Я иду на свет (джен)

На Лондон лился дождь, пытаясь отмыть город хотя бы немного, но его попытки были тщетны — он лишь увеличивал количество грязи. На Лондон обрушивался ветер, будто пытаясь швырнуть Лондон на колени, но никому этого не удавалось до него, не удастся и ему.

Ленты с именами трепетали на ветру. Генрих стоял напротив двухэтажного заброшенного дома, смотрел в его пустые забитые окна, будто в глаза, и кутался в пальто. Сейчас в его душе тоже гуляли пронизывающие холодные ветра.

Агата могла бы появиться сразу за его спиной, однако она в свойственной ей этичной манере появилась поодаль и подошла, шурша гравием с подъездной дорожки. Встала рядом, практически вплотную к его плечу. Между ними была ровно та пара дюймов, которую преодолеть было мучительней всего. Он знал её настолько хорошо, что от этого становилось тошно. Другое дело, что сейчас он был рад, что есть повод понять, что она почти не изменилась за это время. Как будто бы и не исчезала на столько лет.

— Ты с распятия? — тихо спросил Генрих.

Агата молча кивнула.

Генри вздохнул и обнял её за плечи. Дружеский жест поддержки присутствовавшей на распятии родной сестры. Допустимый для Чистилища, в котором уже спустя пару лет избавлялись практически от всех правил этикета, свойственных смертному миру. Да, он будет думать именно так.

— Ты не виновата.

— Это не так, — ровно возразила Агата, — может, не в её грехах, но в том, что я не нашла способа остановить её, я виновата точно.

— Его не было. Грешники похуже пьянчуг. Привыкнешь грешить, прячась за идею мести, — не остановишься и тогда, когда месть будет совершена. А позади тебя будет пылать мир.

— Почему ты ходишь сюда? Судя по статистике Артура — чуть ли не два раза в месяц, — явно уклоняясь от разговора о Ханне, поинтересовалась Агата.

Генрих закашлялся. Окинул взглядом забор.

— Если дело касается твоей смертной жизни, то я знаю, что ты не праведник, — хихикнула Агата.

— И с чего ты это взяла? — Генрих сконфуженно улыбнулся. — Дело не только в смертной жизни, если на то пошло. Я тут жил. Человеком и демоном.

— Оу, — Агата охнула, окинув взглядом десятки лент, привязанные к изгороди, — и это все...

— Ага, — пожал плечами Генрих. — Я начал с пары семей, что поселились здесь, а потом, когда хватало сил и телесности справляться с патрулями, начал приводить сюда жертв уже сам.

— А табак?

— Жители оставляют его, чтобы полтергейст спал, — тихо отозвался Генрих, — а я беру, как напоминание о том, каким я больше не хочу становиться. Перебивает голод, как ни крути.

— Сложно поверить в то, что ты был таким, — Агата прошлась пальцами по лентам.

— Про тебя тоже не скажешь, что ты убила троих людей, между прочим.

— Не то, чем я горжусь, между прочим.

— Да нам вообще есть мало чем гордиться, правда же? — ухмыльнулся демон.

— Как давно ты нашел меня? — Агата просто поймала за его ладонь и сжала пальцы. Генриху на долю секунды показалось, что мир запылал. Нет. Это тоже жест поддержки. Тоже дружеский. Он сотни раз видел, как она так же поддерживала Алекса, Дану или кого-то другого... Рассчитывать по-прежнему было не на что.

— Полтора года назад, — нехотя отозвался Генри. Он помнил тот день. Он помнил его каждый день этих семнадцати месяцев и десяти дней.

Тогда в Лондоне тоже шел дождь. Только не проливной, как сейчас, а мелкий, надоедливый и бесконечный.

Он забрал душу, которую не собрали безалаберные жнецы из лавки ростовщика, что была через дорогу от дома Мэгги Митчелл, и хотел было уже возвращаться в Чистилище, как узнал запах. Её он увидел уже с улицы, когда спешно выскочил из дома.

Там, за стеклом окна, сияла лампа, и худенькая девушка стояла у очага, не отрываясь от книги в своих руках, дожидалась, пока закипит чайник.

Генрих пытался оторвать взгляд от неё и не мог. Весь мир будто сконцентрировался на том, как её пальцы касаются страниц, как переворачивают их, как растерянный взгляд скользит от книги к огню и обратно. Вот девушка вздрогнула, опустила книгу, обернулась. В кухню вошел врач — уставший, осунувшийся.

Артур и прочие ангелы боялись не зря — в душе Генриха действительно осталась жажда греха, и осталась она демонической — даже в Чистилище не отпускавшей своей голодной хватки. Зажечь огонь под ливнем представлялось сложной задачей, пришлось достать табак и сунуть щепотку в рот. Дерьмовый, нужно сказать, это был табак, но Генриху было все равно, чем перебить эту стальную сухость на языке. Ему хотелось вырвать сердце этому врачу, просто за то, что он дышит, что он смотрит на неё так пристально, что нет никаких сомнений в его неравнодушии. Да, вырвать сердце, оборвать все нити, что связывают душу и тело, и впиться зубами в свежую душу…

— Покажись, — ровно произнес Генрих.

Демоница в вызывающе открытом лиловом платье стояла возле забора, помахивая изящной рапирой из кости. Суккуба — уж больно она была похожа на человека. Даже рогов не было.

— Кто ты такой, демон, и что тебе нужно от моей сестры? — резко спросила девица, пока Генрих пристально глядел на неё. Обычная грешница, прошедшая через ад, — алая грива, сверкающие краснотой зрачки, зубы как у хищника, но насколько же знакомые черты лица... Она его не помнила. Даже забавно, если учесть, что он Ханну помнил очень хорошо. Любой из девятнадцати хорошо её помнил. Она отняла у них Агату.

Он не ответил, просто потому что не хотел, чтобы Ханна его вспоминала. Ему хотелось снова поглядеть в окно, но он прекрасно знал, на что способны суккубы. Оторви от неё взгляд, и одержание — это самое невинное, что может с тобой случиться. Она и так уже попыталась его одержать.

— Просто шел мимо. Запах сильный.

— Ну и иди дальше, — с вызовом заявила Ханна, угрожающе помахивая рапирой.

Он ушел. Он мог бы тогда вцепиться ей в горло, и, быть может, даже убил бы её, хотя вероятность того, что она убьет его — с рапирой сатаны-то, — была выше.

— Будь я смелей тогда, я бы спас тебя от многих страданий. И тех, чьи души она крала, — мрачно заключил Генрих.

— Ну да, а еще ты все-таки стал бы врагом Чистилища, совершив убийство, — возразила Агата. — Сам знаешь, насколько я была бы этому рада.

Генрих на мгновение поджал губы — у него было иное мнение.

— У нас много работы, — заметила Агата, будто намекая, что пора бы уже и вернуться.

Да. Работы было много. И ему, оправданному за срыв, было какие дела доделывать. Не только ему. Эрика Лакнер до сих пор была под впечатлением, от случившегося процесса у апостолов. Это к лучшему. Она обзавелась отличным мотивом больше никогда, действительно никогда не срываться.

— Ага, я иду. Иду идти на свет, — усмехнулся Генрих, про себя добавляя: — На твой свет.

Пусть это было не совсем так. Пусть помимо её руки его вела и собственная.

Главное — он шел на свет.