Сын вьюги (джен)

Весна 4 861 года Седьмой эпохи

Иргийская ночь — тихая. И в горах Лэлэ-йиль, и в лесах и равнинах Вара-йиль жизнь ночью одинаково замирает. Засыпают люди, олени, волки. Огонь затихает в очагах, поддавшись дремоте. В темнейший полуночный час кажется, что не спит на всём материке одна лишь троелунная столица. Ходят по улицам караульные, крадутся те, кто недоброе замыслил, сидят в Чертоге Троелуния премудрые колдуны над своими могучими чарами…

Так говорят шёпотом, укладывая детей, матери. А вторит им ветер степной или вьюга заблудившаяся. Свистят-шелестят они свои невидимые сказки, да только кто из людей их поймёт? Услышит скорее хартагги яростный вой да затворит дверь плотнее. Оберег поправит, огонь в очаге разбудит и обустроится на лежанке, по уши в одеяло завернувшись, чтобы разом и не мёрзнуть, и не слышать, что там у него за дверью воют.

Однако же под эти ветровьюжные завывания диво как хорошо спится. Поют тебе где-то там колыбельную, а ты лежишь в своём чуме и слушаешь. Главное — вне чума на ночь не оставаться и не вспоминать, как однажды лишь милостью хозяйки лунных цветов тихой холодной гибели избежал.

От саяндыльских ночей же Лэдд давно отвык. Отвык от скрипа половиц, от переливов неугомонной капели, от глухого рокота утренней толпы… От дребезжания дверного звонка вот не отвык — он вовсе оказался в новинку. Раньше приличные люди просто в дверь барабанили, а теперь две железяки рядом с ней лепили и трезвонили в них с утра. Чудовищные звуки, просто чудовищные.

Дребезжание врезалось в уши, заползало в череп и скакало внутри неровными красными пятнами, щёлкая то в одной, то в другой части головы. Трудно было даже различить, где кончаются пляшущие пятна и начинается действительность. Мрак в помещении разгонял лишь свет, падающий из круглого окна. Он чертил дорожку на полу, отражался от скосов на потолке, заполнял пространство вязким маревом… красным. Почти осязаемым.

Да… Сегодня же Третья луна. Бейеса, в отличие от сестёр, являлась редко, но зато висела в небе аж пять суток, крепко держась за небосвод и тускнея до простого красного шара только при свете солнца.

На эти пять суток всегда приходилось наибольшее за четыреста лет количество смертей, несчастных случаев и обострений у душевнобольных, колдовство не работало так, как надо, да и вообще творилось всякое нехорошее. Колдунов на Третью луну почти в полном составе на границу с Чарги-йиль срывали — защиту от хартагг держать. Лэдд, по собственному мнению, тоже должен был ехать, но он вернулся из Санвары с ранением, и Манрей его даже в Вара-йиль не отпустил, не то что на границу.

Трезвон не прекращался, но теперь вместо пляшущих красных пятен встал жёлтой ватой вокруг ушей и жужжал, жужжал, жужжал… Лэдд с трудом поднялся с лежанки. В плечо кольнула тупая боль. Стрела? Санварцы из арбалетов стреляли, да и достала всё Дагна ещё позавчера. Оперение полосатое, красно-серое. Такое только у Манрея было.

Дверь поддалась с трудом. Наведываясь в гости к сыну, Лэдд с женой всегда ночевали в верхней комнате — такие носили модное марнонианское название «мансарда». В их отсутствие, да и присутствие иногда, невестка хранила у двери лыжи и старый ковёр. Время от времени они падали, перегораживая выход. Но Лэдд точно помнил, что вчера Манрей всё убрал.

Однако на дверь снаружи определённо опиралось что-то тяжёлое и мягкое. В щель, на которую дверь всё-таки удалось приоткрыть, Лэдд различил на полу что-то светлое, обрывающееся неопрятной, рваной темнотой. Небольшое, продолговатое… рука? Рука. Предплечье и ошмётки оторванной кисти.

Лэдд навалился на дверь, не обращая внимания на боль в плече. Немного, ещё немного… Тело, придавившее дверь, тяжело сдвигалось к лестнице. Вот стало видно широкий рукав, вот копну светлых кудрей…

Трезвон стих. Дверь грохнула, словно её выломали. Внизу завизжали. Отчаянно, в ужасе. Что происходит?

* * *

Лето 4 584 года Седьмой эпохи

Вокруг уже поднимались каменные стены городских домов, а пальцы всё ещё крепко сжимали лазуритовый ключ, словно перемещение не завершилось мгновения, минуты назад, а только длилось или даже не началось. Ладно, хватит. Прошлое прошло, отмечено короткой синей вспышкой. Лэдд резко отдёрнул руку, отчего шнурок на миг впился в шею, и направился к дверям Чертога Троелуния.

Лэдд не появлялся здесь, кажется, с начала весны — не считать же короткий забег перед Илданмары и прошлонедельный заход за посылкой? — поэтому сейчас осматривался особо внимательно. Лет семь назад он вот так же вернулся и, задумавшись о чём-то своём, прошёлся по свежеуложенной плитке. Она так и лежала теперь, слегка перекошенная влево-вправо.

Сегодня все были нарочито, преувеличенно радостны. Почтенная Горра восседала на скамейке рядом с зельеварней и раздавала указания доброму десятку девиц, расположившихся перед ней на большом ковре. Девицы с пением, а точнее то воющей, то каркающей, но очень вдохновенной разноголосицей, расшивали золотыми нитями чьё-то свадебное покрывало. В отдалении, вроде как не здесь, но весьма наблюдательно, расположились почтенный Варак и Сырга. Они проводили учёт не то шаманских бубнов, не то девичьих улыбок. А улыбались девицы, хоть и не им, но много — свадебные покрывала почему-то всегда вызывали у девиц саморасплывающиеся улыбки.

Иаска, которая вырезала что-то из полена совсем в другой стороне двора, тоже вон скалилась счастливо. Она, правда, одновременно что-то живописала безымянной пока ученице почтенной Горры, девушке с четырьмя чёрными косами ниже пояса, но обе нет-нет да и косились на покрывало.

Лэдду показалось, что все готовились к чему-то неописуемо радостному, поэтому он как можно быстрее и незаметнее прошмыгнул в библиотеку, пока его не заметили и не запрягли в работу. У него имелось дело поважнее чьей-то там радости. Захватив свой любимый географический справочник и карту Ирго, Лэдд собрался искать родину бедной Хёрги.

Облюбованный ещё в первые месяцы учения уголок оказался занят Уко, который, забравшись на стул с ногами, увлечённо разглядывал карту Маэрдена.

— Светлый день! — поприветствовал он Лэдда, подняв голову и заправив кудри за оттопыренные уши. Кто-то из старших колдунов ещё в самом начале обучения сказал ему, что невежливо таращиться на собеседника из-под чёлки. Сам же Уко, видимо, полагал, что гарпиево гнездо на голове лучше огромных ушей.

— Светлый… К поездке вождя готовишься? — Лэдд взглядом указал на карту.

— Ага-а… он только через три месяца едет, но я ж ещё ни разу на Маэрдене не был и мало куда там перенестись смогу! Но повторить расположение важных мест не помешает. — Уко важно кивнул своим словам и спросил с надеждой: — Ты тоже не хочешь в свадебном беспорядке участвовать?

— Не хочу, — признал Лэдд и шагнул вглубь книжного ряда, где располагался стол побольше. Дальше от света, но зато карту удобнее раскладывать.

— Это хоть Дагна ушла какие-то женские обряды проводить… — вздохнул Уко. — Утром она вдобавок ко всем бушевала. От волнения зелье испортила и чуть не спалила зельеварню!

Лэдд фыркнул. Теперь хоть ясно, кто замуж выходит… Бедный её муж, кем бы он ни был.

Карта с громким, соответственно размерам, шуршанием развернулась на столе, поверх неё бухнулся справочник. Лэдд открыл его в конце, на оглавлении, и отлистал немного назад, к побуквенному списку. И — Ирго, И… Не то. В, М, А… Л — Лэлэ-йиль и прочее, нет. Ё не в начале, а в середине стоит, это сразу страницы три можно пролистать… Вот! Ё.

Хёрга носила имя Ённэнен, следовательно, была родом из Ённэнэ, Ённена или из какого-то другого места, из которого бы при добавлении «ен» получалось Ённэнен. Увы, ничего похожего на Ирго не находилось. Даже у гномов — Лэдд знал, что у них нет звука Ё, но на всякий случай и их проверил. И где её искать теперь? На Маэрдене, как Дунгеле?

Уко, видимо, надоело молчать или просто стало скучно, поэтому он отложил карту и переполз поближе к Лэдду вместе со стулом, жутко скрипя по дороге.

— Лэдд, я не сказал… Я нашёл замаби, которых ты мне передал. Двое, сильно ниже по течению. С оружием против них было опасно, так что я их дверью расщепил и сжёг потом.

Лэдд живо представил, как двое несчастных воинов из прошлого бредут вдоль Ужиного ручья в ожидании своей последней битвы, но вдруг на уровне их голов возникает искажение пространства, и эти самые головы… Знали ли при жизни воины Илдана, что можно не в честном бою погибнуть, а вот так?..

— Я ошибся? — неуверенно спросил Уко, не дождавшись ответа.

— Не надо их сжигать, я их знакомому серому колдуну на исследование отдаю, — отболтался Лэдд. Не ругать же Уко за собственные убеждения? Тем более про серого колдуна — правда.

Кхаера замаби заинтересовали всерьёз: то ли на Маэрдене их уже было не найти, то ли ему там копаться не позволяли, так что старый знакомый исправно получал упокоенных воинов в своё распоряжение, тщательно изучал и потом уже сжигал, как полагается. Изучать, впрочем, было особо нечего. Подтвердить возраст останков, рассмотреть на предмет особенностей, причину смерти выяснить, если возможно.

— Уко, не знаешь, где находится Ённэнэ или что-то с похожим названием? — полюбопытствовал Лэдд. Ему не хотелось говорить про замаби, так что он вернулся к другому важному вопросу.

Уко задумался, молча отобрал у Лэдда карту и уполз обратно в угол, к свету. Там он осмотрел карту, отложил, взял карту Маэрдена, осмотрел её тоже, потом сходил за картой Линана… Уронив её на стол, Уко покачал головой.

— Не знаю. Возможно, на Майтле, но его карта вечно где-то далеко лежит — никому не нужна. Но я посмотрю! — Он вскочил и умчался в недра библиотеки, воодушевлённый поставленной задачей.

Лэдд минут десять сидел, бесцельно листая справочник и слушая топот и пыхтение Уко где-то вдалеке. Но вот к шагам проводника прибавился мягкий переступ, и из-за шкафа появился Тогрейн. Только он мог прокрасться через всю библиотеку совершенно незамеченным.

— Как прошло? — мягко спросил он.

— Хартагга. Совершенно разумная, Хёрга Ённэнен зовут. Я днём её в лесу встретил — спокойно поговорили… Но при Второй луне пришлось убить.

Лэдд ждал вопросов по делу, но Тогрейн на разумную хартаггу внимания не обратил.

— Дома хоть побывал?

— Тогрейн, — ласково протянул Лэдд, — можно в тебя книгой кинуть?

Собеседник по-кошачьи фыркнул, но на всякий случай отступил за шкаф и уже оттуда взмолился:

— Пожалей её, она уже в почтенном возрасте!

В почтенном возрасте… И ведь не узнаешь, наобум ляпнул или намеренно. Показательно отодвинув справочник подальше, Лэдд всё же ответил:

— Побывал. Попрощался. Заодно выяснил, откуда у нас замаби и сколько их должно быть.

Тогрейн выбрался из укрытия, улыбнулся, а затем принялся расспрашивать. Лэдд рассказал и про встречу с Хёргой, и про ночное сражение, и про Илдана с его воинами и надеждами.

— Уко сказал, что двоих у Ужиного ручья он упокоил. Я, считая Креш, отыскал двадцать три — или сам, или кто-то их до меня встречал. Значит, тридцать один остался, — закончил Лэдд и внимательно посмотрел на Тогрейна. — Меня всё-таки не замаби беспокоят. Их я переловлю… Тогрейн, что мы вообще знаем о хартаггах? Они действительно теряют разум без возможности его вернуть?

В книгах о Маэрдене, даже в той же «Истории возвышения королевства Галлигвен», ему иногда попадались осторожные намёки на то, что правителям время от времени просто удобнее уничтожить проблему, а не решить её. Что скажет об этом сын ахэвэ? А Тогрейну, очевидно, было что сказать: он с преувеличенной увлечённостью смотрел в потолок, перекатываясь с пятки на носок, и молчал. Тишину вместо него нарушил Уко.

— Не нашёл! — крикнул он, вывалившись из-за угла и схватившись за стол, чтобы не упасть. — То есть карту нашёл, Ённэнэ не нашёл. Вот.

— Иди прогуляйся, — с мягкой улыбкой посоветовал Тогрейн. — Или лучше отправляйся в Пог-Нээсэ́ и приведи оттуда вождя Лаала с семьёй. Тебя и так вечером должны были туда послать.

— Хорошо!

Уко ушёл, а Тогрейн сообщил, проводив его взглядом:

— Ённэнэ — это, по преданиям, место, где жила Кёвек. Никто не знает, где его искать.

— В Чарги-йиль? — выпалил Лэдд.

— Никто не знает, — повторил Тогрейн, — следовательно, возможно и такое. И… хартагги действительно теряют разум, а в большинстве случаев ещё и человеческий облик. Об исключениях я никогда не слышал, но… — Он вздохнул, словно сомневался в своём решении. — Я поспрашиваю, когда на Умлэ поеду.

Насколько Лэдд знал, на полуострове Умлэ находилась душелечебница, где содержалось большинство хартагг, которых всё-таки не уничтожили и не выслали в Чарги-йиль. Сын ахэвэ наверняка ехал туда по своим вождеским делам, а в лечебницу заглядывать не собирался. Да и… опасно это — никто ж не знает, как лунная болезнь распространяется. Впрочем, мора — эпидемий, по-научному — она никогда не разводила. Кусают, может? Как бешеные животные. В таком случае стража обязательно проследит, чтоб Тогрейна не покусали.

— Спасибо! — сказал Лэдд, поднявшись.

Он собирался уйти — в библиотеке больше нечего было делать, но Тогрейн придержал его за руку.

— Я понимаю, что тебе сейчас не до того, но не хочешь задержаться в Саяндыли на неделю? Я женюсь и хотел бы пригласить тебя… как друга.

А, вот за кого Дагна замуж выходит… Мог бы и догадаться! Лэдду было не то что не до того — Тогрейн влез своими мааловыми когтями в свежие, вот только утренние раны. И, видимо, отлично это понимал. И, несмотря ни на что, спросил. Лэдд попытался вспомнить, имелись ли у Тогрейна друзья. Чтобы знать наверняка, требовалось почаще наезжать в столицу, но даже при Лэддовом постоянном отсутствии какие-то имена и истории должны были проскальзывать. Если Тогрейн не был занят своими вождескими делами в приезды Лэдда, то часто заходил по вечерам поговорить о чём-нибудь. Имена и истории не возникали. Но чаще всего Тогрейн был занят: то носился где-то по поручениям отца, то сидел допоздна в своей келье или дома, в окружении карт, важных бумаг и падающих чашек. Но неужели Лэдд ему настолько близок, чтобы его на свадебные обряды другом пригласить?

— Извини. Не стоило…

— Я останусь.

— Действительно, не стоило.

Лэдд посмотрел ему в глаза. Тогрейн честно старался выглядеть огорчённым неуместностью своей просьбы, и Лэдд не собирался сомневаться в его искренности. Однако одновременно Тогрейн был весьма доволен.

— Праздничная одежда есть? — спросил он.

— Полагается что-то особое?

Из праздников, требовавших одеваться по-особенному, Лэдд знал только Кёвек-лах, и то для него вся особенность состояла в надевании хотя бы одной новой, неношеной вещи. На свадьбах он прежде присутствовал лишь в Илданмары, как ученик шамана, и одевался всегда соответственно. Гости, как правило, приходили в своих обычных нарядах.

— Ну… не то чтобы совсем особое… — Тогрейн снова вздохнул, будто сетуя: «Деревенщина!», и постановил: — Сам обо всём позабочусь.

— Дал бы просто указания, что и как сделать…

— Так я и дам! Просто не тебе.

Ну да, не будет же сын ахэвэ сам такими пустяками заниматься!

Тогрейн тоже ушёл, а Лэдд остался сидеть в библиотеке. Ему тут больше ничего не требовалось, однако он наконец остался один и мог позволить себе обдумать хоть одну из мыслей, которых в голове вдруг оказалось так много, что они перестали помещаться и начали вываливаться из неё куда-то в небытие.

Проще всего оказалось думать о Тогрейне. Он не порождал самим своим существованием сложных вопросов, как Хёрга, или мрачных предчувствий, как Илдан. Он просто был, часто даже был приятен. Иногда, правда, из него прорывался наружу будущий вождь, и тогда общаться с ним становилось трудновато. Но именно встречи с Тогрейном Лэдд, пожалуй, больше всего ждал, возвращаясь в Саяндыль из своих поездок. Маал как он есть — самый пушистый кот в мире, но гладить лучше в крагах.

Кому бы он там ни отдавал указания по поводу Лэддова наряда, а накануне свадьбы в Чертог доставили свёрток на его имя. Вытряхнув его содержимое на лежанку в келье, Лэдд восхищённо присвистнул. Белая рубашка с вышитыми по вороту и широким рукавам разноцветными полосками-ёлочками струилась, почти как вода. Светло-серые штаны и круглая накидка, более длинная сзади, чем спереди, оказались в сравнении с ней даже почти повседневными, хотя ткань тоже была хороша — тонкая шерсть, в самый раз для хенгильского лета… если живёшь в столице и не лазаешь по болотам. С другой стороны, наряд получался на много праздников вперёд.

— Ну как? — спросил Тогрейн наутро, когда Лэдд пришёл в дом ахэвэ. — Я бы сказал, тебе идёт.

Сын вождя бродил по первому этажу, то и дело оправляя и без того безупречно отглаженные рукава и укладывая покрасивее меховой воротник плаща. Воротник густо топорщился, внутри него, вероятно, был жарко, но положение обязывало Тогрейна надеть тяжёлый голубовато-белый плащ из биса, пятнистой кошки, которую он сам же и подстрелил в Вара-йиль несколько лет назад. Будущий вождь должен был, согласно старому обычаю, сам изготовить себе главный вождеский знак.

— Идёт, наверное. — Лэдд пожал плечами. Одежда пришлась впору, а Лситья сказала, что ещё и в цвет. — Чувствую себя не собой.

— Я подозревал. Но вождь не может подарить что-то простецкое.

— Я подозревал, — фыркнул Лэдд. — Кстати, о подарках. Когда будет уместно вручить?

Всю неделю он потратил на то, чтобы вычитать, что уместно дарить будущему вождю на свадьбу, если ты вроде как его друг, но всё-таки обычный человек. Самым простым для поиска и при этом достаточно вежливым подарком оказались два серебряных кубка гномьей работы. Гномы, в отличие от любых других народов, украшали свои изделия только геометрическими фигурами разной сложности и изящности, так что Лэдд ни за что не попал бы впросак, выбрав узор с растением или животным, несущим какой-нибудь неправильный смысл. Ромбы они и в пропасти ромбы.

— Да хоть бы и сейчас, — сказал Тогрейн. — Подарки принято смотреть на следующее утро, когда муж и жена свыкнутся с мыслью, что они общие.

— Тогда дарю! — провозгласил Лэдд и протянул ему шкатулку с кубками.

Тогрейн с поклоном принял подарок и направился в кабинет — этим игривым марнонианским словом звалось то самое помещение с круглым столом и картой Ирго, куда Лэдд попал в первый свой приход сюда. Пока дверь была открыта, Лэдд увидел, что всё свободное пространство заняли самые разные шкатулки, ящички и сундуки — видимо, подарки от вождей племён, других колдунов и всех прочих, кто должен был или хотел что-то подарить. Некоторые предметы можно было рассмотреть. На столе лежал, поблёскивая изумрудами, изогнутый клинок, хищный даже в ножнах; рядом, надёжно им защищённые, плыли-вышагивали яркие девушки-кувшины в оргосских головных уборах; в угол оказался втиснут огромный боевой топор, а на него опирался, то и дело грозя завалиться на пол, чудовищных размеров бубен.

— Начать обещали через полчаса, — сообщил Тогрейн, вернувшись. Однако тут он посмотрел на часы, теперь висевшие над маалом среди луков и колчанов, и аж подпрыгнул на месте. — То есть уже через четверть часа! Иди к Раубе, у неё всё должно быть готово!

В обряде принимали участие все колдуны. Их участие не считалось обязательным, но они хотели выказать почтение ахэвэ или — возможно, это даже чуточку более важно — поучаствовать в таком важном событии, как свадьба его сына. Горра и Варак сопровождали невесту, а Рауба отвечала за священный напиток этурун. Готовила его, наверное, всё-таки Горра, но вручить на хранение его решили второй колдунье. А Лэдду, как другу жениха, надлежало заведовать кувшином во время обряда.

— Вот! — Рауба, по-прежнему бодрая, словно не приближалась к шестой сотне лет, безо всяких приветствий вручила Лэдду кувшин — посудину из тонкой глины, изукрашенную цветными узорами, однако вида скорее крынкообразного. — Лей неторопливо, чтоб ни единой капли не улетело!

— Примета плохая? — уточнил Лэдд. В Илданмары этурун тоже делали, но наливали, как обычное молоко, простым размеренным бульком.

— Нет! — Рауба с усмешкой махнула рукой. — Если ты обольёшь Дагнино платье, она тебя проклянёт.

— Я понял! — заверил Лэдд. Надо было надеть кулон — он бы, если что, отправил Лэдда на площадь перед Чертогом, откуда в Вара-йиль убегать удобнее.

Снаружи дома затрубили рога — ахэвэ призывал всех собраться. Лэдд вышел из дома вслед за Раубой и остановился на крыльце, стараясь держать крынку как можно более достойно. Тогрейн, замерший за забором по левую руку от отца, по правую от матери, на миг обернулся и подмигнул.

Лэдд напустил на лицо выражение смиренной радости. Крынку хотелось разбить. Или разлить — может, даже на платье Дагны. Нет, конечно же, он ничего из этого не сделает и даже улыбаться будет, поскольку за Тогрейна вполне искренне рад. Но неделю назад Лэдд окончательно попрощался с возможностью оказаться, пусть и сильно относительно — сирота он, да и не сын вождя, — но на месте Тогрейна.

Этурун пах козьим молоком и травами: осокой, луговицей, семенами льдянки — говорили, Бейсорэ им новорождённую Кёвек выкармливала, а травы навела, чтоб дочь к земле привязать. Трубили рога, словно древние горы устанавливались волей Лун. Двигалось от Чертога важное шествие: впереди — невеста в светло-голубом платье и песочного цвета полупрозрачном покрывале, струившемся по голове и плечам. Его украшала вышивка: маленькие бусинки складывались в жёлтые луны и голубые цветы: льдянки, незабудки, васильки… Следом за невестой шёл её отец, худой, с тонкой чёрной косицей-бородкой, одетый в плащ из шкуры рыжего оленя и круглую шапку с шестью оленьими ушами. По бокам от него следовали первые колдуны Троелуния — убелённые сединами, с бусами чёрного жемчуга в несколько рядов. А за колдунами тянулось и постепенно замирало невестино племя — люди в шапках с четырьмя оленьими ушами на каждой.

Когда шествие, под конец состоявшее лишь из невесты, её отца и двух колдунов, остановилось напротив ахэвэ, почтенный Варак сделал шаг вперёд, взял невесту за руку и заговорил:

— Сегодня продолжится жизнь, сегодня сольются в одно мужчина и женщина, сольются в одну семью. Как льётся этурун в большую чашу, так пусть льётся счастье в их дом. Как делится этурун на двоих, пусть всё делится у них: невзгоды и счастье, печали и радость.

Он славил Луны и Кёвек, славил Серого Маала и Нээсэ, Рыжего Оленя, славил Тогрейна Варны и Дагну Лаалыр, Варны отныне. Шаман племени Лаала и колдуны Троелуния били в бубны, словно впечатывая слова первого колдуна в этот мир, в будущее. А первая колдунья поднесла серебряную чашу, и Тогрейн и Дагна взяли её в руки. Варак славил их предков и предков их предков, а Лэдд лил этурун в чашу, и потом Тогрейн и Дагна одновременно пили его, он — наклонившись, а она — привстав на цыпочки.

— Да будет так! — провозгласил почтенный Варак, и бубны смолкли.

Замершая в почтенном молчании толпа зашевелилась, смешалась, возликовала. Опустевшую чашу унесли. Слово взял ахэвэ, отец Тогрейна:

— Когда обряды свершились, можно и пировать! — зычно произнёс он.

Гости потянулись к главной городской площади, где затевался большой пир в честь свадьбы. Лэдд понёс крынку в дом — Рауба обещала её забрать, но куда-то ушла. Уже внутри его нагнал Тогрейн.

— Я же тебе сегодня больше не нужен? — осторожно спросил Лэдд.

— Не нужен, но я был бы рад, если бы ты остался, — признался Тогрейн. — Однако я не вправе просить тебя задержаться ещё и на пир.

— Вправе — будущий вождь же!

— Будущий. А друг, хочется верить, настоящий.

— Тогда до встречи… друг! — улыбнулся Лэдд.

— До встречи!

Тогрейн обнял его, хлопнул по плечу и зашагал к дверям, махнув рукой на прощание.

Найдя Раубу и отдав ей крынку, Лэдд неспешно прогулялся по Саяндыли и кружным путём вернулся в Чертог. Там, как он надеялся, в этот час никого не будет, однако на пути к кельям ему почему-то встретилась Иаска.

— А ты разве не друг Тогрейна? — спросила она, впотьмах чуть не налетев на Лэдда.

— Друг, но свою дружескую обязанность уже выполнил, — сказал он. — Теперь ухожу.

— Ну вот… А я тебя на танцы позвать хотела. Уко меня без ног оставит, а с кем-то незнакомым не хочется.

Лэдда иногда удивляла потрясающая Иаскина открытость. Как она была в шестнадцать лет языкастая и без тени за пазухой, так и осталась, хотя уже колдунья. Сырга ворчал: в мать пошла, да в бабку по матери, да в сестру бабкину.

— Я неделю назад навсегда попрощался с женщиной, которую любил, — так же открыто ответил Лэдд. — Противны мне ваши танцы.

— Она же не… — Иаска не договорила.

— Жива она, — вздохнул Лэдд.

Почему-то от этого «Она же не» ему стало… легче. Ирмаска ведь действительно жива и здорова, пусть ненадолго, но жива и здорова. А чего ему ещё в таких условиях надо?

— Спасибо! — сказал Лэдд и, пока Иаска не начала спрашивать, за что он её благодарит, убежал вверх по лестнице.

В келье он собрал сумку, забрал предусмотрительно замороженные пирожки, дожидавшиеся его всю неделю, стащил с кухни немного Лситьиных леденцов, запряг оленей в нарты, по случаю лета поставленные на колёса… и наконец-то направился к призрачному камню. У Ужиного ручья замаби не осталось — время перебраться на новое место.