Хроники "Альтаира" (джен)

— Сергей Евгеньевич, ты не находишь, что в уговоре речь шла только о Димке Неверовиче?

— Ну, извини, у меня конкретно не получилось отшить этих четверых…

— Так, Ёжиков, Ганьшина, Гончаров, Ягловитин, в расположение своего отряда — шагом марш! Промедление в три минуты — дисциплинарное взыскание на всех делить будете. У нас с Сергеем Евгеньевичем только к Неверовичу дело есть.

— А мы это… Рюкзак мой забрать! — Тянет Ёжиков, — а то Маргарита Георгиевна обещала мне всыпать за то, что вещи в палатке как попало лежат.

(Гм… Держу пари — очередная проделка этой неуемной Ганьшиной. Тайная инспекция оружейного склада — под благовидным предлогом).

— Прекрасно. Вы, Ёжиков, оказывается, у нас отборный слабак. Пустой рюкзак в одно лицо донести не можете… Идите.

— А вы не с нами?

— Сергей Евгеньевич, я полагаю, мы с вами останемся поговорить с Неверовичем.

— Но мы же в вашу палатку полезем! — Вскидывается Ганьшина. — Без вас как-то неудобно.

— Неудобно спать на потолке… и в оружейном складе, в который вы превратили мою резиденцию. Пять минут вам на вынос пустого рюкзака. Содержимое выложите вдоль стены, противоположной выходу. Надеюсь, мне не придется сверять количество петард по сдаточной описи. А мне с вами идти некогда. Луферов, Кривандин, Гольянов, Лезвицкая — сопроводите гостей!

Серый втыкается мне в ухо носом и шипит шепотом:

— Ты чё, Зануда, сейчас же драка будет! Трое на трое — как минимум, четверо на четверо, если и девчат втянут!

— Спорим — нет.

— На что?

— На твой велик. До конца смены.

— Что ставишь?

(А что я поставлю? Два баллона «москитобоя»? Плакат «Не влезай — убьет!»?)

— Дисциплинарку Луферову. Сразу на тридцать баллов — с тремя дежурствами на кухне под присмотром Ганьшиной. Вы всем педсоставом утверждаете, что Ябеда уже раз десять ее заслужил — еще когда Петровича пастой разукрасил на вторую ночь после заезда.

Я знаю, что Луферов меня слышит. Поэтому и не будет никакой драки.

Инспекция с эскортом торжественно удаляется. Неверович смотрит ей вслед с тоской брошенной уточки по имени Серая Шейка.

— Ну, что, Димыч, пойдем, — Серый берет его за руку. — Куда мы?

— На спортплощадку. Но не сейчас, а минут через пять-семь. Когда я выиграю велосипед. Торжественно обещаю, что не провалюсь с ним на гнилом мосту. Не дождетесь.

…Синие сумерки висят над футбольными воротами, над истоптанным прыжковым сектором, над лабиринтом полосы препятствий. Час до отбоя. А я решительно не знаю пока, что мне делать с Неверовичем. Что вообще можно делать с молокососом, который начинает отдуваться и потеть, едва на него посмотришь?

— Сергей Евгеньевич, вы с Маргаритой Георгиевной будете Неверовича на экстрим заявлять?

— Конечно. У нас ровно тридцать пять бойцов и ровно тридцать пять заявок. Выбывших, тьфу-тьфу, пока не намечается.

(…Вот и засыплет он вам всю «малину». Достаточно мне будет неожиданно оказаться у него перед носом на переправе или легонько подстраховать сзади на воздушном секторе… Правда, Неверович?)

— Сейчас будет первый. Коллега, подсади его на бревно. И ступай ко мне в лагерь, спроси у волонтеров два спальника в штатной упаковке.

— Ага. А зачем?

— Увидишь. Сегодня в программе — раздолбайский национальный спорт, фехтование на бревне подушками. Этому герою предстоит сбить с бревна двоих наставников. Начнем с тебя, потом я подключусь. И пока у него это не получится, он спать не пойдет.

— Круто! — Серый удаляется.

Неверович стоит на бревне, балансируя широко раскинутыми руками...

(М-да, координация движений — как у самого деревянного из Буратин... Как тебя только в «кадетку» приняли, по звонку, что ли?)

— Свалитесь — десять отжиманий от земли на кулаках, Неверович.

— Угу…

— Кадет должен отвечать не «угу», а «есть»!

— Есть… Ик! — Бревно виртуозно выворачивается у него из-под ног. Выписав в воздухе почти балетный пируэт, не по-кадетски рыхлая и пухлая одутловатая тушка прилетает мне ногами в солнечное сплетение.

(Блин-компот, а куда-нибудь в другое место, кроме меня, кадеты когда-нибудь влетают?!!)

Вернувшийся со спальниками Серый застает более чем странную картину. Остолбеневший Неверович стоит, засунув палец в нос, и с неподдельным интересом наблюдает, как я корячусь в песке, пытаясь заново научиться дышать. И коллега не находит ничего лучшего, балда стоеросовая, нежели подскочить, обхватить лапищами меня за плечи и рывком поднять на ноги.

Эффект от этой процедуры явно обратен ожидаемому: дырки от стекла, как бы, никто не отменял. Последнее, что я слышу, это недоуменный вопль Серого:

— Э-э! Зануда, ты чего?

И лиловое небо заплывает темнотой…

Десять вечера. В медицинском кунге воняет бензином и нашатырем, где-то в дальнем углу стрекочет вентилятор. Надо мной нависают две физиономии — Серого и Неверовича — и выглядят одинаково глупо. Должно быть, как и я…

Фельдшерица Валентина Федоровна с невозмутимым видом, резкими и точными движениями профессионального садиста отдирает от меня насквозь промокший кровью лейкопластырь, без лидокаина, одним фурацилином, промывает вскрывшийся шестисантиметровый порез на уровне левого акромиона и бубнит:

— Долбаки великовозрастные!.. Два шва напрочь разошлось — ладно, бывает, но вы же туда еще каким-то образом песку нагребли… Не, ей-богу, долбаки!

— Спасибо, Серый. Тебе сказать, как теперь будет выглядеть турнирная таблица экстрим-кросса, главного спортивного мероприятия смены?

— Да ладно, Зануда, не прогибай мозги ни себе, ни мне! Ольга нормально твоих проведет.

— Сгинь с моих глаз, собака страшная! Кто-нибудь видел, как ты через весь лагерь волок меня до медпункта?

— Конечно — я же кратчайшим путем. А с тобой явно что-то не то. Пробой по логике. Я так и не понял: мне сгинуть или отвечать на вопросы?

— Неверович, выйди — я не люблю укокошивать коллег на глазах у воспитанников! Валентина Федоровна, Сколопендра вы этакая, поаккуратнее можно, раз уж на лидокаин пожмотились?..

— Тут заново шить надо, долбаки!

— Мои все уже здесь?

— Да если бы только твои… Кунг в осаде, по ходу дела, душ восемьдесят на Костровой тусуется. Все твои, половина Второго, душ по десять с Третьего и Первого… Выйти, сказать волонтерам, чтобы развели по отрядам?

В кунг влетает Мургарита.

— Валентина Федоровна, я бужу Михалыча?

— Будите. Пусть везет этого долбака в городскую больницу!

(Все, приехали! Шесть сантиметров идиотской царапины — и сорванная смена… Жизнь — дерьмо).

— Только что вы отдали победу в экстриме своему любимому Второму, Маргарита Георгиевна.

(…А заодно и оружейный склад — на поток и разграбление. Нету меня — нету и данного мне слова, не так ли, Ёжиков-рыжиков вкупе с Ганьшиной и кто там еще с ними заодно?)

— А может, коллеге проще сутки-другие здесь отлежаться? Мы со Скардольфом на отряде подстрахуем, если что.

(Серый?!! Етить-колотить, вот уж от кого такие слова — чудо господне!)

— Валентина Федоровна? — Мургарита спускает очки на кончик носа. — Каково будет ваше решение?

— Таких долбаков надо непременно в город отправлять. Зашить-то я лучше городских могу, там в «травме» совсем девчоночка зеленая. Если бы на вас, извините, или вот на нем, — измазанный йодом желтый палец фельдшерицы тычет едва ли не в нос Серому, — я бы согласилась. Вам сказано лежать — вы и будете лежать. А этот — чиканутый. Я за последствия не отвечаю!

— Пусть Петрович решает. В конце концов, кто здесь начальство… — устало предлагает Серый.

— А я уже здесь. — Пригнувшись в низком дверном проеме, басит Старик. — Надо — значит, надо, дружище, медиков приходится слушаться.

За Петровичем бесплотными тенями в тесноту кунга просачиваются Ябеда с Бескудниковой.

— Мы только узнать…

— Виктор Петрович, разрешите обратиться к кадетам?

— Ну, давай, обращайся.

— Бескудникова, нижайше прошу принять мои извинения.

(И вновь немая сцена, достойная МХАТовской постановки «Ревизора». Я, между прочим, всего второй раз за хрен знает сколько лет извиняюсь — да еще и перед кадеткой!)

Взгляды всех присутствующих недоуменно переползают с меня на Бескудникову и обратно.

— Лена Бескудникова, простите меня за обман. Как видите, я все-таки уезжаю в город — вопреки тому, что вам было обещано.

Вместо ответа она отодвигает плечом все еще тормозящего Неверовича и молча хватает меня за более-менее целую руку. Глаза ее явно опять на мокром месте.

— Я тогда с вами поеду.

— А кто тогда побежит с Комоедовым?

— А никто. Вообще никто никуда не побежит.

— Угу, — подтверждает Ябеда Луферов, — как представитель Четвертого отряда, я уполномочен заявить, что для отчета Спорткомитету о проведенном мероприятии вам, Виктор Петрович, на кроссе... и трех отрядов хватит.

(Гоблиновы уши...)

— Но вы понимаете, что речь идет о здоровье вашего наставника? — Мягко напоминает Маргарита. — Кстати, почему гонг молчит? Давно пора отбой бить!..

— Гонга не будет. — Ябеда опускает глаза в пол, хитро улыбаясь. — Дежурная Страшникова из Первого его уже полчаса найти не может.

— И куда же это он у нас делся? — почти ласково интересуется Петрович, буравя Ябеду такими глазами, какие я во второй раз увидеть не хочу.

— Гонг свистнул я, — гордо вскидывает голову Ябеда, — а Куланова с Аббасовым его в воде утопили. За буйками. Только вы их не трогайте: это я попросил заплыть подальше, когда Солдат Джейн… то есть, Ольга Юрьевна, купалку закрыла и с вышки слезла. Сам-то я плавать не умею, но мы же — Четвертый, мы же все заодно! Что — минус семьдесят за дисциплину? Чихать, зато «Альтаир» нас запомнит! И Четвертый все равно останется первым, пусть даже и с конца…

— С конца — через мой труп, Луферов! Так остальным и передай...

— Есть передать остальным через ваш труп!

Ябеда оборачивается прямо к директору, выдергивает из-под погона смятый берет, в секунду нахлобучивает его на выгоревшие белесые вихры и навытяжку берет «под козырек».

— А отбоя не будет, Виктор Петрович, пока отряд не получит исчерпывающую информацию о дальнейших ваших действиях в отношение нашего наставника.

(Ну, Луферов... )

— Нихренасе — бунт на корабле! — собирает с полу челюсть Серый, — ну вы даете, подколодные!

— Да-а-а. Я думала, у нас Второй — самый проблемный, — Мургарита смотрит на меня, как прокурор Руденко на фашиста во время Нюрнбергского процесса. — Виктор Петрович, не пора ли вам взять инициативу в свои руки?

— Пожалуй, да. Только ведь тут надо найти единственно верное решение... Утро вечера мудренее. Валентина Федоровна, делайте свое дело. И впарьте коллеге димедрола с анальгином — подъем на завтра на него не распространяется. А чтобы этот чиканутый, как вы изволили выразиться, и далее никуда не делся, повторите это столько раз, чтобы хватило на три дня. Посещение посторонними исключить.Перевязки по расписанию. Потом — осмотр. Если все в порядке будет — за полтора суток до кросса выпущу из кунга. Если нет — в город и никаких гвоздей. Завтра в одиннадцать весь педсостав — опять же, кроме некоторых состоящих на лазаретном режиме, — собирается у меня на совещание. Приедет представитель Спорткомитета, утверждаем программу экстрима. Луферов, пойди на кухню, возьми у них там большую крышку от кастрюли — отбой ею давать придется, подъем — тоже.

— Разрешите обратиться к кадету Неверовичу?

— Ну, еще тебе чего? Обращайся.

— Неверович, поздравляю. Вы одержали сегодня полную и безоговорочную победу, даже не обнажив фехтовальной подушки. Один брык копытами — и целых три дня в радиусе вашего пребывания никаких зловредных Зануд, правда? Вот и думайте, стоило ли так праздновать труса — ведь я вам даже не куратор...

— Ага, — лыбится Серый, — выполнили мы ваше поручение, Виктор Петрович. Не без потерь, но выполнили.

— В следующий раз буду думать, что и кому поручать… Валентина Федоровна, коллеге можно встать на несколько минут? Сергей Евгеньевич, окажите содействие, давайте покажем Зануду Четвертому через двери кунга. Пусть сам своих юных политтехнологов на место поставит!

— Делайте, что хотите, вы начальник лагеря, — бухтит фельдшерица, — но через три минуты чтобы в отделении никаких других долбаков, кроме этого долбака-пострадавшего, не было! Шить его пора. Ишь, набились в перевязочную, стерилизуй тут за вами всеми, старыми и молодыми…