Скелеты в шкафу (гет)

Альма шагнула за ворота тюрьмы, привычно задерживая дыхание — даже во дворике воздух казался пропитанным смрадом тысяч заключённых, живущих в стенах тюрьмы. Сумка с вещами, которая казалась вполне лёгкой при выходе из дома, оттянула руки, словно набитая камнями, но она даже не сбилась с шага, держа спину ровно и прямо.

— Донья, — один из охранников, патрулировавших периметр, приподнял кепку, и Альма остановилась, позволив служебной овчарке обнюхать и себя, и сумку. — Можете идти, донья.

Альма кивнула, пожелав ему доброго дня и поздравив с наступающим Рождеством. На КПП весело перемигивалась разноцветными огоньками гирлянда, и Альма от души посочувствовала охране, которая будет вынуждена встречать светлый праздник не в кругу семьи, а здесь, в этой обители скорби и нераскаявшихся грешников. Взяв временный пропуск, она величественно прошествовала к комнате для встреч, стараясь не смотреть по сторонам и не вслушиваться в голоса заключённых.

От взгляда на вошедшего в дверь сына привычно отяжелело сердце. Бруно с каждым годом всё больше походил на отца — хоть Педро и не дожил до его лет, но она видела знакомые жесты, слышала знакомые интонации, и каждая новая встреча с сыном в тюрьме, рвала душу ржавым крюком.

— Бруно, — она чуть опустила веки, и сын кивнул:

— Мама.

Альма подвинула в его сторону сумку с вещами, и сын, коротко поблагодарив, сел за стол, складывая руки на груди и глядя в сторону, не спеша нарушать тишину. Альма молчала, рассматривая его. Что-то изменилось в нём, чуть расправились плечи, на лице проступали краски, а в глазах снова появился блеск. Бруно казался ожившим, очнувшимся от тяжёлого, болезненного сна. Что это? Неужели он окончательно здесь освоился и нашёл себе приятелей — таких же преступников, как и он сам?..

— Как твоя голова? — наконец, спросила Альма, и Бруно искоса глянул на неё:

— Всё ещё на плечах, как видишь.

Он ещё и шутил, и это здесь, в тюрьме! Альма ненадолго прикрыла глаза, моля Педро о терпении, а Господа — о милосердии.

— Ты знаешь, о чём я, — ровным голосом произнесла она. — Головные боли всё такие же, или хуже?

— Можно подумать, доктор Мартинес не сообщает тебе всякий раз, когда я попадаю в лазарет, — сухо ответил Бруно, закинув ногу на ногу. — Всё в порядке.

— Сердце?

— Бьётся. Твоими молитвами.

— Бруно! — Альма осеклась и глубоко вздохнула, успокаивая раздражение. Бруно и в детстве не был покладистым и покорным, а уж здесь, в тюрьме, его худшие качества обострились до предела. — Ты можешь мне ясно ответить, что с твоим сердцем?

— С ним всё хорошо.

— Доктор Мартинес сказал, что ты в последние полгода дважды поступал с тахикардией. Может, тебе что-то надо? — спросила она, и Бруно криво усмехнулся, глядя в пол.

— Не волнуйся. Наш лазарет оборудован по последнему слову в медицине. У нас есть литровая бутылка перекиси водорода, упаковка аспирина и хирургический пластырь. Чего ещё желать?

Альма промолчала, невольно копируя его позу и складывая руки на груди. Сын упорно не смотрел ей в глаза, разглядывая то стол, то стены, и на сердце стало ещё тяжелее. Если раньше он хотя бы спрашивал, как дела у семьи, то теперь даже этого не сделал, и Альма с горьким чувством в груди взглянула на светлый лик Спасителя на стене. Господь милосерден, он может прощать, но где ей найти в себе силу для этого?!

— Даже не спросишь, как у нас дела? — проронила она, и Бруно ненадолго поднял глаза, послушно, словно попугай, повторив:

— И как у вас дела?

— Всё хорошо, — процедила Альма, пытаясь обуздать разочарование. Господи, почему она всё ещё надеется на то, что сын раскается в убийстве, и встанет на путь исправления?! Где она его упустила, когда, почему? Порой после визитов в тюрьму Альме хотелось умереть, лишь бы не травить себе душу, но всякий раз, опомнившись, она просила у Господа прощения за слабость. Если она умрёт, кто будет привозить ему вещи, кто будет платить тюремному врачу, чтобы лечил его не только аспирином и перекисью водорода?! — Исабелу покажут по телевизору. Она участвует в неделе моды.

— Ты так рада за неё, — задумчиво произнёс Бруно, подняв голову, и Альма нахмурилась, заметив живой блеск в его глазах. — А она сама хоть счастлива?

— Ну, разумеется! — отрывисто сказала Альма. — Или ты думаешь, она бы стала врать?

— Я думаю, что в Исе гораздо больше от тебя, чем от её родителей, — непонятно ответил Бруно, и Альма постаралась скрыть вновь вспыхнувшее раздражение под маской спокойствия:

— Твои сёстры в порядке — Хульета отучилась на курсах и подтвердила квалификацию, Пепа теперь пишет детские книги. С племянниками тоже всё хорошо. Луиза поступила на экономический, как и хотела, Камило выступает в театре и собирается и дальше учиться в театральном.

— Этого у него не отнять, — скупо улыбнулся Бруно, и Альма кивнула.

— А у Мирабель проблемы с учёбой. Да и вообще она в этом году ведёт себя странно, скрытничает, спорит и дерзит, стала встречаться с каким-то мальчишкой из школы, и, мне кажется, он на неё плохо влияет.

Бруно ничего не ответил, разглядывая чахлый папоротник на подоконнике, и Альма вздохнула, невольно бросив взгляд на наручные часы. Ещё полчаса — и зачем такие долгие визиты придумали?

— Антонио нравится в школе, в своём классе он в пятёрке лучших по успеваемости. Такой одарённый мальчик, и почти переборол свою стеснительность, — Альма специально не стала ничего говорить о Долорес и радостном событии, которое наверняка ждёт семью, из страха сглазить, но сын словно и не заметил этого.

— Как у тебя дела? — наконец спросила она, и Бруно пожал плечами:

— Как обычно. Ничего не изменилось с твоего последнего визита. Живу, работаю, учусь.

— Ты хотя бы просишь Спасителя о прощении? — вырвалось у неё, и Бруно промолчал. Альма, выдохнув, встала с места, чувствуя себя постаревшей на сотню лет. — Я буду молиться о спасении твоей души, Бруно. Это всё, что я могу для тебя сделать.

— Спасибо, мама. Мысль о твоих молитвах помогает мне уснуть ночью, — ответил он, и Альма, перекрестив его, подошла к двери, стукнув кулаком.

Обратный путь к КПП показался ей дорогой на Голгофу — каждый шаг давался с трудом, а перед глазами всё ещё стояло лицо Бруно, так похожее на лицо её Педро… Покинув здание тюрьмы, Альма не спешила на остановку, стоя у ворот и не глядя по сторонам. Мимо неё проходили люди — и совсем молоденькие девчушки, не старше Чабелиты, и пожилые женщины, её ровесницы, и у каждой в глазах читалась всё та же обречённая тоска, как и у самой Альмы в душе.

Через полчаса к ней вышел мужчина в белом халате, и Альма шагнула навстречу:

— Доктор Мартинес.

— Донья Альма, моё почтение, — он вежливо поклонился, и Альма слабо улыбнулась.

Хулио Мартинес был однокурсником Хульеты и впервые связался с ней в середине октября 1993 года — когда Бруно попал в лазарет с ножевым ранением за два дня до своего дня рождения. В тот день Альма порадовалась, что в доме были только Пепита и слегка приболевший Антонио, и никто не узнал об этом звонке. Услышав эти новости, Альма полночи молилась за жизнь сына, и на следующий же день приехала в тюрьму, встретившись с доктором Мартинесом лично.

— Состояние у него удовлетворительное, сердце не задето. Нож прошёл по ребру, никаких повреждений внутренних органов, — успокаивающе произнёс доктор, и Альма перекрестилась, поблагодарив Деву Марию. — Но есть вероятность развития сепсиса, всё-таки кто знает, где хранился тот нож…

— И что тогда? — спросила Альма, стиснув медальон с фотографией Педро в похолодевших пальцах. — Что нужно сделать?

— Помогли бы антибиотики, но вы же знаете, финансирование тюремных больниц у нашего правительства на последнем месте… — произнёс доктор Мартинес, и Альма медленно выдохнула.

— Сколько? — спросила она, отбросив волнение и страх за своего бедового, грешного сына, в сторону. Ему не помогут её причитания и слезы, но могут помочь деньги.

— Сто тысяч песо. Как раз хватит и на курс антибиотиков, и на качественный материал для швов, — доктор Мартинес смотрел в глаза прямо, не пытаясь юлить. — Донья Альма, я клянусь вам, что ни сентаво не положу в карман, но лекарства пойдут не только вашему сыну.⁽¹⁾

Альма лишь махнула рукой. Через две недели доктор Мартинес снова позвонил ей, сообщив, что с Бруно всё в порядке, и обошлось без инфекции и осложнений. С того дня между ними возникло своеобразное соглашение: доктор Мартинес сообщал Альме, если со здоровьем Бруно были проблемы, и она совершала небольшие «благотворительные взносы» на личный счёт Хулио в банке.

— Что с его здоровьем? — спросила Альма, и доктор Мартинес обстоятельно ответил:

— Головные боли в последние полгода стали слабее, хоть и не пропали окончательно, но вот сердце меня несколько беспокоит. По-хорошему, нужны противоаритмические препараты, чтобы не усугубить ситуацию. И курс витаминов, разумеется, не говоря уже о здоровом образе жизни, но в данных условиях… — доктор Мартинес пожал плечами, и Альма кивнула, сминая в пальцах подол чёрной юбки.

— Препараты и витамины ему помогут?

— Они не спровоцируют ухудшения, — осторожно ответил доктор Мартинес, и Альма чуть прищурилась, глядя в сторону:

— В понедельник я перечислю вам деньги. Сколько…

— Ста пятидесяти тысяч вполне хватит. Спасибо, донья Альма. Если… если что-то случится, вы знаете, я вам сообщу.

— Я знаю.

Пожав ему руку привычным, деловым жестом, Альма отошла к остановке, ожидая автобус. На душе снова было пусто и темно, как и всегда после тюремных визитов, но когда она вернётся, придётся делать вид, что всё хорошо — незачем всю семью втягивать в этот кошмар, особенно в Рождество.

Идя по их улице, Альма равнодушно смотрела на украшенные дома и сверкающие вертепы, в глубине души завидуя тем, для кого праздник оставался светлым и радостным днём. В их доме пахло выпечкой и заварным кремом, и Альма с потеплевшим сердцем заметила Мирабель на кухне, рядом с Хульетой — в последний месяц младшая внучка словно очнулась от злого наваждения, снова став послушной и милой, как и раньше. Да и этот её мальчик, кажется, не так плох...

Альма ненадолго остановилась в дверях, глядя на Мирабель — нет, она уже не такая, как раньше, но это и понятно, девочка растёт, меняется. В следующем году семнадцать лет, а там, глядишь, и школу закончит, и что дальше? Господи, как уберечь всю семью, как их оградить от мрака и боли окружающего мира?

Мирабель вскинула голову, сдувая прядь волос с носа, и Хульета, что-то шепнув ей, шутливо подтолкнула плечом — Мирабель рассмеялась, отрывая кусочек теста и скатывая его в шарик бунуэло. Альма слабо улыбнулась, глядя на них и отгоняя воспоминания о том времени, когда её детям — её тройняшкам — тоже было шестнадцать. Бруно вечно норовил стащить бунуэло до Рождества, совсем как Камило теперь, у Пепиты получались шарики разного размера, и лишь у Хульеты они выходили ровными и одинаковыми, просто на загляденье всем. Альма отвернулась, стирая слезу, и стиснула челюсти. Что было — то прошло, и этого уже не вернуть, но в её силах повлиять на будущее.

Альма задержала взгляд на Долорес, которая вместе с Антонио сидела у рождественской ели, что-то рассказывая ему на ушко. Даст Господь, и у Лолы всё и вправду сладится с Мариано. Альма видела, какими влюблёнными глазами та смотрела на жениха сестры, а в последнее время и сам Марианито оттаял, и в его глазах всё чаще вспыхивал мечтательный огонёк, стоило ему заметить Долорес. Донья Гузман уже спросила, не будет ли Альма против, если они заглянут в гости после Рождества, а значит, если всё пойдёт как надо, их семьи всё-таки породнятся…

Задержав взгляд на рождественской ёлке, Альма от всего сердца вознесла молитву Младенцу Иисусу, чтобы следующий год стал для их семьи счастливым.

1) Доктор Мартинес просит действительно очень небольшую сумму денег. Минимальная заработная плата в 1994 году составляла 98 700 песо в месяц, и медленно доросла до 172 005 песо в 1997 году. За этот период курс песо к доллару изменился от 826.4 песо за 1 доллар до 1 140 песо. В интересующий нас период времени можно представить, что в среднем банка газировки 0,33 стоила 300-350 песо.

Вернуться к тексту