Cоберись, соберись и начни всё сначала (гет)

Коттедж «Ракушка» расположен на живописном участке побережья, окруженном невысокими песчаными дюнами. Здесь нет соседей, только Билл, Флёр, шумные стаи чаек и бесконечный ритм волн.

Джинни никогда не была в месте, где одновременно так шумно и пусто.

Она размещается в небольшой комнате на верхнем этаже с видом на океан. Билл весь день на работе, зато Флёр с радостью суетится вокруг неё. Джинни не возражает, потому что мысль о необходимости самой принимать любые решения кажется слишком тягостной, чтобы даже думать об этом.

Может, она вполне была бы рада просто сидеть у этого окна и смотреть на серую воду до конца своих дней.

Флёр открывает чемодан, достает оттуда одежду, накладывает разглаживающие чары и направляет вещи в шкаф и комод.

— Тебе вовсе не обязательно это делать, — говорит Джинни, отворачиваясь от окна.

— Мне не трудно, — отвечает Флёр с лёгкой улыбкой, которая быстро исчезает, когда она замечает что-то в чемодане.

Джинни чувствует укол тревоги и подходит к кровати, вспоминая, что там лежит не только одежда. Но не успевает она дотянуться, как Флёр вынимает из чемодана тонкий футляр, раскрывает его и смотрит на золотой кинжал. Она проводит пальцами по рунам, выгравированным на рукояти.

— Флёр... — говорит Джинни, чувствуя, как сердце замирает в груди.

Та не отвечает, просто поднимает свитер, под которым оказывается книга в тёмно-красном кожаном переплете.

Джинни наблюдает за ней, чувствуя, как горло сжимается от урагана эмоций, в котором ужас и явное облегчение переплетаются так тесно, что трудно отличить одно от другого.

— Что тебе нужно? — мягко спрашивает Флёр.

Джинни смотрит на неё с удивлением, ломая голову над тем, как всё объяснить, но она просто ждёт, не отводя пристального взгляда.

Она делает осторожный вдох.

— Дрова.

Флёр ещё какое-то время смотрит на книгу, затем захлопывает крышку чемодана.

— Нам их как раз должны прислать из деревни.

Она подходит ближе, берёт лицо Джинни в ладони и долго вглядывается в него.

— Оставлю тебя отдохнуть. Обед будет через час.

Она уходит, а Джинни смотрит ей вслед.

И действительно, к полудню у задней двери появляется аккуратная куча дров.

Джинни выдыхает.

* * *

Джинни проводит следующий день, изучая текст, просматривая и дорабатывая каждую мельчайшую деталь ритуала. Флёр без лишних вопросов приносит всё необходимое, и это одна из причин, почему Джинни попросилась сюда. Она знала, что в Норе никогда не сможет найти спокойного места, чтобы сделать то, что было необходимо. Не обошлось бы без допросов, недоумения и встревоженных взглядов.

Сама она, в свою очередь, тоже не задает никаких вопросов.

Когда солнце наконец скрывается за линией океана, Джинни переодевается в простое белое хлопковое платье. Она расчёсывает волосы и заплетает их в толстую косу, спускающуюся по спине. Повязав пояс вокруг талии, она прижимает к телу золотой кинжал, лезвие которого холодит кожу даже сквозь ткань.

Последним движением она поднимает амулет над головой. Он ложится на грудь, тяжёлый, словно нежеланное воспоминание.

Палочку она оставляет на комоде. С одной стороны, конечно, потому что по закону ей всё равно не положено ею пользоваться, но с другой, и это более важно, в предстоящем ритуале нет места традиционной магии. Не сегодня.

Когда она выходит, Билл и Флёр сидят в маленьком саду за домом. Джинни понятия не имеет, что Флёр могла сказать Биллу, но тот молчит, несмотря на пронзительный взгляд, которым он её провожает, когда она выходит из дома. Он явно недоволен, но готов не вмешиваться.

Флёр протягивает ей зажжённую свечу в простом латунном подсвечнике.

— Спасибо, — говорит Джинни.

Флёр кивает.

Джинни выходит на пляж. Песок холодит босые ступни, ветер развевает подол простого белого платья, закручивая его вокруг ног.

Возле берега её уже ждёт небольшая охапка дров, а на самой вершине — деревянная подставка.

Краем глаза она замечает силуэты Билла и Флёр на вершине ближайшей дюны: они не вмешиваются, но внимательно наблюдают за каждым её шагом.

Джинни ставит подсвечник на песок. Осторожно берёт амулет обеими руками, поднимает лицо к океану и делает глубокий вдох.

— Я освобождаю их, — заявляет она, и ветер подхватывает её слова.

Подняв амулет из терновника над головой, она кладёт его на подставку. Опустившись на колени, касается пламенем свечи сухих дров.

Огонь сначала медленно облизывает дерево, но вскоре с невидимой силой взмывает вверх, сопровождаемый тихим гулом и жаром, поднимаясь всё выше, когда пламя охватывает деревянную подставку. Амулет жадно втягивает огонь, трескается, пузырится, пока его очертания окончательно не исчезают за завесой пламени.

Джинни поднимает руки ладонями к огню.

— Я отпускаю их.

Вытащив нож из-за пояса, она поднимает его. Золотистое лезвие сверкает в отблесках костра. На дюне Билл делает шаг вперёд, но Флёр останавливает его лёгким движением руки и тихим шёпотом.

Подняв косу, Джинни резко перерезает её у основания шеи. Волосы срываются с плеч и в тот же миг падают в костёр. Пламя жадно пожирает их и вспыхивает с новой силой. Огненная стена взмывает вверх, жар обрушивается на неё так, что трудно удержаться на месте.

— Я освобождаю их! — выкрикивает она, вкладывая всю волю в третье, завершающее заклинание.

Деревянная конструкция рушится под тяжестью пламени, искры сыплются веером по песку и уносятся ветром к небу, растворяясь в клубах дыма. Джинни чувствует лёгкие ожоги на коже, крошечные дырочки, прожигающие тонкую ткань платья, но не отходит.

Она не сдаётся, пока огонь, наконец, насытившись, не стихает, оставляя лишь кучу тлеющих углей. Тогда Джинни снова поднимает нож и делает надрез на подушечке большого пальца. Несколько капель крови падают на угли, вспыхивают и шипят, разбрызгиваясь красными искрами.

Тщеславие — в огонь, кровь — в землю.

— Связь разорвана. Цена уплачена.

Только тогда она поддаётся слабости: головокружению и дрожи в коленях. Она оседает на песок, глубоко вдыхая прохладный морской воздух.

Флёр уже рядом. Она опускается рядом с Джинни и накидывает ей на плечи тяжёлый плед.

— Джинни?

— Всё кончено, — кивает та.

Она чувствует, как с плеч словно исчез тяжёлый груз, но вместе с облегчением приходит и пустота. Отсутствие чего-то привычного. Потеря защиты. Потеря контроля.

— Всё кончено, — повторяет она.

Флёр сжимает её руки, а затем мягко отстраняется.

— Пойдём, — говорит она Биллу и увлекает его обратно к коттеджу.

Свернувшись калачиком на песке, Джинни засыпает и видит во сне огонь, жар бушующего пламени, что поглощает её целиком.

Она просыпается, когда рассвет осторожно разливается по морю, а утренний ветер сметает с пляжа следы ночного ритуала.

* * *

Следующие несколько дней проходят, как в тумане. Джинни чувствует дикую слабость, но цена кажется незначительной.

Она почти не выходит из комнаты. Спит подолгу, словно тело никак не может насытиться покоем. Просыпается лишь затем, чтобы съесть то, что приносит Флёр, или чтобы заверить Билла, что с ней всё будет хорошо. Целитель не нужен.

Когда она спит, ей снятся сны. Бесконечные, острые, назойливые сны, но они её не будят. Просто сменяют друг друга в бесконечном цикле чужих воспоминаний и страхов.

И они никогда не бывают её собственными.

Она не может с ними бороться, поэтому даже не пытается, позволяя им приходить, снова и снова.

«То, что вы возьмёте, навсегда останется с вами».

Да будет так.

На четвертый день небольшие ожоги превращаются в бледные шрамы, похожие на созвездия на руке. Джинни, наконец, может самостоятельно встать с кровати и медленно спуститься по узкой лестнице.

На кухне её встречает Флёр.

— Доброе утро, — говорит она.

Джинни накидывает одеяло на плечи и садится.

— Я… изменилась? — спрашивает она, и в голосе нет страха — лишь тихое любопытство. Ей интересно, как она теперь выглядит для других людей. Может ли это быть заметно?

— Мы все изменились, ma cherie⁽¹⁾, — говорит она, глядя на Билла, читающего газету во дворе. — Важнее не столько сами перемены, сколько то, как мы на них реагируем.

«Или не реагируем», — думает Джинни.

Иногда ей кажется, что она где-то выключила рубильник. Щёлк — и больше никаких опасных мыслей и эмоций, которые она не могла себе позволить. Она не знает, как это исправить.

Или, возможно, просто не хочет.

Флёр качает головой.

— Столько смертей. Трудно понять, что с этим делать.

Джинни прикусывает язык, не позволяя своим мыслям пойти по этому пути.

Флёр снимает чайник с плиты.

— Можно потратить вечность на поиски смысла там, где его, возможно, никогда и не было.

Джинни смотрит в окно. Волны лениво накатывают на берег и так же равнодушно откатываются обратно. Они так долго молчат, что она начинает надеяться, что разговора удалось избежать.

— Как ты думаешь, ты заслужила право выжить? — спрашивает Флёр.

Джинни считает этот вопрос глупым. Смерть никогда не была делом заслуженности или незаслуженности, иначе всё сложилось бы совсем иначе.

— Разве это важно? Я просто выжила.

— Но ты рада, что выжила?

Джинни резко оборачивается. Флёр продолжает спокойно разливать чай, словно в вопросе нет ничего необычного.

Хуже всего то, что у Джинни нет ответа.

— Джин? — раздаётся голос Билла.

Задняя дверь распахивается, и он появляется в проёме, вытирая руки о полотенце.

— Да?

— Сегодня воскресенье, — говорит он.

Она знает, о чём он собирается спросить.

— Нет, — отвечает она. — Ещё нет.

Он не настаивает.

— Хочешь, чтобы мы остались?

Она качает головой.

Через несколько часов Билл и Флёр отправляются в Нору.

Джинни обходит пустой дом сверху донизу, любуясь тем, как тщательно всё устроено, как каждая мелочь продумана и наполнена уютом. Она размышляет о том, каково это — увидеть воспоминания о месте или какой-то вещи. Будет ли это похоже на проникновение в чужое сознание? Что оно видит? Что оно помнит?

Когда тишина становится невыносимой, она выходит на пляж. Прибой встречает её нарастающим гулом. Солнце уже клонится к горизонту, но светит всё ещё ярко до самого позднего летнего вечера.

Она спускается к кромке воды, и песок под ногами оказывается холодным и плотным, как раз там, где море встречается с землей.

Она начинает бежать. Ноги движутся всё быстрее и быстрее, пока дыхание не становится прерывистым, а грудь не жжёт. Она останавливается с колющей болью в боку, уперев руки в бёдра. Всего лишь полмили, не больше.

Завтра она попробует ещё раз.

Развернувшись, Джинни идёт обратно к коттеджу.

* * *

Каждое утро Джинни долгими часами бегает вдоль берега. Мышцы горят от напряжения, ноги вязнут в песке.

Это приятная боль. Ощущение, основанное на чем-то конкретном и реальном.

Это чувство.

Каждый день она пробегает немного дальше. Каждый день боль становится чуть меньше.

Десятый день приносит открытие. Поднимаясь по утёсу над коттеджем, она натыкается на могилу.

«Здесь лежит Добби, свободный эльф» — выбито на камне.

Ещё одна жертва. Та, о которой умолчали.

Вечером за ужином она смотрит на Билла:

— На холме есть могила.

— Добби, — отвечает он.

— Да. Я не знала, что он умер.

Билл переводит взгляд на окно, туда, где поднимается дюна.

— Гарри выкопал её своими руками.

— Правда?

— Добби погиб, спасая их. Это была Беллатриса. — Он замолкает, словно не уверен, что ей нужны подробности.

— Расскажите мне, — просит она.

Билл и Флёр переглядываются.

— Ты уверена?

Джинни кивает.

— Да.

Она молча слушает, как они рассказывают о поместье Малфоев. О Луне, Дине, Роне, Гарри и Гермионе, на коже которой вырезали слово «грязнокровка». О Крюкохвате и Олливандере, о тайных переговорах и о том, как Гарри проводил долгие часы в дюнах, сжимая в руках кусок пергамента, словно в нём каким-то образом могли быть ответы на все вопросы. О пытках, рискованных планах и о последнем крошечном лучике надежды.

И в центре всего этого — мёртвый домовой эльф.

Она смотрит на измученное лицо брата и думает: «Вот оно, вот почему мы сражались в этой войне».

* * *

К следующему воскресенью Джинни всё ещё не готова к ужину в Норе. Билл и Флёр возвращаются на этот раз с хмурыми лицами и с тем особым облегчением, которое приходит, лишь когда оказываешься под своей крышей.

— Что? — спрашивает Джинни, переводя взгляд с одного на другого. — Что случилось?

— Джордж решил, что хочет снова открыть магазин, — сообщает Билл.

— Правда?

Он морщится.

— Был большой скандал.

— Дай угадаю, — говорит Джинни. — Мама считает, что ещё слишком рано.

Он проводит рукой по волосам.

— Она, честно говоря, вообще запретила ему это делать.

Джинни вздыхает. Она задаётся вопросом, не заключается ли часть материнства в уверенности, что ты всегда знаешь, как будет лучше для всех.

— А Джордж?

— Он очень разозлился. Кричал, что это они построили вместе, и он не хочет, что оно исчезло.

Джинни отворачивается к окну. Это последнее, что осталось от Фреда.

— Мама думает, что мы должны спасти его от самого себя.

Она фыркает, скрестив руки на груди.

— Могу себе представить.

— А ты что думаешь? — спрашивает Флёр.

Джинни поднимает голову и встречается с ней взглядом.

— Что?

— Ты думаешь, это плохая идея?

Джинни заставляет себя обдумать вопрос. Сложно решить, что правильно. Откуда им знать? Правильные ли они делают шаги или просто прячутся от того, с чем не хотят сталкиваться?

Они не могут просто сделать вид, что ничего не произошло. Все изменились — хотят они это признавать или нет.

Она пожимает плечами.

— Не знаю.

И признаться в этом — настоящее облегчение.

* * *

— Они назначили дату суда над Кэрроу, — сообщает ей Билл однажды утром за завтраком, читая письмо.

Почти невероятно, что именно они оба уцелели в той битве. МакГонагалл связала их настолько мощными чарами, что ни обломки, ни заклинания не смогли их коснуться.

— Все преподаватели собираются давать показания. Они надеются избавить учеников от этого. Но если ты хочешь…

Джинни качает головой:

— Я не хочу.

Билл касается её руки.

— Это нормально.

Она ковыряет еду в тарелке.

— Но, может быть… может, я могу дать тебе кое-какие воспоминания. Те, что можно будет показать на суде.

Она знает, что Кэрроу будут наказаны, и вместе с тем понимает, что этого будет недостаточно, чтобы что-то изменить. Именно чиновникам в зале суда нужно всё понять.

Война не всегда выглядит так, как ожидаешь.

Билл кивает.

— Да. Я смогу передать.

Джинни вскакивает на ноги.

— Мне только нужно сперва отправить сову.

Она пишет Невиллу короткую записку, спрашивая разрешения. Ответ приходит довольно быстро: «Если ты считаешь, что это важно».

Так и есть. Она уверена в этом больше, чем в чём-либо другом за последнее время.

Билл приносит домой Омут памяти. Джинни садится, пытаясь вытащить воспоминания на поверхность: страх в глазах Аши, безрассудную улыбку Невилла, его кровь на полу, бесконечные, рвущие на части крики, — и это идёт вразрез со всем, чем она стала, со всеми теми долгими часами тренировок, чтобы вот так просто делиться.

Палочка Билла касается её виска, и на мгновение паника поднимается волной, грудь сдавливает стальным обручем, но она делает вдох за вдохом, позволяя нитям вырваться на свободу.

«Ради Мерлина, просто не вставай. Просто сдавайся!»

Серебристые нити падают в чашу, искрясь на свету, и она не понимает, как нечто столь уродливое может выглядеть таким прекрасным.

— Могу я сначала посмотреть? — спрашивает Билл.

Джинни снова колеблется, но уже через два дня весь зал суда увидит своими глазами, насколько далеко готов был зайти Амикус Кэрроу. Она кивает.

Билл возвращается из спальни через двадцать минут с каменным лицом.

Он прижимает к себе Джинни, крепко обнимает и не произносит ни слова.

Она утыкается лицом ему в рубашку и позволяет себя обнимать.

* * *

В конце утренней пробежки Джинни поднимает взгляд к дюнам. Она пробирается наверх сквозь траву, чувствуя, как песок ускользает из-под ног.

Наверху она останавливается и смотрит вниз на крошечную могилу.

— Привет, — говорит она. — Я — Джинни.

Конечно, ответа нет.

— Жаль, что мы так и не встретились, — продолжает она, опускаясь на колени. — Но спасибо. Спасибо за то, что ты спас их.

Она протягивает руку, пальцы скользят по вырезанным буквам, цепляясь за слегка неровные промежутки.

Гарри собственными руками выкопал эту крошечную могилу в таком красивом месте. Она представляет его здесь — сидящего день за днём, с чувством вины и всей тяжестью мира на плечах, как всегда. И думает: не кажется ли ему теперь, что без этого груза он мог бы улететь прочь.

— Он, наверное, думает, что это его вина, — говорит она. — Что ты умер. Но держу пари, ты ведь так не считал, правда?

Он спасал своих друзей.

Она смотрит на крошечный холмик и задаётся вопросом: считает ли Гарри, что заслуживает жить? А если нет… может ли он в глубине души думать, что сам должен был оказаться в этой могиле?

От этой картины грудь сжимает резкая, почти невыносимая боль, и это ещё одно доказательство того, какой ужасный она человек. Потому что если бы пришлось выбирать, то она благодарна судьбе, что именно Добби лежит здесь, а не Гарри. Или Рон. Или Гермиона, или Луна, или Флёр, или Билл.

— Они устраивают суды, — говорит она камню. — Решают, кого наказать. Но ведь наказание не вернёт тебя к жизни, правда?

Единственным ответом остаётся ветер, который продолжает дуть, пригибая траву и принося с собой крики чаек.

Каждое утро Джинни возвращается к могиле Добби, словно здесь может быть хоть какой-то ответ. Это всего лишь камень, надгробие. Но стоило ей раскрыться и вытащить наружу воспоминания о Невилле для суда над Кэрроу, как все остальные, столь же мучительные и неудержимые, хлынули на поверхность.

Похоже, это единственное место, где она может дать им волю.

И вот она произносит слова, которые разносятся по солёному воздуху и песчаным дюнам, и позволяет им развеяться над водой. Утро за утром она рассказывает Добби обо всём, что произошло в Хогвартсе. Обо всех, кого она потеряла. Обо всём, что сделала во имя так называемого высшего блага, если таковое вообще существует.

Слова неумолимо вырываются наружу, словно гнойная рана, сочащаяся ядом, и теперь ей не нужно беспокоиться о том, как это звучит, как выглядит со стороны, поймёт ли Добби её неправильно, сохранит ли он её секреты или попытается использовать их против неё. Она просто говорит и говорит.

— Мы воевали, — говорит она. — Я просто не знаю, как остановиться.

Откинувшись на дюне, Джинни делает глубокий вдох и смотрит в летнее небо.

* * *

— Кэрроу приговорили к пожизненному заключению в Азкабане, — однажды сообщает Билл ближе к концу недели, вернувшись домой.

— Хорошо, — отвечает Джинни.

Но, как оказывается, справедливость ничего не меняет. Она — такая же ложь, как и всё остальное.

— Флёр здесь?

Он выглядит уставшим и измотанным.

— В саду.

Из окна она наблюдает, как Билл подходит к Флёр. Та стоит на коленях у края клумбы, а над низкой каменной стенкой поднимается решётка, оплетённая серебристым цветами мотылькового горошка. Флёр поворачивается к нему лицом.

Билл присаживается рядом и проводит рукой по щеке, стирая крошечное пятнышко земли.

Она говорит что-то слишком тихо, чтобы Джинни могла расслышать.

Билл лишь качает головой, берёт её за руку и усаживает к себе на колени. Они сидят среди цветов и виноградных лоз.

Пальцы Флёр скользят по его руке, и спустя мгновение Билл склоняется к её шее.

Джинни отворачивается, выскальзывает за дверь, обходит дом и оказывается на пляже. Она смотрит на волны — на то, как они разбиваются о песок, откатываются, снова накатывают. Всё дальше и дальше. Катятся, катятся, катятся.

Бесконечное движение.

Она делает шаг вперёд, потом ещё один, и ещё, пока не срывается на бег. Волны хлещут по икра́м, поднимаются к коленям, затем к бёдрам. Когда вода ударяет её выше, она падает вперёд, разрезая поверхность. Ледяная дрожь пронзает тело, а море обжигает кожу солёным привкусом.

Она вытягивает руки, тянется вперёд, проталкивая себя сквозь толщу воды.

На какое-то время она теряется в ритме гребков, в тягучем качании океана, в ощущении, что её ноги висят высоко над дном.

Свободный полёт.

Когда она, наконец, выходит на берег и направляется к дому, Флёр неодобрительно цокает языком, замечая синие губы Джинни, и закутывает её в полотенце, но не произносит ни слова.

* * *

— Джинни! — зовёт Флёр с лестницы. — К тебе гости!

Джинни оставляет закладку в книге и встаёт. Она и представить не может, кто бы это мог быть.

В саду её ждут Невилл, Луна и Ханна. С их появлением словно весь мир стремительно возвращается в её жизнь.

— Всё в порядке? — спрашивает Джинни, чувствуя, как сердце начинает биться чаще.

— Это ты нам скажи, — отвечает Невилл.

— В смысле?

Луна кивает.

— Ты явно заражена холеримами. — Она прищуривается, пристально изучая её. — Хотя, похоже, они уже начинают рассеиваться.

— Луна имеет в виду, что мы беспокоимся о тебе, — говорит Ханна.

Джинни обводит взглядом всех троих.

— Что это? Интервенция?

— Если придётся, — отвечает Невилл.

Она смотрит на него. Уголки его губ дёргаются, и Джинни понимает, что квоффл теперь на их стороне поля, не так ли?

— Слушай, Джинни, — Ханна встаёт. — Мы все знаем, что ты любишь тащить всё на себе, но если ты думаешь, что мы позволим тебе снова закрыться от всех, значит, ты нас плохо слушала. Ты — наша подруга. Позволь нам помочь.

К тому моменту, как она замолкает, дыхание у неё сбивается.

— Ты закончила? — спрашивает Джинни.

Ханна глядит упрямо и настороженно, но кивает.

— Хорошо, — говорит Джинни, подходит ближе и обнимает её. — Спасибо, что пришла.

Ханна, кажется, теряется, потому что ей требуется секунда, чтобы ответить на объятия.

— Правда?

Джинни отстраняется, улыбаясь.

— А ты ожидала драки?

— Ну... — Ханна пожимает плечами. — Да.

Джинни качает головой.

— Извини, но с драками уже покончено.

Затем она подходит к Луне, крепко обнимает её, а потом поворачивается к Невиллу.

— Я не прячусь, — говорит она. — Мне просто нужно было… время. Наверное.

Все трое почти одновременно откидываются на спинки стульев.

— Итак, расскажите, — говорит Джинни, — как дела в Хогвартсе?

— Его точно откроют к первому сентября, — отвечает Невилл.

— Жаль, что меня там не было.

Невилл качает головой.

— Мы знаем. Ты бы так и сделала, если бы могла.

Ханна наклоняется вперёд.

— Ты собираешься вернуться?

Джинни переводит взгляд с одного лица на другое и понимает, что никогда не оставит их одних.

— Да, — говорит она. — Сейчас я не могу себе этого представить. Но я попробую.

Ханна сжимает её руку.

— Вот и хорошо.

— В конце концов, — усмехается Джинни, — кто знает, что вы трое можете натворить без меня.

Невилл смеётся, а Луна откидывается назад и поднимает лицо к солнцу.

* * *

Джинни берёт перо и разворачивает на столе длинный лист пергамента.

Она пишет:

Дорогая Смита,

Спасибо тебе огромное за письмо. Мне стало легче, когда я узнала, что с тобой и твоей семьёй всё в порядке.

Я неделями думала, что тебе написать. Что рассказать о своей жизни, что вообще сейчас представляет собой моя жизнь. И всё равно я не могу найти слов, чтобы описать, что произошло за этот последний год. Не уверена, что такие слова вообще существуют.

Дело не в том, что я не хотела, чтобы ты была здесь. Наоборот, я бесконечно рада, что тебя здесь не было, что тебе не пришлось пройти через всё это. Но это не значит, что часть меня не злится, что тебя рядом не было. Эта часть меня злится и сейчас — потому что тебя нет рядом сейчас. Потому что, может быть, ты мне нужна. Я злюсь, боюсь и в то же время бесконечно благодарю судьбу за то, что тебя здесь не было, и я не знаю, имеет ли все это какой-то смысл, означают ли все эти противоречивые мысли в моей голове, что я схожу с ума, или я просто наконец-то честна с собой.

Я хочу кричать, ругаться, спать целую вечность и в то же время благодарить всех богов, которые только услышат, за то, что с тобой всё хорошо и ты в безопасности. Я хочу сказать, как я тобой горжусь. Что ты сделала то, что должна была, что не позволила своей мечте умереть, что ты достаточно сильна, чтобы остаться и делать то, что правильно и хорошо для тебя — в мире, где нас учат жертвовать, молчать и не мечтать о слишком большом. Я хочу сказать тебе, как много для меня значит то, что у тебя есть это. Как много значит для меня знать, что ты где-то там, делаешь то, что любишь, и не позволяешь этой войне определять твою жизнь. Я так горжусь тем, что ты моя подруга.

Пожалуйста, напиши мне и расскажи обо всём, что происходит в твоей жизни. Я хочу знать каждую мелочь. И, возможно, к тому времени, как я получу твое следующее письмо, я найду нужные слова.

С любовью,

Джинни

Она запечатывает письмо и за завтраком передает его Биллу.

— Можешь отправить его для меня? — спрашивает она.

— Конечно.

Джинни переводит взгляд на Флёр.

— Я знаю, ты давно мечтаешь что-нибудь сделать с моими волосами.

Флёр даже не пытается скрыть улыбку.

— Наконец-то.

Перед зеркалом они вдвоём рассматривают неровно обрезанные пряди, ниспадающие чуть ниже подбородка.

Флёр вертит палочку в пальцах.

— Наверное, они сами отрастут.

Джинни кивает. Никаких лёгких путей. Она сомневается, что волосы вообще вырастут, даже если попробовать заклинание удлинения.

Цена должна быть уплачена.

— Ну что ж, тогда просто немного подрежем и придадим форму.

Флёр не спешит, сосредоточенно высунув язык.

— Спроси меня ещё раз, — говорит Джинни, когда кончики волос начинают выравниваться.

Флёр смотрит в зеркало и спрашивает:

— Ты рада, что выжила?

— Да, — отвечает Джинни. — Я рада.

Она не знает, заслужила ли она выжить, просто знает, что это с ней уже произошло. И теперь пора решить, что с этим делать.

* * *

В начале июля спустя четыре недели после отъезда Джинни возвращается в Нору.

Кухня пуста, посуда убрана и все следы завтрака уже давно исчезли. В доме стоит такая тишина, что, кажется, она давит на уши.

— Эй? Есть кто-нибудь? — кричит Джинни.

В коридоре появляется мама с корзиной штопки и мотками пряжи в руках.

— Джинни… ты вернулась.

Она кивает.

Они неловко смотрят друг на друга. Джинни думает, что ей нужно найти способ извиниться, но понимает, что это не так просто.

— Ты ела? — спрашивает Молли.

— Да. Спасибо. — Она показывает на чемодан. — Отнесу наверх.

— Конечно.

Джинни толкает дверь своей комнаты. Кровать Гермионы по-прежнему стоит у окна, рядом аккуратная стопка книг и приколотая к стене карта Австралии.

Она кладёт чемодан на постель и садится рядом. В глубине души ей хочется вернуться в коттедж, чтобы избавиться от чувства, что эта комната ей больше не подходит.

Но она заставляет себя остаться. Через несколько минут она встаёт и спускается вниз.

Молли ждёт в гостиной, всё ещё удивлённая её возвращением. Джинни садится рядом на диван.

— Где все? — спрашивает она.

Мама, не отрываясь от работы, быстро перечисляет:

— Рон с Джорджем в магазине. Гарри в Хогвартсе. Папа и Перси на работе. Гермиона на судах.

Джинни кивает, оглядывает комнату и старается не поддаться давящей тишине, такой непривычной после жизни с бесконечным пульсом океана.

— Мама? — спрашивает она, сама не зная, чего именно хочет.

— Да?

Взгляд Джинни задерживается на уверенных движениях маминых рук.

— Как думаешь, ты сможешь меня научить?

Она поднимает брови.

— Как вязать?

Джинни кивает.

— Конечно, дорогая, — с улыбкой отвечает мама.

Ощущение пряжи между пальцами неожиданно успокаивает. Джинни начинает улавливать ритм: щелчки спиц, ровное выстраивание петель. Здесь всё зависит от баланса — натяжение не должно быть ни слишком тугим, ни слишком слабым.

Первые попытки заканчиваются безнадёжными спутанными клубками. И в этом, кажется, есть своя закономерность.

— Главное, — говорит Молли, — найти баланс.

Она уже никогда не будет прежней. С этим придётся смириться.

Джинни выбирает моток цвета морской зелени, прозрачной, как стекло, и начинает заново.

---

1) фр: моя дорогая.

Вернуться к тексту