как ни старался не видел ничего, кроме бездонной синевы и редких перистых облачков, тающих от ветра.

— Эх, Алиса, — старческим надломленным голосом произнес он, стирая катящиеся по его лицу слезы, хотя его дрожащие губы улыбались самой мягкой, самой нежной улыбкой. — Вот я, старый дурак, все испортил... не удержал тебя, маленькая моя дочка. Ты так хотела уйти туда, к своим дельфинам — но почему? Чем тебе тут плохо было, а?

Кошка перевела на дока свой загадочный взгляд, и тот, с надеждой вглядываясь в золото ее глаз, снова попытался поймать хоть тень мысли, желая понять ее ответ.

— Может, лучше было бы тебе продолжать дышать с помощью машины? — док припомнил неуклюжую механическую руку, иногда сбивающую листья с деревьев, и на миг ему показалось, что Алиса не умерла, не ушла, нет. Он сделал ее паровым механизмом, он изменил ее, создав вместо ребенка машину, сложную, умную, и она просто заскучала рядом с ним и ушла в свою новую, взрослую жизнь, в новый мир. Так случается, когда дети вырастают и забывают сначала свои детские забавы, а потом покидают своих родителей.

— И лучше б так и было! — воскликнул он, разрыдавшись сквозь добрый смех — так смеются, глядя на выросших детей. — Где ты теперь, непоседливая моя Алиса? В каком из миров? Их правда много, ведь так? Ведь ты точно знаешь, да?

Внезапно доку стало легко, так невероятно легко, что он на миг перестал плакать и с удивлением прислушался к снизошедшему на него покою. Не сразу он понял, что это такое, а разобравшись, искренне удивился, как мог жить до сих пор без этого.

Это была вера — вера в то, что с Алисой все хорошо, и док с облегчением вздохнул еще раз, отирая мокрое лицо.

— Там наверняка хорошо, — мечтательно произнес он. — И там у тебя есть бесчисленное количество возможностей прожить ту жизнь, которую ты не прожила бы здесь. Там ты вырастешь, станешь настоящей леди. У тебя будет самое красивое платье к рождеству и первый бал,— док даже засмеялся, представив свою дочку в кисейном платьице. — А потом ты станешь совсем взрослой и повстречаешь хорошего человека с добрым сердцем... Он, конечно, сделает тебе предложение, и вы будете счастливы, да, — док задумался, перебирая в воображении эти яркие, милые его сердцу картины. Обычные радости, оставленные им на потом и так и не опробованные. — А я там стану котом за все свои прегрешения, — продолжил он наконец и тихо-тихо, озорно рассмеялся, сверкая глазами, полными слез. — Старым, глухим толстым котом с обвисшими усами. Ты же будешь любить меня таким, Алиса?

Бормотание дока прервал крик — то Бобби, не разбирая дороги, несся к домику дока.

— Мистер Браун! — вопил Бобби, и голос его дрожал. — О господи…

Док не поднялся со своего места, когда Бобби пулей влетел на крыльцо и встал, переводя дух.

Все так же сидел он в кресле-качалке, поглаживая мурлыкающую на его коленях кошку, и взгляд его был отрешенным.

Глаза Бобби превратились в два черных провала, когда он глянул на дока.

— Мисс Алиса мертва, — прошептал он, разводя руками в полнейшей растерянности и беспомощности.

— Я знаю, Бобби, — мягко ответил док, поглаживая кошку. — Знаю.

Бобби отшатнулся, покачнувшись на своих длинных ногах. Закопченный цилиндр дока словно сам собой прыгнул на голову из рук, где был до сих пор.

— Я восхищаюсь вашим мужеством, — прошептал он, и его косые глаза сияли. — Так стойко вынести этот удар... вы очень мужественный человек, мистер Браун! Вы — мой герой!

Док ничего не ответил, все так же отрешенно глядя на своего верного ученика.

— Но это ничего! — продолжал Бобби. — Ничего! Мы продолжим ваше дело, вашу борьбу! Ведь мисс Алиса все еще с нами! — он указал на кошку. — Мы придумаем что-нибудь! Вероятно, купим тело маленькой девочки в морге? Мы ведь сможем ее оживить, сэр, не так ли?

Док не стал разубеждать Бобби и прерывать его пламенные речи, не стал он и говорить, что некого больше поселять в тело маленькой девочки. В конце концов, этот огонь он сам зажег в сердце студента. И, ведь когда рушатся кумиры, становится невероятно больно...

— Наверняка, Бобби, — спокойно подтвердил он, поглаживая кошку. — Наверняка.

Выкрикнув что-то голосом, полным ликования, Бобби соскочил с крыльца, рысью бросился бежать по дорожке в сторону своего флигеля и скоро исчез в опускающихся сумерках.

— Не осуждай меня, Алиса, — мягко сказал док кошке, — его ждут свои личные разочарования, взлеты и падения. Пусть хоть он будет счастлив. Ты слушаешь меня, Алиса? Ты слышишь меня, Алиса?

Док перевел взгляд на кошку и погладил ее голову осторожно-осторожно, как гладят по кудряшкам совсем маленьких детей.

— Где ты, Алиса?.. — позвал он дрожащим голосом, и на его глаза вновь навернулись слезы. Он поднял взгляд к небу, по которому уже разливался Млечный путь, переливающийся звездами, и в темноте наступающей первой осенней ночи ему почудились темные тени быстрых дельфинов и огромное загадочное чудовище.