Девочка, поймавшая звезду (джен)

Проснулась Волкова от того, что тетушка Сима теребила ее за плечо.

Тонкая полоса света, скользнувшая в комнату мимо приоткрытой двери, падала на пол между кроватями. В коридоре маячили какие-то тени, и Волкова мгновенно поняла, что происходит.

— Вставай, — шепнула тетушка. — Пора уже, твой волшебник за тобой пришел.

После этих слов Волкова окончательно проснулась. Она потрясла головой, будто собака, отряхивающая со шкуры снег, скинула последние следы сонливости — пора было вставать. Сегодня ей не хотелось оставаться в кровати дольше, сегодня был самый необычный день.

Вообще, Волкова заснула в комнате последней. Первыми легли их с Ядранкой соседки, а они вместе с Асей еще долго сидели у нее на кровати и говорили, пока Ася наконец не ушла, а Ядранка не стала зевать так душераздирающе, что Волковой пришлось напустить на себя самый сонный вид на свете, чтобы наконец закончить это затянувшееся прощание.

Она-то долго не могла заснуть. Наверное, и проспала не больше пары часов, сама не зная, отчего не может заснуть. Но, на удивление, усталости она не чувствовала.

Она села на кровати, откинув одеяло, и только сейчас заметила в руках тетушки Симы большой сверток из шуршащей бумаги. Цвета его было не разглядеть, но он был перевязан какой-то красивой блестящей лентой.

— Вона, передал тебе, — женщина протянула девочке сверток. — Сказал, что понравится.

— А что там? — тихо спросила Волкова, осторожно забирая увесистый подарок из рук тетушки и кладя его себе на колени. Бумага громко зашуршала. Под ней наощупь оказалась какая-то ткань, а на ленточке обнаружилась бирка, на которой что-то было написано — в темноте было не разобрать.

— Не знаю, — тетушка Сима качнула головой. — Мне тоже интересно.

Волкова подняла руку и аккуратно потянула за ленточку. Серафима тоже склонилась над ней, с любопытством следя за манипуляциями над подарком — по ней было заметно, что ей тоже интересно.

Скривившись от шуршания, которое наверняка перебудило не только всю их комнату, но и обе соседние, Волкова бережно раскрыла бумагу.

Первым, что она заметила, была лента: аккуратно сложенная поверх наряда, широкая, в четыре пальца.

Волкова осторожно взяла ее в руки и отложила на покрывало. А затем подняла то, что лежало под ней.

— Вот ведь… — тетушка Сима покачала головой, вместе с Волковой разглядывая короткую курточку.

Глубокого красного цвета, с длинными рукавами на восточный манер, которые точно будут спускаться ниже пояса, из какого-то очень мягкого, но плотного материала.

Волкова растерянно потерла ткань пальцами. Мягкая.

— Ну-ка, тут еще есть, — женщина указала на оставшуюся одежду в свертке. — Платье, что ли…

Это и правда оказалось платье.

Волкова не смогла его разложить сама, и тетушка забрала его, чуть встряхнув. Оно показалось девочке немного тяжелым, но когда женщина расправила его, она восторженно распахнула глаза.

Платье это было чудесным — вроде бы, тоже красным, но будто на оттенок светлее, со славной плиссированной в крупную глубокую складку юбкой. Высокий ворот платья и его верх были совсем простыми, и отчего-то Волковой показалось, будто чего-то на этом замечательном платье и курточке не хватает. То ли рисунков каких, то ли вышивки.

— Какое чудесное… — прошептала Волкова.

Тетушка Серафима только молча кивнула, соглашаясь с ее словами, и аккуратно разложила платье на покрывале.

— Вставай давай, — шепнула она. — Сейчас оденешься, и бегом мордашку умывать. Тебя там снизу и директор ждет.

Волкова спорить не стала. Быстро оделась в новый наряд — юбка прикрывала ее худые, еще хранившие следы вчерашней беготни, коленки, рукава спадали почти до самого ее края. Казалось — покружись, и все это взлетит, раскроется красным цветком не то лилии, не то гибискуса.

Тетушка Серафима сама причесала ей волосы, забрав их в привычный хвостик. Хотела было заплести ей косу, но волосы так и не успели отрасти для чего-то большего. Она почти все время молчала, и от этого молчания Волковой было не по себе, будто тетушка, честное слово, плакала, а она не видела. Хотя, может, и плакала — но спрашивать она все-таки не стала.

Когда все приготовления были закончены, они вместе убрали в чемодан остатки ее вещей. Волкова хотела было сунуть в чемодан еще и ленточку, но в последний момент передумала и протянула ее тетушке Симе.

— Вот, — пробормотала она. — Не знаю, может быть, пригодится вам куда-то… На память обо мне.

Та несколько секунд смотрела на протянутую ленточку, и Волковой было уже показалось, что она сделала какую-то глупость — честное слово, на что же тетушке ленточка, пусть даже такая красивая и уж точно ей самой нужная, — но потом тетушка тихо шмыгнула носом.

Шагнула к ней и обняла, крепко-крепко, как ее уже обнимали все остальные, и забормотала, укачивая ее в руках, точно совсем маленького ребенка:

— Так я и знала, что уедешь рано или поздно, а все отпускать страшно. Куда же тебя, мелкую такую, драчливую, отпускать? Ох, боги… — она что-то еще бормотала, прижимая ее к себе, а Волковой от этого стало совсем неловко.

Ей совсем было непонятно, что делать в такой ситуации, и она просто коротко обняла тетушку, тихо прошептав:

— Спасибо, теть Сим. Я бы здесь без вас совсем загнулась.

Женщина глубоко вдохнула, покрепче прижала ее к себе и тут же отстранила, коротко растерев ей плечи. А потом заглянула в лицо.

— Все у тебя хорошо будет, поняла меня? — строго спросила она. — И не говори мне тут всякого. Я-то знаю, вона, кто тебя берет. Ты только жизни пей, не пускай ее мимо себя. Все у тебя будет еще. Тебе по судьбе написано колдовать.

Волкова коротко кивнула.

— Вот и славно, — тетушка Серафима хлопнула ее по плечам и наконец отпустила, тут же подхватив ее чемодан, будто скорее пытаясь чем-то занять руки. — А теперь пойдем. А то поезд свой пропустите.

Тетушка Серафима вышла из комнаты первой. А Волкова еще задержалась на пороге, оглянувшись последний раз. Последний раз скользнув по Ядранке, сжавшейся под одеялом, по своей аккуратно заправленной кровати, на которой теперь не было и следа ее — будто вовсе ее здесь и не было никогда. Будто не было этих полутора лет, не было ее ни здесь, ни на уроках, ни в школе вовсе. Будто все эти полтора года были не ее какими-то, а чужими совсем, не она здесь жила, а совсем другая девочка, ей незнакомая теперь.

А она — вот, стоит на пороге в своем замечательном красном наряде, и лента эта здоровенная повязана бантом под горлом. И только сейчас она наконец и проснулась. Та самая Волкова, которая звезду в руки поймала.

— Прощай, — шепнула она не то спящей Ядранке, не то всей комнате сразу. А, может, и себе. Той, которая здесь навсегда осталась, которой будто никогда в ней и не было.

Внизу их уже ждали.

Ротайц о чем-то тихо переговаривался с Данталионом, который уже держал в руке ее маленький чемоданчик. Рядом с ним стоял чемодан побольше — явно его собственный.

— Доброе утро, друг мой, — первым поздоровался заметивший их Данталион, уже так привычно улыбнувшись ей своей самой теплой из улыбок. — Готовы?

Сегодня его плащ был другим, но тоже сверху донизу расписным — на мутной синеве золотистые веточки и тяжелые кисти на рукавах, украшенные какими-то блестящими бусинками. Волкова усилием воли оторвала взгляд от его плаща и осторожно кивнула, подойдя ближе, чтобы почти спрятаться за ним от Ротайца. Наверняка пришел сюда с подготовленной нравоучительной речью о том, что она покидает стены этой школы и ей стоит вести себя подобающе.

Ротайц сложил ладони, повернувшись к чародею. Вид у него был донельзя помятый, будто он всю эту ночь не ложился, но лицо его выражало живейшую бодрость.

— Вам предстоит непростая дорога, — произнес он, участливо смотря на Данталиона. — Мы можем чем-то еще помочь?

Чародей отрицательно качнул головой.

— Не думаю, — мягко произнес он. — Такси скоро подъедет.

— Я могу вас проводить до ворот, — оживился директор.

Данталион едва улыбнулся ему, всем своим видом демонстрируя, что он предпочел бы отказаться от этого великодушного предложения.

— Позвольте мы с моей ученицей все-таки проделаем остаток дороги вдвоем. Дайте девочке попрощаться со школой, которая стала ей домом, без лишних глаз.

Ротайц тут же стушевался, отступил назад — Волкова молча отдала дань мягкому давлению Данталиона, которое тот умел оказывать на людей одним своим убедительным взглядом.

Если так пойдет и дальше, она сама его начнет бояться, потому что кричать он не будет. У него наверняка самые жуткие методы воспитания на свете.

— В таком случае… — директор развел руками и хлопнул в ладони. — Я могу только попрощаться с Волковой.

Он повернулся к ней. Девочка все-таки ступила вперед.

Ощущение было странное — она никогда не воспринимала Ротайца всерьез, он всегда казался ей каким-то смешным и слишком добродушным, чтобы бояться его. А сейчас ей было и вовсе странно смотреть на него — на забавного, не умеющего ее пугать директора, который и директором ее больше не был. Просто чародеем.

— Уверен, ты еще сможешь показать себя, — он серьезно посмотрел на нее. — Пусть ты и не так долго училась в этой школе, но наверняка станешь достойной преемницей тех, кто носил звание выпускника, и…

Он кинул взгляд на молчащего Данталиона. Тот не выказывал своим видом ни единой толики осуждения, но молчание чародея Ротайца не воодушевило, и он скомканно закончил:

— Береги себя. Рад был работать с тобой.

— И вы тоже берегите себя, — Волкова наконец улыбнулась ему в ответ.

Ответной радости она выразить не могла, и почему-то сейчас ей показалось очень правильным то, что врать она не стала. И это странное чувство, которое ее еще со вчерашнего дня не отпускало, будто обрело свою новую грань в этом слове — правильно.

Все это казалось ей сейчас правильным.

На прощание тетушка Сима еще раз обняла ее. Волкова не сказала ей прощальных слов — только прижалась покрепче и тут же отпрянула, последний раз взглянув в доброе лицо, чтобы тут же развернуться и без оглядки побежать за Данталионом, спускающемся по ступенькам.

Вчерашние лужи брызнули из-под ног, когда она догнала его уже внизу, но ветер был теплый, и небо уже розовело на востоке первыми робкими вспышками зари. День обещал быть солнечным.

Волкова полной грудь вдохнула осенний теплый воздух. Пахло сырыми листьями, и теперь очень-очень — тысячелистником.

— Выспались, друг мой? — Данталион весело посмотрел на нее.

— Выспалась, — счастливо подтвердила Волкова, стараясь шагать так, чтобы не обгонять его из-за невыносимого прилива энергии.

Чародей чуть усмехнулся. Он явно обо всем догадался, и ей оставалось только в который раз удивиться тому, как он все узнает — будто говорить с ним вовсе не надо было, он уже все знал.

Но говорить хотелось. А еще очень хотелось бежать, будто от распирающего изнутри счастья деваться было некуда, и оно рвалось куда-то, как взявшая неизвестный след собака, а она никак не могла удержать поводок. Но она и не старалась, чувствуя, как воздуха в ее груди становится больше, чем когда-либо там могло уместиться.

— Кстати, — она развернулась к чародею на ходу и застенчиво улыбнулась. — Спасибо большое за наряд. Он мне очень понравился.

Данталион довольно взглянул на нее и кивнул.

— Я рад. Было уже поздно и выбор был невелик, но хорошо, что наряд пришелся вам по вкусу. К тому же он вам и правда идет.

Волкова неловко засмеялась. Надо же, идет! Неужели и правда ей такой наряд к лицу?

— Он прямо чародейский, — произнесла она. — Как у настоящих чародеев. Только рисунков не хватает, как у вас.

Данталион качнул головой.

— Любой наряд на вас будет как у чародеев, потому что вы уже чародейка, — он притворно строго посмотрел на нее. — Только кое-чего не хватает.

Волкова растерянно посмотрела на него и осторожно уточнила:

— Чего?

Чародей посмотрел на нее снизу вверх, и от этого взгляда Волковой стало по-настоящему некомфортно. Будто вся доброта из глаз чародея ушла, словно она сделать успела что-то не то.

— Выпрямите спину, — спокойно произнес он.

Волкова мгновенно выпрямилась на ходу, чуть ли не физически ощущая ту палку, которую Данталион готов был приставить к ее спине. От этого движения чародей рассмеялся, и у нее отлегло от сердца — видимо, пошутил.

— Терпеть не могу плохую осанку, — признался чародей со смехом. — Уж извините, но я считаю, что чародей не может себе позволить сутулиться. К тому же это ужасно выглядит.

— Поняла, — Волкова неловко усмехнулась в ответ. — Буду ходить прямее.

Они вышли на широкую аллею, ведущую к воротам, которые уже виднелись впереди. По обе стороны росли высокие раскидистые ясени, все в желтом мареве мелкой листвы. Волкова задрала голову, вглядываясь в кроны. А ведь в прошлый август она также смотрела на эти огромные деревья, когда приходила сюда на вступительные экзамены с матерью. Интересно, как бы она отреагировала на то, что ее Данталион забрал?

— Кстати, возвращаясь к платью.

Волкова повернула голову к Данталиону.

— Я думал, что стоило бы его украсить, — продолжил чародей, на ходу едва подкинув свой чемодан в руке, чтобы на несколько секунд ослабить давление на пальцы. — Но потом я подумал, что вам это было бы куда интереснее, верно?

Он заговорщически посмотрел на девочку.

— Естественно, с помощью колдовства, — поспешно добавил он.

Волкова приоткрыла рот и выдохнула, чувствуя, как на лице сама собой снова появляется эта восторженная улыбка.

— Вы научите меня заклинанию, — неверяще повторила она. — Настоящему. Чтобы как перья на вашей павлиньей накидке сделать?

Чародей повел плечом.

— И даже лучше, — с улыбкой ответил он.

Вскоре они уже вышли за ворота. Перешагнув высокую перекладину витых ворот, она наконец впервые за долгое время оказалась за территорией школы, ступив на бульварные круглые камни. Каблучки ее туфель тихо цокнули, когда она последний раз обернулась, чтобы посмотреть на здание школы, отсюда едва видимое из-за высоких желтых зарослей, которые уже постепенно осыпались.

Данталион молча встал рядом, поставив чемоданы у ног.

А Волкова смотрела и не могла поверить, что это последний раз, когда она его видит. Может быть, вовсе последний раз, когда она бывает в Целье, потому что сейчас навсегда уедет. Это был последний раз, когда она вышла из своей комнаты в общежитии и последний раз, когда прошлась по аллее под высокими ясенями. Последний раз, когда переступает эту высокую перекладину кованных ворот.

Это последнее утро, которое она провела в этой школе.

Данталион вскинул руку, бросив взгляд на наручные часы.

— Я думаю, сначала нам стоит позавтракать, — деловым тоном произнес он. — А потом поедем на вокзал. Не возражаете против такого расклада?

— Ни малейшим образом, — Волкова улыбнулась, заложив руки за спину.

— Домой мы доберемся только на следующие сутки, — добавил Данталион. — Но уверен, что путешествие покажется вам интересным. Предупреждайте меня сразу, если что-то пойдет не так, хорошо?

Волкова кивнула.

Домой они доберутся на следующие сутки. А значит, завтра она увидит наконец свой дом — укрытый последней листвой деревьев посреди выцветшей вересковой пустоши. Дом, в котором вырос первый из его учеников, в котором и она теперь будет жить и учиться.

— Данталион, — осторожно позвала она, привлекая внимание чародея, который тоже засмотрелся на поворот дороги в ожидании машины.

Он повернулся к ней и вопросительно взглянул.

— Когда приедем домой… — она помедлила, чувствуя, как непривычно произносить это слово, думая о том доме. — Можно я посажу цветок? Я решила, что я хочу посадить.

Из-за поворота выехала ярко-красная машина.

— Какой же цветок вы выбрали? — участливо поинтересовался Данталион.

Волкова коротко улыбнулась.

— Думаю, я бы хотела посадить сирень. Пусть она зацветает чуть раньше жасмина.

Чародей одобрительно улыбнулся и кивнул, поднимая чемоданы.

— Конечно, друг мой. Пусть это будет сирень.

Волкова последний раз оглянулась на школу и шагнула к подъехавшей машине следом за Данталионом.

Они ехали домой.