Путешествие во времени (гет)

- … Что ж, мисс Лапина, если вы действительно желаете прекратить обучение окклюменции, я не буду препятствовать вам в праве делать глупости… — заметил Снейп со свойственным ему лишь одному сарказмом, когда на следующее утро за завтраком Анна заявила, что “благодарна за уделенное ей время” и что “преподанных ей практических основ достаточно для дальнейшего изучения теории по книгам”.

В прежней жизни подобный ответ неизбежно заставил бы Анну Лапину отступить назад и “сдаться”, отказаться от своего намерения — а то вдруг она ошибется и окажется виноватой, и тогда права выбора у нее больше не будет. Сейчас же… Да пошло оно все!.. Словно каким-то шестым чувством девушка понимала, что если не прекратит это издевательство над собой, причем добровольное, причем в ближайшее время, то гораздо быстрее, чем совершит какую-нибудь глупость, она сойдет с ума или превратится в овощ. Не слишком ли высокая цена за право считать себя “хорошей”?

“Хорошие девочки” всегда уважают старших и прислушиваются к их мнению — так Аню Лапину учили в детстве, продолжали учить в юности и даже тогда, когда она, казалось бы, окончательно вступила во взрослую самостоятельную жизнь. Анна Лапина была благодарна Снейпу: он дал ей крышу над головой, общие знания о магическом мире, старые школьные учебники, не сдав при этом ни начальству, ни аврорам, ни на опыты местным ученым — этого не отнять. Но слепо доверять и подчиняться исключительно из благодарности и долга, чтобы не считать себя “плохой”?..

Случилось то, чего девушка всегда опасалась прежде — провести невидимую границу перед человеком, в доме которого она жила и от милости которого зависела, отношения с которым, несмотря на сохранявшуюся дистанцию, отсутствие кровного родства и общего дела, все же нельзя было назвать отчужденно-безразличными. Но вместо отчаяния и вины почувствовала вдруг небывалое облегчение, будто гора упала с плеч, будто она, Анна Лапина, теперь… свободна?

В тот же день девушка вымылась сама и перестирала белье — благо, руки уже не тряслись, и она могла выполнять простые физические действия без риска что-нибудь уронить, опрокинуть или разбить, а для активации нагревательного круга нужен был лишь начальный магический импульс. Это в обычной городской квартире открываешь кран — и течет вода, закидываешь белье в машинку — и она стирает. В доме же у Снейпа водопровод имелся только на кухне. Ванна, покрытая облупившейся эмалью, сквозь которую местами проглядывали пятна ржавчины, и втиснутая, судя по всему, в бывшую кладовку — тесную клетушку даже без самого маленького окна под потолком — была только со сливом; воду на стирку приходилось таскать туда ведрами. Для купания же девушка и раньше, с тех пор, как поселилась у Снейпа, предпочитала обходиться обливанием водой из тазика — как если бы контрольное отключение горячей воды вместо привычных двух недель (и, по закону подлости, обязательно в похолодание) растянулось на все лето. И, хотя пользоваться магией — по крайней мере, такими энергоемкими заклинаниями, как “Aquamenti”, “Calefacto” и “Ebulli!” — чтобы набрать и нагреть сразу большое количество воды, Анна пока не рисковала, к обеду она могла ровно удержать “Lumen” в течение тридцати секунд, а вечером — уже минуту, что, безусловно, не могло ее не радовать.

* * *

Ощущение чистого тела — приятно. Приятно ощущение чистой одежды на чистом теле. Приятно лечь на чистые простыни. В прочитанной фэнтези-литературе нередко можно было встретить штамп, основанный, впрочем, на народных поверьях, что вода снимала любые наведенные чары и негативные воздействия от чужого колдовства. “Наверное, это психология, — рассуждала Лапина позже, не будучи, однако, уверенной в своем скептицизме до конца, — эффект плацебо, дофамины от удовлетворения потребности, но никак не мистика”. С одной стороны, она просто привела себя в порядок. Ей просто повезло, что накануне вечером Снейп был занят (так она думала уже post factum — иначе почему очередной “урок” мозгомучительства не состоялся?), а сегодня утром она уже сама открыто и вслух расставила все точки над “I”. И только поэтому она восстановилась за прошедшие два дня: не полностью, но достаточно для того, чтобы просто жить, а не существовать, мечтая, чтобы очередной день подошел к концу и можно было бы забыться сном. С другой же… может быть, ванна в ее обстоятельствах была бы действительна полезна после каждого “урока” окклюменции — чтобы “смыть” то самое воздействие: теперь уже не узнать. Да и кто бы возился с ней — здесь, когда она даже сама о себе позаботиться была не в состоянии? Уж точно не Снейп…

В тот день Анна не пыталась ничего учить — пока и, отрабатывая время от времени контроль “Lumen”, просто бродила по комнате, смотрела в окно, созерцая серо-голубое небо днем и багряный закат вечером, понемногу рисовала — иными словами, постепенно приходила в себя, давая отдых измученному мозгу и нервам. Но уже на следующий день, как только с обычными утренними процедурами было покончено, девушка первым же делом открыла свои учебные конспекты и дневниковые записи. Содержание их даже при беглом просмотре вызывало узнавание, что не могло не радовать.

В тетради для зельеварения Лапина дописала, как поняла и запомнила, пояснения Снейпа, показавшиеся ей тогда, во время “экзамена”, особенно важными, снабдив их собственными примечаниями:

Направление (а также скорость? глубину протекания?) реакции на определенной стадии задает помешивание зелья специальным прутом определенное число раз — по или против часовой стрелки. Материал прута важен, т.к. зелья определенного назначения (например, нейтрализующие или целебные) требуют определенный материал прута. Таким образом, профессиональный зельевар должен иметь несколько разных прутов для зелий разного назначения.

Профессиональные зельевары различают т.н. “простое” и “истинное” зачарование зелий.

“(Простое) зачарование” — распространенный в зельеварческой практике и обиходе термин, означающий передачу зелью магической энергии. Чем больше магической энергии передано зелью, тем более сильным, быстрым и продолжительным будет его эффект. Как следствие, сквибы могут варить только самые простые и слабые зелья. Магглы не могут варить магические зелья вообще. Также простое зачарование обеспечивает взаимодействие компонентов на некоторых стадиях

“(Истинное) зачарование” заключается не только в передаче зелью магической энергии, но и прочтении над ним специальных заклинаний, придающих зелью особые свойства. По словам Снейпа, любой студент Хогвартса, идущий на ТРИТОН и рассчитывающий стать профессионалом в будущем, должен владеть истинным зачарованием.

Профессиональные зельевары имеют степень Мастера.

Последняя запись в дневнике, где сообщалось о визите Дамблдора, собственных наблюдениях, почерпнутой из “Пророка” информации и выводах в тот день, датировалась 24-м июля. Анна удивилась про себя собственному же восприятию времени: с тех пор, казалось, прошла целая неделя или больше, тогда как на деле пошел только четвертый день, сообразила она, мысленно соотнеся каждый из прошедших по порядку дней с сопутствовавшими ему событиями и собственными действиями. Записала в дневнике:

25.07.1997

Снейп предложил мне устроить экзамен-опрос по основным магическим дисциплинам, и я этот экзамен, естественно, завалила. Сейчас я даже не представляю, можно ли у Снейпа вообще получить что-нибудь, кроме “неуда”. Остается только пожалеть учеников, которым приходится сдавать ежегодные экзамены в Хогвартсе ему, а не основному преподу. И я не знаю, что ждет меня саму: не только на ТРИТОНе (об этом слишком рано пока гадать), но и в Хогвартсе в целом — если мне вообще удастся туда поступить.

Анна задумалась. Ей доводилось слышать о преподавателях, которые намеренно давили на студентов, испытывая таким образом их знания и способность логически мыслить. Было это одновременно испытанием и на уверенность студента в себе, силу духа и способность критически мыслить: если студент изрядно пасовал перед авторитетом преподавателя, то легко поддавался на провокацию последнего и сбивался, совершая ошибки, исправляя правильное на неправильное и тому подобное.

Другие, как Снейп, всех студентов по умолчанию считали бездельниками, неучами и бездарями, и чтобы получить у них хотя бы “хорошо” — не то что “отлично” — материал, преподаваемый в рамках общей программы, следовало знать на уровне расширенного спецкурса, как минимум. Третьи, напротив, требовали чуть ли не дословно цитировать содержание собственных лекций и основных учебников — и попробуй только заикнись, что где-то там еще чего-то читал(а) по теме, имеешь по такому-то вопросу собственное мнение, или укажи преподавателю на его же ошибку. Четвертые же и вовсе ставили оценки словно бы в зависимости от погоды, собственного настроения или по велению левой пятки.

Ни в годы студенчества, ни в аспирантуре Анна Лапина не сталкивалась ни с кем из данных типов (вернее, с таковыми проявлениями их натуры) ни по отдельности, ни вместе лично — только слышала о них из рассказов других студентов, аспирантов и сотрудников кафедры. Она осознавала, что ей нередко просто везло, и за это следовало быть благодарной Богу: так, свою итоговую “пятерку” по мат. анализу она получила за знание латыни; в других случаях преподаватели к ней снисходили, видя “отличную” зачетку, особенно если предмет был для Анны Лапиной непрофильный. Но также не могла она сказать, что везло ей всегда безосновательно: ведь она старательно занималась в течение семестра (хотя к одним предметам проявляла больше способностей и интереса, к другим меньше) и тщательно готовилась к экзаменам либо выполняла условия для получения “автомата”.

И вот, когда учеба с лекциями, практикумами, коллоквиумами, экзаменами и оценками, казалось бы, уже давно (относительно) была позади… здравствуй, школа еще раз! А это Северус Снейп: он здесь не учитель, а так, помогает иногда. Он вам быстро объяснит, кем вы являетесь — стадом пустоголовых тупиц и баранов.

Из полезного: Снейп намекнул, что математические основы процессов трансфигурации и чар могут быть изложены в учебнике арифмантики. Вернее, он сказал, что если бы я к тому времени прочитала все выданные мне книги, то знала бы ответы на дополнительные вопросы. А непрочитанными у меня оставались только арифмантика и руны.

Еще Снейп рассказал, что для зелий разного назначения необходимо использовать пруты из разных материалов. Что направление реакции в зельеварении задается направлением и числом помешиваний. Что упоминаемое в практическом руководстве “зачарование” — это просто передача магической энергии зелью, что делает его более эффективным. “Истинное” же зачарование предполагает чтением над зельем специальных заклинаний. Данным навыком должны владеть семикурсники, собирающиеся стать профессиональными зельеварами, а, значит, мне предстоит этому научиться — если я, конечно, поступлю в Хогвартс.

Еще Снейп намекнул на существование у магов фундаментальной науки или ее подобия. Что фундаментальные законы, учитывающие присутствие и влияние магии на различные процессы, очень сложны в описании и понимании: их изучают якобы лишь немногочисленные ученые-одиночки, а в школе это никому не нужно. Не знаю, насколько можно Снейпу верить, но пока сказанное им не расходится с моими представлениями о магическом мире на основе имеющихся данных. А именно, что волшебников мало; их общество архаично и не лишено своих предрассудков (причем весьма существенных), а потому наука (вернее, существующие в ней подходы и методы) находится здесь, вероятно, на уровне конца XIX — начала XX вв.

По тому, насколько экспрессивно и вдохновенно Снейп говорил именно о зельеварении, можно сделать вывод, что это его профессиональная стезя. Т.е. мы со Снейпом некоторым образом “коллеги”. О том же, насколько легальна его профессиональная деятельность, лучше, наверное, не знать…

После экзамена Снейп рассказал, что Альбус Дамблдор, директор Хогвартса — сильнейший лелигимент в магической Британии. Легилимент — тот, кто с помощью специального заклинания “Legilimens” может проникать в чужое сознание, читать чужие мысли (как бы ни противился такому определению Снейп) и видеть чужие воспоминания. Способ проникновения в чужое сознание называется легилименцией. Таким образом, Снейп сам является легилиментом (ведь именно легилименцией он атаковал меня при нашей с ним первой встрече), хотя не признавался в этом вслух. Впрочем, по его же словам, такую способность в магическом мире не принято афишировать, и кто угодно в толпе может оказаться легилиментом.

Таким образом Снейп легко убедил меня в необходимости научиться окклюменции (“закрыванию”) — способу защиты сознания от проникновения извне. Снейп дал мне книги по окклюменции, но ничего не объяснил даже в самых общих чертах, а сразу же приступил к практике.

Первую атаку я отбила легко и быстро.

Вторую — уже с некоторой задержкой.

В третий раз Снейпу удалось увидеть уже не просто смазанные образы и пятна, а конкретные воспоминания. В них я-из-настоящего присутствовала в виде бесплотного духа и видела себя со стороны. Снейп, когда легилиментил меня еще раньше, предполагал, что это якобы министерские проводили эксперимент, из-за которого меня перенесло во времени. Они же якобы почистили мне память — чтобы я, ясное дело, никому не проболталась. Теперь же Снейп считает, что министерские не почистили мне память, а поставили блок на воспоминания, связанные с переносом во времени. И если попытаться этот блок сломать, то мне будет очень плохо.

В четвертый раз Снейпу удалось увидеть еще больше. Это была моя ошибка, что я покорно за ним шла из воспоминания в воспоминание, не пытаясь сопротивляться и выкинуть его раньше. В конце мне это все же удалось, но с очень большим трудом. Я как будто слабела, пока Снейп копался в моей голове. После этого он расспросил меня об учебе в университете (именно о ней он увидел воспоминания) — впервые за все время, что я живу в его доме.

В пятый раз Снейп просматривал уже другие воспоминания, хотя, как показалось, искал то же, что и до этого. Я уже не могла сопротивляться ментально, но случайно узнала, что можно контратаковать с помощью заклинаний из программы чар и ЗОТИ. После я чувствовала себя ужасно: раскалывается голова, идет носом кровь, нарушена координация движений. Я даже ровно стоять на ногах не могла! И не могла читать: видела перед собой лишь слова из букв, но их смысл от меня ускользал, а попытки осмыслить оборачивались очередной головной болью.

И все это время Снейп только и делал, что оскорблял меня. Словно таким извращенным образом отыгрывался за две первые, удачные с моей стороны попытки.

Анна снова задумалась. Снейп, как ей показалось, не умел и, самое главное, не хотел учить, передавать свои знания другим; пожалуй, он стал бы даже худшим учителем, чем прежде считала она себя. Даже если не имел намерений навредить ей лично, он, не задумываясь, совершал это исключительно в силу своей грубой манеры общения и неприязни к окружающему миру, которая, казалось, только усиливалась, стоило ему вторгнуться в ее сознание. Он умел быть только “врагом”, только нападать — и потому словно вымещал на ней всю накопившуюся злобу, бессознательно повторяя какой-то давний ритуал.

26.07.1997

С утра Снейп возобновил сеансы “мозгоимения”. Он утверждает, что для защиты необходимо якобы полностью освободить сознание от всех мыслей и чувств; не только держать под контролем эмоции, но и вообще ни о чем не думать, чтобы голова была пустая. Но ведь это невозможность, абсурд! Человек живет, пока чувствует и мыслит! А в “пустом” сознании, i.e. tabula rasa, можно прописать вообще что угодно.

Тогда, при попытке сопротивления (опять с помощью заклинаний), мне удалось каким-то странным образом проникнуть в детские воспоминания Снейпа. Я не знаю, почему так получилось, и Снейп мне ничего не объяснил, но его это разозлило, по-видимому, очень сильно. Иначе я не могу объяснить, почему он впоследствии не только атаковал очень жестко, но и начал “ломать блок”, о котором говорил до этого, что ломать его нельзя.

И все-таки я выжила — прежде всего, как мыслящая личность. Однако координация нарушилась еще сильнее. Тряслись руки, и, казалось, все, до чего я дотронусь, обязательно упадет и разобьется. Восприятие пространства также было искажено. Магия не слушалась, и, казалось, ее осталось совсем мало: я не могла сотворить даже “Lumen”.

К вечеру я чувствовала себя лишь немногим лучше. “Lumen” удавалось продержать 10 секунд еле-еле. Я приняла решение прекратить это издевательство над собой.

27.07.1997

Сказала о своем решении Снейпу. Т.е. формально как бы поблагодарила, но “дальше как-нибудь сама”. Снейп, естественно, все понял. Сказал, что подобные мне безвольные личности, опускающие руки при первых же трудностях, станут легкой добычей даже для слабого легилимента. Намекнул, что у меня самой, конечно же, ничего не получится, но он, так и быть, не будет мне мешать делать глупости.

Что же до меня, то, может, Снейп где-то и в чем-то прав, но… гордость гордостью, а голова дороже. Я не хочу расплачиваться собственным рассудком за то, что Снейпа недолюбили и недовоспитали в детстве. В этот день я просто приходила в себя. Координация пришла в норму, магия постепенно восстанавливалась: к вечеру “Lumen” удавалось продержать минуту. Читать книги и учиться я пока не рисковала — мозгу нужно было оправиться после легилименции.

28.07.1997

…

День только начался, и писать пока было не о чем. И все же Анна мысленно дала себе зарок отмечать в дневнике каждую неделю, даже если не произойдет ничего примечательного — просто чтобы не сбиться со счета. Вызвала светлячок в ладони и принялась считать: один, два, три… десять, одиннадцать, двенадцать… двадцать пять, двадцать шесть… пятьдесят семь, пятьдесят восемь… девяносто три… сто восемнадцать… сто двадцать, сто двадцать один…

Две минуты — весьма и весьма неплохо: Анна чувствовала, что легко могла бы удержать заклинание и дольше, но ей просто надоело считать, а достигнутый результат подходил для того, чтобы зафиксировать его в дневнике под нынешней датой. А дальше? Еще четыре дня назад Анна Лапина однозначно сказала бы: “Учиться!” — учебники по арифмантике и рунам она ни разу еще не открывала, а Снейп не один раз во время своего экзамена-опроса намекал, что там могли содержаться некие основополагающие знания, используемые равно и в чарах, и в трансфигурации, и в зельеварении. Но теперь?

О том, что деятельность Снейпа могла быть связана с криминалом, Анна начала догадываться еще едва ли не с первой недели пребывания в его доме. Однако вплоть до недавнего времени соблюдался некий баланс: она была обеспечена крышей над головой, а взамен не лезла и не пыталась ничего узнать о делах хозяина дома. Северус Снейп, в свою очередь, по большей части не обращал на нее внимания, не мешал ей учиться и никоим образом не впутывал в свои дела. Но это была лишь иллюзия безопасности: недавний визит Дамблдора оказался камешком, который запустил лавину. Снейп засуетился, вспомнив о своей жиличке, которая услышала то, чего не должна была услышать. Более того, через нее в перспективе Дамблдор мог узнать то, что его “мальчик на побегушках” докладывал ему далеко не обо всем.

Прокручивая в своей голове воспоминания о событиях трехдневной давности, девушка пришла к выводу, что устроенный Снейпом экзамен-опрос по основным предметам, независимо от своего итога, был не более чем затянувшейся прелюдией, чтобы подвести ее к необходимости изучения окклюменции. Но… был ли в этом смысл? Не для нее, а для Снейпа? Ведь защищать сознание он ее так и не научил, а только ослабил; она по-прежнему оставалась уязвимой для легилименции, и таким образом через нее Дамблдор или кто-нибудь еще мог узнать связанные со Снейпом “тайны”.

Снейп врал о том, что проводит ее в Косой переулок, если она подготовится до уровня СОВ? Но если да, то почему разрешил остаться в своем доме, почему выдал учебники, а не выгнал на улицу? Не ради же уборки? А если так уж хотел совершить некое подобие доброго дела… Анна была уверена, что Снейп мог бы просто доставить ее в Косой переулок так, чтобы их не увидел вместе никто посторонний, и больше у него голова бы о ней не болела. Снейп — если бы действительно хотел и видел бы в этом необходимость — наверняка смог бы заставить ее молчать так, чтобы она даже случайно никому не проболталась о нем, но ничего из этого не сделал. Почему?

Снейп говорил о том, что она не сможет попасть в Косой переулок самостоятельно. Снова врал? Здесь Анна была уверена, что да, хотя по-прежнему не понимала, зачем ему это. Или… Снейп именно этого и ждал? Чтобы вышло так, что не “он ее выгнал”, а “она сама ушла”? А для этого придумал затягивать и саботировать выполнение собственных обещаний и осложнять ей жизнь как можно больше? Но даже если так, Анна по-прежнему не понимала его мотив: уж не Снейпу с его характером и “послужным списком” заботиться о показной репутации столь лицемерным способом.

Сейчас, казалось, девушке, наступило нечто вроде затишья — словно подобие того шаткого равновесия, что было до прихода Дамблдора. Но как долго оно продлится? И не “завалится” ли в следующий раз “на огонек” Томми-бой со своей бандой — по закону все того же равновесия? И сколько у нее в таком случае есть времени в запасе: неделя? две? три? месяц? Хотя… прикинула Анна, через месяц будет уже конец августа, а она только до конца лета договаривалась пожить у Снейпа, так что тогда голова у нее уже о другом болеть будет — если она, конечно, выживет.

Лапина достала из рюкзака и развернула перед собой карту Лондона: Снейп упоминал, что вход в Косой переулок находится где-то на Чаринг-Кросс-Роад. Название “CHARING CROSS” ⁽¹⁾ было обозначено большими буквами и потому нашлось довольно быстро в историческом центре города, по направлению немного к северо-западу от излучины Темзы. От станции метро “Leicester Square”, названной по одноименной площади, можно было выйти, в том числе, прямо на искомую улицу Чаринг-Кросс-Роад. А если туда было возможно добраться напрямую с вокзала Сент-Панкрас, где располагалась станция с говорящим названием “Кингс-Кросс”, то, подумала Лапина, было бы вообще замечательно. Но, допустим, придет она на Чаринг-Кросс-Роад: как будет искать вход в Косой переулок, если никакого Косого переулка, то есть “Diagon Alley”, на карте обозначено не было?

Не обозначено из-за Статута, поправила Лапина саму себя: маги скрываются от обычных людей, в том числе, таким образом. У нее на руках карта 2011-го года, а, значит, заклинания волшебников способны обмануть не только человека, но и современную технику: спутники и дроны. Или, как вариант, вход в Косой переулок располагается в одном из реально существующих и обозначенных на карте зданий, которое маги сделали недоступным для обычных людей, а сам Косой переулок — где-то в параллельном измерении, куда переносятся стационарным порталом, как было в одной из прочитанных ранее фэнтези-книг ⁽²⁾.

Но она сама — маг, продолжала рассуждать бывшая выпускница химфака, а, значит, скрывающие заклинания опознают ее как “свою” и “пропустят” — как было с теми магами-террористами в поезде, которых не видел никто — кроме нее одной. Таким образом, все, что ей остается — это пройти вдоль Чаринг-Кросс-Роад пешком, тщательно высматривая все необычное, в особенности то, чего не будут замечать все остальные. А дальше? Снейп снова врал, или вход в Косой переулок, как следовало из его намеков, действительно открывается каким-то специальным заклинанием, о котором он не стал рассказывать из вредности характера и еще каких-то мотивов? Но даже если и так, то, подумала Лапина, ей нетрудно попросить о помощи кого-нибудь из встречных волшебников, а чтобы не приняли за сквибку, можно наврать, что палочку она потеряла или сломала, и потому ей срочно нужно купить новую. Вопрос, скорее, в том, как долго ей придется ждать кого-нибудь, кто открыл бы ей проход, который мог не пользоваться популярностью у волшебников как по причине Статута, так и благодаря возможности путешествовать аппарацией и каминами?

Иными словами, подвела итог Анна Лапина, она могла бы сорваться и уехать от Снейпа… ну, не прямо сейчас, а на следующее утро, например: Чаринг-Кросс-Роад на карте не выглядела длинной, и сейчас, летом, пока темнело еще поздно, обойти ее за день было вполне реально. А дальше… поселиться в гостинице — да хоть в том самом “Дырявом котле”, если не найдется ничего лучше за приемлемые деньги — и, возможно, ей даже сделают скидку за длительное проживание. Обойти Косой переулок, купить книги: уж учебники всяко должны иметься в широкой продаже. Но то учебники, а вот такое?..

Анна открыла “Сад мудрости…” в самом начале. В прошлый раз она не обратила внимания, но теперь ясно видела, имя и фамилия автора были изрядно подтерты:

…a…de d…r

То ли Розалинда, то ли Розамунда, то ли Иоланда, то ли Аделаида, то ли вообще Икабод, но точно не Бастинда, так как видимое “a” находилось примерно в середине имени. Фамилия могла быть вообще какой угодно и начинаться на “de”, “du”, “di”, “dos”, “d’” и даже “der”, что в совокупности указывало примерно на половину Европы: Франция, Бельгия, Нидерланды, Люксембург, Италия, Испания, Андорра, Лихтенштейн и, возможно, некоторые земли Германии.

Данные об издательстве тоже были затерты, и Анна в очередной раз задумалась: а не запрещенную ли книгу она держала в руках? И не были ли подобной литературой заполнены все полки в гостиной? Но даже если конкретно это книга не запрещена в магической Британии, то какова вероятность, что нечто подобное можно найти в свободной продаже?

Снейп говорил, что легилименты не кричат о себе во всеуслышание на каждом углу. Упоминание о легилименции как о чем-то опасном, от чего следовало бы уметь защищаться, ни разу не встречалось Анне в учебниках чар или ЗОТИ. Иными словами, знание о легилименции и, следовательно, об окклюменции не являлось среди волшебников массовым и общедоступным, несмотря на то, что касалось личной безопасности каждого. То есть, достать литературу по окклюменции можно было, по-видимому, исключительно на черном рынке, куда ей, чужачке, хода нет и куда она не рискнула бы сунуться в принципе.

Так Анна Лапина приняла решение задержаться в доме Северуса Снейпа еще на некоторое время: ознакомиться с содержанием выданных пособий по окклюменции, пока такая возможность имелась. Не то чтобы своим решением она была довольна, но, считала бывшая выпускница химфака, в ее нынешних обстоятельствах следовало пользоваться любой возможностью получить новые знания, особенно если с помощью этих знаний в перспективе можно будет себя защитить или сделать еще что-нибудь полезное.

* * *

К подробному изучению уже начатого “Сада мудрости…” девушка приступила в то же утро. Несмотря на старомодный и несколько витиеватый стиль изложения, книга была написана легким и плавным языком, не вызывавшим ни больших трудностей при чтении и понимании, ни желания от скуки отложить книгу куда подальше. Содержание было четким, последовательным и структурированным, без лишней воды, что особенно импонировало Анне Лапиной как ученому, пусть пока совсем молодому, чей опыт в написании научных работ ограничивался пока лишь тремя статьями, кандидатской диссертацией да заявками на именную стипендию и грант РФФИ.

Так, введение буквально с первых же строк сообщало о том, что врожденной способностью к закрыванию разума, то есть, окклюменции, в той или иной степени владеют от рождения все волшебники и ведьмы. Врожденные способности к легилименции встречались намного реже и чаще всего передавались по наследству, что, впрочем, не исключало возможности появления “самородков”. Еще одной разновидностью ментальной магии было названо очарование — способность располагать к себе людей, вызывать у окружающих безотчетное доверие, восхищение и стремление угодить. Владение же окклюменцией позволяло не только противостоять воздействию на свой разум извне очарованием или легилименцией, но и контролировать свой собственный дар, дабы не применять его неосознанно, во вред окружающим.

Следующий раздел, состоявший уже из нескольких глав, был посвящен основам легилименции. Врожденные способности к легилименции, как сообщалось в первой, вводной главе, открыто начинали проявляться у волшебников и ведьм в возрасте 5-7 лет: дети, обладавшие таким даром, могли видеть и слышать мысли, лежавшие на поверхности сознания у других людей в текущий момент времени, чувствовать чужое настроение, распознавать ложь. Опытный и обученный природный легилимент был способен уже к тончайшей работе как с чужим разумом, так и со своим собственным. Поэтому обучение искусству ментальной магии, как утверждал неизвестный автор учебника, должно сопровождаться, в первую очередь, высоким нравственным воспитанием: маг-менталист всегда должен помнить об ответственности за свои способности, о последствиях, которые может нести его вмешательство и воздействие, а не упиваться пагубными мечтами о безраздельной власти над чужими умами и волей.

С детьми, обладавшими наследственными способностями к ментальной магии, как правило, занимались в семье, тогда как своевременное выявление, воспитание и обучение самородков, дабы последние не пошли по дороге преступлений и бесчестья, целиком и полностью ложилось на школьных учителей и целителей. Это была важная задача и огромная ответственность, ибо родители самородков могли даже не быть магами, и некому в семье их было направить. Более того, выявляли одаренных юных менталистов чаще всего именно в школе: в окружении множества посторонних людей и, прежде всего, детей, когда разум просто не был способен выдержать столь мощный наплыв чужих мыслей и чувств.

Анна вспомнила свой первоначальный опыт, когда в ней, следом за магией, открылись слабые легилиментные способности: чужие эмоции раскачивали, раздирали ее изнутри, сводили с ума. И ведь это было уже в аспирантуре, причем на втором году обучения, когда поточные лекции и экзамены остались позади, и текущая работа предполагала общение лишь с ограниченным кругом лиц. А если бы в студенческие годы или вообще в школе? Смогла ли бы она в таком случае выжить, не шагнув в собственном разуме за опасную черту?

Вторая глава разъясняла, каким образом легилимент мог воспринимать содержимое чужого разума. В первую очередь, это были эмоции, настроение, связанные как с текущим моментом времени, так и с конкретным воспоминанием. Во вторую очередь, восприятие органов чувств: легилимент мог в воспоминании видеть и слышать то же, что видел и слышал легилиментируемый, и даже улавливать отголоски запахов. И лишь в третью очередь мысли: что человек не только видел, слышал и говорил, но и о чем при этом думал. Именно поэтому, как утверждал автор, определение легилименции как “чтение мыслей” в корне неверно: легилимент не читает, а воспринимает, и не конкретную мысль, а связанный с ней образ целиком; отдельные же мысли можно было, скорее, “услышать”, чем “прочитать”.

Со временем, теряя свое былое значение, воспоминания выцветают и тускнеют, подергиваясь дымкой, но сохраняют свой эмоциональный оттенок. Так, счастливые и радостные воспоминания, видимые прежде красочными и яркими, остаются пронизаны рассеянным, но по-прежнему теплым солнечным светом, как если бы смотреть на красивый пейзаж издалека сквозь туман, когда истинные цвета и очертания предметов по большей части лишь угадываются. Тяжелые, грустные, давящие, тревожные воспоминания предстают, соответственно, темными и мрачными, будто припорошенными пеплом, скрытыми за пеленой затяжного осеннего дождя.

Анна вспомнила, как случайно проникла ненадолго в воспоминания Снейпа: грязная вода, пещера, образы дома и семьи, на которые словно была наброшена черная вуаль. И мысли — не свои: ведь она никак не могла быть знакома с матерью Снейпа, которая, по всей видимости, уже давно умерла. Стремление матери защитить своего ребенка и в то же время бессилие, обреченность, равнодушие — все это Анна уловила через Снейпа, который пропустил это через себя еще раньше, и даже узнала, как звали его мать: Эйлин…

Со временем человек, что естественно, мог пересматривать и изменять свое отношение к тем или иным событиям прошлого, где-то осознать то, что не воспринималось и не доходило прежде, а где-то просто додумать. Все это находило отражение в мыслеобразе в виде вторичных, будто наложенных поверх сторонних переживаний и рассуждений — как в воспоминаниях Снейпа о матери. Тем не менее, отмечал неизвестный автор, легилимент таким образом мог получить как уникальные, пусть и пристрастные сведения, которые больше узнать было неоткуда, так и столкнуться с ложью, которую человек сам себе придумал и сам же в нее поверил.

Важным для полноценного восприятия мыслеобразов являлся язык носителя, наличествующие в нем понятия и собственный жизненный опыт. Не владея нужным языком, легилимент, видя картинку и улавливая сопутствующее ей настроение, мог узнать лишь самые общие сведения. Например, кто кем и кому приходится из людей в увиденном воспоминании; кто кого любит, кого ненавидит, к кому равнодушен; что человек замышляет что-то недоброе или предвкушает нечто радостное. Чужой язык и незнакомый понятийный аппарат могли легилимента изрядно запутать, вызвать еще больше вопросов, чем дать ответов, существенно уменьшая тем самым ценность добытых сведений.

Так, в воспоминаниях Снейпа, представленных, главным образом, бытовыми сценами, для Анны Лапиной, владевшей английским языком пусть не свободно, но все же в достаточной мере для того, чтобы понимать других людей и изъясняться самой, “непереведенной” оставалась разве что обсценная лексика Снейпа-старшего — невелика потеря. Снейп же, просмотрев ее воспоминания об университетском периоде, понял лишь то, что они связаны с учебой, и потребовал пояснений — не столько из-за языка даже, но потому, что сам в своей практике не сталкивался ни с чем подобным.

Следующие четыре главы были посвящены осуществлению самого процесса легилименции и связанных с ним особенностей. По степени воздействия легилименция делилась на пассивную, слабую, или поверхностную, и сильную, или глубокую. Последняя дополнительно подразделялась на тонкую и грубую.

Пассивная легилименция не требовала ни палочки, ни заклинания и позволяла уловить чужие эмоции с расстояния в 2-7 шагов, а при непосредственном зрительном контакте в пределах шага-двух — “считать” последние, насущные воспоминания с поверхности незащищенного сознания, понять намерения и отношение к себе другого человека. За пределы природных ментальных щитов пассивная легилименция не проникала — но при условии, что человек не открывался сам.

Слабая, или поверхностная, легилименция при использовании невербального беспалочкового заклинания “Legilimens” позволяла увидеть недавние воспоминания человека, немного проникнув за его или ее природные ментальные щиты. Как и пассивная легилименция, активная слабая легилименция работала только при прямом зрительном контакте, но на расстоянии уже в 2-7 шагов. Общий эмоциональный фон вокруг можно было улавливать в радиусе 15-20 шагов, но, предупреждал автор пособия, далеко не каждый менталист способен выдержать и пропустить через себя без ущерба для собственного душевного здоровья эмоциональный шквал, создаваемый толпой.

Глубокая легилименция — прежде всего, тонкая — от поверхностной слабой отличалась вложением существенного количества силы, что мог позволить себе далеко не каждый волшебник или ведьма. Так, дотянуться до сознания другого человека и уловить его или ее поверхностные эмоции и мысли сильный легилимент мог на расстоянии уже в 40-70 шагов даже в полном помещении людей при условии, что те находятся на местах, а не перемещаются хаотично. То есть, представила Лапина, это как в лекционной аудитории или актовом зале, где все сидят, слушают и смотрят на оратора, а последний тем временем тихо шарится по мозгам слушателей. Или не сам оратор, а кто-нибудь из его помощников или коллег, находящихся рядом.

При близком контакте, с расстояния в 1-10 шагов, тонкая глубокая легилименция позволяла проникнуть вглубь сознания, далеко за пределы природных ментальных щитов, и целенаправленно искать и просматривать воспоминания, относящиеся к самым разным периодам жизни, как связанные, так и не связанные между собой. Сознание легилимента при этом разделялось: одна часть оставалась в физическом мире и контролировала собственное состояние и обстановку вокруг; другая же совершала в это время путешествие по чертогам чужого разума.

Используя свой дар и свое искусство, легилимент мог узнать все, что видел человек, и даже больше. Как правило, находясь в чужом воспоминании, легилимент, при прочих равных условиях, видел происходящее как бы из-за спины, чуть в стороне от хозяина воспоминаний — Анне вспомнила при этом, как чувствовала себя в собственных воспоминаниях во время легилименции. Но: если человек бывал в каком-либо месте неоднократно и успел рассмотреть его с разных сторон, если хорошо знал людей, с которыми встречался в воспоминании, то легилимент мог составить объемный и весьма содержательный мыслеобраз — особенно если сам бывал в тех местах и был лично знаком с обсуждаемыми людьми.

Опытные маги-менталисты могли “на месте” отделить правду от намеренной лжи и собственных заблуждений свидетеля, а потому помощь их как консультантов и привлеченных специалистов была особенно ценна в расследованиях и судах. Менталисты-целители умели восстанавливать утраченные связи между воспоминаниями, делать некоторые из них более значимыми и яркими для человека, другие, напротив — малозначительными и тусклыми, восстанавливая тем самым поврежденный разум и исцеляя душевные раны. Подобные способности накладывали на магов-менталистов большую ответственность, и те из них, кто подвизались в юстиции или целительстве, давали при вступлении в должность особую клятву — не вредить и всеми силами способствовать установлению истины.

По всему выходило, что на родине автора, в годы его (или ее) жизни ментальная магия не запрещалась; обучающие пособия вроде того, что Анна Лапина ныне держала в руках, находились, судя по всему, в свободной продаже; однако все маги с врожденной способностью к легилименции так или иначе находились на учете и контроле у государства. И насколько иначе обстояли дела в Британии: ментальная магия была если не под запретом, то однозначно окружена стеной молчания и забвения; легилименты предпочитали скрываться, однако посвященные знали, кто есть кто, хотя говорили об этом шепотом на кухнях. А то, что учебник был когда-то переведен на английский и даже издан… так законы могли поменять не один раз, да и о возможном существовании подпольных типографий и местного “самиздата” забывать не стоило.

Глубокая грубая легилименция, как сообщалось далее, была характерна для необученных магов без врожденных способностей к менталистике: такие могли проникнуть в чужое сознание, лишь используя волшебную палочку и громко крича: “Legilimens!” Если проникновение врожденного опытного легилимента в чужое сознание можно было сравнить с тонким уколом шпаги или вышивальной иглы, то неспособный маг словно бил дубиной — абсолютно наугад, зато со всей мочи. Необученный маг, к тому же, без врожденных способностей, не умел разделять собственное сознание, и при атаке вслед за заклинанием его просто утягивало в чужое. Заканчивались подобные эскапады, самое меньшее, сильнейшей головной болью для обоих участников одновременно, даже если атакуемый владел окклюменцией.

Если же глубокую грубую легилименцию без веской на то причины использовал маг обученный и способный к легилименции, то, предупреждал автор, это глубоко безнравственный человек, рушащий и ломающий все на своем пути. Уважают такие люди только силу, с которой ассоциируют власть, а потому следует держаться от них подальше, даже если возможно противостоять в открытую. Анна хмыкнула про себя: как метко неизвестный автор, сам того не подозревая, охарактеризовал Северуса Снейпа!

Третий раздел рассказывал о такой разновидности ментального воздействия, как очарование. Как и в случае с легилименцией, способность к очарованию у людей являлась исключительно врожденной и могла как наследоваться, так и проявляться спонтанно. Людей, владевшими способностью к очарованию, называли на французский манер шармантами. В отличие от неких вейл (Анна мысленно поставила себе галочку узнать, кто это такие), способностью к очарованию у людей могли быть наделены как девочки, так и мальчики, и действовало оно на оба пола приблизительно в равной степени.

Проявлялось очарование, как это уже было известно отчасти из введения, в способности легко и быстро располагать к себе людей и дарить радость одним своим существованием, нравиться окружающим без малейших усилий со своей стороны, вызывая безотчетное доверие, восхищение и стремление угодить. Добродетели шармантов окружающими преувеличивались, недостатки не замечались вовсе.

Если грубое воздействие на разум посредством заклинаний “Confundo”, “Oblivio” и “Impero”, равно как и тонкую работу с использованием легилименции можно было отследить посредством той самой легилименции, то очарование не оставляло после себя вообще никаких следов. Поступки, совершенные человеком под воздействием очарования, казались ему или ей единственно правильными и естественными: “как можно отказать в столь незначительной просьбе такому милашке и душке?” или “столь красивой женщине?” Однако, справедливости ради, стоило отметить, что, в отличие от вейловского очарования или заклинания “Impero”, очарование волшебников и ведьм как способность не подавляло волю человека полностью, и посредством очарования нельзя было склонить человека к совершению поступков, противоречащих его или ее характеру.

Проявляться очарование могло уже в самом раннем возрасте, и в этом крылось его большая опасность. Если ребенок-шармант был единственным у своих родителей, последние, если не были обучены окклюменции или вовсе не были магами, баловали и любили такого ребенка буквально до умопомрачения. Если же детей было несколько, то именно шарманта родители выделяли и отдавали ему всю свою любовь. Шарманты настолько легко и естественно умели нравиться окружающим, в особенности старшим родственникам, что их — “эту милую хорошую девочку” или “этого милого хорошего мальчика” — просто невозможно было заподозрить в совершении каких-либо неблаговидных поступков. Как следствие, за шалости и даже гадости, совершенные шармантами, наказывали их братьев и сестер, кузенов, друзей, детей соседей, а у самих шармантов укреплялась вера в собственную исключительность, безнаказанность и непогрешимость. Тогда же, в детстве, формировался и круг ненавистников шармантов: обиженные братья и сестры, одноклассники, соседские дети, на которых очарование со временем начинало действовать прямо противоположным образом, добавляя к обычной обиде наведенную ненависть.

Как и в случае с легилиментами, если шармантов не выявили и не обучили контролировать свой дар в родной семье, данная задача целиком и полностью ложилась на плечи учителей и целителей магической школы. Более того, пройти обследование у целителя-менталиста настоятельно рекомендовалось всем, кто достаточно долго находился рядом с шармантом и находился под его или ее воздействием — прежде всего, членам семьи. Так, описывались случаи, когда братья и сестры шарманта продолжали ненавидеть последнего даже спустя много лет, когда у всех были уже свои семьи и каждый жил свои домом в далеко отстоящих друг от друга поселениях, и впоследствии переносили эту ненависть на племянников. Или слепое обожание, внезапно сменившееся слепой же ненавистью, толкало к мести супругов или недавних друзей.

Наконец, четвертый и последний в книге раздел был посвящен основам защиты разума. Врожденные окклюментивные щиты, как сообщалось, позволяли частично сопротивляться пассивной и слабой активной легилименции (при отсутствии прямого зрительного контакта), а также на короткое время защитить самые сокровенные и важные воспоминания при глубокой легилименции. Пассивная и слабая активная легилименция могли при этом ощущаться как пристальный взгляд со стороны, невидимое мягкое касание, поглаживание или щекотание пером, глубокая тонкая легилименция — как укол или давление на голову. Однако человек неподготовленный, не умеющий защищать свой разум, а также вовремя и быстро распознавать признаки ментального вторжения, мог не обнаружить последнего и даже глубокую легилименцию списать исключительно на собственное плохое самочувствие или чей-либо неприязненный взгляд. Именно поэтому, утверждал неизвестный автор, мало просто изучить теорию и освоить самостоятельно известные ментальные техники для защиты сознания — чтобы полноценно овладеть искусством закрывания разума, необходимо познать проникновение в него, то есть, легилименцию.

Анна хмыкнула про себя: вот и подобрались к тому, о чем говорил Снейп: мол, без мозголомания с его стороны окклюменцию ей не освоить — но таки приступила к изучению следующей главы. Как далее утверждал автор пособия, парные занятия с легилиментом ставили для обучающегося окклюменции три основных задачи:

1) научиться распознавать стороннее ментальное вторжение разной степени глубины;

2) научиться противостоять ментальному вторжению с помощью выбранных ментальных техник;

3) выяснить свой предел, то есть вторжение какой наибольшей силы и глубины человек способен выдержать — и в течение какого времени.

Обучали окклюменции юных волшебников и ведьм, как правило, в возрасте от 10 до 17 лет: в детстве человек, в силу нехватки жизненного опыта и неразвитости сознания, еще не способен разделять фантазии и реальность, надолго сосредотачиваться на поставленной перед ним задаче, отследить, осознать и описать собственные чувства и реакции. В зрелом же возрасте над человеком его жизненный опыт, напротив, начинает довлеть: реакции на внешние воздействия и отношение к миру в целом уже сформированы, а разум и душа уже успевают утратить свойственную детству и юности гибкость и восприимчивость ко всему новому. Наконец, именно в юности для человека свойственна острая и одновременно осознанная потребность в учителе и наставнике, тогда как человеку зрелому свойственно говорить с миром и людьми на равных, восполняя недостаток знаний уже самостоятельно, в меру осознания необходимости и собственного стремления. А потому обучающий легилимент должен быть человеком высоких нравственных и душевных качеств: строгий, но не гневливый, сдержанный и тактичный, способный быть достойным примером для молодежи, как должно себя вести.

Парные занятия легилименции-окклюменции предполагали проникновение в сознание, поэтому между учителей и учеником не должно было существовать предубеждения и неприязни. Это было наиболее важным, обязательным условием для эффективного обучения и сохранения душевного равновесия (последнее относилось уже не только к ученику, но и учителю). Как следствие, сторонний специалист был в подобном деле предпочтительнее родственника или друга семьи, с кем у подростка уже установились неприязненные отношения. Приглашенный специалист, в свою очередь, должен был в обязательном порядке принести клятву о непричинении вреда и неразглашении подробностей частной жизни, вызнанных у ученика посредством легилименции во время занятий.

Обучение окклюменции проводили постепенно, при нарастающей глубине воздействия: от пассивной легилименции к глубокой грубой. Ученик должен был при этом осознать свои ощущения, описать и запомнить. Защиту против поверхностной легилименции, как только оная была освоена, ученика приучали всегда держать активной. Для этого учитель некоторое время проводил с учеником вне основных занятий, за повседневными делами, раз от раза подвергая того поверхностной легилименции. Задачей же ученика было встретить вторжение готовой рабочей защитой и удержать ее, не дав увидеть свои наиболее сокровенные воспоминания.

Глубокую тонкую легилименцию рекомендовалось осваивать, начиная с одного подхода за занятие и постепенно доводя до трех. По окончании занятия ученику настоятельно рекомендовалось принять Восстанавливающий эликсир, дабы полностью убрать все последствия легилименции, как то: головная боль, упадок сил, магическое истощение, дрожь в руках, дезориентация и тому подобное. При отсутствии же подходящих зелий следовало принять ванну или хотя бы просто облиться водой и пораньше лечь спать, а на следующий день до минимума сократить все физические и умственные нагрузки; очередное практическое занятие по окклюменции дозволялось проводить при этом не ранее, чем через неделю.

Как пояснялось далее в книге, легилимент тратил силу только на проникновение в чужое сознание и поиск интересующих воспоминаний, окклюмент же — и на путешествие по закоулкам собственной памяти вслед за легилиментом, и на сопротивление вторжению, и даже на поддерживании легилимента при исследовании интересующего его воспоминания. В отличие от поверхностной легилименции, столкновение с которой происходило на периферии сознания, глубокая легилименция утягивала атакуемого мага внутрь собственного разума. Связано это было с ведущей и направляющей силой легилиментной атаки, с одной стороны, и естественным действием собственной врожденной ментальной защиты — с другой. Как следствие, чем дальше позволялось легилименту проникнуть вглубь собственной памяти, тем сложнее становилось оказывать ему сопротивление, поэтому так важно было научиться:

1) останавливать ментальное вторжение в самом начале;

2) перехватывать в собственном сознании ментальный контроль над легилиментом, ведя по ложным, “безопасным воспоминаниям”, если по каким-либо причинам его невозможно было вытолкнуть сразу;

3) разделять свое сознание, дабы контролировать одновременно физическое пространство вокруг себя.

Грубую легилименцию дозволялось использовать на ученике лишь в ознакомительных целях. Испытание на выносливость допускалось проводить не более одного подхода за занятие — строго после того, как учеником будут освоены подходящие для него техники сопротивления глубокой легилименции. Ученик при этом не должен быть истощен ни физически, ни, особенно, магически.

* * *

Анна задумалась, отодвинув, но так и не закрыв уже прочитанную книгу. Для новичка вроде нее это была, безусловно, полезная литература. Так девушка узнала об основных видах ментальной магии, их проявлении и взаимодействии друг с другом и, наконец, о том, как должны быть устроены практические занятия по окклюменции в паре с легилиментом и каким должен быть учитель-легилимент. Прояснила для себя отдельные аспекты легилименции, с которыми столкнулась на собственном опыте, подтвердив заодно некоторые свои догадки. И тем больше вопросов в очередной раз вызвало у нее поведение Северуса Снейпа.

Снейп сходу же атаковал ее грубой легилименцией — причем именно в рамках “занятий”. Снейп будто бы намеренно доводил ее до истощения, не давая возможности восстановиться, и не предлагал никакой помощи после “занятий”. При этом Снейп не “добивал” ее, хотя такая возможность у него имелась, и теперь Анна сомневалась: а сама ли она, на последних остатках силы воли, выкидывала Снейпа из своей головы, или же он просто позволял это сделать, отступая сам?

То есть, предположила начинающая волшебница, Снейп будто бы стремился показать себя с нарочито худшей стороны: и как человек, и как учитель. Мнением окружающих о себе Снейп мог бы легко пренебречь: в самом деле, кто такая для него Анна Лапина, чтобы его беспокоило, что она подумает о его человеческих качествах? И даже в разговоре с Дамблдором, одним из своих “боссов”, помнила незадачливая путешественница во времени, Снейп позволял себе и язвить, и нелицеприятно высказываться об отдельных “коллегах по цеху”. Но, что показалось Анне из немногочисленных разговоров с ним по-настоящему для Снейпа важным — это признание его профессиональных качеств: Снейп явно гордился тем, что как маг превосходит по своим умениям любого среднестатистического волшебника, а в зельеварении ему почти нет равных, и он — не кто-то там, получивший лишь базовое ремесленное образование, а самый настоящий ученый, один из немногих.

Способности к легилименции также выделяли Снейпа из общей массы, но владению ими он должен был когда-то обучиться — и обучался, скорее всего, по той самой книге, страниц которой она по-прежнему касалась руками. Анна помнила, как они вместе с матерью посещали летом в школьные годы книжный рынок Н-ска, где можно было продать учебники за прошлый учебный год и приобрести к следующему — даже в хорошем качестве. Иногда учебники “за бесплатно” отдавали соседским детям, у кого по отдельным предметам была такая же программа. В любом случае, обычные люди за старые школьные учебники никак не держались, однако Снейп хранил даже их — спустя столько лет. “Сад мудрости” же был и вовсе раритетом, получить который в юности — когда волшебники осваивали обычно и окклюменцию, и легилименцию — Снейп, выходец из “маггловских” нищих рабочих кварталов, мог либо в наследство от матери или бабки-волшебницы (а способности к легилимении чаще передавались по наследству), либо в подарок от наставника, и уже поэтому книга могла быть дорога ему как память.

Иными словами, о том, как и в какой последовательности надлежало проводить парные занятия легилименции-окклюменции, Снейп должен был знать хотя бы в теории, на умозрительном уровне. Тем не менее, повторить описанное в книге Снейп не пытался даже частично, будто умение обучать и передавать другим свои знания и навыки — не говоря даже о преподавательской этике, которой “Сад мудрости”, к слову, уделял изрядное внимание — никак не соотносилось в нем с понятием профессионализма.

Если Снейп знал, что учитель из него никакой, то почему просто не выдал ей книги со словами, что всю необходимую информацию она найдет там — как поступил до этого с обычными школьными учебниками? Как думала Анна, она могла бы еще понять, если бы Снейп принимал у нее таким образом экзамен — в своей уже известной, излишне требовательной и уничижительной манере — пытаясь заодно выяснить достигнутые ею пределы в освоении окклюменции. Ведь с тем, что она умела до этого, он уже успел ознакомиться, атаковав ее разум вначале при знакомстве, а затем когда она, обнаружив, что переместилась в прошлое, уже сама обратилась к нему за помощью.

Или… это была особенная, хорошо продуманная хитрость? То есть, вначале Снейп внушил ей, что легилиментом может оказаться кто угодно и что самый сильный легилимент — директор Хогвартса Альбус Дамблдор, а потому обучиться умению защищать свой разум необходимо даже больше, чем положенным к СОВ заклинаниям или теоретическим познаниям в истории магии, зельеварении или ЗОТИ? А затем, не желая ни тратить время на более-менее полноценное обучение, ни, тем более, придерживать ради этого свой мерзопакостный характер, сразу перешел к последней стадии, причем в намного более жестком режиме, чем это рекомендовалось в книге, вынудив таким образом ее в скором времени просить о пощаде и прекращении занятий?

При этом нельзя было сказать, что начинающая волшебница совсем ничего для себя полезного из этих занятий для себя не вынесла. Что при глубокой легилименции человека с незащищенным разумом утягивало внутрь собственного сознания; что мог наблюдать человек, находясь внутри собственных воспоминаний, и какие сведения легилимент мог извлечь из чужих воспоминаний — для нее, Анны Лапиной, это были уже не далекие отвлеченные знания из книги, но личный практический опыт. При чтении она уже не задавалась вопросами: “что это?”, “как это можно представить?”, “как это происходит?” и тому подобными, но узнавала уже известное, расширяя и углубляя свое понимание происходящего. С другой стороны, ради усвоения означенных практических знаний Снейп мог бы обойтись и тонкой легилименцей, потребовав, чтобы она в точности описала и запомнила свои ощущения, и добавив, что против грубой легилименции со стороны мага с врожденными способностями она при своей нынешней подготовке не продержится…

Время в метафизическом, ментальном пространстве течет иначе, чем в физической реальности, и иначе же воспринимается — так утверждал неизвестный автор “Сада мудрости”, приводя сравнение со сном, где за минуту или две человек мог прожить иную жизнь и стать участником множества событий: как весьма правдоподобных, так и самых фантастических. Анна Лапина была склонна с ним согласиться: ее собственные воспоминания о пребывании в метафизическом пространстве данную мысль, скорее, подтверждали, нежели опровергали. Отдельно сообщалось, что даже опытнейшие окклюменты способны выдержать прямую легилиментную атаку в совокупности не более получаса без значительных последствий для собственной души и разума. В подавляющем же большинстве случаев речь шла о времени от тридцати секунд до приблизительно пяти минут — на это время, полагала Лапина, ей и следовало ориентироваться, причем в меньшую сторону.

* * *

Начинался второй том “Сада мудрости” также с введения, в которой сообщалось, что врожденные способности к окклюменции имеются у каждого волшебника или ведьмы, однако склонность к оной выражена у всех неодинаково. Если верить все тому же автору, труднее всего обучиться окклюменции было людям от природы подвижным, общительным и открытым — этаким “рубаха-парням”, “своим в доску” и “душам компаний”, как могло бы показаться на первый взгляд. Казалось, позадавай такому человеку наводящие вопросы, прощупывая одновременно поверхностной легилименцией, и он или она, не задумываясь, выдаст все свои и чужие тайны, большие и маленькие. Наиболее же способными к окклюменции считались, соответственно, люди собранные, основательные, молчаливые, склонные к самодисциплине и не допускающие рассеяния ума.

Однако, призывал неизвестный автор, не следовало поддаваться привычной простоте суждений: так, под маской болтливого весельчака и балагура мог скрываться хладнокровный и расчетливый человек, умеющий, прежде всего, слушать, задавать нужные вопросы и делать правильные выводы. И точно так же лишь маской могли выступать внешняя суровость и неприступность: стоит этой маске упасть и разбиться — и человек окажется полностью беззащитным не только против легилименции, но и любых иных внешних сил. Или же к такому человеку можно было при некотором старании подобрать ключ — например, польстив его чувству собственной важности или затронув в разговоре темы не только интересные ему лично, но будоражащие его воспоминания и чувства — и все: такого человека с применением глубокой тонкой легилименции можно читать, как открытую книгу.

Именно такой подход, в очередной раз вспомнила Анна, применил к ней Снейп во время их “занятий”, задержавшись вначале на ее воспоминаниях об университете, а затем выспрашивая подробности касательно организации учебного процесса — чем никогда не интересовался прежде. А сама она глупо попалась на крючок — потому что выдержкой и самодисциплиной похвастаться как раз не могла. Потому что ей на мгновение захотелось предаться ностальгии и одновременно было любопытно посмотреть на себя в воспоминаниях со стороны. Потому что Снейп внезапно проявил интерес к предмету, в котором она, просто ввиду наличия собственного практического опыта, разбиралась достаточно хорошо, пусть даже только с одной стороны, а делиться собственными знаниями с окружающими ей нравилось.

Защита разума, продолжал тот же автор, предполагает совокупную работу силы воли и духа, изощренного ума, развитых магических умений и выносливого тела. Очень редко бывает так, чтобы в одном человеке, тем более в юном возрасте, сочетались сразу все качества, полезные при освоении окклюменции, а именно природная сдержанность и дисциплина ума, развитое воображение, нестандартное мышление, сила духа и интуиция. А потому задачей учителя является подобрать такие ментальные техники, которые позволили бы использовать ученику в защите разума сильные стороны своей натуры и уравновесить слабые, не ломая себя. Ибо только цельный характер способен действенно противостоять ментальному вторжению и, что важно не меньше, достойно противостоять жизненным испытаниям, закаляясь и становясь сильнее, но оставаясь в мире с самим собой, не нанося себе новых ран.

Следующий раздел был посвящен описанию как раз различных ментальных техник для защиты сознания и подходящих упражнений. “Почему против легилименции не используют заклинания наступательной и защитной магии, несмотря на то, что случаи таковые известны?” — задавался вопросом неизвестный автор — и сам же на него отвечал ниже, ибо не вел диалога на лекции со студентами, где таким образом мог бы пробудить их интерес к изучаемой теме и подтолкнуть к работе ум, но всего лишь рассуждал на страницах книги, то есть в пространстве исключительно умозрительном. “Мы, ведьмы и волшебники, используем разного рода заклинания, дабы преобразовать насущную вокруг нас реальность сообразно нашим потребностям… — начал автор свое объяснение. — Подобным же образом действует и заклинание “Legilimens”, соединяя невидимой обычным взором нитью сознание легилимента с сознанием интересующего его субъекта. Окклюмент же не преобразует никакую реальность вокруг себя, но исключительно в своем сознании, силой своей воли, духа и магии…”

“Сопротивляясь легилименции, окклюмент, в особенности если не научился безопасно разделять сознание, даже имея при себе волшебную палочку, способен творить заклинания исключительно волевым усилием. Именно силой воли и духа, как известно, творили свое колдовство ведьмы и волшебники древности, до того, как на помощь им пришли волшебные посохи, жезлы и палочки и появились разные заклинания, и было то колдовство слишком медленным и не подвластным многим, кто обучался бы ныне в магических школах…”

“В ментальном пространстве искажается восприятие времени, сообразно же искажается восприятие магии… Пытаясь прервать ментальную атаку посредством заклинания, не имея же возможностей и сил сосредоточиться на оном, защищающийся выплескивает избыточно много магической силы — много больше, нежели потребно при сотворении заклинания даже силой воли и духа — тем самым себя ослабляя и свой разум делая уязвимее”. Тем не менее, отдельные заклинания, по словам автора можно было встроить в ментальную защиту.

В ранние времена защиту разума было принято выстраивать в соответствии с фортификационными науками, мысленно заслоняя наиболее важные и сокровенные воспоминания каменными стенами и земляными валами, готовя на подступах копья, костры и котлы с расплавленным свинцом. Однако, возражал неизвестный автор, подобный способ защиты способен лишь указать легилименту, что вам есть, что скрывать, и подтолкнуть к тому, чтобы эту защиту вскрыть. И побеждал здесь не более искусный в ментальных науках, но исключительно более одаренный магически.

Иной подход заключался в том, что, подобно тому, как некоторые недальновидные родичи, дабы пробудить магию в своем подопечном, намеренно подвергали того всякого рода опасностям, ученика так же намеренно подвергали глубокой грубой легилименции с целью вызвать стихийную защиту и впоследствии закрепить ее в качестве условного рефлекса при любом намеке на ментальное вторжение. Изучение оставшихся от того времени источников-описаний позволило прийти к выводу, что при многократной и продолжительной глубокой грубой легилименции разум и душа обучающегося необратимо повреждались, и отказались от подобного способа обучения закрывать разум сравнительно быстро. Но, по словам автора, вовсе не из милосердия и сострадания к ученикам, а потому, что последние становились буйно помешанными и неуправляемыми и оттого совершенно бесполезными и даже опасными для своей семьи, общества и государства.

Современный же подход (“Это насколько же современный?” — усомнилась про себя Анна: книга выглядела довольно старой — как могла бы выглядеть хорошо сохранившаяся книга издания конца XIX — первой трети XX веков: с потемневшим от времени и несколько тяжеловатым кожаным переплетом и шершавыми желтыми страницами), продолжал автор далее, утверждал, что окклюмент должен, прежде всего, научиться запутывать и обманывать легилимента. Защиту, как и при “Обороне замка”, предполагалось выстраивать в несколько слоев — для последовательного противостояния ментальным атакам разной силы и глубины — но: гибкую и подвижную. Носила такая техника название “Динамическая ментальная иллюзия”.

Первый слой, на поверхности сознания, предназначался для поверхностной же легилименции. Задача его заключалась в том, чтобы представить окклюмента максимально неинтересным для легилимента. Для этого предполагалось заполнить поверхностный слой “наиболее безопасными образами”, как правило, заключавшимися в отображении повседневной бытовой деятельности подавляющего большинства людей. Важно, предупреждал автор, чтобы хотя бы часть этих образов была основана на истинных воспоминаниях окклюмента и не противоречила его характеру, каким он предстает обычно перед окружающими. Так, много больше вопросов вызовет известный сорванец и задира, вдруг притворяющийся примерным учеником, послушным сыном или дочерью, которые только и делают, что читают учебники и помогают по дому родителям, нежели тот же сорванец, но занятый мелкими и не очень каверзами и глупостями, то есть, ведущий себя в полном соответствии со своим характером.

Противостояние глубокой легилименции зиждилось на выполнявшемся в ментальном пространстве тождестве бытия и мышления, выдвинутом еще в древности Парменидом и активно использовавшемся философами-схоластами и рационалистами до Канта. В зависимости от стоящих перед окклюментом целей и задач, предполагалось либо создать набор максимально правдоподобных мыслеобразов-историй, пройдя через которые легилимент уверился бы в том, что ему ни в чем не лгут и ничто не скрывают. Либо, напротив, выстроить у себя в уме целые лабиринты, фантастические города и даже вымышленные миры, наделенные соответствующей атмосферой, чтобы легилимент, запутавшись и утратив всякую ориентацию в ментальном пространстве, испытав ужас и отчаяние, посчитал бы за счастье, чтобы его просто выкинули обратно в физический мир, прекратив тем самым кошмар наяву. Анна вспомнила, что интуитивно уже применяла этот прием раньше для сокрытия некоторых своих воспоминаний — в частности, во время рассказа о неудачной поездке в Кентербери и последующем перемещении во времени, мысленно заставив Снейпа танцевать балет со скелетами под крысиный оркестр.

Чтобы выстроить подобную защиту, требовалось, по словам автора, во-первых, очень хорошее, творческое воображение и умение создавать в уме устойчивые, связанные друг с другом, реалистичные сюжеты. Во-вторых, превосходный контроль над собственным не только сознанием, но и подсознанием — дабы не стать жертвой собственных же кошмаров и извращенной фантазии, с одной стороны, и с другой успеть вовремя перехватить и направить по нужному пути легилимента. Наконец, в-третьих, даже заранее подготовленная и хорошо продуманная качественная ментальная иллюзия была бессильна против резких, грубых и быстрых ментальных атак вроде тех, что устраивал Снейп во время своих так называемых занятий окклюменцией и не только. И только опытнейшие и сильнейшие природные окклюменты были способны вовремя перехватить направленный в них удар и направить легилимента по заранее (пусть и спешно) подготовленному пути, моментально выстраивая в своем уме нужные образы и создавая новые слои защиты по мере необходимости.

Для мгновенного противостояния автор рекомендовал представлять:

1) покрытую рябью бликующую поверхность воды, что раздражает и рассеивает внимание легилимента, а потому подобный образ в любом случае полезно иметь в следующем же послеповерхностном уровне защиты. Такой способ давал полную защиту от поверхностной легилименции и частичную от глубокой — при условии, что легилимент был колдуном не очень опытным и сильным;

2) выставленные против зеркальные копья, полыхающий огонь, бьющие молнии — ибо разум легилимента тоже уязвим во время атаки. Подходил такой способ защиты-нападения для противостояния легилименту, уже равному по опыту и силе, и, что немаловажно, не имеющему над окклюментом единомоментной власти;

3) темный каменный мешок. В прежние времена, по словам автора, в каменный мешок было принято загонять себя — это был “последний рубеж обороны” для окклюмента. Это был путь гибели, ибо из каменного мешка выхода нет, и даже если окклюмент побеждал в противостоянии легилименту, то это победа была Пиррова, ибо “победитель” превращался в безумца, в котором лишь едва угадывались отголоски прежней личности — то, чем он не решился пожертвовать при “обороне”, что сохранил с собой именно в каменном мешке. Поэтому намного безопаснее и надежнее для окклюмента было не самому себя загонять в каменный мешок, но встретить там легилимента и уже оттуда выводить на прогулки по собственным фантазиям. Такой способ защиты-обмана позволял противостоять не только более сильному легилименту, но и имеющему власть. Успех здесь во многом уже зависел от ума и находчивости окклюмента, его знания характера своего противника: во что тот мог и был готов поверить, а что считал категорически невозможным и абсурдным.

Если говорить о противостоянии легилимента и окклюмента в целом, то первый тратил сил и рисковал намного меньше, чем последний. В случае провала легилимент просто покидал чужое сознание, ничего не добившись, и самое большее, что его ждало бы, это кратковременная дезориентация в пространстве, раскоординированность движений и головная боль. Анна припомнила — один раз со Снейпом подобное все же было: как раз после балета скелетов с крысиным оркестром — тогда, несколько недоумевая от того, с чем ему пришлось столкнуться в ее голове, он даже оказался способен разговаривать нормально, через рот, не напуская тумана и не выплевывая через слово оскорбления. Но, будучи легилиментом опытным, на подобную уловку больше не велся, предпочитая изматывать уже ее, действуя с каждым разом все жестче.

Много реже встречалось явление так называемой обратной, или зеркальной легилименции, при которой окклюмент и легилимент внезапно менялись местами, и первый оказывался в сознании последнего. Во всех известных описанных случаях зеркальной легилименции окклюмент использовал для защиты своего сознания либо заклинания из боевой и защитной магии, либо их образы, называемые также ментальными проекциями, встроенные в ментальные щиты. Анна Лапина о ментальных техниках на тот момент еще ничего не знала, но использовала от отчаяния и “Repello”, и “Protego”, и как бы не “Incendo” — оказавшись в результате в ранних воспоминаниях Снейпа. А перед этим ее еще помотало по пещерам с грязными темными реками — вероятно, это и был “каменный мешок”, своеобразная “буферная зона”, предназначенная Снейпом для всяких непрошеных гостей. Но почему он тогда не выкинул ее из своей головы сразу, будучи не только много более опытным легилиментом, но и, прежде всего, окклюментом? Почему дал просмотреть часть своих воспоминаний?

Наконец, сознание легилимента могло оказываться запертым в лабиринте чужих мыслей, иллюзий и воспоминаний. Задокументировано таких случаев за всю историю существования и развития ментальной магии именно как отдельной ветви магического искусства было совсем немного, но это считалось худшим, что могло бы случиться с незадачливым волшебником или ведьмой. Произойти такое могло при попытке неопытного, прежде всего, легилимента-недоучки проникнуть в сознание спящего, безумца или человека, чье сознание или же отдельные воспоминания были защищены посредством особых артефактов или чар; при взаимодействии с артефактами, наделенными образом разума, или искусственным интеллектом, применении некоторых, воздействующих на разум же зелий или участии в ритуалах, также предполагавших действие одновременно в метафизическом ментальном пространстве.

Освободиться из захватившей его сознание ловушки, куда он попал по собственной неосторожности, маг, попавший в подобную беду, мог исключительно при помощи другого мага — опытнейшего менталиста, разбирающегося, к тому же, достаточно хорошо в соответствующей смежной области магии, будь то чары, ритуалистика, артефакторика или зелья. Это во-первых. Во-вторых, выбраться из ментальной ловушки незадачливый искатель приключений мог лишь в течение весьма ограниченного времени — а именно пока тело его, оставленное в пространстве физическом, лишенное сознания и оттого пребывавшее в состоянии безвременного сна, оставалось живо, получало должный уход и защиту. Иными словами, выживание и благополучный исход для такого легилимента — неопытного и малообученного, но при этом совершенно неосторожного и чрезвычайно любопытного — зависели целиком и полностью от своевременной помощи посторонних людей; оставшись же с опасностью один на один, такой маг был неизбежно обречен на гибель.

Анна снова задумалась. А что… если Снейп не выкинул ее сразу из своей головы тогда именно потому, что ее “затянуло”? Ведь ее просто несло потоком грязной мутной воды, и она не в силах была не управлять им, ни за что-либо зацепиться, ни, тем более, выбраться на берег и едва успевала воспринимать меняющиеся образы окружающего ее пространства. Снейпу, соответственно, потребовалось некоторое время, чтобы разыскать ее, нечаянно затерявшуюся в глубинах уже его памяти, но, как только он ее разыскал, так сразу и выкинул?

Девушка поежилась и обхватила себя руками от внезапно накатившего на нее оцепенения. Получалось, она могла умереть, заблудившись внезапно в чужом сознании?! И Снейпу, значит, она была обязана уже второй, если не третий раз жизнью? Ведь он мог не искать и не выдворять ее сознание на свободу, побуждая тем самым вернуться обратно в родное тело. А мог то тело и вовсе убить — отчего-то казалось Анне, Северусу Снейпу, “мальчику на побегушках” у одного из криминальных авторитетов магического мира, далеко не раз и даже не два доводилось лишать других людей жизни.

Или… Снейпу это было просто невыгодно, иначе пришлось быть терпеть ее соседство не просто на одной жилплощади в физическом пространстве, но уже в собственной голове, причем терпеть всегда, до конца дней? В фэнтези и фантастике, играх, кино и литературе тема столкновения в одном человеке сразу нескольких личностей вследствие каких-либо обстоятельств поднималась не единожды, и Анна Лапина, несмотря на весьма скудный опыт в плане знакомства с подобными сюжетами, могла все же выделить три общих, наиболее вероятных вариантов развития:

1) безумие: столкнувшиеся личности не могут между собой ужиться и договориться. Как следствие, человек быстро сходит с ума от постоянных голосов у себя в голове, провалов в памяти и возникновении воспоминаний о событиях, в которых он, казалось бы, никак не мог принимать участия;

2) доминирование: одна из личностей оказывалась достаточно сильной, чтобы подавить или поглотить остальных, используя в дальнейшем их сильные стороны и заняв таким образом главенствующее положение в сознании человека. Причем далеко не всегда именно родная личность человека одерживала победу: в таком случае можно было говорить о захвате его тело посторонней личностью или потусторонней сущностью;

3) сотрудничество — пожалуй, самый редкий вариант. Хозяин и внезапно оказавшийся у него подселенец могли договориться к взаимной выгоде на правах равных друзей или наставника и ученика. Подселенец при этом раз и навсегда должен был оставить намерения захватить чужой разум и тело и, таким образом, завладеть чужой жизнью — только на таких условиях ему дозволялось остаться, пользуясь время от времени ресурсами хозяина — с ведома и согласия последнего.

Анна прикинула объем — прочитала она чуть больше половины тома, и до сих пор речь шла о различных особенностях и способах защиты разума. Легилименции же автор касался исключительно в контексте взаимодействия и противостояния ей окклюменции. Учитывая же, сколь, вероятно, обширна и сложна данная область магии, и с какими предостережениями автор говорил о легилименции в целом, вряд ли ей могла быть посвящена оставшаяся четверть или треть книги. Девушке оставалось только заранее признать поражение и смириться: ответов на свои нынешние вопросы ей не найти — уж не в ближайшее время точно. Да и сколько таких вопросов уже накопилось…

Следующую главу автор традиционно начал с небольшого введения, в котором заговорил о том, сколь сильно состояние духа влияет на стойкость ментальных щитов и эффективность окклюменции в целом. Так, подчеркивал автор, невозможно научиться защищать сознание, находясь в раздраженном, нервном или упадочном состоянии духа. Поэтому так важно, чтобы между учителем и учеником не было неприязни, а само обучение проходило в атмосфере безопасности и доверия. Равным же образом губительным считалось состояние чрезмерной веселости и подвижности. И только в состоянии сдержанности и спокойной сосредоточенности волшебник или ведьма могли успешно противостоять вторжению в свое сознание, запутать и обмануть легилимента.

Для развития в себе указанных качеств автор рекомендовал подросткам накопившееся нервное возбуждение, раздражение и потребность в движении сбрасывать в подвижных же играх, спорте, занятиях боевой магией на тренировочных манекенах или друг с другом. Перед сном же, занятиями окклюменцией и любыми важными разговорами следовало избегать чтения остросюжетной литературы и возбуждающих зрелищ, вместо этого отдавая предпочтение книгам размеренным, поучительным, расширяющим кругозор ума и возвышающим нравственно, и сосредоточиваясь на образах, дающих чувство умиротворения и тихой радости, защищенности и покоя. Также полезным считалось повторять про себя стихи, молитвы, песни и прочие тексты, способствующие соответствующему настрою.

Собственные чувства рекомендовалось тщательно отслеживать и осознавать: при каких обстоятельствах и в ответ на что они возникают, с какими воспоминаниями связаны, к чему побуждают — беря их тем самым под контроль разума. Ибо для эффективной защиты сознания важно знать, какие из чувств и связанных с ними воспоминаний способствуют уверенности человека в себе и укреплению силы его духа, а какие, напротив, делают уязвимым и слабым, и потому необходимо уметь от них отгораживаться. Последнему, по словам автора, способствует натренированная уже привычка мысленно созерцать себя в спокойном, защищенном, уединенном пространстве, где над человеком не властен никто и ничто, кроме него самого — даже его собственные чувства.

После того же, как юный волшебник или ведьма хоть в малейшей мере научится противостоять глубокой тонкой легилименции, ежевечерние умиротворяюще-созерцательные медитации перед сном следовало дополнить тщательным продумыванием и тренировкой выбранной методики защиты и таким образом непрестанно трудиться. Ибо лень и небрежение — это путь назад, шаг за шагом неизбежно приводящий к застою, а затем и утрате того, чему человек уже успел кое-как научиться.

Сдержанность и сосредоточенность, сила воли и дисциплина ума — качества, без которых невозможно ни защищать свой разум, ни искусно проникать в чужой: развивая их в себе, ученик преуспевал в освоении не только окклюменции, но и прочих наук, как общего, так и магического свойства. А потому обучение окклюменции считалось одинаково полезным всем без исключения юным волшебникам и ведьмам даже вне контекста возможного противостояния легилименции.

Дочитав главу, Анна задумалась. Казалось, автор противоречил сам себе: вначале говорил о том, что учитель должен учитывать особенности характера ученика, подбирая подходящие ему упражнения и техники, но не ломая; теперь же утверждал, что ломка в виде целенаправленного подавления так называемых “мешающих” мыслей и чувств все же необходима для успешного освоения окклюменции. Рекомендованные в книге упражнения “для тренировки сдержанности и спокойной сосредоточенности” неприятно напоминали девушке отдельные, как она их называла про себя, “бытовые” аспекты православной идеологии, то самое: не думать, не чувствовать, избегать эмоции, подавлять, дабы не пускать внутрь себя грех. Принципиальная же разница заключалась в том, что автор-маг ничего не говорил ни о грехе, ни о рае, ни об аде, ни о необходимости спасать душу, а молитву называл лишь одним из инструментов для тренировки “спокойной сосредоточенности”, но никак не ключом ко спасению или чем-нибудь в этом духе.

Еще, как показалось бывшей выпускнице химфака, почти все описанные в прочитанной только что главе упражнения были так или иначе основаны на самовнушении и самообмане. На обмане же в целом строилась защита разума от воздействия извне: обмани себя, поверь в свой обман — и тогда легилимент поверит в ту ложь, которую ты считаешь правдой. Быть может, по этой причине тоже окклюменцию рекомендовалось осваивать именно в подростковом возрасте, потому что доверять авторитету учителя подростки в основном еще склонны, а потому сказанное им воспринимают как правильное и необходимое? Опять же, психика в этом возрасте еще пластична, характер отчасти тоже подкорректировать возможно — в особенности, если приступить к обучению окклюменции не в 16-17 лет, когда это почти взрослый человек уже, но лет в 12-13.

Автор честно писал о том, что осваивая окклюменцию уже в зрелом возрасте, будучи при этом несдержанным, эмоциональным по характеру, человек начинает идти “вразнос”. Потому что, как только для человека пропадает необходимость сдерживать себя, он тут же дает волю подавляемым до того чувствам — и сам же отдается им, причем с большей силой, чем если бы до того не сдерживал себя. Для такого человека не существует равновесия и чувства меры, и страдает из-за этого не только он сам, но и окружающие его люди, перед которыми необходимость сдерживаться он может не видеть или не осознавать: например, подчиненные по службе, члены семьи, старые друзья.

Анна задумалась: мать неоднократно пеняла ей на то, что она совсем не умела держать лицо и слишком остро реагировала буквально на все — включая обидные шутки, тычки и щипки. Так не станет ли от самостоятельного изучения все еще хуже даже без практики взаимодействия с легилиментом в лице Северуса Снейпа? Что она вообще умела из того, что автор считал полезным в деле освоения окклюменции?

Сосредотачиваться целиком и полностью на текущей задаче в процессе подготовки эксперимента, на время отстраняясь от всех посторонних мыслей: без этого Анне Лапиной, с ее невнимательностью и неуклюжестью, было никуда — иначе не уронит, так рассыплет. Но подготовка эксперимента — это полчаса максимум при условии, что все необходимое оборудование и реактивы если не прямо под рукой, то в ближайшей доступности. Час-полтора, если речь идет о перегонке, где постоянно нужно следить, чтобы смесь не охлаждалась и не перегревалась, и при необходимости менять колбы-приемники. Те же час-полтора — слушать лекцию или экскурсию, где информация сообщалась каждый раз новая, но при условии, что лектор обращался в этот момент к аудитории, говорил четко и внятно, а не бубнил себе под нос что-нибудь монотонно-усыпляющее.

Намного плачевнее обстояли дела с молитвами: стоя в храме на службе и слушая монотонный речитатив, девушка моментально впадала в так называемое “рассеяние ума”, едва выхватывая начало и конец. Не лучше обстояло и с чтением утренних и вечерних молитв дома, даже когда она читала их сама — лишь бы “отчитать” и поставить галочку, не вдумываясь особо в содержание и смысл. Потому что если оные все-таки ее цепляли, то… в лучшем случае Анна обращала внимание на какие-нибудь занятные грамматические конструкции, которые уже давно не использовались в русском языке, однако продолжали использоваться в современной англоязычной научной литературе; в худшем же — испытывала эмоции, совсем не подобающие православной христианке.

Со страниц “Сада мудрости” неизвестный автор неоднократно повторял: окклюмент всегда должен держать защиту наготове. С одной стороны, оно логично: ведь невозможно знать заранее, где и когда столкнешься с легилиментом. Опять же, необходимость постоянно поддерживать щиты не оставляет времени и прочих внутренних ресурсов на всякие посторонние переживания. С другой же… Анна не знала, можно ли к этому привыкнуть; ей казалось, постоянная необходимость поддерживать защиту, постоянный контроль над собственными мыслями и чувствами будет только угнетать и однажды просто надоест — скорее, рано, чем поздно. Даже в более ранние годы, когда она была куда более послушной, она не могла заставить себя в течение дня повторять постоянно "Отче наш" или: "Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй меня грешную!" — не говоря уже о намного более длинных и сложных текстах, таких как молитва ко Кресту, 90-й псалом или молитва Иоанна Златоуста по числу часов дня и ночи, призванных как раз не допускать возникновения неподобающих чувств и мыслей.

Быть может, потому, что из-за собственного маловерия для нее это была необходимость, навязанная извне, а не осознанная лично — Анна, опять же, не знала. Но, может быть, с окклюменцией выйдет все-таки иначе? Не столько потому, что здесь она осознавала необходимость намного лучше, но потому, что у нее уже что-то получалось? Потому что теперь, благодаря чтению книги, она намного лучше поняла механизм проникновения в чужое сознание и суть своих прошлых ошибок? Или потому, что свои сильные стороны у нее тоже есть, а, значит, она может их использовать?

Наконец, последний раздел в книге был посвящен отдельным упражнениям для природных легилиментов и шармантов. Отчасти эти упражнения были схожи с теми, что предлагались ранее окклюментам для воспитания в себе сдержанности и спокойной сосредоточенности. Но, если для окклюмента основной посыл звучал как: “Чтобы защитить свой разум, я должен (или должна) полностью владеть своими мыслями и чувствами”, то для легилимента или шарманта: “Чтобы увидеть мир истинным, я не должен (или не должна) на него воздействовать”. Если для того, чтобы защитить себя, окклюмент был вынужден выстраивать заслоны внутри себя, то легилименту или шарманту предполагалось выстраивать защиту вокруг себя — нечто вроде купола, который не выпускал бы исходящее ментальное воздействие наружу.

Отдельно подчеркивалось, что ментальное пространство близких неприкосновенно; что каждый человек, пусть даже в перспективе, это уникальная самодостаточная личность с естественным и потому неотъемлемым правом на собственные тайны, что-то личное и сокровенное даже от родственников и близких друзей. Что “я могу” для легилимента вовсе не означает “я имею право”, но, скорее, даже наоборот. Тем не менее, тренировать способности необходимо, для чего юным легилиментам рекомендовалось посещать общественные места и, словно выпуская из-под своей раковины щупальце, улавливать поверхностные эмоции и мысли отдельных, случайно или произвольно выбранных прохожих — безразличных людей. При этом следовало помнить, что внешняя защита легилимента — она не только от него, но и для него; что, открыв свой разум, он просто физически не выдержит льющихся в него отовсюду потоками чужих мыслей и чувств. Именно таким образом в прежние, не столь благополучные для волшебников и ведьм времена выявляли и ловили необученных легилиментов — если от сильнейшего нервного перенапряжения и магического истощения те не успевали умереть или сойти с ума еще раньше.

Обучаться тонкому воздействию на разум дозволялось лишь в паре под руководством опытного мастера-менталиста и только с согласия последнего — больше в книге ничего не сообщалось по данному вопросу, дабы раньше времени не вводить в искушение юные магические дарования. Отдельно подчеркивалось, что сильный легилимент, в зависимости от характера, может в будущем стать целителем душ, учителем, судьей, расследователем преступлений или неким ученым-мистиком и таким образом приносить пользу магическому сообществу. А потому потенциально сильных легилиментов ни в коем случае нельзя оставлять без должного обучения и воспитания, дабы они, предоставленные себе сами, не начали бы применять свои способности во вред, встав на кажущийся первоначально привлекательным и легким путь порока.

Анна снова задумалась — на сей раз о противоречивом отношении к ментальной магии. В магической Британии данную область магии словно бы огородили стеной молчания и забвения, предпочтя сделать вид, что ее вообще не существует. Где-то в континентальной Европе ментальная магия, наоборот, легальна, но всех магов, к ней способных, берут под строгий учет и контроль, для чего стараются выявить как можно раньше и воспитать в соответствующем ключе. И оба этих подхода одинаково берут начало из неограниченных, по сути, возможностей легилименции воздействовать на разум и проникать даже в самые потаенные уголки памяти. Так, посредством грубой легилименции некий маг-преступник или же, напротив, “цепной пес”-каратель, наверняка способен буквально начисто “выжечь мозг” своей жертве, просто уничтожив все нейронные связи, тогда как посредством тонкой легилименции может внушить ложные воспоминания и чувства, а истинные как-то “затереть” или поставить на них упомянутый Снейпом блок. И, видимо, неслучайно среди профессий, где легилимент мог бы открыто применять свои способности, автор не упомянул политику и бизнес: ведь люди хотят быть уверены, что они делают свой выбор сами, не опасаясь, что их заколдовали и, таким образом, исподволь заставили.

О том, в каких профессиях могли бы найти себе применение шарманты, автор не упоминал — тоже, видимо, для того, дабы не вводить магическую молодежь в искушение. Еще в первом томе “Сада мудрости” сообщалось, что воздействие очарованием, в отличие от легилименции, отследить невозможно, и на ум начинающей волшебнице, но все же взрослой девушке приходили весьма опасные и нравственно сомнительные виды деятельности, где данное свойство очарования могло бы оказаться весьма полезным. Вместо этого автор предпочел обратить внимание на то, почему шармантам ради себя самих же важно научиться держать под контролем свой дар и не злоупотреблять им.

“Считается, что за дар очарования отвечает некий избыток магии, вырабатываемый источником, имеющимся у каждой ведьмы или волшебника, — писал неизвестный автор. — Однако же доподлинно известны случаи, когда шармантами оказывались слабые маги и сквибы, а потому природа дара очарования и по сию пору остается неясной до конца”. Так или иначе, именно этот избыток расходовался в первую очередь на борьбу с болезнью и последующее восстановление организма. То же относилось и к особому положению ведьмы — ожиданию ребенка, когда колдовать разрешалось с очень большой осторожностью и только самые простые заклинания, дабы не навредить ни себе, ни будущему маленькому магу. А потому шармант, привыкший полагаться во всех делах исключительно на собственное очарование, к тому, что благорасположение и даже обожание со стороны окружающих его людей — нечто естественное и неизменное, мог внезапно столкнуться с всеобщим отчуждением и неприязнью.

Более того, человек, над которым воздействовавшее прежде очарование однажды рассеивалось, вспоминая и переосмысливая свою предшествующую жизнь, закономерно задавался вопросом и недоумевал: а что в его друге или подруге, женихе или невесте, муже или жене было такого, что прежде все его или ее любили? Уж не воздействовали ли на него (или нее) каким заклинанием, не поили ли зельем? Ибо то, что под воздействием очарования вызывало безотчетную радость и приязнь, доверие и интерес, стоило очарованию уйти, вмиг становилось блеклым и скучным, подозрительным и отвратительным. Равновесие восстанавливалось, ударяя жестоким откатом и по шарманту, и по его ближайшему окружению, и тот, кто прежде попадал под откат от очарования, уже интуитивно сопротивлялся ему впредь — обратная сторона дара, о которой зачастую предпочитали не знать и не задумываться шарманты. “Посему, — подводил автор итог своим увещеваниям, — заслужить уважение и благорасположение со стороны окружающих людей можно лишь благодаря, прежде всего, своему доброму нраву и добрым же делам, упорству, трудолюбию и прилежанию, не полагаясь на дар очарования, который только кажется постоянным и надежным”.

Дочитав книгу, Анна в очередной раз задумалась. Сама она даром очарования не обладала ни в коей мере — скорее, наоборот. А после обретения ею магических способностей ее отношения с родными стали только еще более напряженными: ведь девушка начала еще больше скрытничать; при этом, становясь старше и взрослее, отнюдь не торопилась оправдывать ожидания бабушки, мамы, дяди и тети, которые так много всего для нее сделали. Иными словами, учиться контролировать и без того отсутствующий дар очарования ей просто незачем — просто полезно знать на будущее, для общего развития, кто такие шарманты, и отслеживать свои реакции. А если ей вдруг кто-то внезапно понравится, тут же усомниться: не ударило ли по ней чужим очарованием?

Слабые легилиментные способности у нее уже были, но, была уверена начинающая волшебница, хотя прочитанные тома “Сада мудрости” существенно расширили ее кругозор касаемо ментальной магии, значимую часть работы с ней провел именно патер Йоханн, научив ставить мысленный щит и отгораживаться таким образом от чужих эмоций и мыслей, дав начальные практические навыки окклюменции. И уже не в первый раз после своего попадания в прошлое Анна задавалась про себя вопросом: а не был ли ее наставник из будущего сквибом или даже магом-самоучкой и латентом, вынужденным скрывать свои способности?

Потому что всем, что она до недавнего времени умела в магии, она была обязана исключительно патеру Йоханну, хотя ни разу не видела, чтобы он сам колдовал.

Потому что сам патер ни разу не заводил с ней разговор о том, как было бы полезно для спасения ее души отречься от новообретенного дара и, вообще, перейти в католичество, что было бы ожидаемо от священнослужителя его веры.

Потому что он упоминал, что до знакомства с нею не раз в своей жизни встречал магов. И теперь, пожив некоторое время при самом настоящем маге и уже кое-что узнав о магическом мире, Анна Лапина была уверена: маги при своей склонности к скрытности и стремлении подчищать любые следы своего пребывания в большом мире, просто так не позволили бы о себе узнать какому-то рядовому магглу и, тем более, священнику.

Наконец, окклюменция. С одной стороны, освоить ее, в теории, могут все, кто обладает магическим даром, и всем она полезна. С другой стороны, как успела уяснить для себя бывшая выпускница химфака, некая предрасположенность к навыку все же важна, и с такими взрослыми, как она, волшебниками и ведьмами, чей характер уже сформирован, традиционные методы обучения дают лишь ограниченно эффективные и малоприятные результаты. А потому, рассудила про себя Анна Лапина, любовно проведя ладонью по обложке, книги она по возможности законспектирует: все-таки они содержат много полезных, можно сказать, даже уникальных в ее обстоятельствах знаний, пусть и сугубо теоретического характера. Практические же навыки в окклюменции она будет нарабатывать и совершенствовать на основе того, что уже умеет, используя свои сильные стороны, а именно развитое творческое воображение — как, собственно, и рекомендовал неизвестный автор со страниц “Сада мудрости”.

1) Чаринг-Кросс (Charing Cross) — географический центр Лондона и место пересечения главных улиц лондонского района Вестминстер с восточной стороны Трафальгарской площади: Уайтхолла (Whitehall), ведущего к площади Парламента; Стрэнда (Strand), ведущего к Сити; Мэлла (Mall), ведущего к Адмиралтейской арке и Букингемскому дворцу; Нортумберлендского проспекта (Northumberland Avenue), ведущего к набережной Темзы; Чаринг-Кросс-Роад (Charing Cross Road), ведущей к площади Лейстер (Leicester Square) и далее переходящей в Тоттенхем-Корт-Роад (Tottenham Court Road); и Пэлл-Мэлла (Pall Mall), ведущего ко дворцу Сент-Джеймс (St. James’s Palace).

Название района происходит от поклонного креста, который король Эдуард I (1239-1307) велел установить в память о своей первой супруге Элеоноре Кастильской (1241-1290) в бывшей деревушке Чаринг (от ст.-англ. “cierring” — “излучина реки”), где останавливался гроб с её телом на пути в Вестминстерское аббатство.

Вернуться к тексту

2) Например, здесь под временные нужды магическому университету выделили помещение вне основной территории, попасть куда можно было через т.н. туннельный портал: https://litnet.com/ru/reader/devushka-s-konfetnoi-korobki-b37353?c=294596&p=1

Вернуться к тексту