Лисий город (джен)

Рано или поздно настает момент, когда человек путается, пытаясь понять, для чего он проводит скучные вечера за книгой, телевизором или радио, чего ждет, между какими важными событиями он бездарно заполняет паузы. Как правило, с возрастом вопросы у большинства тонут под рутиной и мелкими заботами, радостями или большими печалями. Паузы становятся целью — отдыхом, а вопросы кажутся гормональной блажью. Но они возвращаются, стоит остановиться, остаться одному или потерять ориентир.

Алиса, как ни банально, запуталась сразу же с момента получения диплома. Синие корочки подвели невидимую черту, за которой осталось время, заполненное ненужными, но удобными целями. Зачеты, экзамены, отношения с сокурсниками — все это не позволяло думать о том, что дальше. Потому что это пугало и обесценивало три четверти того, чему была посвящена ее жизнь.

Страх остаться одной на улице теперь казался тоже лишь ширмой, за которой скрывалась путаница. Алиса считала, что найдя жилье, обретет внутри себя комфорт и знание, как дальше распорядиться собой и остатком своей жизни. Но, как и все иллюзии, и эта рассеялась, словно порыв ветра разнес сгусток тополиного пуха. Даже с вполне устроенной жизнью впереди по-прежнему маячила пустота.

Первый выходной она почти весь провела в постели, читая книги и поглощая кружками наспех сваренный брусничный морс, первое забивало мысли, не позволяя погрузиться в губительное уныние и растерянность, второе же она просто любила. Но поскольку работа отнимала все силы, времени сделать морс раньше она найти не смогла.

А когда закончился день, скрылось за горизонтом солнце, но во дворе еще не зажглись фонари, в окно что-то ударилось. Резкий стук вывел Алису из задумчивости и заставил кровь течь по венам быстрее. Второй этаж, одиннадцатый час вечера, и хоть гуляющие люди не так редки, как зимой, но Алиса слегка испугалась. Не помогло сгладить испуг даже то, что теперь она имела право на любую самооборону. И дело было не в том, что она плохо колдовала, а в реакции. Ее нервная система, стоило только произойти чему-то ее пугающему, подавала мозгу не те сигналы, и Алиса замирала, будто лисица.

Потом в открытую форточку влетел колючий огурец, и она немного расслабилась. Кому бы в голову ни пришло заниматься такой ерундой, вряд ли он задумал что-то совсем нехорошее.

Алиса натянула на себя домашнюю футболку, распахнула шторы и выглянула вниз. И как бы мало ни проработала она в ЦКМ, даже с высоты второго этажа Горюна не узнать было невозможно.

— Спускайтесь, Чернова, я покажу вам, чего вы себя лишили!

Алиса застонала, лихорадочно пытаясь придумать, что бы сделать, лишь бы не идти. Наверное, она снова не сделала какую-нибудь нужную и очевидную только для него вещь. И теперь Горюн начнет ее изводить. Вообще-то, она имела право на него наплевать, но тогда существовала вероятность, что и вести впоследствии он себя будет еще отвратительнее. Взвешивала оба решения Алиса, уже натягивая шорты и лихорадочно расчесывая волосы. Надо полагать, взвешивала она их просто так — чтобы оправдать себя.

Горюн расположился на скамейке, держа в обеих руках два почти растаявших мороженых. Одно незамедлительно протянул ей.

— Вы что… вы его мне купили? Хотели показать, что я лишила себя мороженого?

— Нет, Чернова, это было бы слишком мило. Я пришел сюда, чтобы вытащить вас из дому. Идемте.

— Куда?

— Куда-нибудь. Я советовал вам гулять и отдыхать, а не запираться дома. Вы там что, спали?

— А вы поставили у меня дома камеры слежения? Какое вам дело? — Алиса разозлилась. Больше всего на свете она не могла терпеть вмешательство в ее жизнь и ее уединение.

Горюн контролировал ее почти все дни на работе, а теперь еще пришел и… почти домой. По крайней мере, он знал, что она так никуда и не вышла за день.

— И мороженое ваше, знаете… сами ешьте!

Она была готова вернуться в дом, не дожидаясь его ответа, но ответ уже сам пришел на ум. Опухшие глаза, домашняя одежда и наверняка след подушки на лице. Конечно, Горюн за ней не следил, но все-таки, учитывая его вечную нечесаность и несвежие рубашки, мог бы промолчать.

— Не могу, Чернова, не терплю сладкое.

На полпути к подъезду Алиса все же остановилась. Горюн улыбался и выглядел так, будто только что победил в каком-то нелепом ребяческом состязании.

— Если не любите — зачем купили? Это нелогично.

— Нелогично. Но я не мог заявиться к вам в выходной, не подсластив пилюлю. А тащить одно мороженое было бы подхалимством. Не смотрите на меня таким зловещим взглядом, я пришел поговорить, а ваш заспанный вид пришелся к слову. Извините. Если хотите, я могу подождать, пока вы не приведете себя в порядок.

— А… а о чем поговорить?

— О ком, Чернова, о тех, кто сидит в нашем подвале. Так мне вас подождать?

Глядя на него, Алиса понимала, что отказаться уже не может. Ни книга, ни морс, ни диван больше не желали занимать ее воображение.

— Да, подождите, я недолго.

Пулей она взлетела на второй этаж, отперла квартиру и наскоро напялила сарафан, умылась и поспешно вернулась к Горюну. Он уже успел выбросить свое растаявшее мороженое и теперь вытирал бумажными платками руки. Алиса немного удивилась его непоследовательности, но привычно ничего не сказала. Бестактности до сих пор оставались только его привилегией.

Она остановилась напротив него, глядя сверху вниз — скамейка была низкая, и даже огромный рост Горюна здесь не давал ему преимущества. Ей было непонятно, почему он вдруг решил поговорить именно с ней.

Алиса мельком слышала однажды, как он с Наташей обсуждал Игоря, и пришла к выводу, что тот наконец-то пришел в себя. Гораздо понятнее и логичнее было бы, если разговоры, подходящие для прогулок, Горюн вел именно с ним, а не с Алисой, которой сам же вчера признался, что не испытывает желания общаться.

Если, ко всему прочему, у него часто меняются настроения, она все-таки не выдержит. Алиса терпеть не могла непредсказуемости в людях, а когда она от них еще и зависела — все становилась еще хуже.

Но спрашивать все же не решилась, в последний момент малодушно испугавшись нарваться на очередную колкость. Пусть разговаривает, если ему так нужно, ее и саму интересовала тема детей с крыши.

— Вы прожжете во мне дыру, Чернова. Если хотите что-то сказать — говорите, а не нависайте.

— И… извините, я задумалась. Так куда пойдем?

— Где будет меньше людей, в крайнем случае, где их не будет видно. Парк вас устроит, Чернова?

Алиса вздохнула, сдерживая ответную резкость. Она, наверное, уже где-то понимала, что в большинстве случаев его грубости таковыми лишь казались. А может быть, она слишком чувствительна к словесным конструкциям, что несколько смешно, учитывая ее неумение правильно строить фразы в устной речи. Горюн, как и она, тоже мог не уметь.

— Но ведь это вы меня вытащили. Не нужно спрашивать, если продумали все заранее, и вообще… Что за слово такое — устроит, будто бы я опять виновата в чем-то.

— Чернова, поумерьте свою мнительность. Вопросы иногда бывают просто вопросами.

Алиса стушевалась, понимая, что все-таки не выдержала. И не то чтобы она не предвидела ответную реакцию, но промолчать оказалось выше сил.

— Извините, просто у вас такой тон…

— А вы изъясняетесь, словно трехлетний ребенок, я, однако, терплю. Давайте, Чернова, двигайтесь уже, иначе мы и через час будем здесь топтаться.

Их секундная перепалка и впрямь показалась ребячеством, стоило злости окончательно улечься. В конце концов, Алиса понимала, что нужно было оценить его поступок, пусть он Горюну ничего и не стоил. Он зачем-то пришел именно к ней, это могла быть попытка сойтись поближе, как и что-то, что соответствовало исключительно его интересам. И, разумеется, Алиса ни на миг не допускала, что он пришел к ней, потому что хотел этого. Достаточно было лишь посмотреть, насколько вежливее и теплее он разговаривал с Наташей, чтобы выгнать все опасные иллюзии.

— Я вчера спускался вниз шесть раз, — Горюн заговорил только, когда они вышли со двора алисиного дома, заговорил приглушенным голосом, словно бы не желал быть подслушанным. — Сегодня два раза, а завтра, думаю, магия в них успокоится. За все время своей работы ни разу подобного не встречал. Вы же говорили, что видели, как случился выброс у Мельникова, так? Даже сейчас, по субъективным оценкам… уверен, они оба его превзойдут.

Они шли по дворам, заросших плющом домов, мимо припозднившихся детей, гуляющих подростков. В оранжевых пятнах света от включившихся фонарей летали стаи мошек, выписывая странные узоры. Алиса засмотрелась на них. Внутри замысловатых коконов из воздуха и мелкой мошки крутился толстый, едва проснувшийся мохнатый мотыль.

Как всегда, когда разговоры заставляли ее собирать в кучу все ее навыки общения, мысли вели зигзагами куда-то не в ту сторону. Подумалось, что мотыль — она сама, выбившаяся в небольшой, освещенный кусочек мира. Мушки — новые обстоятельства ее жизни, Горюн, Наташа, ЦКМ, донельзя странные и незаконченные дела, когда они вроде бы решали создавшуюся проблему, но никакого удовлетворения Алиса ни разу не испытывала.

— И почему вас это напугало? — Она все же повернула к нему голову, заставляя себя ответить хоть что-то. Пусть вопрос и не отличался логичностью, но он не был тривиальным, позволяющим закончить разговор практически сразу.

— Напугало, Чернова? С чего вы это взяли?

— Ну… вы пришли ко мне, а не к своим друзьям или другим компетентным людям. Не к тем, кто мог бы вам все объяснить. Вы знаете, что я ничего еще не смыслю в этой кухне. Но мы с вами… связаны… — она запнулась, пытаясь сообразить, как вывернуть мысль, и одновременно придумывая подходящее сравнение их общего таланта. — Даром, так ведь? И вы пришли ко мне, либо надеясь, что мой дар что-то подскажет… А значит, вам больше некого спросить. И я подумала, такая сильная магия этих детей вас испугала.

Она проглотила ту часть, которая оканчивалась на «либо вам не к кому больше пойти», успешно замаскировав ее под свое обычное косноязычие. А Горюн либо не заметил, либо не стал обращать внимание.

— Дар не энциклопедия, Чернова, он может только действовать, но, увы, не отвечать на вопросы. Забавно вы мыслите, но нет, дети меня не испугали, таких, как они, полные интернаты по всему городу. Мне скорее не слишком нравится эта ситуация в общем…

Алиса видела, как он неожиданно сбился с мысли и на миг потерял привычно-хмурое выражение лица. Было бы ложью сказать, что увиденное ей понравилось.

— Значит, их родители так и не объявились?

— Нет, и никаких следов. Адрес ложный, телефон не существует, имена родителей заводят в тупик. Времени прошло мало, но вы осознаете, что пропажа двух детей не могла не откликнуться эхом в СМИ? Однако же ничего нет. Ни поисков, ни заявлений. И это не все. Я жалею, что не полез в воду вслед за вами. Расскажите, о чем вы тогда общались.

Они свернули на тропинку между разросшимися кустарниковыми деревьями, и Горюн прошел вперед, придерживая готовые ударить по лицу ветки.

— Ну… вообще-то ничего особенного они не сказали. Если не считать… Лиза спросила, почему тут не ночь. Я не придала этому значения, хотя тогда не было и десяти вечера.

— Не ночь? Вы в этом уверены?

— Ну да. И все, дальше там были банальности. Они сказали, что были у бабушки, а дедушка у них умер. Назвали улицу Красной Армии, и когда я спросила их — не видели ли они кого-то…

— То есть, вы, Чернова, сочли самым интересным дурацкий и бессмысленный вопрос обстоятельствам всего остального?

— Ладно-ладно! Поняла! Они были у бабушки, а потом, по словам Марка — бух, и оказались на крыше. А Лиза, когда сидела у меня на плечах, уже сказала, что они прилетели. Я попыталась уточнить — что именно, ну… "бух" или все-таки прилетели, но она не ответила. Почему вы спрашиваете об этом меня, а не их?

Горюн ответил только, когда они вышли на проезжую часть, снова перебрались через нее, рискуя головами, и оказались на площадке перед супермаркетом.

— Потому что они ничего не помнят. Вчера полиции запретили лезть с дополнительными вопросами, поэтому большая удача, что нам известны адреса, телефоны и имена. Сегодня они смогли назвать только свои имена и возраст.

— А… амнезия?

— Сразу у обоих, Чернова? Если и так, то… каков шанс, что два ребенка одновременно заболели одним и тем же типом амнезии, сами подумайте.

Она думала, собирая в голове крохи обрывочных знаний об амнезии, но они складывались в картину, которую она едва ли могла проанализировать, не наделав тысячу ошибок. Если ее когда-то всерьез и интересовало собственное прошлое, то недолго, и каких-то особо больших пластов знаний за тот период она не накопила. Было просто достаточно заявлений нескольких врачей, что выпавший кусок памяти из ее головы на обычную амнезию не похож. Альтернативного диагноза не было, но никто не мог гарантировать, что Алиса не попала под чье-то магическое воздействие. В конце-то концов, у нее, возможно, были родители или опекуны — судя по фотографиям того времени. Алиса выглядела опрятно, и одежонка на то время была не самой дешевой.

— Появление на крыше возможно и могло объясняться диссоциативной фугой, но вы сами только что ее опровергли. Впрочем, стоит дождаться, что скажет Сан Саныч.

Почему Горюн пришел к ней с этим разговором, разумеется, стал для Алисы ясен, стоило ему только упомянуть исчезнувшую память.

— Разве Сан Саныч невролог? Или кто там головой занимается… Мне казалось, он кто-то вроде терапевта или…

Горюн отмахнулся от подлетевшей к нему мошки и заодно от ее вопроса, будто тот показался ему очередной глупостью.

— Чернова, он может просто и ясно объяснить те каракули, что обычно врачи пишут в своих заключениях. Его специализация здесь совершенно не причем. Вы будете что-нибудь? Пиво, вино, минералка?

— Сок. Но я могу сама…

Он опять от нее отмахнулся и на этот раз даже не потрудился что-то ответить.

— Идите и займите нам какое-нибудь дерево, под которое мы можем сесть и не привлекать к себе внимание.

Надо сказать, парк действительно был уже рядом — стоило только перейти очередную дорогу. Горюн махнул ей рукой и свернул в сторону, где виднелась яркая вывеска продуктового магазина. Проводив его долгим взглядом, Алиса решила на этот раз терпеливо дождаться светофора — второй забег по проезжей части смутил ее еще больше первого, потому что в первый раз они хотя бы имели причину для спешки. Но Горюн, видимо, иногда что-то делал просто так — из принципа или еще каких-то сложных побуждений.

В парке, вдали от дорожек, царила вязкая тьма — солнце село давно, а свет от фонарей не мог проникнуть через густую листву огромных кустов. Алиса какое-то время гуляла по стриженой траве, прежде чем вышла на более-менее освещенный участок и натолкнулась на огромное, раскидистое дерево. Она даже остановилась на мгновение, не в силах поверить, что до нее его никто не занял. Ветви висели так низко, что можно было на них вскарабкаться.

Впрочем, Горюн вряд ли оценит ее самодеятельность… а сердить его зря не хотелось — он и сам мог это сколько угодно без посторонней помощи. Пока он находился в хорошем расположении духа, можно было и вести себя сдержаннее.

Алиса села под дерево, придирчиво оглядев траву под ногами, натянула подол сарафана на колени и принялась высматривать Горюна. Она была уверена, что он найдет ее сам, и оказалась разочарована коротким звонком несколько минут спустя — сам найти не смог, но зато быстро сориентировался, когда Алиса описала дерево.

— Лисье дерево, — он сел на траву немного от нее сбоку, так что Алиса могла на него и смотреть, и наоборот — не смотреть, одно от другого отделял совсем легкий поворот головы. — Как я и просил — самое незаметное место в парке, спасибо. Сосчитать вам окружающих нас людей?

— А?

— Это называется лисье дерево, — со вздохом пояснил он. — Несколько лет назад в корнях лисица вырыла нору и выращивала щенков. По всем видео-порталам крутили прямую трансляцию, вы не видели?

— Я удивлена, что вы видели… Нет, я… у меня нет компьютера. Здесь есть лисы? — за неожиданным признанием, она совсем выпустила момент, когда собиралась ему кое-что сказать.

— Лисы здесь везде. Лисье дерево, лисий парк — вы разве не знали? Это его официальное название, сменили лет десять назад. Чернова, почему вы на меня так странно смотрите?

— Я… хочу сказать.

— Ну так говорите, а не сверлите во мне дыру.

— Я знаю, почему вы меня позвали. Ну и почему пришли… Вы думаете, что мой случай похож на то, что стало с детьми, и я смогу помочь… Но только вы ошибаетесь, я ничего не помню и никогда не вспоминала, ни единой детали нет, даже ощущения. Даже дежавю ни разу не посещало, и… если вы хотите предложить мне гипноз или что-то такое, то я не хочу. Не буду…

Она зашла далеко, когда упомянула гипноз, потому что Горюн теперь смотрел на нее с насмешкой, но полутьма, разгоняемая оранжевыми фонарями, могла ее и обмануть.

— Чернова, вы вот что… возьмите свой сок и пейте. Когда мне понадобятся ваши мозги, я скажу об этом прямо.

Он протянул ей литровую коробку с напечатанными на ней румяными яблоками и дождался, пока она не сделает глоток. И все это время не сводил с нее взгляда. Стало немного не по себе, не то чтобы Алиса действительно боялась, что он сделает ей что-то плохое, но пристальный взгляд заставлял чувствовать себя в опасности.

— И что… что вы думаете об этом? — трюк не сработал, и Горюн не подумал перевести куда-то взгляд. Алисе захотелось кинуть в него пачкой сока.

— Я думаю, что вы очень мило запретили мне сейчас нарушить закон.

— А?..

— Когда заявили, что не пойдете на гипноз и «или что-то такое», — он неожиданно широко улыбнулся.

Все испортила только насмешка в интонации, но зато он, наконец, перестал таращиться на нее, достал из сумки бутылку пива, и Алиса окончательно поняла, что никогда, никогда Горюн не сможет вызывать в ней симпатию. Ей захотелось отсюда уйти и снова забраться под одеяло, набраться сил перед следующей рабочей неделей. Она не могла понять, какой Горюн приятнее — обычный и грубый или пытающийся вести себя мягче, но последний, вопреки логике, вызывал еще и омерзение.

— Перестаньте, ладно? У вас идиотское чувство юмора… — Алиса отвернулась, и следующие минут пять, прежде чем он заговорил, прошли в молчании.

— Мне было двадцать три, когда вы нашлись без памяти, и я, понятное дело, еще учился. Вами занимался Розенов — мой… старший приятель и учитель. У него было нечто вроде нервного расстройства — просто болезненная необходимость доводить все дела до конца, и он перестарался. Так, что Гаспару пришлось через суд ограждать вас от него, запрет, к слову, действует до сих пор, но боятся вам нечего…

Зашипела рассерженно крышка, и резко запахло пивом — что удивительно — довольно приятно. А Алиса повернула к Горюну голову, чтобы следить за выражением лица. И тон, и тембр у Горюна изменились, исчезли насмешливые нотки, но она все еще злилась.

— Я десять лет работал искателем, но вы сами это поняли по медальону — так? Три из них под началом Розенова, и этого оказалось достаточно, чтобы вам твердо сказать — поиски вашего таинственного прошлого продолжались годами. Они же и привели Розенова к смерти, его приковали к батарее в собственном доме и сожгли вместе со всеми бумагами.

Алиса раскрыла рот, но так и не смогла придумать, что сказать. В ветвях лисьего дерева заорала птица и шумно сорвалась с ветки.

— Поджигателей не нашли, все враги имели твердое алиби. Убийство повисло в конторе мертвым грузом, да и до сих пор висит. Он что-то узнал или знал изначально. Или догадывался, но спрашивать было уже поздно. Я забыл об этом, Чернова, да и не особо любил Розенова, но вообразите мое удивление, когда я узнал, что Алиса, обладающая таким редким талантом, носит фамилию Чернова. Но в итоге я посчитал это совпадением, пока не случилась эта история. Вот что я обо всем думаю.

— Ведете к тому, что Марк с Лизой тоже обладают…

— Не веду, — его голос вдруг стал мягким. — Я ответил на ваш вопрос. Чем талантливы дети, мы узнаем, когда они подрастут. А теперь я хочу знать, почему вы упомянули тогда о похищении.

У Алисы голова шла кругом, но Горюн смотрел теперь требовательно, и даже отвернись она снова, не чувствовать его взгляд было бы невозможно.

— Это просто… предположение. Они сказали, что были у бабушки, упомянули, что она спала, а потом появились на крыше. У детей же психика не сформирована еще, они могли не запомнить, что их похитили. И я подумала, что, может быть, их усыпили, а потом… ну…

— Понял, — Горюн был разочарован.

— А почему вы… нет, не то. Вы сейчас рассказали про все это, как-то нелогично увязали меня, смерть Розенова и этих детей, — она запнулась, не в силах правильно выстроить слова, достаточные, чтобы донести до него свою мысль, — вы сами еще не знаете, что случилось с детьми, это может быть амнезия или что угодно, они могут врать. Могут быть бродяжками. Да что угодно! Но вы успели развести здесь какой-то дешевый заговор, вместо того, чтобы дождаться хотя бы результатов анализов!

— Откуда вы знаете об анализах?

— Но это же логично! Не перебивайте меня!

Горюн снова улыбался, вопреки ее ожиданиям.

— У вас нет прямых оснований привязывать мой случай к ним, вот и все. И почему вы вообще…

Она запнулась, увидев, как в свете фонаря, среди короткой травы прошмыгнула лисица.

— Что я вообще, Чернова?

— Почему вы взялись за это? Вы же теперь в ЦКМ работаете, какие могут быть расследования?

Лисица покрутилась у урны и, ничего не найдя, шмыгнула в темноту.

— Потому что мне интересно, — краем глаза она заметила, что Горюн пожал плечами. — А вам нет?

— Не знаю… вы меня пугаете своими рассказами. Я понимаю, с чего вы сделали вывод обо мне и детях, о схожести случаев, но как вы умудрились приплести мою память и смерть этого вашего товарища, которого вы не любили. Вам не кажется, что, будь со мной связано что-то серьезное, это бы обязательно как-то проявилось? Что он мог такого узнать и откуда, если я просто появилась — и все? Не было никаких свидетелей, откуда я взялась, никто не отозвался — даже просто гипотетические соседи! Это действительно странно, я понимаю… но это не повод строить песочные замки.

— Делаете выводы при отсутствии информации, Чернова. Вы читали свое дело вообще? Да, по глазам вижу, что не читали. На самом деле много кто появлялся — Черновы, Чорновы, даже Черных. Могу вам точно сказать, что никто из них не имел к вам никакого отношения, разумеется, тогда никому в голову не пришло делать тесты на схожесть ДНК, но обычный сбор информации выявлял любую ложь. Странно то, что они тогда практически гурьбой кинулись к вам. И свидетелей тоже было много, если не больше мнимых родителей. Только вот все говорили разное, а разобраться, что правда, а что нет, было слишком сложно.

Ну да, кто бы еще ей позволил приблизиться к делу.

— Но почему я ничего не знала?.. — Алиса вгляделась в Горюна, не зная, что еще сказать. — То есть… вы уверены, что приходили не мои родители? А если…

— Никаких «если», Чернова, успокойтесь. Стоило каждому увидеть вас вживую, проходили все родительские порывы… — он осекся, заметив ее выражение лица, и продолжил более мягко: — Я имею в виду — будь кто-то из них вашими родными, это было бы понятно после первой проверки.

— Но почему вы вообще затеяли какие-то проверки? В смысле… вообще, теоретически — что вас сподвигло?

Он пожал плечами, а Алиса тут же вспомнила, что Горюн тогда не работал, и рассказывал все, что знал.

— Просто никто ведь не давал мне с кем-то встречаться, так? Но было бы логично спросить: девочка, это твои мама с папой?.. Или нет?

— Этого я не знаю, Чернова, чего толку гадать. Но я на вашем месте задумался бы о том, почему все сбегали, стоило увидеть вас за оградой детского дома. И почему ни одно свидетельство не нашло доказательств. Если немного возвести в квадрат тогдашнюю ситуацию — все приходили вдохновенно врать, о том, что вас знают.

Алиса вздохнула — на самом деле, она бы обязательно задалась этим вопросом, но сообразить просто не успела. Все воображение заняли несбывшиеся картины более счастливого детства. Хотя Алиса и так не слишком жаловалась, но детский дом, как ни крути, — детский дом.

— Я подумаю об этом потом, когда вас не будет рядом. Потому что… есть о чем вообще подумать. Давайте лучше поговорим о детях, мы же для этого здесь, да?

Он снова пожал плечами и одним глотком выпил почти четверть бутылки — судя по звукам.

— За ними понаблюдают несколько дней, подождут, пока кто-то не объявится, а потом отправят в интернат.

— То есть?.. В любом случае отправят?

— А что вы хотели, Чернова? Целая крыша воды и два дня стабильных спонтанных выбросов, даже если их родителями окажется сам император — на ближайшие семь лет их участь ясна всем. Кроме вас.

Это было логично, и можно было только надеяться, что Марка и Лизу ждет не «Рассказчик». Но кто сказал, что в других может быть лучше?

Сама Алиса больше не была ни в одном интернате, в отличие от Горюна — в тот раз он оставил ее одну, наказав, если что, хоть головой о стену биться, но работу выполнить. Отсутствовал всего пару часов, и вернулся в контору злой и страшно уставший, И Алиса даже побоялась спросить его, почему ее не взяли с собой — какой был смысл, если все равно нагрубит?

— Я хочу понять, с чего вас так интересует все это… Все остальное уже не ваша забота, и на детей вам наплевать, так же? Но вы не поленились после работы прийти ко мне.

— Вы повторяетесь, Чернова. Чем вас не устраивает вариант, что мне просто интересно? К тому же, я оказался вам полезен, не так ли? Это тоже мотив, — он посмотрел на нее прямо, и в неярком свете Алиса увидела непривычно нормальное выражение лица. В любой другой раз ей на миг показалось бы, что Горюн воспринимает ее, как равную и как интересную.

Но у него в руках все еще была бутылка пива, и это почему-то не давало забыть, как часто его лицо принимает презрительный и насмешливый вид. Он провел рукой по волосам, и они тут же встали дыбом, а когда рука опустилась на траву, пронзительно запищал мобильный телефон.

Взглянув на экран, Горюн негромко выругался, и стало ясно, что точка, пусть странная и блеклая в разговоре, поставлена. Что-то случилось из ряда вон, и он наверняка скоро уйдет. И спасибо, если не захватит ее.

Горюн рывком поднялся и отошел от нее на приличное расстояние, но обрывки разговора все же долетали до лисьего дерева, и, едва ли ими интересуясь, Алиса легла на траву, позволяя мыслям заполнить голову.

— …отправлю Наташу.

— Чернова… — он запнулся, когда возвращался обратно. — А вы уверены, что хотите завтра отдыхать? Мне нужна будет ваша помощь на полдня хотя бы, кто-то должен будет принять всех посетителей вместо Наташи.

Немного раздосадованный, он опустился на траву, видимо, все-таки никуда не спеша, и снова отпил из бутылки.

— Что-то случилось?

— Игорь.

— А?

— Очнулся и понял, что слишком много хапнул. Выходит, вы тогда у Расприна забрали не весь откат… Ему сейчас плохо, и с ним какое-то время побудет Наташа, я, сами понимаете, не могу оставить все на нее. И на вас пока тоже.

— Я помогу… а почему Наташа, а не родные или там… девушка его?

— А почему вам в тот раз захотелось со мной поговорить, Чернова? Откуда мне знать!

— Извините. Я только думала, что он давно в себя пришел, слышала, как вы с Наташей обсуждали его и… — но судя по его выражению лица, зря она так думала.

И все-таки точка в разговоре уже стояла — жирная и огромная, расплываясь чернильными кляксами по ночному парку. Алиса, было приподнявшаяся, легла обратно на траву, не зная, за какую тему приняться, и поэтому уставилась в блеклое звездное небо.

* * *

Горюн оказался настолько любезен, что в половину четвертого утра проводил ее до дома, а на вопрос — как же она завтра встанет на работу, снова отмахнулся и исчез в предрассветных сумерках. Алиса же, забравшись под плед, не могла уснуть, прокручивая в голове жутковатый рассказ. Никак не удавалось решить, что ее напугало больше — жуткая смерть Розенова или факт того, что за ней, очевидно, какое-то время пристально наблюдали. Хотя, казалось бы — за кем там следить? Вся ее жизнь — набор стандартных потребностей и стандартные же способы их удовлетворения. Алиса даже в подростковом возрасте умудрилась не влиться в популярное в то время неформальное движение. Она была обычной насколько возможно — слушала музыку, читала фантастику, не стремилась ни к карьерным вершинам, ни к популярности.

Даже единственная попытка вызнать свое прошлое окончилась беседой с несколькими врачами и изучением свой медкарты, Розенов должен был понимать, что сама Алиса — пустышка, а никакой не ответ на мучившую его загадку.

Горюн же пошел еще дальше и связал воедино ее, Розенова и детей с крыши, и сколько бы ни желала Алиса его переубедить, что связи притянуты за уши, он продолжал упорствовать.

И это не позволяло чувствовать ей себя в безопасности, на несколько часов он умудрился создать из ее простой жизни загадку, пусть и интересную, но только все равно было страшно. Она боялась не мифических убийц или чего-то мистического, Алиса почти не сомневалась, что попала под какое-то сильное магическое воздействие, вследствие чего исчезла память. Страшила бесцеремонность вмешательства в ее жизнь, легкость, с которой можно было протоптаться по ней, и неясность целей. Зачем Горюн это делал, она никак не могла взять в толк. А интерес — слишком слабая мотивация.

Утро занималось блеклым рассветом, а заснуть Алиса так и не могла, лежала, таращась в потолок, не в силах решить — достать ли из еще не распакованного пакета молотый кофе или продолжать крутить в голове прошедшую ночь. Но здравый смысл все же победил, и она уснула, накрывшись с головой пледом.