Гарри Поттер и Герой с Тысячей Лиц (гет)

Я обманывал сам себя: прошло не все и не навсегда. Конца страданиям не было и не предвиделось.

— Филип Рот, “Моя мужская правда”

Рон бывал в гостях у Наполеона лишь однажды, однако ему не составило труда найти это место. Все, что ему нужно было делать — идти прямо навстречу гигантским столпам дыма и пламени.

Он припарковался в квартале от дома и выскочил из машины, поспешив туда, где уже собралась группа зевак и тупо таращилась на пожарных, как будто они никогда не видели чуда возгорания до этой ночи. Он заметил Наполеона, стоящего немного в стороне.

— Эй, — сказал он, подходя к нему. — Я приехал как только смог.

Наполеон покачал головой.

— Все, что у меня было в этом сраном мире, — пробормотал он, — вернулось к своему естественному энтропическому состоянию. Разлетелось на атомы.

— Думаю, это только один из способов взглянуть на все это. Не просто пожар, а небольшой вклад в возможную тепловую смерть Вселенной.

— Ты считаешь, это должно было меня приободрить?

— Ты первый начал, старик, — Рон вздохнул. — Ты в порядке? Вовремя выбрался оттуда? Не успел надышаться дымом?

— Меня не было внутри. Я вышел прогуляться до паба. Вернулся, а здесь уже все превратилось в ад.

Рон, казалось, не знал, что и сказать.

— Ты прости, приятель. Но это ж как тебе не повезло.

Наполеон пожал плечами.

— Добро пожаловать в мой мир. Все не так плохо. Я все равно переезжаю каждые несколько лет. Все это просто сделает переезд менее травматичным.

— Ты собрался переезжать? — эта мысль опечалила Рона. Он не хотел терять своего новоприобретенного друга.

— Ну, вообще не планировал. Сейчас я очень привязан к своей работе. И на самом деле думал, что нашел место, где мог бы остепениться.

— Ты все еще можешь это сделать.

— Все это как будто знак свыше, — ответил он, сделав неопределенный жест в сторону руин своего дома.

— Что за чушь. Так, ты идешь со мной. У нас куча спален, выберешь себе какую-нибудь.

Наполеон позволил Рону увести себя, с дружеским похлопыванием по плечу.

— Спасибо, дружище, — тихо сказал он. — Тяжело признавать, но мне это и правда нужно.

— Нужно что?

— Чтобы кто-то просто позаботился обо мне.

Наполеон был благодарен за то, что население дома значительно сократилось. Гарри и Гермиона, конечно же, были в свадебном путешествии. Джастин гостил у Стефана, а Чоу болела за друзей в серии выездных игр. В результате в доме оставалась лишь тревожная троица, состоящая из Лауры, Рона и Джорджа, которые, казалось, были счастливы, что он останется у них.

Когда Наполеон прибыл, никто не объяснил присутствие Люпина и Диз, хотя он догадался, что они как раз закончили ужинать, когда известие о его домашнем пожаре прервало приятный вечер дома с друзьями. Наполеон также подозревал, что Гарри оставил пару инструкций, чтобы Рон не оставался без защиты, пока их с Гермионой не будет.

И все же в доме было достаточно людей, чтобы эффективно придушить его заботой и утешениями едва Наполеон переступил через порог. Он с благодарностью позволил Рону поселить себя в одной из спален на втором этаже, у которой не было постоянного владельца.

— Хочешь поговорить об этом? — спросил Рон.

— Все, чего я хочу сейчас — это горячий душ, старик, — ответил Наполеон.

Рон ухмыльнулся.

— Ну, с этим сам справишься.

— Ага, постараюсь не упасть и не сломать себе бедро помимо всего прочего.

— Увидимся утром.

— Спасибо, приятель.

Смыв с лица сажу, он вышел из насыщенной паром ванной, чувствуя как что-то нарастает у него в груди. Он сел и стал ждать.

Долго ждать не пришлось. Спустя пять минут, он услышал тихий стук в дверь. Наполеон подошел к двери и впустил внутрь Ремуса с Диз.

— Входите.

Они устроились на диване. Ремус выглядел угрюмо, Диз — обеспокоенно.

— Это же не случайность? — спросил Ремус.

Наполеон кивнул.

— О нет. Они даже не пытались это скрыть.

— С чего ты взял?

— Что ж, помимо зажигательных чар, которые они использовали, и сухой древесной стружки, которую раскидали абсолютно везде, больше всего меня насторожили три колдуна в плащах, которые привязали меня к стулу и пытались вырубить.

Диз скорчила лицо.

— Тонко, — она посмотрела на него. — Ты оставил их внутри?

— Не. Выкинул из окна в кусты. Очнулись они наверняка довольно быстро. Надеюсь, один из них хотя бы сломал ногу или еще что-нибудь.

— Ты же не сказал ничего Рону, да?

— Я что, по-твоему, идиот?

— Ты правда хочешь, чтобы я ответила?

— Ничего я ему не сказал. Но не думаю, что мне стоит оставаться здесь. Это может быть опасно.

— Мы даже не знаем, что им было нужно.

— Кто-то знает о нашем проекте, — сказал Наполеон, сморщив лоб.

— А кое-кто из нас в этой комнате до сих пор не знает о “нашем” проекте, — отрезал Ремус, приподнимая бровь.

— Материалы еще не готовы. Я только сегодня узнал, что мне скорее всего передадут их завтра. Тогда я и введу вас в курс дела. Простите за всю эту конспиративную хрень, ребят. Но вы сами все поймете, когда узнаете.

— Кто-то еще должен быть в курсе, кроме тебя.

— Только Гарри. Он в полнейшей паранойе по всему этому поводу, и я его не виню, — Наполеон вздохнул. — Мне нужно разобраться с кое-какими новыми данными, так что я не могу остаться здесь дольше, чем до вечера. Позвоню своей сестре. Она уже давно зазывает к себе погостить — подозреваю, чтобы разделить квартплату. Я не особо был в восторге, но в шторм любая гавань хороша.

— А где она живет?

— В Лондоне, — мысль пришла к нему в голову. — А вы ее вообще-то знаете, наверное. Она была аврором, как и ты когда-то.

Люпин покачал головой.

— Официально я никогда не работал аврором, но многих знаю. Но никого по фамилии Джонс.

— Не, у нее другая фамилия. У меня, кстати, на самом деле тоже. Поменял ее много лет назад, Джонс — девичья фамилия нашей мамы. Ничего не хотел оставлять от отца, даже фамилию.

— Тогда какая… — Люпин внезапно запнулся, а на лице застыло выражение, будто он только что хорошенько получил по лбу. — Призрак Великого Мерлина, Джонс… твоя сестра Нимфадора Тонкс?!

— Ага. У меня их вообще-то две. Младшая — жуткая зануда. Замужем, с двумя детьми. С Тонкс куда веселее.

Люпин усмехнулся.

— Неудивительно, что я так и не стал аврором. Поверить не могу, что такое пропустил!

— Ну ты ж ее все равно знаешь.

— Знаю? Она была в Ордене.

— Ах да, Орден, — протянул Джонс, и в его голосе прозвучала какая-то кислая неуверенность, обычно свойственная тем, кто был слишком молод, чтобы быть частью чего-то. — Легендарный Орден.

— Так ты тоже что ли метаморфомаг?

Наполеон выгнул бровь, которая сегодня указывала на оранжево-голубые волосы в виде шипов.

— Вы же не думали, что я трачу по три часа в день на все это?

* * *

На следующее утро тихий стук в дверь разбудил Наполеона. Он высунулся из-под одеяла и увидел, как Рон просовывает голову в дверной проем.

— Можешь спать, если хочешь, но Джордж как раз готовит завтрак. Так что, если надеешься что-то урвать, сейчас самое время.

Рон ушел, оставив Наполеона с внутренней дилеммой. Сон... с другой стороны ммм, завтрак. Но ммм, сон. Завтрак? Сон.

Его глаза снова закрылись, но тут же заурчал желудок. Ладно, завтрак. Он встал и накинул футболку, оставшись прямо в боксерах, чувствуя себя комфортно и не стесняясь других людей, которых он увидит внизу, и босиком прошлепал на кухню.

Джордж как раз ставил на стол тарелку с блинами. Лаура и Рон сидели молча, их разделяло несколько стульев. Наполеон не спросил Рона, что за ссора между ним и Лаурой привела к такому нервному немому обращению, но подозревал, что скоро сам услышит об этом. Тем более что обе няньки Рона в настоящее время находились где-то посреди океана, пребывая, вероятно, в бессмысленных и неистовых любовных утехах.

Джордж, как всегда, был крайне любезен.

— Доброе утро беженцам! — сказал он. — Прошу вас попробовать мои кулинарные шедевры.

— Действительно шедевры, — сказал Наполеон, хватая бекон. — Ммм, какой хрустящий.

— Как спалось? — спросил Рон.

— Слишком хорошо. Эта кровать точно сорвалась с крючка.

Три недоуменных взгляда.

— Сорвалась с крючка?

Наполеон улыбнулся.

— Это значит “реально классная”. Так говорят американцы. Нахватался у Терк.

— Американцы говорят какую-то чушь, — сказал Рон, качая головой.

— Ну, не нам бросаться камнями, коли уж мы едим вещи под названием “Пятнистый дик” (spotted dick в оригинале — реально так называется рецепт пудинга на основе говяжьего жира, — прим.пер.) и “Жаба в норке” (а это так англичане называют бифштекс в тесте, — прим.пер.).

— Я люблю пятнистого дика.

— А я и не говорю, что он плох. Просто звучит нелепо.

— Как там старая добрая Терк поживает? Не то чтобы я, конечно, хоть раз ее видел...

— Думаю, нормально. Они с Таксом на тренингах в Сиэттле, так что она немного времени проводит дома, — он взял с тарелки еще одно яйцо. — А что-нибудь слышно от наших Самодовольных Женатиков?

— Только пара открыток, — ответила Лаура, — вот, глянь.

Она встала и подошла к холодильнику, вернувшись с двумя карточками. Обе были изготовлены на заказ и проштампованы корабельной печатью, с фотографиями в магловском стиле на лицевой стороне. На первой была Гермиона, свернувшись калачиком на кровати в каюте, полностью одетая, среди кучи не до конца распакованных сумок. Оборотная сторона гласила: «Лодка потрясающая, но пока слишком устали от всех волнений, чтобы насладиться ею! Уже скучаем по вам, с любовью, мы».

На второй карточке явно было больше действий. Это была фотография невероятно синего и чистого океана с белыми пляжами, видимыми на заднем плане. Гарри стоял по грудь в воде, а одетая в бикини Гермиона сидела у него на плечах, его руки держались за ее ноги. Они выглядели загорелыми и счастливыми. Гермиону засняли почти накрытую волной, одной рукой она держала распущенные волосы. Наполеон мгновение смотрел на картинку, чувствуя знакомый рывок в сердце и, как всегда, задаваясь вопросом, какое именно стечение обстоятельств должно было произойти, чтобы он вот так стоял в воде, держа ее на своих плечах.

Он прогнал эти мысли и перевернул карточку. На обороте было написано мелким острым почерком Гарри: «Одного дня в Греции было катастрофически недостаточно. Пока что брак не сильно отличается от того, что было раньше, за исключением того, что обручальные кольца зацепляются за вещи, и я постоянно пытаюсь найти предлог, чтобы сказать «жена». Гермиона интересуется, не забыл ли я уже ее имя, раз так часто называю ее «моя жена». Все еще жду первый большой супружеский скандал ... буду держать вас в курсе. А еще мы явно стали источником множества спекуляций на корабле, будучи слишком молоды для столь дорогой каюты без видимых причин. Думаем представляться необычно бледными саудовскими нефтяными магнатами. Как думаете, прокатит? Прекрасно проводим время. Хотели бы, чтобы и вы были здесь, но очень рады, что вас нет. С любовью, Г&Г”.

Наполеон улыбнулся и вернул карточки Лауре, которая повесила их на дверцу холодильника.

— Ага, и мы рады, что нас там нет. Слишком сладенько. Фу.

— Ты сошел с ума, — отрезала Лаура. — Я бы убила, чтобы оказаться посреди синего океана на роскошном круизном лайнере.

— Это с ними-то? Для таких как ты и была придумана фраза “третье колесо”.

Несколько мгновений они ели молча.

— Свадьба и правда была замечательная, не так ли? — пробормотал Наполеон почти что самому себе.

Рон улыбнулся.

— Одна на миллион.

— Однако, тот факт, что никто не попытался развязать какой-нибудь нечестивый беспредел, меня очень нервирует.

— Как затишье перед бурей?

— Полагаю, нам следует считать огромной удачей, что все то чары, которые я установил для спецохраны, оказались совершенно бесполезны, — сказал Наполеон, закатывая глаза.

— Не уверен, что это так, — заметил Рон. — Возможно, злоумышленники увидели всю твою тщательно выстроенную оборону и решили, что рисковать не стоит.

— Эти самые злоумышленники известны своим рискованным поведением, приятель. Все меры безопасности вселенной их не остановят, как только они настроятся на погром.

Какое-то мгновение Рон просто смотрел на него.

— О чем это ты говоришь?

— Да не знаю. Так, ни о чем. Просто подумал, странно — такое события у таких людей, а Аллегра даже носа не высунула.

— Ей должно быть нравятся ее жизненно-важные органы.

Наполеон вздохнул.

— Наверное, я просто занудный пессимист. Все думаю, не была ли она слишком занята, планируя кое-то похуже.

— Так, полегче. Давайте все помнить: это хорошо, что никто не устроил внезапное нападение на свадьбе наших друзей. И нет никакого смысла выдумывать какие-то зловещие мотивы, — после этого заявления Лаура встала и отнесла посуду к раковине. — И на этой ноте я ухожу на работу. Наполеон, мне очень жаль твою квартиру.

— Спасибо.

— И разумеется, мы будем рады тебе здесь столько, сколько ты захочешь.

— Я это ценю.

Она улыбнулась и похлопала его по плечу, уходя, не обращая внимания на Рона. Наполеон смотрел ей вслед, ничего не говоря, пока не услышал, как открылась и закрылась входная дверь, а затем повернулся к Рону.

— Что ты натворил, убил ее собаку?

Рон бросил на него предостерегающий взгляд.

— Лучше сюда не ходи, приятель.

— Просто спросил.

— Я пытаюсь, но вообще не понимаю ее.

— Ну, вот в чем твоя проблема. Любой мужчина даже с половиной мозга в голове знает, что пытаться понять женщин — бесполезное занятие. Ты должен просто принять то, что есть, чувак.

— Э, меня это не устраивает. Мне нужны причины, я должен найти здесь чертову логику.

— По сравнению с таким квестом поиски Святого Грааля выглядят как игра "Призрак на кладбище".

Рон ковырял свою яичницу; аппетит, казалось, покинул его.

— Как думаешь, ты надолго у нас?

— Черт знает. Я думал позвонить сестре. Возможно, она захочет снять со мной квартирку в городе.

— Ты можешь остаться здесь, ты же знаешь.

— Я в курсе.

— Нет, я о том, что… Ты мог бы переехать сюда.

Наполеон запнулся и удивленно посмотрел на Рона. Его только что пригласили стать одним из печально известных соседей-байликрофтцев? Он мог поклясться, что да.

— Ты серьезно?

— Конечно. А почему нет? У нас куча комнат. И вообще, между нами, — продолжил он, наклоняясь ближе и понижая голос, — у меня есть подозрение, что Джастин нас скоро покинет.

— Думаешь, он съедется со своим сладеньким?

— Стефан что-то разнюхивает. Не думаю, что Джастин знает об этом, но я уверен, — он пожал плечами. — Даже если я ошибаюсь, места все равно предостаточно. Третий этаж мы почти не используем, за исключением комнаты Гарри и Гермионы. Ты можешь занять хоть все западное крыло.

Наполеон на мгновение задумался.

— Лучше подумай, прежде чем делать мне такое предложение, приятель. А то я и согласиться могу. И не думаешь ли ты, что стоило бы обсудить это с другими жителями дома? И особенно с двумя твоими лучшими друзьями?

Рон вздохнул.

— Ага, полагаю, я не могу делать такие предложения только от себя, хотя даже представить не могу каких-то возражений.

— Возможно, Гарри будет против. Он может чувствовать себя немного странно, увидев меня на кухне в одних трусах, учитывая, что я работаю на него и все такое.

— Хах. Об этом я не подумал.

— Ну и еще эта проблема с Гермионой.

— Не знал, что это до сих пор проблема.

Наполеон прочистил горло.

— Официально, больше нет.

Рон моргнул.

— А не официально?

Наполеон какое-то время молчал, прежде чем заговорить, а когда смог выдавить из себя хоть какие-то звуки, не сводил глаз с пустой тарелки от завтрака.

— Все еще. Мы не говорим об этом, никто из нас не говорит. Не теперь. Мы как будто со своего рода кляпом во рту по взаимной договоренности. Короче мне кажется, что Гарри может быть немного неловко, если где-то в доме будет ночевать чувак, влюбленный в его жену.

— Ты серьезно? До сих пор?

Он тяжело сглотнул.

— Я делаю вид, что нет. Говорю, что справился с этим. Веду себя так, будто все окей. Жаль только, что это всего лишь какой-то кукольный театр. Я вообще поражен, что прокатывает, честно говоря.

Рон внимательно посмотрел на него.

— Но… ты выглядишь таким нормальным. Рядом с ней, рядом с ним, рядом с ними вместе. Я просто не могу в это поверить.

Наполеон улыбнулся.

— Я хотел бы поблагодарить Академию, — он покачал головой, затем посмотрел прямо Рону в глаза. — Это убивает меня, дружище. Каждый день. И лучше не становится… на самом деле, только хуже. Я люблю ее. Я пытался не любить, говорил себе все это столько раз, что уж и не сосчитаю, но каждый день это все еще со мной. Видеть ее с ним — все равно, что царапать длиннющими острыми когтями по груди. Быть там рядом с ним на свадьбе — было одной из самых трудных вещей, которые я когда-либо делал, но я сделал это для нее, потому что она этого хотела, и я хочу, чтобы у нее было все, чего она хочет. Она хочет, чтобы я был ее другом, поэтому я буду ее другом. Она хочет, чтобы я подружился с Гарри, поэтому я дружу с Гарри. Если бы она хотела, чтобы я занялся балетом или стал профессиональным инструктором по йоге, я был бы там в пачке и в позе лотоса. Наверное, я просто тупой идиот, что позволил себе влезть в это, — он судорожно вздохнул. — Терк попросила меня вернуться с ней в Штаты после того, как меня подстрелили. Она сидела у моей больничной койки, держала меня за руку и говорила, что все еще любит меня и просила дать нам еще один шанс. Она просила меня вернуться, и я сказал нет. Из-за нее. Потому что я не мог оставить ее. Я мог бы снова быть счастлив с Терк. Я ведь тоже все еще люблю ее... но не так, как я люблю Гермиону, — Наполеон обмяк, как будто эта тирада отняла все его силы.

Рон выглядел пораженным.

— Черт возьми, старина, я… я не знал. Понятия не имел.

— Отлично. Я так и хотел. Никто не знает, как обстоят дела. Ну… почти никто.

— Она знает?

— Неа. Он. Гарри знает. Он знает, потому что от него я скрыть не смогу. Он видит во мне то, что чувствует сам, и провести его в этом я не могу. И это странно, потому что в какой-то степени это нас даже сближает. Эта большущая штука у нас определенно общая.

— Но ты думаешь, он не захотел бы, чтобы ты жил здесь?

— Мы друзья, но он всего лишь человек, хотя Ежедневный Пророк и убеждает нас всеми силами в обратном. Умом он может знать, что она его девушка и что я никогда бы не попытался сделать ничего такого, но…

— Да. И все же. Всего лишь человек, — Рон вздохнул. — Полагаю, нам следует просто спросить их.

— Жаль, но они вроде как без связи с внешним миром.

— Это может подождать. Может же? Просто оставайся здесь до тех пор, пока они не вернутся. Не то чтобы у тебя было много вещей для переезда.

— Точно, — ответил Наполеон, посмеиваясь. — Все мои земные владения — наверху, на полу рядом с моей кроватью. Все остальное превратилось в пыль, — он протрезвел. — Все остальное пыль, — повторил он, и истинный смысл этих слов, казалось, наконец дошел до него. — Черт. Все. Мой школьный аттестат. Моя палочка, моя парадная форма, мои документы. Мои чертовы свадебные фотографии, одеяло, которое мама связала мне, когда я пошел в школу, — он вздохнул.

— Важнее всего то, что ты в порядке, — тихо сказал Рон. — Все остальное… это всего лишь вещи. Их можно заменить.

— Нет, черта-с-два их можно заменить! Я не могу заменить рождественскую открытку от моей первой подружки или детские рисунки племянницы! — он остановился, пылая гневом. — Сраный Круг! Черт бы их побрал! Как будто недостаточно того, что они пытаются завладеть миром, им еще и мои карточки с черепашками ниндзя нужны, да?

— Почему ты? — спросил Рон. — Почему они пришли за тобой? И даже скорее не за тобой, а за твоей квартирой? — его глаза сузились, и он начал возить своей вилкой по тарелке. — Ты точно мне все сказал? Ты и правда был в пабе, когда они к тебе наведались?

— А? — бросил Наполеон, наматывая круги по комнате. Он здорово окунулся в поток жалости к себе, и Рон поспешил вытряхнуть его из нее. — Что?

— Ну… почему они всего лишь сожгли твою квартиру? Назови меня психом, но не похоже, что они приложили бы столько усилий для какого-то мелкого поджога. Должно быть, они преследовали тебя. Если да, то почему они не подождали, пока ты вернешься домой? — Рон смотрел на него с задумчивым выражением лица, которое Наполеон явно недооценил. Он проницателен, подумал Джонс. Слишком чертовски проницателен. — Ты же был там? Просто не хотел меня пугать.

Наполеон сдался.

— Ага, был.

— Что они с тобой делали?

— Уверен, что хочешь услышать?

— Уверен.

— Они привязали меня к стулу и пытались проклясть до бессознательного состояния, пока поджигали все вокруг.

Рон мгновение смотрел на него, затем скрестил руки на столе и отвел взгляд.

— Господи, Наполеон.

— Мда. Хреново, не так ли?

— Но что они хотели?

Он прислонился к раковине.

— Я не могу говорить об этом, приятель. Я знаю, что тебя это не удовлетворит, но это действительно важно. Может быть, скоро ты все узнаешь.

— Так не пойдет.

— Все, что я могу сказать — я над этим работаю. Никто не должен знать об этом, но если какой-то плохой человек догадается, что мы готовим небольшой сюрприз, они могут захотеть остановить меня.

Рон закатил глаза.

— Боже, ну мне-то хоть можно приоткрыть завесу тайны?

— Я правда ничего не могу тебе сказать, приятель. Гарри открутит мою чертову голову.

Рон скорчил рожицу.

— Велел тебе со мной нянчиться, пока его нет?

— Не в такой формулировке.

— Мне не нужен телохранитель.

— Ты так уверен?

— Скажу иначе. Я не хочу телохранителя.

— Ну, это как у Rolling Stones было. Ты не можешь всегда получать то, что хочешь. Но если однажды постараешься…

— Получишь то, что тебе нужно, ага, знаю, — Рон улыбнулся. — Кажется, Гарри тот еще параноик.

— У него на то есть причины. Он просто не хочет, чтобы с тобой случилось что-нибудь еще.

— А тем временем, кто-то пытается убить тебя, а ты кажется не просишь телохранителя.

— Я тренированный профессионал, старина. Конечно, они пытаются убить меня. И все-таки пока не выходит. Да, они спалили мою квартиру, но за это были скинуты со второго этажа. А я ушел, — он стиснул челюсть. — И они меня не остановят. Не сегодня.

* * *

Шаги Наполеона отдавались гулким эхом, пока он следовал за своим пузырем по коридору в свой кабинет. Лица его товарищей-агентов расплывались, их голоса звучали приглушенно. Его разум был словно окутан толстым слоем хлопкового ватина. На контрольно-пропускном пункте ему сообщили, что в офисе его ждет посылка.

Он уже знал, что это было. Он ждал ее неделями, а до него — столько же ждал Гарри. Ее прибытие значило так много, но в конечном итоге она являлась поворотным моментом для него и для бесчисленного количества других людей. Как только он сделает следующий шаг, он и другие вовлеченные в дело агенты вступят в неизбежную и пугающую конфронтацию.

Если только подозрения Гарри окажутся правдой. Наполеон надеялся, что не окажутся.

Он открыл дверь в свой кабинет и увидел его там, на столе. Большой металлический прямоугольный ящик, запертый на множество замков.

Наполеон так и замер на месте, просто таращась на него несколько мгновений, затем позвал свой Пузырь.

— Ремус Люпин, — позвал он в него.

Ремус ответил после небольшой паузы.

— Люпин здесь.

— Ремус, это Наполеон. Вы можете с Диз зайти ко мне в кабинет, пожалуйста?

Наполеону показалось, что он уловил слабую заминку.

— Уже идем.

Ожидая их прибытия, Наполеон сидел и разглядывал коробку на своем столе с пустым выражением. Я мог бы открыть ее, подумал он. Не было никаких причин для задержки. У него было полное разрешение Гарри на продолжение проекта, но по какой-то причине он не хотел открывать ее, пока сидел здесь один. То, что таилось внутри было слишком жутким.

Ему не пришлось долго ждать. Ремус с Диз забежали в кабинет, плотно закрывая за собой дверь. Их глаза немедленно обратились к ящику на его столе.

— Что это? — спросила Диз.

— Узнаете через минуту, — ответил Наполеон. — Садитесь, — он встал и обошел вокруг стола так, чтобы они могли смотреть на него не через эту чертову коробку. Он вздохнул и задумался, как вообще можно такое объяснить лаконично. Они смотрели на него с ожиданием. — Ладно, — начал он, — Вы знаете, что мы с Гарри были заняты кое-чем, о чем вынуждены были молчать. Мы готовы перейти к следующему этапу, и для этого мне нужна помощь агентов, которым я могу доверять. Что я собираюсь сделать? Сказать вам то, что выходит далеко за рамки совершенной секретности, вы меня понимаете?

— Понимаем, — сказал Ремус.

— Прекрасно, — он прислонился к краю своего стола. — Когда мы нашли квартиру, в которой держали Рона, не выглядело ли что-то в этой ситуации… странным?

— Странным? А было что-то не странное?

— Вас натолкнуло это на какие-нибудь мысли?

— Не понимаю, к чему ты ведешь.

— Гарри натолкнуло. Просто подумайте. Они там все обставили, дали все необходимое и даже больше. Построили коридоры, специально сделанные двери, охраняемый периметр... все было идеально. Не просто так. Это хорошо продуманная система, — он замялся. — А теперь подумайте вот о чем: у Мастера была возможность украсть кого-то из-под носа самого Альбуса Дамблдора и заменить его дубликатом настолько убедительным, что это одурачило не только следователей, но и друзей и близких Рона. О чем это говорит?

Он ждал и следил за их лицами, а когда к ним пришло осознание, он увидел, как ужас отразился в их глазах. Веснушки Диз становились все более и более заметными, а ее кожа бледнела.

Наполеон продолжил, говоря совсем тихо.

— Похищение и заключение Рона Уизли было хорошо отработанной операцией.

Ремус судорожно вздохнул.

— Как будто они делали это раньше, — прошептал он.

Наполеон кивнул.

— Точно. И если Мастер может так легко сделать то, что он сделал с Роном, каковы шансы, что он сделал это только один раз?

Он подошел к стальному ящику на столе и взял свою палочку, взмахом сняв защиту и открыв крышку. Несколько десятков маленьких серебряных кубиков выплыли и зависли в одной линии, ожидая указаний. Они были точными копиями Оракула, только меньшего размера. Наполеон посмотрел поверх них на Ремуса и Диза, которые оцепенело смотрели на него.

Он прочистил горло; смысл того, что он собирался сказать, тяготил его.

— Сколько из наших мертвецов действительно мертвы? — спросил он. — Скольких он удерживает? Скольких он забрал у нас?

— Господи Боже, — прошептала Диз. — Он мог забрать десятки. Или даже сотни.

Наполеон кивнул.

— Именно это мы и попытаемся выяснить, — он кивнул на маленьких Оракулов перед собой. — Мы с Гарри запросили у лаборатории Федерации копии Оракула для этого, было непросто. Их-то мы и ждали. И нам предстоит куча работы, товарищи. Нужно проверить каждую могилу и выяснить наверняка, кто должен там находиться, а кто нет, — он вздохнул. — И думаю мне не стоит говорить, кого Гарри хочет проверить в первую очередь.

Ремус покачал головой.

— Они похоронены в Годриковой Лощине. Поехали, сейчас же.

* * *

Небольшая группа тихо прошла по узкой улочке к маленькому уединенному кладбищу. У Наполеона в кармане лежал один из новых Ораклеттов (термин, к несчастью присвоенный новым талисманам одной из исследовательских групп, которая их изготовила).

Диз прервала долгое молчание.

— Вы знаете, шансов на то, что здесь что-то не так, почти нет. Они умерли почти тридцать лет назад. Неужели Хозяин действовал уже тогда?

— Мы ничего о нем не знаем, — сказал Ремус. — Он мог дергать Волдеморта за ниточки, находясь за сценой. Как знать.

— Даже если так, тридцать лет — слишком уж долгий срок, чтобы ждать осуществления злодейского плана, даже для такого противника.

— Согласен. Но а ты что предлагаешь? Просто принять на веру, что Джеймс и Лили действительно мертвы? Как я смогу спать по ночам, если не буду уверен?

Наполеон перебил их.

— Суть в том, что Гарри хотел, чтобы их проверили в первую очередь, поэтому мы и проверяем, — он вытащил свою палочку. — Люмос, — слабый свет на конце палочки очертил узкий круг света вокруг трех волшебников. — Где она находится?

— Вон там, — показал Ремус, его голос был напряжен. Он провел их к отдельно стоящему от других могил надгробию. На нем были выгравированы бок о бок прислоненные друг другу закругленные ветви остролиста.

Наполеон на мгновение остановился и посмотрел на пары дат, обрамлявшие две оборвавшиеся жизни. Первая пара разная, вторая — одинаковая. Лили Эванс Поттер, любимая жена и мать. Джеймс Теодор Поттер, любимый муж и отец.

Он почувствовал, как у него перехватило дыхание, когда увидел их имена. Он никогда не встречал этих людей, но эхо их смерти навсегда изменило волшебный мир. Самым очевидным последствием этого, разумеется, было то, что Гарри избежал их судьбы. События той ночи превратили его в нечто иное, во что-то, в чем они нуждались, в кого-то, кто должен был дать надежду.

Наполеон никогда не говорил об этом Гарри, но он всю свою жизнь мечтал о встрече с ним, и в этом отношении он не думал, что чем-то отличался от любого другого волшебника или ведьмы его возраста. Великий Гарри Поттер. В школе в Австралии он слышал новости о победах Гарри, его возможной победе над Волдемортом, смерти его лучшего друга, его страданиях и его победах. Казалось, по крайней мере раз в неделю появлялась новая история о Мальчике-Который-Выжил и о том, что он сделал и что делает до сих пор.

Он вспомнил, как в «Шоколадных лягушках» вышла первая карточка Поттера. Боже, какая за них была схватка. Каждый хотел, чтобы карточка Поттера пополнила их коллекцию. Он попытался вспомнить, когда это было… должно быть, сразу после того, как Гарри победил Волдеморта на седьмом курсе. Это был его пятый год в школе. После этого уже не имело значения, была ли у тебя дюжина редких карточек Мерлина; если не было Поттера, твоя коллекция ничего не стоила.

Наполеон покачал головой, удивляясь странности жизни. Как интересно, что он не только в итоге встретился с Гарри, но и стал работать на него, жил в его доме, стоял рядом с ним на его свадьбе и был безнадежно влюблен в его жену.

Его мысли были прерваны, когда взгляд остановился на маленьком предмете, лежавшем у основания надгробия. Он пригнулся и поднял его, чтобы все трое смогли рассмотреть.

— Ох, емае, — выдохнул он.

Это была маленькая фотография в рамке, на которой Гарри и Гермиона стояли у алтаря, только что поженившись. Она держала его под руку, и они улыбались друг другу. Счастье сияло вокруг них, когда Наполеон смотрел, как на волшебной фотографии они обмениваются быстрым поцелуем и идут навстречу друзьям. Ремус улыбнулся и взял снимок.

— Держу пари, это Сириус принес, — сказал он.

— Гарри приходит сюда? — спросил Наполеон.

Ремус кивнул.

— Да. Довольно часто. Я знаю, что он приходил сюда в ночь перед свадьбой, — он встал на колени и положил фотографию обратно. — Если их здесь нет… — он оборвал себя и вздрогнул, дернув плечами.

Наполеон полез в карман.

— Давайте разберемся.

Ремус отступил назад, и Наполеон увидел, как он взял Диз за руку. Они стояли в стороне, пока Наполеон размещал Ораклетт над правой стороной двойной могилы. Он крутился и вибрировал, казалось, целую вечность. Наполеон затаил дыхание, зажмурил глаза, недоумевая, как бы он вообще смог сказать Гарри, что его мать и отец не мертвы, а заключены где-то уже почти тридцать лет.

Наконец, тишина была нарушена.

— Поттер, Джеймс Теодор. Умер 31 октября 1981 года.

Наполеон вздохнул, опустив голову. Он услышал, как Ремус выдохнул.

— Проверь ее, — попросил Ремус. — Чтобы наверняка.

Наполеон подтолкнул Ораклетт к другой стороне надгробия, и они снова ждали, пока он вращался, оценивая личность человека, погребенного под землей.

— Поттер, Лили Эванс. Умерла 31 октября 1981 года.

У Ремуса вырвался какой-то нервный невнятный звук, смешанный с облегчением. Диз обняла его за плечи.

— Слава Богу, — пробормотал он. — Никогда не думал, что буду так благодарен за то, что они действительно мертвы.

Наполеон убрал Ораклетт в карман и подошел к ним.

— Это они. Точно, — он положил руку на плечо Ремуса. — Я должен послать Гарри сову прямо сейчас, и буду очень рад сделать это. Но думаю, вы понимаете, что сейчас-то и начнется наша настоящая работа.

Они не стали мешкать и сразу вернулись к проверке личностей умерших, запершись в кабинете Наполеона.

— Нам нужна какая-то легенда для прикрытия, — сказала Диз.

— Зачем это?

— Ну... подумай, сколько могил нам нужно проверить. Тысячи, сотни тысяч. И мы просто физически не справимся только втроем. У нас есть двенадцать Ораклеттов, нам нужно будет собрать команды, составить графики проверки. Мы же не можем никому сказать, зачем все это делаем, тогда что скажем? Что проверяем орфографические ошибки на надгробиях?

Наполеон нахмурился.

— Не совсем, но есть идея. Что, если мы скажем всем, будто есть доказательства того, что некоторые надгробия находятся не на тех могилах, и что мы ищем их настоящее место?

— Неплохо, но все удивятся, почему Р.Д так возится с этим.

— А мы можем действовать не напрямую? Попросить кого-нибудь еще провести фактическое тестирование и рассказать им эту легенду для прикрытия?

Наполеон покачал головой.

— Только агенты имеют право использовать Ораклетты.

Ремус нахмурился.

— Тогда… можно ли как-то заколдовать их, чтобы они самостоятельно проводили проверку?

Наполеон поднял брови.

— Я не знаю. Интересная мысль.

— Нам стоит об этом подумать.

— И можем ли мы привлечь кого-нибудь из Заклинаний и Чар? Кого-нибудь из тех, кому мы доверяем?

Трое агентов переглянулись, но в голову не пришло никакого ответа. Наполеон потянул к себе кусок пергамента.

— Ну, слушай. Мне нужно позвонить Гарри и сообщить ему, что его родители действительно мертвы. Я спрошу его, что он думает, — Наполеон поднял взгляд. — Вы двое идите домой и немного отдохните. У нас впереди куча работы.

* * *

Наполеон последовал за своим Пузырем в незнакомую часть Р.Д. У него в кармане был один из Ораклеттов, и больше ничего, кроме единственного имени, предоставленного его боссом, чтобы продолжить поиски.

В конце концов он добрался до двери с надписью «Специализированные заклинания и чары». Она открылась еще до того, как он успел постучать.

Это оказался администратор.

— Чем могу помочь, агент Джонс?

— Я ищу Кейт Сальваторе.

— Она у себя, — кивнула администратор. — Проходите.

Наполеон открыл указанную ему дверь, но не увидел за ней никого, лишь безнадежно захламленный офис. Как она вообще тут могла передвигаться? подумал он.

— Агент Сальваторе?

— Секундочку! — раздался откуда-то хриплый женский голос. Через мгновение из-за стопки бумаг высунулась лохматая голова. — А вы кто?

— Эээ… я агент Джонс.

— Оу, вы эээ… — она несколько раз щелкнула пальцами. — Зам Поттера, точно, — она швыряла бумаги туда-сюда, сделав неопределенный жест в сторону стула... но стула он не видел. — Садитесь.

— Куда?

— Куда-нибудь. Сдвиньте вон те бумаги.

Приподняв одну бровь, Наполеон передвинул стопку нераспечатанных почтовых посылок и нашел табуретку. И это был агент, которому, по словам Гарри, он мог доверять? Ее мантии были помяты и выглядели так, как будто их только что вытащили из мешка с вещами. Ее лицо было наполовину скрыто огромными очками в лиловой оправе, а черные волосы напоминали гигантскую губку для мытья посуды. Она села и посмотрела на него.

— Чем могу помочь?

— Что ж, у меня очень… деликатная ситуация, и Гарри сказал, что я могу вам доверять.

— Разумеется. У меня допуск к секретным материалам категории «ААА».

Наполеон был слегка ошеломлен. У него самого был только “АА-допуск”, и он думал, что только у Арго и Гарри был "ААА".

— Хорошо. Вот моя проблема, — он вытащил Ораклетт. — Это мини-версия Оракула. Мне нужно, чтобы он функционировал сам по себе. Чтобы он системно перемещался по кладбищу и проверял личности всех мертвых людей и каким-то образом записывал эту информацию.

Она протянула руку и взяла Ораклетт. Наполеон ждал неизбежного «это невозможно» или «это займет пять недель». Кейт улыбнулась ему.

— Нет проблем. Сегодня вечером сделаю, пойдет?

Наполеон моргнул.

— Серьезно?

— Конечно. Я зачарую его модифицированной версией Императрикса и дополню соответствующим записывающим талисманом.

— Э… чем? Империусом?

— Нет, Империус работает только на разумных существах. Императрикс же предназначен для неодушевленных предметов.

— И… это заставит его проверить все могилы, одну за другой?

— Ага. Вам даже не нужно быть там. Сколько таких у вас есть?

— Двенадцать.

— Все, что вам нужно — дать им соответствующие инструкции, аппарировать их к нужным могилам, и они вернутся с записью своих проверок.

Наполеон был ошеломлен. Это было даже больше, чем он надеялся.

— Гарри сказал, что ты сможешь мне помочь.

— Ну, как ты знаешь, Гарри никогда не ошибается.

— С тех пор, как я на него работаю — нет.

Кейт подбросила Ораклетт в воздух и поймала его.

— Я все сделаю к вечеру. И еще напишу несколько инструкций о том, как программировать талисманы и как извлекать из них информацию, когда их задачи уже выполнены.

Наполеон наклонился и пожал ей руку.

— Кейт, я должен сказать… ты мой герой. Серьезно. Я не шучу. Я собираюсь вытатуировать твое лицо на своей заднице.

— Класс. Отправь мне потом фотку. А теперь иди давай, у меня много работы, — она буквально выпихнула его за дверь. Наполеону повторять два раза было не нужно.

* * *

Кейт Сальваторе сдержала свое слово. Ораклетты теперь могли действовать сами по себе, и каждого из них сопровождал модифицированный Пузырь, в которые записывались все их находки. По их возвращении Пузырь немедленно переносил все имена и даты на пергамент, ожидавший изучения кем-то из небольшой команды агентов из трех человек. У этой системы было дополнительное преимущество скрытности... два маленьких талисмана были намного менее заметными, чем взрослый волшебник, крадущийся по кладбищу. А еще два маленьких “разведчика” можно было отправить и отозвать изнутри Р.Д, что повышало секретность их миссии.

Наполеон подумывал о привлечении дополнительных членов команды. Он был почти уверен, что может доверять Сакешу, Изабель и Генри, но что-то сдерживало его. Пока в группе были лишь он сам, Ремус и Диз, он чувствовал себя в безопасности. Он не хотел все испортить.

Они договорились встречаться каждую ночь и вместе читать все стенограммы. В первую ночь Наполеону буквально свело желудок, пока он шел к офису Диз, где они решили собраться. Что они найдут? Он сказал Кейт, что Гарри никогда не ошибался. Если им повезет, это утверждение окажется ложным, ведь он надеялся, что Гарри все же ошибался.

Ремус и Диз уже были там, когда пришел Наполеон. Двенадцать Пузырей парили над двенадцатью толстыми свитками пергамента, вращавшимися под ним; слова лились на их страницы быстрее, чем его глаза могли что-то рассмотреть.

— Только начали, — пояснил Ремус. — Будет готово через некоторое время. Каждый Ораклетт сегодня обследовал десятки кладбищ, и потребуется какое-то время, чтобы расшифровать все результаты.

Наполеон сел, пальцы Ремуса барабанили по столу. Наконец Диз потянулась и положила свою руку на его.

— Расслабься, — хрипло сказала она.

Ремус кивнул, но не расслабился.

Казалось, спустя вечность транскрипция наконец была готова. Ремус передал каждому по списку, и, бросив быстрый взгляд друг на друга, они склонили головы и стали изучать.

Прошел час. Наполеон не был уверен, в какой момент он мог позволить себе надеяться, что Гарри просто-напросто ошибся. Что, если они ничего не найдут сегодня вечером? Это что-нибудь значило? Что, если Мастер похитил пять человек? Они могли разумно ожидать, что бесплодные поиски могут растянуться на недели. Но если бы он похитил сотни... ему не хотелось об этом думать. Просто делай свою работу, сказал он себе.

Прошел еще час. Диз вышла принести всем чай, а потом вернулась к работе. Настроение в комнате было мрачным и сосредоточенным. Никто не хотел ничего упустить.

Ближе к полуночи Ремус откинулся на спинку кресла и поднял глаза от записей. Диз и Наполеон посмотрели на него.

— Что? — спросил Наполеон.

— Есть один, — ответил он голосом, полным тихого ужаса. Он не выглядел удивленным, лишь… разочарованным.

— Дай взглянуть, — сказал Наполеон, загребая свиток к себе. Конечно же, оно было там. Между двумя обычными именами затаились слова «Личность неизвестна». Диз вытянула шею, чтобы убедиться в этом самой.

— О Боже, — пробормотала она.

— Что ж, — выдавил Наполеон. — Вот и ответ.

— Мы должны все проверить, — сказал Ремус. — Должны убедиться.

— Для начала, чья это могила? — спросила Диз.

Этот вопрос привел к некоторой суматохе и осознанию того, что у их отлаженной системы был один недостаток. Им потребовалось некоторое время, чтобы определить, в чьей могиле находится фальшивое тело. Им пришлось сверить записи с кладбища и выяснить, чьего имени не хватает. Наполеон сделал пометку поправить программирование Ораклеттов, чтобы они записывали не только имена, но и номера могил.

Наконец-то они нашли нужное имя. Ремус нахмурился.

— Кто, черт возьми, такой Донован Лафферти?

— Согласно записям с кладбища, он умер в 2002 году в возрасте 67 лет. Он был историком… ммм, написал книгу о ранних практиках волшебства. Очевидно, он был кем-то вроде эксперта по Прародителям и доисторической магии.

Повисла глухая тишина, пока они созерцали имя мистера Лафферти, который, как оказалось, не был мертв.

Ремус передал свою стопку расшифровок Наполеону.

— Продолжай с этим. А я пойду проверять находки Ораклеттов.

— Окей, — сказал Наполеон, в его голосе не было уверенности. Он чувствовал себя потерянным и запутавшимся. Все это казалось уже слишком большим для него, а он был всего лишь человеком. Его посетило сильное чувство, что это не конец. Они будут продолжать находить их, он знал это. Они найдут десятки и десятки заключенных, считающихся мертвыми, которых удерживает Мастер, и ему придется в конце концов с этим разбираться.

Наполеону отчаянно хотелось, чтобы Гарри был здесь, но он никогда не сказал бы об этом. Сейчас он был главным, и ему лучше вести себя так, словно он совсем не против.

— Ремус, подожди. Я пойду проверю. Вы с Диз оставайтесь здесь и продолжайте просматривать стенограммы.

Ремус поколебался, затем кивнул.

Наполеон встал и вышел из комнаты, потирая лоб. Для этого он достанет настоящего Оракула. Это была их первая ошибочная находка, и он хотел провести дополнительную независимую проверку, прежде чем они начнут безоговорочно доверять Ораклеттам.

Уже три гребаных часа ночи, господи, сказал сам себе Наполеон. Иди домой.

Он не хотел встречаться с Лаурой, Джорджем и кем бы то ни было еще. Больше всего он не хотел видеть Рона, потому что как никогда хотел рассказать ему все, но не мог, не сейчас.

* * *

Наполеон поднял руку и постучал в дверь квартиры Сары. Вскоре за дверью послышалось шарканье и глухой грохот, после чего ее голос пробубнил “Кто, черт возьми, кто, черт возьми, стучит в три часа ночи?" Она рывком открыла дверь и увидела его лицо, и ее с собственного ушло раздражение, сменившись обеспокоенностью.

— Господи, Лео. Что за... что случилось? О Боже, что? Что-то с Гермионой?

Он покачал головой.

— Нет, все в порядке, — возможно, это было самое фальшивое заявление, которое он когда-либо делал, но это все, что он мог ей сказать. — Просто у меня была действительно тяжелая ночь, — Это точно. Все стало крайне серьезно. Настоящий Оракул подтвердил выводы Ораклеттов. Профессора Лафферти не было в земле, где он должен был быть. — Прости, я не должен был...

— Нет, все в порядке, заходи, — сказала она, затаскивая его внутрь и закрывая дверь. — Ну и видок у тебя. Как у мертвеца.

Он разразился саркастическим смехом.

— О, потрясающе. Я выгляжу как мертвец, и есть по крайней мере один человек и, возможно, еще целая куча людей, которые, о я бы просто мечтал об этом, действительно так и выглядели.

— В твоих словах нет никакого смысла.

— Я знаю, милая. И не знаю, что я здесь делаю.

— Я знаю, — она схватила его за плечи и прижала к стене, затем грубо поцеловала.

— Не слишком вежливо, — сказал он, развязывая ее халат.

— Я уже делала это с тобой на прошлой неделе.

— Тогда это тоже было невежливо.

Она стянула с его плеч плащ.

— В этом и преимущество того, что у тебя есть приятель с привилегиями, Джонс. Не нужно любезностей, — она просунула одну соблазнительно обнаженную ногу между его ног и прижалась к нему. — Боже, да ты один сплошной нерв.

— Я не хочу говорить об этом, — сказал он, целуя ее в шею. — На самом деле, я вообще не хочу разговаривать.

* * *

Аллегра поворачивалась то в одну, то в другую сторону, любуясь своим отражением. Да, я горяча, сказала она себе. Мне уже под сорок, а я все еще потрясающе выгляжу в черном комбинезоне.

Легкое движение привлекло ее внимание, и она резко обернулась, чтобы увидеть Мастера, стоявшего в дверном проеме и смотревшего на нее с хищным блеском в глазах.

— Очень мило, — сказал он. — Ты надела это специально для меня? Какая честь.

— Я никогда в жизни не надевала ничего только ради того, чтобы доставить мужчине удовольствие, — прорычала она. — И у меня нет намерения начинать сейчас.

— Как это мило с твоей стороны. Ты женщина, слышу твой рев, — его смех был тихим, но жестким. Она проигнорировала это.

Аллегра взяла свой плащ и прошла мимо него.

— У меня куча дел.

— Например, каких? — спросил он, следуя немного позади, сцепив руки на пояснице.

— Мне нужно связаться с лагерем в Праге.

— Дело сделано. Они пришлют свои отчеты завтра.

— Я должна связаться с одним из моих маггловских помощников, который...

— Сделано. Он приедет сюда в эти выходные на дачу показаний.

Она остановилась и повернулась к нему лицом.

— Я не просила тебя о помощи.

— Я дам тебе знать, когда мне понадобится твоя, — сказал он, поднимая руку и проводя указательным пальцем по линии ее подбородка. Он прошел мимо нее по коридору, заставляя ее ускорить шаг, чтобы не отставать.

— Круг принадлежит мне, Джулиан.

— Он никогда не был твоим. Он всегда принадлежал ему.

— Ему? Ты имеешь в виду...

— Именно. Моему настоящему отцу. Тому, кто вырастил меня.

— Кто он такой?

— Ты еще не готова узнать. Что важно, так это то, что он спроектировал то, чем ты являешься. Все, что ты делаешь, ты делаешь по его желанию. Все здесь, даже ты, даже я... мы все служим ему.

— Я никому не служу, — прошипела она.

Он рассмеялся.

-Именно так ты и служишь ему, моя дорогая. Твоя очаровательная и, о, такая ложная независимость ему полезна. Это единственная причина, по которой тебе разрешили оставить его... и Круг, — Мастер остановился и повернулся к ней лицом. — Ты не знаешь, кто ты для него, для меня, — выдохнул он. Мастер притянул ее к себе, его сильная рука обняла ее за талию. Аллегра вывернула верхнюю часть тела, но он был таким сильным, сильнее, чем мог бы быть просто человек. Без предупреждения его голова метнулась к ней, и он лизнул ее в шею. Она вздрогнула; это был отталкивающий жест, как будто он пометил ее как свою территорию.

— Это отвратительно, — прорычала она. — Прояви хоть немного уважения. Я твоя мать.

— В этом нет никакого смысла, — сказал он, его дыхание коснулось ее лица. — Как для тебя, так и для меня. Ты меня не знаешь.

Внезапно передняя молния ее комбинезона распахнулась сама по себе, и его рука оказалась внутри, разминая ее грудь. Она дернулась, но не могла пошевелиться, с таким же успехом она могла быть прикована к нему. Его губы приблизились к ее уху, когда он заговорил.

— Ты совсем ничего не рассказала мне о свадьбе моего дорогого отца, — отметил он. — Но я не мог не заметить, что, согласно газетам, все прошло без сучка и задоринки. Ты опоздала на свой рейс?

— Никуда я не опоздала, — прошипела она сквозь стиснутые зубы. Найди свое счастливое место, найди свое счастливое место...но было чертовски трудно найти свое счастливое место, когда к тебе приставал твой парадоксально взрослый сын.

— Все было прекрасно? Он выглядел счастливым? Была ли она сияющей, словно освещенной изнутри и все такое?

— Да, она была гребаным фонарем — это то, что ты хочешь услышать? Они выглядели до смешного счастливыми, и все рыдали, и они танцевали друг с другом чертов танец экстатического психоза, ты доволен?

— Ревновала? — спросил он грубо, просвистев прямо в ухо. Его пальцы безжалостно сжимали ее сосок. — Пожалела, что предала его?

— Невозможно предать кого-то, если никогда не был ему по-настоящему предан.

— О, я думаю, если бы я спросил его, он бы сказал, что ты предала его, — теперь он целовал ее в шею. — Я думаю, он был бы еще больше расстроен, если бы узнал, что ты родила ему сына.

Она подняла руки и толкнула его в грудь, что, должно быть, напугало его достаточно, чтобы нарушить концентрацию, потому что он отшатнулся назад, ухмыляясь и довольный собой.

— Ты раскраснелась, дорогая, — ухмыльнулся он. — Я опьяняю тебя?

— Ты мне противен, — она неистово терло лицо, как будто могла стереть румянец возбуждения, как румяна, которые отлично смотрелись на кисти, но ужасно на твоем лице.

— Какие слова, моя дорогая. Если ты извинишь меня, меня ждет работа, — он оставил ее стоять в коридоре, ее молния вернулась в правильное закрытое положение. Питомец, подумала она. Вот кто я для него. Домашнее животное.

Она набросила плащ на плечи и зашагала в противоположном направлении.

* * *

Ремус открыл входную дверь Диз своим ключом, уставший и продрогший до костей и более подавленный, чем был когда-либо в своей жизни, и это включая его год в качестве голодающего, безработного охотника на вампиров в Венгрии.

До Рождества оставалось четыре дня, а у него уже четыре недели не было ни одного выходного. Он был так измучен, что даже моргание казалось задачей грандиозных масштабов.

Он закрыл и запер за собой дверь, остановившись на мгновение, чтобы прислониться лбом к дверному косяку. Затем до его ушей донесся тихий звук, еле слышное шуршание наверху. Ремус сразу понял, что это было; этот звук он слышал несколько раз за последний месяц.

Он повесил плащ и поднялся по лестнице в спальню, где обнаружил Диз, свернувшуюся калачиком на кровати и тихо плачущую в сложенные руки. Он лег и свернулся калачиком вокруг нее, прижавшись щекой к ее шее сзади. Она пришла домой всего за час до него, и у нее было такое выражение лица, которое они с Наполеоном распознавали как выражение "Мне нужно выйти и хорошенько поплакать". Диз не была склонна к откровенным эмоциональным вспышкам, и тот факт, что она испытывала их сейчас, был показателем чрезвычайного напряжения, в котором они сейчас находились.

Она шмыгнула носом и провела рукой по рту.

— Сколько сегодня? — спросила она дрожащим голосом.

Ремус вздохнул.

— Восемь. Плохой день. И всего сейчас получается...

— Сто тридцать четыре, — закончила она. Как будто он нуждался в напоминании. Цифры были выжжены в их мозгах, увеличиваясь с каждым днем, когда Ораклетты возвращались в штаб-квартиру и находили имена за именами, разбросанными повсюду за этими двумя неумолимыми словами: "личность неизвестна". С того первого сбора не прошло и дня, чтобы они не находили хотя бы одного.

Диз перевернулась и зарылась в объятия Ремуса.

— Прости, — прошептала она. — Что я плачу.

— Не смей извиняться ни передо мной, ни перед кем-либо еще, — сказал он, прижимая ее к себе.

— Я должна быть в состоянии справляться с подобными вещами.

— Ты справляешься. Просто потому, что тебе приходится время от времени плакать из-за этого, не значит, что ты не справляешься.

Несколько мгновений они лежали в тишине.

— Есть какие-нибудь закономерности? — спросила она, хотя, вероятно, уже знала ответ. Со второго дня тестов, когда они определили, что Донован Лафферти был не один, они изо всех сил пытались увидеть какую-либо закономерность в тех, кого похитили. До сих пор не было никаких доказательств, но Наполеон становился все более одержимым идеей о том, что существует закономерность, она должна быть...они просто пока не замечали ее.

— Конечно, нет, — сказал Ремус. — Это было бы слишком просто. И имело бы смысл.

— Все это не имеет смысла. Почему? Зачем похищать людей, а потом...ничего не делать?

— Мы этого не знаем. Мы ничего не знаем, кроме того, что этих людей нет там, где они должны быть.

— Где Наполеон? — спросила Диз.

— Он все еще в штаб-квартире. Я просил его пойти домой. Рон написал мне сегодня и спросил, что происходит. Я думаю, он волнуется. Уже все заметили, что Наполеон совсем не такой, как обычно.

— Нет, — прошептала она. Наполеон очень тяжело относился к этой миссии. Тяжесть ее последствий была опасно близка к тому, чтобы раздавить его. И Ремус, и Диз высказали идею вызвать Гарри, но Наполеон отказался даже рассматривать эту идею. Он может справиться с этим, сказал он, и будь он проклят, если прервет их медовый месяц.

Ремус посмотрел ей в глаза, одной рукой поглаживая ее по щеке.

— Наполеон — хороший человек и хороший агент, но у него не так много опыта. Мне неприятно говорить, что он вляпался по уши, но... нам нужна помощь. Нам нужен Гарри.

— Я не знаю, что нам нужно, — сказала она. — Как мы вообще начнем их находить? Мы нашли Рона только через Phenomorbius, и мы никак не сможем использовать его, чтобы найти так много людей. Они так долго скрывались, что по каналам разведки просочилось не так уж много слухов об этом...кто бы ни стоял за этим, они относятся к этому очень, очень серьезно. Мы должны быть более осторожны, чем когда-либо в нашей жизни.

— И мы не знаем, кому можем доверять, — пробормотал Ремус. — Если мы попросим о помощи... как мы можем быть уверены, что она не пойдет прямо к Мастеру?

— Все, на что мы можем надеяться, — это то, что как только у нас будет полный список пропавших без вести, можно будет найти какую-то закономерность, которая нам поможет. Если мы сможем найти даже одного из них, он может привести нас к остальным.

Она покачала головой.

— Это ужасно рискованный шаг, — она опустила голову ему на плечо. — Я не могу перестать думать о них, — сказала она после долгой паузы. — В своих квартирах без окон, в которых не с кем поговорить, осознавая, что весь мир считает тебя мертвым, зная, что впереди нет будущего и нет надежды.

Он взял ее лицо в ладони и повернул к себе.

— Надежда есть. И весь мир больше не верит, что они мертвы, — он поцеловал ее, нежно и осторожно, как это все еще было в его манере. Ее руки сразу же обхватили его, притягивая ближе, нуждающиеся и отчаявшиеся.

— Ремус, — выдохнула она, когда его пальцы расстегнули пуговицы ее пижамы одну за другой.

— Да? — сказал он, прижимаясь к коже ее шеи.

— Я... я люблю тебя.

Он замолчал и посмотрел на нее. Они еще не говорили этого друг другу. Уже несколько раз эти слова вертелись у него на кончике языка, но что-то его останавливало. Он вздохнул.

— Не люби меня, — ответил он, прежде чем смог себя остановить.

К его изумлению, она улыбнулась.

— Если ты не хочешь, чтобы я любила тебя, тогда...что ж, тогда не будь собой.

Он задавался вопросом, могло ли его сердце разорваться.

— С этим я ничего не могу поделать.

— Тогда я тоже не могу, — на этот раз она поцеловала его, крепко и настойчиво, опрокидывая на спину. — И ничего страшного, если ты этого не скажешь, — сказала она. — Я понимаю.

— Я... это не так...Я не могу...

— Я знаю. А теперь тише, — она снова поцеловала его. — Займись со мной любовью, и этого будет достаточно.

* * *

Наполеон тихо закрыл за собой входную дверь и внимательно прислушался к звукам в доме. Он затаил дыхание, оглядывая полутемное фойе, склонив голову набок.

Было тихо. Он так и думал, учитывая, что было уже за полночь. Он осторожно поднялся по лестнице, молясь, чтобы ни с кем не столкнуться...с Роном, например.

Ему становилось все труднее уклоняться от вопросов и обеспокоенных взглядов своих соседей по дому. Он не хотел с ними разговаривать. Не хотел ни с кем разговаривать. Он все равно ничего не мог им сказать, но даже в этом случае боялся говорить с Роном. Тот был просто слишком проницателен, слишком наблюдателен. Рон мог бы о чем-нибудь догадаться, даже если бы Наполеон ничего не сказал. Он не мог рисковать, пока нет.

Наполеон не обсуждал это с Ремусом и Диз, но прекрасно понимал, что тот проект, над которым они работали, подвергал их значительной личной опасности. Каким бы ни был план Мастера, какой бы цели ни служило похищение и инсценировка смерти десятков волшебников, он приложил немало усилий, чтобы сохранить это в секрете. И до сих пор это срабатывало. Если бы стало известно, что его план больше не был таким секретным... он мог бы принять меры, чтобы навсегда заставить замолчать тех, кто в курсе.

Другим риском, о котором они даже не осмеливались говорить вслух, хотя это тяжело давило на всех троих, был риск для похищенных. Если Мастер узнает, что об их заключении стало известно, это может подвергнуть их опасности. Наполеону не хотелось даже думать об этом.

Он видел напряжение на лице Ремуса. В первый раз, когда он обнаружил Диз в слезах, он с трудом мог в это поверить, но понимал ее. Ему казалось, что он бродит во сне, но с необходимостью выполнять свои обычные обязанности так, словно ничего не происходит, и это было почти невыносимо. Он ни о чем больше не мог думать, все остальное теперь казалось слишком тривиальным и неважным.

Наполеон поймал себя на мысли, что ненавидит Гарри, отдыхающего где-то на корабле со своей новоиспеченной женой, которого, вероятно обслуживают по высшему классу и греющегося в лучах южного солнца. Он понятия не имел, что здесь происходит, понятия не имел, насколько все плохо и насколько верным оказался его чертов инстинкт.

Ты мог бы позвонить ему. Он бы вернулся, если бы знал, что происходит. Если бы он знал, что пропало больше сотни, он бы вернулся так быстро, что у тебя закружилась бы голова. Наполеон знал, что это правда, но не хотел этого делать. Он не хотел портить передышку, которую они буквально выгрызли... и, он должен был признать, что не хотел посылать Гарри сообщение о том, что он неспособен справиться с операцией такого масштаба.

Но это глупо, подумал Наполеон. Это слишком большое дело, чтобы кто-то мог справиться с ним в одиночку. Если тебе нужна помощь, это вовсе не значит, что ты некомпетентен. Да, это могло быть правдой, но он не хотел прерывать их совместное времяпрепровождение. В любом случае, пройдет довольно много времени, прежде чем они будут готовы действовать в соответствии со своими открытиями. Они даже наполовину не закончили с тестированием кладбищ, и они начали сталкиваться с некоторыми трудностями. Неправильно пронумерованные могилы затрудняли точную идентификацию пропавших тел. Им пришлось возвращаться туда лично и пересматривать некоторые из своих выводов, и это замедляло процесс. Они не могли приступить к осуществлению планов по поиску и спасению заключенных до тех пор, пока у них не будет полного списка имен и не будет известно точное количество пропавших.

Наполеон тяжело зашагал по жилой галерее второго этажа. Когда Гарри вернется, он может разозлиться, что ты не сказал ему, что на самом деле происходит.

Эта мысль заставила его остановиться и оглядеться, как будто ответ на его дилемму мог быть написан на стенах Бейликрофта. Он об этом не подумал. Что ж, если Гарри и разозлится, он просто обязан будет это сделать. И ему придется столкнуться с чем-то гораздо большим, чем раздражение на своего зама.

Возможно, ему придется вести войну.

Наполеон спустился по галерее к северной лестнице. Он поселился на полупостоянное жительство в одной из спален на третьем этаже, хотя сомневался, что останется там, даже если переедет в дом насовсем...ведь его комната была прямо рядом с Чертогом, и он не думал, что сможет это вынести.

Наполеон уже стоял одной ногой на лестнице, когда услышал шум справа от себя. Это был какой-то мягкий глухой удар, как будто что-то упало на ковер или чья-то нога задела предмет мебели. Он сразу же насторожился и вытащил палочку. Дом был защищен, но у него была сильная паранойя из-за того, что он подвергал опасности кого-либо в доме из-за того, что его преследовали всякие негодяи, что, несомненно, так и было.

Он попятился к стене и пополз к восточному крылу. Спальня Рона была здесь, внизу, а также читальный зал и кабинет. Слева от него была оранжерея, и окна в неей выходили в коридор. Наполеон поколебался, затем медленно выглянул из-за оконной рамы в оранжерею.

Он посмотрел, крепко зажмурился и посмотрел снова. Да, он был прав в первый раз, он действительно видел то, что, как ему казалось, видел.

Рон и Лаура стояли посреди комнаты и целовались. Нет, чего... Стоп, они целовались? Он присмотрелся повнимательнее. Да. Технически, они целовались. Их губы соприкасались, поэтому они должны были целоваться даже по определению Оксфордского словаря; однако больше было похоже на то, что они дрались, и у них просто закончилось оружие, и поэтому они решили использовать свои губы вместо кастетов или сковородок. Их руки вцепились друг в друга, и Наполеон не мог сказать, пытались ли они оттолкнуть друг друга или притянуть ближе. У Лауры на лице были слезы, и ее пальцы впились ему в плечи.

Прежде чем Наполеон успел начать ругать себя за шпионаж, Лаура внезапно оттолкнула Рона и отступила на несколько шагов. Ее глаза были широко раскрыты и потрясены, подбородок дрожал. Она потянулась и провела рукой по губам, как будто попробовала что-то неприятное. Рот Рона открывался и закрывался, одна рука висела в воздухе между ними. У него был вид человека, который не мог даже понять, как он оказался там, где был, и не хотел думать об этом.

Лаура внезапно повернулась и побежала к двери. Наполеон отступил в укромный уголок дверного проема, когда она пробежала мимо него; он слышал ее прерывистое дыхание и торопливые шаги. Он отступил в коридор, когда появился Рон. Он поднял глаза и увидел стоящего там Наполеона.

— Рон, что...какого черта?

Тот поднял руку.

— Не надо. Не спрашивай.

Наполеон ткнул большим пальцем в сторону Лауры.

— Но... она...

Рон покачал головой.

— Нет. Не спрашивай. Ты ничего не видел, ясно? Просто...оставь это, — он отвернулся и пошел в свою комнату, захлопнув за собой дверь и оставив озадаченного Наполеона одного в коридоре.

Наполеон повернулся обратно к лестнице и поплелся в свою комнату, гадая, что, черт возьми, здесь происходит. Джастина не было видно уже несколько недель, он почти все время проводил у Стефана. Джордж, казалось, постоянно работал, ездил то на одну, то на другую конференцию, мило беседовал с клиентами, работал в своем магазине. Чоу постоянно тренировалась и гастролировала с командой, и он сам активно избегал общения с кем-либо, кто мог бы спросить его, почему он такой замкнутый.

Что происходило между Лаурой и Роном, пока все остальные были чем-то заняты? Он не думал об этом. Часть его хотела спуститься в комнату Рона и заставить его признаться, но лицо Рона...он не выглядел счастливым. Он выглядел потрясенным. Вряд ли случилось нечто хорошее.

В конце концов, Наполеон не думал, что сможет взвалить на свои плечи еще одну проблему. Может быть, это было трусливо, может быть, это так не поступают настоящие друзья, но он был всего лишь человеком. Им придется решать свои проблемы без его чертовой помощи.

День перед Рождеством выдался очень холодным. Небо было таким голубым, что на него было больно смотреть, а на земле лежал свежий слой нетронутого снега. Наполеон стоял у окна своей спальни, глядя вниз на крышу беседки, которая выглядела нелепо, как глазированный кекс, оставленный великаном на их лужайке.

Он хотел бы пойти на работу, но Арго свято верила в то, что нужно уделять время себе, и запретила всем, кроме отобранного по жребию дежурных, входить в здание. Это было очень плохо, потому что все, чего он хотел, — это запереться в своем кабинете со Списком. Имена. Имена были единственной компанией, которой он желал в данный момент. Сто девяносто восемь имен. Девяносто женщин, сто восемь мужчин. Их возраст варьировался от 19 до 87 лет. Они жили и умирали по всему миру. У них были семьи, жены, мужья и дети. Они были учителями, рабочими, борцами и спортсменами, и все они внезапно умерли. И никого из них не было в их могилах.

Наполеон получил фотографии всех 198 из них. Их лица преследовали его в этот сочельник. Где они были сейчас? В таких же квартирах, как у Рона? Уставились ли они сейчас на свои четыре стены, гадая, чем занимаются их семьи, гадая, скучают ли все еще по ним и помнят ли их до сих пор? Писали ли они одержимо в свои дневники, как это делал Рон? Мечтали ли они о побеге или уже потеряли надежду на то, что кто-нибудь когда-нибудь узнает об их судьбе?

Плакали ли они, одинокие в своих тюрьмах? Представляли ли они себе, что будут со своими близкими на сегодняшнем празднике?

Наполеон провел руками по глазам, смахивая зародыши слез, которые, казалось, всегда были готовы выскочить и удивить его в эти дни. Было очень трудно сохранять объективность и действовать с крайней осторожностью, которую он был обязан соблюдать. Он ничего так не хотел, как начать надирать кому-нибудь задницу и просто выбить из кого-нибудь информацию. Где они? Покажите мне, где они находятся. Покажите мне, чтобы я мог найти самых больших и крутых волшебников в округе, войти, взорвать двери, вывести их оттуда и вернуть к их жизни.

Потом, когда я это сделаю, может быть, я смогу вернуться к себе.

Он принял душ и оделся, затем спустился вниз. Рон был на кухне и пил кофе. Джордж что-то готовил. К удивлению Наполеона, Джастин тоже сидел за столом, но, казалось, чувствовал себя не в своей тарелке.

— Доброе утро, — поздоровался Наполеон.

Невнятные ответы — вот и все, что он получил. Рон выглядел совершенно больным. Они с Наполеоном по-настоящему не разговаривали с той ночи, когда он застал их с Лаурой целующимися в оранжерее. Главным образом потому, что Наполеон в основном отсутствовал дома, возвращаясь только для того, чтобы поспать и принять душ, но также и потому, что в редких случаях, когда он и Рон оставались в одной комнате, Рон практически ментально телеграфировал "Я не хочу об этом говорить". Лаура буквально спотыкалась, избегая Рона, насколько мог судить Наполеон. Их напряженность, казалось, передалось всем остальным в доме. Напряжение на кухне фактически наэлектризовалось, а ведь здесь не было никого, кроме Наполеона, кто знал о надвигающейся катастрофе.

— Счастливого Рождества, приятель, — сказал Наполеон, хлопая Рона по плечу.

Рон небрежно улыбнулся в ответ.

— Счастливого Рождества, — ответил он.

Наполеон сел.

— Итак. И какого праздничного веселья мы можем ожидать завтра?

Рон вздохнул.

— Ну, приедут мама, папа и Фред, и Джинни тоже, это последнее, что я слышал. Сириус и Корделия везут детей к ее матери. Ремус и Диз будут?

— Нет, они проводят праздники с ее семьей.

Рон слегка улыбнулся.

— Ах. Должно быть, все становится довольно серьезными. Встречи с семьей и все такое.

— Я думаю, да. А как насчет семьи Гермионы?

— Ну, поскольку Гермионы здесь нет, у них какие-то свои дела в Лондоне.

На кухню, шаркая, вошла Лаура, одетая в пижаму и потирая сонные глаза.

— О чем речь?

— О списке гостей на завтра.

Она кивнула, огромный зевок заменил ей лицо.

— Кто-нибудь что-нибудь слышал от Чоу?

— Да, — ответил Джордж, принося Лауре кофе. — Она сказала, что будет дома сегодня вечером.

Джастин неловко ерзал во время этого обмена репликами.

— Меня не будет здесь завтра, — наконец сказал он, в спешке промямлив заготовленную фразу. Все обернулись и посмотрели на него.

— Чего? — спросил Джордж, стоя над ним и приподняв одну бровь.

Джастин оглядел их.

— Я... я еду домой в Глазго со Стефаном.

— Ты мог бы сказать мне это до того, как я всю ночь стоял у плиты, готовя твой любимый пудинг! — раздраженно сказал Джордж.

— Мне очень жаль! — взвыл Джастин. — Я просто...Чувствовал себя странно из-за этого, это первый раз, когда меня не будет здесь на Рождество...

— Все, черт возьми, уезжают, — пробормотала Лора. — Может быть, мне тоже стоит поехать домой и навестить маму.

— Еще и ты не можешь уехать! — воскликнул Наполеон.

— Мама и папа ведь придут, верно? — спросил Рон.

— Да, я так думаю.

— Странно будет без Гарри и Гермионы, — сказала Лаура. Она посмотрела на Наполеона. — Ты собираешься остаться здесь, да?

— Куда еще мне, черт возьми, идти?

— Откуда, черт возьми, мне знать? — раздраженно отрезала Лора. — Может быть, у тебя есть семья, которую ты хотел бы навестить!

— Они — настоящие монстры на каникулах, — сказал он, — хотя, как показывает сегодняшнее утро, этот дом не намного лучше!

— Ну, простите меня! — огрызнулась она. Сексуальная неудовлетворенность ей не идет, подумал Наполеон.

— Мы с Наполеоном подумывали, что ему следует переехать сюда насовсем, — выпалил Рон. Все уставились на него; Наполеон был озадачен тем, что заставило его заговорить об этом сейчас. — Ну вы знаете, его квартира сгорела, а у нас есть комната.

— Как гром среди ясного неба, — сказал Джордж, уперев руки в бока и выглядя раздраженным.

— О, не будь тупым, Джордж, — ответил Рон. — Он живет здесь уже несколько недель. Только не говори мне, что тебе это не приходило в голову.

— Мне пришло в голову, что если он собирается оставаться здесь на неопределенный срок, то должен заплатить свою долю, — пробормотал Джордж.

— Знаешь, если ты хочешь говорить обо мне так, как будто меня здесь нет, я могу уйти, — сказал Наполеон. Казалось, никто его не слышал.

Лаура пристально смотрела на Джорджа.

— Джордж Уизли, ты говоришь ужасные вещи! У человека сгорел дом, и ты хочешь, чтобы он заплатил за аренду?

— Неужели это так ужасно? Послушай, я просто практичен.

— Я не думаю, что мы должны обсуждать это без Гарри, Гермионы и Чоу, — влез Джастин.

— А тебя и так здесь почти нет! — возразила Лаура. — Если ты переехал к Стефану, то самое меньшее, что ты мог бы сделать, это хотя бы сказать нам этом напрямую.

Джастин выпятил подбородок.

— Кто сказал, что я переехал?

— Никто! Ты только бываешь там каждую ночь!

— Ты даже никогда не говорил мне, что все стало настолько серьезным, — сказал Джордж с обидой в голосе.

— Откуда ты знаешь, что это так?

— О, да ладно тебе! — воскликнул Рон. — Ты что, глухой и слепой?

Джордж повернулся к Рону.

— О, так что, если мы не все такие Мастера Наблюдения, как ты, тогда мы полные придурки, а, Ронникинс?

— Я вообще не это имел в виду!

Наполеон выскользнул из комнаты, звук криков затих, когда он поднялся наверх в свою комнату. Театр Неприятных Воспоминаний Представляет: Воспоминания О Разводе Моих Родителей, подумал он. Это дерьмо мне не нужно.

Наполеон всю ночь скрывался, втихаря пробираясь вниз на ужин, когда был почти уверен, что поблизости больше никого нет. Он начал спускаться, когда Чоу вернулась домой, но остановился на полпути, когда его уши сообщили ему, что разразилась еще одна драка из-за того, что кто-то упаковал елочные украшения в прошлом году, не уложив их должным образом, и теперь некоторые их них оказались сломанными. Он завис на живой галерее и слушал, отчасти потому, что ему было скучно, а отчасти потому, что ему было интересно, доберутся ли они до него снова.

Ему не пришлось долго ждать. Как и следовало ожидать, Рон заговорил об этом в очередной попытке сменить тему.

— Мы говорили ранее о том, что Наполеон переедет сюда насовсем.

— Это ты говорил об этом, — сказала Лора.

— А ты что думаешь? — спросил Рон.

Последовала пауза, прежде чем Чоу ответила.

— Я не думаю, что мы должны что-то решать не в полном составе.

— Меня тошнит от мысли, что мы ничего не можем сделать без этих двоих, — сказал Джордж с нехарактерным раздражением в голосе. — Они вообще-то не управляют нашей жизнью, ты же знаешь. У нас здесь большинство, мы должны дать бедняге какое-то решение! Он в подвешенном состоянии, это, должно быть, стресс! Заставить его ждать еще месяц, вот и все...это просто подло!

— Но и несправедливо по отношению к Гарри и Гермионе оставлять их в стороне, — сказала Чоу. — Тем более, что они те, кто знает его лучше всех.

— Я думаю, мы должны решить сейчас, — повторил Джордж.

— Я согласен с Чоу, — сказал Джастин.

— Если ты съезжаешь, то не получишь права голоса! — буркнул Джордж.

— Джордж, когда ты стал Домашним Ослом? — сказал Рон. — Это на тебя не похоже!

— В последнее время ты тоже совсем не мистер Конгениальность!

— О, да заткнитесь уже, вы оба! — закричала Лора. — Что со всеми нами сегодня? Мы вцепились друг другу в глотки с самого завтрака!

Она не ошибается, подумал Наполеон. И это было странно. Соседи по Байликрофту прекрасно ладили при обычных обстоятельствах. Он подозревал, что почти непреодолимое напряжение между Роном и Лаурой передавалось всем остальным, даже если они этого не осознавали. А еще он подумал, что не помогает и отсутствие Джастина, к тому же, нельзя сбрасывать со счетов отсутствие Гарри и Гермионы.

В конце концов все разошлись по своим комнатам. Он слышал шаги по всему дому, глухие удары и бормотание, и был совершенно уверен, что услышал один приглушенный глухой удар, когда Лаура что-то бросила.

Наполеон снял рубашку и забрался в кровать, натянув на голову тяжелое пуховое одеяло. Хотя Байликрофт щеголял новейшими современными системами магического отопления, это все еще был старый каменный дом, в котором периодически сквозило, и в нем было прохладно. Кроме того, сельская местность предполагала как бы определенную отдаленность от остального мира. Заключенный в кокон здесь, в своей теплой маленькой пещере, он мог притворяться, что находится где-то в другом месте или что он кто-то другой. Кто-то, у кого над головой не висели жизни почти двухсот человек.

* * *

Рождественское утро было, во всяком случае, еще холоднее и морознее, чем предыдущее. Наполеон лежал в постели без сна и смотрел на ослепительный белый свет, проникающий в его окно и отражающийся от свеже-выпавшего снега снаружи. Он задавался вопросом, сумеют ли все хотя бы сегодня быть приветливыми друг с другом. В конце концов Рождество же, черт возьми. Ты должен был быть милым со всеми на Рождество. С другой стороны, семейные праздники традиционно славились как время межличностных кошмаров. Все зависело лишь от того, как выпадет кость в этот раз.

Этому дому не помешало бы счастливое Рождество, это было чертовски точно. Он не был здесь в прошлом году, но мог представить, на что это должно было быть похоже. Гарри пропал без вести, многие люди начали считать его мертвым. Вряд ли тот день был легким для Гермионы и других друзей Гарри. Так что теперь, год спустя, можно было надеяться, что все пройдет гораздо лучше. Гарри был жив, здоров и счастлив, они с Гермионой поженились и отправились в свадебное путешествие, да и здесь дела шли в общем-то у всех неплохо.

Он прекрасно понимал, что не может бросать камни в кого-то из-за их настроения. Вероятно, частично он был виноват в этом и сам. Наполеон знал, что в последнее время был замкнут и напряжен, но можно ли его действительно винить за это? У него было много чего на уме, и не с кем было этим поделиться. "Хотел бы я, чтобы Гермиона была здесь", — подумал он. Он мог рассказать ей о своих проблемах, а затем увидеть, как эта маленькая морщинка появляется между ее бровями, как и всегда, когда ее разум работает над решением какой-то проблемы. Он мог забыть о своих тревогах и просто наслаждаться видом того, как она накручивает прядь волос на палец или прикусывает нижнюю губу.

Наполеон закатил глаза и откинул одеяло. Да возьми же себя в руки, упрекнул он сам себя. Он взглянул на часы... восемь тридцать. Рановато. И все же он не думал, что сегодня ему удастся еще хоть немного поспать, поэтому спустил ноги с кровати и окончательно выбрался из-под одеяла. Холодный воздух ударил его, как пощечина, заставив кожу покрыться мурашками, а соски моментально прорезали футболку. Он натянул джинсы и джемпер и подошел взглянуть на себя в зеркало. На мгновение он сосредоточился, а затем стал наблюдать, как его волосы укладывались в праздничные красно-зеленые завитки. По крайней мере, он попытается внести свой вклад в праздничное настроение.

Наполеон спустился по лестнице на кухню, отчасти опасаясь компании тех, кого мог там встретить. Когда он пришел, за столом сидел только Рон, уставившись на дымящуюся кружку. Он поднял глаза и улыбнулся.

— Счастливого Рождества, старина, — поприветствовал он. — Хочешь какао? Давай принесу. Прохладно тут по утрам, да? — он встал и подошел к плите.

Наполеона внезапно охватил прилив теплоты к Рону. Он принесет мне какао, подумал он. Это просто, мать вашу, невероятно и одновременно так естественно. Этот человек — чудо. Он потерял десять лет своей жизни и теперь вынужден нагонять все события, которые произошли в этом мире без него, и заново учиться в нем жить. Два самых важных для него человека в мире — теперь единое целое, и так будет всегда. У него нет работы, нет реальных связей с миром и неопределенное будущее. Теперь у него, возможно, какая-то травма из-за новой женщины в его жизни. У него есть полное право быть озлобленным. Никто не стал бы винить его, если бы он был полон отчаяния и обиды, но так ли это? Нет. Он отзывчив, умен и он имеет все шансы стать идеальным кандидатом на звание святого. И вот сейчас рождественское утро, и он, должно быть, чувствует себя совершенно одиноким в этом мире, но о чем он думает? Что я, возможно, захочу чашку какао и что он должен принести ее.

Рон отвернулся от плиты с чашкой какао в руке. Прежде чем он успел вымолвить хоть слово, Наполеон шагнул вперед и крепко обнял его.

— Счастливого Рождества, Рон, — выпалил он со слезами на глазах. Он почувствовал, как Рон подпрыгнул от неожиданности, затем поставил кружку с какао и обнял его в ответ. — Чертовски удивительно, что ты здесь.

Рон отстранился и улыбнулся, на этот раз искренней улыбкой.

— Согласен.

— Ты же знаешь, что я рядом, всегда, когда тебе будет нужно, правда? Если тебе захочется поговорить, или выйти из дома, или...неважно? Ты же знаешь, что я твой друг, верно?

Рон странно на него покосился.

— Да, конечно. Что это с тобой сегодня?

Наполеон вытер глаза.

— Чтоб мне провалиться, если бы я знал. Наверное, праздничные эмоции, — он взял свой какао, и они снова сели. — Но серьезно. Ты не хочешь рассказать мне об этой истории с Лаурой?

Рон слегка напрягся.

— Не знаю. Я даже не знаю, что сказать.

— Можешь начать с того, как вы оказались целующимися в оранжерее.

Рон взглянул на него.

— Хотел бы я знать. Не то чтобы мы так это планировали, — он вздохнул и все-таки расслабился. — Ладно. Думаю, я не могу держать это в себе вечно.

— Ну, ты можешь, конечно, но я не рекомендую этого делать.

— Со свадьбы я почти не могу с ней разговаривать. Там я встретил Сорри, и... я был не так уж любезен с ним, и это ее разозлило.

— Почему это ты не был с ним любезен? — Рон просто посмотрел на него. Наполеон ухмыльнулся. — Ревнуешь, да?

— Как какой-то предгоминидный примат.

Наполеон нахмурился.

— Предгоминидные приматы ревнуют?

— В территориальном смысле.

— И как это Лаура относится к твоей территории?

— В том-то и дело, что никак. Но вау, она буквально с ума сошла от злости. Больше, чем она должна была.

— Как будто, возможно, ты задел ее за живое?

— Вот и я так подумал. Сам посмотри, она...что ж, она красивая, умная и добрая, когда не кричит на меня, и меня всегда беспокоило, что у нее якобы серьезные отношения с этим парнем, который, похоже, даже не может найти время навестить, позвонить или написать ей и, по-видимому, предпочел бы быть где угодно, только не там, где она.

— Ага, я знаю.

— И она хочет, чтобы все думали, будто это не имеет значения или вообще ее беспокоит, но это не так, и я просто хочу, чтобы она признала это!

— Она вложила в него десять лет, это не так-то просто отпустить.

— Если она не отпустит сейчас, то никогда не отпустит. Она заслуживает лучшего.

— Тебя, например?

— Я этого не говорил.

— Но подумал. И она, я думаю, тоже.

Рон моргнул.

— Что?

— Да ладно тебе. Она не стала бы так защищать святость своих отношений, если бы у нее самой не было сомнений. И ты ей нравишься, это совершенно очевидно. Во всяком случае, для меня. Гермиона тоже говорила мне об этом.

Рон уронил голову на руки.

— Когда все так запуталось? Я не могу с этим справиться, не сейчас. Разве у меня не может быть немного времени, чтобы прийти в себе, перезагрузиться, прежде чем мне снова придется окунуться в этот глубокий колодец страха и неопределенности?

— Омут тоски не щадит никого. Он заявляет о себе ровно в то время, когда решает, что ты выглядишь слишком счастливым.

— Спасибо, запишу это в свою книгу "100 лучших цитат".

— Ты все еще не объяснил всю эту историю с поцелуями.

— Хорошо...Я мог бы еще долго рассказывать обо всех наших ссорах после свадьбы, но тогда мы просидим тут до Нового года. Достаточно сказать, что нам никак не удавалось нормально поговорить. Как-то вечером я вернулся домой от мамы с папой, а Лаура сидела в гостиной и читала письмо. Она плакала, и я спросил ее, что случилось. Она, конечно, чуть не откусила мне голову, и я сразу понял, что это письмо от Сорри.

— Он что, бросил ее?

— Нет. Оказывается, это было просто обычное письмо "привет, как дела". Но я думаю, она действительно надеялась, что после того, как они увидели друг друга на свадьбе, у него появится какое-то глубокое откровение об их отношениях и он объявит, что переезжает сюда, чтобы они могли быть вместе. Но он просто написал, что дела у него также, как и всегда, — Рон провел рукой по волосам. — Ее слезы правда тронули меня. Я сказал ей, что она не заслуживает такого обращения, и что ему, очевидно, на нее наплевать. Я спросил ее, она что, так сильно себя ненавидит, что заставляет себя оставаться в таких отношениях.

— Ой.

— Да, ну, она не слишком хорошо отреагировала на это. Да кем ты себя возомнил, да ты ты не знаешь, о чем говоришь, и бла-бла-бла. Она убежала, а я последовал за ней в оранжерею, и едва помню, о чем мы говорили. Кажется, она назвала меня назойливым занудой, а я вроде назвал ее обманутой мазохисткой, и это только та часть, которую я помню...она спросила, чего это я так чертовски сильно беспокоюсь, и я ответил: "Потому что беспокоюсь о тебе". И она вроде как остановилась на секунду и сказала, что я выбрал довольно хреновый способ показать ей это. И мы снова тронулись в путь, а потом...Я не знаю. Потом мы целовались. Но это не было чем-то нежным и романтическим.

— Я знаю, приятель. Я же видел, помнишь?

— Да. Ну, с тех пор она со мной не разговаривает. Она выходит из комнаты всякий раз, когда туда вхожу я. Она даже не смотрит на меня.

— Дай ей время.

— Время у меня есть, — Рон печально улыбнулся. — Но я тоже не могу выносить всю эту враждебность бесконечно. Я сломаюсь или что-нибудь в этом роде. И у меня наконец случится какой-нибудь нервный срыв, которого все от меня так ждут.

Наполеон пристально посмотрел в опущенные глаза Рона.

— Эй, — Рон поднял глаза. — Так как ты к ней относишься?

Рон покачал головой.

— Понятия не имею. Подобные эмоции все еще кажутся мне немного странными. Я знаю, что она меня привлекает...в любом случае, ты не забываешь, каково это... но кроме этого, кто знает. Я знаю, что не хочу видеть, как она страдает. И я знаю, что ненавижу Сорри, хотя даже не знаю этого парня.

— Ну, это мне о многом говорит.

Они оба подняли глаза и увидели, как на кухню зашел Джастин, шаркая ногами и потирая сонные глаза, но широко улыбающийся.

— Доброе утро, — сказал он. — Счастливого Рождества!

— И тебе того же, — сказал Рон, улыбаясь. — Там есть какао.

— Класс. Я начинаю замерзать.

Один за другим подтягивались и другие соседи по дому. Каждый подходил за кружкой какао, и вскоре все расселись за столом. Сонные, бормочущие "доброе утро", почти не разговаривающие, кутающиеся в свои халаты.

Наполеон ждал, когда комнату снова наполнит напряжение, но этого не произошло. Все были расслаблены. Постепенно он начал осознавать, что все остальные тоже ждали этого напряжения, и точно также испытали облегчение от того, что этого не случилось. Джордж обнял брата и прижал к себе. Лаура потянулась и взяла Чоу за руку. Наполеон взъерошил волосы Джастина.

Вскоре Джордж уже стоял у плиты, готовил яичницу, булочки с корицей и разогревал сидр. Джастин играл на пианино в соседней комнате, а Лаура с Чоу в последнюю минуту заканчивали упаковывавать подарки за столом. Наполеон подтянул колени и выпил свой сидр, расслабляясь в тепле, которого уже какое-то время не было в этом доме, и которое выбрало самый подходящий день для возвращения. Он задавался вопросом, почему, но, в конце концов, это не имело никакого значения, правда же?

Они ждали гостей только после полудня, так что у них было все утро для того, чтобы бездельничать в гостиной в пижамах, объедаясь домашними булочками Джорджа с корицей и открывая свои подарки. Джастин зачаровал пианино, чтобы рождественская музыка звучала без его участия, и Рон не мог не удивиться, что это была та же самая группа людей, которые только накануне вечером орали друг на друга.

Он почувствовал себя лучше после того, как поговорил с Наполеоном ранее утром, хотя все еще не имел ни малейшего представления о том, что происходит между ним и Лаурой. Сегодня они так и не обменялись ни словом, несмотря на молчаливое прекращение огня.

Часть его хотела воспользоваться дружелюбием этого дня, но другая часть хотела оставить ее в покое. Решение пришло к нему, когда Лаура вышла принести подарки из своей комнаты. Наверное, я никогда не был тем, кто может оставить в покое, сказал он себе, вставая, чтобы проследовать за ней.

— Лаура, — сказал он, догоняя ее в коридоре возле ее комнаты. Она остановилась и повернулась.

— Да? — Осторожно, но не враждебно.

Он улыбнулся.

— Эм... счастливого Рождества.

— И тебе, Рон.

Он посмотрел вниз на пол, переминаясь с ноги на ногу.

— Я... эм...

К его удивлению, она прервала его жестом руки, а затем подошла прямо к нему.

— Слушай, — сказала она тихим, но решительным голосом. — Я знаю, что нам... есть о чем поговорить. Но не сейчас, хорошо? Давай просто этим наслаждаться днем.

— Так ты больше не злишься на меня?

Она вздохнула.

— Я никогда и не злилась на тебя, Рон. Просто ты попался под руку. Но...потом. Давай пока оставим это.

Он кивнул.

— Хорошо, — Рон посмотрел на ее лицо, и ему захотелось поцеловать ее. Даже когда она начала отворачиваться, ему захотелось взять ее за руку, притянуть к себе и поцеловать, и он увидел по ее лицу, что она позволит ему. Что она даже ответит, что она тоже хочет поцеловать его в ответ.

Поэтому он ничего не сделал.

— Увидимся внизу, — только сказал он. Она улыбнулась и кивнула, затем ушла в свою комнату.

Рон простоял там мгновение, покусывая нижнюю губу, и спустился вниз, чтобы присоединиться к остальным в гостиной.

В конце концов всем удалось принять душ и переодеться после утренней сонной летаргии, и работа закипела. Накрой на стол, разожги огонь, поправь елку, повесь побольше веревок, зажги свечи. По всему дому раздавались шаги и голоса, и все еще слышались звуки зачарованного пианино, исполнявшего восемнадцатый цикл гимнов, которые Джастин велел ему исполнять.

Джордж раздавал приказы, но смягчал их суровость кусочками помадки в качестве награды.

— Рон, ты можешь принести скатерть? Наполеон, мне нужно, чтобы ты помог мне с этими тарелками, и...

— Мы можем помочь?

Все остановились при звуке нового, но знакомого голоса в доме. Наполеон оторвал взгляд от тарелок, и у него отвисла челюсть.

Гарри и Гермиона стояли в фойе, нагруженные пакетами, и широко улыбаясь.

Немая пауза не продлилась долго, и в доме поднялся шум и гам. Наполеон с улыбкой наблюдал, как этих неожиданных гостей со всех сторон окружали хулиганы с объятиями, намеревающиеся лишить их живительного кислорода. Грохот стоял оглушительный. Он неторопливо подошел, ожидая своей очереди.

— Итак, ты решила сократить этот медовый месяц, не так ли? — сказал он, подмигивая Гермионе. — Устала от праздной жизни?

— Нет, — смеясь, ответила она. — Мы возвращаемся, и не смей пытаться остановить нас. Мы просто подумали, что было бы забавно аппарировать обратно и удивить всех вас.

— И это какой еще сюрприз! — воскликнул Рон, буквально светясь от восторга. — Давайте, садитесь! Вот, отдай мне это, — сказал он, беря их пакеты. Вся компания переместилась в гостиную.

Наполеон отставал, пока соседи по дому смеялись и болтали, чудесным образом создавая симфонию из пяти звучащих одновременно голосов. Он наблюдал за ними, а в его голове бушевал спор.

Молодожены выглядели такими счастливыми, почти до смешного счастливыми. Они оба стали загорелыми и энергичными и не могли перестать тем или иным образом прикасаться друг к другу. Он наблюдал за их лицами, когда они рассказывали истории о своем путешествии и показывали какие-то сувениры... вот, например, настоящую шапочку гондольера для Джастина, шелковое кимоно для Лауры, коробку дорогого голландского шоколадного порошка для Джорджа.

В конце концов, здесь не о чем спорить. Должен ли я сказать ему? Да я скорее умру.

День пролетел слишком быстро. Прибыли Уизли, и последовал еще один раунд восклицаний по поводу неожиданного визита Гарри и Гермионы. И как жаль, что так многие другие их друзья и родственники уже построили планы в другом месте и не смогли их застать.

— Как ваш медовый месяц? — спросила их Молли, когда все собрались за обеденным столом.

Они обменялись коротким, но многозначительным взглядом.

— Удивительно, — сказал Гарри. — Обслуживают малейшую нашу прихоть. И наша хижина правда прекрасна.

Гермиона улыбнулась.

— Хорошо, что я вышла замуж за богатого человека.

— Случались какие-нибудь приключения? — спросил Рон.

Гарри сделал преувеличенно задумчивое лицо.

— Ну, на прошлой неделе мы действительно оказались замешаны в заговоре организованной преступности с целью убийства пары свидетелей, — все засмеялись... кроме Гарри и Гермионы.

— Подожди, — сказал Рон. — Ты серьезно?

— Совершенно верно. Видимо, мы можем сбежать от работы, но работа все равно найдет нас.

— Полагаю, вы спасли положение и снова сделали мир безопасным для демократии, — заметила Лаура, но улыбнулась, чтобы смягчить свой сарказм.

— Естественно, — подтвердила Гермиона, показывая ей язык. — А ты ожидала меньшего?

— Я ожидала, что ты бросишь работу во время медового месяца, милая!

— Поверь, мы больше всех этого хотели, — сказал Гарри, закатывая глаза. — Но когда что-то случается, что нам делать? Стоять в стороне и наблюдать, в то время как у нас есть все возможности помочь? В нашей работе невозможно уйти с дежурства. Это все равно что быть врачом.

— Ну, вы оба замечательно выглядите, — отметила Джинни. — Брак, должно быть, идет вам на пользу.

Гермиона улыбнулась Гарри.

— Да, это так, — он обнял ее одной рукой и поцеловал в висок. — Честно говоря, я не думала, что все будет так по-другому, — продолжила она, — но это правда. Брак, оказывается, имеет огромное значение. Я не знаю почему, но сейчас у меня появилось это потрясающее чувство единства.

Гарри кивнул.

— Раньше был я, и была Гермиона, и сейчас это я и Гермиона... но теперь это мы. Мы — это "мы".

— Но разве вы не были такими раньше? — спросил Рон.

— В некотором смысле, но не так, — ответила Гермиона. — Все просто по-другому. Я не уверена, что смогу объяснить.

— Я прекрасно понимаю, что ты имеешь в виду, дорогая, — сказала Молли.

— Я тоже, — добавил Наполеон. — Я помню, что испытывала то же самое чувство, когда женился. Я чувствовал себя частью чего-то.

Гермиона кивнула.

— Да, именно так. В любом случае, это здорово.

— Итак, — сказал Гарри. — Что у вас тут новенького?

Наполеон огляделся, и все соседи по дому обменялись одинаковыми взглядами. Слишком много нужно рассказать... для одного раза.

— Да особо ничего, — наконец сказал Рон. — Все по-старому, все по-старому, — Наполеон знал, что Гарри в конце концов отведет его в сторону и спросит об их проекте. У него еще будет немного времени, чтобы решить, сколько ему лгать.

* * *

Мысли о горячем сидре крутились у него в голове, когда Рон направился на кухню, а солнце садилось в этот самый удивительный рождественский день. Большая часть его семьи собралась в гостиной среди груды смятой оберточной бумаги, попивая домашний куриный бульон у огня, и Лаура, казалось, решила отложить свою враждебность, по крайней мере, на сегодня. Жизнь прекрасна. На данный момент.

Он дошел до кухни и остановился. Гарри стоял в дверном проеме, ведущем на веранду, его рука обнимала Гермиону, а ее голова покоилась у него на плече. Они смотрели на задний двор, который был покрыт идеальным и безупречным снежным покровом; еще больше снега падало с пурпурного неба в нежной, безмолвной тишине.

Рон с минуту наблюдал за ними, улыбаясь. Рука Гарри медленно двигалась вверх и вниз по ее плечу. Рон видел, как ее плечи поднимались и опускались в такт дыханию. Она повернулась и посмотрела на него, положив руки ему на талию.

— Счастливого Рождества, Гарри, — прошептала она.

Он протянул руку и откинул ее волосы назад, затем наклонился вперед и поцеловал ее в лоб.

— Того, что у нас должно было быть в прошлом году.

— Такое чувство, что это было миллион лет назад.

— Оглядываясь назад, я поражаюсь, что мы вообще пережили этот год.

Она улыбнулась.

— Помогает, когда есть ради чего, — Гермиона коснулась его лица. — Кого-то, ради кого стоит жить, — поправилась она.

Он поднял ее руку и прижал к своим губам, задержав ее там на долгое мгновение.

— Я тебя люблю, — сказал он так тихо, что Рон едва расслышал.

Гермиона просто обнимала его, прижавшись щекой к его плечу. Она открыла глаза и увидела стоящего в проеме Рона. Она улыбнулась и поманила его вперед. Он подошел, но немного неуверенно...казалось, он нарушил очень личный момент. Гермиона потянулась и взяла его за руку.

— Я не могу поверить, что вы, ребята, сделали это, — сказал Рон. Теперь Гарри положил руку ему на плечо. — Поверить не могу, что вы прервали этот удивительный медовый месяц ради того, чтобы приехать сюда и выпить с нами эль.

— Да ладно тебе, — ответил Гарри. — Мы не могли пропустить твое первое Рождество дома, — просто сказал он, и в конце его голос прозвучал немного сдавленно.

Рон несколько раз быстро моргнул.

— Что ж...это дорогого стоит. Для меня.

— Просто то, что ты здесь, уже дорогого стоит, — тихо сказала Гермиона, ее глаза сияли.

Рон усмехнулся.

— Давайте, давайте устроим тут этот трогательный совместный момент, прежде чем мы все начнем реветь.

— Слишком поздно, — засмеялся Гарри.

Наполеон притаился в большой гостиной у входа и ждал. Он слышал, как неожиданные гости прощались со всеми, обнимались, целовались и обменивались многочисленными пожеланиями счастливого Рождества и Нового года.

Он наблюдал за коридором, который вел в гостиную, и довольно скоро появился Гарри, явно идущий с определенной целью. Он остановился в фойе, оглядываясь по сторонам.

— Джонс? — театрально прошептал Гарри.

— Сюда, — сказал Наполеон, приглашая его в гостиную. Гарри вошел и закрыл за собой дверь. Наполеон постоянно поражался тому, как менялась осанка Гарри в зависимости от того, какую шляпу он носил...исчез веселый, любящий друг, сосед по дому и муж. Наполеон знал, что сейчас он разговаривает со своим боссом, агентом, волшебником, Магом.

— Как продвигается наш проект? — спросил он.

— Все хорошо.

Гарри уставился на него с задумчивым выражением на лице.

— Я приехал не для того, чтобы возобновить свою работу, но...есть что-нибудь, что я должен знать?

Наполеон не колебался.

— Нет.

— Потому что одно твое слово, и я останусь.

— Возвращайся в свой медовый месяц, босс. Предоставь это мне, — Наполеон задавался вопросом, сможет ли когда-нибудь адекватно объяснить Гарри, как трудно было сказать это, когда все, чего он хотел, — это умолять Гарри остаться и помочь ему, взять на себя часть бремени, взять на себя ответственность и снова быть главным.

Гарри стоял и смотрел на него с тем же выражением лица.

— Есть ли что-нибудь, вообще что-нибудь, что ты хотел бы мне рассказать?

Да, подумал Наполеон. Пропавших без вести почти двести человек. Мы понятия не имеем, где они, и, кстати, мы ничуть не приблизились к поиску этого крота, так что на самом деле мы не можем никому об этом рассказать. Все, о чем я могу думать, — это о пропавших людях, и кажется, у меня нервный срыв.

Наполеон улыбнулся.

— Нет. Возвращайся и наслаждайся последними неделями своего путешествия, Гарри. Будь со своей женой и береги покой, пока это возможно.

Лицо Гарри наконец расслабилось, и он улыбнулся.

— Так и сделаю, — он похлопал Наполеона по плечу. — Я знал, что могу положиться на тебя, Джонс. Поговорим, когда я вернусь.

— Еще бы.

Они вышли в фойе, где их уже ждала Гермиона. Она обняла его на прощание, а затем они с Гарри вышли за дверь.

* * *

В тот вечер Рон писал дольше обычного. Нужно было многое обдумать. Сегодня, как они и сказали, было его первое Рождество среди других людей больше, чем за десять лет, и он чувствовал себя совершенно разбитым... и не только из-за всей любви, обрушившейся на него сегодня.

Рассказать Наполеону о своих отношениях с Лаурой было одновременно и облегчением, и новым витком тревоги. Облегчением, потому что было приятно снять этот груз с груди, но тревогой, потому что это заставило его действительно задуматься о том, что все это значит.

Он лег в постель, чтобы немного почитать, когда кто-то постучал в его дверь; он предположил, что это Наполеон.

— Войдите! — крикнул Рон. Но это был не Наполеон.

Вошла Лаура, кутавшаяся в халат. Она избегала его взгляда, когда подошла и села на край кровати, как можно дальше от него.

— Привет, — сказал он, садясь немного прямее.

— Привет.

— Что привело вас в эту часть города?

Она вздохнула.

— Я ведь сказала "позже", так?

— Ну...что ж, сейчас и есть позже.

Рон ждал. Наконец она глубоко вздохнула и заговорила быстро, как будто боялась потерять самообладание.

— Всякий раз, когда ты критиковал меня, меня это очень злило. Не потому, что я считала тебя неправым, а потому, что я как раз знала, что ты прав. В последние годы я потратил так много времени, отрицая, что ничего не получаю от своих отношений, что для меня признать твою правоту было слишком обидно. Я не могла смириться с потерей Сорри, он был моей первой любовью. Если я вложила в нас полжизни, и все развалилось... тогда что это говорит обо мне? — У нее резко кончился кислород, она посмотрела на него, и он увидел блестящие в ее глазах слезы.

— Это не говорит о тебе ничего плохого, — тихо сказал он. — Совсем наоборот. Это говорит о том, что у тебя есть вера и надежда, что ты не сдаешься. Но... должен настать момент, когда ты позволишь себе думать о своих чувствах и о том, что лучше для тебя.

Она кивнула.

— Просто это тяжело. Так чертовски тяжело.

— Я знаю.

— И потом, если я потеряю единственного мужчину, с которым я когда-либо была...ну, кто у меня останется? Никто! — Лаура вздохнула и отвернулась. — Думаю, все это происходит сейчас, потому что я вновь кого-то еще за столь долгое время... — она остановилась и сделала еще один прерывистый вдох. — Увидела возможность. Быть с кем-то другим.

Рон ничего не сказал. Что он мог сказать?

Она повернулась к нему, но по-прежнему не смотрела ему в глаза.

— Ты пытался быть моим другом, а я пыталась быть твоим, но все, что мы делали — это ссорились. Почему?

— Я не знаю.

— А я, кажется, знаю, — Лаура придвинулась ближе. — Может быть...я не хочу быть твоим другом, — наконец она посмотрела на него.

Рон почувствовал себя окоченевшим, прислонившись к спинке кровати. Он не пошевелился, когда Лора медленно наклонилась вперед и нежно поцеловала его.

Она отстранилась и встретилась с ним взглядом, и когда они снова поцеловались, это было взаимно. Рон с трудом мог поверить, что сидит здесь, на своей кровати, в объятиях женщины, о которой он мечтал так долго, ощущая ее тело сквозь халат, вдыхая пряный аромат ее густых волос. Прошло много времени с тех пор, как он прикасался к женщине, и даже тогда это было совсем иначе, чем сейчас.

Каким-то образом ее халат оказался развязанным, и его руки заскользили по ее обнаженной коже...он внезапно осознал, что под халатом на ней ничего не было. Рон отстранился, нахмурившись.

— Лаура...чего ты хочешь? Зачем ты пришла сюда?

Она моргнула, тяжело дыша.

— Я... просто поговорить.

— Так поэтому ты там голая?

Она долго смотрела в сторону, потом снова посмотрела.

— Рон, я хочу остаться здесь с тобой. Я хочу заняться с тобой любовью и ни о чем не говорить.

Он протянул руку и схватил ее за руки.

— О, Боже. Ты понятия не имеешь, как сильно я хочу заняться с тобой любовью, — она улыбнулась. — Но я не собираюсь этого делать, не сегодня, — улыбка исчезла с ее лица.

— Почему нет?

Он вздохнул.

— Лаура, я не собираюсь быть тем парнем. Тем другим парнем. Независимо от того, в каких вы сейчас отношениях с Сорри, он-то думает, что все в порядке. Если ты хочешь, чтобы между нами что-то произошло, с удовольствием приму твое предложение... но не раньше, чем ты решишь, что делать с Сорри. Если тебе нужно с кем-то поговорить об этом, добро пожаловать, я готов. Но не может быть никаких "нас", пока ты не будешь свободна, так или иначе.

Учитывая историю их взаимоотношений, он отчасти ожидал, что она рассердится, но она не рассердилась. Она только сжала его руки и вздохнула.

— Как бы мне ни было неприятно это признавать, но ты прав, — она посмотрела на него снизу вверх. — Я надеюсь, ты не думаешь, что я какая-то шлюха.

Он усмехнулся.

— Это вряд ли.

— Я просто хочу быть с кем-то, кто заботится обо мне, кому не все равно. В этом же нет ничего плохого, правда?

— Конечно, нет.

Лаура покачала головой и рассмеялась.

— Знаешь, не каждый человек, который провел в тюрьме десять лет, отказался бы от возможности немного повеселиться.

Он засмеялся вместе с ней.

— Наверное, я не такой, как все мужчины.

Она посерьезнела.

— Это уж точно, черт возьми.

Они так и сидели несколько мгновений.

— Знаешь, — наконец сказал он, — тебе не обязательно уходить. Ты можешь просто побыть здесь со мной, если хочешь.

— Но без приставаний, да?

Рон кивнул.

— Точно.

Лаура улыбнулась.

— Мне бы этого хотелось.

Он огляделся.

— Чем ты хочешь заняться? Поговорить? Я не знаю...поиграть в карты? Шахматы? Предупреждаю, я надеру тебе задницу.

Она увидела блокнот на его ночном столике.

— Что ты сейчас пишешь?

— Сегодня вечером я заканчивал короткий рассказ, который начал, когда был там.

Лаура отпустила его руки и подползла к нему поближе. Она свернулась калачиком у него под боком, накинув на плечи одеяло.

— Прочитаешь мне?

Он улыбнулся.

— Конечно, — Рон посмотрел на нее сверху вниз, пораженный таким поворотом событий...но, в конце концов, что он мог сделать, кроме как позволить событиям идти своим чередом? Он обнял ее за плечи, взял свой блокнот и начал читать.