Как только доктор Сюпервиль и Консуэло спустились с лестницы, вся семья Альберта подошла к нашей героине ближе, не сводя с неё глаз. Это говорило о том, что, вопреки тому, что они видели — в сердцах всех троих жила слабая, хрупкая надежда, которую ещё не смогли полностью уничтожить страх и горькая обречённость.
Порпора всё ещё смотрел на нашу героиню с некоторым недоверием и сомнением, но всё более проникался верой и искренним состраданием.
— Что… что с моим дорогим племянником?.. — вновь дрожащим голосом задала вопрос канонисса.
Казалось, она уже знала ответ, но ей было настолько больно верить в это, душа Венцеславы сопротивлялась, и бедная женщина как бы ждала неотвратимого подтверждения, чтобы быть поглощённой пучиной горя и уже никогда не выбраться из неё.
— Он жив, — теперь уже с меньшим трудом — ибо самое непосильное физическое испытание временно было позади, и этим вечером Консуэло предстояло пройти его ещё всего лишь однажды — коли ей будет дозволено остаться в комнате Альберта на всю ночь — и потому наша героиня была уверена, что в случае разрешения преодолеет его значительно легче — несмотря на полное физическое и нервное истощение — повторила Консуэло, и теперь все родные её любимого человека услышали её слова.
— Слава Господу! — воскликнула тётя Альберта, взяла руки нашей героини в свои дрожащие ладони и принялась целовать их.
Консуэло не знала, как ей себя вести и стояла неподвижно — всё такая же бледная и растерянная, не говоря больше ни слова.
Барон Фридрих перекрестился.
— Но… но что же тогда с вами?.. — вновь с непониманием и состраданием задала вопрос канонисса.
— Я… я и сама не знаю, право… быть может, это от пережитых волнений… — с паузами ввиду прилагаемых усилий не слишком уверенно произнесла наша героиня — не зная, прозвучат ли её слова как объяснение, смогут ли оправдать то, что предстало глазам близких её избранника.
— Да, да, быть может — должно быть, эта долгая поездка — когда ещё вы не знали, что вам придётся изменить свой путь — успела сильно утомить вас… Ведь мы не ждали вас так скоро — будучи убеждёнными, что Христиан найдёт вас в доме вашего учителя в его чудесном обществе — но судьба оказалась благосклонна — ибо кто знает, что могло бы случиться, коли бы это и в самом деле оказалось так, как мы думали. Сейчас я не стану задавать вам вопросы о начальной цели вашей дороги, но, быть может, потом вы сами захотите рассказать нам об этом…
— Да, да, конечно, я расскажу вам обо всём позже…
Внезапно Консуэло вновь невольно прикрыла глаза и слегка опустила голову, почувствовав очередной приступ головокружения. Дыхание её стало поверхностнее и чаще.
Бывший учитель нашей героини вновь хотел было прийти на помощь, но вскоре нашей героине ценой невероятного усилия вновь удалось овладеть собой.
— Прошу вас, только не теряйте сознания — я не смогу удержать вас! — вновь испуганно промолвила Венцеслава. — Вам нужно сесть — как можно скорее. Месье Сюпервиль, прошу, помогите нам…
Тётя Альберта дождалась, когда доктор подойдёт к ним и всё же возьмёт Консуэло за руку — наша героиня понимала, что в этих обстоятельствах отказа её никто не поймёт — и они вдвоём повели Консуэло к креслу.
Наша героиня покорно последовала за ними.
Канонисса дождалась, пока Консуэло сядет, затем устроилась рядом с ней и сказала:
— Я дам распоряжение слугам сделать вам чай, а вас, месье Сюпервиль, попрошу распорядиться о его составе — подобный напиток не раз помогал и всем нам приходить в себя после особенно тяжёлых потрясений. А вы же натура более утончённая и ранимая — все творческие люди — истинные артисты и поэты — что трудятся не ради выгоды, но несут нам свет своей души — таковы — и потому свидание с вашим возлюбленным вполне могло произвести на вас столь глубокое впечатление. На самом деле мы очень понимаем вас… Также я отдам приказание, чтобы вам принесли ужин — ведь вы не ели уже столько времени, и оттого ваша нервная система сейчас ещё более расшатана. Мне так жаль вас, так жаль, что вам приходится переживать всё это… Должно быть, для влюблённого сердца подобное невыносимо вдвое, нежели даже для тех людей, кто столько лет воспитывал и был рядом с этим ныне так невыносимо страдающим и столь несчастным мальчиком — хоть вы ещё и так молоды, и, казалось, бы, должны проявлять бо́льшую стойкость к подобным потрясениям… Да-да, не удивляйтесь — для меня Альберт навсегда останется моим мальчиком — так беззаветно, по-матерински я люблю его…
— Прошу вас, пани Венцеслава, не утруждайте себя, не стоит… — неуверенно — более ради — приличия — дабы у родных её избранника не сложилось впечатление, что она злоупотребляет их гостеприимством — начала было наша героиня — ибо понимала, что спорить с этой доброй пожилой женщиной сейчас было попросту бесполезно.
Тётушка Альберта позвонила в позолоченный колокольчик, стоявший на столе, и вскоре после этого явились двое мужчин в одинаковой клетчатой с белым униформе. Прислуге было наказано не ложиться по крайней мере до полуночи — на случай, если молодой граф вдруг совершенно придёт в себя и попросит есть, пить, или ему понадобится что-то иное из вещей, свидетельствующих о том, что душа его и тело возвращаются к жизни.
— Принесите этой пани самой лучшей еды, а доктор напомнит вам рецепт того напитка, что не однажды спасал всех нас на пороге полнейшего нервного истощения. Вы — поистине наш благодетель, — добавила канонисса со светлой и благодарной улыбкой, обернувшись к врачу Сюпервилю.
При последних словах на лице Консуэло промелькнула едва заметная усмешка.
И врачу ничего не оставалось как, поклонившись всем присутствующим, пойти на кухню вслед за слугами.
— Ну, вот, очень скоро всё будет готово и вы непременно почувствуете себя значительно лучше — уж поверьте мне — я знаю, что говорю, — и Венцеслава вновь взяла всё ещё почти белые холодные и чуть дрожащие руки Консуэло в свои.
Тонкими синими причудливыми извивами сквозь казавшуюся почти прозрачной кожу на руках Консуэло проступали вены.
— Господи, да у вас же ледяные ладони… — едва не вздрогнув, потрясённо произнесла тётя Альберта. — Я вижу, что вы вся дрожите. — Нашу героиню и в действительности немного трясло. — Но ничего — этот чудесный чай уже очень скоро согреет вас. А теперь — простите, если это вновь нанесёт раны вашему и без того измученному сердцу…
При этих словах наша героиня подумала:
«Более ничто в мире — никакое несчастье, никакая война, никакой пожар, никакое иное стихийное бедствие не сможет так сильно уязвить мою душу так, как настоящая смерть моего возлюбленного и потрясти её так, как воскрешение Альберта, что достойно называться не иначе как божественным чудом. И, уж тем более, это будет не под силу никаким воспоминаниям… Я никогда не забуду того, что мне пришлось пережить — эта память всегда будет со мной…».
— …расскажите же нам — в каком состоянии застали вы нашего дорогого Альберта?
— Да, я знала, что именно этот вопрос вы хотели задать мне — я была готова к нему, — но Консуэло лукавила — как только она услышала этот вопрос канониссы — память о том, чему она стала свидетельницей всего лишь каких-то несколько минут назад — захватила нашу героиню с новой силой, застлала глаза Консуэло невидимой пеленой, вновь представ перед её взором так, будто происходило наяву — наша героиня снова — но словно впервые — почувствовала, как остановилось дыхание её возлюбленного, как застыли его черты и похолодели его руки, как она прощалась со своим избранником до встречи в вечности… — однако Консуэло не выдала себя — хотя это и стоило ей огромных, почти нечеловеческих усилий, и голосе прозвучал почти спокойно и лишь с едва заметными нотами дрожи, — я увидела, что Альберта бьёт мелкий озноб, и он был не в силах выговорить ни слова и лишь негромко стонал…
— Ах, Боже мой, сколько же ещё выдержит мой дорогой мальчик… — взор канониссы стал ещё печальнее, глаза её увлажнились и бедная женщина вновь была готова заплакать.
Наша героиня ощутила стремление взять руки канониссы в свои, но остановила себя, осознав, что в следующий миг ей предстоит вновь сказать то, что ранит сердце Венцеславы.
— Потом с ним сделался новый приступ лихорадки со страшными видениями…
— Ах, неужели же даже ваша истинная, благородная чистая, непорочная, бескорыстная любовь не в силах спасти этого святого мальчика?.. Что же такого грешного, ужасного совершил он в своей ещё столь недолгой жизни, и сколько ещё Господь станет испытывать его душу и тело, и когда же простит его за неведомые проступки?.. Когда и как Альберт искупит свою вину перед Ним?.. Быть может, я чего-то не знаю о жизни моего дорогого племянника… — ведь он так скрытен и молчалив — но я готова поручиться, что он не способен ни на что дурное…
— Любезная пани Венцеслава, вы не дослушали меня до конца…
— Но что же, что же ещё случилось с моим… с нашим Альбертом?.. Неужели же с него не станется и этих мучений?.. Если это так, то, клянусь — я отрекусь от нашей святой веры в благость небесных сил — Господа и Сына Его Иисуса Христа…
— Венцеслава, прошу тебя, не гневи Создателя, не возноси хулу на Него и Его Единородного Сына прежде времени — выслушай всё, о чём нам хочет сказать Консуэло — имей терпение, — проговорил барон Фридрих, обращаясь к сестре, а затем вновь перевёл взгляд на Консуэло. — Прошу вас, дитя моё, продолжайте.
— Но этот приступ был последним и непродолжительным — вскоре он заснул крепким и покойным сном — более не мучаясь бредом, не дрожа от холода и не мечась в лихорадке.
Про себя же Консуэло подумала:
«Нет, я не скажу им о том, что, быть может, этот сон — летаргия. Пусть сама жизнь подготовит их к этому. Помимо того — близким моего любимого известно, что их сын и племянник склонен к подобным эпизодам. К тому же, как бы я ни презирала доктора Сюпервиля — он всё же может лучше меня разбираться в этом.».
На лице доктора Сюпервиля отразилось неподдельное удивление.
Закончив свой рассказ, наша героиня испытала облегчение и сделала едва заметный вздох. Она открыла этим несчастным людям почти всю правду, а большее же знать им незачем.
«Быть может, когда-нибудь Альберт сам расскажет им об этом, но я не посмею сделать этого сейчас…»
— Всевышний… Это значит, что ваше святое чувство всё же свершило чудо с его душой и телом… Я преклоняюсь перед вами, милая Консуэло…
Тётушка Альберта была готова встать перед нашей героиней на колени и уже, поднявшись с кресла, хотела сделать это, но Фридрих и Консуэло вовремя остановили её.
— Что вы, милая пани Венцеслава… — в неловкости и великом сострадании проговорила наша героиня, удерживая пожилую женщину за руки.
— Сестра, прошу тебя…
— Вы не представляете, что мы пережили за эти два дня… — в слезах промолвила та. — И вот, наконец, божья благодать сошла на моего любимого племянника, и проводником её стали вы, и только вы — ибо никто иной не был причастен к этому… Да, мы безмерно благодарны и господину Сюпервилю за то, что он, как мог, поддерживал физическое состояние Альберта и не дал ему покинуть этот мир раньше, нежели прибыло спасение в виде вашей любящей души…
Тут Консуэло укорила себя в том, что и добавила:
— Я говорила с ним, и он отвечал мне.
В этот мгновения заплаканное лицо канониссы озарилось и вовсе неземным счастьем.
— Говорили! С тех пор, как он впал в беспамятство — мы не слышали ни одного слова, обращённого хоть к кому-то из нас — живых людей окружавших его… Ваша душа поистине свята! Вы — земное воплощение Господа!
Великое смущение отразилось на лице нашей героини, хотя она и понимала, что Венцеслава говорит от чистого сердца.
Слуги, уже стоявшие с подносами возле стола, не смели прерывать эти душераздирающие сцены и трепетные разговоры.
Сюпервиль, убедившись в том, что канонисса вновь опустилась в кресло, наконец проговорил:
— Я… я должен подняться в покои графа Альберта — надеюсь вы понимаете, что теперь я обязан это сделать, чтобы…
Он не мог добавить «проверить» или «убедиться» — ибо тогда доктору было бы не избежать укоряющих его неверие взглядов родных графа.
— О, да, да, конечно, разумеется — мы и не ожидали иного, и уже хотели попросить вас об этом. Идите, идите же к нему и дайте нам убедиться в том, что наш милый Альберт вскоре возвратится к полноценной жизни. Он заслужил долгий, счастливый и безмятежный век на этой земле более, нежели все иные человеческие существа.
— Пока я прошу не идти за мной. Я должен вновь осмотреть его. Это займёт некоторое время. Я прошу не входить без разрешения. Я приглашу вас, — голос доктора звучал растерянно, в нём слышались и явные ноты какой-то досады — хотя тот и пытался изо всех сил скрывать это.
— Да, да, разумеется. Идите же скорее! — вновь сказала канонисса, торопя доктора.
Помимо всего, врач ощущал, что проиграл этой юной особе — но в чём?.. Это чувство было так же новым, непривычным, очень неприятным и вызывало злость на себя самого́.
С этими словами доктор направился к лестнице, ведущей в спальню Альберта Рудольштадта.
«Быть может, она тоже бредит и выдумала всё это, а от младшего Рудольштадта уже почти как час осталась лишь бездыханная оболочка, и вскоре мне придётся лечить от нервного расстройства, а то, чего доброго — и безумия ещё и эту бедную и несчастную молодую особу — только этого ещё не хватало… Чудес не бывает, право — я не верю в них — так же, как в существование того самого бога — никогда не понимал этого. В этом смысле все в этом семействе немного сумасшедшие…».
Венцеслава наконец вытерла слёзы и только в эти секунды заметила замершую в нерешительности прислугу.
— А вот и чай, и ваш ужин. Извольте. Простите за то, что мы заставили вас так долго ждать, но я благодарна вам за то, что вы не оборвали этой беседы — столь важной для всех нас.
На лицах слуг также читались радость и облегчение, но, как и всегда, присутствовала некоторая степень мистического страха.
Всё ещё дрожавшими руками Консуэло взяла чашку, из которой ещё тонко струился белый пар и исходил запах какого-то неведомого разнотравья — бывший, тем не менее, как она смогла отметить, довольно приятным — и с невольной осторожностью, наклонившись над столом — боясь нечаянно выронить — отпила глоток. Через мгновение наша героиня почувствовала внутри собственного организма тепло и физическое расслабление, которых так не хватало Консуэло на протяжении всего того времени, что провела она, выйдя из комнаты своего возлюбленного. И даже сильная головная боль почти перестала мучить нашу героиню.
— Ну, что вы скажете? Ведь действительно целительный отвар?
— Да, должна признать… — и Консуэло была совершенно честна.
Мелкая дрожь почти перестала бить её, и наша героиня, безотчётно облокотившись на спинку кресла, держа чашку в руках, неосознаваемо для самой себя стала смотреть перед собой в видимую только ей одной точку, а затем вновь опёрлась локтями о стол и, взяв чашку, машинально и неторопливо стала пить, пока не осушила чашку до конца — будто чувствуя, что это сейчас необходимо ей как воздух, что ещё миг — и она не выдержит этого напряжения, что с ней непременно сделается что-то ужасное — или обморок, или летаргический сон, или та же агония, что случилась с её избранником, или… или только Господь знает, что ещё…
Румянец на щеках Консуэло становился всё ярче. От выпитого настоя ей даже стало жарко, и этот жар ощущался несколько болезненно — так, как будто у нашей героини поднялась температура — но Консуэло понимала, что это следствие пережитого ранее лёгкого озноба, и вскоре это состояние пройдёт, нормализовав все внутренние ощущения — она чувствовала это интуитивно.
А пока, пытаясь помочь себе, наша героиня расстегнула несколько верхних пуговиц своего платья и, вновь откинувшись на спинку кресла, достала веер и принялась обмахиваться им.
Мысли о пережитом, казалось, на время оставили истерзанное сердце нашей героине, и Консуэло была очень рада этому облегчению.
Из оцепенения её вывел всё тот же голос канониссы, звучавший теперь обеспокоенно:
— Милая Консуэло, вам вновь нехорошо?
— Нет, нет, напротив. Это действие чая. Я интуитивно чувствую, что вскоре он нормализует моё самочувствие.
— Тогда поешьте, прошу вас. Вам сейчас это очень нужно. Ведь вы, наверняка, успели за этот день лишь позавтракать…
Но, несмотря на то, что напиток помог нашей героине в достаточной степени прийти в себя — есть Консуэло по-прежнему не хотела.
— Нет… прошу простить меня, но я не в силах…
— Что ж — да будет ваша воля… Тогда я велю унести всё? — ещё с некоторой надеждой проговорила тётя Альберта Рудольштадта.
— Да.
— На самом деле и здесь мы тоже можем понять вас — ведь сейчас вы не можете думать ни о чём другом... Что ж... Прошу вас, уберите всё, — вновь обратилась Венцеслава к слугам, которые тотчас же повиновались её приказу.