Элементы (джен)

Когда я впервые услышал песню Carcass под названием «Buried Dreams», сразу же вспомнил эту историю. Этот трек стал бы для неё прекрасным музыкальным сопровождением. И до сих пор, когда я слушаю эту песню, я с первых её нот вспоминаю то тёмное, смрадное подземелье: кровавые следы рук на стенах и потолке в трясущихся лучах наших фонарей, насекомые, роящиеся над грудами гниющих останков, страшные неторопливые шаги, приближающиеся к нам, и острое, гнетущее чувство смертельной опасности.

* * *

О старой бойлерной за тридцать шестой больницей я слышал недоброе, ещё когда мы были детьми.

Эта история началась в восемьдесят пятом году. Перед осенними каникулами наш одноклассник Толя однажды не явился в школу, а его товарищ Дима по прозвищу Пилюля рассказал не совсем внятную историю. По его словам, накануне они гуляли в районе гаражей за тридцать шестой больницей, и там Толя предложил ради интереса забраться в старую бойлерную. Пилюля остался ждать снаружи. Не прошло и пары минут, как Толя выскочил оттуда и бросился бежать, словно за ним кто-то гнался. Когда Пилюля всё же догнал его и остановил, Толя был бледен, страшно напуган и практически невменяем. Ничего связного он рассказать не смог. После того, как Пилюля проводил его домой, на связь Толя не выходил.

Нас эта история, само собой, страшно заинтриговала, и после четвёртого урока мы с Аней и Лёхой решили зайти к Толе, чтобы справиться о его психическом здоровье.

Когда Толя нам открыл, вид у него был страшный. Трясущиеся руки, покрасневшие от недосыпа глаза, одичавший и, вместе с тем, отсутствующий взгляд, направленный сквозь нас. Поверх футболки на толстой нитке болтался нательный крест.

— Ну… Проходите, — пробормотал Толя осипшим голосом, и мы зашли в его маленькую тесную кухоньку.

Аня с Лёхой наперебой пытались вести допрос. Лёху особенно интересовал крест, вдруг ни с того ни с сего появившийся на шее Толи, прежде очень далёкого от церковных вопросов. Толя поначалу вяло отбивался, бормотал что-то вроде «А вдруг поможет», но потом совсем сник и замолчал.

Тогда вступил я:

— Ладно, если не хочешь говорить прямо, то давай я попробую угадать. Когда у меня получится — кивнёшь. Идёт?

Толя молчал, уставившись в пол. Я продолжал:

— Значит так. В бойлерной ты видел цыганский притон. Нет? Тогда, может, тебя там напугали беглые зеки? Я слышал, их видели неподалёку. Снова нет? Не угадал?

— Отстань! — протянул Толя, не выдержав. — Не скажу я вам ничего, не хочу, ясно?! Я просто хочу побыть дома, с родителями, с сестрой, с кем угодно! И не надо об этом, пожалуйста!..

Аня с Лёхой в растерянности переглянулись. Я подумал немного и осторожно спросил:

— Толян, а то, что ты видел… Оно было живое?

У него дрожь прошла по телу, он снова опустил глаза и произнёс через силу:

— Скорее да, чем нет.

— Это был человек?

— Скорее нет, чем да.

И Толя снова замолчал.

* * *

Едва мы вышли из подъезда, я сказал:

— Надо пойти посмотреть, что там.

Лёха был резко против:

— Киныч, берега знать надо! Там небось и правда цыгане или притон какой. Грохнут нас — и поминай, как звали. Надо туда милицию вызвать, вот и всё!

Тогда я заявил, что пойду один, но Аня тут же вызверилась на меня:

— Тебе себя не жалко? Да пропади ты пропадом! А нас с Лёшей тебе тоже не жалко?! Если тебя там убьют, ты станешь самым гадким в мире созданием — дохлым предателем!

Я успокоил их и заверил, что, конечно, никуда один не пойду, и что нам нужно и впрямь как следует всё обдумать.

Но уже на следующий день я пробирался вдоль забора тридцать шестой больницы, сжимая в ладони опасную бритву, украденную у дедушки. Я не собирался соваться внутрь бойлерной в одиночестве, просто хотел осмотреться, чтобы понять, с чем мы имеем дело.

У входа в бойлерную было на удивление чисто: ни хлама, ни бутылок, ни следов костра — ничего из того, что я в своём воображении связывал с местами обитания цыган или беглых заключённых. Вокруг была только осенняя грязь, кусты и протоптанная между ними тропинка, ведущая через пустырь в сторону железнодорожного моста.

Перехватив бритву, я осторожно подошёл к приоткрытой двери, стараясь не испачкаться окончательно, и заглянул внутрь. Скрип двери отдался гулким эхом, послышался резкий шум крыльев — напуганные моим появлением голуби поднялись к окнам, расположенным под самым потолком. Не заходя за порог, я оглядел помещение, но никаких следов людского присутствия не обнаружил. Тогда я развернулся и пошёл к таксофону на Борисовской.

Опустив «двушку», я набрал номер Алексея — мне не терпелось вызвать его для продолжения разведки, которую я по-прежнему не хотел совершать в одиночку. Я долго слушал длинные гудки, потом с досадой повесил трубку и набрал Ане. Она ответила почти сразу же, её голос срывался:

— Игорь, да где тебя носит! Я обзвонилась тебе. Срочно приходи! У Лёшиной бабушки инфаркт! Он сейчас у меня.

— Я вышел в магазин. Через пять минут буду у тебя.

Вешая трубку на рычаг, я ещё подумал: хорошо, что я ей соврал. Тогда для нас троих бойлерная стала абсолютно лишней. Как и тот, кто там жил.

* * *

Время шло, и с его течением знакомые места и компании обзаводились своими именами. Вначале кто-то случайно придумывал эти названия, а потом они просто «приклеивались» сами собой.

Так появились «Шмановцы», «Железнодорожные», «Гаражники», «Парковские», «Пушкинисты». Обжитые нами подвалы стали называться «Белые столбы», «Глухой», «Синие трубы». А известные всем локации превращались в «Лосинку», «Кинычевскую аллею», «На брёвнах»… Всего этого было так много, что теперь и не вспомнить, зато тогда в разговоре это сразу вносило простоту и понимание — о каком месте или людях идёт речь.

Летом восемьдесят восьмого мы с Алексеем частенько бывали «За шлюшьим домом». Это место находилось там, где Фортунатовская упирается в Щербаковскую. Сейчас там стоит рыжая высотка, пристроенная к сталинке, а раньше вместо неё там была угрюмая замызганная развалина. Тем летом в Измайлово не было почти никого из наших, а двор этого полуразрушенного дома был единственным местом, где собирался хоть кто-то.

В этой компании, помимо прочих, были двое друзей: Данилюк и Ришта. Я уже не помню, откуда у Ришты взялось это дурацкое прозвище, но оно ему вполне подходило. А у Данилюка не было клички, он был просто Данилюк. Они были весёлыми и общительными ребятами, поэтому когда в начале августа они однажды вдруг перестали появляться на улице, это заметили все.

На третий день было решено навестить обоих. С Данилюком мы поговорить не смогли: его бабушка заявила, что он сильно болеет, слаб и лежит. Нам сразу стало ясно, что она лукавит, но дела это не поменяло — мы ушли ни с чем. А вот Ришту нам удалось вытянуть на разговор. Весь день мы звонили ему по телефону и стучали в дверь, и наконец ближе к вечеру он всё-таки спустился во двор.

За недолгое время своего отсутствия Ришта, казалось, ещё больше похудел и ссутулился. Вид у него был злобный: красные от недосыпа глаза, всколоченные волосы, сигарета в зубах, в руке — бутылка пива.

— Да хули вам надо? Заебали, уходите!

Его приятели вытащили Ришту во двор и принялись выпытывать, почему он уже третий день сидит дома и пьёт в одиночестве. Ришта сначала упирался и врал, что у него бессонница, но потом признался.

В тот день они с Данилюком бродили по местности, пытаясь занять у кого-нибудь денег на пиво. Они даже навестили нашего друга Студента, который им, впрочем, тоже отказал. Да и неудивительно, потому что своё прозвище — «Бедный Студент» — он получил как раз благодаря тому, что у него почти никогда не водилось денег. Ришта с Данилюком уже хотели было возвращаться к своей компании, но их почему-то понесло в сторону гаражей, что рядом с больницей. Там они обратили внимание на старую бойлерную и решили взглянуть, что внутри.

На этом моменте Ришта, как и Толя несколькими годами ранее, не стал говорить, что именно они там увидели, просто завершил свой рассказ напутствием, чтобы никто, ни один человек, не ходил туда никогда. Естественно, на Ришту тут же посыпался шквал вопросов. Мы с Алексеем тихо стояли рядом и с интересом наблюдали за происходящим.

Ришта какое-то время молчал, а потом внезапно вскочил и заорал:

— Заткнитесь уже наконец, ублюдки! Нихуя там не цыгане! И не бездомные! И не притон… Там смерть, народ. Погибель там! Не суйтесь туда.

После этих слов Ришта быстро направился к своему подъезду, оставив недоумевающих приятелей сидеть на лавке. У самой двери мы с Лёхой догнали его, я припёр дверь ногой, а Лёха, схватив Ришту за воротник рубахи, прижал к косяку.

— Хоть до завтра держите, всё равно ничего больше не скажу! — прошипел Ришта.

Я тихо спросил:

— Оно не человек, но похоже на него, да?

Лицо Ришты побледнело и вытянулось.

— А ты откуда про это знаешь? Кто тебе?.. Блядь, да отпусти уже, Лёх!

Ришта уселся на лавку перед подъездом, и я вкратце рассказал ему историю, случившуюся три года назад. Ришта угрюмо покачал головой:

— Вот и не надо туда лезть, говорю же.

— А чего ты в ментуру не пошёл? — спросил Лёха. — Если всё так сложно.

Ришта усмехнулся:

— А я как представил, что бы ментам сказал… Они бы меня сразу в дурку отправили.

Я снова потребовал, чтобы он рассказал, что видел, но Ришта резко сорвался с места и всё-таки сбежал от нас в подъезд. На этот раз мы не стали его преследовать.

Я задумался. Закурил и сел на лавку. Лёха стоял надо мной с не прикуренной сигаретой в руке.

— Но ведь Студент ничего не видел, — произнёс он, глядя в пространство, словно продолжая прерванную беседу с кем-то невидимым. — А у него эта котельная прямо под окнами. С ним-то ничего не случилось.

— Не случилось, — согласился я, выпустив кольцо дыма.

— И никого не убили! Иначе бы все знали, — продолжал Лёха.

— Не убили, — кивнул я.

— Да и нам уже не по одиннадцать! А, Киныч?

Я встретился с ним глазами, стряхнул пепел, подумал.

— Не по одиннадцать. А если что, к Панову пойдём. Уж он нас в дурку не отправит.

Лёха хохотнул:

— Во второй-то раз? Точно не отправит!

* * *

В котельной было чуть теплее, чем на улице. Свет пробивался сквозь мутные стёкла окон, слабо освещая пыльное помещение. Мы осмотрелись, но по-прежнему не нашли никаких следов присутствия людей. Здесь было пусто и тихо, и даже как-то спокойно.

Напротив котлов, возле хитросплетения труб, темнел квадратный люк с тяжёлой крышкой. Пыли на нём не было, а по чистым ручкам и незаржавевшим петлям было видно, что им часто пользуются. Люк открылся без труда, даже не скрипнул. Под крышкой оказалась лестница — металлические ступеньки, торчащие из стены. Дальше, метрах в трёх, виднелся коридор, уходящий куда-то в сторону железной дороги.

Из люка тянуло чем-то неприятным. Мы переглянулись.

— Ну что, спускаемся? — спросил Лёха.

— Само собой. Иначе зачем мы здесь?

Я подобрал нашедшийся неподалёку увесистый кусок трубы и заткнул за пояс, а Лёха в это время поставил батарейки в фонари. Затем, договорившись вести себя как можно тише, мы спустились вниз и медленно двинулись вперёд по коридору, освещая себе путь.

Коридор был узким и низким. Поначалу он казался нескончаемо длинным, но уже метров через пятьдесят внезапно закончился просторным залом. Тошнотворный запах, который всё усиливался по мере нашего продвижения, здесь стал совсем нестерпимым — разило какой-то падалью. В плотном душном воздухе жужжали стаи насекомых.

Мы остановились посреди зала, водя фонариками по грязным стенам, под которыми валялись какие-то серые горы непонятного хлама. Жуткая вонь, судя по всему, исходила именно от этого мусора.

В противоположной стене показался проход, повыше предыдущего, под его потолком уходили в темноту ржавые железные трубы. Алексей уже шагнул было вперёд, но я его остановил.

— Постой-ка. Хочу взглянуть на этот хлам. Если это то, о чём я думаю, тогда всё очень плохо.

Я сделал несколько осторожных шагов в сторону самой большой кучи, когда понял, что подходить ближе нет нужды, всё было ясно и так. В гниющей массе кое-где отчётливо просматривались рёбра и кости, а на полу прямо перед нами скалился в темноту собачий череп. На стенах и на потолке чернели отпечатки человеческих рук.

Лёха испуганно попятился, потянув меня за рукав.

— Ну всё, довольно! Пожалуйста, давай уже бегом отсюда… Нас ждёт Панов.

Вдруг мне показалось, что я что-то слышу. Я успел схватить Лёху за плечо до того, как он рванёт к выходу.

— Тихо! Слушай.

Сквозь гудение насекомых до нас донёсся далёкий глухой удар: кто-то захлопнул люк. Потом послышались тяжёлые шаркающие шаги. Я быстро потащил Лёху в глубину катакомб.

Этот коридор оказался ещё длиннее. Он был шире, несмотря на то, что здесь повсюду были эти ржавые трубы, и теперь мы могли идти рядом, не задевая макушками потолок.

Чёрные следы рук на стенах преследовали нас и здесь, а тяжёлые шаги за спиной всё никак не стихали — что бы тут не обитало, оно не остановилось в зале, а шло вслед за нами. Мы старались двигаться как можно быстрее, но иногда нам требовались передышки, и в эти моменты шаги становились ближе и отчётливее. Этот страшный приближающийся звук продолжал гнать нас вперёд.

Коридор часто петлял, и вскоре мы потеряли ощущение направления. Иногда нам даже казалось, что мы ходим кругами в этом однообразном лабиринте, но проверить это мы не могли: назад пути не было.

Трудно сказать, сколько мы так шли: в темноте под землёй время словно бы идёт как-то по-своему. Больше всего мы боялись, что коридор закончится какой-нибудь крепкой железной дверью, которую мы не сможем открыть, и каждый раз с тревогой сворачивали за угол.

Наше спасение было случайным. После очередного поворота Лёха посветил наверх и вдруг увидел за трубами лаз с короткой лестницей, которая упиралась в люк. У меня одного не получилось даже пошевелить эту тяжеленную крышку, и мы налегли вдвоём. Тут-то и пригодился мой кусок трубы. Просунув его под крышку люка, мы сумели немного сдвинуть её, чтобы пролезть в образовавшуюся щель и выбраться наконец из этого кошмара.

Отряхнувшись и оглядевшись, мы не без удивления обнаружили себя возле корпуса «Вега» Измайловской гостиницы, рядом с проезжей частью. Я швырнул трубу на газон. С трудом затолкав люк на место, мы отошли подальше, поднялись по лестнице и сели на каменное ограждение. Руки тряслись так, что с трудом удалось прикурить.

Поначалу мы долго молчали; у меня перед глазами всё ещё стоял тот чудовищный смрадный зал и бесконечный коридор с трубами, а в ушах звучали эти жуткие шаркающие шаги. И только прикурив третью сигарету, я осознал, что на самом деле стоит чудесный августовский день, дует свежий ветер, а солнце уже слегка клонится к западу.

— Сегодня обязательно надо набухаться, — я щелчком выкинул окурок и слегка толкнул Лёху локтем в бок.

— Обязательно, — кивнул он. — А к Панову — завтра. Эта тварь сидит там по крайней мере три года. До завтра точно подождёт. Только, Киныч, давай сегодня не будем расходиться! Переночуем, может, в «Столбах»? Что-то мне не по себе…

Я пожал плечами:

— Можно сделать проще. Дедушка уехал с друзьями на охоту, а бабушка точно не будет против, если ты останешься. Ещё и нормальный ужин нам сделает. Будем сидеть не на трубах, а за столом, по-человечески. Скажем, что хотим выпить по бокалу вина. Дома, а не где-то в подворотне. По одному бокалу бабушка разрешит, а дальше, сам знаешь, дело техники. В конце концов, нам уже не по одиннадцать лет.

— Не по одиннадцать, — согласился Лёха и вздохнул: — Но знаешь… Иногда всё-таки хочется, чтоб вдруг — раз! — и снова одиннадцать.

— Знаю, — кивнул я. — И чем дальше, тем чаще.

* * *

В отделение мы явились около полудня. На входе сказали, что идём к следователю Олегу Николаевичу Панову, и нас, как всегда, спокойно пропустили.

В кабинете Панова окна были наглухо закрыты, дым стоял коромыслом, а чадящая пепельница топорщилась окурками на заваленном бумагами столе. Самого Панова в кабинете не было. Я настежь открыл окно, вытряхнул окурки на улицу, Лёха тем временем открыл второе окно:

— Правильно, а то дышать нечем! И как он только тут работает…

В этот момент дверь кабинета открылась.

— Кого я вижу! Отвратительные друзья. Явились сами. Подождите минутку, а потом расскажете, что у вас там.

Поставив сумку на лавку, Панов достал из неё ворох бумаг, неторопливо разложил на столе на несколько стопок, скрепил скрепками, затем собрал, сунул в огромную серую папку. И только после этого поправил сползшие очки и уставился на нас:

— Теперь слушаю вас, ненаглядные мои мерзавцы.

Я начал издалека, как и договорились мы с Лёхой, пока шли в отделение:

— Понимаете, Олег Николаевич, вот какая история. Три года назад, осенью, наш одноклассник Толя Ольховский как-то раз зашёл в заброшенную котельную за больницей…

Панов перебил меня:

— Увидел там чудовище, а потом долго охуевал от ужаса. Верно?

— Откуда вы знаете?

— Вас немного опередили. Позавчера вечером ко мне явился один тип из ваших. Как его?.. Погоняло у него ещё такое дурацкое…

— Ришта, что ли?

— Вот, точно. Саша Решетников. Пришёл, когда я уже собирался домой, и выдал мне всю эту историю, упомянув и вас с вашим Ольховским трёхлетней давности. Говорил он, прямо скажем, сумбурно, но мне и самому были известны кое-какие слухи об этом месте.

— Про цыган? — спросил Лёха.

— И про них тоже, — Панов встал и, прикурив, отошёл к окну. — Туда не раз ходил патруль, но ничего подозрительного никогда не обнаруживали. Но после рассказа Решетникова я сам сходил туда вчера с утра пораньше. А вы, должно быть, были там после меня? — обернулся он.

— Что вы там увидели, Олег Николаевич? — спросил я.

— Давай так. Вы расскажете, как прошло у вас — мне интересно, — а потом я расскажу, как всё прошло у меня.

Мы с Лёхой рассказали Панову всё довольно подробно, хотя и нестройно, периодически перебивая и поправляя друг друга. Закончили на том, как оказались возле корпуса «Вега»:

— Вот так всё и было, Олег Николаевич, — говорил Лёха. — Даже не смогли к вам вчера сразу прийти. Страха натерпелись…

— Ты не поверишь, я тоже, — усмехнулся Панов. — Когда я пришёл туда и на секунду приоткрыл тот люк, сразу понял, что пора вызывать оперативника, криминалиста и весь мой дружный коллектив с оружием, потому что пахло там… Вы и сами теперь знаете, чем.

— Вы его видели? — спросил я. — Это был человек?

Панов повернулся к нам, облокотившись на подоконник. Я чувствовал, как нежелание говорить об этом борется в нём с потребностью поделиться этой историей с кем-то, кто её поймёт. Я знал, что победит второе — так мы наконец узнали всё об этом месте и о его обитателе.

Коммунальный туннель, из которого мы вылезли, не заканчивался у «Веги», а шёл дальше ещё метров сто и упирался в тупик. Там-то и жило это существо. Никто не мог сказать, откуда оно взялось, когда именно появилось в бойлерной и как его вообще туда занесло, но оно сумело пережить несколько очень холодных зим, прячась в глубине катакомб и питаясь тем, что добывало на поверхности.

Конечно, никакой это был не монстр — это был человек, но он произвёл сильное впечатление даже на Панова, повидавшего многое. Рассказ о нём следователь завершил, извлекая фляжку из ящика своего стола:

— Когда они поднялись, и я увидел его… — Панов сделал несколько больших глотков и поморщился. — Неудивительно, что повстречавшие его люди не стремились поделиться впечатлениями. В общем, у него целый букет врождённых заболеваний. Жутчайшая деформация позвоночника при очень высоком росте. Расщепление губы и нёба, лицо изуродовано… Одет в какие-то лохмотья. Ну и конечно, у него слабоумие, он даже не разговаривает.

— А людей он ел? — спросил Лёха почти шёпотом. — Вы нашли там человеческие кости?

Панов усмехнулся:

— Кости… Ты себе даже не представляешь, тошнотворный Лёшка, как он боится людей. Нет, всё, что обнаружил криминалист — это останки животных: крыс, кошек, иногда собак, ну и мусор из помоек. Скорее всего, он как раз шёл ловить очередную несчастную кошку, когда вы спустились из бойлерной в люк. Он там где-то спрятался, а вы не заметили, потому что прятаться он, судя по всему, мастер. Вы прошли мимо и попали в его столовую. Потом — он вряд ли понял, куда вы делись, и просто хотел поскорее вернуться домой. Если бы он услышал вас в том коридоре, он бы сам пустился от вас бежать.

Мы помолчали немного, осмысливая всё услышанное, и я спросил:

— Олег Николаевич, а где он сейчас?

Панов курил, глядя на нас с ухмылкой:

— Как там сказал почтальон Печкин?.. Сдали его в поликлинику. Для опытов. Теперь вам всё понятно, мои мерзкие любопытные друзья? Что, тоже курить охота? Тогда пошли вон отсюда. Хорошего дня!

Примечания:

* «Buried Dreams» — трек группы Carcass с альбома «Heartwork» 1993-го года.