Проверено на грамотность 
|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
24 декабря 1992 года
Мирабель ощущала себя принцессой в своём новом платье и с потрясающими блестящими заколками, которые удерживали её кудряшки в причёске. На самом деле, ей редко когда удавалось почувствовать себя действительно красивой — особенно, имея такую старшую сестру, как Исабела, которая с пятнадцати лет прославилась как модель и сейчас, всего через несколько месяцев после восемнадцатилетия, уже заключила контракт с модельным агентством в Картахене. Мирабель ещё немного покрутилась у зеркала, пытаясь разглядеть себя со всех сторон, и, наконец, выбежала из их общей с Луизой комнаты.
Несмотря на введённое военное положение,(1) в доме всё равно царила атмосфера праздника. Переливались огни гирлянд, шелестела мишура, покачивались на дверях венки из остролиста — абуэла приложила максимум усилий, чтобы хоть на один день забыть о том ужасе, который царил на улицах Боготы.
Мирабель спустилась на первый этаж, поближе к родителям и абуэле. Гости постепенно собирались к назначенному часу — в основном, конечно, это была вся их многочисленная родня: Рохасы и Пинейро, но в этом году к ним прибавились Гузманы… Ну и старые друзья семьи тоже. Сеньор Освальдо Орско Ортис, владелец модельного агентства, прибыл одним из первых, почтительно расцеловав абуэлу в обе щеки и рассыпавшись в похвалах её цветущему виду и изысканному вкусу. Его шофёр, Панчо, коренастый бородатый мужчина средних лет, переминался с ноги на ногу у входа, пока Ортис его не отослал небрежным взмахом руки.
— Может, предложить ему чашку кофе и чего-нибудь перекусить? К вечеру похолодает… — предложила Хульета, и сеньор Освальдо поморщился.
— Нет, нет. Он тут будет как пёс на проповеди. (2)
Оглядевшись, сеньор Освальдо заметил саму Мирабель и звучно хлопнул себя по животу.
— Ох, взгляните-ка на эту красавицу! — воскликнул он, и в слегка картинной манере прижал ладонь к сердцу. — Тин, старина, я клянусь, через пару лет тебе понадобится всюду ходить с лопатой наперевес, чтобы отгонять от этой красотки свору пускающих слюни парней.
Мирабель смущённо рассмеялась и прижалась к папе. Агустин ласково погладил её по плечу:
— Да, вот такой я счастливец: три самые очаровательные дочери и несравненная жена.
— Так как твоя старшая сестра уже вылетает из гнёздышка и спешит покорять новые вершины, то подумай — не пойти ли по её стопам, — сеньор Освальдо взял её за руку и вежливо поцеловал запястье. — В модельном бизнесе нужны новые лица.
— Мне кажется, пока ещё рано Мирабель о таком думать, — осторожно возразила мама. — Нужно окончить школу, а потом уже…
— Я… не думаю, что буду такой же, как Иса, — Мирабель отвела взгляд в сторону, борясь с желанием незаметно вытереть руку о платье: сеньор Освальдо, которого она чаще звала «дяденькой Освальдо», был милым и весёлым человеком, но ощущение мокрых губ на коже вызвало тошноту.
— А тебе и не надо быть как Исабела! Будь Мирабель! Я серьёзно, Хульета, Тин… Ей ведь пятнадцать в следующем году будет? — спросил сеньор Освальдо у папы, и, дождавшись кивка, продолжил. — Твоя сестра расцвела в этом возрасте, так почему бы и не попробовать? Красивые платья, украшения, и всё — бесплатно. Если решишься — сразу звони мне, для ещё одной красавицы семьи Мадригаль у меня всегда найдётся место.
— Спасибо, дон Освальдо, — церемонно отозвалась мама, и сеньор Освальдо тут же поднял руки, словно сдаваясь полиции:
— Но, конечно, слово матери — это закон, сравнимый лишь со словом Божьим. Если родители будут согласны, модельный бизнес ждёт тебя, красотка.
Мирабель, неловко улыбнувшись, отошла от родителей и направилась в гостиную. Там, в старой деревянной кадке, уже стояла рождественская ель, вокруг которой крутились Камило и Антонио.
— Так, Тониньо, смотри: ты берёшь фантик от конфеты, а я беру конфету, тебя ругать не будут, а вечером мы с тобой всё поделим пополам… — убеждал Камило, но Антонио недоверчиво хмурился:
— Но я хочу конфету сейчас, а не вечером! Сейчас!
— Ты чему учишь невинное дитя? — возмутилась Мирабель, и Антонио, просияв, тут же кинулся к ней. — Правильно, Тонито, не слушай своего брата.
— Я ничему не учу, просто показываю пример слаженной работы, — надулся Камило, её кузен.
— Мира-Мира-Мира, а что мне подарит младенец Иисус? — Антонио, подпрыгивая на месте от нетерпения, пытливо заглянул ей в лицо, и Мирабель развела руками.
— Даже не знаю! Но, я уверена, он подарит тебе что-то очень, очень особенное и прекрасное… совсем как ты, мой маленький котёнок! — не удержавшись, она звонко расцеловала его в обе щеки. — А вот твоему брату, наверное, Папа Паскуале уголь припас.
— Да мне-то за что?! — Камило артистично прижал запястье ко лбу. — Я ль не родился в день святых невинных младенцев Вифлеемских? Я ль не вёл себя безупречно весь год? Я ль не скромен и тих?..
— Нет, — ответила Долорес, заглянув в гостиную. — Ты абсолютно точно не скромен и тем более не невинен. Если мама узнает про твои журналы…
— А ты про них откуда знаешь?! — Камило, моментально покраснев, бросился к сестре. — И вообще, тихо, тихо ты! Обязательно на весь дом голосить?!
— А что за журналы? — тут же спросил Антонио. — Про зверей?
— Нет, думаю, совсем не про них, — Мирабель попыталась замаскировать смешок кашлем, но вышло неубедительно: Камило зыркнул на неё исподлобья и снова обернулся к сестре.
— Во-первых, прятать надо лучше, и уж точно не в ванной, в корзине для грязного белья, во-вторых, Камило, это гадость ужасная! Я его уже выкинула.
— Что?! Ты… Я же его одолжил у Хуанчо… — Камило схватился за голову, и Долорес картинно передёрнуло:
— Фу. Я и забыла, что парни твоего возраста омерзительны.
— Ненавижу сестёр! — огрызнулся Камило. — Почему у меня нет старшего брата?!
— А у меня есть! — обрадованно заметил Антонио и на одной ножке допрыгал к Камило. — Ты мой старший брат, и я тебя очень-очень сильно люблю!
— Спасибо, котёнок, я тебя тоже, — Камило, охнув, поднял его на руки. — Мы с тобой — когда ты чуть-чуть подрастёшь, конечно, — будем в одиночку выживать в этом рассаднике ядовитых змей: наших кузин и вредной старшей сестры…
— Но Мирабель не змея!
— Да-да, но кто знает, братец, кто знает… Женщины коварны! — с надрывом произнёс Камило, закусив губу, и Долорес устало махнула рукой:
— Господи, ты просто король драмы на пустом месте.
Мирабель услышала голос Мариано Гузмана и, вытянув шею, завертела головой: наверняка он рядом с Исабелой. И верно — она заметила чёрное платье, выделявшее её сестру из пёстрой компании гостей и родственников, мелькнувшее в стороне.
— Иса! Иса! — Мирабель в два счёта догнала сестру, которая с вежливой и абсолютно ледяной улыбкой пыталась отделаться от своего жениха. — А ты знаешь, что мне сказал дяденька Освальдо?
— Нет, не знаю и не хочу знать, — процедила Исабела, послав Мариано ещё одну ледяную улыбку. — Конечно, абуэла будет счастлива, если ты сыграешь на пианино… дорогой.
— Он мне предложил пойти в его агентство… — Мирабель даже договорить не успела, как Иса резко, будто змея, развернулась к ней и схватила её за плечо.
— Послушай меня, Мира. Не смей туда идти. Это место не для таких, как ты — маленьких наивных девочек, которые шьют платьица для кукол.
— Я не маленькая! — Мирабель сбросила её руку. — Сеньор Ортис сказал, что я красивая…
— О да. Красавица… очередная, — в голосе Исабелы послышалась откровенная издёвка. — Не лезь туда. Тебе там не место.
— Почему ты даже в Рождество меня обижаешь? — Мирабель сжала кулаки, с ненавистью глядя на сестру: такую… совершенную, идеальную, безупречную. Красивую, как мраморная статуя, и такую же холодную. — Почему обязательно быть такой стервой?!
— Мирабель! — возмутился Мариано, но Исабела вскинула руку, и он прикусил язык.
— О, вот как ты заговорила? — Исабела чуть наклонилась к ней. — Я о тебе, дурочке, забочусь!
— Я и сама о себе позабочусь! — огрызнулась Мирабель, отворачиваясь. Всё радужное настроение как ветром сдуло. Неужели Иса не могла просто… просто порадоваться за неё? Обнять, сказать, что у неё получится, что она и правда красивая, что она может быть кем угодно, хоть моделью, хоть модельером… Мирабель, надувшись, вышла на задний дворик, бочком прокравшись мимо беседующих гостей. До уха донёсся обрывок их разговора:
— … пока здесь?
— Да, с этим военным положением в аэропорт лучше не лезть. Проклятый Эскобар, прости, Господи…
— Я понимаю, мой Диего должен был лететь в Медельин, я запретила даже думать об этом!..
Мирабель поморщилась: даже в Рождество, несмотря на все усилия, не получалось полностью забыть о мире снаружи. На учёбу в частную школу её отвозил папа, благо, что он работал там же учителем английского, а забирали её либо tío Феликс, который, после того как абуэла отошла от большинства дел, взял на себя управление свечным заводом, либо tío Бруно, работавший на радио RCN.(3) О посиделках в кафе или в парке вместе с подружками и приятелями пришлось забыть: никому не хотелось стать случайной жертвой в разборках главаря медельинского наркокартеля и полиции.
Заметив в беседке Луизу в компании Хосе, их кузена с папиной стороны, Мирабель, приободрившись, присоединилась к ним. Правда, Хосе говорил в основном про свою собаку — красавицу-колли, которую ему подарили за идеальный учебный год без единого замечания. Луиза, которой от папы досталась в наследство чудовищная аллергия на собачью шерсть — и, по закону подлости, души в них не чаявшая, только вздыхала, и Хосе пообещал сделать парочку фотографий, если на плёнке останутся лишние кадры. Вскоре в беседку заглянули абуэла и донья Гузман, желающие обсудить свадьбу Исабелы и Мариано, и «молодое поколение» как ветром сдуло.
Настроение улучшилось ещё больше, когда наконец-то приехали tío Бруно и его невеста Рената Рамирез. Tío Бруно выглядел настоящим красавцем в новом костюме серо-стального цвета и светло-лиловой рубашке, сочетавшейся по цвету с платьем его официальной невесты. Мирабель искренне обожала Ренату: во-первых, она тоже носила очки и выглядела в них просто потрясающе, а во-вторых, она была красивой и, при этом доброй и весёлой — совсем не такой, как колючая Исабела. С темно-рыжими прямыми волосами, золотистой кожей, чудесным голосом — она могла бы быть актрисой, но работала на радио вместе с tío Бруно, где они и познакомились. В этом году, как раз на день рождения тройняшек Мадригаль, tío Бруно официально представил Ренату абуэле и всей семье, и Мирабель уже не могла дождаться, когда они сыграют свадьбу, но до конца марта ещё было целых долгих три месяца с хвостиком. Мигом повеселев, Мирабель с радостью обняла «будущую tía Ренату» и повисла на шее у tío Бруно.
— Господи Боже, в моей семье самые красивые женщины в Колумбии, начиная с моей невесты и заканчивая племянницей, — пошутил tío Бруно, и Мирабель рассмеялась. Случайно бросив взгляд в сторону, она удивлённо приподняла брови: мама смотрела на tío Бруно со странной неприязнью, почти брезгливостью. Справившись с собой, Хульета улыбнулась, но в голосе всё равно скользнул холодок:
— Ты у меня очень везучий, да, братец?
— Есть такое, — согласился tío Бруно. — А где самая главная — прости, mi amor — женщина в моей жизни?
— Абуэла была на заднем дворике, в беседке вместе с доньей Гузман, — тут же ответила Мирабель и tío Бруно рассмеялся.
— Вот, я знал, малыш, ты меня поймёшь. Я скоро, — он поцеловал руку Ренате, и та шутливо пихнула его в плечо.
— Tío, а знаешь, что мне сказал сеньор Ортис? — Мирабель зашагала рядом с ним, лавируя между гостями — в основном родственниками со всех сторон.
— Если расскажешь, то узнаю, — tío Бруно кивнул кузену tío Феликса, который был в некотором роде его коллегой-конкурентом и работал на радио Караколь.(4)
— Он мне предложил в следующем году попробовать поработать моделью в его агентстве! — радостно заявила Мирабель, и tío Бруно споткнулся на ровном месте, чуть не врезавшись в tía Катарину, сестру Агустина.
— Ого. Ничего себе новости, — tío Бруно потёр затылок. — Так, малыш, я тут кое-что вспомнил… Можешь пока развлечь Ренату? Мне нужно поговорить… по работе.
— Да, конечно, — Мирабель, замявшись, тронула его за рукав пиджака. — Tío? Как ты думаешь, я смогу стать такой же моделью, как Исабела?
— Я думаю, ты сможешь стать кем угодно, милая. Хоть моделью, хоть модельером, хоть помощницей президента, если задашься целью, — серьёзно ответил tío Бруно, и Мирабель просияла. Вот почему Иса не могла ей это сказать?! Она приподнялась на цыпочки и крепко обняла его.
— Спасибо, tío! Ты самый лучший!
— Ты тоже, Мирабель. Всё, работа не ждёт, даже в Рождество, — Бруно подмигнул ей, и Мирабель вернулась к Ренате, которую уже нашёл Антонио, и теперь показывал ей свои книги про животных.
— А ещё мне Мирабель сшила настоящего ягуара! Он такой весь пушистый и мягкий, и у него глаза зелёные! И хвост разноцветный! — взахлёб рассказывал Антонио, и Рената ласково улыбнулась им.
— Это здорово, что у тебя такая талантливая кузина. Я вот даже пуговицу пришить не могу ровно, а чтобы хоть что-то смастерить своими руками — это ужас…
Мирабель расцвела от похвалы, пообещав себе, что обязательно закончит вышивать картину для tío Бруно и tía Ренаты к их свадьбе, даже если ей придётся не спать по ночам.
— Время садится за стол! — услышала она голос абуэлы, и все гости потянулись в столовую, рассаживаясь по местам. Луиза уже сидела за столом рядом с Хосе, только теперь они, кажется, вместо собак говорили про лошадей: отец Хосе работал ветеринаром у местного конезаводчика и часто брал сына с собой на работу. Мирабель услышала добродушный смех сеньора Освальдо — тот, уже раскрасневшийся, сидел между Хульетой и Исабелой, рассказывая о чём-то забавном, судя по тому, как смеялась мама. Иса улыбалась краем рта, не глядя в тарелку, на которой лежала чайная ложка риса и микроскопический кусочек курицы, и совсем не замечая взгляды Долорес, которая смотрела то на неё, то на Мариано.
— Милый, всё хорошо? — услышала она голос Ренаты и обернулась — tío Бруно сидел, стиснув зубы и нервно постукивая пальцами по столу.
— Голова немного разболелась. Скоро пройдёт, — он через силу улыбнулся и, заметив Мирабель, подмигнул ей. Абуэла, сидевшая во главе стола, нахмурилась, рассеянно потирая брошь в виде свечи, приколотую к лифу платья. Мирабель непонимающе смотрела на людей за столом: в воздухе недосказанной фразой повисло напряжение. Мама, засмеявшись очередной шутке сеньора Ортиса, случайно глянула на tío Бруно, и Мирабель даже поёжилась от очередной вспышки неприязни в её глазах.
— Мирабу, я надеюсь, ты не собираешься морить себя голодом? — весёлым шёпотом поинтересовался папа, и Мирабель, опомнившись, замотала головой, принимаясь за еду.
После первой перемены блюд наступило время танцев и светских разговоров. Потанцевав с папой и многочисленными кузенами и родственниками Мариано, Мирабель очень быстро заскучала: все старательно обходили острые темы, обсуждая фильмы и книги, после зажигательных ритмов сальсы и кумбии абуэла включила кассету с лучшими рождественскими песнями… Антонио, который начал зевать, увела tía Пепа, извинившись перед гостями, и Мирабель бессмысленно бродила по дому, подумывая над тем, чтобы тоже уйти в свою спальню. Заметив в уголке абуэлу и Ренату, склонившихся над очередным свадебным журналом, Мирабель завертела головой, пытаясь найти tío Бруно, но он словно сквозь землю провалился. Пытаясь его отыскать, она нос к носу столкнулась с Луизой и ахнула: красивое синее платье сестры было всё в тёмных пятнах.
— Лу, что случилось? — встревоженно спросила Мирабель, и Луиза дёрнула головой, нервно растирая руки.
— Да так… соком облилась, — Луиза поспешила наверх, чтобы переодеться, и на вопрос: «Ты не видела tío Бруно?» только помотала головой, торопливо поднимаясь по ступенькам. Мирабель заглянула на кухню, и в неё с разбега врезалась Исабела.
— Иса, ты не…
— Уйди с дороги! — рявкнула сестра, и Мирабель вспыхнула.
— Да какого чёрта ты на меня орёшь постоянно?!
Исабела, ничего не ответив, быстрым шагом сбежала из кухни, и Мирабель услышала, как хлопнула дверь гостевой ванны. «Истеричка» — буркнула себе под нос Мирабель. Её старшая сестра никогда не могла похвастаться ласковым нравом и душевной теплотой, но в последний год в неё как бес вселился: Исабела постоянно рявкала на неё, при маме сохраняя ангельский вид, и Мирабель, не желая становиться ябедой, ничего не говорила. Может, всему виной была помолвка с Мариано, которая состоялась в День маленьких свечей. В тот вечер сестра улыбалась настолько прозрачно и искусственно, что даже Мирабель заподозрила что-то неладное, но когда она заглянула к Исабеле после ухода Гузманов, чтобы поговорить, то услышала только презрительное шипение: «Не лезь не в своё дело!»
Всё ещё внутренне кипя от раздражения на Исабелу, Мирабель вышла на задний дворик. Воздух посвежел, и дыхание вырывалось изо рта серебристым облачком, небо укрыли низкие рыхлые тучи — может, ночью пойдёт снег, и тогда завтра будет самое настоящее Рождество? Мирабель зябко обняла себя за плечи — в тонком лёгком платье было холодно — и, прищурившись, глянула в сторону беседки: сквозь деревянную решётку, увитую декоративным виноградом, она разглядела чей-то силуэт.
— Tío Бруно? — Мирабель, стуча зубами от холода, добежала до круглой крытой беседки и остолбенела. Свет от фонаря под крышей беседки высветил лежавшего на каменном полу человека — Мирабель лишь по одежде и пухлому животу поняла, что это был Освальдо Ортис. Его лицо было залито кровью, словно кто-то с силой ударил его, вминая нос внутрь черепа, и от вида крови и кусочков чего-то серовато-белого на светлой рубашке Мирабель затошнило. Рядом с ним валялись осколки керамического горшка, комья земли попали прямо в приоткрытый рот сеньора Ортиса, словно он решил съесть кусок кофейного торта и поперхнулся — всё это Мирабель видела с ослепительной ясностью, будто время остановилось, навсегда отпечатывая эту картину в её мозгу.
— Мирабель… — она медленно подняла взгляд на tío Бруно, стоявшего над трупом сеньора Ортиса, замечая лежащий на скамейке светлый пиджак и закатанные рукава рубашки, тёмные пятна от земли на коленях, кровь на его ладони, и заорала, попятившись назад. Tío Бруно покачал головой, виновато глядя на неё, и непонятно добавил: «Прости», но на её крик уже прибежал папа.
— Мирабу? Что… Господи! Не смотри! — Агустин быстро развернул Мирабель спиной к беседке, отступая назад. Раздался шум голосов, к ним приближались мама и tía Пепа, раздался крик какой-то из кузин… Абуэла медленно подошла к беседке и в холодном зимнем воздухе прозвучал её горький, полный разочарования голос:
— Убийца.
1) 9 ноября 1992 года президент Колумбии Сезар Гавирия ввёл в стране военное положение в ответ на насилие Пабло Эскобара.
2) Hace tanta falta como los perros en misa — Быть нужным как псы на проповеди, испаноязычная поговорка, аналогичная нашей «Нужен как собаке пятая нога».
3) Колумбийская радиосеть, основанная в 1948 году под названием Radio Cadena Nacional.
4) Caracol Radio — колумбийская радиосеть, была основана в 1948 году в Медельине, в 1952 году начала вещание в Боготе.
Альме всегда хотелось, чтобы у неё была другая жизнь: большая и полная семья, множество детей, любящий муж, но 9 апреля 1948 года всё изменилось.
— Мужайся, деточка, нас ждёт ещё больше бед и горестей, — сказала ей абуэла Соледад, едва по радио передали о смерти Хорхе Гайтана. Волна безумной ярости, захлестнувшая Боготу, унесла жизни её родителей… но нежданным образом свела её с Педро Мадригалем, молодым военным, который искренне верил в справедливость, и случайно отбился от своих.
Парнишку, у которого из оружия был лишь камень в руке, почти разорвала на части толпа, и лишь чудо привело его на улицу, где жила Альма. Услышав крики и грохот, она выглянула в окно и, заметив его бедственное положение, сбежала вниз, распахивая дверь и затаскивая внутрь. Сидя на кухне их квартиры, ещё не зная, что больше никогда не увидит ни отца, ни мать, Альма осторожно промывала разбитое лицо Педро, боясь признаться самой себе, что один взгляд этих бездонных карих глаз заставил её сердце вспыхнуть. Абуэла Соледад сидела чуть поодаль, поглядывая на них и многозначительно хмыкая, если замечала, что её внучка уж слишком долго держит примочку на щеке их гостя. Они просидели так весь день и всю ночь — абуэла, в конце концов, ушла спать, а Альма, приготовив на скорую руку арепы с сыром, окончательно покорила сердце Педро Мадригаля.
Как только закончился положенный срок траура по родителям, они обвенчались — и не беда, что платье у невесты не было новым и дорогим, а жених говорил с акцентом жителя Антьокии. Они любили друг друга, и это было главным. Альма устроилась работать на свечном заводе, Педро же, окончив службу, устроился в новой, честной полиции, пришедшей на смену бандитам, лизавшим консерваторские ботинки. Лишь только одно омрачало их счастье — дети. Их всё ещё не было, хотя оба они с пылом выполняли супружеские обязанности почти каждую ночь — а иногда, бывало, и днём… Лишь раз у Альмы не пришла кровь ровно в срок, но не успела она обрадовать своего мужа, как уже через неделю поняла, что всё ещё ходит пустой, а женские дни лишь задержались. Но они не сдавались, любя и утешая друг друга и в радости, и в горе, и в конце марта 1953 года Альма убедилась, что у них действительно будут дети. Врач-акушер, к которому она пришла по совету подруг, подтвердил, что «сеньора де Мадригаль» беременна, и, скорее всего, носит под сердцем не одного, а сразу двоих детей.
Педро, услышав такие вести, расцвёл и был готов носить свою Альмиту-велиту на руках, сдувая пылинки и оберегая даже от малейшего дуновения ветерка. Он убедил её оставить работу на заводе, и Альма не стала упорствовать: от запаха свечного воска её мутило, и больше всего она боялась потерять своих долгожданных, у Девы Марии вымоленных, крошек.
Оказалось, что Педро на диво хорошо вышивал, так, что ей самой и не снилось, и потому, по вечерам, они часто сидели на кухне: Альма читала книги вслух, а Педро, то и дело одаряя её нежной, полной любви, улыбкой, вышивал будущие крестильные рубашки для своих детей.
— Как думаешь, кто у нас родится? — спросила однажды Альма, поглаживая наливающийся жизнью живот, и Педро, улыбаясь, отозвался:
— Говорят, если видишь во сне курицу, то будет дочь.
— Тьфу на тебя, где это говорят такую глупость? — Альма расхохоталась. С Педро всегда было легко смеяться, легко верить в чудо и жить.
— Где-где... у меня бисабуэла так гадала! Ни разу не ошибалась! — Педро шутливо погрозил ей пальцем. — Ну скажи, mi esposa, видела во сне курицу?
— Нет. Только рыбок, — Альма потянулась, прислушиваясь к себе. — Только не двух, а трёх.
— Значит, надо три рубашки готовить, — задумчиво сказал Педро, и Альма схватилась за сердце:
— А как я рожать их буду, сразу троих?!
— Как и всё до тебя — сначала первого, потом второго, а за ними и третьего, — скрипуче отозвалась абуэла Соледад, выходя на кухню. — Чай, не первая и не последняя.
Слова Педро оказались пророческими, и 17 октября 1953 года Альма родила троих детей — двух девочек и одного мальчика. Педро, едва увидев детей, разве что в небо не взлетел от счастья, и когда Альму выпустили из больницы, дневал и ночевал у её кровати, пока она пыталась хоть немного прийти в себя и свыкнуться с новой ролью. Абуэла, раздумав ложиться в гроб, разом помолодела, обучая Альму всем премудростям, которые знала, и целый год они были счастливы. Педро был тем, кто помог малышке Хульете сделать первый шаг; он первым заметил прорезавшийся зуб у Бруно; и только на руках у Педро Хосефина-Пепита переставала хныкать и плакать, расплываясь в улыбке, сиявшей ярче солнца. А потом Педро убили. Глупо, нелепо: всего лишь два молодых идиота не поделили продажную девку, и случайная пуля оборвала жизнь Педро Мадригаля, возвращавшегося домой, к любимой жене и малым детям, оставив его лежать на холодных камнях городской улицы.
День его похорон Альма запомнила очень хорошо: его сослуживцы, утирая скупые слёзы, подходили к гробу, клялись защищать порядок и справедливость, бороться с уличным сбродом до последнего отброса, приносили ей искренние соболезнования, обещая помочь с чем угодно, а Альма лишь кивала — разве может свеча заменить солнце? Но её Солнце погасло навсегда. Времени на скорбь у неё не было. Пусть от правительства ей и была положена пенсия, как вдове, но дети росли, абуэла Соледад не становилась моложе, и Альма, решительно вытерев слёзы, снова вернулась на завод, работая в две смены. Её боль и скорбь, нерастраченная любовь — всё это она отдала работе, пока за детьми присматривала Соледад. Однажды, вернувшись домой под утро, уставшая и засыпающая на ходу, Альма услышала обрывок разговора Бруно и его бисабуэлы:
— Вот гляди, видишь на ладошке линия? Это твоя жизнь. Она у тебя крученая-перекрученная. Три смерти у тебя будет, Брунито, от двух если ускользнёшь, то долго проживёшь, а уж третья в старости придёт.
— Абуэлита, а как это, умереть? — услышала она голос сына и нахмурилась.
— Бруно, тебе о таком знать ещё рано, — строго сказала Альма, заходя в комнату и поджимая губы. — Абуэла, перестань пугать ребёнка.
— Я не пугаю, уму-разуму учу. Я на кофе гадала, и на воске — коль не убережёшь сына, то в тюрьме свои дни окончит, — Соледад тяжело вздохнула, и Альма топнула ногой.
— Хватит! Мой сын никогда… никогда не станет преступником, он будет таким же, как и его отец!
Бруно непонимающе смотрел на них, и Альма, фыркнув, подхватила его на руки, не обращая внимания на занывшую поясницу. Сын мгновенно прильнул к ней, и Альма ощутила укол совести: она слишком много работает, слишком мало видит своих детей… Но что тут поделать.
Дети росли, учась у матери трудолюбию и самоотдаче, вместе с бисабуэлой ходили в церковь по воскресеньям — сама Альма, к своему стыду, не могла заставить себя подняться к заутреней и уже год как не была на исповеди. Годы текли рекой, менялись имена президентов, а страну продолжали рвать на части противоречия. И, словно этого было мало, ещё и её дети, отрада глаз и сердца, вступили в самый тяжёлый возраст, ощетиниваясь колючками на каждое слово.
Умерла абуэла Соледад, завещав свой розарий Бруно, чтоб хранил его от тяжёлой судьбы, и жизнь снова изменилась. Хуже всего стало, когда один из сослуживцев Педро приволок домой упиравшегося Бруно и заявил, что поймал его на продаже контрабандных сигарет. В тот вечер Альма впервые вышла из себя и отхлестала сына полотенцем по хребту:
— Что бы твой отец сказал, а? Его сын, его плоть и кровь — преступник! Что дальше, будешь продавать марихуану вместе с этими негодяями, или сразу пойдёшь людей убивать?!
— Да я денег хотел заработать, чтобы ты так не надрывалась! — заорал Бруно в ответ, откидывая волосы с красного, злого лица, и Альма осеклась, выронив полотенце из рук. Упала на стул и разрыдалась, и Бруно, потоптавшись на месте, подошёл к ней, неловко обнимая. — Мами?
— Брунито, поклянись мне, именем отца, на Библии поклянись, что никогда больше не ввяжешься ни во что подобное, — попросила Альма сквозь слёзы, обнимая его в ответ. — Учись, сынок, станешь полицейским, как твой отец, будешь беречь закон и порядок. Только не становись злым человеком.
— Я обещаю, — пробормотал он, шмыгая носом, и мир в семье был восстановлен.
Дети подросли, оперились, и Альма и сама не заметила, как её девочки привели в дом женихов. Феликс Пинейро ей сразу понравился: добродушный, рукастый и смекалистый, он был помощником у отца — торговца в бакалейной лавке, и души в Пепите не чаял. К Агустину Рохасу, напротив, она поначалу отнеслась не так тепло, уж слишком неловким и зажатым тот казался, но, видя сияющие глаза Хульеты, всё-таки дала благословение. Потом она уже узнала, что Агустин поддерживал ELN(1), и схватилась за голову, но, к счастью, после свадьбы зять взялся за ум. Отложив знамя революции в сторону, он пошёл в педагогический университет и выучил английский, чтобы честным трудом, а не похищениями зарабатывать на жизнь.
Хульета же, её умница, училась на врача, Пепита и Бруно выбрали журналистику, и сердце Альмы успокоилось: дети не пропадут, выучены. Правда, очень скоро её сын, ещё студентом, принялся посылать свои пробные статьи: что в El Tiempo, что в El Espectador, и Альма только молилась, чтобы до беды не дошло, то и дело вспоминая слова абуэлы Соледад — что про две смерти, которые по пятам за сыном ходят, что про кривую дорожку… А Бруно словно специально нарывался на неприятности, прогнозируя разные беды — и, самое жуткое, всё сбывалось.
— Бруно, откуда ты это знал? — спросила его Альма, потрясая газетой, и сын пожал плечами.
— Подумал. Это логично.
— Ты понимаешь, что всю семью можешь загубить?! — Альма швырнула пахнущие типографской краской листы в сторону и прижала ладонь к лицу. — Лучше бы ты пошёл работать в полицию…
— Нет, — сухо ответил сын, упрямо поджимая губы.
— Я понимаю, мать тебе не жаль, а сестры? Племянницы?! Ты же крёстный нашей маленькой Чабелиты, чего ты хочешь, чтобы её похитили и убили, а твоих сестёр изнасиловали, спаси и сохрани, Дева Мария?! — Альма перекрестилась, чтобы отвести беду. Бруно отмолчался, но статьи в газеты пропали, а Альма перестала каждое утро начинать с молитвы Святой Деве, чтоб сберегла их жизни.
После вторых родов Хульета уже через полгода вернулась к учёбе, повторяя путь самой Альмы, а Пепита заявила, что её призвание — это хранить погоду в доме, и Феликс поддержал её выбор. Сама Альма неожиданно для себя оказалась владелицей того самого завода, на котором работала — хозяин, безуспешно ухаживающий за ней последние семь лет, продал ей завод по такой баснословно низкой цене, что Альма даже заподозрила неладное, но нет. В семье появились деньги, Альма помогала Хульете с Исабелой, видя в первой внучке саму себя и надеясь, что её принцессе выпадет более счастливая судьба.
Бруно, окончив университет, не стал и дальше искушать судьбу своими статьями, а устроился на работу в RCN, и Альма окончательно уверилась в том, что её сын вырос хорошим человеком. А страну вновь ждали беды и горести — и уже в который раз Альма вспоминала слова абуэлы Соледад, оказавшиеся пророческими. Чудовище, которое рядилось в обличье праведника, показало своё истинное лицо: уже никто не вспоминал о проекте «Медельин без трущоб», услышав имя Пабло Эскобара, но лишь об убийствах, грязных деньгах и тоннах кокаина, которые он продавал в США.
Когда Исабеле исполнилось пятнадцать, на неё обратил внимание сын её старого приятеля, с которым она вместе работала на свечном заводе, Освальдо Ортис. Теперь он занимался модельным бизнесом, но Альма знала его ещё очаровательным пухлощёким мальчуганом, на пару лет старше её собственных детей. Освальдо был алтарным служкой в их церкви, и она до сих пор помнила его торжественный вид, когда он зажигал свечи перед началом мессы. Когда Освальдо пришёл на кинсеаньеру Чабелы, то восхищением отозвался о её красоте и предложил ей попробовать себя в роли модели. Слова были сказаны в добрый час, Исабела вспыхнула, как настоящая звёздочка, рекламируя одежду для подростков, и Альма не уставала возносить молитвы за здоровье Освальдо Ортиса.
Гром грянул в один ужасный день, когда к ней подошла Хульета.
— Мама… я не знаю, как о таком сказать, но… Я сегодня днём видела Бруно в городе с… девушкой.
— И что с того, Хулита? — удивилась Альма. Пора бы уже и сыну остепениться, не вечно же холостым бегать. Её старшая дочь покачала головой.
— Это не просто девушка. То, во что она была одета и как накрашена, как она к нему прижималась… И по виду она одного возраста с Исабелой…
Альма впервые схватилась за сердце, и вечером, когда Бруно вернулся с работы — они уже давно жили всей семьёй в большом доме в северной части города, подальше от неблагополучных районов, — пригляделась к сыну. Он выглядел измотанным и напряжённым, а на запястье у него ярко блестели новенькие, явно не из дешёвых, часы. Когда двенадцатилетняя Мирабель села рядом с ним, чтобы показать свои рисунки, Хульета резко окликнула её и увела в комнату.
— Красивые часы, — ровным тоном сказала Альма, и Бруно, словно очнувшись, поднял руку, глядя на них.
— Да. Подарок с работы, мы как раз запускаем их рекламу…
— Я слышала, последнее интервью наделало много шума, — Альма постукивала пальцами по столу, пытаясь справиться с тревогой, и Бруно поморщился.
— Я тоже не в восторге, но… работа есть работа. Все вопросы к моему начальству, — он машинально прокрутил часы на запястье, и от их пошлого блеска Альме стало тошно.
— Но давать слово стороннику Эскобара… Неужели тебе самому не было противно? — расстроено спросила она, и Бруно поднялся из-за стола:
— Есть вещи, мама, гораздо хуже, чем поговорить с человеком, который выступает против экстрадиции в США. Гораздо.
— Я-то знаю, — горькие слова сорвались прежде, чем она успела себя остановить. Бруно, ничего не ответив, вышел из столовой, оставив Альму наедине с тяжёлыми думами. В конце концов, ведь жена директора Хуана Госсаина(2) была подругой любовницы Эскобара, этой тележурналистки…
Через две недели Хульета молча вручила свежий выпуск местной газеты и постучала по заметке возле фотографии. Альма пригляделась и вздрогнула: на фото была мёртвая девушка.
— Я видела Бруно с ней, — медленно произнесла Хульета, и Альма вчиталась в строчки: сообщалось, что жертве было пятнадцать лет, и погибла она от передозировки наркотиками.
Альма не хотела верить в то, что её сын может быть как-то связан с этим, и постаралась убедить Хульету, что не стоит сразу думать худшее о брате, вот только… Бруно часто пропадал на вечеринках, бывших частью его успешной работы на радио, но до Альмы доходили самые разные слухи о том, что там творилось, и какие развлечения бывают у богатых и знаменитых людей Республики; он всё чаще ночевал не дома, а если уж и приходил домой, то выглядел мрачным и нервным. Вскоре он и вовсе снял квартиру поближе к студии и переехал, и уж чем он там занимался и с кем — Господь знает…
Когда Бруно представил семье невесту, Ренату Гарсия Рамирез, приличную девушку из хорошей семьи, которая работала на радио всего лишь полгода, Альма перекрестилась, но буквально через две недели её подруга, Мария Гузман, сказала, что видела Бруно в компании очередной сомнительной девицы.
— Альма, ты знаешь, я не враг тебе, и уважаю тебя и твою семью, но твой сын связался с такой… Господи помилуй, ты бы её видела. Юбка не пойми где заканчивается, раскрашена, как индеец, вырез до живота… — донья Гузман тяжело вздохнула, и Альма похолодела. Неужели её сын пал так низко — и это после обручения с такой милой девушкой?! Разочарование в Бруно стало лишь глубже и горше. Таким-то он стал, как только в церковь входит, не боясь, что Господь покарает грешника?..
Все эти мысли терзали её и днём, и ночью, не отпуская ни на минуту. На рождественской вечеринке она старалась держать лицо — дела семьи касаются только семьи, хоть на душе и скреблись кошки: в этот светлый праздник надежды и любви сидеть за одним столом с нераскаявшимся грешником… Созывая гостей к столу, Альма подошла к беседке, куда Брунито увёл сеньора Освальдо, и невольно замедлила шаг, услышав голоса:
— Полюбуйся.
— Что… — в голосе Бруно звучали растерянность и злость. — Откуда они у тебя?..
— А ты думал, я ничего не узнаю? Бруно-Бруно… Что бы сказала донья Альма, узнай она об этом? Неужели тебе настолько плевать на семью, на своих сестёр, миленьких племянниц?.. Особенно Мирабель, она у вас так расцвела…
— Заткнись!..
— Не тебе меня затыкать. Если эти фото увидят — ты заплатишь дорого. Очень дорого. За каждое имя. Молчи и молись. Не за себя — ты уже по уши вляпался.
— Я тебя уничтожу, — Альму пробрало морозом от ненависти в голосе Бруно. Стиснув пальцы в кулак, она заставила себя улыбнуться, и нарочито беззаботным голосом позвала их к столу. Сеньор Освальдо вышел из беседки, небрежно покачивая чёрным кожаным портфелем, с которым он не расставался, с лёгкой улыбкой на губах, но Альма не могла отвести глаз от Бруно — он шагнул следом за Освальдо, посеревший, с желваками на скулах. Она отвернулась, чувствуя пустоту в груди. Во что вляпался её бедовый сын, что же он натворил?.. За ужином у неё кусок в горло не лез, и она то и дело поглядывала на Бруно, который сидел мрачнее тучи…
А через два часа она увидела своего сына над телом сеньора Ортиса, с руками в крови.
Вернувшись в дом, чтобы вызывать полицию, и слыша растерянный голос Ренаты, Альма заметила чёрный портфель Освальдо, так и стоявший возле стола. Сообщив об убийстве, она одеревеневшими пальцами взялась за ручку и поднялась к себе — сердце тяжело стучало в груди, а в глазах то и дело темнело, вынуждая её идти очень медленно и осторожно. Запершись в своей комнате, Альма с трудом открыла портфель, в котором лежал чистый носовой платок и зелёная папка, от одного вида которой ей стало не по себе.
Ей хватило короткого взгляда на содержимое папки, чтобы отвернуться, прижав ладонь к лицу. Самой первой лежала фотография с одной из вечеринок: тех, на которых постоянно пропадал Бруно, утверждая, что начальству не отказывают, да и связи с интересными людьми проще налаживать в непринуждённой обстановке… Что ж, связь с этой продажной девкой он определённо наладил. Альма с отвращением взглянула её наряд: открытый купальник, выставляющий всё тело напоказ, а уж то, как она улыбалась, сидя на диване в бесстыжей позе, пока зеркале за её спиной отражалась фигура Бруно, в расстёгнутой до середины груди рубашке навыпуск…
Перекрестившись, она отложила фото в сторону, но следующее было ещё хуже: Бруно, с какой-то мерзкой, кривой ухмылкой, смотрел на себя в зеркало с камерой в руках, а за его спиной на диване беспечно развалился известный политик, купивший своё место в Конгрессе за деньги, вырученные с отравы, которой торговал Эскобар, в компании двух девиц, которые не то съесть его пытались, не то так жарко целовали… Дальше шли фотографии проституток, подписанные с обратной стороны, а в конце, почерком Бруно, который со школы не изменился, на тетрадном листе в клеточку, были выписаны имена этих девушек с короткими заметками:
«Сильвия (Мария Долорес) — Мигель 2 р. Луис Мануэль 2 р.
Глория (?) — Пабло 3 р. Карлос 2 р. пропала без вести
Эстрелла (Мария Мерседес) — Хорхе, 4 р.
Мануэла (Карла) — Санто 3р. Тирофихо 7 р., передоз.
Канделария (Хосефина Агуста) — пропала без вести…»
Альма выронила список, не дочитав до конца — в папке ещё хватало содержимого, но сил, чтобы это смотреть, у неё уже не было. Сложив всё обратно — руки мелко тряслись, и гладкие фотографии выскальзывали из непослушных пальцев, с негромким стуком падая обратно на стол, — Альма замерла, глядя на керамическую статуэтку Мадонны. Что это значило? Кто её сын на самом деле?..
В полицейский участок Альма шла с тяжёлым сердцем. Светлые воспоминания о том, как она навещала здесь своего мужа, померкли под гнётом настоящего: её сын стал убийцей. Капитан Карлос Ортега, вежливый и, судя по виду, опытный человек, выслушал её с искренним вниманием, то и дело отмечая что-то в блокноте, и после того, как Альма смолкла, вздохнул:
— Мне очень тяжело говорить вам это, донья Альма, но ваш сын повинен не только в убийстве. Да, сегодня он сознался в том, что убил Освальдо Орско Ортиса, и у него был ясный мотив… В кармане пиджака вашего сына было найдено двадцать грамм кокаина. Чистого. Вы уважаемая женщина, донья, но вы ведь знаете, с какой грязью приходится иметь дело нам, полицейским? Такой сорт не купишь на улице, нужно быть знакомым с поставщиком и входить в его близкий круг. И это, разумеется, не бесплатно. Ваш сын работал на радио, верно?
— Да, RCN-радио, — ответила Альма, стискивая крест и медальон с фотографией Педро через ткань платья. — Он часто бывал на разных… мероприятиях. По работе. И видел там… разных людей.
Капитан Ортега опустил голову, словно ему было невыносимо горько и стыдно за Бруно.
— Это ужасно, донья Альма, но вы ведь и сами знаете, как такие «знакомства» развращают людей. Мне больно говорить вам об этом, но ваш сын свернул на кривую дорожку: пользуясь своими связями и положением, он стал сутенёром. Кто-то же должен приводить на такие мероприятия женщин, готовых на всё, взамен получая деньги и… прочие награды. Но у этого бизнеса есть и другая, ещё более мрачная сторона. Мы считаем, что он причастен к исчезновению как минимум трёх девушек…
В ушах раздался тонкий писк, словно поблизости кружил комар, и Альма прижала ладонь к груди. Всё неожиданно обрело смысл. Дорогие часы и фотоаппарат, недавно появившийся у Бруно. Квартира. Машина, на которой он приехал, постоянные вечеринки, сомнительные девицы, с которым его видели Хульета и сеньора Гузман, и, самое худшее: эти фотографии и аккуратный список имён. Она бы могла простить блуд — в конце концов, человек грешен, и раскайся её сын, то и она бы простила его, но это… Это было хуже. Её сын — убийца, сутенёр, якшающийся с наркоторговцами. Если об этом узнают соседи… Это будет позор. Для неё. Для всей семьи. А если…
Альма похолодела, вспомнив, как за две недели до Рождества видела Бруно, беседовавшим о чём-то с Исабелой. Её внучка выглядела напуганной, она стояла, сжавшись и обхватив себя руками, а на лице Бруно было такое жёсткое и холодное выражение… При её появлении они оба замолчали, отгораживаясь натянутыми улыбками, и теперь Альму затрясло. А если он и Исабелу пытался продать кому-то?! Свою крёстную дочь?! Нет, он ведь не мог опуститься до такого, просто не мог продавать семью за деньги…
— У вас есть доказательства? — едва шевеля губами, спросила она, и капитан Ортега сочувственно качнул головой:
— И всё же со временем мы их найдем. Мы всегда их находим. Вы не знали, верно? Никто из семьи не знал?
— Нет. Нет, мы… мы думали, что он просто ведущий на радио. Мы ничего не знали, — Альма тяжело дышала, и капитан Ортега налил ей стакан воды, понимающе глядя в глаза.
— Донья Альма… Вы и сами видите, как нам сейчас тяжело, вы, как никто другой, можете понять нашу боль, боль всех полицейских — скольких мы уже потеряли в этой войне с Эскобаром, скольких ещё потеряем… Я знаю, вы хорошая мать, и, как любая хорошая мать, вы захотите спасти своего сына, ибо любовь матери — это равно что любовь Господа нашего, она всепрощающа… Адвокаты в нашей стране работают хорошо, но кто знает, что ещё всплывёт со дна, скольким ещё девушкам ваш сын загубил жизнь?.. Ваш муж был отважным и честным лейтенантом, его портрет всё ещё висит на почётном месте в участке, но теперь его имя станут произносить иначе. Из уважения к вам и к памяти вашего мужа, если вы пойдёте нам навстречу, в деле останется только то, в чём мы можем его обвинить без слухов и домыслов… — Альма кивнула, понимая, о чём он говорит. Её сын — чудовище, которое она сама, своими руками взрастила и выкормила, но пусть его судят лишь за убийство.
На заседание суда она не попала — прихватило сердце, и Хульета, насмерть перепугавшись, строго запретила ей вставать с постели. Вместо неё туда отправилась Рената, и, вернувшись, сообщила, что Бруно приговорили к семнадцати годам в тюрьме Ла Пикота(3). Помедлив, Рената вернула ей помолвочное кольцо, тихо попросив прощения, и Альма кивнула, не поднимая глаз. Если бы Рената не сделала это сама, она бы её убедила разорвать помолвку — не дело такой приличной девушке обрекать себя на жизнь с чудовищем. Когда Альме стало немного лучше, она навестила Бруно в тюрьме.
— Как ты мог так поступить? — спросила она, едва Бруно, непривычно остриженного и осунувшегося, привели в комнату для свиданий. — Неужели я так тебя воспитала?!
— Я… — Альма перебила его, понизив голос:
— Я видела папку с фотографиями в портфеле Ортиса. Со мной говорил капитан Карлос Ортега. Ты стал сутенёром, наркоманом, убийцей… Прости меня, Господи, за эти слова, но я впервые рада, что Педро не дожил до этого дня!
— Вот как, — Бруно опустил голову, стискивая зубы, и Альма на мгновение зажмурилась, пытаясь справиться со слезами. — И что стало с этой… папкой?
— Я её сожгла, чтобы больше никто не увидел… твою гнилую натуру. Бруно… как ты мог, зачем? Зачем?!
Бруно медленно поднял голову, и Альма ужаснулась его виду — словно её сын наконец-то сбросил маску, являя миру своё истинное лицо.
— Как я мог?.. — негромко спросил он, бесстрастно глядя сквозь неё. — Деньги. Всегда всё упирается в деньги. Мама.
— Я буду молчать об этом, — Альма прерывисто вздохнула, глядя на изображение Иисуса на стене. — Господь милосерден, если ты покаешься, то однажды он простит тебе эти грехи… Но не я. С этого дня ты мёртв для меня. Когда… если… тебя освободят — даже не вздумай возвращаться к семье, забудь дорогу к нам, наши имена… Для всех нас ты уже мёртв.
— Хорошо. Я тебя понял. Ты… можешь больше не навещать меня, раз уж я так скоропостижно умер, — Бруно сложил руки на груди, опираясь на спинку стула, и Альма покачала головой.
— Это мой крест, и я буду нести его столько, сколько смогу.
Она навещала его дважды в год — на Рождество и на Пасху, одна. Потому что в семье больше не говорили о Бруно.
1) Ejército de Liberación Nacional, ELN — колумбийская леворадикальная организация, созданная в 1964 году
2) Директор радио RCN
3) Одна из самых известных и охраняемых тюрем Колумбии, расположенная к юго-востоку от Боготы.
Мирабель пыталась поверить в то, что tío Бруно убил сеньора Ортиса, но у неё это никак не получалось. Голова гудела от бесконечных мыслей, которые бегали друг за другом, как безумные крысы в лабиринте, возвращаясь к ней в кошмарах, где она раз за разом, снова и снова входила ту проклятую беседку и видела окровавленные руки tío Бруно.
Он — убийца.
Эти два образа никак не хотели вместе сосуществовать в её голове: tío Бруно, убивший сеньора Освальдо, и tío Бруно, сидевший за общим столом на пасхальном обеде, с весёлой улыбкой на губах. Кровь на руках tío Бруно — и то, как tío Бруно помогал ей раскрашивать платья для бумажных кукол, умудряясь заляпаться краской по уши. Они смотрят детские теленовеллы после её уроков, наперегонки поедая чуррос, он дарит ей новый альбом и краски «для будущих великолепных проектов» — все эти воспоминания детства, светлые и беззаботные, теперь словно оказались перечёркнуты двумя простыми словами: он — убийца.
Это было настолько дико, настолько невероятно, что Мирабель до последнего надеялась, что на самом деле сеньора Освальдо убил кто-нибудь ещё, какой-нибудь случайный бандит, пробравшийся на их вечеринку с улицы — ведь были такие случаи! Но когда абуэла вернулась из полицейского участка и, не проронив ни слова, принялась убирать все фотографии tío Бруно, у неё внутри что-то лопнуло и рассыпалось на кусочки. Отчаянно цепляясь за мысль, что это всё-таки какая-то ошибка, Мирабель робко дотронулась до локтя Альмы и вздрогнула, увидев пустой, абсолютно непроницаемый взгляд абуэлы.
— Абуэла, а может… может быть такое, что полиция ошибается?
— Никогда, — сухо отчеканила Альма, и Мирабель прикусила язык, вспомнив, что абуэло Педро был полицейским. — Они знают, кто действительно виновен и кому нет прощения. Он сам в этом признался. Мирабель, я хочу спросить тебя кое о чём… Твой… tío, он не предлагал тебе встретиться с его друзьями? Не звал куда-нибудь?
— Нет, — Мирабель растерянно помотала головой, и Альма ненадолго прикрыла глаза, беззвучно вознося хвалу Деве Марии. — А в чём дело?
— Ни в чём, — слишком быстро ответила абуэла. — Забудь об этом и… забудь о своём tío. Он мёртв для нас.
Эти слова больно ударили по ушам, но Мирабель только кивнула. Спорить с абуэлой никто не мог… кроме, разве что, tía Пепы, уж больно взрывной был у неё характер, но даже та, после споров, признавала материнский авторитет.
Вернувшись в их с Луизой спальню, Мирабель плюхнулась на кровать, искоса поглядывая на сестру: хоть сейчас всё ещё были каникулы, Луиза уже читала справочник, готовясь к учёбе — в этом году она записалась на подготовительные курсы в университет, готовясь к поступлению в следующем году.
— Лу, ты веришь, что наш tío Бруно и правда… это сделал? — шёпотом спросила Мирабель, и Луиза дёрнула плечом.
— Не знаю. Полиции виднее. Мира, пожалуйста, не мешай.
Мирабель перекатилась на кровати, подворачивая ноги и сгребая подушку в объятия. Она уставилась на Луизу, которая теперь просто сверлила страницу неподвижным взглядом, и нахмурилась.
— Луиза… всё хорошо?
— Да, всё просто прекрасно! — Луиза с шумом захлопнула справочник. — Не считая того, что наш tío Бруно убил сеньора Ортиса, мне предстоит последний год в старшей школе, выпускные и вступительные экзамены, подготовка к университету, и я должна получать максимальный балл по всем предметам! И я была бы очень рада, если бы ты перестала меня отвлекать!
— Сейчас каникулы, можно и отдохнуть! — Мирабель всплеснула руками, и Луиза наградила её мрачным фырканьем. — Я серьёзно, Лу… неужели тебе всё равно?!
— Нет. Я не могу в это поверить, это… тупость какая-то. Это же tío Бруно! Он мне косичку в детстве на ночь заплетал, когда мама и папа уходили в кино! — Луиза села на кровати, невольно копируя позу самой Мирабель. — Ещё и абуэла меня спросила, не знакомил ли меня tío Бруно со своими друзьями… А зачем бы ему это делать? Я не хочу идти в журналистику, я планирую в экономический, и он это знал.
— Меня она тоже об этом спросила, — Мирабель растерянно потёрла переносицу под очками. Сёстры переглянулись и непонимающе пожали плечами. Всё это было слишком странным, непонятным и пугающим, словно их мир, такой привычный и надёжный, пошёл трещинами, рассыпаясь на кусочки.
Из дома пропали все фото с tío Бруно, его вещи, которые он не перевёз в свою квартиру — словно абуэла действительно стёрла его из жизни всей семьи. Осталось лишь одно фото, где тройняшки вместе с абуэлой стояли в парке Боливара, сделанное на окончание школы. Мирабель тайком рассматривала снимок, пытаясь поверить, что вот этот хохочущий парень, стоявший в обнимку с её мамой и абуэлой, стал убийцей.
Всё чаще она ловила себя на том, что злится: на Бруно, на саму себя, что полезла в эту чёртову беседку, на абуэлу, которая ничего толком не рассказывала… Почему tío сделал это? Этот вопрос не давал ей покоя, стучась в голове, словно птичка о прутья клетки. Может, может, сеньор Ортис как-то оскорбил абуэлу или маму, или tía Пепу, и tío Бруно просто заступился за семью? Не то, чтобы Мирабель верила, что сеньор Освальдо с его весёлым характером и улыбчивым лицом мог сказать или сделать что-то плохое, но хотелось найти хоть какое-то оправдание для tío Бруно. Но если бы tío защищал честь семьи, абуэла бы дневала и ночевала возле тюрьмы в ожидании суда, принося Бруно ещё горячие домашние обеды, а она делает вид, словно его никогда не существовало!
На похороны сеньора Освальдо, выпавшие ровно на 31 декабря, абуэла отправилась вместе с Исабелой, и в доме воцарилась тягостная вязкая тишина. Мама не готовила новогодние бунуэло с заварным кремом, никто не суетился с виноградом, чтобы все успели загадать свои желания в полночь. Вернувшись с похорон, Исабела заперлась в ванной на целый час, и лишь Долорес удалось убедить её открыть дверь. Проскользнув в ванную, Лола вновь закрыла дверь, и, как бы Мирабель с Камило ни старались подслушать их разговор, из-за шума воды ни слова было не разобрать. Спустя ещё полчаса кузины вышли, обнимая друг друга — под глазами Исабелы виднелись потёки туши, и сеньорита Совершенство выглядела пугающе несовершенной, уходя в свою комнату.
Суд был назначен на конец января, и когда tía Рената, побывавшая там вместо абуэлы, сообщила, что Бруно приговорили к семнадцати годам, Мирабель показалось, что ей на голову вылили ведро ледяной воды. Семнадцать лет — это было дольше, чем она прожила на свете, это целая вечность!..
— А может, всё-таки произошла какая-то ошибка? Вдруг это не он? — жалобно спросила Мирабель, с надеждой глядя на маму.
— Ошибкой может быть только слишком короткий срок, который потребовал адвокат, — процедила Хульета и, прикрыв глаза на пару секунд, медленно выдохнула через нос. — Мира, mi vida, не говори, пожалуйста, о Бруно. Никогда больше.
Мирабель испуганно замолчала, вспомнив, как мама смотрела на tío Бруно в тот вечер. Значит, он сделал что-то ещё, что-то настолько ужасное, что даже родная сестра и мать от него отвернулись.
В школе, конечно же, все знали о случившемся, и Мирабель даже не удивилась, когда одноклассники облепили её между уроками, окружив парту.
— А правда, что твой tío Бруно застрелил того парня?
— Моя абуэла слышала — задушил…
— Да нет, зарезал! Зарезал же, да?! — Мирабель недоверчиво оглядела знакомые лица. В семье об этом вечере не говорили и не вспоминали, зато в классе, кажется, это обещало стать самой животрепещущей темой для разговоров. — Ну, так что, он изрешетил его пулями? Задушил? Зарезал?
— Забил горшком. Керамическим! — не выдержав, огрызнулась Мирабель, и её передёрнуло от одного воспоминания об окровавленном лице сеньора Ортиса. Хоакин Перальто уважительно кивнул:
— Вот это — настоящий мужчина, не побоялся руки замарать! А мой кузен — тот ещё сutre(1), сел за вооружённое ограбление. И к кому полез, к начальнику полиции! Ну полный кретин, быстрых денег захотелось, чтоб девку свою порадовать… Зато у твоего tío реально большие cojones(2), раз он порешил того парня прямо на вечеринке. А за что?
— Моя абуэла слышала, что сеньора Фернанда и сеньора Вирхиния слышали, что он наркоту толкал, может, в цене не сошлись…
— А кто кому? Твой tío этому толстяку Ортису, или наоборот?
— Сеньор Мадригаль же на радио работал, да? Там ведь много разных уважаемых людей бывает, и местных, и… из других городов, — осторожно произнёс Мигель Энао. — Он был знаком с сеньорами из Медельина?..
— Или из Кали? — с горящими глазами перебил его Хоакин, и Мирабель непонимающе уставилась на них.
— Что?..
— Тю, ты что, даже не знаешь, за что он его убил?! — удивился Хоакин. — Так спросила бы, твоя абуэла же к нему ходит по субботам? Вот моя tía Мече к кузену каждую неделю приходит. Сначала, конечно, за уши его оттягала, потому что нельзя быть таким idiota de los cojones(3), а теперь обеды приносит…
Мирабель растерянно переводила взгляд с Мигеля на Хоакина. Наркотики? Tío Бруно продавал или покупал эту отраву?! Она потрясла головой. Если в то, что он мог убить сеньора Ортиса, она ещё могла поверить, хоть и с трудом, то в это — точно нет! Самым большим грехом tío Бруно было курение… Или просто она снова не знает всей правды? Девочки шептались о чём-то и вовсе невообразимом, и Мирабель даже разговаривать с ними отказалась, задыхаясь от возмущения.
Из школы её забрала tía Пепа, как раз перед Рождеством вернувшая права, и всю дорогу сетовавшая, что у Камило и Мирабель занятия заканчиваются в разное время.
— Tía Пепа, — осторожно произнесла Мирабель, теребя синюю форменную юбку в пальцах. — А… Почему в школе говорят, что tío Бру…
— Мирабель. Мы не говорим о Бруно, — tía Пепа перебила её, поджимая губы и становясь поразительно похожей на абуэлу.
— Да, точно. А почему говорят, что он… — Мирабель запнулась, чувствуя, как температура в салоне стремительно падает, приближаясь к абсолютному нулю. Сглотнув, она всё-таки закончила предложение. — Продавал… наркотики?
— Продавал… ха! Скорее, покупал! Да-да, не смотри на меня так, ты совсем не знаешь моего брата. Он с детства вечно влипает в неприятности, общался со всякой шпаной, продавал контрабандные сигареты. Эти его статейки, Господи, помилуй, вечеринки, все эти низкопробные девицы… — tía Пепа резко замолчала, и Мирабель уставилась на дорогу, чувствуя, как начинает болеть голова. И это — tío Бруно?! Её tío Бруно?!
Камило, которого сегодня тоже весь день расспрашивали в школе, реагировал совсем иначе.
— Мира, ну почему он не мог подарить Освальдо «колумбийский галстук»(4) на Рождество? Или «сицилийские ботинки», ну хоть что-то более крутое, чем просто разбить голову горшком?! Это же отстой! Как мне про такое рассказывать?! — Камило плюхнулся на кровать Луизы, схватившись за волосы, и Мирабель оторопело вытаращилась на него:
— Ты что, сдурел?! Как ты вообще можешь про такое говорить?
— А наш tío что, не сдурел?! Зачем ему понадобилось убивать сеньора Ортиса в разгар вечеринки? Да ещё и так тупо! Мне перед одноклассниками стыдно теперь — как же, наш tío так глупо подставился… и почему?
— Вот именно, почему? — Мирабель переглянулась с ним и, решившись, поделилась бродящими в её школе слухами. — Говорят, он, ну, наркотики у Освальдо покупал…
— И что, не сошлись в цене, и он его по голове горшком шарахнул? Ты сама вдумайся, это даже звучит по-идиотски, а tío Бруно вроде не дурак. Вроде, — с сомнением повторил Камило и вздохнул. — Не мог, что ли, до января подождать…
Мирабель, не выдержав, швырнула в него подушку.
— Я вообще в это не верю, — мрачно заявила она, сложив руки на груди. — Он ведь уже жил с tía… то есть, с сеньоритой Ренатой. Она бы точно заметила, если бы он подсел на эту дрянь. И про… всё прочее.
— То-то она так быстро укатила в США, — пробормотал Камило и приободрился. — А может, наоборот, это сеньор Ортис у него покупал? А что, он же вечно весёлый такой… был.
Они оба примолкли, сообразив, что невежливо так говорить о недавно почившем. Камило суетливо перекрестился и вполголоса попросил прощения у души сеньора Ортиса за грубость.
Мирабель попыталась расспросить об этих слухах маму и абуэлу, но те молчали, словно каменные истуканы, цедя, что это ей знать необязательно. Наконец, терпение абуэлы лопнуло, и она строго отчитала Мирабель за то, что та причиняет боль семье. «Как будто Господь и так послал нам мало испытаний!» — закончила она свою речь, и Мирабель прекратила расспросы. В конце февраля отца её одноклассницы, Моники Ромеро, президента банка «Гранада», обвинили в отмывании денег и финансировании партизан, и «рождественское убийство» перестало всех интересовать, сменившись более интересной темой.
Чем ближе было 6 марта, тем мрачнее становилось на душе у Мирабель — никакого желания праздновать свою кинсеаньеру у неё не было, но… Родители и абуэла запланировали этот день ещё в прошлом году, когда всё казалось нормальным, простым и понятным, и она не могла подвести их. Её платье уже было готово, зал в ресторане был арендован на их имя на целый день, еда и напитки, заказанные на праздник, не должны были пропасть зря…
Мирабель старательно улыбалась с самого утра, осторожно забираясь в машину и стараясь не помять пышное платье, в котором она сама себе напоминала трёхъярусный торт, пока душу скребли непрошеные воспоминания о кинсеаньере Луизы. Тогда tío Бруно, зная о любви племянницы к животным, и особенно собакам и лошадям, договорился с одним конезаводчиком, и в ресторан Луиза ехала верхом на белоснежной смирной кобылке, сияя от счастья. И как было поверить в то, что он был не просто убийцей, но и кем-то гораздо худшим? Она не знала, во что верить, кому верить, и оттого злилась на себя, на весь мир, на tío Бруно… и всё равно скучала по нему, и дело было даже не в проклятой лошади, на которую Мирабель бы всё равно не залезла.
Выходя с папой на первый танец (и молясь, чтобы он не наступил на подол платья) Мирабель держалась, улыбаясь так ясно и широко, как только могла. Поздравления, шампанское, бенгальские огни и воздушные шарики — в прошлом году она грезила этим днём, представляла себе платье и украшения, но теперь, когда её пятнадцатилетие наступило, она не чувствовала ничего, кроме горечи. Сбежав в туалет — на самом деле, в таком платье было чертовски сложно забраться в кабинку, и Мирабель уже трижды прокляла себя за выбор фасона — она наконец-то разжала сведённые судорогой челюсти и слегка помассировала щёки, сердито глядя на себя в зеркало.
«Радуйся, чёрт бы тебя побрал, радуйся!» — прошипела она своему отражению. Подержав руки вод водой и вытерев их бумажным полотенцем, Мирабель снова улыбнулась, чувствуя, как начинает болеть лицо, и выскользнула из туалета. Пробираясь к своему почётному месту, она краем глаза заметила Мариано и, остановившись, взглянула на него внимательнее — он сидел с таким потерянным и ошарашенным видом, что она не смогла остаться в стороне.
— Мариано? Что случилось? — Мирабель осторожно тронула его за плечо, и он, подпрыгнув от неожиданности, натянуто улыбнулся.
— О, н-ничего. Всё норм… — осёкшись, Мариано потёр лоб. — Исабела сказала, что у неё болит голова, и твоя мама повезла её домой.
— Ты за неё переживаешь? — Мирабель уселась на пустовавший стул, уже не заботясь о платье. Мариано кашлянул, разглядывая украшенные золотой фольгой бокалы для шампанского.
— Ну… она вернула мне кольцо, сказав, что у нас ничего не получится. Я спросил: неужели это потому, что ваш tío… ну, сделал это, а она просто молча отвернулась, и потом сеньора Хульета её увезла.
Мирабель невольно закатила глаза. Ну разумеется, спасибо, Иса. Не могла подождать с таким жестом и не рвать помолвку на её кинсеаньере?!
— Ну, tío Бруно всё-таки её крёстный, — осторожно сказала Мирабель. — Ей очень тяжело сейчас. И всем нам тоже, — добавила она вполголоса.
— Я понимаю, — Мариано вздохнул и слабо улыбнулся. — Потанцуем, именинница? Извини, что испортили праздник.
Мирабель кивнула: Мариано был неплохим парнем. Может, и не блистал умом, но был вежливым, добродушным, внимательным… и танцевал хорошо, ни разу не наступив ей на ноги. Её сестра, наверное, точно с ума сошла, разорвав помолвку. На церемонии пятнадцати свечей Мирабель чуть не расплакалась: tío Бруно был одним из тех, кого она хотела пригласить зажечь для неё свечу, и она застыла, боясь даже моргнуть, чтобы из глаз не покатились слёзы, смывая идеальный макияж.
— Время фото! — папа вытащил фотоаппарат из чехла, и Мирабель отсалютовала ему бокалом шампанского. В груди опять шевельнулось горькое, тоскливое чувство: в их семье самые лучшие фото получались у tío Бруно, словно у него был какой-то дар поймать нужный момент времени, сохраняя его на память… Мирабель с трудом отогнала мысли о нём, пока папа, бормоча себе под нос, пытался настроить фотоаппарат.
— Сеньор Агустин, давайте я? — предложил Мариано, и, дождавшись, когда вся семья соберётся рядом с Мирабель, нажал на кнопку, на мгновение ослепляя всех вспышкой.
— Тин, опять я буду с красными глазами! — tía Пепа, ошалело моргая, рассмеялась, шутливо толкнув его в плечо.
— Да я вроде убирал вспышку… ай, ладно! Будем как семейка Аддамс, — Агустин, посмеявшись, сделал ещё несколько фото, уже без вспышки, которую ему помог отключить Мариано.
Закончился праздник ближе к полуночи, и домой Мирабель приехала засыпая на ходу: сил хватило только на то, чтобы с маминой помощью вылезти из неудобного платья и рухнуть в кровать, даже не смыв макияж. Утром она вышла из спальни с растёкшейся тушью и смазанной помадой, и папа, от души смеясь, сделал ещё два снимка — исключительно для семейного архива, как он пообещал. Ну и следовало добить уже пленку, чтобы отнести её в салон на проявку.
Получив фотографии, Мирабель тут же достала из шкафа свой альбом и замерла, глядя на фотографию с самой первой страницы, где её, запелёнатую и обвязанную розовым бантом, держал на руках tío Бруно. Рядом с ним стояли мама и папа, улыбающиеся, молодые, глядевшие в камеру — наверное, фото сделала абуэла, или tío Феликс. Мирабель перелистнула толстые страницы, чувствуя, как задрожали руки. Абуэла убрала все фото из дома, но не из её альбома.
Вот её пятилетие: она в бумажной короне перед тортом, счастливо улыбается в камеру сидя между родителями — это фото сделал tío Бруно. Вот они всей семьёй в парке на отдыхе в День независимости Колумбии: Исабела с цветочной короной на голове, Мирабель и Луиза в венках из ромашек, все трое сидят возле мамы и хохочут… Мирабель вспомнила этот день, на редкость тёплый и солнечный, запах травы и земли, вспомнила, как от ромашек свербело в носу, и она потом чесалась весь оставшийся день. Это ведь tío Бруно их сфотографировал, потому что за неделю до праздника папа ухитрился сломать ногу, споткнувшись на ровном месте.
Бруно не было на самих фотографиях, но он был за ними. Был частью её жизни, жизни всей семьи — и ставший теперь тёмным пятном, постыдной тайной, о которой не стоит говорить… Настроение моментально испортилось, и, кое-как запихнув фотографии в альбом, Мирабель резко захлопнула его и засунула обратно в шкаф, чувствуя ком в горле.
В мае, едва только сняли военное положение, Исабела сразу улетела в Картахену, и мама просидела у телефона три часа, бормоча молитвы, пока Иса не позвонила из аэропорта, что добралась целой и невредимой. В доме стало ещё тише, и пятый день рождения Антонио справляли в узком семейном кругу.
— Жалко, что tío Бруно нету, — искренне расстроился Антонио, закончив разбирать подарки, и над столом пронеслась эпидемия кашля. — А он привезёт мне белого медвежонка?
Tía Пепа строго следила, чтобы её младший сыночек оставался в блаженном неведении относительно своего родственника, и Антонио искренне верил в туманные объяснения, что tío Бруно пришлось срочно уехать по работе на Аляску, и поэтому ему нельзя позвонить и написать письмо.
— Главное, чтоб «снежок» не прислал, — пробормотал Камило, и tía Пепа прочистила горло, испепелив его взглядом.
— Нет, снег ведь растает, у нас жарко, — возразил Антонио.
— Для медвежонка тоже жарко, мой милый, — проворковала tía Пепа.
— А для тюленчика?
— И для тюленчика у нас жарко, и совсем нет воды, — tío Феликс похлопал его по спине. — Думаю, северных зверей лучше оставить на Севере.
— Ну ладно, — Антонио, моментально повеселев, принялся за кокосовый торт, забыв про tío Бруно, и в этот момент Мирабель ему от души позавидовала.
Семья постепенно привыкала к новой жизни, делая вид, что никакого Бруно никогда не было, и даже Камило на любые попытки Мирабель обсудить то злосчастное Рождество лишь раздражённо цыкал зубом и советовал выкинуть прошлое из головы. Исабела исправно звонила домой каждые две недели, а рекламный баннер духов «Las Flores del Mal»(5) висел по всему городу, и Мирабель почти каждый день проходила мимо застывшего в своём совершенстве лица Исабелы в окружении чёрных орхидей.
День рождения тройняшек — теперь уже двойняшек — Мадригаль прошёл в тягостной атмосфере, которую все старались сгладить вином и агуардиенте. Глядя на блёклые, словно выцветшие улыбки мамы и tía Пепы, согбенную спину абуэлы, Мирабель снова ощутила жуткое, сосущее чувство пустоты в душе. Это было неправильно. Неправильно было притворяться, что tío Бруно умер, или вовсе не рождался. Падре Рафаэль в своей программе(6) часто повторял, что даже самый отпетый грешник может раскаяться, и что поддержка семьи поможет ему получить прощение если не в глазах закона, то в глазах Всевышнего… В конце концов, он самого Эскобара смог уговорить сдаться властям в девяносто первом году!.. Правда, учитывая, что Ла Катедраль(7) построили по проекту Эскобара, то выглядела она не тюрьмой, а пятизвёздочным отелем, и сбежал он оттуда через год, слова падре вызывали некоторые сомнения. Но не для неё.
Ночью, дождавшись, когда все уснут, Мирабель прокралась на кухню и, вырвав из школьной тетради лист, принялась писать в свете уличного фонаря.
«Feliz cumpleaños, tío Бруно. Прости, я не знаю, когда к тебе дойдёт это письмо, и не знаю, захочешь ли ты мне ответить. Я пойму, если не ответишь.
Как твои дела?.. Наверное, это глупый вопрос, но я никогда раньше не писала таких писем и не знаю, как правильно.
Tío, я очень по тебе скучаю. В семье про тебя не говорят, словно забыли, tía Пепа сказала Антонио, что ты улетел на Аляску, делать программу о белых медведях (кстати, он теперь мечтает о медвежонке), а я не хочу притворяться, будто тебя никогда не было из-за этого страшного вечера. Tío, почему так случилось? Я хочу понять, просто… Столько слухов ходит, и про наркотики, и про другое тоже, но я в это не верю. Я не могу в это поверить. Tío Бруно, пожалуйста, расскажи мне, что произошло на самом деле. Я всё время вспоминаю про то, что случилось, и я уже сама не знаю, что именно видела. Помоги мне понять, пожалуйста.
Жаль, что тебя не было на моей кинсеаньере. Ты знаешь, я очень хотела, чтобы ты зажёг для меня свечу, я написала для тебя такое длинное послание, что даже испугалась, что ты устанешь его слушать. Фотографии пришлось делать папе, и мы все там с красными глазами… Мне нужно было выбрать стиль вечеринки в духе ужастиков про живых мертвецов!.. Прости, это было глупо. В общем, когда проявили плёнку, я достала свой альбом, и я поняла, что почти все фото — они от тебя. Мой день рождения, все праздники. Тебя почти нет на фотографиях, ты всегда был по ту сторону камеры, сохраняя самые весёлые и лучшие моменты в нашей памяти. Я теперь очень об этом жалею. Не о том, что ты был нашим фотографом, а о том, что тебя на этих фото нет.
Tío, я правда скучаю. Мне тебя не хватает.
С днём рождения.
Мирабель.»
Пробежав глазами по буквам, скачущим от волнения, Мирабель вздохнула. Может, это неправильно. Может, нужно поступить так же, как и остальные члены её семьи: запереть воспоминания о tío Бруно, стереть их и притвориться, что его нет, и никогда не было, но внутри что-то протестовало против такого решения. Несмотря на все прошедшие с Рождества месяцы, она всё ещё думала о Бруно. Всё ещё пыталась найти ответы, чтобы сложить картинку из разрозненных кусочков: кем был её tío Бруно на самом деле? Был ли он хладнокровным убийцей, запутавшейся жертвой обстоятельств или благородным мстителем?..
Вскочив раньше всех, чтобы успеть отправить письмо перед школой, Мирабель мысленно поблагодарила Хоакина, который, благодаря своему неудачливому кузену, был настоящим экспертом в том, как переписываться с заключёнными. Она немного опасалась, что сотрудник почты как-то прокомментирует адрес, или просто косо посмотрит на неё, но никому словно до этого не было дела. О том, что скажет абуэла, если от tío Бруно придёт ответ, Мирабель боялась даже думать. Мысленно она уже нашла себе оправдание: она просто… просто заботилась о душе tío Бруно (и, может быть, совсем немного, о собственной), и оставалось надеяться, что абуэлу такое объяснение устроит.
Каждое утро она, затаив дыхание, проверяла почтовый ящик, но ответа от tío Бруно не было ни через неделю, ни через месяц. Мирабель даже в мусорное ведро заглядывала, полагая, что абуэла могла выбросить его письмо, порвав на мелкие кусочки, но к началу декабря пришлось смириться с тем, что tío Бруно не захотел ей отвечать. Словно не только семья Мадригаль вычеркнула его, но и он стёр их из памяти и из сердца. Хотя, конечно, всё ещё оставалась слабая надежда на то, что письмо просто не дошло до адресата.
2 декабря 1993 года вся страна, затаив дыхание, приникла к экранам и радиоприёмникам, пытаясь поверить в то, что Пабло Эскобар, El Patron, кокаиновый король и убийца, терроризировавший Колумбию, наконец-то мёртв.
— Слава тебе, Господи, наконец-то, — прошептала абуэла перекрестившись. — И от этих гринго есть польза.
— А я считаю, что это позор! — неожиданно сурово заявил Агустин. — До чего мы довели нашу страну, что для поимки этого убл… убийцы, — он виновато покосился на сидевшую рядом Мирабель, — нам понадобилась помощь других! Наша власть и наша полиция коррумпированы сверху донизу…
— Агустин! — абуэла повысила голос, сердито глядя на него. — Ты опять за старое?
— А вы считаете иначе? Альма, я скажу так: почти все честные полицейские этой страны оказались или в могилах, или на больничных койках…
— Не все, — абуэла сурово нахмурилась. — Я слышала, капитан Ортега получил повышение и теперь стал майором, а он — образец порядочного полицейского!
— В таком случае, он — единственное светлое исключение из правил, — Агустин сложил руки на груди, ворча себе под нос, что власть давно пора перетряхнуть сверху донизу.
Мирабель молча смотрела на экран телевизора, чувствуя тошнотворную слабость внутри. Была тому виной дрожащая камера оператора или игра света и тени, но труп Эскобара на носилках напомнил ей труп сеньора Ортиса, и её передёрнуло от омерзения. В уголке экрана промелькнула плачущая женщина, бросившаяся к телу, и Мирабель запоздало сообразила, что это была мать Пабло Эскобара. Даже у этого монстра, чудовища, с руками, обагрёнными кровью тысяч невинных жертв, была мать, которая сейчас скорбела о нём. А tío Бруно был лишён даже этого.
1) Долбоёб.
2) Яйца.
3) Долбанным идиотом.
4) На горле жертвы делается глубокий вертикальный разрез, и через образовавшееся отверстие наружу вытаскивается язык, создавая некое подобие галстука.
5) Цветы зла.
6) Рафаэль Гарсиа Эррерос, колумбийский священник, в 1950 году начавший вести радиопередачу «El Minuto de Dios», с 1957 года так же включённую и в телевизионную программу. После смерти падре Рафаэля в 1992 году, новым ведущим стал Диего Харамильо.
7) Ла Катедраль (исп. La Catedral) — ныне не существующая тюрьма в колумбийском городе Энвигадо. Построена на средства Пабло Эскобара для собственной сверхкомфортной отсидки.
Как бы ни старалась tía Пепа оградить своего младшего сына от любых потрясений, новость о смерти Пабло Эскобара облетела всю Колумбию. Правда, Антонио, в силу своего возраста, об El Patron знал только то, что у него была асьенда, где жили гиппопотамы, слоны и жирафы, и, услышав про его смерть, тут же расстроился и начал переживать, что бедные звери теперь останутся голодными и несчастными.
— Мама, а можно мы возьмём себе одного бегемотика? И жирафика? И вдруг tío Бруно мне всё-таки привезёт беленького мишку, когда вернётся с Аляски… — с мольбой протянул он, и tía Пепа подавилась утренней чашкой кофе.
— Цыплёночек мой, ну ты сам посмотри, где мы будем держать бегемота и жирафа? — рассудительно заметил tío Феликс, успокаивающе гладя свою жену по запястью. — Им тут будет тесно и неудобно.
— А вдруг их никто не будет кормить, и они умрут от голода?! — с надрывом спросил Антонио и отодвинул тарелку с чангуа(1). — Папа, давай ты отправишь мой суп бегемотикам, а я поем арепы?
— Тонито, милый, бегемотам нельзя чангуа. У них начинают болеть животы, это я тебе как доктор говорю, — вмешалась Хульета. — Поэтому доедай свой завтрак, чтобы вырасти большим и сильным.
— А белым медвежатам можно?..
— Антонио, — негромко сказала абуэла, и мальчик, сразу притихнув, подвинул к себе тарелку и принялся за завтрак. Мирабель улыбнулась, глядя на кузена, и решила к уже имеющимся ягуару и капибаре сшить для него ещё и плюшевых бегемота с жирафом. Tía Пепа и tío Феликс задумчиво переглянулись, словно умели читать мысли друг друга, и Мирабель заметила, как tío Феликс подмигнул своей жене.
К концу декабря донья Гузман сменила, наконец, ледяное молчание, на которое в том числе повлияла и разорванная помолвка, на некое подобие любезности, и пригласила всю семью Мадригаль в свой дом на рождественскую вечеринку. Несмотря на некоторую неловкость, всё ещё висевшую в воздухе, и слишком уж вежливые разговоры абуэлы и самой доньи Гузман, все остальные члены семей действительно наслаждались приятной обстановкой, совсем непохожей на прошлогоднее Рождество.
Антонио, которого впервые взяли на взрослый праздник в другом доме, жался к Мирабель, крепко держа в руках плюшевого ягуара. Мариано, заметив его, дружелюбно улыбнулся и, подойдя ближе, присел на корточки.
— Привет, Тонито! Теперь ты уже такой взрослый, что ходишь в гости, да?
— Ага, — еле слышно отозвался Антонио. Мирабель ласково пригладила его кудряшки — её кузен стеснялся незнакомых людей, но Мариано, как бывший жених Исабелы, всё-таки был ему не совсем чужим.
— Какой у тебя роскошный зверь в руках, совсем как настоящий! Я даже подумал, что ты принёс маленького котёнка ягуара к нам — Мариано сказал это настолько искренне, что Антонио, мгновенно оттаяв, тут же заулыбался.
— Это мне Мира сшила! Правда, у неё красиво получилось? А ещё она сама себе одежду делает, и у меня на кармашке вышивку тоже! — Антонио ткнул себя пальцем в грудь, и Мирабель неловко отвернулась.
— Твоя кузина молодец. Иса… — Мариано запнулся, и, откашлявшись, продолжил. — Исабела часто говорила, что у неё настоящий талант.
— Да быть такого не может! — растерявшись, выпалила Мирабель. Чтобы старшая сестра её похвалила? Да скорее в аду снег пойдёт, а все наркобароны Колумбии дружно постригутся в монахи, раздав деньги нуждающимся. Мариано покачал головой:
— Я серьёзно. Она мне как-то рассказывала о платье, которое ты сшила для куклы, так подробно, что я его как наяву представил. И игрушки у тебя отличные.
— Ох… спасибо, — пробормотала Мирабель, подозревая, что Исабела, и без того не горевшая желанием связывать свою жизнь с Мариано Гузманом, просто несла первое, что придёт в голову, лишь бы разбавить атмосферу вынужденной романтики. Антонио, окончательно осмелев, согласился пойти познакомиться с другими детьми, держа Мариано за руку, и Мирабель проводила их взглядом.
— Он так любит детей, — обернувшись, она увидела стоявшую рядом Долорес, печально глядевшую на Мариано. — Он как-то признался Исе, что хочет как минимум пятерых.
— Представляю, в каком она была восторге, — вполголоса отозвалась Мирабель, и Долорес кивнула, накручивая на палец прядь волос, выбившуюся из причёски.
Устав от танцев, Мирабель отошла к столу, выпить стакан гуарапо. Цедя прохладный лимонад по глоточку, она услышала имя tío Бруно, донёсшееся от беседовавших доньи Гузман и абуэлы, и тут же вытянула шею, жалея, что у неё не такой хороший слух, как у Долорес, окончившей музыкальную школу.
— … не виним. Мы понимаем, как тяжело было бедной девочке. Она ведь крестница Бруно, и такой позор…
— Спасибо, Мария, я верила, что ты простишь это её… решение.
— Ну, разумеется, Альма! Ведь не станем мы рушить старую дружбу из-за такого… Ты ведь навещаешь его?
— Это мой крест, — голосом абуэлы можно было заморозить озеро Гуатавита. — Я навещала его на Пасху, а завтра поеду к нему, поздравить с Рождеством, но… Не хочу его видеть. Просто не могу.
— Я всегда говорила, что такие знакомства и связи не доведут до добра, вот мой Серхио тоже связался не с теми людьми, а ведь был таким приличным мальчиком, пел в хоре, университет закончил лучшим на курсе…
Лимонад в стакане закончился, и Мирабель, уловив косой взгляд абуэлы, быстро отошла обратно к танцующим, делая вид, что ничего не слышала. В целом, можно было признать, что вечеринка удалась. «И обошлось без единого трупа!» — жизнерадостно заявил Камило громким шёпотом, когда они возвращались домой, схлопотав лёгкий подзатыльник от своей матери.
На Рождество младенец Иисус, тронутый добрым сердцем малыша Антонио, подарил ему пятнистого котёнка, которого сияющий от счастья (и совершенно забывший про бегемотов, жирафов и белых медведей) кузен назвал Парсом. Котёнок создавал хаос на ровном месте, в первый же вечер умудрившись уронить рождественскую ёлку, но сердится на него не получалось — Антонио так искренне радовался подарку, что даже абуэла махнула рукой, отметив, что игрушки целы, гирлянда не порвалась, а значит, нечего и шум поднимать.
— Все дети одинаковы, — закончила она свою мысль, с теплотой глядя на Антонио и Парса. — Будь то котята или ребята, в детстве они всегда лишь безобидные малыши с невинными забавами…
Альма замолчала, нахмурившись, и Мирабель невольно бросила взгляд на единственное фото с tío Бруно, оставшееся в доме. Сегодня абуэла, как и собиралась, навестила своего сына в Ла Пикоте, и Мирабель при всём желании не смогла удержаться от вопроса:
— Как дела у tío Бруно?
Альма, вздрогнув, холодно взглянула на неё, и, помолчав, неохотно ответила: «Живой», больше не проронив ни слова. Мирабель попыталась утешить себя мыслью, что даже если tío Бруно не захотел ей отвечать, то хотя бы не выдал перед абуэлой.
После Нового года абуэла и донья Гузман, демонстрируя всему району их по-прежнему крепкую дружбу, организовали несколько благотворительных обедов совместно с церковью, чтобы «исцелить раны, оставшиеся после террора Эскобара». Вырученные деньги пошли на помощь беднякам, сиротам и заключённым, и обе доньи решили устроить ещё один благотворительный обед, но уже после окончания поста, в честь Пасхи. Абуэла стала чаще улыбаться, выходя из дому с расправленными плечами и гордо поднятой головой, и вскоре о зловещем Бруно, который сначала задушил, а потом забил камнем добропорядочного сеньора Ортиса, перестали шептаться даже самые отъявленные сплетницы.
Благодаря Парсу жизнь в доме и правда стала гораздо веселее: шустрый и любознательный котёнок то и дело норовил залезть в чужой шкаф и устроить себе гнёздышко из вещей, попутно щедро делясь шерстью. Мирабель пару раз вытаскивала его из ящика со своим нижним бельём, а один раз он стянул с вешалки школьную форму Луизы, и утром ей пришлось впопыхах хвататься за утюг, шёпотом ругаясь на ходячее пятнистое бедствие.
В начале апреля, когда абуэла вместе с Долорес и доньей Гузман отправились в церковь, чтобы обговорить детали благотворительного обеда с падре, Мирабель раскраивала ткань для юбки, обводя мелком выкройку из журнала. В дверь заколотили, и она выпрямилась, сдув волосы со лба.
— Что, Антонио? — своего любимого кузена она могла узнать даже по стуку.
— Мира! А Парс у тебя? — Антонио заглянул в комнату, и Мирабель помотала головой.
— Нет. Он был, но я его выгнала, сам видишь, чем я занимаюсь, — она махнула рукой в сторону выкроек — с участием котёнка этот процесс становился настоящим адом. Антонио расстроено надул губы.
— Мира, он куда-то пропал… А вдруг он выбежал на улицу и потеряется? Или его задавят машины?!
— Эй, эй, тише, — Мирабель быстро обняла уже готового зареветь Антонио и погладила по пружинистым кудряшкам. — Я уверена, это пушистое бедствие где-то в доме, залез в шкаф и спит там.
— А где? У Исабелы дверь закрыта, у Камило и Лолы его нет, у мамы и папы я смотрел, — Антонио принялся загибать пальцы. — Осталась ты и Лусита. И твои мама и папа.
— И абуэла, — с содроганием произнесла Мирабель, и Антонио засопел, умоляюще глядя на неё. — Хорошо. Я проверю в комнате абуэлы, а ты пока можешь посидеть тут. Или, лучше, в столовой или в гостиной, — торопливо добавила она, вспомнив про лежащие в ящике ножницы и булавки с иголками. Антонио был, конечно, умным и замечательным мальчиком, но обнаружить, что всё постельное бельё и шторы были порезаны на лоскутки просто потому, что ему стало интересно, что из этого получится, Мирабель не хотелось.
Заходя без спроса в комнату абуэлы, Мирабель чувствовала себя так, словно вломилась ночью в церковь и теперь методично обчищает святое место.
— Парсито? Парс, кис-кис-кис, чтоб тебя, — прошипела она, слабо надеясь, что на этот раз вредный котёнок изменил своим привычкам и решил устроиться в кресле. Оглядевшись, Мирабель почувствовала, как упало сердце: нижний ящик одёжного шкафа был слега отодвинут. Хуже всего — это был ящик с Особенной Скатертью. Её собственноручно вышила ещё абуэла Альмы, Соледад, на свадьбу своей внучки, и стол ей накрывали только в самых торжественных случаях.
До этого Мирабель видела её лишь однажды, на крестины Антонио, и навсегда запомнила великолепный узор из птиц и цветов, вышитый с таким мастерством, какое ей самой ещё и не снилось. Абуэла хотела достать эту скатерть на свадьбу tío Бруно и Ренаты, потом — на свадьбу Мариано и Исабелы… Мирабель вздрогнула и решительно потрясла головой. Истово надеясь, что Парс просто спит поверх скатерти, а не решил там ещё и в туалет сходить, Мирабель выдвинула ящик. Ничем подозрительным не пахло, и она, слегка приободрившись, заметила выпирающий бугорок, который тут же замурлыкал, стоило до него дотронуться.
— Парс, только не выпускай когти, умоляю! — прошептала Мирабель и, затаив дыхание, потянула скатерть в сторону, открывая пятнистого котёнка, лежавшего на изумрудно-зелёной папке. — А это что?..
Парс, решив, что она собралась поиграть в «злую руку», попытался вцепиться в неё когтями и крохотными, но очень острыми клыками, но Мирабель ловко перехватила его поперёк живота и вытащила из ящика, строго шикнув. Лежавшая под скатертью папка притягивала взгляд: почему абуэла держит её тут и… что в ней? Все документы хранились в несгораемом шкафу в кабинете, фотоальбомы лежали на полках в гостиной, так почему эта папка оказалась в ящике, да ещё и под скатертью?
Мирабель нервно облизнула губы, краем уха слыша, как Парс точит когти о кровать. Любопытство разгоралось внутри, и, несмотря на укоризненный взгляд керамической статуэтки Девы Марии, Мирабель, воровато обернувшись на дверь, осторожно достала папку. Руки тряслись от волнения и осознания тяжести своего греха — мало того, что вломилась без спроса в комнату абуэлы, так ещё и лезет в её вещи! — и всё содержимое папки высыпалось на пол.
— Ой, мамочки! — прошептала Мирабель, с ужасом глядя на пёстрый хаос на полу. Отдышавшись и собравшись с духом, она принялась торопливо собирать фотографии и какие-то бумаги, и случайно зацепилась взглядом за один снимок. — Что?!
Разинув рот, она уставилась на фото развалившейся на диване девушки, совсем как в журналах у Камило, даже не сразу замечая там tío Бруно. Мирабель захлопнула рот и помотала головой. У абуэлы в потайном ящике хранится… такое?! Откуда у неё вообще эта фотография?! Мирабель моргнула и пригляделась к отражению в зеркале — ей показалось, или, кроме Бруно, там был…
С первого этажа донёсся голос абуэлы, и Мирабель, похолодев, торопливо засунула фотографии и бумаги обратно в папку. Паника захлестнула её с головой, и она, слабо понимая, что, а главное, зачем она делает, засунула папку себе под блузку, прижав к животу резинкой юбки. Закинув Парса на плечо, Мирабель задвинула ящик со скатертью, в последний момент расправив её, и пулей выскочила из комнаты абуэлы.
Спустив котёнка на пол, она метнулась в спальню и засунула папку под матрас своей кровати. Торопливо свернув ткань вместе с выкройкой на столе, Мирабель плюхнулась на кресло, схватив первую попавшуюся книгу, и замерла, уставившись на страницу невидящим взглядом. Сердце гулко стучало в горле, ладони были мокрыми от пота и слегка тряслись, а во рту чувствовался медный привкус. Абуэла прошла по коридору, и до слуха Мирабель донёсся скрип двери. Она застыла, боясь даже вздохнуть, ожидая, что сейчас раздастся грозный крик… но было тихо.
До самого вечера Мирабель сидела как на иголках, пытаясь понять — откуда у абуэлы такие фотографии? Ладно бы у Камило, насчёт морального облика своего кузена у Мирабель не было никаких иллюзий; она скрепя сердце могла бы смириться с подобными фото у tío Феликса или папы, но абуэла?! За ужином Мирабель боялась даже голову поднять, опасаясь праведного гнева, но громы и молнии не спешили падать на её голову с небес.
— Антонио, пожалуйста, проследи, чтобы твой котёнок не забирался в чужие комнаты. Я заметила, что он точил когти о мою кровать, — только и попросила Альма, и Антонио, смутившись, опустил голову:
— Прости, абуэла. Я буду очень-очень следить за ним.
Мирабель, которую прошибло холодным по́том, едва абуэла произнесла первый слог, еле слышно перевела дух. С трудом дождавшись, когда Луиза уснёт, и все прочие звуки в доме утихнут, Мирабель крадучись пробралась в ванную, трепетно прижимая найденную папку к животу. Заперев дверь и усевшись на крышку унитаза, она решительно раскрыла её, снова вынимая фотографии.
Теперь она уже сообразила, что они были крупнее, чем те, что хранились в семейных альбомах, и гораздо чётче. Снова взяв фото с девушкой на диване, Мирабель рассмотрела его внимательней, не обращая внимания ни на грудь, едва прикрытую купальником, ни на расставленные ноги — в конце концов, учитывая, как часто её кузен забывал свои журналы в ванной и какие фильмы показывали по телевизору, глупо было бы смущаться и корчить из себя ханжу. Она задержала взгляд на tío Бруно — было немного… странно и совсем капельку смущающе видеть его в таком виде. Особенно, спустя год его отсутствия. Мирабель потёрла затылок, переводя взгляд на другого человека, отразившегося в зеркале, и чувствуя лёгкий холодок в животе — она смотрела на покойника.
Вытерев потные ладони о пижамные штаны, она почти уткнулась носом в фотографию, разглядывая отражение. Это действительно был сеньор Освальдо, стоявший в профиль, и говоривший с… кем-то — собеседника загораживала голова tío Бруно. Мирабель вытащила второе фото, где tío Бруно фотографировал себя в зеркало, пока у него за спиной тискались две девушки и какой-то мужчина. Она нахмурилась, заметив напряжённый взгляд Бруно и натянутую, искусственную улыбку, словно он ни капельки не наслаждался происходящим, хоть и притворялся, что это не так. Дальше шло несколько групповых снимков, фотографии каких-то красивых девушек с броским макияжем — Мирабель никогда не разрешали так краситься, и она только завистливо вздохнула, — список имён, расписание самолётов из аэропорта Эль-Дорадо…
Сложив всё обратно в папку, Мирабель подпёрла голову кулаком, разглядывая светло-зелёный кафель с цветочным узором. Почему эти фотографии оказались у абуэлы? Откуда они вообще взялись?! То есть, понятно, что их снимал tío Бруно, но… почему? Что это за имена, кто эти люди?.. Вопросов было гораздо больше, чем ответов.
Устав сидеть на унитазе, да и ноги уже затекли, Мирабель вышла из ванной, прижимая папку к животу. Пробравшись в спальню, она неловко задела ногой тумбочку и зашипела от боли. Луиза сонно заворочалась, приподнимаясь на подушке:
— Ты чего?
— Я… живот прихватило, — быстро ответила Мирабель, сгибаясь пополам и придерживая папку.
Ложиться тоже пришлось скрючившись, чтобы не шуршать матрасом. Сон упорно не шёл, а в голове разъярёнными пчёлами роились мысли. Она вспомнила одну теленовеллу о полицейском под прикрытием, который, рискуя жизнью, добывал компромат на главарей мафии. А что если… Нет, tío Бруно, конечно, не был полицейским, но он ведь был журналистом, и что, если он узнал что-то очень нехорошее про сеньора Ортиса, и во время разговора в беседке сеньор Освальдо решил на него напасть, и tío Бруно просто защищался?! Но… если всё это было так, то почему папка с фотографиями оказалась у абуэлы, а не в руках полиции? Почему tío Бруно сидит в тюрьме, про него шепчутся, что он сутенёр и наркоман, а абуэла каждый месяц навещает родителей сеньора Ортиса? Мирабель, не выдержав, сползла с кровати, снова уходя в ванную.
Перебрав фотографии, она вытащила одну, снятую у бассейна: tío Бруно держал камеру на вытянутой руке, захватывая в кадр не только себя, но и окружение, и Мирабель, не обращая внимания на девиц топлес, облепивших бортик, разглядывала лица мужчин, сидевших вокруг столика за спиной у tío Бруно. Кроме сеньора Освальдо, там была ещё пара человек, которых она видела по телевизору в новостях, ещё один, кажется, был директором радио RCN, а ещё… Она заморгала и потёрла глаза. Сбоку от основной группы стоял шофер сеньора Освальдо — не узнать эту бороду было сложно.
Мирабель, почесав в затылке, принялась перебирать фото девушек, и, наконец, вытащила ещё два, где тоже был Панчо. На одном снимке он вовсе стоял в круге света от фонаря, держа за руку девицу в микроскопической юбке и с выбеленными волосами, закрывавшими лицо. Мирабель снова взяла фото с сеньором Освальдо возле бассейна, пристально разглядывая его лицо. Он был весёлым и жизнерадостным, любил «вкусно поесть и громко посмеяться», как сеньор Ортис сам про себя говорил, но здесь его улыбка была уж слишком… «Скользкой» — мелькнуло в голове у Мирабель, и её передёрнуло: вспомнилось, как он поцеловал её руку в тот рождественский вечер.
Теперь живот у неё разболелся по-настоящему, и Мирабель сделала пару глотков воды из-под крана(2) и умылась. В голове царила полная неразбериха. Её tío пытался шантажировать сеньора Ортиса? Бруно раскопал темные дела сеньора Ортиса, и абуэла согласилась хранить эти материалы, взамен на спокойную жизнь для семьи? Или же… Мирабель сглотнула, глядя на свое отражение. Или её абуэла сама связана с чем-то плохим?.. В конце концов, в мафии ведь не только мужчины бывают главарями…
Мирабель снова вернулась в кровать, перебирая в памяти воспоминания о Рождестве, о tío Бруно, о сеньоре Освальдо, а перед глазами стояли увиденные на фото сцены. Даже сейчас Мирабель была готова признать, что у tío Бруно всё-таки был талант к фотографии, уж очень они врезались в память. Мысли наслаивались друг на друга, дробясь, как в калейдоскопе, пока её не сморило дремотой.
Сеньор Ортис тянул её к бассейну с голыми девицами, которые весело хохотали, шлёпая ладонями по воде. На ходу пытаясь сорвать с неё блузку, он приговаривал, что из неё выйдет отличная модель, пока Мирабель с истерическими всхлипываниями пыталась вырваться на свободу — липкие пальцы намертво вцепились в её руку, грозя оставить синяки.
Раздался громкий треск, словно от разбитой вазы, и сеньор Ортис упал на землю — вместо лица у него было кровавое месиво, на рубашке виднелись сероватые кусочки костей и мозга, земля попала в приоткрытый рот, словно крошки от пирога… Мирабель подняла взгляд на стоявшего возле трупа tío Бруно — в светлом костюме с рождественской вечеринки, в лиловой рубашке с закатанными рукавами и кровью на руках. Он покачал головой, виновато глядя на неё:
— Мирабель, прости.
— Мирабель… Мирабель… Мира! Чёрт, у тебя будильник уже минут пять трезвонит, у тебя совесть есть?! — Луиза потрясла её за плечи, и Мирабель с криком подпрыгнула в кровати. Всё тело было мокрым и липким от пота, и Луиза, поморгав, обеспокоенно прижала запястье к её лбу. — Ты что, заболела?
— Кошмар приснился, — Мирабель скатилась с кровати, чувствуя, как скрутило желудок. Сон казался таким реалистичным, что она даже покосилась на собственное запястье, ожидая увидеть следы. Мирабель передёрнуло, и она торопливо выбежала из комнаты, проскакивая в ванную впереди Камило, который возмущённо завопил в закрывшуюся под самым носом дверь.
Ни о какой учёбе не могло быть и речи — Мирабель то и дело вспоминала фотографии из зелёной папки, свой собственный сон, и получила две I(3) за один день. Представив, что скажут родители, когда узнают про её «успехи», она только застонала, уронив голову на парту. Может, и правда лучше было притвориться больной?..
— Эй, Мира, после школы в кафе идём? — Хоакин уселся на её парту, чуть не сбросив учебник, и Мирабель сердито ткнула его кончиком карандаша в бедро. — Ай, больно же!
— Убери свой зад с моей парты. Не хочу, — Мирабель снова уткнулась лбом в сложенные руки. После смерти Эскобара и уничтожения всего медельинского картеля ученикам уже разрешали возвращаться домой без сопровождения взрослых, и теперь Богота постепенно возвращалась к привычной жизни.
— Ну, пойдём, а? Я своему отцу все выходные помогал, денег подзаработал, хочешь, угощу чем-нибудь?
— Хоако, у меня голова болит, и я получила две I в один день. Ничего не хочу, — не выдержала Мирабель, и Хоакин заржал.
— Я их постоянно получаю, и что? Расслабься и смотри на мир веселей, погода хорошая…
Мирабель сняла очки, растирая переносицу. Смотреть на мир веселее не получалось — неужели сеньор Ортис, «дяденька Освальдо», которого она знала с детства, был плохим человеком? Задумавшись, Мирабель поняла, что эту мысль ей принять гораздо проще, чем то, что её tío оказался наркоманом и сутенёром. Если он защищал семью… Мирабель резко выпрямилась, чувствуя, как спина моментально взмокла от пота. Господи, Исабела! Иса ведь начинала в модельном агентстве Освальдо и сказала, что эта работа «не для таких маленьких наивных девочек»! Если сеньор Ортис сделал что-то плохое с Исабелой, то tío Бруно бы его не просто горшком забил, он бы его разорвал на части.
С трудом дождавшись конца уроков, Мирабель практически побежала домой, не обращая внимания на сдавившую внутренности судорогу. Бросившись к телефону, она сердито зарычала — абуэла пару месяцев как сменила телефонный аппарат на радиотелефон, и теперь Камило регулярно утаскивал трубку к себе в комнату. С громким топотом вбежав на второй этаж, она заколотила в дверь кузена кулаком.
— … погоди, mi amor, у меня тут не иначе как пожар… Мира, какого черта? — Камило, прикрыв трубку ладонью, высунулся из-за двери, сердито глядя на неё, и Мирабель протянула руку.
— Телефон. Живо!
— Обойдёшься!
— Дай сюда телефон, или я скажу твоей Каталине, что ты в пятницу гулял с Марианой! — рявкнула она, и из трубки донесся сердитый визг:
— Каталина?! Мариана?! Ты говорил, что любишь меня!
— Анхелита, милая, ты неправильно… Чёрт бы тебя побрал, Мирабель. — Камило протянул ей замолчавшую трубку и надулся. — Совести у тебя нет.
— Да ну? Точно её у меня нет? — Мирабель, фыркнув, удалилась, гордо взмахнув волосами. Закрыв дверь, она набрала картахенский номер Исабелы, молясь, чтобы сестра была не на съёмках. Спустя четыре гудка, когда Мирабель уже была готова сдаться, её сестра наконец-то подняла трубку.
— Исабела Мадригаль слушает.
— Иса, это я, — торопливо произнесла Мирабель, дёргая вылезшую из простыни нитку.
— Что… Господи, что-то с абуэлой? С родителями?! — в голосе Исабелы прозвучала искренняя паника, и Мирабель быстро затараторила:
— Нет, нет, всё хорошо!.. Иса, я хочу спросить, ты тогда была против, чтобы я работала у сеньора Ортиса, ты что-то про него знала?
— Что? Когда… Мирабель, ты серьёзно? — паника в её голосе сменилась на растерянность, а потом — на злость. — Какого чёрта ты об этом спрашиваешь?
— Просто я подумала, а что, если tío Бруно…
— Замолчи! Уже год прошёл, почему ты никак не уймёшься? Я не хочу слышать ни о tío Бруно, ни о сеньоре Ортисе, никогда! Хватит! Чёрт, у меня съёмки через два часа, и благодаря тебе я буду не в настроении! Надеюсь, ты рада, что испортила своей сестре день!
— Ты серьёзно сейчас думаешь только о съёмках? — вспылила Мирабель, повышая голос. — Неужели, тебе плевать, почему tío Бруно оказался в тюрьме?
Вместо ответа Иса бросила трубку, и Мирабель зарычала, швырнув радиотелефон на кровать. Неужели её сестре действительно все равно? Или она чего-то боится?
— Мирабель? — дверь приоткрылась, и она уставилась на встревоженную маму.
— О. Мам… ты сегодня дома? — пробормотала Мирабель, избегая смотреть ей в глаза.
— Да, я сегодня взяла выходной, мы ездили вместе с Луизой в университет перед поступлением… И я услышала твой разговор. Не специально, конечно, просто ты так кричала… — мама прошла в комнату. — Мирабель, ты говорила с Исабелой о… моём брате? Это очень жестоко, ты же знаешь, как все, что он натворил, прости, Господи, ударило по ней.
— Мама, а что, если всё неправда? — Мирабель всплеснула руками. — Что, если на самом деле это сеньор Ортис был плохим человеком, и tío Бруно просто… защищал нас?!
Хульета покачала головой, с болью глядя на неё. Зайдя в комнату, она плотно прикрыла дверь, и, вздохнув, негромко произнесла:
— Мира, я вижу, ты никак не успокоишься. Мой брат, он… был хорошим человеком, но в какой-то момент сбился с пути. Я не хочу говорить тебе обо всём, но… Кое-что всё-таки скажу. В тот день в кармане его пиджака были найдены наркотики, а я сама лично видела его с очень… сомнительной девушкой, — мама села на кровать. — Девушкой, которую потом нашли мёртвой. Передозировка наркотиков.
Мирабель, сглотнув, плюхнулась рядом. Мама — это не одноклассники, повторяющие сплетни своих абуэлас, но как быть с фотографиями из папки?! Кому верить, чему верить?
— Я понимаю, ты была к нему привязана и скучаешь по нему, но пришло время взглянуть правде в глаза. Мой брат навсегда для нас потерян.
Хульета, помедлив, поцеловала её в лоб и вышла из комнаты, забрав радиотелефон и оставив Мирабель в полной растерянности. Только через минуту она сообразила, что стоило бы показать маме фотографии, но… тут бы пришлось отвечать на вопрос, откуда она их взяла и, самое сложное, как они оказались у абуэлы. В семье был только один человек, который мог ей объяснить, что произошло на самом деле на Рождество… и что происходит прямо сейчас. Мирабель плюхнулась за стол, выдирая очередной лист из тетради.
«Привет, tío Бруно, это снова я. Я понимаю, что ты не хочешь со мной разговаривать и, наверное, злишься на меня, но, пожалуйста, мне НУЖНА твоя помощь. Я не знаю, что мне думать, и мне больше не у кого это спросить, поэтому, пожалуйста, tío Бруно, ответь мне!
Я случайно залезла в шкаф к абуэле, это было действительно случайно, то есть, не совсем случайно, это было специально, потому что, если бы пострадала Та Самая Скатерть — это была бы катастрофа, и я уже попросила прощения у Бога за свой поступок, но там под скатертью была зелёная папка, и когда я её открыла… То есть, я не специально, фотографии сами выпали, а когда я начала их собирать, то увидела там разных людей. В основном девушек, красивых, как Иса, но моя сестра, конечно, красивее, хоть и та ещё ослиная задница, которая про тебя даже говорить не хочет. Но ещё там был ты и… сеньор Ортис. И другие люди. Ты ведь понимаешь, о чём я говорю, потому что ты сделал почти все эти фотографии?
Tío, что это значит? Ты узнал, что сеньор Ортис связан с плохими людьми, и он тебе угрожал? Он хотел что-то сделать с Исабелой, и ты хотел её защитить? Почему о тебе ходили все эти слухи, если ты защищал семью, почему эти фото оказались в ящике у абуэлы? Почему она до сих пор говорит о сеньоре Ортисе с сожалением? Tío Бруно, пожалуйста, ответь мне, потому что я, кажется, сойду с ума. Я уже сошла с ума и подозреваю мою абуэлу в связях с мафией. Меня упекут в психушку, и я буду писать тебе оттуда письма. Постоянно! Каждый день!
Мирабель.»
Сложив письмо и спрятав его между страницами тетради, Мирабель выдохнула. Она надеялась, что tío Бруно на этот раз ответит ей, потому что… Потому что больше спрашивать было не у кого.
На этот раз ожидание было в сотню раз мучительней, чем в первый, и потому, когда в почтовом ящике она увидела конверт с обратным адресом «Ла Пикота», то не поверила своим глазам. Tío Бруно… ответил ей? Спрятав письмо в рюкзаке, Мирабель зашла домой, стараясь выглядеть абсолютно спокойной и беззаботной. Абуэла, смотревшая дневной выпуск новостей, выслушала рассказ об успехах в школе — Мирабель удалось исправить те две I, — и сдержанно похвалила её, напомнив, что скоро обед. Мама сегодня обещала прийти пораньше, и стоило бы помочь с готовкой, Луиза, напротив, слегка задерживалась в библиотеке, готовясь к выпускным экзаменам — в её школе, как и во многих с экономическим уклоном, учебный год заканчивался не в ноябре, а в конце июня… Мирабель рассеянно кивала, мечтая наконец-то оказаться в одиночестве и прочитать письмо от tío.
Закрыв дверь комнаты, она вскрыла конверт и уставилась на знакомый с детства почерк на белом листе.
«Я не злюсь на тебя, Мирабель. Никогда.
Те фото, что ты видела… Нет, начнём с другого: ты не видела никаких фотографий. Не знаешь никого на этих фото, кроме меня, потому что я полностью падшая личность, и место мне именно здесь. Я понимаю, о чём ты говоришь, и понимаю, что тебе хочется верить в лучшее, но я — преступник, и осуждён по закону, а ты же знаешь, что наше правосудие самое честное, справедливое и ни капельки не коррумпированное, а все, кто считают иначе — ошибаются. Не вороши былое. Как говорят, не стоит тревожить мертвецов, пусть они спят спокойно в своих могилах. Выброси это из головы, займись учёбой, ходи в кафе и на танцы с друзьями (только возвращайся домой до 21:00!).
Прости, что я не побывал на твоей кинсеаньере. И что не ответил на первое письмо. Я его получил, но, малыш, лучше не пиши мне. Забудь про меня и береги себя.
Бруно.»
Мирабель покачала головой, в третий раз пробегая взглядом ровные строчки. Она помнила беседы между папой и tío Бруно — учитель и ведущий на радио, они прекрасно разбирались в политике и не упускали возможности обсудить (а чаще — осудить) тот или иной законопроект, гадая, кто и сколько выиграл после его принятия. И чтобы tío Бруно назвал их правосудие честным и неподкупным? Она как наяву услышала его сочащийся сарказмом голос, и на мгновение прижала ладонь к сердцу — хотелось бы ей поговорить с ним лицом к лицу… Хмыкнув себе под нос, Мирабель села за стол, оглянувшись на дверь через плечо.
«Конечно, я не сомневаюсь в нашем правосудии, tío. Ведь вы с папой неустанно повторяли эти слова, когда обсуждали новости.
Я не могу выполнить твою просьбу, прости. И я рада, что ты не злишься на меня! (надеюсь, после этого письма тоже не разозлишься) Но, tío, ты так и не ответил на вопрос: так что именно я не видела на этих фотографиях? Tío Бруно, я никому не расскажу, если ты боишься, что я побегу в El Espectador или в El Tiempo с новостями, что тебя ошибочно считают дьяволом во плоти (кстати, про тебя ходят слухи, что ты не просто разбил голову сеньору Ортису, но ещё и душил его, а кто-то вообще говорил про откушенное ухо… подозреваю, эти слухи — полностью заслуга Камило. У него странные понятия о крутости… я опять пишу не о том, что надо), я просто хочу понять для себя, как так получилось. Мне будет гораздо легче жить дальше, если я узнаю, почему это произошло.
Опять Мирабель.»
Ответ пришёл через неделю, и Мирабель пришлось зажать рот ладонью, чтобы не завизжать, как девочка, получившая автограф от любимого актёра по почте, читая его письмо в ванной среди ночи.
«Господи, мой племянник что, пересмотрел «Молчание ягнят»?! Ему по возрасту ещё рано, чёрт побери, Пепита и Феликс что, совсем не следят за ним?..
Я всё ещё не злюсь на тебя, и исключительно ради твоего душевного спокойствия, малыш, я отвечу: да. Я узнал, что уважаемый сеньор Ортис занимается многими нехорошими вещами, и на рождественской вечеринке всё слегка пошло не так, как я планировал. И я надеюсь, Мирабель, ты уже вернула эту чёртову папку туда, откуда взяла, и забыла о её существовании. Прости за эти слова, но сделай это уже для моего душевного спокойствия!
Всё ещё tío Бруно.»
Мирабель беззвучно выдохнула: «Я знала!», и потрясла кулаком в воздухе. Tío Бруно не был ни наркоманом, ни сутенёром, он убил сеньора Ортиса, это так, но он защищал семью! Совсем как Хоакин Мурьета из поэмы Неруды… Мирабель почесала кончик носа, и, снова перечитав письмо, заметила, что на этот раз tío Бруно не просил её больше не писать ему. Пристроив лист бумаги на крышке унитаза и усевшись на холодный пол, Мирабель принялась за ответ. В конце концов, даже падре Флорес перед одним из благотворительных обедов, которые устраивали абуэла и донья Гузман, упоминал, что общение с семьёй помогает заключённым ступить на путь исправления и поддерживает их в минуты горечи и сомнений. Так что она по-прежнему заботится о душе tío Бруно.
1) Колумбийский молочный суп, весьма популярен в качестве завтрака.
2) В Колумбии это безопасно. Невероятно, но факт, можно пить воду из-под крана, не боясь подхватить холеру или что похуже.
3) Отметка I (Insuficiente) — неуд, соответствует нашей двойке.
Мирабель понимала, как ей невообразимо повезло, что письма от Бруно не попались на глаза семье. Зная, что везение не может длиться вечно, перед тем, как отправить своё четвёртое письмо, она робко поинтересовалась у Хоакина, не согласится ли он поработать «почтальоном» — чтобы ответы от tío Бруно приходили к нему. Хоакин, разумеется, пришёл в восторг и клятвенно пообещал доставлять письма невскрытыми лично ей в руки, и даже не просвечивая над лампой, чтобы не оскорбить «дона Бруно». Мирабель, повеселев, с чистым сердцем дописала в конце письма его адрес, и, когда через неделю Хоакин вручил ей нераспечатанный конверт перед уроками, заговорщицки подмигнув, она даже обняла его в порыве благодарности и счастья.
Весь май они переписывались. Мирабель писала tío Бруно о школе, об их семье — об Антонио и его котёнке Парсе, который стал своеобразной дланью судьбы, о первых ученических ролях Камило в местном театре, о том, что tía Пепа решила написать детскую книгу сказок о приключениях Тучки и Солнечного Зайчика, о фильмах в кинотеатрах, теленовеллах, которые показывали по телевизору, о новых песнях…
Tío Бруно присылал в ответ рассказы о жизни в Ла Пикоте, и Мирабель была уверена: он специально, как и всегда, сглаживал все острые углы, либо попросту сочинял сказки. На все вопросы, как он себя чувствует, Бруно неизменно отвечал, что у него всё хорошо, он всем доволен и чувствует себя просто отлично… Словно он отдыхал на курорте Сан-Андреса!(1) Мирабель подозревала — во многом благодаря репортажам, газетным статьям и рассказам Хоакина, — что в тюрьме всё не так чудесно и беззаботно, как писал tío Бруно, но правды от него было не добиться. Разве что встретиться лицом к лицу, но до совершеннолетия Мирабель не могла навестить его в тюрьме. Не с абуэлой же ей приходить!
Пару раз письма tío Бруно приходили в пятницу, и Хоакин, чтобы не держать их у себя целых два дня, забегал к ней «в гости», что совершенно не радовало ни родителей, ни абуэлу, и в начале июня их недовольство, наконец, прорвалось наружу.
— Мирабу, я надеюсь, этот парень не собирается спускать на тебя всех собак?(2) — сурово поинтересовался Агустин, слегка театральным жестом разминая руки. — Потому что если да, то я вспомню молодость и…
— Папа! — Мирабель закатила глаза, борясь с желанием рассмеяться. — Он просто мой одноклассник, и… я ему помогаю с математикой.
— У него на лице написано, что он — бандит, и свои дни закончит за решёткой, — безапелляционным тоном заявила абуэла, строго поджав губы. — Я надеюсь, Мирабель, помощь с математикой он найдёт в другом месте, подальше от нашего дома. Хватит с нас… сомнительных личностей.
Мирабель резко выпрямилась, сердито глядя на абуэлу.
— А я считаю, что его ждёт отличная и долгая жизнь, — звенящим от злости голосом сказала она, машинально сжимая кулаки. — И я буду помогать ему с математикой, и с химией, и с физикой…
— Вот чего нам только не хватало, так это химических экспериментов! — мама всплеснула руками. — Мирабель, будь добра…
— Не буду! — она тряхнула головой, чувствуя себя так, словно прыгнула с обрыва — Мирабель редко когда спорила с родителями, и уж точно не Хоакин Перальто был причиной её злости. — Хоако — отличный парень и друг…
— Его кузен сидит в тюрьме!
— О, и это, конечно, бросает тень на всю семью, да, абуэла? Что уж про нас говорить, ведь tío Бруно…
— Перестань говорить о нём! — Альма стукнула кулаком по столу и, покачнувшись, осела в кресле. Мирабель застыла, тяжело дыша и чувствуя, как приступ злости улетучивается без следа. Она растерянно смотрела, как мама и tía Пепа бросились к абуэле, обмахивая её ладонями, папа побежал в ванную за каплями, резко запахло лекарством… Мирабель захотелось саму себя стукнуть — причём не сдерживаясь.
— Абуэла… прости меня, — выдавила она, опустив голову. На мгновение захотелось броситься к креслу и всё-всё рассказать, облегчив душу: и что они с tío Бруно переписываются, и что он не делал ничего того, в чём его обвиняют… кроме убийства сеньора Ортиса, конечно, и что сеньор Ортис вовсе не был невинным пухлым церковным служкой, как до сих пор вспоминала абуэла, его бы дальше входа и не пустили… Но вместо этого Мирабель просто поднялась в комнату и, не раздеваясь, легла на кровать, отвернувшись к стене. В лучшем случае её слова будут считать наивным бредом, а в худшем решат, что tío Бруно задурил ей голову, и снова обвинят его во всех грехах.
С абуэлой она помирилась на следующий же день, но вместо того, чтобы скромно сидеть дома под бдительным родительским оком, в пятницу после уроков Мирабель вместе с друзьями отправилась в кафе. И когда Хоакин предложил всем выпить «чего погорячее», она не стала уходить домой.
— Хоако, ты un completo tonto(3), — заявила Моника, наморщив носик. — Нам шестнадцать, никто алкоголь не продаст.
— Ай, я бы так не спешил, — Хоакин подмигнул, выпятив грудь. — Нам-то по шестнадцать, но моему брату Хесусу, к счастью, уже девятнадцать. И мы похожи, настолько, что я беру его карточку и… дамы, кто желает выпить агуардиенте за мой счёт?
Он вытащил удостоверение личности из нагрудного кармана, покрутив его в пальцах, и Мирабель хлопнула себя по лбу.
— Хоакин, ты — гений! — вырвалось у неё.
— Конечно! А почему? — тут же заинтересовался он, и Мирабель покачала головой, глядя на коричневую ламинированную карточку.
— Я теперь знаю, как мне попасть в тюрьму.
Моника шарахнулась в сторону, отводя глаза, Мигель подавился воздухом, а Хоакин уставился на неё, как монах на Деву Марию.
— Мирабель, ты абсолютно чокнутая, — с восхищением протянул он. — Пойдём завтра в кино?
— Наверное, да. Не знаю, потом решим, — отмахнулась Мирабель, лихорадочно соображая: они с Луизой хоть и не были близнецами, но всё-таки семейное сходство было налицо, и если удастся уговорить сестру… Мирабель машинально отпила из своего стакана и, поперхнувшись, с отвращением уставилась на него. — Что за дрянь?
— Агуардиенте, — Мигель, сдавленно хихикая, забрал её стакан себе. — Ты смотри, Хоако не сегодня завтра пойдёт к твоим родителям свататься.
— Папа пообещал вспомнить молодость в ELN, если увидит его на пороге, — Мирабель поморщилась, всё ещё чувствуя терпкий и противный вкус на губах. Хоакин плюхнулся рядом, не сводя с неё горящих глаз.
— Хоако, а как вообще навещают родственников в тюрьме? — спросила Мирабель, мысленно составляя план — уговорить Луизу казалось самым сложным и невыполнимым пунктом.
— Ну, тот, кто за решёткой должен согласиться на посещение, потом… — Хоакин почесал в затылке. — Ну, моя tía Мече всё-таки как мать, могла приходить без этой муры с бумажками. Попробовали бы её остановить и не пропустить к Роберто, она бы всю тюрьму по камушку разнесла… Ну, нельзя приносить наркоту и выпивку, зато сигареты разрешают, там без курева тяжко…
— А можно мы поговорим о чём-то нормальном? — напряжённым тоном попросила Моника.
— А что тут ненормального? — искренне удивился Хоакин, оглядываясь на неё. — Ты разве своего папу не навещаешь?
— Он против, чтобы я приходила в тюрьму, этим занимаются мама и абуэла, и, пожалуйста, давайте, действительно, поговорим о чём-нибудь ещё! — Моника стиснула челюсти, глядя на грязный столик, за которым они сидели, и Мирабель, откашлявшись, быстро перевела разговор на последнюю серию «Кобылки Зайны»(4).
Дома она села за письмо, пытаясь убедить tío Бруно подписать разрешение на посещение на имя Луизы Мадригаль, и через пару дней получила в ответ послание с прыгающими и налезавшими друг на друга буквами.
«Мирабель, НЕ ВЗДУМАЙ!
Как тебе это вообще в голову пришло, нет, даже не надейся, ЭТО ИСКЛЮЧЕНО, выброси эти мысли из головы немедленно, Господи, Дева Мария и все ангелы её, ты что, совсем сошла с ума?! Нет, нет и ещё раз НЕТ!!!»
Мирабель сердито уставилась на письмо, понимая, что вовсе не уговоры Луизы будут самой трудновыполнимой частью плана.
Спустя ещё два письма, наполненных мольбами, манипуляциями и гнусным шантажом в духе «я украду меч Боливара и устрою государственный переворот, и тогда меня посадят в Ла Модело(5), а ты же знаешь, что там гораздо хуже!», в своём новом письме, пришедшем в четверг, tío Бруно сообщил, что подписал разрешение, но уже себя за это ненавидит и раскаивается. Опасаясь, что через пару дней он изменит решение, Мирабель торопливо затолкала письмо в задний карман джинсов и вышла из ванной, которая в последнее время стала её личным убежищем — потому что в настолько большой семье было чертовски сложно найти хоть каплю уединения! Зайдя в спальню, Мирабель уставилась на Луизу, медитировавшую над учебниками — её экзамены были уже через две недели, и, порой, у сестры дёргался глаз от непомерной нагрузки, которую она на себя взвалила, решив добиться максимального балла и поступить на стипендию.
— Лу, я говорила, что ты моя самая-самая любимая сестра? — заискивающим тоном начала Мирабель, и Луиза бросила на неё измученный взгляд.
— Учитывая, что вы с Исой постоянно грызлись, пока она жила тут, я не очень удивлена. Что тебе надо?
— Разве я не могу…
— Можешь, но вот этот тон говорит сам за себя. Итак? Только, умоляю, быстро, мне ещё две главы повторить надо.
Мирабель набрала воздух в грудь и выпалила:
— Мошьоджитьсвюкртчку?!
— Чего?! — Луиза отложила учебник и потрясла головой. Мирабель откашлялась и повторила, только уже не на одном дыхании:
— Можешь одолжить мне в субботу свою гражданскую карточку… пожалуйста? — добавила она, умоляюще сложив руки на груди. Луиза, крякнув, полностью повернулась к ней, не сводя испытующего и очень тяжёлого взгляда:
— Так. И зачем?
— Ну, я, то есть, мы с… одним мальчиком хотим пойти к его приятелю в видеосалон, но там сеанс для взрослых, «восемнадцать плюс», а фильм вроде интересный… — Мирабель сбилась и поёжилась. Луиза, несмотря на свой миролюбивый и покладистый нрав, могла быть грозной, а когда вот так хмурилась, то становилась пугающе похожей на абуэлу.
— С «мальчиком», — повторила Луиза, постукивая себя пальцами по предплечью. — Хоакин?
— Ну… да.
— Так. Он мне, конечно, не нравится, но раз уж у вас такие чувства, то… У меня два условия.
— Всё что угодно! — торопливо заверила Мирабель, и Луиза махнула рукой, останавливая её.
— Первое: только днём, ясно? Никаких вечерних сеансов, потому что я не собираюсь прикрывать твою задницу, ага? И второе — сейчас ты выслушаешь от меня лекцию о парнях. И ни слова не скажешь. Если он к тебе полезет, и тебе не понравится — бей по морде или по яйцам и ори во весь голос. Если он к тебе полезет, и тебе понравится… то, умоляю, купите презервативы! Последнее, что нам надо — это чтоб ты осталась с ребёнком на руках до того, как окончишь школу. Всё.
Мирабель, растерянно хлопая ресницами, издала невразумительный звук. Луиза испытующе приподняла бровь, и она кивнула, пытаясь как-то уложить услышанное в голове. Нет, о сексе она знала, как и о презервативах, но… Мирабель потрясла головой. Обсуждать предохранение с сестрой, пусть даже и теоретически, было чем-то новым и шокирующим.
— Я поняла, — наконец, кротко ответила она, решив не развивать тему. Луиза, вздохнув, кивнула на свою сумку.
— Имей в виду, в понедельник она мне будет нужна.
— Да, конечно же! Я в субботу верну, сразу после… фильма. Спасибо, Луиза, и ты же не…
— Родителям не скажу, но клянусь, если он тебя хоть как-то обидит, я ему оторву…
— Спасибо! — торопливо пискнула Мирабель, вылетая из комнаты и снова сбегая в ванную. Ещё немного, и она просто переселится жить сюда.
Ранним субботним утром, надев юбку до колен и закрытую блузку с длинным рукавом, Мирабель вышла из дома, чувствуя себя шпионом из плохого фильма. Потому что у шпионов в хорошем фильме не тряслись бы так руки, пока они впервые покупали сигареты и неловко заталкивали их в сумку. Нужный автобус теоретически ходил каждые пятнадцать минут, а на практике она простояла почти полчаса, да ещё и под накрапывающим дождём, окончательно испортившим настроение. Мирабель поёжилась, переступая с ноги на ногу, и вытащила из сумки куртку с капюшоном, быстро натягивая её. Мысль о том, что она делает, билась в голове насмерть перепуганной белкой, но… Ей нужно было увидеть tío Бруно.
Выйдя на нужной остановке, Мирабель растерянно огляделась, натягивая капюшон поглубже — дождь зарядил уже всерьёз. Район, где располагалась тюрьма, отличался от того, где они жили. Мешки с мусором, в которых рылись бродячие собаки, разрисованные неприличными надписями и граффити стены, мелкие бумажки на траве, и мрачная громада тюремного корпуса, притягивающая взгляд, словно магнитом…
Мирабель почему-то думала, что окажется тут в гордом одиночестве, наивно считая, что только их семью коснулась эта проблема, но её окружали и другие посетители. В основном, конечно, женщины, но встречались и мужчины, пришедшие навестить сыновей или братьев, и целые семьи… Мирабель в упор уставилась на беременную девушку, едва ли старше её самой, идущую к воротам тюрьмы рядом с матерью, и потрясла головой. Она никогда раньше не задумывалась о том, что почти у всех заключённых есть семьи, друзья, любовницы… Абуэла пресекала любые разговоры на эту тему, мама и tía Пепа, после всех этих гнусных слухов, даже слышать о своём брате не желали, а младшее поколение не роптало против воли старших.
У ворот тюрьмы уже успели рассесться местные торговцы, предлагая посетителям газировку в пластиковых бутылках и чипсы, чтобы скрасить ожидание и будни заключённых. Мирабель на мгновение показалось, что она всё ещё спит и видит во сне какую-то фантасмагорию: охранники даже не думали гонять торговцев, а один и вовсе купил газировку, перебросившись парой слов с продавцом — тот расхохотался и показал большой палец.
Посетители проходили через отдельную калитку у больших ворот, показывая удостоверения охраннику в будочке, и Мирабель, передёрнув плечами, зашагала вперёд, искоса поглядывая на вышки с охранниками. От страха у неё снова вспотели ладони, и она торопливо вытерла их о куртку. Охранник вяло мазнул взглядом по фотографии Луизы и по самой Мирабель — сегодня она постаралась собрать свои волосы в такую же причёску, как у сестры — и кивнул, нетерпеливо шевельнув рукой. Во внутреннем периметре её тщательно обнюхала немецкая овчарка в полицейской попоне, и Мирабель отстранённо подумала, что будь на её месте Луиза — она бы точно обчихалась и заумилялась.
Овчарки вместе с охраной тюрьмы патрулировали внутренний двор, огороженный от улицы сеткой Рабица(6), и Мирабель задержала взгляд на колючей проволоке, оплетавшей забор сверху. По широкой дороге она, вместе с другими посетителями, прошла к следующему пункту охраны, уже возле бетонного забора, и один его вид вызывал тянущее чувство в животе, словно она оказалась на краю пропасти.
Стоя в очереди, которая двигалась просто невыносимо медленно, Мирабель казалось, что все на неё смотрят и шепчутся, видя в ней нарушительницу режима посещений, и её начало немного трясти. На КПП, после того, как её обыскали металлодетектором и проверили содержимое сумки (пять пачек сигарет в нетронутой упаковке), охранник уставился на неё очень тяжёлым взглядом, и Мирабель, выдавив кривую улыбку, протянула гражданскую карточку со свёрнутой пятидесятидолларовой купюрой.
— Распишитесь здесь и здесь. Отпечаток пальца ставить здесь, — банкнота исчезла, как по волшебству, и она послушно расписалась, старательно копируя подпись Луизы. Охранник протянул ей временный пропуск на листочке картона. — Сохраняйте до конца, иначе мы вас не выпустим, и вы окажетесь в женском крыле.
Мирабель стиснула в ладони картонный листочек со своим (точнее, не своим) именем и отпечатком пальца, испытывая жгучее желание сбежать куда подальше. До неё медленно доходило, почему tío Бруно был так категорически против её визита, да и… нарушение закона ощутимо било по карману — брать родительские деньги она не захотела, решив обойтись личными, и теперь осталась почти без накоплений.
— В комнату для свиданий, — охранник кивнул своему коллеге, и тот вяло махнул ей рукой. Гнетущее ощущение стало только сильнее, стоило услышать чьи-то крики — кто-то кого-то в чём-то обвинял, обещая содрать шкуру живьём, и Мирабель сглотнула, сжимаясь и боясь даже дышать. Мимо прошёл ещё один охранник, держа человеческую ногу — Мирабель споткнулась на ровном месте, с ужасом глядя на него, и лишь спустя пару секунд поняла, что это был протез: следом за охранником на костылях бодро скакал заключённый, который громко свистнул, увидев посетителей.
— Почтенные доньи, молитесь за Пабло Хуана Рамиреса! — крикнул он, подмигнув пожилым женщинами, и щёлкнул языком, разглядывая чьих-то жён и сестёр. — Девочки, я скоро выйду и буду весь ваш!
Мирабель поёжилась, невольно поднимая голову и глядя на стоявших по ту сторону решётки заключённых.
— ¡Еs una chimba!(7) Так бы и укусил! — услышала она и быстро отвернулась, идя следом за охранником. Мимо провели одного заключённого, — тот присвистнул и подмигнул ей, проводя языком по внутренней стороне щеки, так, что она выпятилась, и Мирабель с гадливым чувством внутри отвернулась, ускоряя шаг и почти упираясь в спину охраннику.
Комната для свиданий была светлой и просторной, с изображением Христа на стене, зарешеченным окном с чахлым папоротником на подоконнике, и столом с двумя стульями. На столе она заметила бутылку воды и пластиковые стаканы и сглотнула враз пересохшим горлом. Охранник кивнул на стул и вышел из комнаты, оставляя её в одиночестве. Мирабель вытерла о юбку вспотевшие ладони и глубоко вдохнула — зря. Здешний воздух, пропитанный тяжёлым, тошнотворным запахом тысяч заключённых, камнем осёл в груди. Она плюхнулась за стол, понимая, что руки начинают трястись.
Это место было отвратительным и мерзким, и мысль о том, что tío Бруно здесь уже больше года, вызывала горькое и жгучее чувство безысходности. Мирабель росла с убеждениями, что преступнику место за решёткой, и вот её tío оказался здесь. Это было невероятно, это было тошнотворно-неправильно, настолько, что ей хотелось плакать и кричать от обиды на судьбу.
Дверь распахнулась, пропуская охранника и… Мирабель выпрямилась: она не сразу узнала tío Бруно. Эти полтора года прошлись по нему, как паровой каток, и она с оглушительной ясностью окончательно осознала, что он не уехал куда-то по делам, не просто отдалился от семьи, а оказался в тюрьме. Остриженные коротко волосы даже не прикрывали уши, полностью меняя его лицо, на котором ярко выделялись первые морщины. В сером спортивном костюме, он и сам казался каким-то бледным, словно выцветшим, и его глаза, такие яркие, искрящиеся весельем и любовью раньше, теперь казались холодными и мёртвыми, словно осколки тёмно-зелёного стекла.
— Один час, — буркнул охранник, закрывая дверь и оставляя их вдвоём. Мирабель пыталась заставить себя встать или сказать хоть слово, но её словно парализовало. Tío Бруно молча смотрел на неё, и она видела, как сквозь тусклое стекло его взгляда медленно пробивается что-то прошлое, что-то живое и тёплое.
— Господи, — наконец, выдохнул он, медленно подходя и садясь за стол. — Мой худший ночной кошмар — моя племянница сидит в тюрьме из-за меня. Привет, Мирабель. Точнее, Луиза. Ты так… изменилась.
По его губам скользнула слабая улыбка — призрачная тень из прошлого, и Мирабель полувсхлипнула, полурассмеялась.
— Привет, tío Бруно. Ты… как ты? — она тут же прикусила язык — более тупой вопрос было сложно придумать, но tío Бруно чуть пожал плечами.
— Да… нормально всё. В порядке. А у… вас всех?
— В порядке, — торопливо ответила Мирабель и, рассердившись, встряхнула головой. — То есть… да ни черта мы не в порядке! В семье про тебя вообще не говорят, эти слухи мерзкие…
— Ну, это хорошо. Я серьёзно, это очень хорошо, что все знали, что вы от меня отреклись, — tío Бруно кивнул ей, медленно переводя дух. — Да уж. Малыш, ради всего святого, пообещай мне, что это первый и последний раз, когда ты сюда приходишь.
— Нет, — Мирабель сложила руки на груди и упрямо вздёрнула подбородок. — Tío, почему ты говоришь, что это хорошо?
— По разным причинам, — уклончиво пробормотал он, и Мирабель прищурилась, наклоняясь вперёд. Случайно скользнув взглядом ниже, она заметила уже поджившие сбитые костяшки, и tío Бруно быстро спрятал руку, накрыв её ладонью. Мирабель сглотнула, понимая, что её начинает колотить — внешне она старалась казаться невозмутимой, но под всей этой напускной бравадой ей хотелось скорчиться на полу и расплакаться.
— Я тут, кстати, тебе сигареты привезла, — она торопливо наклонилась к сумке, вытаскивая пачки, которые норовили высыпаться из трясущихся рук.
— Вот ещё чего не хватало, чтобы ты покупала мне сигареты в тюрьму! — возмутился tío Бруно. — Да ещё и на родительские деньги…
— Нет, не переживай, это мои личные, я сама заработала, — отозвалась Мирабель, и Бруно, переменившись в лице, резко подался вперёд:
— Откуда?! Как?!
— Я… игрушки на заказ шила, — растерянно отозвалась Мирабель. — На рождественскую вечеринку Антонио принёс своего ягуара, помнишь, я его сшила?.. Вот, он понравился детям, у тех есть родители, я и согласилась… Tío, с тобой всё хорошо? — обеспокоенно уточнила она, потому что Бруно, побледнев ещё больше, обмяк на стуле, закрывая лицо ладонями.
— Ты меня в гроб вгонишь, Мирабель, — выдохнул он, трясущимися руками наливая себе воду в одноразовый стаканчик. — Сначала своими письмами, теперь вот этим… Как тебе вообще в голову пришло выдать себя за Луизу?!
— Ну, Хоакин Перальто, тот, на чей адрес ты отправляешь письма, пользуется карточкой своего старшего брата, чтобы покупать алкоголь, — начала было Мирабель и тут же осеклась. — Я не пила.
Tío Бруно смотрел на неё с видом мученика на казни.
— Голову оторвать этому пендехо(8) надо, — наконец, произнёс он, и Мирабель робко улыбнулась.
— Он Перальто…
— Пендехо, — отрезал tío Бруно и потёр глаза. — Надеюсь, Луиза знает?..
— Ну, частично. Я ей сказала, что иду в видеосалон, на кино для взрослых, — Мирабель смущённо ковырнула пальцем юбку на колене, и tío Бруно со стоном уронил голову на стол.
— Ты точно станешь причиной моей смерти, — глухо пробормотал он, и Мирабель неуверенно улыбнулась чуть шире. — Малыш, я серьёзно, больше не навещай меня. Пойми правильно, я… очень рад тебя видеть. Действительно рад, но это место не для детей…
— Я не ребёнок! — возмутилась Мирабель и прикусила язык — Бруно поднял голову, строго глядя на неё.
— Нет. Но пользуешься карточкой сестры. Мирабель… Да, ты уже не ребёнок, но всё ещё и не взрослая. Здесь — мерзко и грязно, здесь сидят убийцы, насильники, воры и наркоманы, которые на каждую женщину моложе шестидесяти бросаются, как голодные псы на кость. Я не хочу видеть тебя в этом месте. Я не хочу, чтобы ты слышала их крики, видела всю эту мерзость… Это неправильно!
Tío Бруно отвернулся, бездумно растирая предплечье, и Мирабель притихла, понимая, что он чувствует. Её тоже раздирало ощущение неправильности — он не должен быть здесь, он не должен был никого убивать, всё должно было быть совсем не так! Tío Бруно должен был жениться на tía Ренате, у них бы родились дети, и Мирабель им вышивала бы салфетки, шила игрушки, фотографии tío Бруно остались бы на полках и стенах, абуэла бы гордилась своим сыном, всей своей семьёй… Мирабель зажмурилась, борясь со слезами, и услышала обеспокоенный голос Бруно:
— Малыш?
— Ничего. Соринка в глаз попала, — сипло сказала она, быстро моргая и натянуто улыбаясь. — Tío, пока я тут… Почему эти фото оказались у абуэлы, а не в полиции? Я всё понимаю… наверное, но не это.
Tío Бруно кривовато улыбнулся, барабаня пальцами по столу.
— О, я их и отнёс в полицию, как полный идиот. Капитан Карлос Ортега их принял, поблагодарил за содействие… А потом эти фото оказались у Ортиса.
— Он их украл? — наивно ляпнула Мирабель, и tío Бруно чуть изогнул бровь. До неё дошло, и Мирабель еле слышно охнула. — Ему их… отдали?!
— Конечно. Наше самое честное правосудие и полиция на страже порядка, — от яда в голосе tío Бруно столик должен был расплавиться. — Я вышел из себя, когда ты рассказала о его предложении, позвал Ортиса… на разговор, и он мне показал всю папку. И намекнул, что мне остаётся только молиться, причём не за себя, потому что сеньоры из Медельина будут весьма недовольны.
Tío Бруно смолк, и, глядя на папоротник, равнодушно закончил:
— И я его убил.
Мирабель неподвижно застыла, не сводя глаз с tío Бруно, снова вспоминая тот вечер, свои собственные слова…
— Это из-за меня? — шёпотом спросила она, и Бруно, очнувшись, замотал головой:
— Нет, нет, малыш! Я просто… сорвался. Ты тут ни при чём, я тебе клянусь.
— А что было потом? — Мирабель с трудом разлепила губы, стискивая стаканчик с водой в потных ладонях и стараясь, чтобы голос не дрожал.
— Потом меня засунули в следственный изолятор, и, честное слово, тюрьма по сравнению с тем местом — настоящий рай! Кормят три раза в день, во двор можно выйти погулять, а там в футбол играть можно, даже телевизор включают перед отбоем... Так что, у меня всё хорошо, — торопливо закончил tío Бруно, встревоженно глядя на неё. — Я серьёзно. Тут пять человек в камере, а там было сорок, и выйти нельзя. Спасибо бисабуэле Соледад, уберегла, я там всего лишь месяц до суда просидел.
Он машинально дотронулся до висевшего под одеждой розария, и Мирабель в ужасе уставилась на него. Уберегла?!
— Почему… почему ты не сказал абуэле? — выдавила Мирабель. — Она бы простила, ты ведь защищал нашу семью, ты ведь…
— Малыш, ты что, не поняла? — тихо спросил tío Бруно, и она покачала головой. — Я… ну, не наступил на хвост ягуара, а просто залез на его территорию. Пока я сидел в участке, мне прямо сказали, что дон Пабло очень огорчён смертью старого приятеля, и хочет использовать мою голову в качестве футбольного мяча. Ты не всё знаешь, Мирабель, о многом тогда молчали или передавали шёпотом, на ухо, но я же читал новости, чёрт, я видел сводки, перед тем как очень обтекаемо пустить их в эфир. Я знаю, что творили парни Эскобара с семьями тех, кто ему не нравился. Что они делали с женщинами и мужчинами, какими потом находили их тела. Мне нужно было, чтобы вас не тронули. Мне нужно было, чтобы вы забыли про меня. Я боялся за вас.
Мирабель стиснула челюсти, чтобы не сорваться на позорную истерику. Так… что, tío Бруно сам про себя это наговорил? И абуэла поверила?! Даже увидев фотографии с сеньором — будь он проклят! — Ортисом?!
— Время вышло, — дверь с шумом распахнулась, и tío Бруно моментально заложил руки за голову. — Сеньорита, на выход. Ты, сидеть.
— Tío… — Мирабель растерянно поднялась со стула, понимая, что у неё трясутся ноги. Бруно улыбнулся ей и взглядом указал на охранника.
— Сразу карточку достань… Лусита, — посоветовал он, и Мирабель, ойкнув, с трудом вытащила её из нагрудного кармана блузки непослушными пальцами.
Обратный путь она почти не заметила — да, что-то кричали заключённые, выли и изображали собачий лай, щёлкали языками, пытаясь её привлечь, но Мирабель шагала за охранником, словно в коконе. «Терпи, терпи, терпи» — мысленно твердила она сама себе, отдавая карточку и расписываясь в журнале. Выйдя за ворота тюрьмы, Мирабель зашагала к остановке, но ноги подкосились, и она, разрыдавшись, упала на низенькую, разрисованную скамейку.
То, каким теперь был tío Бруно, о чём он рассказал, причиняло почти физическую боль, раздирая её изнутри. Мирабель вцепилась зубами в рукав куртки, вытирая лицо капюшоном, свернув очки набок — дура безмозглая, какого чёрта она тогда заверещала? Нет, грешно так думать, ведь преступник должен сидеть в тюрьме, а tío Бруно — убийца… Она завыла, впиваясь ногтями в кожу головы и заходясь в плаче. Почему, Господи, за что?!
— Ай, девочка, ну будет, будет, выйдет твой жених на волю, всё хорошо у вас станет, — услышала она старческий голос. Кто-то обнял её, гладя по плечам и спине, и Мирабель слепо ткнулась вперёд, роняя голову на плечо, обтянутое вязаной кофтой. — Ну что ты, девочка? В первый раз, да?
Мирабель кивнула, пытаясь успокоиться, но проклятые слёзы градом катились из глаз, размывая и без того плохое зрение.
— Ничего, милая, оно в первый раз всегда больно сюда приходить, я-то знаю… Ну всё, всё. Господь простит, срок выйдет, и будете вместе… — незнакомая женщина продолжала её успокаивать, словно они были давно знакомы, и Мирабель, шмыгнув носом, выпрямилась, стирая слёзы ладонью и поправляя очки. Её утешительница выглядела ровесницей абуэлы, вот только одета была гораздо проще. Глаза пожилой доньи были грустными и всепрощающими, словно у Девы Марии, заранее оплакавшей своего сына, и Мирабель стало стыдно за свой вид.
— Извините, — осипшим от слёз голосом пробормотала она, и женщина покачала головой, в последний раз погладив её по руке. Поднявшись со скамейки, её безымянная утешительница зашагала по дороге к видневшимся вдалеке домикам, придерживая сумку, из которой торчала ручка кастрюльки — Мирабель бы не удивилась, если бы она вознеслась на небо, но женщина лишь скрылась за поворотом.
Дождь прекратился, но небо было всё ещё хмурым, и Мирабель зябко поёжилась, натягивая проплаканную куртку и злясь на саму себя. И она ещё про Исабелу говорила, что та истеричка, ха! Сама ничуть не лучше…
Когда подошёл автобус, Мирабель торопливо втиснулась внутрь вместе с другими женщинами, которые старались глядеть только себе под ноги. Уперевшись лбом в стекло, она бездумно смотрела на проплывавшие мимо дома и деревья, видя перед собой tío Бруно. Только сейчас она сообразила, что та женщина посчитала, будто она так убивается из-за жениха, и жалко улыбнулась. На её месте должна была быть Рената, вот уж кому бы tío Бруно действительно обрадовался, но она улетела в США, опасаясь… чего? Что tío Бруно будет мстить, что он правда наркоторговец и сутенёр? Разозлившись, Мирабель саданула себя кулаком по колену и зашипела сквозь зубы от боли.
Вернувшись домой, Мирабель, даже не поднимаясь в комнату, сразу залезла в душ, швырнув одежду в корзину для грязных вещей. Отмываясь от тюремного запаха, она почти до крови растёрла кожу мочалкой, пытаясь одной болью вытравить другую. Замотав волосы полотенцем и завернувшись в махровый голубой халат, Мирабель вышла из ванной, сталкиваясь с мамой, которая чуть изогнула бровь.
— Это что-то, о чём я должна знать? — настороженно спросила она, и Мирабель помотала головой.
— Под дождь попала, замёрзла, — пробормотала Мирабель, глядя в пол. Мама качнулась вперёд и положила тёплые, пахнущие свежим тестом, ладони на плечи.
— Mija, что случилось? — мягко спросила она. — Ты же сама не своя… Тебя кто-то обидел? Тебе… сделали больно?
— Нет, мама, — Мирабель обняла её, понимая, что ещё немного, и снова разревётся. — Просто… настроение плохое, дождь всю прогулку испортил. А так, я в порядке.
Постояв так немного, впитывая мамино тепло, Мирабель натянула жизнерадостную — как ей хотелось верить — улыбку, и поднялась в их с Луизой комнату. Сестра смерила её задумчивым взглядом, постукивая ногтями по столу.
— Мне ему что-то отрывать?
— Нет. Просто фильм был очень… тяжёлый. И грустный, — Мирабель, переодевшись в домашнее платье, бессильно упала на кровать. — Лу… я ведь смогу взять твою карточку ещё раз?..
— А ты уверена, что это кино тебе подходит по возрасту? — жёстко спросила Луиза, пересаживаясь к ней. — Ведь не зря на него не всех пускают. Взрослые вещи — для взрослых, и чёрт побери, Мира… Я искренне надеюсь, что вы там смотрели фильмы не про то, как в наших джунглях производят наркотики! И не про партизан. С нас и папы хватит с его идеями…
Мирабель вяло покачала головой, и, свернувшись калачиком, пристроила голову на колени к Луизе, которая, вздохнув, принялась гладить её по мокрым волосам. У неё была семья, которая за неё волновалась, которая была готова её согреть и утешить, а tío Бруно остался там один. Хоть и в камере на пятерых.
1) Группа островов: Сан-Андрес, Провиденсия и др., на северо-западе от Карибского побережья Колумбии.
2) Колумбийская идиома, обозначающая очень активные ухаживания.
3) Полный дурак.
4) La potra Zaina — колумбийская теленовелла, транслировалась с 1993 года по ноябрь 1994 года с понедельника по пятницу в 20:00 на RCN Televisión.
5) La Modelo — ещё одна колумбийская тюрьма, рай для бандитов. В северном крыле содержатся леворадикальные экстремисты, в южном — радикалы правого толка, посерединке — наркоторговцы. В зоне между этими секторами часто происходят убийства, так как у заключённых есть доступ к оружию, включая автоматы и гранаты, а у охраны есть только молитвы, резиновая дубинка и завещание дома под подушкой.
6) Металлический забор-сетка.
7) Весьма вульгарный и жаргонный комплимент в духе «Вот это задница!».
8) Недоумку.
Визит в тюрьму подарил Мирабель новую пищу для ночных кошмаров — ей приснилось, что она потеряла пропуск. Охранники, не слыша ее объяснения, втолкнули ее за решетку, к осатаневшим и воющим, как звери, заключенным, которые тянули к ней руки, пытаясь схватить и подтащить ближе. Tío Бруно, размахивая протезом, отгонял их, и Мирабель, рыдая от страха, цеплялась за его серый спортивный костюм, слыша глумливые, мерзкие выкрики… Она проснулась среди ночи, намертво вцепившись в подушку, с колотящимся в горле сердцем, окончательно запутавшись в одеяле, и ей потребовалось время, чтобы убедиться: это был лишь сон. Просто страшный сон, она дома, с ней ничего не случилось…
Мирабель тихо выпуталась из обернувшегося вокруг тела одеяла, стараясь не разбудить Луизу, и побрела в ванную, чувствуя знакомую тупую боль внизу живота. Умыв заплаканное лицо, чтобы отогнать кошмары, она выключила воду и, вытираясь полотенцем, замерла, услышав тихий звяк откуда-то снизу. Мирабель моментально бросило в жар и в холод, а воображение тут же нарисовало вооруженного до зубов бандита, который прокрался в их дом, и сейчас они все умрут…
«Паникерша и истеричка!» — прошипела Мирабель своему отражению и вышла из ванной, на цыпочках спускаясь вниз. Звяканье донеслось снова, из кухни, и она, прищурившись, уловила слабый свет, совсем как из холодильника.
Холодильника, в котором кто-то копался.
Мирабель, уже не таясь, шагнула в кухню, включая свет с грозным: «Попался!» и Камило, вскрикнув от неожиданности, стукнулся головой о полку.
— Черт! Мира, ты что, сдурела? — прошипел он, всовываясь из холодильника и растирая макушку. — Так и до инфаркта можно довести.
— Ты здоровее всех нас вместе взятых. И куда в тебя столько помещается, у тебя что, черная дыра в животе? — проворчала Мирабель, разглядывая тарелку с нарезкой ветчины и сыра в руках у кузена.
— Я просто расту! Тьфу, до сих пор руки дрожат… Я в последний раз перепугался лет пять назад, когда… — Камило, осекшись, захлопнул холодильник и уселся за стол, великодушно махнув рукой. — Присоединяйся.
Мирабель, помедлив, со вздохом села рядом с ним и взяла ломтик ветчины.
— Так когда ты там пугался? — уточнила она, и Камило тут же засунул в рот кусок ветчины, обернутый сыром, делая вид, что не может отвечать с набитым ртом. — Ты что, всю тарелку слопаешь?
Поняв, что так просто от нее не отделается, Камило перестал притворяться.
— А если и так? Ну, меня пять лет назад точно так же напугал… он, — заметив ее непонимающий взгляд, Камило с легким раздражением пояснил. — Наш tío. Я на кухне рылся, как раз перед Рождеством, думал, стащить парочку… ну, может немного больше бунуэльо, и тут он ка-а-ак выскочит из коридора: «А что это ты тут ищешь, а, племянничек?». Господь свидетель, я думал, я буду заикаться до конца моих дней. — Камило театрально прижал руку к груди, выгибаясь на стуле. — Мое юное сердце чуть не остановилось от ужаса…
— Вот-вот, не зря говорят, что по ночам есть вредно, — философски согласилась Мирабель, и Камило беззлобно ткнул ее локтем.
— А сама уже второй кусок ешь.
— Это твое дурное влияние… Ты скучаешь по нему? — Мирабель вытащила бумажную салфетку и вытерла пальцы, которые теперь пахли специями и соблазняли взять еще и третий кусок. Камило отвернулся, разглядывая стоявший на плите чайник. — Мило? Ты ску…
— Нет, — быстро ответил он, не оборачиваясь, но голос у него был слишком звенящим, для равнодушного. — Не скучаю, не думаю, и тебе советую поступить так же, и перестать, наконец, всех донимать. Дядюшка-наркоман, убийца и сутенер это не то, чем можно гордиться.
Мирабель сердито прищурилась, глядя на кузена.
— А если все это — неправда? — звенящим шепотом спросила она. — Если это… в каком-нибудь гипотетическом случае, если это сеньор Освальдо был таким? И tío Бруно узнал об этом, и в ответ на угрозы защитил…
— Ага. Только, почему-то, во время расследования ничего такого не всплыло про сеньора Освальдо, зато нашего tío отправили на семнадцать лет за решетку. Он признался в убийстве, и даже ни слова, ни полслова не сказал в свою защиту? И его адвокат тоже молчал, и никаких доказательств в его пользу? Бред. — Камило, наконец, обернулся к ней и пренебрежительно махнул рукой. — Хватит уже придумывать себе сказки. Мы не первая, и не последняя семья, в которой одна из овец оказалась паршивой.
— А если доказательства были переданы продажному полицейскому? Который их отдал сеньору Освальдо? — Мирабель стиснула бумажную салфетку, и Камило закатил глаза, раздраженно болтая ногой в воздухе.
— Ага, и вообще у нас сеньор Освальдо — подпольный глава наркокартелей Кали и Медельина, перед которым и братья Орехуэла(1) ходили на цыпочках, и Пабло Эскобар ему в ноги кланялся и кольцо целовал… Мира, не смеши меня! Наш tío же не полный дурак, чтобы про такое молчать.
— А если… — Мирабель ненадолго замолчала, скручивая в пальцах бумажную салфетку в жгутик. — Если было опасно признаваться? Если это могло навлечь опасность на нашу семью?..
— Тогда ему бы стоило не терять голову, — жестко ответил Камило, отодвинув тарелку. — Черт побери, в теленовеллах даже самый распоследний кретин знает, как убрать ненужного или опасного человека, не подставив семью! Вы же с ним постоянно смотрели этот бред по телевизору! Все, хватит.
Ничего не ответив, Мирабель поднялась со стула и, выбросив истерзанную салфетку в мусор, налила себе воды. Слова кузена задели крохотную занозу в ее голове, которая теперь разрослась до размера бревна, обмотанного колючей проволокой, — действительно, почему tío Бруно убил сеньора Ортиса прямо на вечеринке, под носом у всей семьи и гостей?.. Он сказал, что «сорвался», но могла ли ярость действительно настолько затмить его разум? Мирабель бездумно прикусила щеку изнутри, не обращая внимания на Камило, который, вернув изрядно опустевшую тарелку с ветчиной в холодильник, вышел из кухни. Конечно, tío Бруно не был ангелом с безграничным запасом терпения и всепрощения, он мог сердиться и злиться, но мог ли он, зная, с кем связан сеньор Ортис, пойти на такой шаг, да еще и при стольких свидетелях?
Что-то было не так в его словах, что-то не сходилось, и это ощущение фальши ее раздражало, словно какой-то эфемерный клочок паутины, запутавшийся в волосах. Хорошо бы спросить у самого tío, но если сделать это в письме, он может и не ответить. А вот при личной встрече… Но даже так, задать вопрос прямо в лоб: «Как ты мог убить его прямо на вечеринке?!» она бы не смогла.
Когда во вторник Хоакин вручил ей письмо, Мирабель растерялась — tío Бруно никогда не писал ей первым. Он отвечал на ее письма, но не больше, и теперь… что-то изменилось? А вдруг, ему стало плохо? Или ее обман с карточкой раскрылся, и его как-то наказали? Вдруг, ему увеличили срок, или посадили в карцер, или… или сделали что-то такое, про что в газетах писали, обходясь стыдливым эвфемизмом «чудовищная жестокость заключенных в пенитенциарных заведениях нашей страны»?!
Пользуясь тем, что до начала уроков было еще десять минут, Мирабель пристроилась на подоконнике в коридоре, дрожащими руками распечатывая конверт.
«Привет, Мирабель. Как ты?
Я восхищен твоей выдержкой и храбростью (и спасибо за хорошие сигареты, прости меня, Господи, за эти слова), но, малыш, у тебя были слишком перепуганные и грустные глаза. Ты в порядке? Мне жаль, что ты меня видела здесь. Нет, мне жаль, что ты вообще попала сюда, особенно незаконным способом, и я очень, ОЧЕНЬ надеюсь, что этого больше не повторится.
Я очень благодарен тебе за письма. Правда. Мне достаточно уже их, чтобы мой отдых в этом очаровательном месте стал еще приятней. Не приходи сюда больше. Пожалуйста. Пожалей мое бедное сердце, хорошо?
И, малыш, передай этому своему Пендехо, что если он и дальше будет тебя толкать на кривую дорожку, я сбегу из тюрьмы и отгрызу ему оба уха.
Твой tío Бруно.»
Мирабель слабо улыбнулась, не обращая внимания на звонок. Даже в этом ужасном месте tío Бруно умудрился сохранить свой сарказм и едкое чувство юмора, и в первую очередь переживал за нее. Сложив письмо, она, очнувшись, вбежала в класс на шаг опережая учителя, и заработала мягкий выговор за нарушение дисциплины.
На перемене она села писать ответ, но перед глазами раз за разом вставал тюремный коридор, наполненный смрадным духом тысяч заключенных, обшарпанные стены, исписанные посланиями, — и лицо tío Бруно, его взгляд, словно он уже умер и теперь лишь существовал.
«Привет, tío Бруно. Я в порядке.
Я не могу выполнить твою просьбу, tío. Прости меня, но… это невозможно. Как только я подкоплю немного денег, я снова приеду к тебе. Пока скажи мне, что тебе привезти (ну, кроме сигарет), чтобы твой отдых стал еще приятней?
Хоакин Перальто никуда меня не толкает, tío. Это мой выбор и мои решения. Я не могу закрыть глаза и притвориться, что ничего не видела, выкинуть тебя из головы. Ты — мой любимый tío, я скучаю по тебе. Ты — моя семья, и пусть некоторые и готовы от этого откреститься, но я — нет.
Я снова приеду, tío. Как только заработаю деньги (легальным и честным путем!) на посещение.
Твоя племянница Мирабель.»
Ответ пришел через неделю, когда Мирабель уже извелась в ожидании — впервые с начала их активной переписки tío Бруно молчал так долго.
«Мирабель, ты тоже моя семья. И я волнуюсь за тебя. Малыш, мне больно тебя видеть там, в этом месте и знать, что ты слышала все эти крики из-за решетки. Мне гораздо спокойней, если я буду знать, что ты — дома, в безопасности, рядом с Хульетой и Тином, рядом с сестрой, с Пепитой и Феликсом… Что ты в семье и не одна. Черт возьми, тебе шестнадцать лет! Ты не про посещение тюрьмы и визиты к родственнику-убийце должна думать, а о свиданиях, обычных свиданиях с хорошими и приличными парнями, о прогулках с подружками, об учебе (ну, хоть иногда, я помню, чем у меня голова была забита в твоем возрасте).
Не приезжай. Я прошу тебя. У меня все есть, твоя абуэла привозит необходимые вещи в свои визиты, так что, мне ничего не надо. Но я буду рад писать тебе, если ты действительно хочешь и дальше со мной общаться.
Tío Бруно.»
Мирабель стиснула зубы, но даже не подумала сдаваться. Один раз побывав в тюрьме и увидев ее своими глазами, уже нельзя было и дальше прятаться от правды за лицемерными убеждениями в духе: «Наше правительство заботится о заключенных!», и она с упорством, граничившим с маниакальной одержимостью, штудировала газеты, выискивая все упоминания тюрем, заключенных и их проблем, боясь, что однажды письма от tío Бруно прекратятся, и к ним домой придет сухое официальное извещение о его смерти.
Теперь перед ней стояла задача заработать деньги, но выбор был невелик. Продав еще пару игрушек, она заработала только пять долларов, и этого явно было мало. Камило, игравший в местном молодежном театре «Бронзовая стрекоза», куда попал благодаря маминой подруге, предложил ей подработку помощницей костюмера, и Мирабель охотно согласилась. Шить она умела и любила, так что работа получалась из области «совместить приятное с полезным», разве что платили за нее не так много. Зато актрисы в театре, поглядев на ее умения, стали подбрасывать Мирабель «халтуру» — ушить платье по фигуре или наоборот, слегка его расставить, чтобы скрыть пополневшую талию, подвернуть брюки или рукава, починить застежку… И платили за это, разумеется, немного больше.
Луизины старания не прошли даром — она закончила школу с максимальным возможным баллом, и только Мирабель знала, что последние два экзамена ее сестра сдала ценой бессонных ночей и горьких рыданий ей в колени, что она больше не может учить и ничегошеньки не понимает. Даже на торжественной выпускной церемонии Луиза выглядела скорее несчастной, чем довольной, но старательно улыбалась, притворяясь, что ей все по плечу. Абуэла, гордясь своей внучкой, сняла на вечер зал в ресторане, чтобы отметить успехи Луизы, и Мирабель искренне наслаждалась праздником… пока не поняла, что самой виновницы торжества не видно. Встревожившись, Мирабель покружила по залу и, наконец, нашла сестру в туалете, где та стояла, привалившись лбом к стене.
— Лу, ты чего? Съела что-то не то? Что-то болит? — Мирабель, перепугавшись, замерла в дверях, и Луиза покачала головой.
— Я так устала… Господи, я до сих пор закрываю глаза и вижу учебники-учебники-учебники… А еще вступительные экзамены.
— Тебе нужна передышка, — Мирабель потянула Луизу за руку, и сестра послушно зашагала, глядя себе под ноги. — Целая неделя крепкого сна и…
— И что, ничего не делать? — Луиза встряхнулась, расправляя плечи. — Нет, сестренка, ты же знаешь, это не по мне. Пару дней, да, можно и отдохнуть, а потом — снова за учебу. Ты ведь и сама на время каникул от работы не откажешься? Кстати, Мира… — Луиза понизила голос, осторожно отводя ее в угол, к пышным декоративным пальмам. — Пожалуйста, скажи мне, что ты не связалась с… какими-то активистами.
— Что?.. — Мирабель непонимающе взглянула на нее. — О чем ты говоришь?
— Ты знаешь, о чем, — сурово ответила Луиза. — Ты уже давно сама не своя, ищешь подработку, еще этот фильм, после которого тебя как подменили, читаешь про политику, смотришь новости с папой… Мира, я боюсь за тебя. Ты же знаешь, что там с людьми бывает, и чем все заканчивается, а ты же девушка, это еще страшнее…
— Лу, я даю тебе честно слово, я не собираюсь хвататься за оружие и, тем более, не встречаюсь с радикалами, — твердо ответила Мирабель. — Мне просто стало интересно, в каком мире я живу, вся эта шумиха вокруг наркокартелей и полиции, что даже понадобилась помощь гринго… Вот и все.
Луиза пытливо уставилась на нее, и, выдохнув, стиснула в объятиях.
— У меня уговор. Я неделю отдыхаю, только если и ты неделю отдыхаешь. У вас как раз каникулы начинаются. Мы будем ходить по магазинам, в кино, в театр, чтоб кидать помидоры в Камило… хорошо?
— Договорились, — согласилась Мирабель, понимая, что еще легко отделалась. Если бы ее возросший интерес к тюрьмам и политике заметил папа, или, что еще страшнее, мама, ей бы пришлось гораздо тяжелее.
Пару раз они с Хоакином действительно заглянули в видеосалон к другу его кузена, и на ее робкий вопрос, нужно ли там удостоверение личности, Хоакин только расхохотался. Исабела, сетуя на работу, звонила им раз в месяц, и Мирабель на глаза попался журнал, где ее сестра рекламировала колготки. Увидев фото, она только присвистнула: Исабела изображала Цирцею, сидя на троне в окружении трех львов, и выставив напоказ идеальные ноги. «Ваша личная магия. Даже эти когти не оставят зацепку на наших колготках!» — гласил рекламный слоган, и Мирабель, фыркнув, задумалась, что скажет абуэла, если увидит такое непотребство… но абуэла больше переживала, не испугалась ли ее Принцесса этих жутких хищников.
В августе произошло сразу два эпохальных события: рукопись tía Пепы приняло небольшое частное издательство, согласившись, что стране необходима современная литература для детей, чтобы «уберечь их детство от ужасов взрослой жизни», а Камило получил главную роль в спектакле. Tía Пепа извела две катушки пленки, желая сохранить этот вечер для истории, и абуэла, сияя от гордости, повесила самую удачную фотографию Камило на стену, рядом с фотографиями Луизы, Долорес и Исабелы.
— У нас идеальная семья, — с гордостью произнесла абуэла, глядя на фото своих внуков. — Я так горжусь вами… Словно настоящее созвездие на небосводе!
Мирабель молча разглядывала «стену славы» — вот фото мамы с дипломом врача и гордой улыбкой, вот tía Пепа с дипломом журналистки, Исабела на своей первой фотосессии — ее сестра сидела на качелях, увитых цветами, и улыбалась в камеру совершенной улыбкой, Долорес на окончании музыкального колледжа с типле в руках, Луиза с вымученной улыбкой и дипломом об окончании старшей школы, Камило — с букетом цветов в одной руке, вторая прижата к сердцу, на губах широкая и гордая улыбка…
— Ты тоже здесь окажешься, Мирабель, — абуэла повернулась к ней, успокаивающе похлопав по плечу. — Не волнуйся, и ты, и Антонио — однажды вы тоже засияете.
«А tío Бруно? — хотелось спросить Мирабель. — Разве он не сиял? Неужели ты никогда им не гордилась?» Но она ничего не сказала, переводя взгляд на единственное фото, где был Бруно — совсем молодой, лишь на пару лет старше ее самой сейчас.
Ее интерес к газетным статьям о работе полиции и тюрем не думал утихать, и, наверное, только поэтому Мирабель обратила внимание на небольшую заметку в El Tiempo: «Скандал в полиции Боготы».
Зацепившись глазом за знакомую фамилию, Мирабель прочитала ее от начала до конца — в ней сообщалось, что в отношении майора Карлоса Ортеги начато служебное расследование в связи с «многочисленными случаями превышения полномочий и вскрывшей связью с наркокартелями». Она прищурилась, разглядывая нечеткое фото, где майор Ортега забирался в машину, кривя рот в презрительной усмешке, и злорадно хмыкнула. И тут ее молнией пронзила мысль: а что, если это подтолкнет полицию пересмотреть все дела, которые он вел? Ведь tío Бруно говорил, что отнес доказательства вины сеньора Ортиса именно капитану Ортеге, который с того времени успел вырасти до майора. Может, из-за новых обстоятельств суд пересмотрит приговор tío Бруно? Или для этого нужен адвокат, который что-то куда-то отправит? Мирабель рассеянно потерла нос — она понятия не имела, как все это устроено, а самой близкой к теме литературой в их доме было папино собрание сочинений про Перри Мейсона на английском языке.
Абуэла, прочитавшая ту же заметку, в ужасе прижала ладонь к груди.
— Я уверена, это какая-то ошибка, — растеряно произнесла она, покачивая головой. — Капитан… майор Ортега показался мне таким доблестным и честным.
— Неужели? — вырвалось у Мирабель и она быстро прикусила язык. Папа закашлялся, прикрывая рот ладонью, и маскируя кашлем фразу: «А я же говорил».
— Агустин, я смотрю, ты все никак не успокоишься. Еще и Мирабель учишь дурному, — сухо произнесла абуэла, и мама, спасая семейный завтрак, быстро перевела разговор на благотворительный обед, который собирались провести в конце августа.
— Я поняла, мама, что тоже хочу внести свой вклад в это благое дело, — сказала Хульета. — Возьму на себя закуски, что скажешь?
— О, Хулита, это будет чудесно! — просияла абуэла. — Лола уже давно мне помогает, я слышала, она хочет пойти учительницей музыки в сиротский приют. Мария очень ей довольна…
Долорес, смутившись, опустила взгляд в тарелку, и Мирабель мимолетно задумалась: а как часто Мариано помогает донье Гузман с этими обедами?..
Поддавшись маминому энтузиазму, Мирабель достала из шкафа так и не законченную картину к свадьбе tío Бруно, и вышила ее за пару вечеров, чувствуя горькое разочарование при каждом стежке. С другой стороны, если ее кто-нибудь купит, то вырученные деньги пойдут заключенным, а значит, и tío Бруно тоже.
Перед началом обеда Мирабель вызвалась разложить именные карточки по тарелкам, и абуэла благосклонно кивнула ей. Глядя, как Мариано помогает Долорес расставить блюда с закусками на столе, и как ее кузина непринужденно болтает с ним, стреляя глазками, Мирабель только покачала головой. Хорошо, что Иса разорвала помолвку, иначе бы Долорес так и страдала от своей неразделенной любви, зато теперь кузина просто светится… Кто знает, может, семьи Мадригаль и Гузман все-таки породнятся.
К концу сентября Мирабель удалось заработать достаточно денег, чтобы навестить tío Бруно, и она поняла, что в этом году сможет поздравить его с днем рождения. Пусть с опозданием, ведь 17 октября выпадало на понедельник, и до субботы придется ждать бесконечно-долгие пять дней, но… tío Бруно имеет право на праздник! Мирабель прекрасно понимала, как tío Бруно скучает по семье, и, улучив момент, когда дома остались только tía Пепа и Долорес, прильнувшие к экрану с очередной бразильской теленовеллой, прошла в кабинет, где хранились старые пленки.
Открыв коробку из-под магнитофона, Мирабель уселась на пол, по одному доставая футляры с пленкой и просматривая негативы на просвет. Ей хотелось найти совместное — действительно совместное фото, и, наконец, удача ей улыбнулась. В контейнере с педантичной наклейкой «1988 год» она нашла кадр, где tía Пепа вернулась из больницы с Антонио на руках. Мирабель зачарованно разглядывала лица на негативе: пройдет четыре года, и все изменится. Всего лишь четыре года… Передернув плечами, она плотно свернула пленку и положила обратно в контейнер. На следующий день, заглянув в фотосалон, Мирабель вышла оттуда с фотографией их семьи, которую спрятала в учебник по алгебре.
Заручившись разрешением Луизы снова воспользоваться ее карточкой — и поклявшись на Библии, что не будет смотреть фильмы про политику, Пабло Эскобара и нарколаборатории, — Мирабель проснулась в субботу еще до рассвета. На цыпочках прокравшись на кухню, она вытащила миску, муку, яблоки, и принялась готовить пирог. У нее не было особого таланта к кулинарии, как у мамы, и Мирабель лишь помолилась Деве Марии, чтобы тесто пропеклось, и она не обеспечила tío Бруно несварение желудка или приступ аппендицита. Когда пирог испекся, она, приплясывая от нетерпения и поглядывая на часы, старательно обмахивала его полотенцем, чтобы вытащить из формы и нарезать аккуратными квадратами. То и дело обжигая пальцы и глотая набегавшую от умопомрачительного запаха слюну, она завернула три куска в фольгу, надеясь, что они не помнутся в дороге, и побежала наверх, чтобы переодеться и забрать карточку.
Луиза зашевелилась в постели, стоило скрипнуть дверцей шкафа.
— Ты далеко? — сонно спросила она, не открывая глаз, и Мирабель торопливо зашептала:
— Я гулять, пока погода хорошая! Ты спи, спи.
— Угу… — Луиза зевнула и принюхалась. — Это что, пирог?.. Откуда?.. Ты что, сама испекла?!
От удивления сестра окончательно проснулась и села в кровати, пристально глядя на Мирабель.
— Я просто захотела вас порадовать, — Мирабель нервно улыбнулась, надевая бриджи. — Что такого?
— Да нет, абсолютно ничего, — задумчиво отозвалась Луиза. — Просто тебе захотелось приготовить нам яблочный пирог к завтраку… и пойти гулять так рано утром. В субботу. Ничего необычного.
Мирабель замерла, радуясь тому, что блузка закрывает лицо. Справившись с собой, и чувствуя, как ладони снова вспотели, она натянула блузку и расправила складки.
— Луиза…
— Да нет, все нормально, — повторила Луиза и демонстративно зевнула. — Я вообще еще сплю, и ничего не понимаю. Карточка в правом кармане сумки.
Она легла в кровать, накрывшись одеялом с головой, и Мирабель послала ей воздушный поцелуй.
Почему-то казалось, что во второй раз будет легче, но на самом деле ее начало трясти еще за три остановки до тюрьмы. Мирабель стиснула в мокрых пальцах ремешок сумки, чувствуя слабый запах пирога, и, прикусив губу, уставилась в окно, замечая мрачную громаду тюремного блока, медленно поднимающуюся над крышами домов.
Овчарка, почти засунув морду в сумку, тщательно обнюхала сверток с пирогом, который Мирабель пришлось раскрыть, и отошла в сторону. Охранник благосклонно кивнул ей и слегка вздохнул, проводив завистливым взглядом. Мирабель вновь встала в очередь, поглядывая на небо — день обещал быть теплым и ясным, небо радовало глаз безбрежной синевой… и ни единого облачка. На КПП, после того, как ее вновь проверили детектором, охранник — кажется, не тот, что был в ее прошлый визит, — поджал губы, разглядывая карточку Луизы.
— Что-то мне кажется, вы тут не очень на себя похожи, — наконец, заявил он, словно не спрятал только что пятидесятидолларовую банкноту в карман. Мирабель застыла, чувствуя расползающийся в животе ледяной ужас, и заметила его выжидательный взгляд. Сообразив, она трясущейся рукой вытащила из потайного кармана сумки отложенную банкноту, испуганно оглядываясь — наверное, сейчас ее действительно посадят в тюрьму, сообщат родителям, абуэла ее проклянет… Ну, зато, если повезет, ее посадят сюда же, только в женское крыло, и они с tío Бруно будут посылать друг другу почтовых крыс или голубей. Еще двадцать долларов исчезли в руке охранника, и тот кивнул. — Бывает. Наверное, день для фото неудачный выдался.
— Д-да, так и б-было, — пробормотала Мирабель, понимая, что в ушах начинает стучать кровь. Охранник — от испуга она не могла разобрать его фамилию, не то Родригез, не то Рамирез, повелительно махнул рукой, и Мирабель на ватных ногах побрела в комнату для свиданий, борясь с желанием заткнуть уши… и проклиная себя за то, что надела бриджи. Наверное, лучше всего сюда приходить в монашеской рясе и клобуке, может, хоть так на нее не обратят внимания.
— Ожидайте, — буркнул охранник, закрывая дверь, и Мирабель, встряхнувшись, принялась выгружать подарки из сумки — хотя, смешно это называть таким громким словом. Три куска пирога, которые все-таки чуточку помялись в дороге, фотография семьи и пять пачек сигарет. Дверь скрипнула, пропуская tío Бруно, и Мирабель обернулась к нему со слегка нервозной улыбкой.
— Я же просил, больше не… — он осекся, растеряно глядя на стол, и Мирабель дрожащим голосом спела «С Днем Рождения тебя».
— Сumpleaños, tío Бруно, cumpleaños a ti! — закончила она и откашлялась. — Я помню, да, ты против, чтобы я к тебе приезжала, но я хотела тебя поздравить, и… Tío?
Мирабель смолкла, встревоженно глядя на него. Tío Бруно медленно шагнул к столу, и, протянув дрожавшую руку, дотронулся кончиками пальцев до их лиц на фотографии, прижимая ладонь ко рту.
— Господи, как я по вам скучаю, — услышала Мирабель тихий шепот, и быстро шагнула вперед, обнимая его. Она почувствовала, как tío Бруно напрягся, словно хотел вырваться из ее рук, и зажмурилась, убеждая себя, что не расстроится, если он и впрямь это сделает… Но вместо этого почувствовала, как его руки неуверенно легли на плечи, обнимая в ответ. Время застыло — Мирабель слышала голоса из-за двери, но теперь они доносились словно из другой вселенной. Не открывая глаз, она прижалась щекой к его щеке, вдыхая обреченно-горький, едкий запах тюремного мыла и стирального порошка, чувствуя, как гулко стучит его сердце под ее ладонью, как его руки прижимают ее все крепче.
— Мне так вас не хватает, — пробормотал tío Бруно, не отпуская ее, и Мирабель сглотнула комок в горле. — Я стараюсь об этом не думать, я научился об этом не думать, но, малыш, как же я по вам всем скучаю.
— Я тоже скучаю, tío, — Мирабель сморгнула навернувшиеся слезы и осторожно погладила его по спине. Tío Бруно выдохнув, отстранился, с улыбкой глядя на нее, и Мирабель сообразила, что теперь ей уже не нужно привставать на цыпочки, чтобы его обнять. В прошлый раз они сидели за столом, и она этого не заметила, а теперь… Она и правда подросла.
— Извини за такие мелочи, — быстро затараторила Мирабель, пряча неловкость. — Просто… я не знаю, ты говорил, что у тебя все есть, но я подумала, что вряд ли абуэла приносит тебе сигареты, да и фотографии… или зря? И я пирог сделала, в первый раз, я надеюсь, что он пропекся, и да, это вряд ли можно назвать подарками…
— Малыш, ты сама по себе уже лучший подарок в мире, — tío Бруно, разжав руки, сел за стол, бережно поглаживая семейное фото. — Спасибо.
Он еще раз взглянул на фотографию, держа ее на вытянутой руке и, отложив в сторону, кивнул на пирог.
— Присоединишься? Или не будешь рисковать?
Мирабель уселась напротив, чувствуя странное замирание внутри, как на аттракционе, когда вагонетка замирает в самой высокой точке перед падением в бездну.
— Рискну. Если и отравимся, то всей семьей, — решительно заявила Мирабель, и tío Бруно улыбнулся. Для первой попытки пирог получился удачным, совсем как у мамы — воздушное, сладкое тесто оттеняло кислинку яблок, запах ванили и корицы витал в воздухе, вытесняя затхлый дух тюрьмы, и Мирабель, загордившись, расправила плечи.
— Знаешь, это определенно прекрасный день рождения, — заявил tío Бруно, глядя на последний кусок пирога, как на произведение искусства, по сравнению с которым Венера Милосская и Мона Лиза были лишь детскими поделками. — Я бы сказал, лучший в моей жизни.
— Серьезно? — Мирабель улыбнулась, подперев голову ладонью, и с нежностью разглядывая его — по сравнению с тем, что она увидела в первый свой визит, tío Бруно словно ожил, становясь похожим на себя прошлого.
— Ага. По крайней мере, я не валяюсь, как год назад, в тюремном лазарете с… — он прикусил язык, но Мирабель, моментально потеряв все умиленно-расслабленное настроение, с шумом уронила руку на стол.
— Что?!
— Простуда! — быстро ответил tío Бруно. — Я простыл, тут иногда бывает сыро… а, впрочем, неважно. Сейчас все хорошо, я здоров, счастлив тебя видеть, наслаждаюсь лучшим пирогом в мире, жизнь просто великолепна!
— Насколько серьезной была эта простуда? — Мирабель нахмурилась, и tío Бруно мягко улыбнулся ей.
— Малыш, это пустяки. Со мной все хорошо. Не бери в голову.
— Ты смеешься? — расстроено спросила Мирабель, глядя на него. — Я и так все время боюсь, что у вас тут либо бунт начнется, либо что-то еще жуткое, газеты от первой до последней страницы читаю… Ой, кстати! — она приободрилась. — Ты знаешь, что Карлоса Ортегу, который уже стал майором, обвиняют в коррупции и связях с картелями?
— Серьезно? — tío Бруно, оживившись, негромко рассмеялся. — Ох, какая неудача для бедного честного майора…
— Ага, там… — Мирабель нахмурилась, вспоминая заметку. — Пишут, что начинают служебное расследование, и я подумала… Tío, а если они твое дело тоже пересмотрят? Ведь Пабло Эскобар уже мертв, если принести доказательства, то, может, приговор как-то смягчат…
Она смолкла, глядя на tío Бруно: огонек в его глазах погас, и он опустил голову, рассматривая стол.
— Там нечего пересматривать, — тусклым голосом ответил Бруно. — Я убил человека на глазах у свидетелей, наказание справедливо. Даже если в суде докажут, что сеньор Ортис поедал новорожденных младенцев на завтрак, на мой приговор это никак не повлияет. Но, на самом деле, все нормально. Я работаю, получаю второе образование, не ввязываюсь в драки и всякие сомнительные дела, так что… если мне повезет, то пару-тройку лет срока мне могут убавить.
Мирабель рассеянно потерла подбородок. В голове снова зашевелились прежние мысли, и она неуверенно произнесла:
— Но… tío, ведь не было никаких свидетелей. Я видела только… — она осеклась, передернувшись — разбитое в кровь лицо сеньора Ортиса и кусочки костей на рубашке вновь встали перед ее взглядом, как будто это было только вчера.
— Не вспоминай! — быстро сказал Бруно, накрывая ее ладонь своей и тут же отдергивая руку. — Не надо, малыш, не…
— Я видела тебя над телом сеньора Ортиса, — медленно произнесла Мирабель, глядя в стену. — Ты снял пиджак… но рубашка была чистой. И на брюках была земля, словно ты стоял на коленях… И кровь на ладони.
Она медленно подняла руку в воздух, разворачивая ладонью кверху.
— Меня не допрашивали, — Мирабель зачарованно уставилась на свою руку, чувствуя себя так, словно очнулась ото сна. — Да, может, потому что я несовершеннолетняя, но даже в присутствии мамы меня не спрашивали, что я видела, хотя я была первой, кто там оказался. И я не видела, как ты его убил!
— Мирабель, оставь это в прошлом, — напряженным голосом произнес tío Бруно, наклоняясь вперед и строго глядя на нее. — Не вороши былое. Я его убил…
— Зная, с кем он связан? На вечеринке, где собралась вся семья? — Мирабель прищурилась, подаваясь вперед.
— Я сорвался.
— И ты его убил? — Мирабель вцепилась в столешницу скользкими от пота пальцами. Они с tío Бруно смотрели в глаза друг другу, не моргая, как в детстве, когда играли в гляделки. — Ты действительно убил его?
— Да, — его взгляд дернулся в сторону лишь на мгновение, но дернулся! Мирабель наклонилась еще ближе, краем глаза замечая, как он напрягся.
— Ты взял в руки цветочный горшок… и ударил его в лицо… и сеньор Ортис просто стоял, не двигаясь?
— Он повернулся спиной ко мне.
— Но если так, то почему ты не ударил его по затылку? Почему у него было разбито лицо? Ты его окликнул, чтобы он обернулся? Но тогда бы сеньор Ортис упал на живот, — Мирабель говорила все быстрее, а перед глазами мелькали то обезображенное лицо сеньора Ортиса, то все просмотренные детективные фильмы и теленовеллы.
— Хватит, Мирабель. Остановись.
— Ты правда его убил?
— Да…
— Ты его убил?
— Я этого не делал! — выкрикнул Бруно и в ужасе отшатнулся, закрывая лицо ладонями. — ¡Mierda! Хватит, Мирабель. Хватит!
— Почему?! — Мирабель потрясенно вскочила на ноги, упираясь ладонями в стол, и чувствуя, как начинает кружиться голова. — Почему, почему ты сказал, что это ты — убийца?!
— Потому что нужен был тот, на кого повесят это убийство и бросят, как кость, Эскобару! — tío Бруно, грохнув кулаком по столу, отвернулся. — После того, как эта папка прошлась по рукам и вернулась к Ортису, что, ты думаешь, они бы поверили, что я тут ни при чем, и нужно искать одноногого и однорукого лысого бандита?! Черт. Тебе бы идти в прокуроры… или следователи.
Мирабель бессильно плюхнулась обратно на стул, чувствуя, как ее начинает трясти.
— Ты знаешь, кто…
— Не знаю. Когда я пришел, он уже был таким. Никого рядом не было, — быстро произнес tío Бруно, не глядя на нее. — Прекрати. Мирабель… прекрати, или я… я отзову разрешение на посещение. Не лезь в это дело, пожалуйста, просто забудь обо всем!
— Но ты невиновен, — прошептала Мирабель, часто дыша и смаргивая навернувшиеся слезы. — Tío, ты же невиновен. Ты сидишь в тюрьме ни за что!
— Это неважно.
— Рената удрала в США из-за этого твоего «неважно»! — Мирабель ударила себя кулаком в бедро и зашипела от боли.
— И очень хорошо, я боялся, что мне еще и перед ней придется изображать мудака с каменным сердцем, как перед матерью!
Дверь распахнулась, и Мирабель бросила на охранника сердитый взгляд. Черт, ей было слишком мало одного только часа!
— Tío, я приду к тебе в следующий раз, — пообещала Мирабель, с неохотой поднимаясь со стула, и tío Бруно покачал головой, глядя в пол.
— Не надо. На этот раз я говорю серьезно. Не вздумай.
Мирабель отдала временный пропуск на КПП, и побрела к воротам. Впереди раздался лязгающий шум, и она вскинула голову, с удивлением глядя на подъезжающую к КПП ярко-синюю машинку, которая казалась игрушечной. Остановившись, из передней дверцы вышел мужчина в костюме, который, подойдя к задней двери, почтительно распахнул ее, подавая руку пассажиру… точнее, пассажирке. Мирабель вскинула брови, глядя на элегантно вышедшую женщину: на вид ей было столько же, сколько маме и tía Пепе, изящную фигуру выгодно облегало темно-синее шелковое платье, на шее виднелась нить жемчуга, темно-рыжие волосы были собраны в аккуратный узел на затылке, заколотый двумя гребнями… Мирабель прищурилась, разглядывая ее платье: благодаря швейной «халтуре», она уже научилась определять вещь, купленную в магазине, от сшитой на заказ, да и в их семье тоже некоторую одежду абуэла предпочитала заказывать у проверенных мастеров. И платье на этой сеньоре было именно пошито на заказ, с учетом всех особенностей фигуры, подчеркивая достоинства и мастерски скрывая недостатки… Не глядя по сторонам, сеньора прошла на КПП с таким видом, будто возвращалась в родной дом после долгой поездки, вежливо кивнув охраннику.
Справившись с удивлением, Мирабель сдвинулась с места, возвращаясь к горьким размышлениям. Теперь ситуация была еще хуже, чем раньше: она знала, что tío Бруно не просто защищал их семью, но и невиновен, что он сидит в тюрьме вместо настоящего убийцы, окончательно разрушив свою жизнь… Даже если ему убавят срок на пару лет, это не решит проблему.
Она должна была очистить честное имя tío Бруно и вернуть его в семью.
1) [братья Хильберто Родригез и Мигель Родригез Орехуэла — основатели наркокартеля Кали]
Чем дальше автобус отъезжал от тюрьмы, тем проще Мирабель было сосредоточиться на хорошем, отгоняя горькие мысли. Её tío Бруно невиновен, она это всем докажет, она вытащит его из тюрьмы, и всё, наконец-то, будет так, как надо! Ей хотелось заорать об этом на весь автобус, а потом забраться на крышу своего дома, и, подпалив парочку фейерверков, объявить всему району, что сеньор Ортис вовсе не был таким уж невинным и безобидным, и что tío Бруно не убивал его, но она старательно сдерживала себя. Слухи и сплетни легко посеять, и корни у них очень цепкие и длинные, а значит, пока невиновность tío не будет доказана в суде, ей никто не поверит. И она обязана что-то с этим сделать!
Мирабель так увлеклась своими размышлениями, что опомнилась, уже стоя у двери. Ворвавшись в дом, слегка пританцовывая, она столкнулась с папой.
— Мирабу! Ого, ранние прогулки так хорошо на тебя влияют? — пошутил он, в последний момент поймав свои очки. — И спасибо за пирог, это был отличный сюрприз нам всем утром.
— Всегда пожалуйста, папуля! — Мирабель, рассмеявшись, стиснула его в объятиях, вприпрыжку поднимаясь по лестнице в свою комнату, чтобы переодеться.
— Я так понимаю, сегодня вы смотрели что-то очень хорошее? — поинтересовалась Луиза, подмигнув ей, и Мирабель закивала. Она была готова летать, танцевать и петь во весь голос, ей хотелось броситься к Луизе и рассказать ей, что на самом деле tío Бруно невиновен, он сам ей в этом признался… Хоть и не хотел этого делать поначалу, но ведь это, наверное, как вытащить занозу из пальца — сначала больно, а потом сразу становится легче. На доли секунды Мирабель вспомнила голос tío Бруно, то, как он старался не смотреть на неё после этого признания… Словно ему было неприятно и тяжело?
«Ерунда! — Мирабель, встряхнув головой, отмахнулась от этой мысли, уколовшей её, как кривая и ржавая игла. — Я просто его спросила, а он мне ответил. И я это сделала для его же блага!»
Она решительно распахнула шкаф, но ощущение иголки, впившейся куда-то под лопатку, так её и не оставило.
В школе началась последняя учебная неделя этого года, и в понедельник учитель Кристиан Варгас попросил Мирабель ненадолго задержаться после уроков. Без особого энтузиазма она осталась в классе, сев за переднюю парту. Первоначальная эйфория от признания tío Бруно уже спала, и теперь всё чаще Мирабель задумывалась — а что, собственно, делать дальше? Беседа с учителем вызывала лишь глухое раздражение: наверняка он будет её распекать из-за невнимательности на уроках…
— Сеньорита Рохас, у меня к вам очень неприятный разговор, — сухо произнёс учитель Варгас. — Ваш средний балл за этот учебный год — три и восемь.
Мирабель вздрогнула. Она, конечно, чувствовала, что слегка запустила учёбу, в конце концов, совмещать подработку, школу и попытки разобраться в политической обстановке страны и хитросплетениях колумбийского уголовного права, напоминали жонглирование горящими факелами во время прогулки по канату, но не ожидала, что всё окажется настолько плохо.
— Конечно, мы все знаем, в какой… непростой ситуации оказалась ваша семья два года назад, и мы были готовы, что ваши оценки немного снизятся, но в прошлом году ваш средний балл составлял четыре с половиной. Результаты за этот год меня… огорчают. И вас, я надеюсь, тоже.
Мирабель кивнула, не поднимая головы. Когда об этом узнают родители, а ещё хуже — абуэла… Она представила себе, что они ей скажут, и поёжилась.
— Сеньорита, я вижу, что вы — девушка неглупая, способная, но голова у вас занята совсем не учёбой. В вашем возрасте это простительно, но я предлагаю вам задуматься о будущем. Следующий год для вас — последний в стенах нашей школы. Вы уже знаете, что будете делать после окончания учёбы? Вы собираетесь куда-то поступать, или возьмёте год на передышку и будете работать? Вы выйдете замуж и займётесь домом и детьми?
Мирабель подняла голову, глядя в спокойные, умные глаза учителя Варгаса. В голове мелькнула мысль, что он за свои годы работы в школе выпустил уже сотни учеников, и всё равно нашёл время, чтобы поговорить с ней — одной бестолковой дурочкой, которая взвалила на себя слишком много всего одновременно.
— Я… не знаю, — выдохнула Мирабель, понимая, что щёки начинают гореть от стыда. Она не задумывалась о своём будущем, порой рассуждая о нём слишком абстрактно, в духе «оно само как-то сложится», её волновало будущее tío Бруно, она в красках представляла, как он вернётся домой, весёлый и счастливый, как вся семья соберётся вместе… Но все эти мысли неумолимо вели её к одному вопросу: «А как этого добиться?», на который она не знала ответа. Мирабель заморгала, понимая, что она действительно свернула куда-то не туда.
— У вас есть ещё год, как минимум, чтобы определиться, — успокаивающе произнёс учитель Варгас. — Но задумайтесь об этом уже сейчас, чтобы не решать всё впопыхах. Если вы хотите получить высшее образование, то узнайте, какой средний школьный балл является достаточным для поступления. Узнайте, какие предметы являются важными и обязательными. Я понимаю, что в вашем возрасте учёба — не самое важное в жизни, но так будет не всегда. И я надеюсь, что в следующем году ваш средний балл будет выше, чем в этом.
— Я постараюсь, — пробормотала Мирабель, поднимаясь на ноги. Разговор с учителем был чем-то вроде ведра холодной воды на голову, вернувшим её с небес на землю. А ведь не только учитель Варгас ей об этом говорил, tío Бруно ведь тоже часто ей писал, что она должна думать о своей жизни и своём будущем… Она вышла из класса, понуро глядя себе под ноги и понимая, что ко всем имеющимся проблемам добавилась ещё парочка.
Шагнув за ворота школы, она невольно улыбнулась — Хоакин, Моника и Мигель терпеливо ждали её у ворот, даже не подумав разойтись по домам.
— Ну что, свирепствовал старина Варгас, или так, слегка потрепал? — спросил Мигель, и Мирабель пожала плечами.
— Да так… Я по учёбе скатилась. И вообще, понятия не имею, куда после школы идти.
— Ну, я вот к папе и tío пойду, — отозвался Хоакин, подпинывая пивную крышечку на тротуаре. — Они открывают автомастерскую, буду у них работать, если всё удачно сложится, то через год-другой на инженера попробую.
— Я в медицинский, — Моника потёрла нос нервным жестом. — То есть, это мама и абуэла хотят, чтобы я туда поступила. А я крови боюсь, меня тошнит каждый раз, когда я вижу ссадины, а у мамы мечта — я с дипломом врача, в частной клинике…
— Я тоже не знаю, что делать буду, — беспечно отозвался Мигель. — Годик, наверное, после школы поработаю грузчиком, а там уже соображу. Или нет, у родителей вряд ли будут деньги на университет, а до стипендии я не дотяну по баллам. Да и без вышки тоже жить можно.
— Ладно, к чёрту эту учёбу, уже почти каникулы! — жизнерадостно заявил Хоакин. — Тут Артуро сказал, что достал кассету с каким-то американским фильмом про побег откуда-то, вроде, крутой детектив. В пятницу соберёмся? Только это, по доллару с носа, он предупредил, что фильм прям свеженький, неделю назад вышел в США.
— Я за! — Мигель, приободрившись, сунул руки в карманы. — Уж доллар наскребу.
Мирабель рассеянно кивнула, всё ещё переваривая слова учителя Варгаса. И что делать? Попытаться за каникулы как-то подтянуть предметы, в которых она просела? Или уже со следующего года заняться учёбой, а сейчас отдыхать и зарабатывать деньги на визиты к tío Бруно?..
За всю неделю от tío Бруно не было ни одного письма, и к пятнице Мирабель окончательно извелась. Знание, что он невиновен, как ни странно, теперь давило её к земле тяжёлым камнем — ведь с такой точки зрения, ситуация становилась в сотни, нет, в тысячи раз ужасней! Но, может, хотя бы tío Бруно теперь станет легче, что не только он знает, что невиновен в смерти сеньора Ортиса?..
То, что смотреть «Побег из Шоушенка»(1) было не самой лучшей идеей, Мирабель поняла уже на десятой минуте. И пусть видеозапись была откровенно плохой, а неразборчивый голос переводчика почти не перекрывал английский, картинка всё равно била по нервам. Американская тюрьма внешне совсем не походила на Ла Пикоту, но атмосфера тягостного безвременья и обречённости чувствовалась даже через экран, вызывая тяжёлые воспоминания.
Мирабель дышала сквозь зубы, глядя, как охранник избивает новичка за то, что тот сорвался на плач в первую ночь за решёткой, и давила мысли о том, как себя чувствовал tío Бруно, впервые оказавшись в тюрьме. Хоакин, искоса глянув на неё, нахмурился и вопросительно приподнял брови. Мирабель судорожно дёрнула головой, выдавливая улыбку, мол, всё в порядке. Но всё было не в порядке, и на сцене в прачечной она сломалась.
Тошнота подкатила к горлу на словах: «Я хотел бы сказать, что Энди отбился от них. Я бы очень хотел это сказать...», и Мирабель, надрывно вскрикнув, выбежала из видеосалона — бывшего овощного магазина, закрывшегося ещё полтора года назад. В грудь словно вбили раскалённый добела железный прут, на языке расползалась горечь — она, споткнувшись о собственную ногу, упала на колени у стены и разрыдалась, сплёвывая горькую слюну. Это невозможно. Это неправильно. Это неправда!
Какая же она наивная дура! В газетах про это не писали. В репортажах обходились расплывчатыми, обманчиво-безликими фразами, а этот фильм ткнул уродливую и жуткую правду прямо в лицо. Она вспомнила толпившихся у решёток заключённых, их выкрики, их пошлые и сальные жесты и намёки, которые наложились на сцену из фильма, и её вывернуло наизнанку. А она так просто пришла к нему с этим дурацким пирогом, когда tío Бруно прошёл через такое! Мирабель ударила кулаком по стене и вздрогнула, услышав торопливые шаги за спиной.
— Слушай, да ну, врут же. Или это, ну, художественно преувеличивают, — торопливо произнёс Хоакин, положив ей руку на плечо. — Мой кузен про такое не говорил…
Он замолчал, словно и сам понял, что ляпнул глупость. Мирабель покачала головой, чувствуя себя так, словно её перемололи в мясорубке.
— Да ну, я серьёзно, врут. И это же не обязательно, что происходит со всеми, — Хоакин неловко похлопал её по спине. — Mierda, надо было получше расспросить Артуро, про что киношка будет… Давай, вставай. Пойдём.
Мирабель с трудом поднялась на ноги, не обращая внимания на саднившие колени и омерзительный горько-кислый вкус во рту, — её знобило, а желудок то и дело сжимался в точку, снова подкатывая к горлу. Она вспомнила сбитые костяшки на руке tío Бруно. Его обмолвку про прошлый год. Теперь всё это стало выглядеть иначе. Что с ним сделали в тюрьме? Что он пережил ради них, из-за неё, из-за безмозглой кретинки, которая заверещала, как недорезанная свинья, подставив его?! Мирабель даже задохнулась от всепоглощающего чувства ненависти к самой себе. Это всё из-за неё. Это из-за неё он там оказался!
Хоакин, треща без умолку, потянул её к магазинчику чуть дальше по улице. Владелец, крякнув, продал ему маленькую бутылку агуардиенте, скабрезно предложив ещё и «резинку», чтоб выпивка не пропала зря, и Хоакин, вспыхнув, обматерил его. Мирабель безучастно следила за всем происходящим, захлёбываясь ненавистью к себе, и когда Хоакин, похлопав по карманам, спросил, нет ли у неё при себе чистого носового платка, лишь кивнула, деревянными пальцами вытаскивая его из сумки.
— Давай. Плесни и колени протри. И ладонь тоже, — пробормотал он, отводя взгляд. Мирабель послушно, как заводная игрушка, выполнила его указания и наконец-то очнулась — колени как огнём обожгло. В голове сразу стало кристально-ярко и ясно, и она, слегка ожив, побрела вместе с Хоакином в парк.
— Веры этим чёртовым гринго нет, — решительно заявил Хоакин, обнимая её за плечи. Они сидели подальше от фонарей, которые уже начали загораться, разгоняя сумерки, и Мирабель задумчиво смотрела на маленькую бутылочку агуардиенте в своих руках. — Ну, и вообще, там же какой год в фильме? Правильно, пятидесятые, это и у нас было дерьмовым временем: ты вспомни историю, у нас и трупы на деревьях висели, и трамваи сожгли… А рожи тех американских охранников видела? Да они вообще на нормальных людей не похожи, ну! А теперь всё изменилось, правда. Вон, мой кузен там за решёткой образование получает, и не абы что, а на бухгалтера учится! Выйдет — мы с папой и tío Фернандо возьмём его к себе в автомастерскую, настоящее семейное дело. Твой tío, я уверен, в полном порядке. Ну, почти в порядке, но это ж ничего. В фильме все врут. Слышишь, Мира? Врут.
Она кивнула, отпивая агуардиенте прямо из горлышка, чтобы избавиться от мерзкого ощущения во рту. Язык обожгло как огнём, агуардиенте прокатился по саднящему горлу и рухнул, как метеорит, прямо в желудок, оставляя после себя слабый анисовый привкус на губах.
— Вот я идиот, надо было хоть водички тебе купить, — пробормотал Хоакин, и Мирабель вяло пожала плечами, делая ещё один глоток. Голову словно набили ватой, и она бездумно прислонилась к плечу Хоакина. Ненависть и боль утихли, и теперь Мирабель вообще ничего не чувствовала, кроме усталости. Через пару минут Хоакин поёрзал и вскочил на ноги.
— Давай. Пойдём пешком, хоть пахнуть меньше будет, — неловко пояснил он, неуверенно взяв её под руку и тут же отпустив. Вдвоём они почти дошли до дома, когда Мирабель услышала за спиной знакомое дыхание и топот — с началом учёбы в университете Луиза стала бегать по вечерам, чтобы, по её словам, «прочистить мозги».
— Мира, прив… Так, стоп, — Луиза, пробежав мимо них, круто развернулась, в упор глядя на Мирабель и Хоакина. Её глаза сузились, и Мирабель запоздало сообразила, что стоит прямо под фонарём, а значит, сестре видны что разбитые колени, что заплаканное лицо. Луиза шагнула вперёд, сжимая кулаки и нависая над ними. — Что случилось? Почему у моей сестры ссадины на коленях?! Ты, слизняк, если ты…
— Мы были в парке! — быстро ответил Хоакин, невольно отступая назад. — Просто всем классом, провожали уч-чебный год, выпили по глоточку…
— И я споткнулась на ровном месте и упала, — закончила Мирабель, пытаясь придать голосу беззаботность. Вышло, кажется, не очень убедительно, потому что Луиза, рассвирепев, упёрла руки в бока.
— Вот, значит, как? По глоточку? И коленки разбила на ровном месте? Исчезни отсюда, пока я тебя не придушила, ты… пендехо!
Хоакин, сглотнув, помахал Мирабель рукой и быстрым шагом — который через пару метров стал бегом, — двинулся по улице в сторону своего дома. Луиза, проводив его злым взглядом, обернулась к Мирабель, и злость в её глазах сразу сменилась тревогой.
— Это как вообще называется, а? Я, по-твоему, похожа на дуру? У тебя лицо зарёванное, а голос такой, словно кто-то умер. Мирабель, какого чёрта?! — Луиза спешно наклонилась к ней, осторожно поворачивая голову из стороны в сторону, и принюхалась, хмуря брови.
— Лу, всё норма…
— Нормально?! Это, значит, нормально, то, что ты заявляешься домой, вся в слезах, с ссадинами на ногах, от тебя несёт выпивкой… Мира, а теперь, будь добра, начинай говорить что-то больше похожее на правду!
— Я просто… — Мирабель запнулась, отводя взгляд в сторону. По голым рукам и затылку снова пробежал озноб, и она зябко вздрогнула. Просто — что? Как о таком рассказать — о том, в каком месте оказался tío Бруно, о его одиночестве, его тоске по семье, о том, через что он прошёл, о том, что впереди его ждут ещё полтора десятилетия за решёткой, где его могут убить в любой момент?.. А он ведь даже невиновен, он ничего не сделал! Слова застряли у неё в горле, и Мирабель, с трудом сглотнув вязкий комок, еле слышно прошептала:
— Я колени протёрла агуардиенте, вот и пахнет так сильно.
— Прекрасно. Абуэла и родители точно в это поверят, — едко протянула Луиза и, крепко ухватив её за локоть, повела к дому. Они подошли к задним дверям, ведущим на кухню, и Луиза остановилась у порога. — А теперь скажи мне правду, Мирабель. Что произошло? На тебя напали? Это был Хоакин? Он с тобой что-то сделал, он тебя шантажирует, он тебе угрожает? Чёрт возьми, Мира, не молчи так! Я же за тебя переживаю!
— Со мной всё в порядке, никто меня не трогал! — выкрикнула Мирабель, сама пугаясь того, насколько отчаянно прозвучал её голос, и Луиза, помолчав, отвернулась.
— Ладно. Я тебе доверяла, давала свою карточку, и, заметь, не спрашивала, почему именно в субботу она тебе нужна, но, кажется, зря. Хочешь узнать, что я думаю? Хоакин привёл тебя в плохую компанию. Вы там по очереди покупаете выпивку и сигареты по чужим карточкам, и ты тоже, да? Тебя видела внучка сеньоры Вирхинии, Маруха — ты покупала сигареты, целый блок. Я не поверила, думала, что она ошиблась, но сегодня ты явилась в таком виде, что я уже не могу молчать и притворяться слепой и глухой. Выпивка, сигареты… что дальше? Наркотики? — Луиза замолчала, и между ними расползлась холодная, могильная тишина. — Пожалуйста, Мирабель, скажи мне, что я ошибаюсь. Скажи, что всё не так.
— Лу, всё не так, действительно не так! Мы… я… — Мирабель стиснула юбку в пальцах, лихорадочно размышляя над ответом. Взгляд Луизы словно пригвоздил её к месту, и казалось, что её загнали в угол. И кто? Сестра, которая всегда защищала и прикрывала… — Просто Моника про отца рассказывала, Хоакин — про своего кузена, я вспомнила про tío Бруно и расплакалась. И не заметила камня, вот и споткнулась!
— Я хочу тебе верить, Мирабель, — медленно произнесла Луиза, сложив руки на груди. — Я, правда, очень хочу тебе верить.
— Всё было именно так, — Мирабель умоляюще сложила руки, глядя на сестру. Она не могла сказать правду, но как же тяжело было лгать, даже во благо. А ведь tío Бруно тоже пришлось соврать, и тогда он смотрел в глаза собственной мамы…
— А моя карточка… Ты действительно её берёшь только для кино?
— Да! — Мирабель понадеялась, что Луиза не заметит, как она на мгновение отвела взгляд.
— И вы просто собираетесь и смотрите нелегальные фильмы?
— Да.
— И больше ничего? Точно? Ты смотришь фильмы по моей карточке, и нет ничего, в чём тебе было бы стыдно признаться?! — Луиза чуть наклонилась к ней, и Мирабель сглотнула. От напряжённого, звенящего голоса Луизы, от того отчаянного желания докопаться до правды, горевшего в её глазах, под лопатку снова воткнулась ржавая игла — Мирабель словно видела саму себя. Она судорожно кивнула, смаргивая покатившиеся слёзы, понимая, что ещё немного — и она, разревевшись, просто выложит сестре всю правду, и её запрут дома до восемнадцатилетия, или даже дольше… Луиза, выдохнув, сгребла её в объятия, чуть покачиваясь из стороны в сторону.
— Прости. Прости, Мира. Что-то я себя веду, как абуэла, — пробормотала Луиза, поцеловав её в макушку, и Мирабель слабо шмыгнула носом, притихая в тёплых и надёжных объятиях. Луиза, помолчав, вполголоса продолжила. — Но, Мирабель, я серьёзно, мы не слепые! Мы видим, что с тобой творится что-то странное, и просто хотим тебе помочь. А ты всё время о чём-то молчишь. Я просто хотела узнать правду. Для твоего же блага.
Мирабель застыла, как громом поражённая. Господи, это, значит, tío Бруно чувствовал себя так же, когда она его допрашивала и… Потом она просто ушла. Не попросив прощения за свой напор, не обняв на прощание, даже не погладив по плечу — просто равнодушно повернулась спиной и ушла, оставляя его в одиночестве… Да он должен её ненавидеть за это! Конечно же, tío Бруно ей ничего не напишет, он вообще её видеть теперь не захочет!
Она глухо застонала, пряча лицо на плече у Луизы, и сестра, вздохнув, обняла её ещё крепче.
— Ну всё, всё. Всё хорошо… Так, я зайду первой, ты пока возьми, — Луиза, отстранившись, протянула ей свою спортивную куртку. — Обвяжи вокруг пояса, чтоб на коленки никто не смотрел, и бегом наверх, переодеваться… И зубы почисти! Три раза! Мама всё равно унюхает, но хоть что-то.
Мирабель так и поступила, вот только вниз уже не стала спускаться, отговорившись головной болью, и, приняв душ, забралась в кровать. Ссадины слегка дёргало болью от горячей воды и мыла, но это было такой мелочью по сравнению с тем, что творилось у неё на душе. С первого этажа доносились голоса родных, сливавшиеся для неё в неразборчивый гул, и Мирабель, бессмысленно таращась в стену, в мельчайших подробностях вспоминала свой последний визит к tío Бруно. То, как она с ним поступила, как она заставила его признаться, когда он был растерян и наконец-то перестал прятаться за маской отчуждения…
Она услышала, как скрипнула, приоткрываясь, дверь, и быстро зажмурилась, притворяясь крепко спящей. Луиза вернулась в комнату и, стараясь не шуметь, принялась переодеваться ко сну, и Мирабель, не открывая глаз, вслушивалась в шорохи и шелест. Голоса в доме постепенно затихали, и, когда она услышала ровное посапывание Луизы, то осторожно выбралась из кровати, подхватив школьный рюкзак. Войдя в ванную и запершись, Мирабель достала тетрадь и, выдернув последний чистый лист из конца, пристроила его на крышке унитаза, принимаясь за письмо.
«Tío Бруно, я хочу попросить у тебя прощения.
Как ты? Как ты себя чувствуешь на самом деле? Если ты злишься на меня, я это пойму.
Я была неправа. Нет. Я поступила ужасно, отвратительно ужасно и неправильно. Я просто так сильно хотела услышать правду, что совсем не подумала, что ты чувствуешь, а просто давила и давила на тебя… совсем как абуэла. У тебя ведь наверняка были причины, чтобы молчать. Я теперь это понимаю. Очень хорошо понимаю, я сама попала в… переделку, и Луиза хотела узнать, что со мной. Я знаю, она моя сестра, и тоже действовала из лучших побуждений… Совсем как я.
Я сделала тебе больно. Хоть и пыталась оправдать это «благими намерениями», ха. Ад полон добрых намерений, правду говорят.
Мне было важно услышать от тебя, что ты этого не делал, но сейчас я понимаю, что даже если бы всё было не так, и это ты убил сеньора Ортиса — для меня это бы ничего не изменило. Нельзя так говорить, наверное, и я попрошу прощения у Бога, когда пойду в церковь в воскресенье, и за эти мысли, и за своё поведение, но мне, на самом деле, нужно твоё прощение. Это ещё хуже, да?.. Просто, знаешь, я поняла кое-что, я бы всё равно от тебя не отвернулась, я бы и дальше приходила к тебе, писала письма, потому что я знала бы, что ты это сделал ради семьи, но теперь… теперь я хочу вытащить тебя из тюрьмы. Ты не должен быть там! Не в этом месте. Никогда. И, если бы я тогда не закричала, как дура, то ничего бы и не было…
Tío Бруно, я хочу помочь тебе. Пожалуйста, прости меня за это. Я хочу, чтобы ты вернулся в семью, чтобы абуэла снова обняла тебя, чтобы она гордилась тобой, чтобы мама и tía Пепа перестали кривиться от твоего имени. Я хочу, чтобы всё было, как раньше: чтобы ты приходил к нам в гости, чтобы мы вместе смотрели теленовеллы по телевизору, гадая, что случится в следующем эпизоде (кстати, я понимаю, это сейчас лишнее, но как у тебя получалось так точно предсказывать?)… Я хочу помочь тебе, но я не знаю, с чего начать. Кто вообще захочет меня услышать и разобраться в этом? Но, я не жалуюсь. Я найду способ, обещаю. Я верну тебя домой, tío.
Мирабель.»
Она быстро пробежала глазами написанные строчки и устало ссутулилась, обнимая себя за плечи, невольно вспоминая, каким болезненно-худым показался ей tío Бруно. И всё-таки, ей стало легче, словно, написав это отчаянное письмо, она вытащила из-под лопатки ржавую иглу. На цыпочках вернувшись в спальню, Мирабель снова забралась в кровать.
«Так больше нельзя, — подумала она, вслушиваясь в тихое дыхание Луизы. — Я мечусь, как олень при пожаре, и не знаю, за что хвататься, и только всё порчу! Надо остановиться, хоть ненадолго, пока всё окончательно не рухнуло…»
Вместе с решимостью наконец-то взяться за ум, утро принесло с собой новую головную боль — оказывается, маме вчера звонил учитель Варгас, сообщив о низком среднем балле, и Мирабель, мрачно уставившись в тарелку, понятия не имела, что отвечать на вопросы родных.
— Мирабель, в следующем году ты уже будешь в выпускном классе, что ты собираешься делать дальше, ты хоть представляешь? — расстроено спросила мама, и она покачала головой.
— Ты так и будешь молчать? — сухо поинтересовалась абуэла, неодобрительно глядя на неё — Мирабель не нужно было поднимать голову, чтобы ощутить этот тяжёлый, полный разочарования взгляд.
— Я… ну, наверное, буду и дальше помогать с костюмами в театре, — неуверенно предположила она, прислушиваясь к себе. Собственное будущее всё ещё оставалось для неё мутным пятном, и продолжать работать в театре было первым, что пришло ей в голову.
— Блестящая карьера, — абуэла, хмыкнув, отвернулась, но тут неожиданно вмешался Камило.
— А я тоже после школы пойду в театральный, на актёрское мастерство! Будем с Мирой вместе работать.
— Ты хотя бы о высшем образовании думаешь, а она? Уж хоть бы какой-нибудь колледж швейный…
— Между прочим, отличный выбор, — вдруг заявил папа. — А что? Кто-то хочет поспорить, что у моей дочери золотые руки? Может, она и вовсе откроет свою компанию, как Сильвия Черраси!(2)
— Что ж, может, и так, — задумчиво согласилась абуэла и приободрилась. — И тогда Исабела будет моделью для её одежды. Неплохо, совсем неплохо… Семейное дело!
Мирабель неуверенно кивнула, чувствуя себя странно. С одной стороны, вроде все решили за неё, а с другой, она ведь и сама понятия не имела, чем собирается заниматься.
Уже на следующий день после отправки письма, Мирабель поняла, насколько наивным и детским оно получилось. Не так, она всё написала не так, и неправильно! Нужно было сказать иначе, да, вот именно, что сказать, глядя в глаза tío Бруно, чтобы он понял, что она раскаивается, действительно раскаивается. А что он поймёт, прочитав её письмо? Нет, он никогда её не простит, ни за что…
Ответа от Бруно так и не было, и Мирабель, терзаясь чувством вины, не знала, куда себя деть, особенно теперь, когда начались школьные каникулы. Мысль о том, что с tío Бруно, постоянно вертелась в голове, словно заблудившийся москит. Он так сильно зол на неё? Ему стало плохо? Его избили? Его наказали? Что с ним, что?! Мирабель была готова занять денег у всех, кто попадётся под руку, и бежать в тюрьму, но останавливала её лишь одна мысль: tío Бруно действительно мог отказаться с ней видеться. Единственным спасением от этих мыслей была подработка в театре, и Мирабель была готова пропадать там с утра до ночи.
День рождения tío Феликса выпал как раз на пятницу, и празднование решили перенести на субботу. Дом снова наполнился гостями, поздравлявшими юбиляра со знаменательной датой — сорок пять лет(3). Мирабель развлекала детей вместе с Камило, пересказывая театральные байки и помогая кузену соорудить костюм из подручных средств, чтобы разыграть ту или иную сценку. Камило, наслаждаясь вниманием, играл чуть ли не лучше, чем в театре, и Мирабель даже рассмеялась пару раз, вынырнув из своей подавленности.
— Мира, ты не поможешь? — окликнула её мама, кивнув на стол и держа в руках блюдо с остатками запечённой свинины, и Мирабель, закивав, быстро собрала грязные тарелки. В общем шуме разговоров и музыки, она расслышала голос сеньора Хермана — кузена tío Феликса, ведущего на радио Караколь, и остановилась, держа в руках стопку тарелок.
— … Делать вид, что его предвыборная кампания прошла без небольшой финансовой помощи от неких сеньоров из Кали — это всё равно, что не замечать слона в комнате! — оживлённо произнёс сеньор Херман, и донья Гузман поморщилась, покачивая головой.
— Все слухи, слухи. Верить в такое без доказательств…
— А их и не будет. Всё засекречено и скрыто, и половина страны прячет голову в песок! Ничего не изменилось, преступники и воры заседают в конгрессе, а тюрьмы переполнены невинными людьми.
— Ох, Херман, я тебя прошу! Да, конечно, случаются и ошибки в нашей системе… — возразила донья Гузман, и Херман всплеснул руками.
— Ошибок больше, чем все хотят признать, вспомните хотя бы про сеньора Хасбуна. Четыре года просидел в тюрьме за то, чего он не совершал!.. (4)
Мирабель быстрым шагом отнесла посуду на кухню, сразу поставив её в раковину и залив водой, и, поспешно вытерев руки о полотенце, чуть ли не бегом вернулась обратно в гостиную. Донья Гузман уже отошла к Альме, и обе уважаемые дамы о чём-то переговаривались, поглядывая на Мариано и Долорес, развлекавших детишек вместо уставшего Камило. Сеньор Херман пересказывал последние сплетни сеньоре Росите, и Мирабель, помешкав, прочистила горло, обращаясь к нему:
— Простите, сеньор Херман…
— Что, Мирабелита? — он обернулся с дружелюбной улыбкой, и Мирабель, теребя в пальцах подол платья, осторожно спросила:
— Я случайно услышала ваш разговор с доньей Гузман, и я… просто мне стало интересно, а что делать, если… в гипотетическом случае в тюрьме действительно сидит невиновный человек?
— Искать хорошего адвоката, конечно, — сеньор Херман пожал плечами, не удивившись её интересу и вопросу. — Та ещё морока…
— Ой, и не говори! — воскликнула Росита, взмахнув рукой. — Мои подруги, Марита и Ольга, судились со своим братом из-за наследства. Так они нашли такого проходимца — он вовсе не являлся на заседания! Врал по телефону, что всё уже вот-вот решится в их пользу, пока брат разбазаривал наследство направо и налево! А деньги с них тянул, как пиявка ненасытная, хорошо, они вовремя спохватились, нашли другого…
— Ага, и такое бывает, — согласился сеньор Херман. — Найти толкового адвоката — это как найти изумруд в компостной куче.
— А как понять, толковый он, или нет? — быстро спросила Мирабель, и сеньора Росита потёрла лоб.
— По размеру гонорара…
— Да у нас каждый второй сантехник норовит задрать цену на свои услуги, а сам даже засорившуюся раковину не прочистит. Многие адвокаты любят пускать пыль в глаза шикарными костюмами, дорогими часами и золотым «паркером» в нагрудном кармане, а посмотришь на их послужной список — и сразу видно, что оправдание клиентов они выбивают взятками или шантажом, отсюда и высокие цены, — возразил Херман. — Так что адвоката лучше искать только по рекомендациям из коллегии адвокатов и отзывам людей, которым доверяешь в таких делах. Можно ещё подающих надежды выпускников прикармливать. Вот мы, например, держим парочку молодых зубастых адвокатов…
— Зубастых авокадо?! — Антонио, пробегавший рядом, резко остановился, с восторгом глядя на него. — Tío Херман, у вас есть зубастые авокадо?
— Нет, малыш, — рассмеялся Херман. — Не авокадо, а адвокаты. Хотя они ещё и зелёные, да, но зубы уже отрастили. И каждый раз, когда какой-нибудь важной шишке кажется, что мы её оскорбили, наши авокадо… Тьфу, адвокаты бросаются в бой.
— А, эти… А я думал, у вас есть корзинка с настоящими зубастыми авокадо, которых вы кидаете в плохих людей, — Антонио, моментально поскучнев, повертел головой и бросился к Хульете. — Tía Хулита! Можно Парсу кусочек ветчины, пожалуйста? Он голодный как авокадо!..
— Благослови Господь детскую фантазию и воображение, — благодушно рассмеялся Херман, и Мирабель улыбнулась, представив, как tío Бруно приходит на слушание с корзинкой, доверху наполненной боевыми авокадо. Но всё-таки её действительно заинтересовало, как именно сражаются адвокаты, и сеньор Херман охотно объяснил:
— Ну, смотри, предположим, выходит выпуск новостей, в котором мы сообщаем, что уважаемый конгрессмен дон Хулио, известный своими радикальными взглядами и борьбой за нравственность, был замечен в баре, в компании некой молодой особы, которая точно не является ни его супругой, ни иной родственницей, особенно если учесть, в каком именно положении они были увидены. Его адвокаты подают иск об оскорблении достоинства, наши «авокадо» отращивают зубы, пару недель они грызутся, а потом мы выпускаем опровержение, мол, на самом деле, конечно же, это был не дон Хулио, известный своими непоколебимыми моральными устоями, наши журналисты ошиблись и приняли за него какого-то другого человека, и теперь раскаиваются. И всем всё ясно, — со смехом закончил Херман, и Мирабель улыбнулась в ответ. Было немного странно разговаривать на такие темы со взрослыми, и, более того, в ответ не слышать лёгкой семейной снисходительности, которая всё равно проскальзывала в родительских голосах.
— Так что, хорошего адвоката следует искать только через тех, чьему мнению ты доверяешь, или положиться на удачу, хоть это и рискованно, — подытожил Херман. — Опять же, нужно знать, какой именно адвокат тебе нужен, по каким делам: имущественное право, уголовное, налоговое, трудовое, международное… Но, возвращаясь к твоему вопросу, Мирабелита, есть несколько неплохих юристов, которые берутся за такие дела. Если человек невиновен, они сразу подают иск о пересмотре решения суда или ходатайство о возобновлении расследования… Хотя, конечно, я могу здесь ошибаться, всё-таки с уголовным правом я сталкиваюсь только с позиции ведущего на радио, по новостным сводкам.
Мирабель задумчиво кивнула, вспоминая некоторые теленовеллы и газетные статьи. Интересно, а кто был адвокатом у tío Бруно? И почему он не обратил внимания на те вещи, которые пришли ей в голову — или, это должна была разбирать полиция? Или, потому что tío Бруно взял вину на себя, никто и не стал толком расследовать убийство сеньора Ортиса? Как же всё сложно и непонятно… особенно когда не знаешь больше половины всех событий. Мирабель потёрла лоб, тоскливо глядя на своё отражение в оконном стекле. О чём ещё он не сказал… и, Господи, почему tío Бруно так до сих пор ей не ответил?! Она написала ему ещё одно письмо в эту среду, уже суббота, может, в понедельник придёт ответ… Или во вторник? Хоть когда-нибудь, только бы не эта жуткая тишина…
В понедельник, успев поздравить уходившую на учёбу Луизу с днём рождения и подарив ей нового керамического пёсика в её коллекцию, Мирабель почти бегом удрала в театр, лишь бы заглушить бесконечный гул мыслей в голове. У Камило в этот день не было репетиций, так что он остался дома и сейчас сладко дрых в своей кровати, ну а Мирабель была рада, что ей, как помощнице костюмера, всегда найдётся работа.
Она как раз закончила пришивать кружевной воротник на платье, когда в костюмерную с безумным видом ворвалась Кармен Санчес, молодая, но перспективная актриса. Заметив Мирабель, она бросилась к ней, чуть не уронив манекен:
— Мирабель! Спаси меня!
— Что? Тебя кто-то преследует? — Мирабель тут же вскочила на ноги, нервно сжимая иглу в пальцах, и Кармен, затормозив, опасливо на неё покосилась.
— Нет, нет… Мне очень, вот просто очень срочно нужно починить платье. Я оббегала все ателье на районе, там не раньше следующей недели возьмут, а мне оно нужно уже завтра вечером! Умоляю!
Она протянула завёрнутую в упаковочную бумагу платье, с мольбой глядя на Мирабель.
— Ладно, я сейчас посмотрю, — растерянно ответила она, разворачивая платье и пытаясь понять, из-за чего столько шума. Воображение, испорченное безумным количеством детективов и криминальных драм, уже рисовало полностью разорванное платье с дырками от пуль и следами крови, но реальность оказалась прозаичней: застёжка-молния сбоку была немного надорвана, по шву у подола платье слегка разошлось, словно его очень быстро снимали, да и подкладка в паре мест порвалась. Мирабель искоса глянула на Кармен, приподнимая брови.
— Это моё счастливое платье. И мне очень важно, чтобы я завтра была именно в нём, — с чувством сказала Кармен, для убедительности распахнув подведённые глаза и одаряя её своим знаменитым сценическим «жгучим» взглядом.
— Ладно, за сегодня сделаю. Если что — домой возьму и утром отдам, — Мирабель, пожав плечами, вытащила подходящую по цвету катушку ниток, и Кармен послала ей воздушный поцелуй.
Починка платья заняла у Мирабель всего лишь половину вечера, совсем не спасая от ставшего постоянным беспокойства за tío Бруно, и на следующее утро она, с чувством выполненного долга отдала платье Кармен, которая даже приплясывала от нетерпения.
— Богиня! Волшебница! Мира, я буду тебе должна до конца жизни! — Кармен прижала платье к груди и закатила глаза. — Боже, я такого мужчину встретила… Какие плечи, какой голос, а как он двигается… Я б ему хоть на дикобразе отдалась! Хоть в центре Боготы на памятнике Боливару!
Мирабель поперхнулась воздухом от настолько ёмкого описания, и Кармен, опомнившись, смущённо кашлянула.
— Извини, у меня язык как помело, что в голову пришло, то и ляпну… Так, это тебе за платье, ещё раз спасибо! — она протянула Мирабель двадцать долларов, которые та сразу положила в карман с «тюремными» деньгами. Вот только радости не было — с каждым днём молчания Мирабель всё больше сомневалась, что tío Бруно вообще хоть когда-нибудь снова захочет её увидеть.
На следующий день, Кармен, чуть не опоздав на репетицию, ворвалась в костюмерную, сияя улыбкой, и протянула Мирабель пять смятых двадцатидолларовых банкнот.
— Это… ты что, с ума сошла?! — опешила Мирабель, глядя на свалившееся с неба богатство. Кармен хихикнула, и слега поправила волосы, демонстрируя рубиновые серьги, которых ещё вчера у неё не было.
— Свидание прошло очень хорошо, и, Мира, это всё благодаря тебе. Я же говорю, это моё счастливое платье! Так что, никаких отговорок, бери. Если что, ты ведь сможешь опять его починить?..
Мирабель только кивнула. Желание в эту же субботу рвануть в тюрьму и лично попросить прощения у tío Бруно уже стало практически непреодолимым, и не пугало даже то, что её могут развернуть на КПП. Что угодно, лишь бы просто узнать, что он жив и здоров!
Вечером у выхода из театра её встретил Хоакин, и Мирабель даже вздрогнула — сердце провалилось куда-то в желудок и одновременно забилось в горле.
— Он написал?! — вырвалось у Мирабель, и Хоакин кивнул, протягивая конверт и странно поглядывая на неё. Не обращая внимания ни на что вокруг, она вытащила письмо, вслепую подходя ближе к скамейке и вчитываясь в ровные строчки.
«Привет, Мирабель.
Это, на самом деле, уже третий вариант письма, и я надеюсь, что допишу его до конца, а не порву, как это было с предыдущими.
Я бы хотел сказать, что все хорошо, но… На самом деле, когда ты вытащила из меня это признание, я разозлился. И одновременно мне стало легче. Черт его знает, может, я устал об этом молчать. Может, я хотел признаться. Да, я простил тебя, просто это было очень неожиданно. И пугающе знакомо.
Я знаю это чувство. Когда ты так хочешь узнать правду, что не обращаешь внимания ни на что другое. Наверное, это наша семейная черта, потому что я ведь такой же. Был таким же… и смотри, куда меня это привело. Я оказался за решеткой потому, что хотел докопаться до истины, рвался вперед… У меня это с детства. С юности, наверное, так будет правильнее сказать. Твоя абуэла не рассказывала про мои студенческие статьи? Я ведь тогда упивался своими способностями к анализу информации, чувствовал себя почти что пророком, когда мои прогнозы сбывались. Это опьяняет, да. И кружит голову. Тогда я успел остановиться до того, как это привело к большим проблемам. А в этот раз меня никто не успел остановить. И я почти утянул вас за собой… потому что хотел добиться справедливости. Хотел не просто открыть правду, а показать её всем. И за это я расплачиваюсь в тюрьме. Я виновен, Мирабель, виновен в том, что не думал о последствиях.
Не пытайся взвалить на себя ношу, которая слишком тяжела для тебя. У тебя должна быть своя жизнь, я не устану повторять тебе об этом. Тебе не про меня надо думать, а про себя. И не попадай в переделки, уж я-то знаю, какая это страшная сила — волнующаяся за тебя сестра.
Спасибо за пирог и за фото. На самом деле… большое спасибо. Это было, как ненадолго заглянуть в обычную жизнь. Не думай, что я жалуюсь, здесь тоже неплохо кормят. Даже есть тюремная библиотека с журналами Readerʼs Digest и кучей книг. Это к вопросу о том, что ты хочешь мне помочь. Малыш, твои письма уже мне помогают. Спасибо тебе за них.
Tío Бруно.»
Мирабель ненадолго зажмурилась, машинально прижимая письмо к груди. Он её простил. Он злился, но он её простил, хоть и не должен был, но простил! Она распахнула глаза и заметила все тот же странный взгляд Хоакина.
— Ты чего? — спросила Мирабель, поднимаясь со скамейки и пряча письмо в сумку, и Хоакин пожал плечами, отворачиваясь.
— Да ну. Мысли всякие.
Мирабель, спохватившись, вспомнила довольно грубые слова Луизы, и робко тронула его за локоть — с того памятного вечера они не общались, так хоть, может, с опозданием получится попросить прощения…
— Хоако? Ты извини, что Луиза на тебя тогда накричала, и спасибо, что прикрыл меня…
— Ничего, я понимаю. Ну, если б у меня была младшая сестра, и она была в таком же виде, я бы шею тому сabeza de mierda(5) свернул, — Хоакин, сунув руки в карманы, зашагал рядом с ней, не поднимая головы. Мирабель смотрела на дорогу, ничего не видя — в голове билась одна-единственная мысль: в субботу она поедет к tío Бруно.
1) The Shawshank Redemption, фильм производства США по повести Стивена Кинга «Рита Хэйворт и спасение из Шоушенка», вышел 14 октября 1994.
2) Колумбийская бизнесвумен и модельер, в 1990 создала собственную компанию Altamoda, коллекции включают в себя готовую одежду, свадебные платья, туфли и аксессуары.
3) Согласно официальной информации, Феликс немного старше тройняшек, а Агустин младше.
4) Альберто Хубис Хасбун, житель Барранкильи, был арестован по абсурдно необоснованному подозрению в убийстве кандидата в президенты Луиса Карлоса Галана в 1989 году, и лишь спустя четыре года, 5 мая 1993 года, его признали невиновным и освободили.
5) Засранцу.
Дороги домой Мирабель и не заметила — слишком уж погрузилась в свои мысли. Она понимала, что на этот раз уговорить Луизу дать карточку будет сложнее, чем раньше, и заранее готовилась к разговору. Хоакин вдруг подхватил её под локоть и потянул в сторону — Мирабель, вынырнув из мыслей, заметила удалявшегося велосипедиста и, неловко хмыкнув, пробормотала: «Спасибо». Хоакин кивнул, неохотно отпуская её.
— Извини, я просто задумалась, — протянула Мирабель, сообразив, что они уже рядом с домом, а она всю дорогу молчала, как рыба.
— Ничего, я понимаю. С доном Бруно всё хорошо?
— Да, я просто… — Мирабель неопределённо помахала рукой в воздухе. — Неважно. Но теперь всё в порядке. Почти.
Попрощавшись с Хоакином — тот сделал непонятное движение, словно хотел её похлопать по плечу, но вместо этого неловко махнул рукой и зашагал по улице, — Мирабель, выдохнув, открыла дверь, широко улыбаясь и стараясь выкинуть из головы странное поведение Хоако этим вечером. Папа, смотревший выпуск новостей с Парсом на коленях, приветственно кивнул ей:
— Как прошёл день?
— Отлично! Костюмы в целости и сохранности, репетиции прошли успешно, так что я молодец, — жизнерадостно ответила Мирабель и мельком глянула на экран. — Что-то новое?
— Всё то же. Вскрываются такие бездны… Уже парочку судей и одного прокурора сняли с должностей за «служебное несоответствие», — папа красноречиво закатил глаза. — Я давно говорил, систему в нашей стране надо менять!
— Да! — Мирабель невольно сжала кулаки. — Отправлять невинных людей в тюрьму без суда и следствия… Это уже надо прекращать!
Агустин рассеянно кивнул и, встрепенувшись, пристально уставился на неё:
— Мирабу? Дочь, успокой своего старого папу, у тебя не появилось никаких новых друзей, увлечённых политикой?
— Нет, я просто с сеньором Херманом говорила, он упомянул сеньора Хасбуна, мне стало интересно, ну и прочитала про это дело в старых газетах… — Мирабель, опомнившись, с деланной беспечностью махнула ладонью. — Но всё равно, папа, неужели справедливость не должна восторжествовать?
— Ох, если тебя услышит абуэла, она опять на меня будет ругаться, — пробормотал папа, но в его голосе Мирабель услышала скорее гордость, чем беспокойство. Почесав замурлыкавшего Парса за ухом, папа переключил канал на развлекательное ток-шоу, и Мирабель, поглядев пару минут на попытки отгадать столицу Бразилии, поднялась наверх.
Луиза ещё не вернулась с пробежки, так что Мирабель быстро приняла душ и забралась с книгой в кровать, чувствуя, как в преддверии разговора начинает колотиться сердце. А если Луиза откажет? Или скажет, что пойдёт вместе с ней?.. Двери внизу хлопнули, раздался голос Луизы, и через пять минут сестра появилась на пороге спальни, тяжело дыша и обмахиваясь ладонью.
— Сегодня сделала не десять, а пятнадцать кругов, — жизнерадостно заявила Луиза, подхватывая домашнюю одежду. — Голова теперь чистая-чистая… Почти.
— Ты молодец! — Мирабель показала ей большой палец и снова уставилась на страницу, не понимая, что вообще там написано. Луиза, вернувшись в комнату после душа, плюхнулась на кровать, вытирая волосы полотенцем, и она не выдержала. — Лу…
Полотенце замерло, и Луиза подняла голову, сурово глядя на неё сквозь мокрые волосы, упавшие ей на лицо.
— Опять карточка? — сухо спросила она, и Мирабель кивнула. — Если я ещё хоть раз услышу, что ты покупала сигареты или выпивку…
— Никогда! — клятвенно пообещала Мирабель, прижав руки к груди, и Луиза нехотя кивнула, пробормотав себе под нос, что зря она вообще в это ввязалась.
Выполняя обещание, Мирабель действительно не стала покупать сигареты в их районе, припомнив, что у торгашей возле тюрьмы они тоже продаются, правда, дороже на три сотни песо. На этот раз она приехала очень рано и была в первой пятёрке посетительниц. Тихая поутру тюрьма уже не пугала, но гнетущее, отвратительное ощущение безнадёги не исчезало даже в лучах солнца, окрасившего холодные серые стены в цвет бледного золота. Снова протянув карточку Луизы со свёрнутыми банкнотами, Мирабель расписалась в журнале и забрала временный пропуск. На редких заключённых, стоявших у решётки, она старалась не смотреть, чувствуя, как к горлу подкатывает тошнота — слишком сильно в память врезался фильм, и Мирабель боялась, что просто накинется на них с кулаками… и закончится это плохо.
Комната для свиданий ей уже показалась привычной, как школьный кабинет, и Мирабель села за стол, пытаясь подобрать слова, которые путались и мешались между собой, как нитки в корзинке после игр Парса. Дверь распахнулась, пропуская Бруно, и Мирабель торопливо вскочила на ноги. На этот раз он был не в сером, а тёмно-красном спортивном костюме, в котором выглядел не таким мертвенно-бледным, и она неуверенно шагнула к нему навстречу.
— Tío, я… — договорить она не успела. Tío Бруно молча сгрёб её в объятия, и Мирабель, шмыгнув, прижалась носом к его плечу. От его тепла, от того, что он её обнял, простив за грубость, на глаза наворачивались слёзы, и она зажмурилась, услышав тихий голос:
— Всё в порядке, малыш. Я простил.
— Я так перед тобой виновата, — пробубнила она, чувствуя, как тяжёлый груз, пригибавший её к земле всё это время, становится легче с каждой секундой. — Я не должна была так давить. И орать тоже!
— Ты о чём? — непонимающе уточнил tío Бруно, и Мирабель прижалась к нему ещё крепче.
— Тогда, на вечеринке. Если бы я не заверещала, ничего бы не произошло.
— Мирабель, тебе ведь было четырнадцать, и ты увидела труп. Что ещё ты должна была делать? — tío Бруно покачал головой, заглядывая ей в лицо, и Мирабель неловко улыбнулась:
— Помочь тебе спрятать тело?
— Так, ну это уже вообще за гранью… Визиты в тюрьму на тебя плохо влияют! — tío Бруно, улыбнувшись, взъерошил ей волосы. — Выброси эти мысли из головы, малыш. Ты тут вообще ни в чём не виновата. Даже если бы ты не заглянула в беседку, я бы всё равно признался в убийстве.
— Но по… — Мирабель осеклась не договорив. — Из-за папки.
— Да, — Бруно кивнул ей отстраняясь. — Из-за всего, что я собрал и отнёс капитану Ортеге.
— Но это ведь всё равно… несправедливо, что ты сидишь тут, по ложному обвинению. Tío, почему ты не хочешь нанять адвоката? Я говорила с сеньором Херманом, кузеном tío Феликса, ведь бывали уже такие случаи, ты можешь добиться, чтобы тебя оправдали!.. — Мирабель с отчаянной мольбой уставилась ему в лицо, и Бруно отвёл взгляд, смущённо потирая затылок.
— Ну, Херман, с его-то страстью к разоблачению лживых политиков, явно в курсе всех этих дел… Малыш, честно сказать, у меня просто нет на это денег. Когда я в это влез, мало кто соглашался говорить о таких вещах бесплатно, да и, знаешь, надо было как-то дожить до суда… Ну а всё, что осталось, ушло безутешно скорбящей семье сеньора Освальдо, которую я лишил единственного сына и кормильца, и нашему государству.
— Кормильца, ха! — фыркнула Мирабель, сердито сощурившись. — Если бы они знали, как он зарабатывал — сами бы тебе заплатили!
— Это так не работает, — tío Бруно рассеянно провёл ладонью по её руке и, встряхнувшись, кивнул на стол. На этот раз они уселись бок о бок — Мирабель переставила стул, чтобы больше не сидеть, как на допросе. Тесно прижавшись к его тёплому и твёрдому плечу, Мирабель, не сдаваясь, снова заговорила:
— Если проблема в деньгах, то ведь… Я могу рассказать абуэле, маме и tía Пепе, что случилось на самом деле, мы все поможем…
— И после того как они перестанут кричать на тебя, они спросят: откуда ты всё узнала. Мирабель… а вдруг всё совсем не так, как я тебе говорю? — tío Бруно обернулся к ней, и Мирабель смолкла на полуслове, растерянно глядя на него. — Вдруг я на самом деле убил Ортиса и сейчас вру, пользуясь твоей доверчивостью и добротой? Может, мы с ним были конкурентами, и я решил от него избавиться? А может, я и вовсе работаю на противников Эскобара?
— Что?.. Нет, tío… — Мирабель потрясла головой, окончательно запутавшись и растерянно глядя на него. Внутри всё оборвалось, словно вместо пола она шагнула в пустоту, и по спине пробежал озноб. — О чём ты говоришь? Ты же мне признался… то есть… или нет?
Бруно успокаивающе приобнял её за плечи.
— Прости, прости. Я этого не делал, малыш. Просто именно такие вопросы возникнут у нашей семьи, если ты упомянешь моё имя. Не говоря уже о том, что если твои родители узнают, что ты посещаешь тюрьму по удостоверению Луизы…
— Попадёт ещё и ей, — упавшим голосом закончила Мирабель. — Но что тогда делать?
— Для начала тебе нужно научиться тому, что очень плохо удавалось мне: останавливаться, чтобы оценить ситуацию спокойно и трезво. Не торопись ты так, я всё равно отсюда никуда не денусь. И знаешь, хватит уже обо мне, тут очень спокойная и размеренная жизнь. Лучше расскажи мне, что там за переделка с Луизой?
— А, ну… — Мирабель, смутившись, принялась царапать столешницу кончиком ногтя. — Мы с друзьями смотрели один фильм, новый, про побег из Шоушенка, это такая американская тюрьма, и, в общем, там… было очень плохо.
— Ты ведь понимаешь, что в фильмах и книгах часто преувеличивают? — тихо спросил tío Бруно, дотронувшись до её ладони, когда она смолкла, снова видя перед собой кадры из фильма. Мирабель судорожно кивнула, и, стиснув его пальцы, не поднимая глаз, продолжила:
— На одном эпизоде… мерзком, мне стало плохо, и я убежала. Но, это же я, у нас с папой одна грация на двоих, так что я споткнулась, разбила колени, ещё и ладонь рассадила… И Хоако мне купил агуардиенте, чтоб я промыла ссадины, ну и я сделала пару глоточков… — Мирабель осеклась, бросив на tío Бруно виноватый взгляд. — Честно, всего два глотка.
— Я, конечно, должен тебе сейчас прочитать лекцию о вреде алкоголя, но скажу проще — я в твоём возрасте начал курить, и смотри, куда меня это привело! Дай угадаю, вас засекла Луиза, — предположил tío Бруно, и она кивнула.
— Ага. В общем, она пыталась вытрясти из меня, что со мной творится, зачем мне её удостоверение, а я ведь не могла сказать правду… Это так тяжело, — шёпотом добавила Мирабель. — Врать в глаза своей семье.
— Я знаю, — Бруно кивнул, глядя на неё с сочувствием, и еле слышно вздохнул. — Я это очень хорошо знаю.
Мирабель снова прислонилась лбом к его плечу, бездумно вычерчивая пальцем узор на столешнице.
— Я вроде убедила её, что со мной всё хорошо, а утром ещё и родители меня отругали. Уже за оценки.
— А что с оценками? — тут же спросил tío Бруно, и Мирабель зажмурилась:
— Там математика и химия мне портят весь средний балл… Но, я разберусь! Правда, в следующем году я возьмусь за ум!
— Так, малыш. Я понимаю, что слушать родственника, который сидит за решёткой, ты не обязана, но всё-таки я скажу. Математика тебе нужна, ты не поверишь, но даже в тюрьме без неё никак, — с невесёлым смешком добавил tío Бруно. — Сейчас тебе надо думать о своей жизни и своём будущем, а не обо мне. Тебе стоит разобраться и с оценками, и с семьёй. Они ведь боятся за тебя и волнуются. И не только они, к слову сказать. Я ведь тоже твоя семья.
— И тоже за меня боишься? — шёпотом спросила Мирабель, и tío Бруно, кивнув, потёрся щекой о её волосы.
— Очень. Каждый раз, когда ты сюда приходишь, у меня появляется пара новых седых волос.
— Ты… хочешь, чтобы я к тебе больше не приезжала? — Мирабель, выпрямившись, прямо взглянула на него, понимая, что готова к любому ответу, хоть сердце от страха и пропустило удар. Если бы раньше она всё равно упрямилась и настаивала на своём, то теперь… Теперь она знала, как этот напор ощущается с другой стороны. Tío Бруно, помолчав, покачал головой и вздохнул, слегка толкнув её плечом:
— Я хочу, чтобы ты в первую очередь думала о себе. Я… это прозвучит очень лицемерно, но я рад твоим визитам, и одновременно у меня от них предынфарктное состояние. Но, как взрослый человек, я знаю, что это место — не для молодых девушек. Не для тебя. Просто… пообещай мне, что в следующий раз ты приедешь только тогда, когда почувствуешь, что твёрдо стоишь на ногах.
— Обещаю, — искренне ответила Мирабель.
— Но это не значит, что ты сюда примчишься в следующем месяце!
— Я понимаю, tío. Я теперь понимаю, — Мирабель потёрлась щекой о его плечо, и он неуверенно улыбнулся. — Я взяла на себя слишком много, и чуть не наломала дров. Но я всё равно буду искать для тебя адвоката.
— О, Господи, — tío Бруно немного театрально уронил голову на стол. — Вразуми это дитя!
— Да-да, Господи и святой Иуда Фаддей(1), помогите мне освободить моего tío Бруно, из тюрьмы, где он сидит за чужие грехи, абсолютно невиновный, — закивала Мирабель, и tío Бруно напрягся.
— Это не так, — глухо произнёс он выпрямляясь. — Я не невинен, малыш, не забывай. Если бы не эти материалы, которые я собрал… всё было бы иначе.
— А вот это вина продажной полиции! — упрямо возразила Мирабель. — Если бы капитан… майор Ортега был честным полицейским, как абуэло Педро, сеньор Освальдо бы гнил за решёткой, а ты бы был на свободе!
— Если бы ты знала, как я хотел его убить.
Мирабель прикусила язык, глядя на tío Бруно, который неотрывно смотрел на стол перед ними.
— Я действительно собирался. Как только я увидел свою папку у него в руках, то понял, что подставил вас. Всех.
Мирабель робко накрыла его запястье ладонью, и Бруно, вздрогнув, отдёрнул руку, тут же дотронувшись до её пальцев извиняющимся жестом.
— Я жалею, что это не я его убил. Я хотел… пойти к Освальдо на следующий день, — tío Бруно говорил очень тихо, и Мирабель боялась даже моргнуть, чтобы не спугнуть этот странный, до ужаса хрупкий миг доверия. — Я бы каялся, кланялся ему в ноги… убедил бы в том, что я одумался, и готов сотрудничать с Эскобаром и с самим Освальдо, лишь бы вас не трогали. Предложил бы поехать в банк, чтобы перевести все свои деньги ему, и… знаешь, просто вместе с ним на полной скорости в стену. Оба сразу. Это бы уже не было личным, и Эскобару было бы не до вас.
Мирабель показалось, что из комнаты высосали весь воздух. Tío Бруно собирался… что?! Она молча качнулась вперёд, обнимая его, и Бруно прижал её к себе — Мирабель чувствовала, как подрагивает рука на её плече.
— Но всё пошло не так, и пришлось придумывать на бегу. И, знаешь, честный и неподкупный капитан Ортега пошёл мне навстречу, в честь Рождества и в память о моём отце. Как же, зачем позорить такую фамилию расследованиями, в ходе которых ещё всякое может всплыть…
— Скотина, — прошипела Мирабель. — Я надеюсь, его посадят на пятьдесят лет!
— Ты удивишься, но наша Фемида иногда не только слепая, но ещё и глухонемая, — tío Бруно разжал руки. — Я не удивлюсь, если он обойдётся условным сроком, а то и вовсе окажется оправдан, да ещё и повышение получит.
Мирабель сердито зарычала. Краем уха она услышала шаги за дверью — время визита вышло, но у неё ещё осталась пара минут до того, как сюда войдёт охранник.
— Знаешь, tío? Если я не найду адвоката, который возьмётся за твоё дело, то я сама им стану, — звенящим от злости и волнения голосом произнесла Мирабель. — Я стану адвокатом, чтобы тебя оправдали!
— Будь я проклят, если я не верю тебе, — ошарашенно отозвался Бруно, и охранник распахнул дверь.
На этот раз, выйдя на своей остановке, Мирабель свернула не к дому, а в книжный магазинчик, где при желании можно было найти всё — от модных романов в бумажной обложке до кубинских перепечаток о съездах ЦК КПСС в далёком Советском Союзе, которого, как им говорили в школе, больше нет (2).
— Что-то подсказать? — продавец, наконец, заметил её, оторвавшись от радиоприёмника, и Мирабель кивнула, разглядывая полки, забитые как попало лежавшими книгами и журналами.
— Мне нужна Конституция Колумбии. И Уголовный кодекс. И… что-нибудь ещё на эту тему?.. — немного неуверенно закончила она. Брови продавца поползли вверх, но он лишь уточнил, старая Конституция или новая ей нужна, после чего, скрывшись в лабиринте полок, зашуршал бумагами и вернулся со стопкой книг в руках.
— Конституция, Уголовный кодекс и Уголовно-процессуальный кодекс. И основы процессуального права. Очень полезное чтение.
Расплатившись, Мирабель кое-как засунула книги в сумку, понимая, что если их заметят папа или Луиза, это вызовет шквал панических расспросов. И если Конституцию и Уголовный кодекс ещё можно было оправдать учёбой, то вот последние две точно вызовут подозрения.
Через пару дней к ним заглянул Хоакин — на его счастье, он столкнулся с Долорес, которая не стала захлопывать дверь у него перед носом, а согласилась позвать Мирабель.
— Хоако? Это… письмо? — понизив голос, спросила Мирабель, и Хоакин помотал головой:
— Нет, просто, я подумал… ну, всё равно каникулы, может, в кино пойдём? Я про обычное. У меня деньги есть. Идём?
— Я… да, сейчас, — Мирабель растерянно потрясла головой, пытаясь переключиться на нормальную жизнь и не обращать внимания на слабый укол разочарования. В животе что-то странно вздрагивало — они ходили в кинотеатры всей компанией, вместе с Мигелем и Моникой, иногда к ним присоединялись и другие одноклассники, но сейчас, кажется, Хоакин позвал именно её. Мирабель стрелой взлетела по лестнице и нырнула в комнату, пытаясь одновременно расчесать волосы и переодеться. Долорес еле слышно кашлянула, остановившись на пороге.
— Твои родители и абуэла его не очень любят, — напомнила она, красноречиво приподняв брови.
— Мы просто идём в кино, — огрызнулась Мирабель, вывернув руки, чтобы застегнуть молнию на платье. — Как вы с Мариано на ваши дружеские прогулки. Только я вернусь гораздо раньше, чем ты.
Долорес еле слышно пискнула, округлив глаза, и невольно сделала шаг назад:
— Откуда ты…
— Не спалось, — буркнула Мирабель. Не признаваться же кузине, что она сидела в ванной и читала основы процессуального права, продираясь через зубодробительные формулировки, в которых каждое слово было понятно лишь по отдельности, и сверяясь с Уголовно-процессуальным кодексом. В любом случае Долорес находилась в гораздо более выигрышном положении — с момента разрыва помолвки Исабелы и Мариано прошло почти два года, абуэла и донья Гузман помирились и, кажется, всецело одобряли сближение внуков.
Подхватив сумку, Мирабель быстро выскользнула из комнаты мимо растерянной Долорес и вышла из дома. Хоакин, приободрившись, зашагал вместе с ней по улице к остановке, изредка поглядывая в её сторону.
— Мы вдвоём? — спросила Мирабель, не зная, какого именно ответа ждёт. Может, Хоакин сейчас скажет, что скоро к ним подойдут остальные, и она зря себе что-то понапридумывала, или…
— Угу, — протянул Хоакин, глядя под ноги. Сделав ещё пару шагов, он кашлянул и притормозил. Мирабель, остановившись, обернулась к нему, чувствуя, как вспотели ладони. — Слушай, Мира. Ты… ну, я хочу сказать, ты мне нравишься. Ты красивая, добрая, отчаянная, смелая, вон, ездишь в тюрьму к дону Бруно по удостоверению сестры… И, я знаю, что твоим родителям это, ну, не понравится, но… Мы можем встречаться?
Мирабель ошарашенно открыла и закрыла рот. Сердце забилось быстрее, а щекам стало очень жарко. Встречаться? Хоакин хочет с ней встречаться?! Она сглотнула пересохшим горлом. Все девочки в классе уже с кем-то встречались — с мальчиками из старших классов, с одноклассниками, с парнями из семей, с которыми дружат родители, сплетничали о своих романах, показывали подружками подарки от своих novio, хихикая и смущаясь…
— Да, — сипло сказала она и, откашлявшись, повторила гораздо уверенней. — Да, можем.
Хоакин, разом выпрямившись и расправив плечи, с немного неуверенным видом взял её за руку, и к автобусной остановке они подошли как настоящая пара.
— Если хочешь, я, ну, могу дону Бруно написать, что буду к тебе относится со всем уважением, — храбро предложил Хоакин, и Мирабель, хихикнув, представила себе реакцию tío Бруно на письмо от него. В глубине души она ощутила укол совести — вместо того, чтобы разбираться в Уголовном кодексе и искать адвоката, она тут всякими глупостями занимается, но Мирабель постаралась приглушить эти мысли.
— Я думаю, тебе стоит больше из-за моих родителей волноваться, — ответила она, заходя в автобус. — Они… понимаешь, они почему-то относятся к тебе настороженно.
— Я готов то же самое сказать сеньору Агустину и сеньоре Хульете, — Хоакин даже не дрогнул, и Мирабель, улыбнувшись, немного неуверенно прислонилась плечом к его плечу.
Фильм был вовсе не криминальным — лёгкая комедия с долей романтики, но Мирабель не столько следила за поворотами сюжета, сколько пыталась переварить мысль, что у неё теперь тоже есть парень. Она искоса, тайком, разглядывала Хоакина, и они оба смутились и покраснели, когда случайно столкнулись взглядами.
Из кинотеатра они вышли, снова держась за руки, и Мирабель казалось, что все прохожие смотрят на них. От волнения ладони снова вспотели — но, по крайней мере, потные руки были не только у неё, и они с Хоакином снова переглянулись, смущённо улыбаясь друг другу. Собственные ощущения были странными: за столько времени она привыкла, что Хоакин — её близкий друг и сообщник, который согласился быть «почтальоном» для их переписки с tío Бруно, а теперь он стал её парнем! Мирабель нервно прикусила губу, понимая, что начинает паниковать — то есть, они ведь будут целоваться когда-нибудь, все так делают, а она не умеет!
— Все хорошо? — спросил Хоакин, выдернув её из панических размышлений о том, как можно научиться целоваться. Мирабель быстро закивала, чуть не уронив очки с носа.
— Ага. Да, всё хорошо, фильм отличный, правда?
— Ага. Ну, вроде, — Хоакин, кашлянув, отвернулся, потирая подбородком плечо.
Подходя к дому, Мирабель невольно замедлила шаг. Она должна его поцеловать? Сейчас? В щеку или в губы? Героини теленовелл и книжек в такой ситуации всегда страстно целовали своих возлюбленных, и это всегда описывалось как нечто волшебное и необыкновенное, а ей-то что делать?! Остановившись, не доходя пары метров до дверей, Мирабель решительно обернулась к Хоакину, растянув губы в широкой и абсолютно панической улыбке:
— Спасибо за кино, это было очень… — Хоакин быстро поцеловал её, и Мирабель, ойкнув, прижала пальцы ко рту, растерянно глядя на него. Внутри бушевал целый ураган из эмоций, сбивая её с толку, и она молчала, чувствуя странное покалывание на губах. Хоако стоял навытяжку, с таким видом, словно висел над пропастью с голодными пираньями, и Мирабель, рассмеялась, понимая, что паника и напряжение отошли на задний план. Встряхнувшись, она неловко обняла его и, поцеловав в щеку возле рта, отстранилась.
— Спасибо, — повторила Мирабель, и Хоакин, выдохнув, улыбнулся в ответ.
— Да ну… ерунда. Ещё как-нибудь сходим, да?
— Обязательно, — Мирабель, отступив ещё на шаг, помахала ему рукой и повернулась к дому. На губах расползлась улыбка, а под кожей словно бурлила газировка. Она поцеловалась! У неё есть парень! И…
Закрыв дверь, Мирабель остановилась, всё ещё держа руку на замке и глядя в стену. Чувство вины обрушилось на неё, как ведро ледяной воды на голову: о чём она вообще думает?! Надо искать адвоката для tío Бруно, и она вообще не представляла, сколько он потребует за работу, но вряд ли это будет сотня долларов. И как ей заработать и на визиты в тюрьму, и на адвоката, и при этом ещё не просесть в учёбе?! Да какая же тут может быть любовь и романтика? Или нет?..
— Мира, всё хорошо? — мама непонимающе уставилась на неё, и Мирабель сообразила, что уже минут пять стоит у двери, таращась в пустоту.
— Ой, да. Нет. Мама, почему всё так сложно?! — вырвалось у Мирабель, и Хульета, рассмеявшись, подошла к ней.
— Ох, mija, чем старше ты будешь, тем чаще ты станешь задавать себе этот вопрос. А если серьёзно, что случилось? Ты просто… сама не своя.
— Ничего, — быстро ответила Мирабель, поправляя очки. — Просто погуляла с друзьями, мы посмотрели фильм, и… и всё такое.
— Я так понимаю, это самое «всё такое» стоит возле нашего дома с таким видом, словно ему сама Дева Мария являлась? — уточнила мама, выглянув в окно, и Мирабель, придушенно захихикав, схватилась за голову. — Ay, Dios… Твой папа будет очень недоволен.
— И зря! Хоакин, он… хороший, — Мирабель, успокоившись, потянула маму от окна, борясь с искушением самой проверить — а правда ли Хоакин так и стоит на месте.
Уже перед сном она снова прокручивала в голове сегодняшний день, пытаясь разобраться, понравилось ей целоваться или нет, и с огорчением поняла, что вообще толком ничего не поняла — слишком всё быстро произошло. Да и, сказать по правде, это и поцелуем назвать сложно, скорее, неловкое столкновение губами. С другой стороны, раз они теперь пара, то, значит, это было не в последний раз. Мирабель придушенно запищала в подушку и перевернулась на живот. Нужно сосредоточиться и думать об адвокате! Вот только все разумные доводы рассудка начисто перекрывали зашкаливающие эмоции от того, что она нравится Хоакину.
— Ты вообще уснёшь сегодня, или нет? — сонно пробормотала Луиза, заворочавшись, и Мирабель лихорадочно закивала, секундой позже сообразив, что в темноте её не видно.
— Ага! Я уже почти сплю!
— Я слышу, — буркнула Луиза, натянув одеяло на голову, и Мирабель заставила себя лежать спокойно. Эйфория постепенно стихала, уступая место горьким размышлениям, и Мирабель закусила губу, поворачиваясь набок и подтягивая колени к груди.
Её tío Бруно сейчас в тюремной камере с чужими людьми, на жёсткой и неудобной койке, невинно обвинённый и одинокий, отвергнутый семьёй, а она, дурища такая, думает о всякой ерунде. Мирабель беспомощно прижала руки к груди, глядя в стену. Что ей делать? Как поступить?! Застонав, она откинула одеяло и ушла в ванную, которая стала ей привычным убежищем. Умывшись, что окончательно прогнало сон, Мирабель решила подождать с поисками адвоката хотя бы до конца каникул. Всё равно, пока она несовершеннолетняя, вряд ли её согласятся принять без родителей или опекуна. И ведь tío Бруно сам ей говорил, что она должна в первую очередь думать о своей жизни. Мирабель бездумно потёрла губы, глядя на цветочный узор плитки. Как будто до этого ей было мало сложностей в жизни.
Хоакин ещё дважды звал её на прогулки и вёл себя безукоризненно вежливо, держа руки при себе, и Мирабель, в конце концов, убедила себя, что всё в порядке. Приближалось Рождество, когда им позвонила Исабела. Мирабель взяла трубку, приглушив звук на телевизоре до минимума.
— Дом семьи Мадригаль, слушаю.
— Мира, привет. Абуэла или мама дома? — раздался взволнованный голос Исабелы, и Мирабель вскочила на ноги.
— Иса? Всё хорошо?
— Да, всё отлично. Сама как? — судя по тону, вопрос этот сестра задала исключительно из вежливости, и Мирабель закатила глаза, поднимаясь по лестнице на второй этаж.
— Просто великолепно, лучше всех.
— Здорово, а теперь можно побыстрее? Межгород, вообще-то, дорогой! — теперь в голосе Исабелы читалось нетерпение, и Мирабель, фыркнув, толкнула дверь в комнату абуэлы.
— Абуэла это Иса… — Мирабель осеклась, глядя на абуэлу, стоявшую за гладильной доской с утюгом в руках. В глазах Альмы мелькнул стыд, словно она застала её за чем-то неприличным, и абуэла, поставив утюг на металлическую пластину, немного поспешно подошла к ней, забирая трубку.
— Чабела, mi princesa! Да, конечно, а ты как, моё сокровище?.. Ох, неужели?!
Мирабель не могла заставить себя выйти из комнаты, не обращая внимания на сердитый взгляд абуэлы, ворковавшей по телефону со своей любимой внучкой. Она смотрела на стопку уже выглаженных вещей, лежавшую на кровати абуэлы, на футболку, ожидавшую своей очереди, несколько пар трусов, штаны… и до неё медленно дошло, кому абуэла их гладила.
— И я тебя очень люблю, дорогая! Уж постарайся как-нибудь нас наве… да, да, конечно, понимаю. График. Мы любим тебя, Чабелита, и я так горжусь тобой! — абуэла перекрестила телефонную трубку и на долю секунды прижала её к груди.
— Как дела у Исы? — спросила Мирабель, с трудом отведя взгляд от гладильной доски. Абуэла ясно улыбнулась.
— Она будет участвовать в Сolombiamoda(3) в январе, её даже покажут по телевизору! — с гордостью ответила абуэла. — Боже, благослови душу Освальдо Ортиса, что он помог нашей Чабеле…
Мирабель невольно стиснула пальцы в кулак, борясь с желанием перебить абуэлу и заявить, что душа сеньора Освальдо горит в аду, в вечных муках. Вместо этого она откашлялась, снова бросив быстрый взгляд на гладильную доску:
— А… эти вещи, они для tío…
— Да, — сухо ответила абуэла, мгновенно перестав улыбаться. — Для него. Просто… они после прачечной очень жёсткие и…
Альма замолчала, и Мирабель впервые за весь разговор прямо заглянула ей в глаза — в них застыли усталость, горькое разочарование и злость, и всё-таки… Всё-таки абуэла гладила для tío Бруно одежду после стирки, чтобы она не была такой жёсткой.
— Может… я могу тебе помочь? — тихо спросила Мирабель, и абуэла благодарно ей улыбнулась:
— Нет, спасибо. Это мой долг, и… спасибо, что предложила свою помощь, Мирабелита.
— Ты ведь поедешь под Рождество, да? Я просто подумала, может, я помогу маме испечь десяток бунуэло пораньше, и ты их передашь для tío Бр… — предложила Мирабель, и абуэла мгновенно замкнулась, перебивая её.
— Нет. Ему нет места за нашим столом и в нашей семье. Не после того, что он сделал.
Мирабель быстро наклонила голову. С языка рвались колкие, ядовитые слова, что она ошибается, не видя правды, даже не пытаясь увидеть правду, глупо веря в россказни лживого, продажного полицейского, из-за которого tío Бруно пришлось сесть в тюрьму, спасая их от мести Эскобара, но она лишь глубоко вздохнула.
— Хорошо, абуэла, — сдавленным голосом ответила Мирабель, и, забрав телефон, вышла из комнаты. Вернув трубку на подставку, Мирабель выключила телевизор — всё равно новости уже закончились, уступив место телемагазину, и плюхнулась на диван, подперев голову кулаками.
Однажды она покинет родительский дом — и для этого вовсе не обязательно выходить замуж. Можно снять квартиру и… за её столом всегда будет место для tío Бруно.
Всегда.
Кивнув самой себе, Мирабель вскочила на ноги и вернулась в свою комнату, с удвоенными силами бросаясь на учебник по праву, вгрызаясь в неповоротливые, громоздкие формулировки.
Дождавшись, когда мама вернётся с работы и спустится на кухню, чтобы взяться за ужин, Мирабель уже через минуту присоединилась к ней.
— Можно помочь? — уточнила она, и мама просияла.
— Конечно! А что, ты вдруг заинтересовалась готовкой? Нам с папой ждать матушку Хоакина с визитом? — мама игриво подтолкнула её плечом в плечо, и Мирабель скорчила ехидную гримасу:
— Я думала, он вам не нравится.
— Ну, он ведёт себя гораздо лучше, чем мы боялись. Видимо, ты хорошо на него влияешь, Агустин уже не планирует увезти его в джунгли и привязать к дереву возле муравейника.
— О, замечательно, — пробормотала Мирабель и пожала плечами, нарезая полосками сладкий перец. — Я просто подумала… мне уже скоро семнадцать, а я готовить почти и не умею толком. Как я дальше жить-то буду, на одних арепах и эмпанадах?
— И потрясающих пирогах, — ввернула мама. — На самом деле, в готовке нет ничего сложного. Меня научила абуэлита Соледад, когда мне было лет десять, кажется… Помню, абуэлита утверждала, что если готовить еду с любовью, она любую болезнь исцелит.
— Жаль, что это не так, — тихо ответила Мирабель, думая о tío Бруно. Если бы только это было в её силах: исцелить всю ту боль, все его раны — что на теле, что на душе, она бы сутками стояла у плиты.
Мама отложила кухонную лопатку в сторону и внимательно посмотрела на неё:
— Знаешь, хоть я и врач, но я верила, что после тарелки моего куриного супа с лапшой(4) вы поправляетесь быстрее.
— Ты резала морковку звёздочками! — вспомнила Мирабель. — Это было самым важным ингредиентом для лечения.
Мама негромко рассмеялась, обнимая её, и Мирабель прижалась щекой к её плечу, чувствуя, как нежные мамины руки ласково ерошат её волосы.
— Еда не лечит, mija, но то, что мы в неё вкладываем, вся наша любовь и забота, они чувствуются в каждом кусочке. И, порой, этого достаточно, чтобы пойти на поправку. И телом… и душой.
Мирабель кивнула, вспомнив свой яблочный пирог. Может, она и не зря привезла его tío Бруно.
1) Католический святой, помогающий в том числе невинно обвинённым добиться справедливости.
2) Учитывая истоки и политическую основу партизанского движения в Колумбии, там можно и не такое найти. На youtube я видела ролик про книжный магазинчик в Боготе, где действительно в продаже была книга про ХХ съезд ЦК КПСС, а ещё биография Ленина.
3) Колумбийская неделя моды, проходящая в Медельине с 1990 года.
4) Sopa de pollo y pasta — кажется, куриные супчики являются интернациональным лекарственным средством всех мам.
Альма шагнула за ворота тюрьмы, привычно задерживая дыхание — даже во дворике воздух казался пропитанным смрадом тысяч заключённых, живущих в стенах тюрьмы. Сумка с вещами, которая казалась вполне лёгкой при выходе из дома, оттянула руки, словно набитая камнями, но она даже не сбилась с шага, держа спину ровно и прямо.
— Донья, — один из охранников, патрулировавших периметр, приподнял кепку, и Альма остановилась, позволив служебной овчарке обнюхать и себя, и сумку. — Можете идти, донья.
Альма кивнула, пожелав ему доброго дня и поздравив с наступающим Рождеством. На КПП весело перемигивалась разноцветными огоньками гирлянда, и Альма от души посочувствовала охране, которая будет вынуждена встречать светлый праздник не в кругу семьи, а здесь, в этой обители скорби и нераскаявшихся грешников. Взяв временный пропуск, она величественно прошествовала к комнате для встреч, стараясь не смотреть по сторонам и не вслушиваться в голоса заключённых.
От взгляда на вошедшего в дверь сына привычно отяжелело сердце. Бруно с каждым годом всё больше походил на отца — хоть Педро и не дожил до его лет, но она видела знакомые жесты, слышала знакомые интонации, и каждая новая встреча с сыном в тюрьме, рвала душу ржавым крюком.
— Бруно, — она чуть опустила веки, и сын кивнул:
— Мама.
Альма подвинула в его сторону сумку с вещами, и сын, коротко поблагодарив, сел за стол, складывая руки на груди и глядя в сторону, не спеша нарушать тишину. Альма молчала, рассматривая его. Что-то изменилось в нём, чуть расправились плечи, на лице проступали краски, а в глазах снова появился блеск. Бруно казался ожившим, очнувшимся от тяжёлого, болезненного сна. Что это? Неужели он окончательно здесь освоился и нашёл себе приятелей — таких же преступников, как и он сам?..
— Как твоя голова? — наконец, спросила Альма, и Бруно искоса глянул на неё:
— Всё ещё на плечах, как видишь.
Он ещё и шутил, и это здесь, в тюрьме! Альма ненадолго прикрыла глаза, моля Педро о терпении, а Господа — о милосердии.
— Ты знаешь, о чём я, — ровным голосом произнесла она. — Головные боли всё такие же, или хуже?
— Можно подумать, доктор Мартинес не сообщает тебе всякий раз, когда я попадаю в лазарет, — сухо ответил Бруно, закинув ногу на ногу. — Всё в порядке.
— Сердце?
— Бьётся. Твоими молитвами.
— Бруно! — Альма осеклась и глубоко вздохнула, успокаивая раздражение. Бруно и в детстве не был покладистым и покорным, а уж здесь, в тюрьме, его худшие качества обострились до предела. — Ты можешь мне ясно ответить, что с твоим сердцем?
— С ним всё хорошо.
— Доктор Мартинес сказал, что ты в последние полгода дважды поступал с тахикардией. Может, тебе что-то надо? — спросила она, и Бруно криво усмехнулся, глядя в пол.
— Не волнуйся. Наш лазарет оборудован по последнему слову в медицине. У нас есть литровая бутылка перекиси водорода, упаковка аспирина и хирургический пластырь. Чего ещё желать?
Альма промолчала, невольно копируя его позу и складывая руки на груди. Сын упорно не смотрел ей в глаза, разглядывая то стол, то стены, и на сердце стало ещё тяжелее. Если раньше он хотя бы спрашивал, как дела у семьи, то теперь даже этого не сделал, и Альма с горьким чувством в груди взглянула на светлый лик Спасителя на стене. Господь милосерден, он может прощать, но где ей найти в себе силу для этого?!
— Даже не спросишь, как у нас дела? — проронила она, и Бруно ненадолго поднял глаза, послушно, словно попугай, повторив:
— И как у вас дела?
— Всё хорошо, — процедила Альма, пытаясь обуздать разочарование. Господи, почему она всё ещё надеется на то, что сын раскается в убийстве, и встанет на путь исправления?! Где она его упустила, когда, почему? Порой после визитов в тюрьму Альме хотелось умереть, лишь бы не травить себе душу, но всякий раз, опомнившись, она просила у Господа прощения за слабость. Если она умрёт, кто будет привозить ему вещи, кто будет платить тюремному врачу, чтобы лечил его не только аспирином и перекисью водорода?! — Исабелу покажут по телевизору. Она участвует в неделе моды.
— Ты так рада за неё, — задумчиво произнёс Бруно, подняв голову, и Альма нахмурилась, заметив живой блеск в его глазах. — А она сама хоть счастлива?
— Ну, разумеется! — отрывисто сказала Альма. — Или ты думаешь, она бы стала врать?
— Я думаю, что в Исе гораздо больше от тебя, чем от её родителей, — непонятно ответил Бруно, и Альма постаралась скрыть вновь вспыхнувшее раздражение под маской спокойствия:
— Твои сёстры в порядке — Хульета отучилась на курсах и подтвердила квалификацию, Пепа теперь пишет детские книги. С племянниками тоже всё хорошо. Луиза поступила на экономический, как и хотела, Камило выступает в театре и собирается и дальше учиться в театральном.
— Этого у него не отнять, — скупо улыбнулся Бруно, и Альма кивнула.
— А у Мирабель проблемы с учёбой. Да и вообще она в этом году ведёт себя странно, скрытничает, спорит и дерзит, стала встречаться с каким-то мальчишкой из школы, и, мне кажется, он на неё плохо влияет.
Бруно ничего не ответил, разглядывая чахлый папоротник на подоконнике, и Альма вздохнула, невольно бросив взгляд на наручные часы. Ещё полчаса — и зачем такие долгие визиты придумали?
— Антонио нравится в школе, в своём классе он в пятёрке лучших по успеваемости. Такой одарённый мальчик, и почти переборол свою стеснительность, — Альма специально не стала ничего говорить о Долорес и радостном событии, которое наверняка ждёт семью, из страха сглазить, но сын словно и не заметил этого.
— Как у тебя дела? — наконец спросила она, и Бруно пожал плечами:
— Как обычно. Ничего не изменилось с твоего последнего визита. Живу, работаю, учусь.
— Ты хотя бы просишь Спасителя о прощении? — вырвалось у неё, и Бруно промолчал. Альма, выдохнув, встала с места, чувствуя себя постаревшей на сотню лет. — Я буду молиться о спасении твоей души, Бруно. Это всё, что я могу для тебя сделать.
— Спасибо, мама. Мысль о твоих молитвах помогает мне уснуть ночью, — ответил он, и Альма, перекрестив его, подошла к двери, стукнув кулаком.
Обратный путь к КПП показался ей дорогой на Голгофу — каждый шаг давался с трудом, а перед глазами всё ещё стояло лицо Бруно, так похожее на лицо её Педро… Покинув здание тюрьмы, Альма не спешила на остановку, стоя у ворот и не глядя по сторонам. Мимо неё проходили люди — и совсем молоденькие девчушки, не старше Чабелиты, и пожилые женщины, её ровесницы, и у каждой в глазах читалась всё та же обречённая тоска, как и у самой Альмы в душе.
Через полчаса к ней вышел мужчина в белом халате, и Альма шагнула навстречу:
— Доктор Мартинес.
— Донья Альма, моё почтение, — он вежливо поклонился, и Альма слабо улыбнулась.
Хулио Мартинес был однокурсником Хульеты и впервые связался с ней в середине октября 1993 года — когда Бруно попал в лазарет с ножевым ранением за два дня до своего дня рождения. В тот день Альма порадовалась, что в доме были только Пепита и слегка приболевший Антонио, и никто не узнал об этом звонке. Услышав эти новости, Альма полночи молилась за жизнь сына, и на следующий же день приехала в тюрьму, встретившись с доктором Мартинесом лично.
— Состояние у него удовлетворительное, сердце не задето. Нож прошёл по ребру, никаких повреждений внутренних органов, — успокаивающе произнёс доктор, и Альма перекрестилась, поблагодарив Деву Марию. — Но есть вероятность развития сепсиса, всё-таки кто знает, где хранился тот нож…
— И что тогда? — спросила Альма, стиснув медальон с фотографией Педро в похолодевших пальцах. — Что нужно сделать?
— Помогли бы антибиотики, но вы же знаете, финансирование тюремных больниц у нашего правительства на последнем месте… — произнёс доктор Мартинес, и Альма медленно выдохнула.
— Сколько? — спросила она, отбросив волнение и страх за своего бедового, грешного сына, в сторону. Ему не помогут её причитания и слезы, но могут помочь деньги.
— Сто тысяч песо. Как раз хватит и на курс антибиотиков, и на качественный материал для швов, — доктор Мартинес смотрел в глаза прямо, не пытаясь юлить. — Донья Альма, я клянусь вам, что ни сентаво не положу в карман, но лекарства пойдут не только вашему сыну.(1)
Альма лишь махнула рукой. Через две недели доктор Мартинес снова позвонил ей, сообщив, что с Бруно всё в порядке, и обошлось без инфекции и осложнений. С того дня между ними возникло своеобразное соглашение: доктор Мартинес сообщал Альме, если со здоровьем Бруно были проблемы, и она совершала небольшие «благотворительные взносы» на личный счёт Хулио в банке.
— Что с его здоровьем? — спросила Альма, и доктор Мартинес обстоятельно ответил:
— Головные боли в последние полгода стали слабее, хоть и не пропали окончательно, но вот сердце меня несколько беспокоит. По-хорошему, нужны противоаритмические препараты, чтобы не усугубить ситуацию. И курс витаминов, разумеется, не говоря уже о здоровом образе жизни, но в данных условиях… — доктор Мартинес пожал плечами, и Альма кивнула, сминая в пальцах подол чёрной юбки.
— Препараты и витамины ему помогут?
— Они не спровоцируют ухудшения, — осторожно ответил доктор Мартинес, и Альма чуть прищурилась, глядя в сторону:
— В понедельник я перечислю вам деньги. Сколько…
— Ста пятидесяти тысяч вполне хватит. Спасибо, донья Альма. Если… если что-то случится, вы знаете, я вам сообщу.
— Я знаю.
Пожав ему руку привычным, деловым жестом, Альма отошла к остановке, ожидая автобус. На душе снова было пусто и темно, как и всегда после тюремных визитов, но когда она вернётся, придётся делать вид, что всё хорошо — незачем всю семью втягивать в этот кошмар, особенно в Рождество.
Идя по их улице, Альма равнодушно смотрела на украшенные дома и сверкающие вертепы, в глубине души завидуя тем, для кого праздник оставался светлым и радостным днём. В их доме пахло выпечкой и заварным кремом, и Альма с потеплевшим сердцем заметила Мирабель на кухне, рядом с Хульетой — в последний месяц младшая внучка словно очнулась от злого наваждения, снова став послушной и милой, как и раньше. Да и этот её мальчик, кажется, не так плох...
Альма ненадолго остановилась в дверях, глядя на Мирабель — нет, она уже не такая, как раньше, но это и понятно, девочка растёт, меняется. В следующем году семнадцать лет, а там, глядишь, и школу закончит, и что дальше? Господи, как уберечь всю семью, как их оградить от мрака и боли окружающего мира?
Мирабель вскинула голову, сдувая прядь волос с носа, и Хульета, что-то шепнув ей, шутливо подтолкнула плечом — Мирабель рассмеялась, отрывая кусочек теста и скатывая его в шарик бунуэло. Альма слабо улыбнулась, глядя на них и отгоняя воспоминания о том времени, когда её детям — её тройняшкам — тоже было шестнадцать. Бруно вечно норовил стащить бунуэло до Рождества, совсем как Камило теперь, у Пепиты получались шарики разного размера, и лишь у Хульеты они выходили ровными и одинаковыми, просто на загляденье всем. Альма отвернулась, стирая слезу, и стиснула челюсти. Что было — то прошло, и этого уже не вернуть, но в её силах повлиять на будущее.
Альма задержала взгляд на Долорес, которая вместе с Антонио сидела у рождественской ели, что-то рассказывая ему на ушко. Даст Господь, и у Лолы всё и вправду сладится с Мариано. Альма видела, какими влюблёнными глазами та смотрела на жениха сестры, а в последнее время и сам Марианито оттаял, и в его глазах всё чаще вспыхивал мечтательный огонёк, стоило ему заметить Долорес. Донья Гузман уже спросила, не будет ли Альма против, если они заглянут в гости после Рождества, а значит, если всё пойдёт как надо, их семьи всё-таки породнятся…
Задержав взгляд на рождественской ёлке, Альма от всего сердца вознесла молитву Младенцу Иисусу, чтобы следующий год стал для их семьи счастливым.
1) Доктор Мартинес просит действительно очень небольшую сумму денег. Минимальная заработная плата в 1994 году составляла 98 700 песо в месяц, и медленно доросла до 172 005 песо в 1997 году. За этот период курс песо к доллару изменился от 826.4 песо за 1 доллар до 1 140 песо. В интересующий нас период времени можно представить, что в среднем банка газировки 0,33 стоила 300-350 песо.
В своём новогоднем обращении президент Эрнесто Сампер(1) пообещал, что следующий год принесёт их стране успех и процветание; и в первую же неделю нового, 1995 года, Мирабель получила неожиданный подарок: в El Tiempo она прочитала, что майор Карлос Ортега приговорён к пяти годам заключения в тюрьме Ла Пикота. Она с мстительной радостью рассматривала зернистый чёрно-белый снимок, где Ортега стоял возле здания суда, слегка подрастеряв самоуверенности и лоска. Огорчал только слишком малый срок — будь её воля, этого пособника Эскобара и вовсе бы экстрадировали, но…
Мирабель вздохнула, отложив газету. Пусть даже малое, но всё равно, торжество справедливости, хоть и с каким-то неприятным душком. А ещё этот гнусный тип окажется в одной тюрьме с tío Бруно! Мирабель, занервничав, растёрла плечи, глядя на фотографию майора Ортеги — мало ли что случится, если они встретятся… Ничего, вот закончатся каникулы, и она всерьёз займётся поисками адвоката, а пока Мирабель взялась за «Базовый курс конституционного процессуального права», радуясь, что родители до сих пор не обращали внимания на то, что она читает целыми днями.
За ужином абуэла объявила, что завтра к ним в гости заглянут Гузманы, и Долорес, издав полузадушенный писк, торопливо схватилась за стакан сока. Tía Пепа и tío Феликс, переглянувшись, взялись за руки, обмениваясь понимающим улыбками, а мама тут же принялась составлять меню на вечер, и Мирабель вызвалась ей помогать.
— Конечно, это просто дружеский визит, но, я надеюсь, вы все оденетесь в меру торжественно и пристойно, — с нажимом произнесла абуэла, укоризненно поглядывая на Камило, который сидел за столом в майке Iron Maiden и драных джинсах.
— Что? Это прилично и очень торжественно! — возмутился он, даже отложив вилку. — Они чистые, только вчера купил.
— Спасибо Господу за маленькие радости, — язвительно отозвалась tía Пепа. — Всё равно, будь любезен, завтра надень целые брюки, и чистую рубашку, а не футболку с этим… существом.(2)
— Так это же просто дружеский визит! — Камило в притворной наивности распахнул глаза, а Долорес, раскашлявшись, втянула голову в плечи. — Почему-то, когда ко мне приходят друзья, никто не наряжается!
— Потому что вы ведёте себя, как стадо диких капибар, а не как приличные люди.
— Мама, но капибары очень смирные и спокойные! — тут же запротестовал Антонио, и Камило быстро закивал:
— Вот именно, мам! Мы тоже очень тихие и…
— Камило, — устало выдохнула абуэла, и тот смолк на полуслове. — Пожалуйста, оденься завтра прилично. Хотя бы ради сестры.
— Ладно, — буркнул он, запихнув в рот огромный кусок отбивной. — Только ради Лолы.
На следующий день Мирабель искренне жалела, что у неё каникулы — несмотря на генеральную уборку, проведённую перед Новым годом, абуэла всё равно потребовала заново перемыть полы и окна, а сама достала торжественный сервиз из недр посудного шкафа, и самолично протёрла кипенно-белым полотенцем.
— Я могу сбегать, достать Особенную Скатерть, — предложила Мирабель, помешивая ахияко, который готовила под чутким маминым руководством. Абуэла, вздрогнув, резко ответила:
— Нет! — замешкавшись на долю секунды, она улыбнулась, смягчая голос. — Спасибо, Мирабель, пока ещё рано для этой скатерти. Лучше, когда закончишь помогать Хулите, приберись в комнате и переоденься.
— Но зачем мне ещё раз в комнате убирать? — Мирабель всплеснула руками, и абуэла строго глянула на неё.
— Потому что всё должно быть идеально, Мирабелита. Не спорь. Это важный вечер для всей нашей семьи.
— Да уж, для всей, — буркнула Мирабель.
Из гостиной доносились голоса, сменившиеся грохотом и воплем — судя по всему, папа умудрился поставить стол себе на ногу. Мама, встрепенувшись, вылетела из кухни, и Мирабель, в последний раз помешав ахияко, прикрутила огонь до самого минимума.
Благодаря советам и крохотным кулинарным хитростям от абуэлиты Соледад, которыми делилась мама, с каждым разом у Мирабель получалось всё лучше, и в глубине души она лелеяла мечту в следующий раз привезти для tío Бруно что-то посущественней, чем пирог или арепы. Конечно, она и не думала нарушать своё обещание, да и денег стоило поднакопить, но одних только писем от tío Бруно уже было слишком мало для неё — Мирабель всё чаще себя ловила на том, что хочет с ним обсуждать всё и сразу… может, разве что, кроме своих отношений с Хоакином.
Дождавшись, когда мама вернётся, Мирабель поднялась к себе, окинув комнату критическим взглядом: они с Луизой и так поддерживали чистоту, так что Мирабель разве что поправила покрывало на своей кровати и переставила корзину с рукоделием под стол. Через пару минут к ней присоединилась Луиза, которая всё утро занималась украшением гостиной, и таскала вазы с цветами под руководством tía Пепы.
— Честное слово, я рада за Лолу, но зачем мне нужно наряжаться? Это ведь даже ещё не помолвка… — проворчала она, распахивая дверцы шкафа.
— Потому что всё должно быть «идеально», — Мирабель скопировала интонацию абуэлы, и сестры заговорщически захихикали. Луиза, повздыхав, вытащила брючный костюм и кивнула с довольным видом.
— Прилично и торжественно, — буркнула она, надевая брюки, и Мирабель вздохнула.
Луиза всё чаще надевала строгие костюмы, словно заковывалась в броню. Да, разумеется, на этот вечер, где и так понятно, кто к кому пришёл в гости, и не стоит особо наряжаться, но… Даже в кино с подругами из университета Луиза предпочитала ходить в брюках и водолазках под горло, пренебрегая макияжем и украшениями. И это было обидно: Мирабель видела, какой красавицей может быть Луиза, даже просто распустив свои кудрявые волосы. А ведь в шкафу у неё всё ещё висело платье с церемонии выпуска…
— Лу, а почему ты его не наденешь? — спросила Мирабель, кивнув на вешалку, и Луиза поморщилась, с отвращением отодвигая платье в сторону.
— Это? Ой, нет, оно жутко неудобное, цвет неудачный, и вообще, я в нём себя чувствую, как лошадь в балетной пачке. Мы его с tía Пепой выбирали впопыхах, и… уф, никогда так не делай, сестрёнка, лучше уж потратить больше времени на поиски идеального платья, чем потом жалеть о своём выборе.
— Это, наверное, применимо не только к одежде, — пробормотала Мирабель, сев на кровать и подперев голову кулаками. Луиза, хмыкнув, кивнула и принялась переодеваться.
— Вот с кем было хорошо подбирать платья, так это с Исой, — заметила Луиза, надев брюки и застегнув их. Из-за малой, всего лишь в год с небольшим хвостиком, разницы в возрасте, Луизе было куда проще найти общий язык с Исабелой, в отличие от самой Мирабель. — У неё… не знаю, чутьё, или просто глаз за столько времени в модельном бизнесе намётанный стал, она мне помогала найти лучшее из возможного, с моим-то ростом… Вот последнее платье, которое она мне подобрала, было просто... Просто мечта!
— Ну так и надевай его! — живо предложила Мирабель и заметила, как Луиза на мгновение отвела глаза в сторону. — Я не поверю, что ты из него выросла или порвала! Даже если так, я могу зашить или что-то ещё придумать…
— Н-нет, просто… — Луиза, отвернувшись, торопливо натянула водолазку и принялась расчёсывать волосы, безжалостно терзая гребнем густые кудри. — Там пятна были, так и не отстирались, пришлось его выкинуть.
— Пятна? Ты про то… — Мирабель растерянно хлопнула глазами, а в голове медленно зашевелились смутные воспоминания: то злосчастное Рождество и красивое синее платье сестры в тёмных пятнах…
— Да-да, то синее, шелковое, — торопливо кивнула Луиза. — Вишнёвый сок почти не выводится, я его дважды отдавала в прачечную, даже сама пробовала отстирать и окончательно испортила…
По спине пробежал холодок, и Мирабель, уронив руки на колени, сглотнула, глядя на то, как Луиза стягивала волосы в пучок.
Луиза была сильной. Она любила их семью и была близка с Исабелой почти так же, как Долорес. Исабела работала у сеньора Ортиса, который был тесно связан с Пабло Эскобаром. Что если…
— Лу, так… а как ты вообще умудрилась облиться соком? — не своим голосом спросила Мирабель, и Луиза кашлянула, не глядя на неё:
— Да… ерунда. Ты же знаешь, наша знаменитая грациозность от папы.
— И всё-таки, Лу? Расскажи? — шёпотом попросила Мирабель. Ей было страшно, и, одновременно, внутри всё звенело от напряжения — она знала, что tío Бруно невиновен, но что если он сел за решётку вместо её сестры?! Господи, спаси и сохрани…
— Да уж. Никогда не пойму, что у тебя в голове творится… — Луиза, задумавшись, уставилась в потолок. — Я же говорю, ерунда. И Гузманы сейчас придут!.. Ох, ладно, ты же весь ужин будешь ёрзать и дёргать меня. В общем, помнишь шофера сеньора Ортиса, того жуткого бородатого типа?
— Панчо? — быстро спросила Мирабель, невольно сжимая кулаки, и Луиза кивнула, поморщившись от отвращения.
— Угу. Он самый. В общем, тогда же холодно было, я в окно глянула и увидела, что этот самый Панчо, — она почти выплюнула его имя, — стоит у машины и руки растирает. Рождество ведь… Ну и я, как дура, нагрузила на поднос сок, закуски, думала предложить ему поесть, может, зайти, погреться. Вышла из дома, смотрю, а его уже нет. Я подошла ближе к машине, позвала его, в ответ тишина, обернулась — а он у меня за спиной стоит и… И он мне как гавкнул в лицо!
— Что? — Мирабель даже подпрыгнула на кровати, с возмущением глядя на сестру. — Он что сделал?!
— Гавкнул! — Луиза мотнула головой, и в её глазах на секунду промелькнула старая обида. — Я, естественно, испугалась, всё уронила, стою, вся в соке, а этот… cabron(3) ещё и заржал так мерзко. Весело ему, видите ли, было. Я себя такой дурой чувствовала!
— Ты не дура! — возмутилась Мирабель, живо подскочив к ней и крепко обняв. — Это он… придурок безмозглый.
— Угу. И ещё он так смотрел на меня мерзко... Не могу, до сих пор передёргивает, — Луиза поёжилась и, помедлив, шёпотом добавила. — А вокруг вообще никого, и... Мне тогда так страшно стало, что я удрала домой.
Мирабель ещё крепче сжала её в объятиях — Луиза всегда пыталась быть такой сильной, бесстрашной и невозмутимой, а этот мерзкий Панчо, будь он проклят, причинил ей боль. Пусть не физическую, но от этого становилось ещё хуже.
— Ты всё равно у нас самая-пресамая лучшая, — сказала Мирабель, и Луиза фыркнула ей в макушку.
— Спасибо, сестрёнка.
Мирабель, отстранившись, задумалась. Нельзя, конечно, торопиться с выводами, да и делать их, основываясь на личной неприязни, тоже не стоит, но что, если убийцей сеньора Ортиса был его шофер? В кино такое часто показывали, да и таким уж невинным ангелом небесным он, судя по фотографиям из папки, не был. А что, если Панчо устал быть шестёркой и убил своего хозяина, заодно подставив tío Бруно, который узнал слишком много?!
— А ты долго набирала еду? — спросила Мирабель, и Луиза закатила глаза.
— Ой, прости, я забыла взять с собой таймер и высечь эти цифры в мраморе на вечную память. Мира, ну что за странные вопросы, уже два года с лишним прошло! Всё, идём, а не то абуэла весь ужин будет на нас смотреть.
В коридоре они столкнулись с tía Пепой — угрожающим шёпотом, больше похожим на змеиное шипение, она требовала у Камило избавиться от галстука-бабочки, который тот повязал на шею, поверх ослепительно-белой рубашки.
— Не могу, мама, абуэла сказала, что мы должны выглядеть прилично, пристойно и правильно, — с жутким английским акцентом отозвался Камило, и Мирабель заметила, что он ещё и волосы пригладил с гелем, превратившись в какого-то недо-официанта из плохого кино.
— Если ты немедленно не прекратишь паясничать!..
Давясь смехом, Мирабель и Луиза спустились вниз, слыша за спиной: «Так точно, мэм! Будет исполнено, мэм!» и пытаясь убедительно изобразить непринуждённую атмосферу обычного семейного вечера.
— Нужно только чтобы Долорес нарядилась в платье позапрошлого века и играла на пианино, — шепнула Мирабель сестре. — И совсем не смотрела на дверь.
Луиза сдавленно захихикала, пихнув её локтем в бок, и абуэла прожгла их своим фирменным взглядом «лучше не делайте то, что вы сейчас делаете».
К приходу доньи Гузман и Мариано вся семья уже извелась от ожидания, а Камило ухитрился заляпать белую рубашку начинкой из стащенной эмпанады, и, когда в дверь наконец-то зазвонили, сбежал вниз, на ходу натягивая футболку колумбийской сборной. Долорес выглядела так, словно была в шаге от братоубийства, а Мирабель хихикала ровно до тех пор, пока Луиза зловещим шёпотом не напомнила ей, что однажды она окажется на месте Лолы, только вместо Мариано на пороге будет маяться Хоакин. Эти слова сразу отрезвили её, и Мирабель большую часть вечера просидела в мыслях о том, готова ли она представить Хоакина родителям в качестве своего будущего жениха.
Мариано и Долорес, чинно рассевшиеся по разным сторонам стола, то и дело обменивались влюблёнными взглядами, вызывая эпидемию еле слышного покашливания и смешков у всей семьи. Через пятнадцать минут вежливой беседы о свечном бизнесе и дальнейших перспективах его развития в Колумбии, Мариано поднялся со своего места и тожественно признался, что влюблён в Долорес, и просит официального разрешения с ней встречаться. Абуэла и донья Гузман переглянулись с довольным видом, tía Пепа, залившись слезами, только закивала, пока tío Феликс её успокаивал, а Долорес и Мариано, наконец, сели за столом рядом.
Мирабель задумчиво смотрела на свою кузину: она просто сияла от счастья, крепко держа Мариано за руку на глазах у всей семьи. Лола столько лет была безответно влюблена в него, но вот, её мечта сбылась, они могут быть вместе не таясь и не прикрываясь дружбой… Мирабель вздохнула, жалея, что за столом нет tío Бруно — он бы порадовался за свою племянницу. Наверное даже за обеих — и за Исабелу, которая не стала разбивать сразу три сердца, выйдя замуж за Мариано, и за Долорес, светившуюся от счастья.
Вечером Мирабель села за письмо, с трудом дождавшись, когда все разойдутся по спальням.
«Привет, tío Бруно!
Ты не поверишь, но Мариано и Лола НАКОНЕЦ-ТО официально встречаются. Я думала, tía Пепа от счастья зальёт слезами весь дом, зато Долорес сияла, как солнце. Если честно, я не понимаю, зачем было так тянуть, ведь и слепому видно, что Долорес в него влюблена по уши?..
А ещё, знаешь, кажется, появился новый подозреваемый в убийстве сеньора Ортиса. Нет, я вовсе не занималась расследованиями, хотя… ну, может быть, совсем чуть-чуть. Я разговорилась с Луизой, и она рассказала мне, что в тот самый вечер Панчо, шофер сеньора Ортиса, куда-то ненадолго отлучался от машины, и это было как раз перед тем, как я нашла тебя. А ещё этот чёртов cabron напугал Луизу, и она облилась вишнёвым соком, и испортила своё самое лучшее платье! Шелковое!
Если подумать, то Панчо в первую очередь бы стоило подозревать. Он был подручным у сеньора Ортиса, и замешан в его делах, если судить по фотографиям. Знать бы ещё, куда он делся после этого вечера… Если бы могли собрать больше доказательств его вины, даже косвенных, то смогли бы добиться пересмотра твоего дела в суде в связи с открывшимися обстоятельствами, или даже возобновить следствие! Я читала про это в учебнике, это действительно возможно. Майора Ортегу уже посадили за все его… выдающиеся заслуги, и, я надеюсь, он не доставляет тебе неприятностей, а значит, будет проще поднять дела, которые он вел.
Я всё ещё не нашла для тебя хорошего зубастого авокадо, прости, но я обязательно займусь этим, как только закончатся каникулы. Или, может, у тебя есть знакомые знакомых, которые смогут кого-нибудь посоветовать? В любом случае всё будет хорошо, tío Бруно! Я обещаю тебе!
С любовью, Мирабель.»
Она дописала последнюю букву и потянулась, поднимаясь с холодного пола. Писать письма, сидя в ванной по ночам, уже немного надоело, но что поделать, если это был единственный доступный ей способ связи? Мирабель ненадолго остановилась, глядя на себя в зеркало и подбадривая мыслью, что когда ей исполнится восемнадцать, она сможет навещать tío Бруно гораздо чаще, и без взяток охранникам.
Трансляцию колумбийской недели моды они смотрели всей семьёй, и Мирабель обомлела, впервые за минувшие годы увидев Исабелу. Её старшая сестра шагала по подиуму с непринуждённой грацией богини, спустившейся на грешную землю, на высоченных каблуках, и от одного взгляда на них голова у Мирабель начинала кружиться. Её платье было настоящим шедевром — бледно-лиловое, словно рассветное небо, оно сверкало и переливалось стразами, а длинный подол от самых бёдер распадался на тонкие ниточки, при каждом шаге демонстрируя идеальные ноги Исабелы всему свету. Папа неодобрительно кашлянул, хмуро глядя в экран:
— Не могу сказать, что меня радует тот факт, что на мою дочь сейчас смотрит всё мужское население Колумбии, и вряд ли с благочестивыми мыслями.
— Тин, это всего лишь работа, такая же, как у нас с тобой, — негромко сказала мама. — Ты ведь не станешь её осуждать за это?
— И всё равно, мне больше нравилось, когда она рекламировала джинсы и школьные пуловеры, — буркнул Агустин. Исабела на мгновение остановилась, бросив надменный взгляд в камеру, и развернулась, уступая место другой модели, в не менее шикарном наряде.
Она ещё дважды появлялась на подиуме — во второй раз на ней было строгое чёрное платье, закрывавшее её тело с ног до горла, и лишь повернувшись спиной, Исабела продемонстрировала длинный, до поясницы, вырез. Камило многозначительно присвистнул, глядя в экран, тут же получив тычок локтем от сердитой tía Пепы.
Третье платье Исабелы напоминало цветочный вихрь вокруг обнажённого тела, и папа вздохнул ещё тяжелее. Tío Феликс, бросив быстрый взгляд на Лолу, задумчиво крякнул, сочувственно кивнув Агустину, скорбно смотревшему на свою старшую дочь. Яркие орхидеи прикрывали грудь и низ живота Исабелы, плотно обвивали горло, струились по рукам и ногам, перекликаясь цветовой гаммой с босоножками, чьи длинные ремешки, охватывающие лодыжки, были стилизованы под колючие лозы. Мирабель поёжилась — это платье выглядело красиво, но… убийственной красотой, словно её сестра попала в объятия растения-паразита. Исабела улыбалась совершенной, бесстрастной улыбкой, скользя по подиуму под ослепляющими вспышками фотографов, и комментатор, захлёбываясь от восторга, без устали превозносил красоту модели-дебютантки.
— Она идеальна, — вздохнула абуэла, промокнув глаза краешком платка, когда трансляция закончилась. — Конечно, современная мода бывает шокирующе-откровенной, но Чабелита всё равно умудряется сохранять достоинство.
— Настоящая красавица, и это чёрное платье… Ей так в нём хорошо, хоть и говорят, что чёрное старит, — согласилась tía Пепа. — Не считая, конечно, такого выреза, но, она молодая, ей всё к лицу.
— Ну да, к лицу, — многозначительно протянул Камило, и на него одновременно шикнули и его мама, и его tía Хульета. Семья погрузилась в обсуждение современной моды, а Мирабель молчала, стараясь избавиться от снова поднявшей голову зависти. Исабела была живым совершенством, богиней, идеальной… Ей никогда такой не стать. Мирабель потрясла головой, с чувством острого разочарования глядя на собственные ноги и замечая на коленке след от шариковой ручки. Такое только под длинными юбками и прятать.
Через пару дней Хоакин принёс ответ от tío Бруно и, вежливо поздоровавшись с «доньей Хульетой», которая с понимающей, и лишь совсем немного ехидной, улыбкой кивнула ему, попросил разрешения погулять с Мирабель.
— До семи вечера, — согласилась мама, и Хоакин просиял.
Мирабель разрывалась напополам: с одной стороны, хотелось как можно скорее открыть письмо от tío Бруно, а с другой, это было бы невежливо по отношению к Хоакину.
— Посидим пока в парке? — предложил он, понимающе глянув на её сумку с письмом. — Ты прочитаешь, я нам могу фруктовый лёд купить… или газировку?
— Да! Спасибо, — Мирабель улыбнувшись, обняла его, поцеловав в щеку, и Хоакин, рассмеявшись, попытался коснуться её губ, но Мирабель увернулась, всё ещё стесняясь целоваться на глазах у всей улицы. Большую часть времени это было… неловко, немного смешно и странно, словно недоставало какой-то малости, но Мирабель пока ещё не хватало смелости взять инициативу в свои руки. Хоакин уточнил, вишнёвую или клубничную ей газировку покупать, и отошёл от скамейки, и Мирабель торопливо вскрыла конверт, кусая губы от нетерпения.
«Привет, малыш.
УРА! Это я радуюсь за Лолу. Серьёзно, она с шестнадцати лет была влюблена в Мариано, и я до чёртиков рад, что она не осталась с разбитым сердцем. И на мой взгляд, то, что они оба не торопятся, очень хорошо и правильно. Всё-таки помолвка с Исабелой была заключена под давлением со стороны моей мамы и доньи Гузман. Теперь они оба, и Долорес, и Мариано, повзрослели и понимают, что это серьёзный шаг, и его нельзя совершать с закрытыми глазами, переложив ответственность на старших.
Возвращаясь к твоему второму вопросу — я не знаю, мог ли это быть Панчо. Я никого не видел, а обвинять исключительно из антипатии не хочу. Да, Франциско Эррера не святой, я бы даже сказал, что он… нет, не скажу, не хочу ругаться при тебе, может, бумага и не краснеет, но я ещё не до конца позабыл мамино воспитание. Он абсолютно точно причастен к исчезновению как минимум двух девушек, но мог ли он убить своего хозяина?.. Не знаю. И, я надеюсь, ты не станешь пытаться его разыскать. Ни самостоятельно, ни с чьей-либо помощью. Мирабель, пожалуйста. Не вздумай.
Что до бывшего майора Ортеги, то он делает вид, что не узнает меня. А может, и правда не запомнил. Зато здесь его помнят многие, и, поверь, не добрыми словами.
Единственный адвокат, с которым я знаком, занимался имущественным правом, но он улетел в Испанию ещё до того, как меня посадили. Так что, я вряд ли смогу тебе помочь. Да, я мог бы расспросить у… окружающих, но это создаст некие сложности. «Услуга за услугу» на нашем курорте — это своеобразная валюта, и я не хочу, чтобы тебя это затронуло, даже косвенным образом. И, я в очередной раз напоминаю, что торопиться тебе некуда и незачем. Сначала — твоя жизнь, помнишь? Ты обещала.
Твой tío Бруно.»
Мирабель задумчиво кивнула, словно он мог её увидеть. Всё верно, не торопиться, тщательно обдумывать каждый шаг… Как же это сложно! Особенно когда хочется, чтобы всё разрешилось мигом, словно по волшебству!
— У дона Бруно всё хорошо? — уточнил Хоакин, и Мирабель, очнувшись, сложила письмо, убирая в сумку.
— Да. Я ему рассказала про Лолу и Мариано, он за них очень рад. И опять напомнил мне, что я должна в первую очередь думать о своей жизни, — со вздохом закончила она. Хоакин кивнул, положив руку на спинку скамейки, еле ощутимо касаясь её плеча кончиками пальцев, и Мирабель торопливо отхлебнула вишнёвую газировку, чувствуя, как кровь приливает к щекам.
— Моего кузена уже через полгода выпускают, — сказал Хоакин, запрокинув голову. — Ну, за хорошее поведение, а ещё он там работал как проклятый, и адвокат как-то смог убедить суд, что это явно свидетельствует о его исправлении… Может, ну, дона Бруно тоже выпустят раньше?
— Хотелось бы, — снова вздохнула Мирабель. — Я в книжках читала, ну, знаешь, про Перри Мейсона, и не только там, что в Соединённых Штатах отбыв половину срока, можно подать запрос на условно-досрочное освобождение, но ещё не знаю, как это у нас работает.
Хоакин покосился на неё с искренним уважением, и Мирабель задумчиво нахмурилась, глядя в пустоту.
— Хоако, а… ты сможешь узнать у своей tía имя адвоката, который защищал твоего кузена?
— Конечно, — он пожал плечами. — Только, ну, он за консультации берёт две штуки баксов.
Мирабель, зажмуриваясь, тихонько охнула. Даже если поступиться принципами и взять те деньги, которые ей родители выдавали на карманные расходы, и обменять песо на доллары, у неё получится только четыре сотни, включая её неприкосновенный запас для визитов в тюрьму.
— А у него почасовая оплата, или он сразу назвал всю сумму за работу? — уточнила она, обмирая, и Хоакин, задумавшись, потёр подбородок с редкой щетиной.
— Не знаю, но мы заплатили ему семь или восемь штук. Но там ведь и дело было попроще, — добавил он, и Мирабель подавленно кивнула. Чёрт побери, наверное, и правда быстрее получится самой стать адвокатом и освободить tío Бруно, чем заработать такие суммы подработкой в театре и халтурой на дому. Издав горестное мычание, она прислонилась к Хоакину, и он приобнял её чуть дрожащей рукой.
— Почему мне ждать ещё почти год до совершеннолетия? — раздосадовано спросила она в пустоту. — Это отстой, я ничего не могу нормально сделать! Ни адвоката найти, ни денег толком заработать, и даже в университет без родительского одобрения не поступить!
— А ты уже знаешь, куда хочешь? — спросил её Хоакин, и Мирабель неуверенно кивнула.
— Почти. Мне нужно куда-нибудь, где есть факультет юриспруденции, но родители, наверное, будут против. Так что опять придётся юлить и врать… Господи, как мне это надоело! — вдруг выкрикнула она и зажмурилась. — Я так устала врать: Луизе, маме, абуэле, что у нас всё в порядке, когда оно вообще ни капельки не в порядке!
Хоакин молча прижал её к себе, и Мирабель, выдохнув, притихла. Он был ещё по-юношески угловатым и острым, и его объятиям не хватало чего-то, какой-то мелкой детали, чтобы действительно успокоить душу, но от молчаливого понимания на сердце потеплело. И на этот раз она не стала уворачиваться от его губ, хоть в глубине души острыми коготками царапалось смущение и ощущение неправильности.
С наступлением учебного года стало немного проще — Мирабель, выполняя обещание, данное tío Бруно, взялась за учёбу ещё на каникулах, разобравшись с просевшими темами. Мама помогла подтянуть химию, а tío Феликс вместе с Луизой разобрали с ней математику. Судить по первому месяцу было сложно, но Мирабель, быстро проглядев темы в учебниках, поверила, что сумеет вытянуть средний балл за этот год хотя бы до прежних четырёх с половиной.
Её день рождения начался с самого чудесного и приятного сюрприза — Хоакин, подойдя к ней перед уроками, протянул письмо от tío Бруно, и Мирабель с трудом удержалась, чтобы не запрыгать на месте от счастья.
— Оно пришло ещё два дня назад, в пятницу, но… Дон Бруно мне тоже написал, — пояснил Хоакин с неловким смешком. — Я, если честно, даже немного испугался, думал, он пообещает меня в землю живьём закопать, что мы… ну, встречаемся, а он просто вежливо попросил передать тебе письмо в день рождения.
— Спасибо! — Мирабель быстро поцеловала его в щеку, торопливо вскрывая конверт дрожащими руками. Она понимала, что это просто поздравление, но почему-то сердце всё равно частило в груди, пока она разворачивала листок.
«Feliz cumpleaños, Мирабель.
Наконец-то я могу тебя поздравить, хоть и немного… непривычным способом, скажем так. Я желаю тебе счастья, малыш. Очень много счастья, потому что мир заслуживает твоей улыбки и радостного смеха. Ты даже не представляешь, как много ты уже сделала для меня. То, что ты поверила мне, поверила в меня, твоя отвага, твоя доброта и милосердие — Мирабель, ты величайший дар, который только могли послать Небеса этой земле. Если бы не твои письма, я бы, наверное, уже давно с ума сошёл в этих стенах, а так я смотрю в будущее с оптимизмом.
Мирабель, ты сама по себе чудо, и я хочу тебе это сказать. Я восхищаюсь тобой. И верю в тебя, всегда. И ты тоже никогда не сомневайся в себе. Береги себя, малыш. С Днём Рождения, и пусть этот день станет для тебя самым прекрасным праздником.
Искренне любящий тебя, tío Бруно.»
Мирабель прижала костяшки пальцев к губам и запрокинула голову, борясь со слезами — сегодня она впервые перед уроками накрасила глаза тушью и не хотела проверять, действительно ли она такая водостойкая, как писали в рекламе. Внутри стало горячо, словно вместо сердца у неё вспыхнуло солнце, и Мирабель прижала письмо к груди, жалея, что не может обнять самого tío Бруно.
— Я тебя тоже поздравляю, — сказал Хоакин, протягивая коробочку, перевязанную лентой её любимого голубого цвета, и Мирабель, опомнившись, улыбнулась. Внутри оказался браслет с крохотными подвесками в виде розочек, и Мирабель на пару секунд притихла от радости, не зная, что сказать.
— Это так… спасибо! Правда, спасибо, он такой красивый! — наконец, затараторила она, чувствуя, как за спиной расправляются крылья — её поздравили и tío Бруно, и Хоакин! Хоакин, расслабившись, чуть наклонил голову, внимательно глядя на неё:
— Ты ещё красивее. У тебя сегодня какие-то планы? Может… ну, погуляем? Немного?
— Конечно! — Мирабель закивала, бережно складывая письмо от tío Бруно и пряча его в сумку. Дома, в шкатулке на её полке в шкафу, их уже скопилось достаточно, и она дорожила каждым исписанным знакомым почерком листком. В класс зашёл сеньор Варгас, смерив их строгим и немного насмешливым взглядом, и Хоакин, спрыгнув с её парты, пересел за свою.
После школы Мирабель забежала домой, только чтобы переодеться из школьной формы в лёгкое платье и взять куртку. Tía Пепа со вздохом помахала ей вслед, напомнив племяннице вернуться не позднее семи вечера, чтобы успеть к праздничному ужину, и Мирабель кивнула на бегу. Ей сегодня семнадцать, она уже почти взрослая! Потерпеть ещё годик — и она сможет по-настоящему помочь tío Бруно!
Кажется, даже погода ликовала вместе с ней — небо было безоблачным, а лёгкий ветерок чуть трепал подол платья. Хоакин восхищённо присвистнул, глядя на неё, и повёл в кино, где они сидели, прислонившись друг к другу. Ближе к шести часам, Мирабель поняла, что устала — они с Хоакином обошли все парки в их районе, изредка целуясь в укромных уголках. Закат сменился сумерками, и Мирабель вздрогнула, чувствуя, как Хоакин обнял её за талию, провожая к дому. По спине пробежали мурашки — тонкая лёгкая куртка защищала от слабого ветерка, но эта дрожь была вызвана чем-то другим.
— Ты такая красивая, — пробормотал Хоакин, когда они подошли к её дому, не доходя до уличного фонаря. — Ты гораздо красивей, чем твоя сестра-модель. Она как будто неживая, а ты другая. Такая настоящая, красивая, смелая…
Мирабель прерывисто вздохнула — от его слов внутри что-то сжалось. Остановившись, она неуверенно положила руки ему на плечи, понимая, что в ушах начинает шуметь кровь. Хоакин рвано дышал, глядя ей в глаза, а его ладони скользнули на её талию. Мирабель, помедлив на секунду, потянулась к его губам, пытаясь выровнять дыхание, и Хоакин отозвался на поцелуй. Он впервые коснулся языком её губ, раскрывая их, и Мирабель вздрогнула — это было так… странно. Ярко. Пугающе. Неприятно. Волнующе.
Сбитая с толку, она приоткрыла рот, пытаясь повторить его движения, и дёрнулась от неожиданности, когда его рука медленно двинулась вверх, накрывая грудь. Волна противоречивых ощущений ударила в голову — это было противно, и одновременно это было прекрасно, возбуждающе, омерзительно… Мирабель хотелось прижаться к нему, и в то же время оттолкнуть с яростным криком, и сумятица в голове никак не желала успокаиваться. Она судорожно выдохнула Хоакину в губы, и он шагнул ближе, углубляя поцелуй, поглаживая грудь, вызывая у неё восторг и тошноту одновременно. Мирабель почувствовала, как к её животу прижалось что-то твёрдое, и это стало последней каплей. Она оттолкнула Хоакина, дрожа не то от страха, не то от возбуждения, или, быть может, злости и отвращения, и Хоакин замер, виновато глядя на неё.
— Прости.
— Я… всё… в порядке. Да. Всё хор-рошо, — Мирабель машинально провела тыльной стороной кисти по губам, снова вздрагивая от ощущения. — Я п-пойду, ладно?
Не дожидаясь ответа, она на подкашивающихся ногах побрела к дому, на половине пути заворачивая к задней двери. На глаза родителям в таком виде показываться было нельзя, и Мирабель, помешкав, двинулась к скамейкам, которые абуэла установила на месте беседки. Воспоминание о трупе сеньора Ортиса вспыхнуло перед глазами, и Мирабель снова передёрнуло. Она бессильно плюхнулась на скамейку, запахивая куртку. Это что же, взрослая жизнь вся будет состоять из таких противоречий?..
В вечерней тишине раздались шаги, и Мирабель вскинула голову, с облегчением заметив Камило. Кузен, одевший приличную, хоть и не белую, рубашку, шагал к ней с бутылкой вина и, отсалютовав двумя пальцами, сел рядом, бесцеремонно пихнув бедром.
— Что-то мне подсказывает, что тебе сейчас не помешает, — Камило красноречиво качнул бутылкой, и Мирабель поморщилась.
— Нет, фу, убери… С чего ты вообще взял, что оно мне понадобится?!
— А что, предпочитаешь агуардиенте в качестве аперитива? — Камило шутливо толкнул её плечом. — Я так, краем глаза, увидел в окне интересное представление, и ты всё никак не заходила в дом… Вот я и решил проверить, как ты. И, судя по твоему виду, хреново.
Мирабель слабо качнула головой из стороны в сторону, глядя в землю. Теперь ко всем прочим чувствам и ощущениям добавилось раскаяние — может, нельзя было так отталкивать Хоакина? Надо было извиниться?..
— Слушай, я тебе сейчас открою самый страшный секрет нашего мужского братства. От спермотоксикоза не умирают, — бесстрастно произнёс Камило, и Мирабель непонимающе взглянула на него. — Я серьёзно. Да, шары у него сейчас, конечно, синие, судя по тому, как он шёл к своему дому, так это дело пары минут. А завтра он ещё будет каяться и даже смотреть в твою сторону постесняется…
Мирабель недоверчиво нахмурилась. То, что говорил Камило, казалось таким циничным… и, как ни странно, успокаивало.
— Он что, так плохо целуется? — спросил кузен, поставив вино на землю, и Мирабель помотала головой.
— Нет!.. Не знаю.
— Значит, плохо. Потому что, если б хорошо, ты бы не сидела с таким видом, словно в собачью какашку наступила босой ногой, — подытожил Камило, и Мирабель, не выдержав, рассмеялась.
— Фу! Это отвратительно!
— Ничего, немного практики, и всё пойдёт как надо. Но, это… — Камило, шмыгнув, картинно потряс в воздухе кулаком. — Имей в виду, за честь кузины я буду драться, как лев. Должен же за тобой хоть кто-то приглядывать, потому что, если об этом узнает tío Агустин, труп твоего novio ещё долго не найдут.
Мирабель пихнула его локтем, и Камило в отместку дёрнул её за волосы, совсем как в детстве. Пару минут они пихались локтями и коленями, шипя шутливые угрозы, и Мирабель поняла, что окончательно успокоилась. В конце концов, они ведь с Хоакином встречаются, это нормально, что он хочет чего-то большего, чем просто целомудренные поцелуи, и… Он же ей нравится, верно?
Домой она зашла с уже привычной улыбкой на губах, принимая поздравления и садясь за стол вместе со всей семьёй, но зудящее разочарование где-то на краешке сознания, портило всё ощущение праздника.
Уже ночью, лёжа без сна и слушая сонное дыхание сестры и тихое потрескивание деревянных балок, словно дом, совсем как живой, устраивался поудобней, Мирабель пыталась понять, что именно она чувствует и, самое сложное, что делать дальше.
Реальность отличалась от вымысла — было гораздо приятней смотреть романтические теленовеллы или читать про любовь, воображая себя на месте героинь, чем испытывать настолько противоречивые чувства, как сейчас. Мирабель тяжело вздохнула, поворачиваясь в кровати и обнимая подушку. В воскресной школе твердили о недопустимости добрачных связей, мама, в свою очередь, рассказывала о последствиях незащищённого секса и о важности контрацепции, предпочитая не закрывать глаза на реальность. После этих рассказов, Мирабель решила, что её первый раз будет либо с будущим женихом, либо же по такой большой любви, что от неё голова пойдёт кругом, и Хоакин почему-то не вписывался ни в один из этих сценариев. Он ей нравился, верно. Ей нравились его ухаживания, нравился восторг в его глазах, его поддержка — чёрт, он даже помог ей наладить переписку с tío Бруно! Но… она в него так и не влюбилась. А может, просто нужно немного подождать и дать время расцвести своим чувствам? Ведь это только в фильмах и книгах случается любовь с первого взгляда и до конца жизни.
Утром, глядя на тихого и подавленного Хоакина, сидевшего с опущенной головой, Мирабель убедилась в правоте Камило, и сама к нему подошла, делая вид, что вчера ничего странного не случилось. Он мгновенно приободрился, но всё равно в глубине души Мирабель что-то царапало, словно забившийся в туфлю камушек. Ей действительно хотелось поговорить обо всём этом с кем-то, но… с мамой почему-то было стыдно, с Луизой — тем более, да и не хотелось отвлекать сестру от учёбы своими сердечными метаниями. Написать письмо tío Бруно? Мирабель поняла, что сгорит от смущения ещё на первой строчке, и поэтому просто отодвинула свои противоречивые чувства в сторону, поместив их в самый тёмный и тесный уголок сознания. У неё всё в порядке.
В полном порядке.
К середине марта она окончательно извелась. Хоакин, явно чувствуя себя виноватым, даже не пытался её целовать в губы, ограничиваясь вновь ставшими неловкими объятиями, и Мирабель одновременно злилась и радовалась этому. С одной стороны, её тянуло к Хоакину, а с другой — от одного воспоминания о ладони на груди, её передёргивало. Что ещё хуже, ей снова, совсем как раньше, до того, как на Рождество всё покатилось в тартары, стали сниться смутные, жаркие и стыдные сны, от которых она просыпалась среди ночи с горящими щеками и дрожа от неудовлетворённого желания, а по утрам в ванной шёпотом ругалась на собственное тело, решившее свести её с ума.
Письма от tío Бруно, которые ей в школе передавал Хоакин, стали для неё спасением. Бруно писал, что, кажется, случайно приручил парочку тюремных крыс, и они узнаю́т его из всей толпы заключённых. Мирабель охотно подхватила тему, предложив сшить для них крохотные рубашечки и колпачки на головы, на что он уточнил, достанется ли ему роль Золушки в этой странной и определённо криминальной интерпретации диснеевского мультфильма.
Мирабель с улыбкой дочитала письмо, сидя в школьном дворике — tío Бруно в своей привычной манере расписывал, как тюремная тарелка станет шикарным гоночным автомобилем, и они с Крысиной Братвой отправятся веселиться до полуночи в ближайший танцевальный клуб. Хоакин, сидевший на скамейке рядом, кашлянул, привлекая её внимание, и Мирабель вскинула голову.
— Слушай… я всё запорол, да?
— Ты о чём? — спросила она, чувствуя появившийся в горле ком.
Хоакин без улыбки смотрел ей в глаза:
— О нас. Ты… ну, каменеешь, даже если я просто беру тебя за руку.
— Я не… — Мирабель осеклась, а ком в горле отрастил колючки, как чертополох, мешая дышать и говорить. Хоакин кивнул, отворачиваясь и глядя на школу:
— Я… Miércoles, я виноват. Просто… ну, ты, правда, мне нравишься, сильно. Может, попробуем с самого начала? Я не буду приставать к тебе, честно.
— Попробуем, — Мирабель смотрела на письмо от tío Бруно, которое слегка подрагивало в её пальцах. Почему она не может вот сию секунду влюбиться в Хоакина, вот как в фильме, чтобы весь мир перестал иметь значение? Хоакин, вздохнув, обернулся к ней и, поддев пальцами подбородок, медленно наклонился, целуя в губы. Мирабель застыла, прислушиваясь к себе: это не было неприятно, это было… никак. Хоакин отстранился, задумчиво глядя ей в глаза.
— Ты, правда, ещё хочешь, чтобы мы встречались? — тихо спросил он, и ком в её горле лопнул. Мирабель наклонила голову, и, вздрогнув, расправила смявшееся в судорожной хватке пальцев письмо.
— Я не знаю, — наконец, призналась она. — Я… ты милый. Хороший. Просто…
Хоакин отодвинулся, складывая руки на груди и глядя в сторону.
— Ну… Хотя бы ты не стала меня держать в качестве arroz en bajo.(4)
Мирабель подавленно молчала, не поднимая головы. Почему взрослеть бывает больно и неприятно, почему об этом не говорят в школе, вместо этого рассказывая им про интегралы и логарифмы?! Или это относится к тем вещам, которым невозможно научить заранее?..
— Слушай… если ты всё-таки станешь адвокатом, а я, ну, вдруг попаду в тюрьму, сделаешь мне скидку по старой дружбе? — вдруг спросил Хоакин, и Мирабель, даже подпрыгнув от неожиданности, обернулась к нему.
— Ты что, сдурел? — выпалила она, и Хоакин улыбнулся:
— Ну, я серьёзно. Скидка будет?
— Нет, — буркнула Мирабель. — Возьму полную стоимость, и по голове ещё настучу, ты совсем с ума сошёл? Зачем тебе в тюрьму?!
— Да так, мало ли что в жизни случится, — Хоакин пожал плечами и поднялся со скамейки. — Ты домой идёшь?
Мирабель помотала головой и, сглотнув, неуверенно дотронулась до браслета на руке — она и сама не верила, что её день рождения был только три недели назад.
— Я… вернуть? — спросила она, и Хоакин издал возмущённое фырканье:
— Я, по-твоему, что, совсем уже аsqueroso?(5) Я б тебе его подарил, даже если бы мы не встречались. Не бери в голову.
Хмыкнув, он закинул школьный ранец на одно плечо и зашагал к воротам, а Мирабель, оставшись в одиночестве, с силой стукнула себя ладонью по лбу. Чёрт бы побрал её воспитание и дурацкие гормоны, которые рвали её в разные стороны.
1) Эрнесто Сампер Писано, президент Колумбии с 7 августа 1994 года по 7 августа 1998 года.
2) На футболке принт альбома Fear of the Dark 1992.
3) Козёл.
4) Колумбийское сленговое выражение, в буквальном смысле: «томлёный рис», в переносном смысле — френдзона.
5) Мерзавец.
Вернувшись из школы чуть позже обычного, Мирабель подумала, что их детские подозрения, будто взрослые умеют читать мысли, вполне могут оказаться правдой. Дома были только tía Пепа и Антонио, чьи уроки заканчивались раньше, чем у старших: Камило уже удрал на встречу не то с очередной дамой сердца, не то к друзьям, играть в футбол; Лола ходила на преподавательские курсы, твёрдо решив пойти по стопам своего tío Агустина; а абуэла, скорее всего, была в церкви вместе с доньей Гузман. Быстро поздоровавшись, Мирабель переоделась из школьной формы в домашнее и спустилась на кухню, где tía Пепа, налив ей тарелку супа, мягко спросила:
— Мирабелита, дорогая, что-то случилось?
Мирабель помотала головой и с преувеличенным аппетитом принялась за еду, надеясь, что tía Пепа не станет ни о чём расспрашивать умирающую от голода племянницу.
Не стала, к счастью, но, наверное, рассказала обо всём её родителям, когда те вернулись домой — ничем иным Мирабель не могла объяснить то, что мама неожиданно заглянула вечером в их комнату. Луиза, обменявшись с мамой очень… подозрительными взглядами, быстро вышла, протянув, что ей пора на пробежку, и Мирабель, тут же насторожившись, попыталась как можно незаметней спрятать учебник по праву под подушку.
— Мирабель, что-то произошло? — мягко спросила мама, садясь рядом на кровать, и Мирабель устало улыбнулась:
— Мам, с чего ты взяла? Всё хорошо, правда!
— Пепита мне сказала, что ты сегодня вернулась из школы немного позже, и была какой-то… тихой, — мама не сводила с неё встревоженного взгляда, и Мирабель, уже привычно ощетинившись, вдруг задумалась, а как всё это выглядит со стороны. В конце концов, в их семье не только у неё такое буйное воображение, а учитывая мамину профессию, она может решить что угодно: и что Мирабель связалась с наркотиками, или что она и вовсе беременна… И ещё непонятно, какой вариант напугает маму сильней! Мирабель, поёжившись, прислонилась к ней и вздохнула, чувствуя тёплые и ласковые объятия.
— Я рассталась с Хоакином, — чувствуя, как слегка напряглись мамины руки, Мирабель торопливо добавила: — Мы не ссорились, я просто… просто так получилось, — и нахмурилась, услышав вздох облегчения, сорвавшийся с маминых губ. Правда, мама тут же взяла себя в руки, утешительно чмокнув её в макушку:
— Иногда так бывает, милая. Знаешь, как говорят: всё, что ни делается, всё к лучшему.
— Да, но… — Мирабель смолкла, не зная, как описать своё состояние, и мама пересела на кровати, укладывая её голову себе на колени.
— Не все истории любви заканчиваются на «и жили они долго и счастливо», mija. В первый раз расставаться бывает очень грустно и непросто, но, поверь, ты поступила правильно, и скоро тебе станет легче. Хоако — хороший мальчик, я готова это признать, но… может, вы с ним слишком разные. Ты очень повзрослела за прошлый год, и я не о внешнем, а о внутреннем, а он ещё шалопай. Славный, вежливый, но — мальчик, — мама осторожно перебирала пряди её волос, и Мирабель притихла. Наверное, эти слова должны были мгновенно поднять ей настроение, но на душе всё равно было тяжело.
В школе было… сложно: заходить в класс, обмениваться кивками с Хоакином, делая вид, что всё в порядке, да и остальным в их компании тоже было теперь неуютно — на переменах и Мигель, и Моника чувствовали себя явно не в своей тарелке, пытаясь их расшевелить. Мирабель не удивилась, когда уже через неделю после расставания, Моника в столовой подсела к ней, красноречиво вытаращившись на Мигеля, который, не сразу сообразив, вдруг моргнул и потянул Хоакина к другому столику.
— Вы просто поссорились? Или что? — выпалила Моника и отодвинула её тарелку в сторону. — И не делай вид, что умираешь от голода, я не успокоюсь, пока не ответишь.
— Мы не ссорились, а просто расстались, — проворчала Мирабель, глядя в сторону. Сомнения в собственном решении не прекращали её изводить даже после разговора с мамой, и её постоянно бросало от чувства вины к ощущению правильности своего выбора, и снова по кругу.
— Он что-то сделал? Сказал? Полез куда-то? — допытывалась Моника, и Мирабель, рассердившись, обернулась к ней:
— Да тебе-то что?!
— Вы наши друзья, вообще-то, — так же сердито ответила Моника. — И я же вижу, что и ты мучаешься, и он тоже. Может, помиритесь?
— Мы не ссорились, — устало повторила Мирабель, подперев голову ладонью. — Просто… он мне нравится, но как друг. Я его не люблю.
— Но браслет ведь всё ещё носишь. Так, может, Хоако тебе всё-таки чуть больше, чем просто друг? — заметила Моника, выразительно посмотрев на её запястье, и Мирабель уставилась на браслет, снова утопая в чувстве вины.
— Я не знаю, — наконец, призналась она, опустив руку. Может, она была не права, что рассталась с ним? Или, напротив, они с Хоакином слишком разные, и всё случившееся — к лучшему, как и сказала мама? Моника, повздыхав, прекратила расспросы, свернув на обсуждение «Кофе с ароматом женщины»(1) и Мирабель с радостью переключилась на новую тему. Уж лучше обсуждать испытания, которые судьба и сценаристы подкидывают Гавиоте и Себастьяну, чем свою собственную неудавшуюся личную жизнь.
А вот дома всё было пронизано атмосферой романтики: Мариано каждый день водил Долорес на свидания, и, в глубине души, Мирабель завидовала кузине — самую малость, — что у неё всё так просто и легко… Правда, вспомнив, сколько Лоле пришлось выдержать, чтобы наконец-то открыто встречаться с парнем своей мечты, Мирабель придушила недостойное чувство и решила сосредоточиться на работе в театре и учёбе.
В конце недели Мирабель попыталась связаться с адвокатом, чей номер телефона ей передал Хоакин. Разговаривать пришлось не с самим адвокатом, а с его секретаршей, которая на робкий вопрос, нельзя ли оплатить консультацию по частям, наотрез отказалась её записывать на приём.
— Сеньорита, дон Сесар — занятой человек, его нельзя отвлекать по всяким мелочам. И его время стоит тех денег, которые он запрашивает, — противным тоном закончила секретарша, и Мирабель, не удержавшись, показала загудевшей трубке язык.
Положив телефон на кровать, Мирабель, вздохнув, растёрла лицо ладонями, сообразив, что сегодня — пятница, а значит, впереди целых два дня дома: без школы, без чувства вины, без неловкого молчания с Хоакином… Она сдвинула очки в сторону, а затем сняла их и, держа за скрещённые дужки, устало сгорбилась, упираясь лбом в ладонь.
Минувшие две недели казались каменными глыбами на её плечах, пригибавшими к земле, а ведь ещё нужно было, наконец, определиться с выбором университета — Мирабель, после долгих размышлений, остановилась на двух вариантах: университете дель Росарио и Национальном университете Колумбии; уговорить родителей на оплату хотя бы первого года, а если они откажутся… Мирабель вздохнула ещё тяжелей. Если родители откажутся — тогда придётся устраиваться костюмером на полную ставку, всё равно сеньора Хименес собиралась оставить себе только четверть ставки, чтобы помочь своей невестке с внуками, и все заработанные деньги откладывать на учёбу… Но, хотя бы tío Бруно она сможет навещать легально и без взяток охранникам, как только исполнится восемнадцать.
Мирабель слабо покачала очки в пальцах. В последний раз они виделись ещё в прошлом году, четыре бесконечно долгих месяца назад, и она поймала себя на мысли, что скучает по его голосу, улыбке и смеху, которые, к сожалению, никакие письма не могли передать…
Телефонный звонок выдернул её из размышлений, заставив подпрыгнуть, и Мирабель торопливо нажала на клавишу приёма:
— Семья Мадригаль, слушаю.
— О, Мирабель? Привет, а Долорес дома? — раздался голос Мариано, и Мирабель, закатив глаза, встала с кровати:
— Одну секунду, сейчас передам.
Долорес мгновенно выхватила у неё телефон, услышав: «Это тебя, Мариано», и Мирабель покачала головой. Если эти двое так влюблены, что не могут друг без друга и дня прожить, то почему оба тянут с женитьбой?
Уже ночью, забравшись в кровать, она шёпотом спросила у Луизы, которая вполглаза читала любовный роман:
— Как думаешь, когда уже Мариано сделает предложение Лоле?
— Наверно, скоро, — беззаботно ответила Луиза, переворачивая страницу. — Не удивлюсь, если на пасхальном обеде, абуэла любит, когда всё Очень Торжественно.
— То есть, через неделю(2)… — протянула Мирабель, сообразив, что в следующую субботу абуэла поедет навещать своего сына.
— Не обязательно прямо сразу через неделю, — рассеянно сказала Луиза, откладывая книгу и выключая настольную лампу. — Но, могу поклясться, что это будет обставлено чинно и благородно, ты вспомни, как было с Исой.
Мирабель кивнула, вспомнив тот день. Это было 8 декабря, День маленьких свечей, и, стоило признать, всё было, как на фотографии из журнала: Исабела в идеальном платье с идеальной улыбкой, Мариано в белоснежной гуаябере и чёрных брюках с острыми стрелками, трепещущие огоньки свечей… И за столом собралась вся их семья. Она вспомнила tío Бруно, сидевшего рядом со своей невестой, и задумчиво помассировала переносицу. Кажется, он единственный смотрел тогда не на Исабелу, а на Долорес, которая словно превратилась в статую с бесцветной, искусственной улыбкой на дрожащих губах. Он ведь уже тогда знал, что Лола влюблена в Мариано, и волновался за свою племянницу.
Мирабель, поёжившись, подтянула одеяло повыше. Tío Бруно любил свою семью. Он переживал за них, он скучал по ним, вспоминал, а в доме до сих пор его имя под запретом, и абуэла уже сказала, что за их столом ему никогда не будет места…
Мирабель проснулась среди ночи, чувствуя на щеках мокрые разводы от слёз. Сев в кровати, она рассеянно вытерла глаза, пытаясь вспомнить, что ей снилось, но сон уже ускользнул, оставив после себя лишь ощущение тоскливого одиночества. «Да пошло оно к чёрту!» — беззвучно прошептала Мирабель, решительно откинув одеяло и поднимаясь с постели. Если абуэла хочет, то может и дальше делать вид, что tío Бруно им больше не нужен, а вот ей он будет нужен всегда!
Спустившись на кухню, она принялась замешивать тесто и готовить начинку для эмпанадас с сыром и курицей, радуясь тому, что ещё на каникулах взяла на себя субботние завтраки. Кухню постепенно заполняли аппетитные запахи, и вскоре на пороге явился сонный Камило, которого в такую рань могла поднять на ноги лишь еда. Стащив с тарелки дымящуюся эмпанаду, он плюхнулся на табурет, поджав босые ноги и довольно жмурясь, откусил первый кусок.
— Флуфай, ефли… Тьфу, если ты всякий раз, как расстанешься с парнем, будешь готовить такие потрясные эмпанады, то я, наверное, стану очень плохим человеком и буду влезать во все твои отношения, — заявил он и помахал ладонью на открытый рот. — Только горячо!
— Ты бы ещё с противня взял, — буркнула Мирабель. — А зубы кто чистить будет?
— Вот доем — и почищу, — пообещал Камило, глядя на тарелку с хищным блеском в глазах. Спровадив кузена в ванную, пригрозив рассказать всё своей маме, чтобы та под конвоем оттащила племянника к стоматологу, Мирабель, нервно оглянувшись на дверной проём, торопливо завернула три эмпанады в фольгу, пряча их под крышкой от сковороды.
К счастью, в семье больше никто не обладал таким чутким нюхом и чёрной дырой на месте желудка, и когда Мирабель поднялась на второй этаж, то убедилась, что все спят. Нырнув в комнату, она робко поскребла Луизу пальцем по плечу, и, дождавшись сонного: «Хм-м-м?», тихо попросила:
— Лу, можно твою карточку? Пожалуйста…
— Ник-кой выпвки от разбтого сер-рца, — пробормотала Луиза, зарываясь в подушку. — Пр-рвый крмн…
— Спасибо! — Мирабель торопливо поцеловала её в тёплую щеку и принялась переодеваться. Забрав карточку, она спустилась вниз и заметила в гостиной дремавшего на диване Камило. Недоеденная эмпанада лежала рядом на тарелке, и вокруг неё уже наматывал круги заинтересованно принюхивающийся Парс. Покачав головой, Мирабель положила припрятанные эмпанады в сумку и вышла из дома, направляясь к остановке.
Впервые она действительно не слышала заключённых — их голоса просто не пробивались к ней в голову, занятую совсем другими мыслями. Конечно, Мирабель обещала tío Бруно, что в следующий раз навестит его, уже твёрдо стоя на своих ногах, но ведь в учёбе у неё всё в порядке, и в семье тоже в порядке. И она сама в полном, совершеннейшем порядке! Мирабель села за стол, передвинув стулья на одну сторону, и, вздохнув, подпёрла голову ладонью, надеясь, что tío Бруно не заметит её состояния.
Дверь за её спиной громыхнула, и она поспешно обернулась, вскакивая с места:
— Доброе утро, tío Бруно!
— Теперь точно доброе, — согласился он, обняв её, и Мирабель пришлось прикусить щеку изнутри, чтобы не начать хлюпать носом от ощущения тепла и безопасности, нахлынувшего на неё. Она уткнулась лицом в его шею, чувствуя, как сдвинулись очки, впиваясь в переносицу, но так и не могла заставить себя отодвинуться. — Малыш, только не говори, что специально вскочила в такую рань.
— Нет, совсем нет! — Мирабель, справившись с собой, отстранилась и замотала головой. — Я просто… выспалась! Честное слово, проснулась рано, приготовила завтрак и… и приехала. Просто так.
Tío Бруно кивнул, задумчиво глядя на неё, после чего улыбнулся, подходя с ней под руку к столу.
— Ты с каждым годом всё красивее, — сказал он, галантно отодвинув стул, и Мирабель, изобразив книксен, села за стол. — Только глаза грустные. Что-то случилось, малыш?
— Нет, с чего ты взял? — Мирабель неловко взмахнула рукой, и браслет на её запястье тихонько звякнул. Tío Бруно ненадолго задержал на нём взгляд, но промолчал, и Мирабель, с чувством странного, непонятного смущения, быстро накрыла браслет ладонью. — У меня всё хорошо, даже отлично! Tío Феликс и Луиза мне помогли с математикой, я теперь хоть понимаю, что нам на уроках говорят, ещё я читаю учебники по праву и не знаю, как мне убедить родителей, что я хочу поступить на юриспруденцию, а не на дизайн одежды… О, кстати! — она нагнулась, вытаскивая из сумки свёрток с эмпанадами и пять пачек сигарет.
— Боже, ты что, думаешь, меня тут голодом морят? — с улыбкой спросил tío Бруно, разворачивая фольгу. — Ничего себе. Выглядят потрясающе и…
Он жестом предложил ей присоединиться, и, когда Мирабель помотала головой, откусил кусок эмпанады и зажмурился, показав ей большой палец. Мирабель горделиво подбоченилась, чувствуя тепло на сердце.
— Парень, который станет твоим мужем, просто обязан носить тебя на руках, иначе я ему лично оторву уши, — заявил tío Бруно, доев эмпанаду, и облизнулся. — Потрясающе. Ты туда что, добавила немного розмарина?
— Только веточку в масло, на котором поджарила курицу, — ответила Мирабель, хитро прищурившись, и tío Бруно рассмеялся.
— Узнаю секреты абуэлиты Соледад. Так, всё-таки, малыш… — он вытер руки бумажной салфеткой, которую протянула Мирабель, и чуть наклонил голову, глядя в глаза. — Тебя что-то тревожит? Я могу как-то помочь?
— Да нет, это… глупости всякие, — Мирабель поёрзала на стуле и неловко улыбнулась. — Всё в порядке.
— Ты говоришь с человеком, который планирует поехать в клуб с Крысиной Братвой, — мягко напомнил tío Бруно, осторожно заворачивая эмпанады обратно в фольгу. — С твоего разрешения, я их позже доем… Так вот, не хочу хвастаться, но я, в некотором роде, эксперт по глупостям, и буду рад их обсудить… если ты захочешь.
Мирабель, опустив голову, бездумно теребила в пальцах ткань юбки, заодно вытирая о неё вспотевшие ладони. Подвески на браслете еле слышно звякнули, и она решилась. Вот только, как бы ещё облечь в слова всё то, что у неё вертелось в голове и на сердце?..
— Это такая ерунда… на самом деле, я просто переживаю из-за… Моники. Это моя подруга из класса, да, — Мирабель перевела дух. Говорить обо всём произошедшем чуть отстранённо, словно она и правда рассказывала о своей подруге, было гораздо проще, чем о себе. — Она, ну, Моника, встречалась с одним мальчиком, то есть, он ей нравился, и они вместе гуляли, и целовались, и… и всё было нормально, но, в один вечер он… просто... может быть ей это показалось, а может, он действительно захотел чего-то большего, и Моника испугалась… нет, я хотела сказать, то есть, она мне рассказывала, что ей стало немного противно, и… и не противно одновременно, но она испугалась, оттолкнула его, а потом они расстались, и теперь Моника думает, что слишком грубо с ним поступила, и нужно было как-то иначе себя вести, и ей ведь ещё как-то сидеть в классе, с этим мальчиком, и ей и жалко его, и… и всё сложно!
Сама того не замечая, Мирабель говорила всё быстрее, захлёбываясь словами и боясь поднять глаза — вдруг tío Бруно улыбается этой снисходительной «взрослой» улыбкой, в которой читается: «Мне бы твои проблемы, девочка». Он бы имел на это полное право, что такое её неудачные отношения по сравнению с тюремным заключением, но она больше не могла держать всё в себе. Выдохнув, Мирабель рискнула бросить осторожный взгляд на tío Бруно. Он не улыбался, а был серьёзным, словно… словно это действительно было чем-то важным.
— Я понимаю, как непросто сейчас твоей подруге, и почему ты из-за неё переживаешь, — негромко сказал он, и Мирабель неуверенно кивнула. — Я, конечно, не знаю Монику, но… С высоты прожитых лет и, исходя из моего опыта, я бы, наверное, сказал ей так: в отношениях не нужно торопиться, и тем более делать то, к чему ты не готов и не хочешь. Никогда. Как бы сильно ни было кого-то жалко, как бы тебя ни уговаривали. Если ты не готов к чему-то, не стоит себя принуждать и делать что-то, исходя из чужих ожиданий.
Мирабель, моргнув, опустила голову, глядя на скомканную в пальцах юбку. Прядь непослушных волос выскользнула из хвоста, щекоча щеку, и она отрывисто мотнула головой, сдувая её в сторону.
— Вот, к примеру, Лола и Мариано, — негромко продолжил tío Бруно, осторожно приобняв её и положив ладонь на плечо, и Мирабель бездумно накрыла её пальцами. — Ты спрашивала, почему они так долго ждали, даже просто чтобы объявить о том, что влюблены.
— Абуэла уже пару раз высказалась, что боится не дожить до помолвки, слишком уж они медлят, — вспомнила Мирабель и ойкнула. — Прости, что перебила.
— Всё в порядке, малыш. Видишь ли… И ей, и ему, понадобилось время, чтобы отпустить прошлое. Для Долорес всё очень сложно — она встречается с женихом её сёстры. Бывшим женихом — но это ведь не то же самое, что просто парень, верно?
Мирабель кивнула, рассеянно поглаживая тёплые пальцы на своём плече, и заворожено слушая его голос.
— Она видела, что Мариано был влюблён в Исабелу, они планировали свадьбу, и… я не могу читать мысли, особенно на расстоянии, но, мне кажется, что она очень долго не могла окончательно поверить в то, что теперь он видит и слышит её, а не Исабелу. И для Мариано всё тоже непросто. Ему не просто отказала девушка, с которой он какое-то время встречался. Иса разорвала помолвку, вернула ему кольцо, а это… тяжёлый момент. Даже если её заключали под ненавязчивым давлением с обеих сторон, помолвка всё равно нечто более серьёзное, чем простое: «Смотрите, мы встречаемся». И, нужно время, чтобы пережить этот разрыв с человеком, с которым ты собирался жить долгие годы, — голос tío Бруно прозвучал слишком напряжённо, и Мирабель, очнувшись, испуганно округлила глаза, глядя на чахлый папоротник. Господи, она опять надавила на больное место — ведь Рената тоже разорвала помолвку!
Сглотнув, Мирабель робко глянула на tío Бруно, чуть повернув голову — он отстранённо смотрел на стол, чуть постукивая пальцами по белому пластику.
— Прости, пожалуйста, — искренне попросила она, и tío Бруно, невесело улыбнувшись, кивнул, на мгновение чуть прижав её к себе ближе:
— Ничего, Мирабель. В нашем прекрасном загородном поместье время течёт иначе. Для меня всё это уже дела далёкого прошлого.
Вот только он всё ещё постукивал пальцами по столу, и Мирабель, собравшись с духом, тихо спросила:
— Ты… скучаешь по ней?
Она была готова к тому, что tío Бруно промолчит, но он всё-таки ответил, так и не сводя глаз со стола:
— Поначалу — да. Я очень сильно скучал, хоть и понимал, что разорванная помолвка в разы лучше, чем если бы мне прислали её отрезанные пальцы в конверте, а в новостях по радио передали бы про обнаруженный в парке неопознанный женский труп.
Мирабель вздрогнула от холодка, пробежавшего по спине, и машинально прижалась к нему ещё теснее, цепляясь за мягкую ткань спортивной куртки, пытаясь согреться. То, о чём говорил tío Бруно… она лишь раз услышала что-то такое в новостях, и tía Пепа тогда очень быстро переключила канал, и теперь она в полной мере поняла, от чего именно их спасал tío Бруно.
— А потом уже стало как-то не до этого. Все эти новости: взрывы, убийства… Эскобара загоняли в угол, и он наносил удары всюду, куда мог дотянуться. Я даже от твоего письма, того, самого первого, избавился, хоть теперь и немного жалею. Наверное, я к концу того года почти стал параноиком, — добавил tío Бруно, слабо усмехнувшись. — Хотя оно, можно сказать, пришло в самый подходящий момент, пока я валялся в местном лазарете.
— С простудой? — уточнила Мирабель, вспомнив прошлый разговор, и tío Бруно, встряхнувшись, кивнул, весело глядя на неё.
— Ага. С обычной пустяковой простудой. Но, знаешь, я хоть от него и избавился, но всё равно как-то… приободрился, скажем так. А если пациент хочет жить, то медицина бессильна, — закончил он улыбаясь.
Мирабель невольно выпрямилась, расправляя плечи — выходит, её самое первое письмо, которое теперь казалось таким наивным и глупым, ему помогло? Хоть капельку, хоть немного, но — помогло?! Кудрявая непослушная прядь волос снова качнулась, раздражая кожу, и Мирабель рассеянно попыталась её заправить за ухо.
— Я думала, ты его выбросил не читая. Ну, что даже не ответил.
— Я не мог ответить, чтобы не подставить вас под удар, — серьёзно произнес tío Бруно и провёл пальцами по её щеке, убирая волосы. Мирабель замерла, не дыша — от затылка вниз по всему телу словно прокатилась волна тепла. — Но, к счастью, после смерти Эскобара, про меня уже все забыли.
— Не всё, — тут же возразила Мирабель, понимая, что кожа, там, где её коснулся tío Бруно, горит. Он кивнул с улыбкой, и Мирабель заметила, что его глаза уже не были такими тусклыми и мёртвыми, как в их первую встречу. В них светились надежда и желание жить — он… верил в неё. Действительно верил! От этого осознания словно что-то сжалось внутри, и Мирабель робко положила дрожащую ладонь ему на грудь, возле сердца.
— Я всегда буду про тебя помнить, — тихо сказала она, видя, как tío Бруно распахнул глаза, и прислонилась лбом к его лбу. — Я обещаю. И ты будешь свободен.
Дверь с шумом грохнула, и Мирабель вздрогнула от неожиданности, отшатываясь назад.
— Время вышло, — буркнул охранник. — А интимные посещения у нас в другие дни.
— Она моя племянница! — огрызнулся tío Бруно, сердито оглянувшись, и охранник пожал плечами.
— Да хоть троюродная кузина. Время вышло.
— Ну почему же эти визиты такие короткие! — в сердцах возмутилась Мирабель, забрасывая сумку на плечо и поднимаясь со стула. Tío Бруно чуть пожал плечами и слегка повёл в воздухе ладонью, прощаясь с ней.
Мирабель, сердито поджимая губы, прошла следом за охранником на КПП, убеждая себя, что сердце у неё в груди колотится так сильно исключительно из-за невольного испуга. Отдав временный пропуск, она, чуть щурясь, вышла из здания тюрьмы — солнце заливало внутренний дворик ярким светом, что, после полумрака тюремных коридоров, вызывало лёгкое головокружение. Охранник, не возвращаясь обратно, вытащил из кармана пачку сигарет и закурил, поглядывая на посетителей, спешивших к своим родным.
Ветерок поднял в воздух пыль, и Мирабель, чихнув в сгиб локтя, на ходу зашарила в сумке, пытаясь найти пачку салфеток и в кого-то не врезаться.
— Сеньорита! — раздалось за её спиной, и Мирабель, вздрогнув, ускорила шаг, опасаясь, что охранник сейчас начнёт на неё ругаться из-за медлительности. — Сеньорита!
Она быстро оглянулась через плечо — к ней, лавируя в толпе, пробирался какой-то бородатый мужчина в деловом костюме. Сердце моментально ухнуло в пятки, и Мирабель почти побежала к воротам, краем глаза замечая подъезжающий к остановке автобус. Только бы успеть, только бы…
— Сеньорита в зелёной юбке! Постойте, вы обронили! — услышала она голос совсем рядом и круто обернулась, испуганно глядя в смеющиеся глаза незнакомца. Он, продолжая улыбаться, протянул ей карточку Луизы и уточнил, смерив её взглядом: — Это же ваше, да?
— С-спасибо, — пробормотала Мирабель, выхватив удостоверение и разглядывая своего преследователя. Высокий, крепкий, и борода эта жуткая… Настоящий бандит! Хоть и в приличном костюме.
— Хорошего дня, сеньорита… Луиза, — бородатый бандит подмигнул ей и побрёл обратно к тюрьме. Мирабель не могла заставить себя сдвинуться с места и потому увидела, как бородач, обменявшись приветственными кивками с охранником, как раз докурившим сигарету, зашёл на КПП… и даже не взял временный пропуск! Точно бандит, и сегодня приехал к какому-то главарю мафии. И он в сговоре с местной охраной, а может, и с начальником тюрьмы!
Сглотнув, Мирабель обернулась как раз вовремя, чтобы заметить новый автобус. Ноги сами понесли её к остановке, пока в голове вертелся эпизод из одной теленовеллы — как из-за похожей мелочи бандиты выследили семью офицера полиции, и жестоко расправились с ними. А ведь на карточке — и их адрес, и фамилия!
К моменту, когда она наконец-то доехала до их района, Мирабель почти убедила себя, что этот мафиози в костюме наверняка ничего не запомнил, да и вообще, зачем бы ему эта информация, но в глубине души всё равно поселился скользкий червячок страха. С другой стороны, теперь переживания из-за своей неудавшейся личной жизни отодвинулись на задний план, да и слова tío Бруно её подбодрили.
Выслушав от семьи комплименты своим кулинарным талантам, Мирабель, слегка вернув себе расположение духа, села за домашнее задание, чтобы не делать всё в последний момент. Луиза, помедлив, негромко кашлянула, отвлекая её от тетради, и Мирабель вскинула голову:
— Что?
— Я хотела узнать, вы с Хоакином так и гуляете в одной компании, или у тебя новые друзья появились? — в сестринских глаза читалась тревога, и Мирабель, беззаботно улыбнувшись, помотала головой.
— Да, мы в одной компании, но, это ничего! Мы ведь всё ещё с начальной школы знакомы, глупо было бы рушить старую дружбу из-за таких пустяков.
— Угу, пустяк, ходила сама не своя, — пробормотала Луиза успокаиваясь. — Но сейчас хоть повеселела.
— Друзья спасают от любых печалей, — Мирабель подмигнула сестре, решив не рассказывать, что чуть не потеряла её удостоверение. Мысль сразу перескочила на бородатого бандита, и настроение поползло вниз.
До самого вечера Мирабель вздрагивала от каждого звука с улицы, а когда ближе к вечеру в дверь зазвонили — чуть с воплями не забилась под стол. Конечно же, когда tío Феликс открыл дверь, на пороге стояли не sicarios(3) какого-нибудь картеля, а всего лишь Мариано, который попросил разрешения забрать Долорес на вечерний киносеанс. Tío Феликс не успел даже слова вымолвить, как Долорес уже лёгкой пташкой выпорхнула из дома, и Мариано, запнувшись, галантным жестом набросил на её открытые плечи свой пиджак.
— Ох, дети-дети, — добродушно проворчал tío Феликс, провожая свою дочь и её ухажёра весёлым взглядом. — Mi vida, навевает воспоминания, верно?
— Да, ещё и как, — мечтательно вздохнула tía Пепа, подходя к нему, и Мирабель, хмыкнув, быстро опустила голову, чтоб не видеть, как они целуются. Камило, валявшийся рядом на полу и смотревший спортивные новости, талантливо изобразил, что его тошнит.
Выдержав ещё час семейной идиллии — tía Пепа и tío Феликс ударились в воспоминания молодости, и к ним быстро присоединились её родители, — Мирабель, отговорившись усталостью из-за учёбы и того, что встала ещё до рассвета, сбежала наверх.
Почистив зубы и напомнив себе, что утро вечера мудренее, и что никаким мафиози их семья не интересна, Мирабель забралась в кровать. Возможно, завтра стоит наконец-то поговорить с родителями о своём выборе университета, хотя, наверное, они будут против, ведь абуэла уже решила, что судьба Мирабель — шить наряды для своей идеальной старшей сестры, вроде того восхитительного лилового платья. И всё-таки надо определиться: Росарио или UN,(4), узнать проходной балл, а ещё там, в окружении будущих юристов, будет гораздо проще найти адвоката для Бруно… С этими мыслями, лениво плавающими в голове, Мирабель наконец-то заснула под успокаивающий гул голосов родных, доносящийся с первого этажа.
… Её преследовал сеньор Ортис в окровавленной рубашке. Несмотря на месиво на месте лица, он умудрялся смеяться, и от этого липкого, булькающего звука Мирабель бросало в дрожь. Она петляла по внутреннему дворику тюрьмы, надеясь увидеть хоть одного охранника, и почти обрадовалась, услышав собачий лай — вот только из тени к ней выскочил Панчо, протягивая пальцы, облитые вишнёвым соком.
Взвизгнув, Мирабель отшатнулась, чуть не потеряв равновесие на безумно высоких шпильках. Подол лилового платья обвился вокруг лодыжек, стреноживая её, как лошадь, и она лишь чудом не упала. Лихорадочно оглянувшись, Мирабель заметила открытые ворота тюрьмы — только бы добраться, только бы убежать…
— Сеньорита! — в воротах замаячила фигура бородатого мафиози, и Мирабель со стоном бросилась в сторону. Тюремный двор изменился — это был их сад, в котором маяком в ночи светилась беседка, заставленная горшками с папоротниками. Мирабель из последних сил рванула туда, слыша за спиной захлёбывающийся лай Панчо, булькающий смех сеньора Ортиса и голос бородатого мафиози. Она понимала, что загоняет себя в угол, но другого пути уже не было — весь сад перегородили тюремные решётки, за которыми плясали уродливые смутные тени с лицом Карлоса Ортеги.
— Сеньорита в лиловом платье! Вы уронили! — голос мафиози раздался совсем близко, и Мирабель, обернувшись, увидела, что он протягивает ей заляпанное кровью удостоверение Луизы. Мирабель попятилась назад, в беседку, понимая, что теперь её никто не спасёт. Освальдо Ортис снова захохотал, похлопывая себя по животу и небрежно смахивая с рубашки осколки костей и кусочки собственного мозга, а Панчо, оскалившись, припал к земле, не сводя с неё ставших звериными глаз.
На плечо легла тёплая ладонь, и Мирабель, вскрикнув, обернулась: за её спиной стоял tío Бруно, в своём сером спортивном костюме, и почему-то с кошачьей переноской в руке. Сдвинув Мирабель себе за спину, tío Бруно поставил переноску на пол беседки и, открыв дверцу, скомандовал: «Взять!»
Мирабель, машинально вцепившись в тёплую, мягкую ткань его спортивной куртки, уставилась на десяток крупных авокадо, выкатившихся из переноски. Они распахнули зубастые пасти, становясь похожими на головы каких-то ископаемых ящеров, и набросились на преследователей. Tío Бруно, обернувшись к ней, улыбнулся:
— Всё закончилось, малыш. Идём домой.
Мирабель, расплакавшись от облегчения, прижалась к нему, и Бруно крепко обнял её, утешительно шепча в висок что-то тихое и ласковое. Пальцы нежно скользнули по щеке, утирая слёзы, и по телу разлилось щекочущее тепло. Мирабель прижалась к его ладони, чувствуя, как голову начинает кружить странное, непривычное ощущение. Открыв глаза, она, выдохнув, качнулась вперёд, целуя его в губы. Стразы осыпались с платья с тихим звоном, когда Бруно провёл ладонями по её телу, прижимая ближе к себе, пока где-то вдалеке чавкали зубастые авокадо, догрызая Панчо, а может, Ортиса, или того мафиози в костюме.
В ушах зашумела кровь, стирая все прочие звуки, и Мирабель слабо застонала ему в губы, когда Бруно обхватил ладонью её затылок, зарываясь пальцами в волосы. Это было так прекрасно, так нежно, что она задохнулась от удовольствия, выгибаясь на кровати, усыпанной чёрными орхидеями. Платье таяло, как рассветный туман, под его прикосновениями, а по телу расходилась истома, заставляя дышать чаще, держать крепче, прижимать его к себе ближе, ещё ближе…
Мирабель проснулась, хватая воздух пересохшими губами. По телу всё ещё пробегало колючими искорками удовольствие, низ живота налился пульсирующим жаром, а в горле слегка першило, словно она… стонала в голос?! Мирабель испуганно села на кровати, боясь оглянуться на Луизу, которая лежала слишком уж тихо для спящей.
«Господи, да что со мной не так?!» — пронеслось у неё в голове, и Мирабель кое-как сползла с кровати и побрела в ванную, вздрагивая от каждого шага. Как ей завтра утром смотреть в глаза сестре, а, самое главное, как ей теперь смотреть в лицо tío Бруно, если ей снится такое… такое?! Одно дело, видеть во сне, что она целуется с Алехандро Мартинесом или Мигелем Варони(5) или даже с Луисом Мигелем(6), но с tío Бруно, причём не только целуется, но и… и всё остальное?! Святая Дева, спаси и помилуй, стыд-то какой!
Мирабель, выкрутив холодную воду на максимальный напор, залезла под душ, стиснув зубы, чтобы не заверещать на весь дом. У неё точно с головой не всё в порядке.
Утром она старалась не поднимать глаз, сидя за столом тише испуганной мышки, но неловкость, повисшая в воздухе, всё равно давила на плечи.
— М-м-м… абуэла? — неуверенно протянула Луиза, терзая яичницу в тарелке. — Я так подумала, может… Ну, я много учусь, даже вечером, а Мирабель устаёт на своей подработке, и ей нужно иногда шить, а это отвлекает, может, я пока займу комнату Исабелы?.. Чтобы мы не мешали друг другу?
— Но, когда Чабелита приедет в гости, где ей тогда спать? — задала резонный вопрос абуэла, и Мирабель, прочистив горло, робко предложила:
— Ну, если… я хотела сказать, когда она приедет, мы можем снова спать вдвоём в одной комнате.
— А почему нельзя открыть комнату tío Бруно? — спросил Антонио, и над столом повисло молчание. — Я думаю, он не рассердится, если в его спальне поспит Мира или Лусита, пока он в Австралии. А потом он вернётся и привезёт мне коалу!
— Коалы питаются только эвкалиптом, им у нас будет нечего есть, — машинально ответил tío Феликс, поглаживая ладонь моментально заледеневшей tía Пепы, которая до сих пор тщательно оберегала Антонио от правды. По путешествиям неуловимого tío Бруно в её пересказах уже можно было выпускать отдельную серию книг: сначала он побывал на Аляске, потом отправился в африканские джунгли, а теперь обосновался в австралийском буше.
— Мы не будем открывать его комнату, — сухо произнесла абуэла, отложив ложку в сторону. Мама, отмерев, неожиданно поддержала своих дочерей:
— Я тоже думаю, что девочкам нужно немного своего пространства. Они уже взрослые, а ты сама помнишь, как мы с Пепитой ссорились, пока не переехали.
— Хорошо. Хорошо, всё верно. Я как-то… упустила этот момент, — нехотя признала абуэла и перевела взгляд на Луизу. — Думаю, Чабела поймёт. Хорошо, Лусита, ты можешь занять её комнату.
— О, спасибо! — в один голос выпалили Мирабель и Луиза и, переглянувшись, мгновенно уткнулись в тарелки.
Пасхальный обед прошёл в высшей степени торжественно, абуэла даже застелила стол Той Самой Скатертью, и Мирабель снова залюбовалась переливами цвета на вышивке, невольно гадая — а не заметила ли абуэла, что зелёную папку перекладывали с места на место?
Но, даже несмотря на атмосферу, витавшую над столом и скатерть, Мариано так и не сделал предложение, несмотря на взгляды, которыми они обменялись с Долорес. Это выглядело так, словно они могли общаться мысленно, и раньше Мирабель такое видела только у своих родителей и tío Феликса с tía Пепой. Где-то в глубине души снова кольнуло завистью — вот почему у неё так не случилось? Мирабель машинально заправила кудрявую прядь за ухо и вздрогнула от фантомного ощущения пальцев tío Бруно на щеке. За прошедшую неделю он ей больше не снился, и она старательно утешала себя мыслью, что это было разовым помутнением рассудка. В конце концов, это ведь ничего не означает… ну, кроме того, что голова у неё забита всякой ерундой.
Закрыв дверь за Мариано и доньей Гузман, абуэла разочарованно покачала головой. Tía Пепа села рядом с Долорес, утешительно обняв её за плечи, но Лола не казалась грустной.
— Я понимаю, что современная молодёжь почти не соблюдает никаких правил приличия, — едко произнесла абуэла в воздух. — Но я надеялась, что хотя бы Мариано не такой. Видимо, я ошиблась, и ему нравится морочить тебе голову.
— Абуэла, всё не так, — тут же запротестовала Долорес и осеклась под строгим взглядом. — Я хотела сказать… Нам обоим пока ещё нужно немного времени.
— В моё время всё было иначе. Я-то надеялась, что у вас всё серьёзно… — вздохнула абуэла, но tía Пепа, встрепенувшись, грудью бросилась на защиту дочери.
— Мама, а я считаю, что они сами все решат! У молодых — своя жизнь, и свои головы на плечах, они уже не дети малые, которых надо за ручку водить!
Долорес, с благодарностью взглянув на неё, крепко обняла свою маму.
Апрель подходил к концу, когда их общение с Хоакином, наконец, перестало напоминать фестиваль бесконечной неловкости, хоть ему и недоставало прошлой лёгкости. Письма от tío Бруно он передавал в классе, чтоб лишний раз не мелькать возле её дома и не вызывать вопросов у родителей, но теперь, имея собственную комнату, Мирабель хотя бы не нужно было ждать ночи, чтобы прочитать письмо и написать ответ, неудобно скорчившись на холодном кафельном полу. В одном из писем tío Бруно осторожно поинтересовался, как дела у Моники, и Мирабель, улыбнувшись, не кривя душой, написала, что с её подругой теперь всё хорошо и сердечные раны если не пропали совсем, то уже затянулись и не болят.
Мирабель так и не решилась заговорить с родителями о своём выборе университета. Вместо этого она самостоятельно съездила в Национальный Университет, где узнала и стоимость обучения, и необходимые баллы для поступления. По всему выходило, что работать ей предстояло, как пресловутой Золушке, вот только не ради хрустальных туфелек, а ради диплома адвоката и свободы tío Бруно. С другой стороны, ещё был Университет дель Росарио — располагался он в Канделярии(7), и составлял достойную конкуренцию Национальному. Может, там стоимость обучения будет меньше…
Вечером вся семья собралась в гостиной. Tía Пепа, Долорес и Луиза, затаив дыхание, смотрели «Кофе с ароматом женщины», Камило вполголоса играл с Антонио в карты, а Мирабель, решив подтянуть английский для экзаменов, мужественно читала очередной детектив про Перри Мейсона, стараясь запомнить самые яркие обороты из его речей, и, периодически, удивляясь американской судебной системе.
— Ой… — Долорес, насторожившись, вскинула голову. — Вы слышите?
— Ты о чём? — Луиза убавила звук — всё равно начался рекламный блок, и Мирабель прислушалась: кажется, на улице кто-то пел.
Абуэла, оторвавшись от отчётов, которые ей привёз tío Феликс, нахмурилась и, поднявшись с места, выглянула в окно.
— Господь милосердный… — удивлённо пробормотала она, перекрестившись, и Долорес молнией выскочила из гостиной. Теперь Мирабель разобрала голос Мариано в переливах гитар и аккордеона и, отложив книгу, поспешила за кузиной вместе с tía Пепой и Луизой.
Долорес распахнула дверь и стояла на пороге, одновременно смеясь и плача, прижимая ладонь к губам. На улице перед их домом стоял Мариано, и за его спиной полукругом выстроились два его приятеля и кузен, аккомпанируя пению.
— Долорес, я написал эту песню для тебя, — произнёс Мариано, опускаясь на одно колено, и tía Пепа, радостно всхлипнув, замахала руками.
— Тин! Феликс! Кто-нибудь, где фотоаппарат?!
Мирабель, сообразив, что папа, скорее всего, либо споткнётся, либо разобьёт фотоаппарат, метнулась наверх. Когда она сбежала вниз, Мариано как раз закончил свою серенаду, и теперь, протянув руки, бережно взял пальцы Долорес в свои ладони:
— Долорес, я хочу, чтобы все мои песни были только для тебя и только о тебе. Я прошу тебя стать моей женой…
Tía Пепа, рыдая навзрыд, обвила руками tío Феликса, который, судя по виду, не знал, что ему делать — не то успокаивать жену, не то ловить дочь, балансирующую на грани обморока. Мирабель, хихикая под нос, лихорадочно щёлкала фотоаппаратом, надеясь, что плёнки хватит.
— Да, — прошептала Долорес, и абуэла, всплеснув руками, расплакалась, благодаря Бога, Деву Марию и младенца Иисуса. Друзья Мариано затянули новую песню, на улицу выглянули соседи, громогласно поздравляя жениха и невесту и желая им крепкого брака…
— И, заметьте, мы все были одеты как попало, — с довольным видом заявил Камило, когда новоиспечённый жених, наконец, покинул их дом. — И именно так мы войдём в семейную историю.
1) «Café con aroma de mujer», колумбийская теленовелла, транслировалась на канале RCN с 1994 по 1995 годы и была самой популярной теленовеллой до выхода «Я — Бетти, дурнушка» в 1999 году.
2) Католическая Пасха в 1995 году выпала на 16 апреля.
3) Наёмные убийцы на службе у наркомафии.
4) Национальный Университет Колумбии, Universidad Nacional de Colombia.
5) Колумбийские актёры, снимались в теленовеллах в 90-е годы.
6) Мексиканский певец, чрезвычайно популярный в странах Латинской Америки, опять же, в 90-е годы.
7) La Candelaria — исторический район в Боготе.
Блестевшее на пальце Долорес колечко ввергло дом семьи Мадригаль в безумие и хаос. Абуэла, словно скинув с плеч с десяток лет, вместе с tía Пепой, Долорес и доньей Гузман планировали свадьбу, стараясь учесть все-все-все мелочи, и журнальный столик в гостиной постоянно был завален свадебными журналами и каталогами.
Мирабель, впервые увидев, как взрослые, в принципе, люди могут насмерть переругаться из-за цвета лент на бокалах для молодожёнов, перекрестилась и решила не выходить замуж лет до двадцати пяти, а то и дольше. В любом случае в списке самых важных дел на первом месте у неё стояло добиться оправдательного приговора для tío Бруно, на втором — получить юридическое образование, а на третьем — не сойти с ума, пытаясь выполнить предыдущие пункты.
Ужины теперь напоминали совещания в армейском штабе, где командовала абуэла, раздавая указания подчинённым, и этот вечер не стал исключением:
— Феликс, вы с Камило отвечаете за цветы, это должны быть белые лилии, не алые, не тигровые, а именно белые, — сурово сказала абуэла, постукивая по столу рукоятью вилки, и tío Феликс покладисто кивнул. Камило, даже не пытаясь изобразить энтузиазм, с тоской уставился на абуэлу:
— Свадьба в конце сентября! Сейчас только первая неделя мая. Зачем так рано готовить цветы?
— Чтобы в день свадьбы не оказалось, что их нет, — терпеливо ответила Долорес, мечтательно глядя в стену, словно там висел портрет Мариано. — Нам будет нужно… три сотни.
— Сколько?! Три сотни лилий?!
— Букетов, — поправила его Долорес. — А сколько, по-твоему, их потребуется на украшение церкви и банкетного зала?! Они по десять штук, и по двадцать пять, вот я думаю, может, нужно четыре сотни заказать?..
— Господи, я никогда не женюсь! — клятвенно пообещал Камило и схлопотал сразу два подзатыльника — от мамы и от сестры. Потирая затылок, он пробурчал себе под нос: «Одно кольцо, чтоб править всеми…» — и смолк, заметив испепеляющий взгляд абуэлы. Убедившись, что возражений и лишних споров уже не будет, абуэла повернулась к Хульете и Агустину:
— Хулита, на тебе договор с рестораном… Рассчитывайте на сотню гостей, мы ещё уточним это с Лолой.
— Конечно, мама. Может, мы займёмся этим завтра, как раз когда съездим с Мирабель в университет?
Мирабель, очнувшись от мыслей, вздрогнула, непонимающе глядя на свою маму:
— Университет?
Агустин кивнул, с гордым видом глядя на неё:
— Да. Мы с твоей мамой подумали и решили, что раз уж ты хочешь и дальше заниматься костюмами в театре, то лучше это делать с высшим образованием!
— Да, mi vida, мы узнали — в университете УТадео(1) есть факультет моды и дизайна, там прекрасные преподаватели, сильная программа. Тебе там понравится, ты ведь так это любишь. Только представь новые прекрасные платья, которые ты создашь своими руками! — радостно сказала мама, и абуэла благосклонно кивнула.
— Мама…
— Я понимаю, ты волнуешься, но ничего страшного, мы уже связались с сеньорой Диас из приёмной комиссии, она…
Мирабель потрясённо моргнула, а затем, прочистив горло, нерешительно возразила:
— Но, я на самом деле хотела поступить в Национальный Университет. Или в Университет Росарио, на юриспруденцию.
Ответом ей была гробовая тишина. Оглядевшись, Мирабель заметила ошарашенные взгляды семьи, скрестившиеся на ней, и поёжилась.
— Я уже сама съездила и всё узнала, — ещё тише сказала она. — Там нужно сдать английский, обществознание, историю…
— Ты сама съездила, — холодно произнесла абуэла, постукивая кончиком пальца по столу. — Сама всё узнала. Даже не посоветовавшись с родителями?
— Я просто…
— Ты просто. Мирабель, как тебе это вообще в голову взбрело? — раздражённо процедила абуэла. — Это всё влияние этого твоего Хоакина, да? Я так и знала, что он не доведёт тебя до добра… Вчера ты хотела быть модельером, сегодня — юристом, а завтра, что, ты решишь стать археологом? Посмотри на свою сестру — Луиза уже с пятнадцати лет знала, куда поступит, и чем будет заниматься, а ты?
Луиза, услышав своё имя, вздрогнула, испуганно переводя взгляд с абуэлы на Мирабель и обратно.
— Хоакин тут ни при чём, это моё решение и мой выбор, — сердито заявила Мирабель, сжимая в руке вилку. — Я стану адвокатом по уголовному праву!
— Замечательно. Этого нам ещё только не хватало, — абуэла скорбно взглянула на Хульету. — Это всё твоё воспитание, Хулита. Мало того, что она не ценит всего, что вы для неё делаете, так теперь ещё твоя дочь хочет защищать убийц и бандитов.
— Я не хочу защищать убийц, я хочу помогать тем, кто оказался в тюрьме случайно! — Мирабель стиснула вилку с такой силой, что у неё заболела ладонь. — Тюрьмы переполнены невинно-осуждёнными, наше правосудие слепоглухонемое и абсолютно беспомощное…
— И ты хочешь стать его частью.
— Я хочу его изменить!
Абуэла хмыкнула, отворачиваясь от неё. Мама неуверенно покачала головой.
— Мира, я понимаю, что ты хочешь быть… хорошим адвокатом и помогать хорошим людям, но тебе придётся работать с настоящими преступниками, — осторожно сказала она. — Ты будешь защищать их на суде от справедливого наказания, ты ведь понимаешь это?
— И всё это — за грязные деньги, заработанные на чужом горе, ты этого хочешь? — мрачно предрёк папа. — В самом начале карьеры ты будешь никем, а решишь вместо защиты пойти в обвинение и стать прокурором — тебе начнут предлагать взятки, и ты превратишься в очередного нечистого на руку юриста, которых уже сотни в нашей стране. А если попытаешься быть упрямой и честной, то с тобой поступят так же, как с министром Ларой.(2)
— Я же не собираюсь развязывать войну с наркокартелями! — вспылила Мирабель.
— Вот именно, ты станешь их защищать, — сухо произнесла абуэла. — Убийц твоего абуэло, благодаря стараниям адвокатов, выпустили из тюрьмы раньше срока. Блестящее будущее, Мирабель. Блестящее.
Мирабель отбросила вилку, чувствуя, как ладонь пульсирует болью. Злость поднималась изнутри, раздирая горло колючими, злыми словами, которые нельзя было произносить — но которые рвались наружу.
— В тюрьме есть те, кому нужна помощь, — прошипела она сквозь зубы. — Те, кто попал за решётку из-за таких лживых, продажных, мерзких полицейских, как этот проклятый ублюдок, майор Ортега. Таких, кому абуэло Педро бы даже руки не подал!
Абуэла, медленно выдохнув, спокойно посмотрела сквозь неё.
— Следи за языком, ты, пока ещё, не с бандитами разговариваешь. Завтра ты поедешь в УТадео вместе с родителями, узнаёшь, какие предметы нужно сдавать, и начнёшь готовиться. Запишешься на курсы. Если не поступишь — не беда, мы найдём швейный колледж.
Мирабель, ничего не ответив, встала из-за стола и остановилась, услышав негромкое папино: «Мирабу».
— Извините, мне стало плохо. Можно я пойду в свою комнату? — не оборачиваясь спросила Мирабель, прикусив губу почти до крови.
— Ступай, — послышался голос абуэлы, и Мирабель, кивнув, вышла из столовой и пулей взлетела по лестнице, ныряя в свою комнату и борясь с желанием хлопнуть дверью.
Это что, шутка? Или они не верят в неё, считая желание стать адвокатом очередной подростковой блажью?! Мирабель ходила из угла в угол, ероша волосы и кипя от злости. И всё-таки… Мирабель остановилась в центре комнаты, обхватив себя за плечи. Она ведь и правда не советовалась с родителями, оттягивая этот разговор, и до прошлого года понятия не имела, чем хочет заниматься. Конечно, с точки зрения абуэлы, это всё выглядит несерьёзным, но… но ведь она могла бы хоть попытаться понять, а не отмахиваться от её слов?!
Мирабель глухо зарычала и плюхнулась на кровать. Сама виновата. Нечего было разводить столько таинственности, надо было ещё после разговора с сеньором Херманом на юбилее tío Феликса, сказать родителям, что её заинтересовала юриспруденция, они бы уже смирились, нашли в этом плюсы и поддержали бы её.
— Вечно я всё только порчу, — выдохнула Мирабель, смаргивая навернувшиеся слёзы. Шмыгнув носом, она пересела за стол, в очередной раз мысленно возблагодарив всех святых, что теперь ей не надо ждать ночи, чтобы закрыться в ванной, и остановилась в нерешительности, занеся ручку над тетрадным листом. Нет, она не будет жаловаться tío Бруно, не сейчас, когда он поверил в неё — единственный из всей их семьи. Мирабель неуверенно прикусила кончик ручки. Может, всё-таки рассказать о сегодняшнем разговоре? В общих чертах…
«Привет, tío Бруно! Как твои дела?
У нас в доме полный хаос. Мы все готовимся к свадьбе — да, представляешь, Мариано наконец-то сделал нашей Лоле предложение, ура! И так романтично, знаешь: он спел для неё песню, которую сам написал, опустился на одно колено, попросил стать его женой… Это было так мило и трогательно! Лола просто летает от счастья и не может дождаться конца сентября. Я раньше никогда не задумывалась, зачем такая долгая подготовка, а, оказывается, чтобы всё-всё успеть. Нужно заказать три сотни букетов для украшения ресторана и церкви. Три сотни! С ума сойти. А Камило, кажется, точно свихнётся — это ему поручили заниматься цветами. И это я не говорю о салфетках, приглашениях, нарядах и, конечно, Самом Лучшем Свадебном Платье… Через неделю уже придёт портниха, потому что абуэла не собирается покупать готовое. Странно, но когда речь шла о свадьбе Исабелы и Мариано, такого безумия не было.
А ещё я, кажется, развязала Тысячедневную войну(3) с абуэлой. Случайно. Я сказала, что хочу быть адвокатом, когда мои родители уже решили, что я поступлю в УТадео. Но, я уже всё придумала. Я узнавала, и там и там есть льготные программы, так что если я окончу школу с высокими баллами и хорошо покажу себя на курсах, то у меня всё получится. Но если нет, когда мне исполнится восемнадцать, я смогу устроиться на полный рабочий день, буду целый год копить деньги, ходить на курсы, а потом всё-таки поступлю в Росарио… или в Национальный университет? Ты как думаешь, tío? Подскажешь?
Я, как и партизаны в лесах, не сдаюсь, ты не думай!
С любовью, Мирабель.»
Она кивнула сама себе, перечитав письмо. Всё по делу, никаких сомнений и жалоб. В дверь осторожно стукнули, и Мирабель торопливо засунула письмо в учебник по алгебре.
— К тебе можно? — деликатно поинтересовалась мама, и, дождавшись ответа, зашла в спальню. — Мира…
— Я знаю. Надо было вам сказать, посоветоваться, — мрачно произнесла Мирабель, и мама, вздохнув, подошла к ней, ласково обнимая:
— Это, действительно, было слишком неожиданно. Мы даже не догадывались, что тебя интересует юриспруденция.
— Просто сеньор Херман так увлекательно рассказывал про своих «авокадо», что они мне запали в голову, — слегка покривив душой, ответила Мирабель, и мама с улыбкой кивнула:
— Я понимаю. Но, mija, в основном это очень грязная и опасная работа, особенно с уголовным правом. На одного честного человека, попавшего в беду, приходится десяток-другой настоящих преступников, которые в большинстве своём останутся безнаказанными. Твой папа прав: вдруг тебя попытаются втянуть во что-то грязное? Или начнут шантажировать? Угрожать? Похитят?! Святая Дева, спаси и сохрани! — мама торопливо перекрестилась. — Тебе понравится в УТадео. Там есть музей искусств, своя радиостанция, и знаешь что? Там даже учился Карлос Вивес!(4)
Мирабель слабо улыбнулась. То, что ей нравились его песни, не означало, что она сломя голову помчится в УТадео, теша себя мыслью, что за этим самым столом сидел её кумир.
— Поедем завтра? Просто ты… посмотришь, может, поймёшь, что это твоё место… — спросила мама, и Мирабель кивнула.
На следующий день, сразу после школы, папа отвёз их к зданию университета. Университет Хорхе Тадео Лосано сам по себе выглядел произведением искусства — начиная с внушительной тройной каменной арки перед входом, и заканчивая высоким, стремящимся в небо учебным корпусом. Мирабель почтительно притихла, заходя вместе с мамой внутрь и разглядывая гулкое, просторное, словно в храме, помещение холла.
На стене, возле флага Колумбии и гимна, висел портрет самого виконта Лосано — симпатичного представительного мужчины с роскошными бакенбардами — вместе с небольшой биографической справкой, и Мирабель подошла ближе. Быстро пробежав глазами по строчкам, она удивлённо хмыкнула: оказывается, бывший президент Хулио Турбай был не первым колумбийским политиком, женившимся на племяннице. Кожу снова обожгло воспоминанием о пальцах tío Бруно, и Мирабель нервно потёрла щеку, пытаясь сосредоточиться. Мысль сразу перескочила на погибшую Диану Турбай(5), с неё — на Эскобара, и на то, сколько боли и горя он причинил всей стране… и их семье. Мирабель прищурилась, упрямо стискивая зубы. Она поможет tío Бруно очистить своё имя от мерзкой клеветы, даже если это значит, что они с абуэлой навсегда перестанут разговаривать!
— Тут не только мода и дизайн, но ещё и факультет лингвистики есть, литературы и философии, — вполголоса сказала мама, подходя ближе. — Между прочим, в шестидесятые годы он считался лучшим университетом для женщин.
Мирабель рассеянно кивнула, разглядывая строчку из биографии виконта Лосано: он учился в университете дель Росарио. Если ей и требовался указующий знак от высших сил, то она его получила.
— В следующем году мы откроем кафедру юриспруденции, — осчастливил их представительного вида мужчина, подойдя ближе. — Ректор УТадео, Оскар Рамирес, чем-то могу помочь?
Мама бросила на него скорбный взгляд, а Мирабель, заинтересовавшись, вытянулась в струнку.
— Здесь будут изучать уголовное право? — с надеждой спросила она, и ректор покачал головой.
— Нет, наш университет сосредоточен на более глобальных проблемах, в первую очередь касающихся защиты окружающей среды и интеллектуальной собственности, — заученно повторил он строки из рекламного проспекта, и Мирабель огорчённо кивнула. Мама, разом ободрившись, тут же начала уточнять детали поступления и проходной балл, а Мирабель молча стояла рядом с ней, чувствуя себя такой же маленькой, словно в детстве.
— В августе у нас начинаются подготовительные курсы: этика, обществознание, английский, черчение, в конце — блок из проверочных работ. Результаты, конечно, пойдут в общую сумму со школьным аттестатом и вступительными экзаменами, — охотно сообщил дон Рамирес, и мама обернулась к ней с ярким блеском в глазах.
— Мира, у тебя ведь отличные оценки по этим предметам!
Мирабель кивнула, растягивая губы в неискренней улыбке. Попрощавшись с ректором УТадео, они отправились в ресторан — бронировать столик для грядущей свадьбы, а Мирабель пыталась избавиться от ощущения, что она стала невидимкой.
Единственным местом, кроме своей комнаты, где можно было выпустить пар, оказалась школа — и компания друзей. После того как все теленовелльные страсти между ней и Хоакином утихли, именно здесь Мирабель было легче всего быть собой. Выплеснув все бушующие внутри чувства, она устало выдохнула, складывая руки на груди, и Моника сочувственно покачала головой:
— Да… это как я и медицинский. Слава Господу, мама и абуэла прислушались, я попробую в UNIANDES(6), на педагогику. Хотя мне бы куда угодно — лишь бы там не было крови и внутренностей!
— И что теперь делать будешь? — поинтересовался Хоакин, упираясь подбородком в скрещённые руки, и Мирабель мрачно хмыкнула:
— Буду ходить на курсы. Только не в УТадео, а в Росарио. Там они тоже в августе начинаются, предметы почти те же…
Мигель присвистнул, а Хоакин негромко рассмеялся:
— Ты точно чокнутая, Мирабель. Ну, я это в самом лучшем смысле. Пойдёшь против родителей?!
— А какие ещё варианты? — огрызнулась она. — Ждать, пока с неба свалится адвокат, работающий за пять песо в день?
— Дону Бруно с тобой очень повезло, — задумчиво сказал Хоакин и еле заметно вздохнул. Мирабель устало пожала плечами — ей и самой было тошно от мысли, что придётся снова врать семье. Через пару дней пришёл ответ от tío Бруно, который пролился целительным бальзамом, успокоив сердце.
«Привет, малыш.
У меня всё хорошо, не волнуйся ты так. Я искренне рад за нашу Лолу, и желаю ей счастья в семейной жизни! А что до предсвадебного безумия — твою абуэлу можно понять. У неё за последние несколько лет было не так много поводов, чтобы порадоваться, и первая свадьба в вашем поколении для неё — это символ того, что всё возвращается на круги своя.
Она очень не любит, когда что-то идёт не по плану, поэтому и на тебя рассердилась. Если тебя это утешит, мой выбор она тоже не одобряла. Мама мечтала, что я стану полицейским, как и мой отец, или военным, как мой дед, и продолжу славную семейную традицию, а я взял и пошёл в журналистику. Правда, через год она уже смирилась и считала, что это было её решение, которое она всецело одобрила — должен же кто-то приглядывать за Пепитой… но, всё равно, порой упрекала, что я не поступил в полицейскую академию.
По поводу твоего вопроса: я от своего приятеля (того, кто улетел в Испанию, адвокат по имущественным правам), слышал много хорошего об университете Росарио. Правда, в основном это касалось студенческих пьянок… но, я тебе этого не говорил! Никаких безумных вечеринок вместо учёбы, хорошо? А что касается оплаты… За год всякое может случиться. Не расстраивайся раньше времени, малыш. И не взваливай на себя слишком много.
С любовью, tío Бруно.»
Мирабель невольно улыбнулась: то, что его слова в пользу Росарио, совпали с её собственными мыслями, согревало душу. А ещё, абуэла, оказывается, мечтала, чтобы он стал полицейским… Мирабель представила tío Бруно в форме, как у абуэло Педро на фотографии, и, смутившись, растерянно потёрла затылок. Он бы выглядел… отлично.
Даже очень.
Весь май пролетел в бесконечных спорах из-за свадебных мелочей, и Мирабель научилась мастерски игнорировать семейные беседы за ужином. Это было довольно просто, учитывая, что абуэла так и продолжала смотреть сквозь неё, и обращалась лишь в самых крайних случаях. Даже семилетие Антонио отпраздновали в скромном семейном кругу, и это был единственный вечер за весь месяц, где ни разу не произнесли слова «свадьба».
Июнь для Мирабель начался с новости об аресте самого «Шахматиста» — Хильберто Орехуэлы(7). Не веря своим глазам, она перечитала статью в газете и скептически хмыкнула, зацепившись взглядом за комментарий президента Сампера: «Когда я услышал эту новость, я почувствовал себя так, как будто с меня упал рояль…»
— Довольно иронично, если учесть, что именно на деньги от «джентльменов из Кали» прошла его предвыборная кампания, — пробормотал папа, заглядывая ей через плечо.
— Это же «не доказано», — ответила Мирабель, изобразив воздушные кавычки, и папа тут же, спохватившись, насмешливо закивал:
— Верно, верно. Как можно возводить поклёп на нашего президента?..
Они с улыбками переглянулись и тут же смолкли, услышав многозначительное покашливание абуэлы.
— Между прочим, у этого вашего Хильберто тоже есть адвокат, — бесстрастно произнесла Альма. — Ты такого будущего для себя хочешь, Мирабель?
— Нет, абуэла, — буркнула она, передавая газету папе. — Я мечтаю шить идеальные платья для моей идеальной старшей сестры. Хотя, кажется, она скоро замотается в тюль и так и будет ходить, — добавила она, закатив глаза.
Её сестра снялась в очередной рекламе, на этот раз, шампуня с экстрактом базилика. Выглядело это очень даже стильно, отсылая к известной картине Уильяма Ханта, вот только ночная рубашка у Исабелы была почти что прозрачной, а горшок с базиликом она обнимала с такой страстью, словно хотела его раздавить вместе с головой неудачливого жениха. (8)
— Кстати, Исабела приедет на свадьбу? — быстро спросила Луиза, заметив, как абуэла поджала губы, и та расстроено покачала головой:
— Чабелита сказала, что у неё как раз начинаются съёмки со следующей недели, каждый день до февраля по минутам расписан.
Мирабель тихо фыркнула, глядя в сторону. Её сестра не показывалась дома уже почти три года, вечно отговариваясь работой, и, с точки зрения Мирабель, это было настоящим свинством. Неужели она так занята, что не может прилететь домой хоть на один день? Три часа на самолёте — это ведь не три дня на поезде…
К концу июня Мирабель пришлось отказаться почти от всех подработок, чтобы выдержать учебную нагрузку, и денег в её «тюремном кошельке» было совсем мало. Камило, напротив, спасаясь от свадебного безумия, полностью погрузился в актёрское искусство, стремясь расширить репертуар своих ролей и выйти за границы амплуа «мальчика-шутника». На все скорбные замечания своих мамы и абуэлы он отшучивался, что в театре ему интегралы и логарифмы не понадобятся, а если он однажды решит стать актёром на колумбийском ТВ, то главным его оружием всё равно останутся речь, хорошая память на большие объёмы текста и умение быстро читать с телесуфлера. Ну и идеальные, благодаря стараниям tía Хульеты, зубы, ведь не бывает актёров с кариесом!
Предсвадебная истерия вышла на новый уровень, когда выяснилось, что поставщика цветов посадили в тюрьму — оказалось, что выращивал он не только розы и лилии, и этот его этот товар любили нюхать намного больше, так что семье пришлось искать срочно нового. Затем Долорес неожиданно разонравился фасон свадебного платья, и она почти неделю плакала, что выглядит в нём так, словно находится на девятом месяце и вот-вот родит. Швея, которая уже видела сотни таких истерик, быстро набросала ещё три варианта, один из которых Долорес одобрила.
Мариано приходил к ним почти каждый день, поддерживая свою невесту и не давая ей окончательно извести себя страхами и паникой. Они вместе уходили на катехизацию к падре Флоресу, откуда кузина возвращалась в умиротворённом и радостном настроении, хоть ненадолго расставшись с волнениями. Глядя на то, как на пороге дома Мариано целомудренно целует Долорес в переносицу, Мирабель порой ощущала странное, смутное чувство зависти, которое так и не удавалось стереть окончательно. Она понимала, что видит новый этап в их истории любви, ведущий к чему-то такому, как у её родителей, как у tía Пепы и tío Феликса — что-то незыблемое, искреннее и светлое, способное выдержать любые капризы судьбы и испытания.
Во всём этом хаосе, письма от tío Бруно стали для Мирабель спасательным кругом, удерживающим её рассудок на плаву — раз уж не получалось увидеться. Он с удовольствием выдал ей парочку семейных свадебных тайн, которые почему-то не рассказывали младшему поколению: что её папа умудрился вывихнуть мизинец на ноге во время первого танца жениха и невесты, и потом весь вечер страдал, сохраняя радостную улыбку на лице. Её мама так разнервничалась, что сказала «да, согласна», когда священник только начал читать литургию. А tía Пепа за неделю до свадьбы хотела сбежать в Гватемалу, потому что была уверена, что не создана для семейной жизни. Мирабель тихо смеялась, читая его письма, и понимала, что все они: и её родители, и tía Пепа с tío Феликсом, и даже сам Бруно, когда-то были одного возраста с ней.
В начале июля был арестован ещё один главарь наркокартеля Кали. Хосе Сантакруса-Лондоньо взяли прямо в ресторане в Боготе, и об этом тут же раструбили и по радио, и по телевидению. Вся семья с ужасом смотрела на знакомую вывеску, понимая, что именно это место забронировали для свадебного банкета. Долорес опять ударилась в слёзы, причитая, что её свадьба проклята, и Хульета с непроницаемым выражением лица накапала ей успокоительного в стакан воды. Абуэла, решительно выдохнув, вытащила список отвергнутых ресторанов и телефонный справочник, и принялась за обзвон, пока Мариано убеждал свою невесту, что с ней он готов праздновать хоть в парке, хоть на автобусной остановке, ведь главное — что они будут вместе.
На фоне предсвадебной лихорадки летние каникулы подкрались совсем незаметно, но вместо долгожданного отдыха Мирабель вместе с Луизой и Долорес отправились на поиски идеальных платьев для кузин невесты. Рассматривая яркие, красивые наряды, висевшие на манекенах и вешалках, Мирабель попыталась придушить скребущее чувство внутри — она бы могла сшить ничуть не хуже, а то и лучше, чем то, что здесь продают, но время, где бы взять время?
— Смотри, как тебе такое? — Долорес с горящими глазами выхватила со стойки светло-голубое платье и протянула ей. Мирабель пожала плечами, с сомнением глядя на него.
— Короткое…
— Мира, тебе что, десять лет? Хватит уже ходить в балахонах, как будто ты решила постричься в монахини, — фыркнула Долорес, настойчиво подталкивая её к кабинке. — Давай, быстро мерь!
Мирабель сдалась, вспомнив, что «чего желает невеста, того желает Бог». Конечно, вряд ли Господь желал, чтобы она надела платье до колен и с открытыми плечами, но мало ли… пути Его неисповедимы. Она с сомнением покрутилась у зеркала, подмечая недостатки: и бёдра у неё слишком широкие, и ноги некрасивые, и вообще… И вообще — она не Исабела, и не Долорес. Мирабель вздохнула и потянулась к застёжке. Шторка с шорохом отъехала в сторону, и Долорес бешено замахала руками.
— Ну вот, смотри, какая же ты милая! Луиза, скажи ей!
— Говорю. Очень здорово, Мира, правда, — согласилась сестра, одобрительно кивнув. — Тебе идёт.
— Но у меня ноги, не как у Исы! — расстроено возразила Мирабель, и Долорес фыркнула.
— Ты удивишься, но во всём мире ноги, как у Исабелы, есть только у одного человека: у самой Исабелы! Прекращай дурью маяться, ты будешь в этом платье на моей свадьбе. Так, Лу, теперь ты, и нет, не вздумай опять влезть в брюки!
Платье для Луизы пришлось искать немного дольше, но, в конце концов, её сестра нашла «лучшее из возможного». Платье, конечно, было строгого кроя и однотонного синего цвета, но Луиза пообещала, что сделает яркий макияж и причёску, а мама, обрадовавшись, что её дочь наконец-то наденет что-то кроме брючных костюмов, пообещала ей отдать на вечер жемчужное ожерелье.
Словно выждав, когда они закончат с поиском нарядов для свадьбы, зарядили дожди, что было совсем неудивительно для середины июля в Боготе, но всё равно огорчало. Мирабель пришлось распрощаться с мечтами о прогулках перед удвоенной, из-за подготовительных курсов, нагрузкой, но у неё, по крайней мере, было новое письмо от tío Бруно — ответ на её послание, что она скоро точно сойдёт с ума со всей этой свадебной суматохой.
В своей обычной манере он отшутился, что сохранил рассудок только благодаря тому, что расследовал тёмные делишки Ортиса, а в свадебном безумии варились абуэла и Рената, затягивая его только для примерки костюма и покупки колец. Мирабель ненадолго отвлеклась от письма, с сомнением глядя в окно, за которым лил дождь. Странно, что Рената ничего не заметила. Мариано улавливал любые тревоги Долорес, расспрашивая её и поддерживая, а ведь они даже не живут вместе. А тут, неужели видя, как любимый мужчина ходит с мрачным лицом и чем-то встревожен, Рената ни разу не задала ему никаких вопросов? Tío Бруно ведь плохой лжец, он даже против неё самой долго не продержался… Мирабель виновато вздохнула и вернулась к чтению письма.
«…Я тогда ещё думал, что всё решится быстро и легко. Мог бы привыкнуть, что у меня быстро и легко не бывает, но куда там! Я думал, после свадьбы полететь в Чили на пару недель, но Рената до смерти захотела в Барселону, там как раз Олимпийские игры прошли летом. Там тоже красиво, так что мы прикинули маршрут, забронировали отель… Но вот, не получилось.
А с другой стороны, у нас живописно и здесь. Из окон потрясающий вид, ты ведь помнишь. Есть только бесконечно-синее небо… ну, или скрытое тучами, и изумрудно-зелёные горы. А на рассвете солнце поднимается над ними, и облака горят золотом — ничуть не хуже, чем в Чили… Но тебе я этот курорт не рекомендую!
Возвращаясь к более приятным темам: с кем-то уже планируешь идти на свадьбу? Не то, чтобы я лез в твою жизнь, малыш, просто я скучный и любопытный дядюшка. И, надеюсь, ты не собираешься спасаться от подготовки к свадьбе, влезая в какое-нибудь опасное расследование по моему примеру — посмотри, куда это меня привело.
Обнимаю, Бруно.»
Мирабель потянулась, прикрыв глаза. Чили… Наверное, там сейчас тоже дождливо, вот только ей упорно представлялся залитый солнцем пляж и синее море. Когда она была маленькой, они с родителями прилетали на Сан-Андрес, к папиной сестре — у крестника её мужа там был туристический домик, и tía Катарина их туда приглашала, чтобы девочки поправили здоровье. Мирабель вздохнула — она почти и не помнила этого, всё-таки ей было слишком мало лет.
Снова взглянув за окно, Мирабель до зубовного скрежета захотелось оказаться где-нибудь возле моря, чтобы вытянуться на горячем песке, подставляя спину под лучи солнца, а потом с разбега нырнуть в прохладное море, резко пахнущее йодом и солью. Вздохнув и помотав головой, чтобы унять воображение, Мирабель выдернула чистый лист из отдельной тетради, которую купила специально для писем.
«Привет, Бруно!
Знаешь, это отличная мысль. Я запишусь добровольцем в Поисковый отряд и буду помогать им ловить оставшихся наркоторговцев. Трепещи, преступный мир, Супер-Мирабель несёт возмездие во имя Колумбии!
Если серьёзно, то осталось уже немного, я надеюсь, до конца сентября ничего экстраординарного не случится, и мы отпразднуем свадьбу Лолы. А ещё, только не смейся и не говори сразу: «Нет!», но у меня есть идея. Как насчёт того, чтобы мы вместе полетели в Чили? Ну, когда тебя, разумеется, оправдают. Если не хочешь в Чили, можем отправиться на Сан-Андрес, или куда-нибудь ещё к морю. Я просто так подумала… Одной слишком опасно, с родителями лететь уже как-то стыдно, Исабела, кажется, вообще нас видеть не хочет, Луиза вся в учёбе. А с тобой и не страшно… ну, если ты, конечно, захочешь лететь куда-то со мной.
К твоему вопросу — нет, я вообще ни с кем не планирую идти на свадьбу, у тебя очень скучная племянница, мой дорогой tío Бруно. Я вообще после всего этого хаоса поняла, что замуж выйду только после двадцати пяти лет, а то и позже. И никаких торжеств не будет! Я не хочу три месяца выбирать цвет скатерти или волноваться из-за воздушных шаров. Хотя мама, наверное, мой план не одобрит.
Обнимаю, Мирабель.»
В начале августа стало известно о поимке Мигеля Родригеса Орехуэла — буквально на пороге потайного бункера в его же собственной квартире, и tío Феликс, посмеиваясь, заявил, что полиция Колумбии решила сделать подарок для его дочери и расправиться со всеми преступниками к её свадьбе.
— Главное, чтоб в ресторане обошлось без трупов, а то мало ли… — бездумно ляпнул Камило, и тут же выскочил из-за стола, удирая от разъярённой Долорес, которая клялась, что единственным трупом на её свадьбе будет её брат за своё идиотское чувство юмора.
— Я вот не помню, чтобы мы так себя вели перед свадьбой, — вздохнула tía Пепа, и Мирабель пришлось почти уткнуться носом в тарелку, чтобы не рассмеяться — уж больно ярко tío Бруно описал, как его сестра собирала сумку и искала билеты до Гватемалы.
В середине августа начались подготовительные курсы в университете Росарио, который, к счастью, находился на том же автобусном маршруте, что и университет УТадео. Три раза в неделю, к пяти вечера, Мирабель, делая вид, что готовится к поступлению на модельера, приезжала в район Канделярия, к старинному зданию бывшего монастыря. В центре внутреннего дворика возвышалась статуя Основателя — Кристобаля де Торреса, священника-доминиканца, который в далёком 1653 году основал Colegio Mayor de Nuestra Señora del Rosario по приказу короля Испании Филипе IV. Несмотря на суровость облика, студенты любили Основателя, и лавочки возле статуи никогда не пустовали.
Подготовительные курсы, хоть и повторяли школьную программу, всё же гораздо глубже расширяли некоторые темы, в основном, конечно, связанные с государством и правом, и домой Мирабель возвращалась к восьми вечера, выжатая, как лимон, и с гудящею головой. Абуэла, увидев, что строптивая внучка исправно посещает курсы перед университетом, слегка оттаяла, но Мирабель не обольщалась, понимая, что когда её обман раскроется, их Тысячедневная война превратится во вторую волну Ла Виоленсии.
В школе началась подготовка к выпускным экзаменам, и Мирабель с тяжёлым сердцем отказалась даже от подработки в театре, пообещав, что вернётся сразу, как закончит учёбу. К счастью, tío Бруно её предложение о совместной поездке в Чили поддержал, так что они подбадривали друг друга обещанием однажды всё-таки добраться до дома-музея Неруды.
Известие о том, что арестованного Хосе Лондоньо отправили дожидаться суда в Ла Пикоту, добавило ей поводов для переживаний. А что, если этот самый кровавый босс картеля Кали что-то сделает с Бруно?! Мирабель умом понимала, что это пустые страхи, но всё равно каждый новый день встречала с холодком в груди. А ещё это казалось несправедливым — всякие сволочи и мерзавцы, вроде Ортеги и Лондоньо, могли хоть каждый день видеть tío Бруно, а она уже почти полгода с ним не говорила вживую!
Накануне свадьбы, уже поздним вечером, в самый разгар вечера невесты, когда Мариано выводил очередную серенаду, не сводя с Долорес влюблённого и шального взгляда, раздался телефонный звонок. Трубку взял tío Феликс, и, судя по его лицу, произошла катастрофа мирового масштаба.
— Что случилось, Феликс? — tía Пепа тут вскочила с софы, где сидела в обнимку с сестрой.
— Это наш поставщик цветов, — отозвался tío Феликс. — Фургон задержали на блокпосте, решили, что там не лилии, а кока, и отказываются пропускать! Сейчас поеду, решим это… недоразумение.
— Я с вами! — тут же вызвался Мариано, а папа, хмыкнув, молча поднялся с дивана. Друзья Мариано, переглянувшись, заявили, что сейчас быстро сбегают за машиной, и цветы для невесты будут доставлены ровно в срок.
Едва за мужчинами закрылась дверь, tía Пепа накрутила себя до слёз, решив, что их одновременно похитят, ограбят и застрелят, следом за ней разревелась Долорес, и в доме словно начался ливень. Мирабель с восхищением смотрела на свою маму, которая невозмутимо принесла абуэле сердечные капли, Долорес — стопку агуардиенте, а своей сестре — стакан успокоительного, и ливень сменился редкой моросью. Луиза, потирая затылок, шёпотом сообщила, что вообще замуж не выйдет, и Мирабель стукнулась с ней кулаками в знак солидарности.
— Да, кто бы думал, что цветочный бизнес в нашей стране такой опасный… Интересно, в нашей семье хоть что-то может пройти нормально? — мрачно поинтересовался Камило. Правда, вполголоса, чтоб не доводить и без того несчастную Долорес.
— Ну, день рождения Тонито обошёлся без происшествий, прецедент есть, — заметила Мирабель, и Камило согласно кивнул.
Папа и tío Феликс вернулись уже ближе к двум часам ночи, посмеиваясь и шёпотом перешучиваясь, и успокоили невесту, что лилии вызволены из плена и свадьба, конечно же, спасена.
Утро было пасмурным и хмурым, и tía Пепа, то и дело выглядывая из окна, шёпотом молила всех святых, чтобы не пошёл дождь.
— Только бы распогодилось, только бы чистое небо, — приговаривала она, теребя пышную рыжую косу, в которой до сих пор не было ни единого серого волоса.
— Пепи, mi amor, ты же не веришь, что это и правда на что-то влияет? — добродушно спросил tío Феликс, прикрывая зевок ладонью. — Ты вспомни, как на нашей свадьбе…
— Если бы мой брат не ляпнул, что прогноз погоды, как всегда, соврёт, дождя бы не было! — прошипела tía Пепа, и Хульета, вздохнув, протянула ей стакан с водой, от которой пряно пахло валерьянкой. Мирабель заинтересованно взглянула на tía Пепу — Бруно, почему-то, ничего не говорил про дожди на свадьбе, да и в рассказах родственников об этом не упоминали…
Долорес, уже надевшая свадебное платье, вышла из своей комнаты с робкой улыбкой на губах, и все споры и возмущения увяли на корню, сменившись умилением. К тому моменту, когда Мариано шагнул на порог их дома, чтобы получить благословение от родителей невесты, тучи окончательно развеялись, и в чистом небе засияло солнце.
Свадьба прошла идеально: от торжественного венчания в церкви, на котором даже Мирабель шмыгала носом от переполнявших её чувств, до банкета, на котором, разумеется, обошлось без трупов, неожиданных полицейских облав и арестов посреди ресторана. Мирабель первое время было неуютно в своём новом платье, к тому же, краем глаза видя своё отражение в зеркале, она не могла избавиться от мысли, что по сравнению со своими сёстрами и кузиной, она выглядит просто нелепо. Камило во время hora loca(9) с рок-н-ролльными мотивами, вытащил Мирабель на танцпол и отплясывал с ней до тех пор, пока у неё не закружилась голова, и все дурные мысли не вылетели оттуда. В конце, по традиции, Долорес бросила букет незамужним девушкам, и её подруги чуть не сломали ноги, пытаясь его поймать.
— Всё, собираемся, собираемся! — папа замахал руками, указывая на фотографа, и Мирабель, попытавшуюся спрятаться во второй ряд, Луиза безжалостно вытолкнула вперёд, поближе к Долорес и Мариано.
— Надеюсь, глаза у нас будут не красные, — пробормотал Камило ей на ухо. Мирабель сдавленно захихикала, и фотограф щёлкнул камерой.
1) Университет Хорхе Тадео Лосано (UJTL, UTadeo), основан в 1954 году, Богота, Колумбия, назван в честь виконта Лосано.
2) Родриго Лара Бонилья, колумбийский государственный и политический деятель. Став министром юстиции, Родриго Лара вёл открытую борьбу с наркокартелями, осуждая вливание грязных денег в политику и спорт. Стал персональным врагом Пабло Эскобара, когда добился его исключения из Конгресса и аннулирования визы в США. Родрино Лара был расстрелян в своей машине 30 апреля 1984 года наёмными убийцами Эскобара.
3) La Guerra de los Mil Días — военный конфликт в Колумбии в 1899-1902 годах между сторонниками либеральной и консервативной партий.
4) Самый популярный певец Колумбии, звезда молодёжных теленовелл в 80-90-х годов, и да, это он поёт «Соlombia, mi Еncantо» в мультфильме. В университете Тадео Лосано он получил степень в области рекламы.
5) Диана Турбай Кинтеро, дочь экс-президента Колумбии Хулио Сесара Турбая Айялы и Нидии Кинтеро Турбай, колумбийская тележурналистка, была похищена медельинским картелем и случайно застрелена полицейским в ходе спасательной операции.
6) La Universidad de los Andes — Андский университет, Богота, основан в 1948 году.
7) 9 июня 1995 года был произведён арест одного из лидеров наркокартеля Кали, Хильберто Родригеса Орехуэлы, по прозвищу Шахматист. В отличие от Эскобара, братья Орехуэла предпочитали более тонкие и дипломатичные методы решения конфликтов с правительством в виде взяток.
8) Картину «Изабелла и горшок с базиликом» Уильям Хант написал в 1856 г. На ней изображена сцена из одноимённой поэмы английского поэта Джона Китса, основанная на сюжете новеллы о горшке с базиликом из «Декамерона» Боккаччо. Изабелла обнимает горшок с базиликом, в котором она закопала отрезанную голову своего возлюбленного Лоренцо.
9) Колумбийская свадебная традиция. Примерно на середине торжества включается так называемый «безумный час», где привычные для свадьбы ритмы сальсы, вайенато, болеро и танго сменяются на что-то другое. Тема безумного часа индивидуальна для каждой свадьбы, сама распространённая — это карнавал Барранкильи.
Свадьба Лолы стала единственным ярким пятном, которое разбавило бесконечную серую полосу учёбы в жизни Мирабель. Начался октябрь, приближались школьные экзамены, результаты которых теперь действительно имели значение, и Мирабель сидела за учебниками, борясь с чувством, что ничего не знает, и даже если её спросят о дате основания Боготы, она промолчит, бессмысленно уставившись в стену.
«Я сдам экзамены, и мы с tío Бруно полетим в Чили, — тупо думала она, смотря в учебник и не понимая ни слова. — Будем лежать на песке, купаться в море… Я сдам экзамены, и мы отправимся в Чили».
Мирабель где-то понимала краешком уставшего, измученного мозга, что в её плане пропущено как минимум два десятка пунктов, но сейчас эта мысль и письма от Бруно были единственным, что удерживало её на плаву. Ей даже приснилось, что на экзамене она не может ответить ни на один вопрос, и её, заковав в наручники, с позором отправили в тюрьму на глазах у всего класса и семьи, но, вместо ужаса и горечи, Мирабель испытала лишь облегчение: в тюрьме ведь тоже можно чему-нибудь научиться, а ещё — она будет поближе к tío Бруно!
Проснувшись утром, Мирабель несколько секунд пыталась сообразить, который час, опоздала ли она в школу, и кто она вообще такая. Нашарив очки, она уставилась на календарь, вспоминая, какое число было вчера и какой сейчас вообще год. Вяло обрадовавшись тому, что сегодня суббота, Мирабель устало растёрла лицо ладонями. Это уже было чем-то явно нездоровым, хотя, с другой стороны… от результатов экзаменов зависела не только её дальнейшая учёба, но и свобода tío Бруно, и она не имела права на ошибку.
За завтраком было непривычно смотреть на поредевшее на ещё одного человека семейство — Долорес после свадьбы переехала в дом Гузманов, и пусть она и забегала в гости каждый день, по утрам особо остро чувствовалось, насколько уменьшилась их семья. Tía Пепа с лёгкой печалью покосилась на задвинутый стул, смахивая слезинку, и tío Феликс ободряюще обнял её за плечи, поцеловав в щеку. Абуэла, вздохнув, прочитала короткую молитву, и, когда все приступили к завтраку, спросила:
— Итак, девочки, что думаете о своём дне рождения?
— Никаких пышных вечеринок! — в один голос отозвались сёстры и переглянулись с вымученными улыбками.
— Скромный праздник для семьи, не больше, — сказала tía Пепа, и мама кивнула. — Гузманы, само собой, приглашены, но… как-то больше никого не хочется видеть. Хулита?
— То же самое, — мама бросила быстрый взгляд на наручные часы и заторопилась. — У меня ещё дежурство выпадает за сутки, так что я приду ближе к обеду и падая с ног от усталости…
— Хорошо, тогда только наша семья, Гузманы, и, пожалуй, всё, — подытожила абуэла, и Антонио, подняв голову, прямо спросил:
— А tío Бруно приедет?
— Тонито… — tía Пепа запнулась и натянуто улыбнулась. — Ты же знаешь, он сейчас в Австралии.
— Жалко. Он даже свадьбу Лолы пропустил, — Антонио, опустив голову, поковырял рис с изюмом в своей тарелке. — Может, мы ему позвоним?
— Mi pollito, Австралия в другом часовом поясе, и звонки туда очень дорогие, — ответил tío Феликс, и tía Пепа слегка сжала его ладонь. Мирабель, вздохнув, отодвинула тарелку с завтраком — всё равно после слов Антонио ей кусок не лез в горло.
Она соскучилась по Бруно, чудовищно, невыносимо, и ей отчаянно хотелось сейчас быть не здесь, в кругу семьи, а в душной комнатке для свиданий в Ла Пикоте, но… Денег на взятку хватало в обрез, да и нужно было сначала сдать выпускные экзамены, чтобы прийти к нему с хорошими новостями… Если она, конечно, их сдаст.
— Мирабель, ты разве не голодна? — спросила абуэла, чуть нахмурившись, и Мирабель вяло покачала головой. На удивление, абуэла не стала ругаться, а лишь улыбнулась мягко. — Дорогая, мы все видим, как ты усердно учишься, но одних только учебников недостаточно. Никому не надо, чтобы ты упала в обморок.
— Вот именно! Покажу-ка я тебя невропатологу, а то мне твой вид совсем не нравится. Вот, как раз в следующую пятницу доктор Пенинья выходит из отпуска, — добавила мама уже от дверей.
— Учусь — плохо, не учусь — ещё хуже, — проворчала Мирабель, и Луиза, фыркнув, кивнула на отодвинутую тарелку с завтраком:
— Давай, доедай, а то уже вон, синяки какие под глазами. Что ты мне всё время говорила? Повторить? — беззлобно упрекнула она, и Мирабель рассмеялась.
Расправившись с завтраком под бдительным надзором папы и Луизы, Мирабель снова вернулась к учебникам, чувствуя, как голова начинает пульсировать болью. «Осталось чуть-чуть» — напомнила она себе, глянув на календарь. Потом, на каникулах, можно будет немного отдохнуть. Подготовительные курсы три раза в неделю, по сравнению с нынешним, можно считать вообще ерундой, и потом снова выходить на подработку. Или уже всё-таки на полный рабочий день?
От мучительных размышлений её оторвал робкий стук в дверь, и неуверенный голос Антонио:
— Мира? К тебе можно?
— Конечно, Тонито, заходи! — Мирабель с радостью отложила учебник, глядя на своего кузена. Антонио немного потоптался на пороге и, оглянувшись на закрытую дверь, подошёл к ней и сел рядышком на кровать.
— Мира, а… можно спросить?
— Конечно. Что такое? — Мирабель качнулась к нему и ласково взъерошила пышные кудряшки — Антонио выглядел каким-то потерянным, и совершенно не походил сам на себя. Вздохнув, словно готовясь к прыжку в бассейн с пираньями, Антонио потянул её к себе и прошептал на ухо:
— А tío Бруно живой?
— Что?.. — Мирабель замерла с открытым ртом, растерянно глядя на своего кузена. Антонио, шмыгнув носом, опустил голову, разглядывая свои стоптанные домашние кроссовки:
— Просто… У моего одноклассника умерла собака, а родители ему сказали, что она уехала в Бразилию, сниматься в фильме про зверей. И он целый год в это верил! И, я просто… ну, tío Бруно ведь пропал после того Рождества, когда дяденьки Освальдо не стало, про него мы не говорим… то есть, про tío Бруно, но и про дяденьку Освальдо тоже не говорим, потому что Лола всякий раз расстраивается. У нас дома никаких фотографий с tío Бруно не осталось, его комната всё время закрыта. Когда я спрашиваю маму, она рассказывает про Аляску, или вот, про Австралию, и у неё такое странное лицо, как у Камило, когда он говорит, что сделал уроки… И, я не знаю, может, он на самом деле умер, а мне про это не говорят? Но, я ведь не ребёнок, я всё понимаю!
Мирабель потрясённо молчала, чувствуя комок в горле, и очень старалась не расплакаться. Прерывисто вздохнув, она крепко обняла Антонио, и он тут же доверчиво прижался к ней, обхватывая руками.
— Он жив. Правда, Антонио, наш tío Бруно жив, — быстро прошептала Мирабель, поцеловав его в кудрявую макушку. — Он просто… очень далеко. Не в Австралии, но он далеко, и не может с нами связаться. Но он живой, и он очень, очень сильно любит нас и скучает.
— Правда?! — Антонио с надеждой уставился ей в лицо, и Мирабель кивнула. Антонио притих на пару секунд, задумчиво разглядывая пол, и вдруг подпрыгнул, чуть не подбив ей челюсть головой. — Я понял!
— Что? — Мирабель на всякий случай отодвинулась, и Антонио, обернувшись к ней с просиявшим лицом, быстро зашептал:
— Я понял! Tío Бруно на самом деле в Поисковом отряде(1), да? Он помогает ловить наркоторговцев! Поэтому их почти всех поймали прямо к Лолиной свадьбе, он так ей подарок сделал! — он всплеснул руками, с азартом глядя на неё.
— Ну… — Мирабель прикусила язык, потому что Антонио оживлённо продолжил, звуча всё восторженней и громче:
— И поэтому с ним нельзя связаться, чтобы эти бандиты не засекли телефонные разговоры и не перехватили письма! Круто! Мира, наш tío Бруно ловит преступников! Совсем как абуэло Педро! Может, у него и собака есть! В классе… ой.
— Вот именно, — быстро сказала Мирабель, мысленно перекрестившись. — Нельзя никому об этом говорить.
— Я понял, — Антонио снова перешёл на шёпот, умоляюще глядя на неё. — Но, я тут… Мира, ведь можно будет отправить письмо в полицейский участок, там наверняка знают, где штаб Поискового отряда, да? Я просто… сейчас!
Спрыгнув с кровати, Антонио вихрем умчался из её комнаты — Мирабель только растерянно заморгала, когда он влетел обратно, чуть не споткнувшись на пороге о Парса, решившего, что с ним играют в догонялки. Подхватив кота поперёк живота одной рукой, а другой прижимая к груди альбомные листы, Антонио снова плюхнулся к ней на кровать и, почесав Парса за ухом, протянул ей листы:
— Смотри!
Мирабель только ахнула, разглядывая рисунки — она сразу узнала в черноволосом человечке с зелёными глазами tío Бруно. На первом рисунке их tío в ярко-красной куртке-аляске сидел на фоне эскимосского иглу в компании двух белоснежных пушистых шаров, с чёрными точками на месте глаз и носов, на втором tío Бруно в разноцветных футболке и шортах катался на жирафе, а на третьем — обнимал коалу.
— Антонио… они потрясающие, — выдохнула Мирабель, покачав головой. Антонио довольно улыбнулся, сидя с Парсом на руках. — Это… белые медведи, да?
— Вон там, справа, медведь, а слева — а-ляс-кин-ский маламут, — по слогам произнёс Антонио. — Только они, кажется, не очень хорошо получились.
— Они замечательные. Слушай… да ты талант! Почему tía Пепа ещё не отдала тебя в художественную школу? — удивилась Мирабель, разглядывая тщательно прорисованный носик коалы. Антонио пожал плечами:
— Вдруг абуэла уже решила, что я должен быть кем-то другим?
— А кем ты хочешь быть? — спросила Мирабель, отложив рисунки в сторону. Антонио, насупившись, уткнулся носом в пятнистую шерсть Парса:
— Наверное, в зоопарке работать. Или в заповеднике! Чтобы звери рядом, я их очень люблю… Но, я не знаю пока.
— Ничего, у тебя ещё куча времени, — утешила его Мирабель, снова взглянув на рисунки. Вот бы показать их Бруно…
— Мира, а ты сможешь их отнести в полицейский участок, чтобы передали в Поисковый отряд? Просто меня одного мама не пустит… — словно прочитав её мысли, попросил Антонио. — Я ему ещё письмо напишу, ты проверишь, чтоб без ошибок?
— Конечно, Тонито, — Мирабель улыбнулась и стукнулась с ним кулаками.
— Тогда, я пошёл, — с важным видом объявил Антонио и спрыгнул с кровати, отпуская Парса. Кот, встряхнувшись, бодро затрусил у ног Антонио, горделиво задрав хвост, и Мирабель, проводив их взглядом, осторожно провела кончиком пальца по нарисованному лицу tío Бруно, тут же отдёрнув руку. Через пару часов Антонио принёс ей письмо, и Мирабель прочитала его сквозь наворачивающиеся слёзы.
«Привет, tío Бруно, это я, Антонио!
Я знаю, что ты помогаешь ловить преступников, и поэтому тебе пришлось от нас уехать. Мама скозала, что ты улетел на Аляску, потом что ты в Африке, а теперь, что ты в Австралии. Я боялся, что тебя уже нет, но я теперь понял, что это для того, чтобы преступники не узнали, где ты на самом деле. Так что ты мне тоже не отвечай, ни в коем случае! Я буду за тебя молиться, tío Бруно, чтобы ты поскорее поймал всех бандитов, и вернулся к нам домой вместе со своей собакой. Я тебя плохо помню, абуэлита убрала все фотографии там, где ты, кроме одной, с моей мамой и tía Хульетой, поэтому я тебя немножечко плохо нарисовал, ты прости. Tío Бруно, я хочу сказать, что, даже если на самом деле ты не катался на жирафе и у тебя нет полицейской собаки, ты всё равно самый крутой tío!
Твой племянник Антонио.
И с днём рождения! Пусть письмо придёт к тебе во время»
— Много ошибок? — спросил Антонио, и Мирабель помотала головой.
— Совсем чуть-чуть, — она быстро исправила «скозала» и «во время», расставила запятые с тире и поцеловала Антонио в лоб. — Это отличное письмо, Тонито. Бруно… tío Бруно очень обрадуется, когда получит его.
— Спасибо! — Антонио, просияв, просительно глянул на неё. — А как думаешь, письмо и рисунки успеют попасть к tío Бруно ко дню рождения?
— Обязательно успеют, Тонито. Обязательно, — пообещала ему Мирабель, и Антонио окончательно развеселился. Схватив её за руку, он быстро уговорил её пойти погулять в парке, и до самого вечера Мирабель не садилась за учебники. Рухнув в кровать после ужина, она вяло пообещала себе завтра заниматься только учёбой и провалилась в сон без сновидений, словно в бездну.
Мама всё-таки исполнила свою угрозу и отвела её к доктору Бенедикту Пенинье. Невропатолог, перевидавший сотни и тысячи нервных выпускников с такими же нервными родителями, посветил ей фонариком в глаза, попросил дотронуться до кончика носа с закрытыми глазами и, подмигнув, развёл руками, посоветовав чаще гулять и пить витамины. Вторую часть рекомендаций Мирабель была готова исполнить хоть сейчас, а вот с прогулками было сложнее. Пообещав маме обязательно отдохнуть после выпускных экзаменов, Мирабель с чистым сердцем продолжила вгрызаться в учебники, обложившись конспектами Луизы. Учитель Варгас ненароком обмолвился, что в этом семестре её результаты действительно впечатляют, и эта похвала её окрылила.
В этом году из-за учебных нагрузок Мирабель почти не участвовала в покупке подарков для мамы и tía Пепы, переложив всю сложную часть на плечи Луизы и Долорес с Камило, но она всё-таки улучила время, чтобы отправить tío Бруно не одно, а целых два поздравительных письма: от себя и от Антонио, пообещав навестить сразу, как расправится с выпускными экзаменами. Ответ пришёл через четыре дня, и, открыв письмо, Мирабель увидела скачущие по строчкам буквы, словно у tío Бруно дрожала рука.
«Спасибо тебе, малыш.
Знаю, ты не сможешь это сказать Антонио, но его письмо меня растрогало до слёз. Я, кажется, становлюсь сентиментальным, но в нашем дивном отеле «Калифорния» это не редкость. Я, конечно, знал, что у Пепиты богатое воображение, но чтобы сочинять про меня такие истории… И всё-таки, знаешь, я ей благодарен за то, что Тонито не видит во мне чудовище и вообще гордится мной. Я в Поисковом отряде, надо же… Я от души посмеялся, и всё-таки… Жаль будет его разочаровывать горькой правдой. Хотя с собаками он угадал, овчарок тут и правда много…
Расскажи, как твои дела, Мирабелита? В прошлом письме ты совсем про себя не говорила, только про экзамены. Я надеюсь, ты не сходишь с ума из-за учёбы, как твоя мама. Честное слово, я иногда боялся, что Хулита себя в могилу сведёт, особенно когда она поступила на медицинский. Она даже спала в обнимку с учебником! А вот мы с Пепитой были теми ещё… разгильдяями, увы. Малыш, пожалуйста, скажи, что в этом ты не пошла в неё? Хотя, впрочем, надеюсь, ты и не в нас с Пепитой… Я уверен, что ты всё сдашь на отлично, вот, я сейчас даже постучал по дереву.
Я буду рад тебя увидеть. Но, если у тебя не получится — не надрывайся, чтобы заработать деньги на входной билет сюда, хорошо? В конце концов, тебе уже в следующем году восемнадцать, и ты сможешь заглянуть в гости законным образом. Я смогу подождать, малыш.
Обнимаю тебя, Бруно.»
Мирабель стиснула зубы, чтобы не завыть в голос. Ей захотелось сорваться с места и броситься на автобусную остановку, но… С понедельника начиналась экзамены, среди которых были и математика, и физика, чёрт бы их побрал. (2)
Мирабель сама не понимала, как у неё получилось сдать экзамены и не сойти с ума. Головная боль стала её постоянной спутницей, и она впервые поняла, что в своё время чувствовала Луиза — и поразилась тому, какой же сильной была её средняя сестра. Результаты объявляли в пятницу, 3 ноября, и Мирабель зашла в класс со странным чувством в груди, будто что-то оборвалось — она окончила школу. Да, будет ещё церемония выпуска, но вот сейчас она в последний раз сядет за парту, в последний раз будет сидеть вместе со своими одноклассниками в этих стенах… Слушая, как учитель зачитывает результаты экзаменов, Мирабель задумалась: какой будет её жизнь дальше? На мгновение стало страшно — детство только что осталось позади, впереди был незнакомый пока ещё мир взрослых поступков и решений, а готова ли она к ним?!
— Сеньорита Рохас, — учитель Варгас слегка повысил голос, и Мирабель, очнувшись от мыслей, испуганно вскинула голову, с трепетом замечая улыбку на лице учителя. — Поздравляю. Ваш средний балл за экзамены — четыре и восемь.
Хоакин радостно присвистнул за её спиной, Моника, обернувшись к ней, быстро показала большой палец, а Мирабель сидела, растерянно хлопая ресницами.
— Правда? — глупо переспросила она, и учитель Варгас кивнул.
Из школы она летела на невидимых крыльях и домой ворвалась с торжествующим воплем, с шумом распахнув входную дверь. Абуэла, узнав о высоких оценках, засияла, расхваливая её старательность и прилежность, и Мирабель довольно кивала, радуясь, что абуэла не стала сравнивать её с Луизой, которая сдала вообще на максимальный балл. Камило, чьи результаты были не так хороши, быстренько улизнул подальше от зорких глаз абуэлы и своей мамы, чтобы не выслушивать, какой он лентяй и мог бы постараться и лучше. Уже вечером, занеся Луизе конспекты, Мирабель без труда выпросила у неё карточку, пообещав не напиваться и домой вернуться в приличном виде.
На следующий день Мирабель вскочила ещё до звонка будильника. Даже не почистив зубы, она помчалась на кухню, стараясь не топать, чтобы не разбудить сладко спящее семейство. Решив не мудрить, Мирабель снова остановилась на яблочном пироге, и, пока он выпекался, наполняя кухню умопомрачительным ароматом, поднялась к себе, чтобы умыться и переодеться. Распахнув шкаф, она быстро вытащила светлую блузку с цветочным узором и, поколебавшись, отодвинула привычную длинную юбку в сторону. Слова Долорес, сказанные ещё летом, немного отрезвили её: да, пусть её ноги не такие, как у Исабелы, и что с того?
Покопавшись в шкафу, она вытащила тёмно-синие бриджи до колен с вышитым узором из листьев плюща на одной стороне, поднимавшихся по спирали от края штанины до самых бёдер. Придирчиво оглядев их, Мирабель довольно кивнула и переоделась, отгоняя волнение. Она просто едет поздравить tío Бруно с прошедшим днём рождения, и только поэтому так наряжается! Зачёсывая перед зеркалом волосы в пучок, как у Луизы, Мирабель на мгновение остановилась, глядя на браслет, так и блестевший на запястье. Завязав ленту, она с неловким чувством сняла браслет, убрав его поглубже в ящик стола.
Мирабель казалось, что автобус едет медленней, чем обычно, и она изнывала от желания выскочить и побежать по дороге, обгоняя все эти неповоротливые машины. Она прислонилась головой к стеклу, глядя на тянущиеся улицы, и мысленно подгоняла водителя: да сколько можно ехать, уже прошёл целый час, нет, три часа, нет, она едет в этом чёртовом автобусе уже сотню лет!..
Внутри всё звенело от нетерпения, когда, наконец, подошла её очередь на КПП. На этот раз, помимо сигарет, у Мирабель были настоящие подарки для tío Бруно: рисунки Антонио, фотография со свадьбы и купленный на карманные деньги сборник стихотворений Пабло Неруды «Камни Чили» в мягкой обложке. И, конечно, три куска яблочного пирога, завёрнутые в фольгу. Охранник — какой-то новенький, Мирабель его раньше не видела, придирчиво изучил книгу, потряс её в воздухе, пару раз перелистал на весу, и, не найдя ничего запрещённого, приуныл, безропотно выдав ей пропуск в обмен на скромную взятку в пятьдесят долларов.
Идя следом за охранником по грязному сумрачному коридору в комнату для свиданий, Мирабель не обращала внимания на сальные и похабные выкрики заключённых, столпившихся по ту сторону решётки. Сердце колотилось в груди, как сумасшедшее — наконец-то она увидит tío Бруно! По сравнению с этой мыслью, грязь и мерзость окружающей обстановки отступали на задний план, становясь несущественной мелочью. В голове бушевал ураган из новостей и вопросов, но когда в комнату завели Бруно, почему-то все заготовленные фразы исчезли. Они оба шагнули навстречу друг другу, и Мирабель задохнулась, стискивая его и понимая, как сильно она соскучилась по его теплу и его объятиям. Ослепительно-яркое чувство счастья прошило её от макушки до пяток, и все слова были сейчас лишними. Она чувствовала, как Бруно её обнимает, как он часто дышит, уткнувшись носом в её волосы, и сама прижималась к его плечу, не обращая внимания на запахи тюрьмы.
— Я всё сдала, — пробормотала Мирабель, чувствуя, как подрагивают его ладони, сжимающие её лопатки. — Почти на отлично.
— Ты лучшая. Всегда, — пробормотал tío Бруно ей на ухо, и по спине прокатился колючий озноб, от которого волоски на руках стали дыбом. Мирабель прикрыла глаза, борясь с желанием прильнуть к нему ещё ближе. В памяти ярко вспыхнул старый сон, и Мирабель неловко отстранилась, боясь поднять взгляд. Tío Бруно, словно очнувшись, разжал руки, отступая на шаг, и улыбнулся, окинув её взглядом:
— Малыш, ты… потрясающе выглядишь. Большие планы на сегодня?
— Да, — Мирабель, справившись с собой, улыбнулась, бросив на него взгляд из-под ресниц. — Планы поздравить моего самого лучшего tío Бруно с прошедшим днём рождения.
— Почему-то мне кажется, что он у меня сегодня, — Бруно нервно потёр затылок и встряхнулся. — Я точно чувствую, что от тебя пахнет яблочным пирогом… То есть, я имею в виду, от сумки.
Мирабель лукаво улыбнулась и кивком пригласила его за стол. Дождавшись, когда tío Бруно сядет, она с торжественным видом вытащила из сумки сигареты и заготовленные подарки, и Бруно замер, растерянно глядя на книгу и альбомные листы. Через пару секунд он поднял голову, неуверенно глядя на неё:
— Это… мне?
— Конечно. Вот, «Камни Чили», чтобы… знаешь, здесь, конечно, чёрно-белые фотографии, — Мирабель, запнувшись, переступила с ноги на ногу, опираясь бедром о край стола, и tío Бруно уставился на вышивку из листьев. — Но я так подумала… мы же с тобой их всё равно увидим вживую?
Tío Бруно, сглотнув, налил себе воды из пластиковой бутылки и залпом осушил стаканчик.
— Обязательно, — пробормотал он, переводя взгляд на книгу, и, улыбнувшись, провёл кончиками пальцев по обложке с изображением каменистого побережья. — Я сам не знаю, почему именно Чили, просто… Запало в душу. «Здесь крыши и груши мокры от дождя, и блестят виноградники Чили, и, словно серебряный кубок, в который угрюмая полночь сочит свои бледные вина, луна прибывает среди бальзамина, майтена, жасмина, пеумо, душицы, фасоли и лавра, умытых росою…» (3) — по памяти прочитал он, и Мирабель замерла, не сводя с него глаз и не дыша. Tío Бруно взглянул на неё с неловкой улыбкой, и она, встряхнувшись, протянула ему альбомные листы:
— Самый главный подарок здесь.
— Интересно, что… — tío Бруно осёкся, рассматривая рисунки Антонио. Улыбка исчезла — так ветер стирает узор на сухом песке, и Мирабель осторожно села рядом, положив ладонь ему на плечо и чувствуя напряжённые мышцы. Tío Бруно, не сводя глаз с рисунков, накрыл её пальцы ладонью и, заморгав, отвернулся.
— Я точно стал слишком сентиментальным, — пробормотал он. — Господи, он уже такой взрослый, я помню, когда Антонио рисовал человечков из палочек и кружков, а теперь такие пейзажи. И… я катаюсь верхом на жирафе.
— Оцени, в каких ты крутых футболке и шортах, — Мирабель слегка потёрлась плечом о его плечо, и Бруно кивнул, снова переводя взгляд на рисунки. Он осторожно потёр уголок листа между пальцев, словно убеждаясь, что они настоящие, и покачал головой.
— Я тут просто красавец, в жизни таким не был, — сипло сказал он, слабо улыбнувшись. Мирабель тихо фыркнула и боднула его лбом.
— Просто у нас осталось слишком мало твоих фотографий, — напомнила она, и Бруно хмыкнул, глядя ей в лицо. — Знаешь, что мы обязательно сделаем до того, как полетим в Чили?
— Теряюсь в догадках, — tío Бруно улыбался, мягко поглаживая её ладонь большим пальцем, и Мирабель надеялась, что он не заметит, как у неё горят щёки.
— Я куплю плёнку на сорок восемь кадров, и ты будешь на каждом снимке. На каждом, — со значением подчеркнула она, и Бруно прищурился:
— Малыш, зачем тебе сорок восемь моих фотографий?..
— Ну, часть я точно расклею по всему району, добавив подпись: «Смотрите, это мой tío Бруно, он самый храбрый и лучший человек в мире»… — она провела рукой по воздуху, словно разглаживала невидимый плакат.
— Я думаю, «Разыскивается живым или мёртвым» будет смотреться уместней, — отозвался tío Бруно, и Мирабель, притворно зарычав, снова пихнула его плечом:
— Тебя полностью оправдают!
— Ни капли в этом не сомневаюсь, сеньорита авокадо, — tío Бруно слегка подтолкнул её в ответ, и Мирабель расхохоталась, пряча лицо в ладонях. На сердце стало тепло, когда она услышала его искренний смех, и Мирабель, опустив руки и всё ещё посмеиваясь, протянула ему фотографию со свадьбы.
— И это тоже тебе. Мелочь, но… Я подумала, ты захочешь увидеть свадьбу нашей Лолы. Правда, она красавица? И Луиза, представляешь, Долорес убедила её надеть платье, а не эти её вечные брюки! — Мирабель сморщила нос, глядя на фото. — Ну, то есть, если бы она меня не выпихнула вперёд, ты бы и сам это увидел.
Tío Бруно долго молчал, держа фотографию на вытянутой руке, и Мирабель слегка поёрзала на стуле.
— Да вы все тут такие красивые, что глаз не оторвать, — тихо произнес tío Бруно, переведя взгляд на неё. — Тебе очень идёт это платье.
Мирабель, смутившись ещё больше, нервно сцепила пальцы в замок, не зная, куда смотреть.
— Спасибо, — пробормотала она, понимая, что теперь у неё горят не только щёки, но и уши. — Это Долорес его нашла, она вообще молодец.
— Боже, благослови Лолу и Мариано… — пробормотал себе под нос tío Бруно.
Моргнув, он сложил свои подарки в аккуратную стопку и, переведя дух, с улыбкой спросил:
— Так что, малыш, тебя можно поздравить с успешной сдачей школьных экзаменов?
— Да! — с облегчением подхватила Мирабель. — Я всё сдала, у меня средний балл четыре и восемь! Если я ещё и на курсах постараюсь, то смогу рассчитывать на льготы при поступлении. Теперь уже каникулы, буду совмещать работу с курсами до марта, а в апреле вступительные… Но мне уже хотя бы исполнится восемнадцать, смогу подать заявление без родителей и вообще… Ой, кстати! — вспомнила она. — Ты ведь внесёшь моё имя в список посетителей?
— Я… — Бруно, неожиданно смутившись, улыбнулся краешком рта, рассеянно потирая предплечье. — Я уже это сделал. Может, немного самонадеянно, просто…
— Спасибо! — Мирабель, подпрыгнув от счастья, порывисто наклонилась к нему, снова заключая в объятия. Стул опасно качнулся, и tío Бруно быстро обхватил её талию руками, помогая им обоим удержать равновесие.
— Нам ещё не хватало убиться… Хотя с моим везением я бы не удивился, — пробормотал он ей в висок, и Мирабель судорожно кивнула, цепляясь за мягкую ткань спортивного костюма на его плечах.
— Да, знаменитая папина грация всегда со мной, — хрипло сказала она, часто дыша. Его ладони на талии казались тяжелым и горячими, и от этого ощущения волнами накатывало смутное, странное желание — поднять голову, коснуться губами линии челюсти, зарыться пальцами в тёмные, такие непривычно-короткие волосы… Мирабель отдёрнулась, поправляя блузку трясущимися руками и боясь поднять на него глаза.
Господи, она действительно больная и озабоченная дура!
— Так, а по поводу оплаты университета… — tío Бруно, раскашлявшись, опять налил себе воды. Мирабель заметила, как дёрнулся его кадык, пока он пил, и, чувствуя, как пересохло в горле, жестом попросила воды и для себя. — Ты, главное, не горячись. За год много что может случиться.
— Ага, у меня появится фея-крёстная и подарит увесистую пачку песо и хрустальные туфельки. Бибиди-бабиди-бу, — продекламировала Мирабель, взмахнув рукой в воздухе, словно держала волшебную палочку, и выпила воду. Бруно, кивнув, невольно задержал взгляд на тонких ремешках босоножек, охвативших её щиколотки, и, кашлянув, отвернулся, массируя переносицу. Мирабель напряглась. — Tío, ты не заболел?
— Нормально. Просто в горле першит, и глаза слезятся. Наверное, папоротник пылит, — пробормотал tío Бруно, махнув рукой в сторону подоконника. — На курсах хоть интересно?
— Когда как, — отозвалась Мирабель, чуть нахмурившись. А что, если у tío Бруно началась аллергия?.. — Если честно, мне уже скоро Боливар со своими декретами в страшных снах начнёт являться, верхом на коне и со шпагой в зубах.
Не в силах сидеть на месте, она вскочила на ноги, и, пройдясь по комнате, всплеснула руками.
— Вот скажи, ты знал, что он выиграл четыреста семьдесят две битвы, и был масоном?
— Что-то такое слышал, — сипло отозвался tío Бруно, сцепляя пальцы в замок на столе, и Мирабель задержала дыхание, с трудом отведя взгляд от его рук.
— Но иногда рассказывают действительно интересные вещи. Вот как у коренных племён были все эти дикие обычаи вроде божественного провидения или суда поединком… Но! Ты знаешь, что самое возмутительное?! И в те времена, ещё до конкисты, точно так же — принёс жрецу или вождю драгоценности и подарки, всё, считай, боги на твоей стороне!
Tío Бруно негромко рассмеялся, тепло глядя на неё:
— Человеческая природа на редкость постоянна, тебе не кажется?
— Не кажется, а так оно и есть, — буркнула Мирабель, вытирая ладони о бриджи. — Правда, тюрем тогда не было, либо изгнание из племени, либо смерть. А первая тюрьма, доступная всем — не только знати, а всему населению, — появилась в тринадцатом веке, во Флоренции.
— Какой всё-таки значительный прогресс в гуманизации нашего общества, тюрьмы доступны всем и каждому, — с серьёзным видом покивал tío Бруно, и Мирабель рассмеялась, садясь обратно за стол.
Прикончив по куску пирога — даже остывшим, он всё равно одуряюще пах корицей и яблоками, и, с точки зрения самой Мирабель, удался куда лучше прошлого, — она с тоской прислушалась к себе: время визита уже почти вышло.
— Ты прости, я в следующий раз, наверное, уже в следующем году приеду. С деньгами пока не очень, я вся в учёбу ушла, — тихо сказала Мирабель, и tío Бруно, посерьёзнев, взял её руки в свои:
— И ничего страшного. У меня хоть сердце перестанет болеть, что ты сюда по удостоверению Луизы приходишь. Да и осталось-то… всего ничего.
Мирабель кивнула, слыша щелчок замка. Собравшись с духом, она неловко клюнула его в щеку, и, сбивчиво пробормотав: «С прошедшим днём рождения!», вскочила на ноги. Щёки опять горели огнём, а губы зудели от ощущения его кожи, и собственный поступок казался идиотским — хотя, какого чёрта, они же родственники, почему целовать tío Феликса в щеку казалось нормальным, а сейчас она была готова провалиться сквозь землю от удушливого стыда?!
— Спасибо, малыш, — tío Бруно, поднявшись следом, ненадолго привлёк её к себе, целомудренно целуя в висок, и сердце провалилось куда-то в пятки, а может, и под пол, пробив планету насквозь и устремляясь в далёкий космос.
— Время, — напомнил охранник, многозначительно похлопывая ладонью по двери, и Мирабель торопливо выскочила из комнаты, чувствуя, как звенит в ушах. Просто она слишком устала из-за напряжённой учёбы, а ещё весь этот бесконечный романтический флёр в их доме из-за свадьбы Долорес и Мариано, вот у неё ум за разум и заходит…
Она зажмурилась, выходя из сумрачной тюрьмы под яркое солнце и снова чувствуя сухие горячие губы на виске. Может, это какой-то галлюциногенный папоротник, и всё из-за него? Надо проверить по справочнику ухода за домашними растениями, вдруг это вообще какой-то новый вид дурмана, который выращивают в Ла Пикоте?!
Мирабель дошла до середины внутреннего дворика, когда вой сирены ударил её по ушам. Сердце моментально оборвалось, и она порывисто обернулась, вскрикнув от страха: что это? Что-то с Бруно?! Охранник, быстро намотав на руку поводок служебной овчарки, подошёл к ней, подталкивая к выходу.
— Сеньорита, быстро, покиньте территорию тюрьмы.
— Но…
— Сеньорита, живей!
Мирабель, подталкиваемая охранником, пятилась назад, не сводя с тюремного блока испуганного взгляда. Она видела, как от КПП оттесняют других посетителей, а проклятая сирена не смолкала ни на секунду, ревя, словно иерихонская труба. Охрана спускала овчарок с поводков, к тюремному корпусу бросилась парочка мужчин в форме…
— Что случилось? Что происходит? — услышала она галдёж тех, кто столпился у ворот, и непонимающе помотала в ответ головой. Охранник вскинул руку, привлекая внимание, и, посторонившись, пропустил последнюю группу тех, кого вывели из тюрьмы.
— Сеньоры, сеньориты, посещения отменяются до распоряжения начальника тюрьмы.
— Но мой Хулио… я ему супчик сварила… — раздался растерянный женский голос, и охранник терпеливо повторил:
— Чрезвычайная ситуация, сеньора. Привезёте в следующий раз.
Мирабель намертво вцепилась в сетку забора, чувствуя, как застучали зубы. Что там случилось?! Что?! Бруно в порядке?!
— Что происходит? Мой Антонио жив?
— А мой Эктор?
— Хулио! Как же мой мальчик без супа?!
Женщины и не думали расходиться; в воздухе звенели их испуганные, сердитые, растерянные голоса, и всё это время на одной, сводящей с ума, ноте, ревела сирена. Раздался шум подъезжающего автомобиля, и Мирабель услышала новые возгласы:
— Сеньора! Донья Виктория, там что-то случилось!.. Донья Виктория…
Мирабель с трудом отвернулась от мрачного, серого здания тюрьмы, глядя на уже знакомый синий автомобиль, из которого вышла та самая рыжеволосая женщина, которую она однажды видела мельком.
— Одну минуту, — спокойно произнесла женщина — донья Виктория, и, лавируя между посетительницами, подошла к будочке охранника, который быстро замотал головой:
— Сеньора, посещения сегодня отменены.
— Я понимаю, офицер Потиньо, но что случилось? — мягко спросила она, и Мирабель вся обратилась в слух. Впрочем, и не только она — казалось, все собравшиеся у ворот затаили дыхание.
— Не могу сказать, это секретная информация…
— Сеньор офицер, взгляните на нас, — в голосе доньи Виктории проскользнули новые нотки. — Мы всего лишь слабые и напуганные женщины, которые пришли сюда поддержать наших мужчин, помочь им раскаяться в свершённых делах и обратиться к свету. Проявите капельку милосердия к нам, во имя Девы Марии и Господа нашего.
— Я… — охранник, смешавшись, оглянулся на тюрьму и, решившись, наклонился к окошку. Донья Виктория приблизила голову и, выслушав шёпот, кивнула. Отойдя от ворот, она тут же попала в кольцо из жаждущих посетительниц, и Мирабель быстро подошла ближе.
— Кого-то убили во дворе, во время прогулки, — очень тихо произнесла донья Виктория, и по толпе пробежали шепотки — каждая молилась, чтобы это не её коснулась беда. Мирабель застыла, прижав руки к груди. Tío Бруно ведь не было там, верно? С ним ведь всё хорошо?
Мирабель не знала, сколько прошло времени, и лишь заметив краем глаза фургоны с символами радио Караколь и RCN, а также Первого национального телеканала, опомнившись, заторопилась на остановку. Ещё не хватало, чтобы её лицо показали по новостям — тогда уж точно не избежать беды!
Домой она приехала в состоянии, близком к истерике. Неизвестность терзала её, дёргая сердце с каждым вздохом. Только бы с Бруно всё было хорошо, только бы с ним всё было нормально… Услышав ещё от входной двери звук экстренного выпуска новостей, она сломя голову бросилась в гостиную. Папа обернулся на звук её шагов и слегка нахмурился:
— Мирабу, ты…
— Подожди, пап, секундочку, — Мирабель уставилась на экран — где ведущая, стоя у КПП, тараторила в микрофон.
— По словам начальника тюрьмы, во время прогулки во дворе тюрьмы произошла драка между заключёнными. Двоих пострадавших под охраной переправят в больницу святого Антония, один заключённый убит, личности пострадавших пока не раскрываются…
Мирабель, сгорбившись, прижала руки к лицу, и папа убрал звук до еле слышного бормотания.
— Мирабу, что такое? — негромко спросил папа, и её прорвало.
— Вот что! В тюрьмах убивают! Заключённых убивают такие же заключённые, их избивают, унижают, ломают, и все вокруг закрывают на это глаза! Всем плевать — ведь если в тюрьме, значит, виновен! И при этом все знают, что ошибки в нашем судопроизводстве исчисляются сотнями, если не тысячами, но об этом никто никогда не говорит! А если один из пострадавших был невиновным, которого случайно отправили за решётку?! Если он умрёт, то что, все снова махнут рукой и скажут — значит, такая уж у него судьба?! — Мирабель, распаляясь, говорила всё громче, не задумываясь о том, кто ещё её может услышать. — Это надо менять, папа, это всё надо менять, надо сделать так, чтобы невиновный человек имел возможность выйти из тюрьмы, а виновные, напротив, сидели там, за решёткой! Вот что я хочу изменить!
— Мирабель, в одиночку — это всё равно, что пытаться сдвинуть гору, — папа пристально посмотрел на неё, и Мирабель резко взмахнула рукой:
— И что? Сидеть, вздыхая, что это слишком сложно?! Да, может, я и не могу свернуть гору, но я могу взять в руки лопату и копать! И, чёрт побери, следующий человек, который придёт после меня, прокопается ещё дальше, и, рано или поздно, но эта гора исчезнет!
Агустин поднялся с дивана, и Мирабель испуганно прикусила язык. Папа казался уж слишком суровым, и в его глазах она заметила странный блеск.
— Что-то мне подсказывает, что ты уже взяла эту самую лопату в руки… Мирабу, скажи, ты вообще ходишь на курсы в УТадео? — спросил он, и Мирабель покачала головой. Папа, вздохнув, снял очки и сжал переносицу, массируя уголки глаз. — Национальный? Или Росарио?
— Росарио, — шёпотом ответила она, понимая, что перегнула палку, и сейчас разразится скандал… Папа, вздохнув, надел очки и кивнул ей.
— Сдавай экзамены. Если поступишь — я оплачу первый курс.
Мирабель показалось, что её по голове огрели пыльным мешком. Недоверчиво заморгав, она немо уставилась на папу, и тот печально улыбнулся.
— Мирабу. Я уже горжусь моими дочерьми, а моей страной я мечтаю гордиться с тех пор, как мне исполнилось шестнадцать. И то, что ты хочешь сделать… Ты моя дочь, — Мирабель могла бы поклясться, что в этот момент в папиных глазах блеснули слёзы. Шмыгнув носом, она разревелась и бросилась к нему на шею. Папа, вздохнув, крепко обнял её, а затем протянул платок.
— Ты, наверное, единственный во всей Колумбии, кто ещё носит в кармане носовой платок, — всхлипывая, пробормотала Мирабель и звучно высморкалась. Папа негромко рассмеялся, успокаивающе похлопывая её по спине:
— Что поделать. Воспитание, mija, воспитание.
Мирабель, выдохнув, в последний раз вытерла нос и отстранилась. Интересно, а где абуэла, и почему она сейчас не надвигается на них, словно грозовая туча?..
— Твоя абуэла и Пепита с семьёй у Гузманов, — ответил папа, заметив, как она обернулась. — А мама отсыпается после дежурства.
— Пап… я так тебя люблю, — пробормотала Мирабель, и папа, хмыкнув, притиснул её ближе.
— Я тебя тоже, Мирабу. И пирог у тебя получился ещё лучше, чем первый. Выбирая из двух зол — университетом и женихом, уж лучше учёба… Так хоть будем есть твои дивные пироги и эмпанады.
Мирабель, рассмеявшись, стукнулась лбом в папину грудь.
— Ну что, пошли на кухню? Разгрузим твою маму на сегодня? — предложил он, и Мирабель с радостью закивала.
За приготовлением ужина удалось хоть ненадолго избавиться от гложущих страхов, что с Бруно случилась беда. Отобрав у папы нож и поручив ему варить рис, Мирабель внимательно слушала радио. Музыкальные блоки то и дело перемежались новостями, но пока ничего стоящего не сообщалось — только то, что прибыла полиция, ведётся расследование, пострадавшие в критическом состоянии находятся в больнице…
Раздался телефонный звонок — слишком частый и резкий, словно межгород, и Мирабель, отложив нож и на ходу вытирая руки о фартук, взяла трубку.
— Дом семьи Мадригаль, Иса, это ты? — спросила она и вздрогнула, услышав голос tío Бруно.
— Мирабель, это я.
— Ты… — Мирабель прикусила язык, понимая, что ещё секунда — и она забросает его вопросами, а времени, судя по его напряжённому голосу, было мало.
— Я жив и в порядке, малыш. Я скоро напишу. Ты только не вздумай сюда приезжать в ближайшее время, здесь сейчас будет очень строго. Всё хорошо, малыш. Береги себя.
В телефоне раздались гудки, и Мирабель, покачнувшись, оперлась на стену, балансируя на грани истерического смеха и таких же истерических слёз. Он жив! С ним всё хорошо! И… какого чёрта, Бруно, что, ей сейчас позвонил?! Из тюрьмы?!
— Мирабу? Кто звонил-то, Иса? Связь прервалась? — папа выглянул из кухни, держа в руке шумовку, и Мирабель, очнувшись, помотала головой:
— Нет, это… номером ошиблись. Случайно.
— А… давай ты уже рис доваришь, а я порежу морковь? — предложил папа, покосившись на её дрожащие руки, и Мирабель, мигом очнувшись, бросилась на кухню.
— Нет, папа, никакого ножа!
Уже следующим вечером, сидя, сидя с папой в обнимку у телевизора, Мирабель вскинулась, как только начался новостной выпуск. Вот уже два дня и по радио, и по телевизору говорили о только «происшествии в Ла Пикоте», и даже абуэла пересела к ним на диван, безотчётно сжимая медальон в пальцах.
— Стало известно имя заключённого, застреленного в субботу во время прогулки, — ведущий читал новости с телесуфлера, и Мирабель видела, как быстро его глаза скользят по невидимым зрителям строчкам. — Это бывший майор Карлос Ортега, чьё громкое коррупционное дело долго не сходило с первых полос. По решению суда он был приговорён к пяти годам заключения и отбывал наказание в тюрьме Ла Пикота. Имена ещё двух пострадавших не разглашаются, полиция ведёт следствие, президент Сампер выразил глубокую озабоченность произошедшим. И это вновь возвращает нас к проблеме контрабанды в тюрьмах. По результатам оперативно проведённого обыска на территории Ла Пикоты, были найдены: пять магнитофонов, два телевизора и семь холодильников, а также запасы денег, оружия, наркотиков и алкоголя…
Мирабель, выдохнув, ненадолго прикрыла глаза. Жалости к убитому майору у неё не было, и пусть Господь простит её за жестокость.
— Семь холодильников… — пробормотал папа, покачав головой. — Ладно, я, ну, теоретически, понимаю, как проносят деньги и алкоголь, но как можно незаметно пронести в тюрьму холодильник?!
— Портреты американских президентов обладают особой магией, — буркнула Мирабель, и абуэла, неодобрительно покосившись на них, поднялась с дивана.
— Копать и копать? — тихо спросил папа, и Мирабель, слабо улыбнувшись, стукнулась с ним кулаками.
1) Bloque de búsqueda — специальное смешанное элитное подразделение, в которое вошли офицеры колумбийский полиции и военнослужащие национальной армии, созданное в августе 1989 г. для борьбы с Медельинским картелем и поимки Пабло Эскобара живым или мёртвым.
2) Экзамен ICFES был учреждён в 1966 году, когда Колумбийская ассоциация университетов и Университетский фонд подписали Соглашение №65. Оцениваемые предметы включали биологию, химию, физику, общественные науки, знание испанского языка, математику и факультативный предмет, который мог быть иностранным языком или тестом на логическое мышление.
3) «Сияние и смерть Хоакина Мурьеты» (исп. Fulgor y muerte de Joaquín Murieta) — кантата Пабло Неруды, на основе которой в 1976 г. была поставлена прекрасная рок-опера «Звезда и Смерть Хоакина Мурьеты»
Письмо от tío Бруно пришло во вторник, и Мирабель вскрыла конверт, который ей передал Хоакин на выпускной церемонии, под надёжной защитой собственной комнаты.
«...Политика нашего государства по отношению к тюрьмам проста: все заключённые равны, но некоторые равнее других. Об этом не говорят, но об этом все знают. Очень типично, тебе не кажется? И тех, кто пытается взобраться наверх, топчась по головам и поплёвывая вниз, не очень любят. И среди охраны, и среди заключённых. Ортега это понял уже посмертно.
Со мной всё в порядке, малыш. И, сразу скажу, этот канал связи для самых экстренных ситуаций. Для всего остального у нас есть эта замечательная переписка. Спасибо тебе за книгу, фотографию и рисунки Антонио, они действительно греют мне душу. Всё смотрю на них, вспоминаю вас всех, и становится легче. Ничего, в следующем году увидимся.
И да, если тебе интересно, мне действительно не верится, что я это пишу, но я буду ждать новой встречи с тобой… а не с Луизой. С другой стороны, письмами мы можем обмениваться в любом количестве, хоть каждый день.
С любовью, твой tío Бруно.»
Мирабель задумчиво кивнула, потирая кончик носа пальцем. Интересно, кому именно Ортега наступил на хвост… Хотя способ решения проблемы всё равно вызывал оторопь — для кого-то убить человека так же просто, как съесть арепу. Был — и нет. Она слегка поёжилась и мысленно попросила Святую Деву уберечь её tío Бруно от болезней и смерти, перед тем, как сесть за ответное письмо — ей хотелось поделиться хоть одной позитивной новостью, что папа полностью поддержал её выбор и даже пообещал помочь с оплатой.
Конец года в их семье всегда был шумным временем, богатым на праздники, и если день рождения tío Феликса прошёл тихо и спокойно, то вот Луиза в свой день рождения сделала неожиданное объявление.
— Я нашла работу, как раз по своей специальности, — сказала она вечером, когда вся семья собралась за праздничным столом, чтобы поздравить именинницу. Абуэла удивлённо приподняла брови:
— Лусита, дорогая, а не слишком ли рано? Ты только перешла на третий курс.
— Mi cielo, а ты уверена, что выдержишь учёбу и работу разом? — тут же спросила мама, и папа кивнул:
— Вот именно. Если проблема в деньгах…
— Нет, проблема не в них, и да, абуэла, мама, я выдержу, — Луиза успокаивающе улыбнулась. — Это, на самом деле, что-то вроде производственной практики, но сеньор Морано сказал, что те, кто хорошо себя проявит во время практики, могут претендовать на полноценное трудоустройство в его компании.
— Морано?.. — переспросила абуэла, сосредоточенно нахмурив брови. — Это из «Морано и сыновья», дон Хильберто? Он ещё передал дела своему сыну, Алваро, верно?
— Да, но сеньор Алваро сейчас в Барранкилье, он управляет тамошним филиалом, — терпеливо пояснила Луиза. — А в Боготе сейчас управляющий сеньор Хавьер Морано, его младший сын.
— Я слышала, его жена уже пятый год в Мадриде живёт с каким-то бизнесменом, — пробормотала абуэла, неодобрительно поджимая губы. — Что за нравы у нынешней молодёжи, вот в моё время брак действительно что-то значил…
— Ну, его семейное положение меня не интересует, — Луиза пожала плечами. — А вот опыт работы всегда пригодится.
— А чем они хоть занимаются? — спросила мама, постукивая кончиками пальцев по столу. — Пожалуйста, mi vida, скажи, что они не флористы!
Над столом пронеслась волна лёгких смешков — воспоминания о злоключениях, преследовавших свадьбу Долорес, были ещё свежи в памяти.
— Нет, это не настолько опасный бизнес. Производство и продажа кормов для собак, — вздохнула Луиза, и Мирабель понимающе улыбнулась. Пусть аллергия стояла между Луизой и её любимыми собаками, но сестра всё-таки нашла способ хоть чуть-чуть приблизиться к своей мечте.
— Ну, не знаю, милая, — мама с сомнением покачала головой. — Совмещать работу и учёбу всё-таки не так-то просто. И как быть с транспортом?
— Есть прямой маршрут, как раз от нашей остановки, мне даже не придётся пересаживаться. Я справлюсь, — Луиза решительно расправила плечи, и мама, вздохнув, кивнула ей.
Рождество они встречали в доме Гузманов, где Долорес и Мариано впервые принимали гостей, как семья, но вот Новый год было решено праздновать в доме Мадригалей. Причём в компании всех родственников… вновь за исключением Исабелы, которая ожидаемо отговорилась бесконечными съёмками.
— Гузманы, Рохасы, Пинейро, — загибала пальцы абуэла, делая пометки в тетради. — Агустин, твоя сестра приедет со всеми детьми, или старший у неё и в этом году остаётся в Англии?
— Нет, Серхио как раз собирался приехать с невестой, — отозвался папа, и абуэла довольно кивнула.
— Хорошо, значит, ещё плюс двое…
— А почему у нас? — наконец, не выдержал Камило, всплеснув руками. — Может, нам проще снять ресторан?! Мы же всё не поместимся!
— Потому что это семейный праздник, и мы соберёмся под крышей дома всей семьёй, — отрезала абуэла, и Мирабель, не поднимая головы от тарелки, нахмурилась, снова чувствуя глухую досаду внутри.
— Да я так и понял, опять делить комнату с кузенами, а на кухне будет не протолкнуться… И я уже не говорю про две ванных комнаты, которых точно не хватит на всех, — пробурчал Камило, подперев голову кулаками. — А своё совершеннолетие я встречу со шваброй в руках…
— Меньше трагедий, ты не в театре, — напомнила абуэла. — И никто не говорит тебе мыть пол именно в праздник, он послезавтра. А завтра будем наводить чистоту с самого утра, чтобы достойно поздравить тебя с этим знаменательным днём…
Мирабель погрузилась в свои мысли, уже не обращая внимания на нытьё Камило и его бессмысленные попытки переспорить абуэлу. Уже немного осталось, совсем чуть-чуть — декабрь уже, считай, закончился, январь, февраль и, наконец-то, март! И, конечно, нужно будет сразу бежать в Регистрационную палату(1), за удостоверением личности, и через две недели… или три… она сможет приходить к tío Бруно хоть каждую субботу! Мирабель даже зажмурилась от захватывающих дух перспектив. Больше не надо зависеть от сестры, не надо давать взятки охранникам, она придёт к нему под своим именем, открыто и честно…
Светлое будущее так её воодушевило, что она даже вызвалась мыть пол вместо Луизы, решив избавить сестру от лишней нагрузки, и заслужила одобрительный кивок абуэлы.
— Меня радует, что ты наконец-то взялась за ум, — величественно сказала абуэла, с гордостью глядя на неё. — Никаких сомнительных компаний, ходишь на курсы в университет, который выбрали тебе родители, сдала экзамены на такой высокий балл, в отличие от некоторых, да, Камило?..
Кузен, закатив глаза, засунул в рот огромный кусок рыбы с соусом по-креольски, делая вид, что сосредоточен только на еде, и ничего не слышит. Мирабель, обменявшись быстрыми взглядами с папой, смущённо замычала, снова утыкаясь в тарелку.
Великая Предновогодняя Уборка началась с самого утра. Обычно этим занималась приходящая домработница в компании двух горничных, но в том, что касалось семейных торжеств, абуэла твёрдо стояла на своём: никакого наёмного труда, только своими руками. Мирабель, вычистив до блеска свою комнату и комнату Луизы, теперь методично мыла пол на втором этаже, двигаясь по часовой стрелке от лестницы. Вскинув голову, чтобы отбросить лезшие в глаза волосы, заметила, что замок вечно запертой двери в комнате tío Бруно был слегка повёрнут.
Она остановилась, прижав швабру к груди и напряжённо глядя на дверь. Абуэла вместе с мамой и tía Пепой уехали за покупками, Камило вытирал пыль, tío Феликс и папа мыли полы на первом этаже, Луизу вместе с Антонио отправили на прогулку, чтобы они не дышали чистящими средствами… Так кто, чёрт побери, был внутри?! Чувствуя, как по спине пробежал холодок, Мирабель, покрепче сжав в руках швабру, шагнула вперёд и толкнула дверь в комнату tío Бруно. Вместо таинственных бандитов, ворвавшихся в их дом, чтобы найти проклятую папку с компроматом, она с возмущением уставилась на Камило, расслабленно валявшегося на полу:
— Ты!
— Мира! — Камило, подпрыгнув от неожиданности, замахал руками. — Тихо! Дверь, дверь закрой!
Мирабель шагнула внутрь, прикрыв дверь, и грозно спросила, красноречиво подняв швабру:
— Какого чёрта ты делаешь в комнате Бруно?
— А то непонятно! — Камило хлопнул себя по бёдрам и снова уселся на пол. — Прячусь я тут! Отдыхаю.
— Погоди, ты ведь уже два часа как вытираешь пыль… Так, ты что, тут всё это время торчал? — возмутилась Мирабель, и её кузен пожал плечами, снова плюхаясь на пол:
— Ну да. Нет, я вытер пару безделушек, пока абуэла не уехала, а потом вот. Решил отдохнуть. Нет, ну а что, мне завтра восемнадцать, и мы ещё перед Рождеством прибрались…
— Но какого чёрта именно здесь? И как ты вообще сюда зашёл?.. — не успокаивалась Мирабель, обводя взглядом запретную комнату. В последний раз она сюда приходила очень давно, ещё в прошлой жизни, пока tío Бруно не съехал на собственную квартиру, а потом случилось то злосчастное Рождество. Мирабель поёжилась — это место было похоже на склеп: затхлый, спёртый воздух, сероватые шторы, безжизненно свисавшие до самого пола и прикрывающие мутные окна, слой пыли на покрывале, застилавшем кровать, заклеенные скотчем картонные коробки, выстроившиеся вдоль стены… Камило, не мучаясь душевными терзаниями, хмыкнул, демонстрируя ей ключ:
— Да потому что сюда никто не заходит, понимаешь? Я тут уже давно свои журналы храню, ну и иногда прихожу, беру, чтоб почитать в ванной. Чаще всего ночью, чтоб никто не отвлекал от…
Мирабель передёрнуло.
— Господи, не продолжай, или меня наизнанку вывернет, — пробормотала она. — Камило, ты придурок! Это комната tío Бруно, а ты здесь хранишь свою порнуху?!
— Ну, знаешь, не только порнуху, — уклончиво пробормотал Камило. — Я уверен, он бы меня понял и одобрил, может, и сам бы что взял полистать…
— Заткнись! — взмолилась Мирабель. Поняв, что глупо и дальше стоять столбом со шваброй в руках, она отставила её к стене и осторожно прошла к центру комнаты, садясь на пол рядом с кузеном. — Как тебе это вообще в голову пришло? Почему не хранить своё барахло у себя в комнате? Это тебе что, склад?!
— Потому что у меня в комнате мама иногда устраивает генеральную уборку, — терпеливо объяснил Камило. — И мне уже надоело лишаться своих сокровищ. А тут они в целости и сохранности, вот!
Он вытащил из-под кровати стопку журналов, и Мирабель закрыла лицо ладонью, выхватив взглядом призывно раскинувшуюся голую девицу на обложке самого верхнего из них:
— Господи, да какой в этом смысл, у тебя же девушки и так, как в калейдоскопе меняются!
— Нормальные парни о сексе думают почти столько же, сколько о футболе, то есть, с утра до вечера, — с важным видом заявил Камило, и Мирабель, не выдержав, толкнула его в плечо. — Ой, только вот не надо этой скромности, можно подумать, я не знаю, как кое-кто запирался по ночам в ванной…
— Да ты!.. — Мирабель, рассвирепев, бросилась на него, и Камило, ехидно хихикая, проворно отскочил в сторону. Увлечённая попыткой придушить дорогого кузена, Мирабель задела стопку порножурналов и, поскользнувшись на глянцевой обложке, врезалась плечом в шкаф. От удара дверца скрипнула, приоткрываясь, и они оба притихли, глядя на толстые фотоальбомы, из которых торчали уголки фото, и на стопку пухлых конвертов, лежащих в недрах шкафа.
— Ты… извини, в общем, — пробормотал Камило, не сводя глаз с приоткрывшейся дверцы, и Мирабель рассеянно кивнула. — Как думаешь, там… всё его фото?
— Н-наверное, — неуверенно протянула Мирабель, невольно вспомнив папку в ящике у абуэлы. А что, если это тоже компромат на Ортиса и его приспешников?! — Ты лучше не трогай. Всё-таки…
— Да я же так, одним глазком, — сказал Камило, вытаскивая первый конверт, из которого посыпались фото — и чёрно-белые, и цветные. Мирабель вздрогнула от страха и одновременно от стыда: мало того, что они вломились в комнату Бруно, так ещё и в его вещах копаются!
— Господи… — прошептал Камило, схватив одно фото, и глядя на него широко распахнутыми глазами. — О, Боже мой…
— Что там? — Мирабель, перепугавшись ещё сильнее, быстро наклонилась к нему ближе и, потянув за руку, уставилась на чёрно-белое изображение. Ей понадобилось не меньше пяти секунд, чтобы понять, что там был…
— Это мой папа. И, Господи, во что он одет, и нет, убейте меня, у него… афро?! — прохрипел Камило, выронив фотографию и заходясь в придушенном хохоте. — Афро!
Мирабель, опешив, схватила следующее чёрно-белое фото и захихикала: это уже были её папа и мама, оба такие юные, даже, кажется, ещё неженатые… Папа казался до ужаса тощим, нескладным и смешным, и её захлестнуло чувство умиления, когда она разглядела на нём беретик в духе команданте Че и милитаристские штаны, а мама была в светлом открытом платье, и с длинными, совсем как у Исы, волосами, свободно лежавшими на плечах. Они оба сидели в парке на скамейке, мама что-то говорила, и папа не сводил с неё восторженно-влюблённого взгляда. Мирабель пригляделась и, фыркнув, толкнула Камило локтем — рядом с мамой сидела tía Пепа в брюках-клёш и открытом топе, и корчила рожицы в объектив камеры.
— Господи, моя мама носила клёш! — простонал Камило, схватившись за голову. — И она ещё меня ругала за драные джинсы? Мира, ты посмотри! Посмотри!
Он протянул ей ещё одно фото, и Мирабель взвыла, зажимая рот ладонями — это были мама и tía Пепа, обе в этих кошмарных клёшах и в открытых топиках с завязками на животе. Они стояли спиной к спине и что-то пели, используя две пустые пивные бутылки в качестве микрофонов.
— Господи, мы нашли настоящий клад! — благоговейно прошептал Камило, вытирая слёзы. — И если мне хоть кто-то скажет, что я качусь по наклонной…
Мирабель продолжала хихикать, недоверчиво разглядывая маму — она всегда была такой… взрослой, она всегда была её мамой, заботливой, ласковой, строгой, внимательной, и сейчас, глядя на девчонку, немногим старше её, с широченной улыбкой и озорной искрой в глазах, Мирабель пыталась поверить, что это один и тот же человек.
«Мы их совсем не знаем» — промелькнуло у неё в голове, и Мирабель, отложив фото, взяла следующее, чувствуя, как замирает сердце. Это был тринадцатый день рождения тройняшек — ей хватило пары секунд, чтобы подсчитать свечи на торте. Tía Пепа и её мама сидели, крепко обнимая tío Бруно, все трое улыбались в объектив, и у Мирабель перехватило дыхание, когда она поняла, что это фото делала абуэла. Господи, а ведь абуэла тоже была молодой! Они всё, вообще все когда-то были молодыми и… что? Сходили с ума? Ошибались? Вели себя не как умные и всезнающие взрослые?!
— Я понял, наши предки сюда засунули самые палевные фотки, — пробормотал Камило, копаясь в куче фотографий. — Господи, ну папино афро, это, конечно, удар ниже пояса… А ещё на меня ворчат, что волосы отрастил, как дикарь!
Мирабель рассеянно кивнула, вороша чёрно-белые и разноцветные прямоугольники. Вот уже более поздние фото, на них родители уже ведут себя чинно и благородно… Она вздрогнула, глядя на фотографию обнимающихся Ренаты и Бруно — это ведь с того дня, когда он сделал ей предложение. Мирабель сердито стиснула зубы. Как она могла так быстро и легко поверить, что её жених — сутенёр, наркоман и убийца… дура безмозглая! Мирабель вздрогнула и потрясла головой: нельзя так, наверное, думать о бывшей невесте Бруно, но всё-таки, какого чёрта?!
— Я был прав, абуэла сюда сложила все фото с… ним, — пробормотал Камило, глядя на фото со своего восьмилетия — за столом собралась вся семья вместе с tío Бруно, а сам именинник сидел с огромным куском торта на тарелке и щербато улыбался. У Мирабель слегка кольнуло сердце — она уже давно не видела у tío Бруно такого взгляда: спокойного и радостного, без тени горечи и боли. Она задержала взгляд на его улыбке — светлой и искренней, и тяжело вздохнула. Камило торопливо отложил фото, рассеянно вытирая руки о штаны, и принялся копаться дальше, выискивая компромат на родителей.
Мирабель нашла ещё одно старое фото с какого-то застолья, где не было ни одного знакомого лица, кроме её мамы и папы. Папа что-то шептал на ушко маме… во всяком случае, Мирабель хотелось верить, что именно шептал, а не целовал или, тем более покусывал, уж больно игривой была улыбка на губах мамы, и… и вообще, ну, постеснялись бы! Смутившись, она быстро схватила следующую фотографию и застыла, словно получила удар под дых.
Бруно, оказывается, тоже когда-то носил брюки-клёш. И, Господи, они ему были очень к лицу. Хотя, конечно, речь шла совсем не о лице… Мирабель замерла не дыша, сверля взглядом проклятые брюки и то место, которое они так выгодно подчёркивали, а затем заморгала, разглядывая всю фотографию. Он с кем-то говорил, стоя спиной к камере, и, видимо, фотограф его окликнул, потому что Бруно обернулся через плечо, глядя в кадр… ну, или прямо ей в душу. Мирабель загляделась на его лицо, такое молодое, странное, непривычное, скользнула взглядом по изгибу запястья, отмечая изящные пальцы, застывшие в воздухе, и её глаза в очередной раз, словно примагниченные, остановились на его спине. Ниже спины.
Господи, благослови брюки-клёш, и спаси, Господи, её душу, потому что она пялится на задницу своего tío Бруно, и не может отвести взгляд!
— Ни хрена себе, — присвистнул Камило, и Мирабель, вскрикнув, подпрыгнула на месте, торопливо откладывая фото в сторону. — Эй, ну ты чего, дай, я ещё не рассмотрел!
Камило достал фото и снова присвистнул, постучав по плотной бумаге. Мирабель запоздало сообразила, что на этом грешном фото ещё и tía Пепа была — в мини-юбке, блузке с закатанными рукавами и с безумной причёской, в которой её кудри словно стояли дыбом.
— И чтоб мама мне после этого ещё что-то говорила про одежду?! Нет, Мира, мы нашли настоящие сокровища!
«Мы нашли мою погибель!» — мрачно подумала Мирабель, снова пялясь на черт-бы-их-побрал брюки tío Бруно.
В другом конверте была целая пачка фотографий, кажется, времён учёбы tío Бруно и tía Пепы в университете, и Мирабель кусала костяшки пальцев, чтобы не выть в голос. Tío Бруно в обнимку с tía Пепой, оба над чем-то хохотали, запрокинув головы — и она сглотнула набежавшую слюну, глядя на его открытую шею. Почему-то перед глазами замаячило воспоминание о её последнем визите, и о том, как он пил воду… На другой — Бруно в рубашке с закатанными рукавами спорил с каким-то студентом, и у неё почти остановилась сердце от одного взгляда на это фото. Tía Пепа в обнимку с tío Феликсом на танцах в городе, а на заднем плане какая-то патлатая девица висела на шее у Бруно…
Мирабель была готова благословить Камило за то, что он сидел рядом и ехидно комментировал почти каждое фото, не давая ей провалиться в неконтролируемую истерику.
— Нет, Бруно, конечно, писал, что они были теми ещё разгильдяями… — пробормотала она, и Камило смолк на полуслове. Сообразив, что именно ляпнула, Мирабель быстро прикусила язык, но было уже поздно. Камило вытаращился на неё разинув рот, и ошарашенно прохрипел:
— Так, стоять, ты что, с ним… переписываешься?!
— Нет! — быстро сказала Мирабель, чувствуя, как сердце провалилось в пятки. Камило, хмыкнув, наклонил голову, с прищуром глядя на неё.
— Ага, а теперь то же самое, но с бóльшим чувством, чтобы я поверил, — Мирабель сжалась, и кузен, потерев подбородок, уже тише спросил. — Так, что, ты реально ему писала? И он отвечал?
— Один раз! — соврала она, надеясь, что на этот раз прозвучит убедительней, но Камило не сводил с неё выжидательного взгляда, и Мирабель нехотя добавила. — Ну, пару раз.
— Ты псих… — Камило откинулся назад и вытянул ноги. — Мира, ты… Чёрт, да как тебе это вообще в голову взбрело?!
— Я просто поздравила его с днём рождения, и всё! — моментально огрызнулась она, складывая руки на груди. — И учти, если хоть кому-то проболтаешься, я лично сожгу твои журналы!
— Да ладно, я могила, — Камило тут же вскинул ладони и, покачав головой, снова уставился на неё. — Maldito sea, ты реально ему писала! Я бы не смог…
— А ты хотел? — Мирабель недоверчиво взглянула на него, и Камило быстро отвернулся, напряжённо сведя плечи и растирая ладони. В комнате повисла звенящая тишина, которую нарушил шум подъезжающего к дому автомобиля.
Торопливо засунув фотографии в шкаф, Мирабель и Камило выскочили из запретной комнаты — Мирабель с трудом поборола искушение захватить хоть одно фото с молодым Бруно — и принялись старательно изображать бурную деятельность по наведению чистоты.
Вечером, когда все разошлись по своим комнатам, Мирабель закрылась в своей спальне и поняла, что попала в ад. Перед глазами стояли фотографии молодого tío Бруно, на которые наслаивались совсем свежие воспоминания и ощущения. Мирабель вертелась в кровати с боку на бок, пытаясь не думать о его пальцах, постукивающих по столу, скользящих по обложке книги, о его пальцах на своей щеке, о его горле, его глазах, голосе, ощущении его тела под этими вечными бесформенными спортивными костюмами…
Мирабель засунула голову под подушку, надеясь, что задохнётся и потеряет сознание, но вместо этого теперь в памяти вспыхнуло другое фото, с этими проклятыми брюками, обтянувшими его узкие бёдра. Мирабель глухо завыла и закусила одеяло, чувствуя накатывающее желание. Да какого же чёрта с ней творится, почему она просто не может перестать о нём думать так?! И она ещё хотела с ним в Чили поехать… Мирабель с ослепительной ясностью представила себе tío Бруно в плавках и, заколотив кулаками по матрасу, села, разъярённо спихнув одеяло на пол.
Пока она тут изнывает от возбуждения, как какая-то одержимая нимфоманка, tío Бруно страдает в тюрьме. У них, здесь, впереди Новый год, семейное застолье и рождественская ель с разноцветными гирляндами, а что у Бруно? Обшарпанные стены, вонь чужого пота, грязь и мерзость, изо дня в день, бесконечно, словно замкнутый круг… И это уже не говоря о драках и убийствах!
Мирабель, выдохнув, решительно ударила кулаком в ладонь. Всё. Хватит идти на поводу у своего организма. Она будет думать только об учёбе, адвокате и о том, как вытащить Бруно из тюрьмы, а не о его шее, руках и… и прочих частях тела! Кивнув самой себе, она снова легла, чтобы уже через пять минут, чертыхнувшись, пойти в душ, надеясь, что ледяная вода вернёт ей хоть какое-то подобие спокойствия.
День рождения Камило начался с громогласных поздравлений абуэлы и тихих упрёков от tía Пепы за выбор одежды — к завтраку Камило спустился в своих любимых драных джинсах и бесформенной футболке с портретом Че Гевары. Мирабель, вручив ему кассету с альбомом El Dorado от Aterciopelados(2), на которых Камило подсел в последнее время, с интересом разглядывала своего кузена, пытаясь понять, выглядит ли он взрослым человеком, и вообще, отличается ли хоть чем-то от себя-вчерашнего. Антонио, тоже не особо понимая, почему этот день рождения отличается от прошлых, подёргал её за рукав праздничного платья:
— Мира, а что значит совершеннолетний?
— Это значит, — ответил вместо неё сам Камило, раздувшись от гордости, — что я теперь могу пить, курить и… э-э-э… гулять с девушками!
— Только попробуй! — тут же возмутилась tía Пепа, схватившись за голову, а Антонио непонимающе пожал плечами:
— Но ты же и так с ними гулял? И мы все пьём, вот, tía Хульета вкусный лимонад приготовила. А курить вредно, нам в школе про это рассказывали…
— Вот кому следовало родиться в день святых невинных младенцев, — умилился Камило и, наклонившись, звучно поцеловал младшего брата в макушку. — Тонито, это я так, глупости говорю. Просто я теперь официально взрослый.
— Да, — подхватила абуэла. — Наш старший мужчина в семье Мадригаль…
Мирабель вздрогнула, заметив взгляд, которым обменялись мама и tía Пепа, и невольно обернулась, глядя на их выпускное фото. Tío Бруно, восемнадцатилетний, стоял в обнимку с сёстрами, весело улыбаясь в объектив камеры, и Мирабель сглотнула горький и колючий ком в горле. Не Камило был старшим мужчиной.
— Господи, какой же ты теперь взрослый, — вздохнула tía Пепа, смахивая слезинку. — А ведь я помню, когда родился, был вот такусеньким крохой…
— Но кричал, кричал громче всех, — подхватила мама. — Особенно когда хотел есть, а есть ты хотел всегда…
— Ма-а-ам, пожалуйста! — застонал Камило, закрывая лицо ладонями и хитро глядя на них сквозь пальцы. — Tía Хульета, и ты тоже!
Мирабель улыбнулась, глядя на то, как её мама стиснула любимого племянника в объятиях, расцеловав в обе щеки, но даже когда они расселись за столом, чествуя именинника, в голове продолжали вертеться самые разные мысли. Как тройняшки Мадригаль встретили своё восемнадцатилетие? О чём они тогда думали, ступая на порог взрослой жизни? И о чём сейчас думает её кузен, что она ещё про него не знает?
30 декабря в их дом начали съезжаться родственники, и Мирабель порадовалась, что не утащила фотографию Бруно — они с Луизой снова ночевали вместе, а ещё к ним подселили среднюю дочку tía Катерины, так что понятие приватности и личного пространства превратилось в призрак грядущего Нового года. Учиться в таких условиях было невозможно, и Мирабель только порадовалась, что на подготовительных курсах тоже был перерыв. Дом трещал по швам до самого Крещения Господнего(3), и когда толпа родственников, наконец-то, съехала, вся семья еле слышно перевела дух. Уж сколько мелких, бытовых ссор успело вспыхнуть и погаснуть за эту неделю…
Побег Хосе Лондоньо из тюрьмы(4) добавил Мирабель лишних переживаний и тревог. Бруно написал, что охрану снова усилили, а вокруг тюремного блока ходят дополнительные патрули, и в очередной раз напомнил ей, чтобы она не вздумала сюда приезжать. Мирабель смотрела на новостные выпуски и информационные блоки по телевизору, где демонстрировали фотографию Хосе Лондоньо и обещали награду в два миллиарда песо за помощь в розыске сбежавшего мафиозного босса, и внутренне кипела от злости. Ну как так?! Этот убийца и преступник пробыл в тюрьме всего лишь сто девяносто два дня, и ещё требовал перевода в Панаму, жалуясь на условия, а tío Бруно там уже три года! Три! А теперь Лондоньо ещё и сбежал… И до её дня рождения ещё полтора месяца! Никакой справедливости — Камило, который уже две недели, как справил своё восемнадцатилетие, только вчера, наконец, сподобился дойти до Регистрационной палаты, чтобы подать документы для получения удостоверения.
Богатый событиями январь сменился февралём, подготовительные курсы в Росарио подходили к концу, начались проверочные работы, а впереди, в середине апреля, уже грозно маячили вступительные экзамены, и Мирабель опять с головой провалилась в учебную горячку. Луиза по-прежнему успешно совмещала учёбу с работой, обмолвившись, что сеньор Морано согласен взять её на полную ставку, даже без испытательного срока, и пример сестры на Мирабель действовал вдохновляюще. Абуэла, конечно, не могла нарадоваться на своих внучек, хоть, порой, и вздыхала, что скорей бы правнуков увидеть, на что и мама, и tía Пепа отвечали многозначительными хмыканьями.
6 марта 1996 года Мирабель проснулась, с трудом сдерживая ликующий вопль, рвущийся из глубины души. Она уже взрослая! Хотя Мирабель, как ни старалась, всё равно не чувствовала в себе глобальных перемен, но это и неважно. Главное, что теперь осталось только получить удостоверение личности и ничто в мире не сможет лишить её возможности навещать tío Бруно в тюрьме хоть каждую субботу! Мирабель вприпрыжку сбежала вниз по лестнице, приплясывая на ходу, с разбега упав в родительские объятия.
— Мирабу! Моя маленькая девочка стала уже совсем большой! — растроганно произнёс папа, и мама прерывисто вздохнула, расцеловав её в обе щеки. Мирабель с довольным писком стиснула их в объятиях. После тех найденных фотографий что-то в голове сдвинулось — она до сих пор искренне, и от всего сердца, любила своих родителей, но теперь она знала, что и мама, и папа, когда-то были такими же, как она, и это было не просто абстрактным знанием. Мирабель помнила их фотографии, и, порой, замечала то, на что раньше не обращала внимания — то, как они изредка дурачились или обменивались хитрыми взглядами, и это зрелище согревало её изнутри.
— Это тебе от нас, — сказала мама, протягивая маленькую коробочку, и Мирабель вытащила симпатичный кулон в виде голубой бабочки на серебряной цепочке. — Мы помним, ты так любила бабочек в детстве…
— Вас я люблю в тысячу раз сильнее! — с пылом призналась Мирабель, пытаясь на ощупь застегнуть миниатюрный замочек, и мама, рассмеявшись, помогла ей.
После завтрака Мирабель и Камило отправились в театр, и почти у выхода из дома их поймал Хоакин.
— Так, я пока пойду, но не быстро. Ей, конечно, уже восемнадцать, но всё равно, руки не распускать, — заявил Камило, кивнув Хоакину, и Мирабель на секунду захотелось треснуть кузена чем-то тяжёлым.
— С днём рождения, — Хоакин, не обращая внимания на Камило, вручил ей плотный конверт, многозначительно подмигнув, и протянул букет нарциссов и длинный плоский футляр с ручкой. — Знаешь, ну, говорят, что у всех хороших адвокатов есть «Паркер». У меня, ну, денег на «Паркер» точно не хватит, но это, считай, затравка на будущее.
Мирабель, рассмеявшись, обняла его, чувствуя слабый укол вины в сердце, и спрятала конверт и подарок в сумке. Вот почему, когда она встречалась с Хоакином, её организм вёл себя прилично, а сейчас как с цепи сорвался?!
То и дело вдыхая нежный запах нарциссов, она быстро догнала Камило, который ограничился простым хмыканьем и долгим взглядом на цветы, но хотя бы никак не прокомментировал, не иначе как в честь дня рождения. В театре она сразу предупредила сеньору Хименес, что завтра поедет подавать документы в Регистрационную палату для получения гражданской карточки, и поэтому опоздает. Дождавшись, когда кузен отправится на репетицию с остальными актёрами, Мирабель, прикрыв дверь костюмерной, вытащила письмо из сумки, чувствуя, как от волнения опять начали дрожать руки.
«С днём рождения, Мирабелита.
Я всегда это говорил и опять повторю: ты самое настоящее Чудо, которое родилось в нашей семье в этот чудесный день. Перед тобой теперь открыт весь мир, ступай же легко, и не ведая страха. Я желаю тебе больше поводов для радости и улыбки, чтобы ты чаще смеялась, пусть даже над каким-нибудь юридическим казусом из далёкого прошлого. Ты самая целеустремлённая, самая решительная и отважная. Я никогда не перестану восхищаться тобой, малыш. И всегда буду тебя любить, mi cielito.
Tío Бруно.»
Мирабель прерывисто вздохнула, цепляясь взглядом за последнюю строчку — в животе словно перевернулось и сжалось что-то горячее.
— Я тоже тебя люблю, tío Бруно, — пробормотала она, прижав письмо к груди. Посидев так пару минут, Мирабель, встряхнувшись, вытащила из сумки конспекты с курсов и разложила их на швейном столе. Вступительные экзамены через месяц, так что, нечего прохлаждаться! Тем более что исторические даты и неправильные глаголы в английском прекрасно отвлекали от всяких непристойных мыслей, которые, несмотря на все благие намерения, так и не покидали её.
Удостоверение ей выдали спустя две недели — неслыханно быстро, учитывая неповоротливость государственной бюрократии, и Мирабель с восторгом разглядывала свою собственную карточку. Да, фото получилось ужасным, и выглядела она на нём так, словно её стоило без суда и следствия засунуть в Ла Модело, в блок с самыми опасными заключёнными, но — какая разница? Главное, что теперь она официально взрослый гражданин Колумбии, со своими обязанностями и правами.
Самым трудным оказалось дождаться субботы — в ночь пятницы Мирабель вообще не могла уснуть, то и дело вскидываясь и проверяя будильник. В конце концов, её сморило ближе к трём часам, и, проснувшись в пять утра, она ещё пару минут осоловело моргала в кровати, пытаясь заставить себя встать. «Я увижу Бруно» — молнией пронеслось в голове, и Мирабель тут же вскочила на ноги, чувствуя прилив сил.
Не рискуя браться за что-то сложнее, чем арепы с сыром, она быстро приготовила завтрак для всей семьи и, отложив несколько ареп в сторону, поднялась к себе, чтобы переодеться в джинсы и голубую блузку с узором из незабудок. Застегнув последнюю пуговицу, Мирабель нахмурилась, глядя на себя в зеркало. Блузка была прекрасной и очень ей шла, вот только сквозь тонкую ткань на плечах просвечивались бретельки бюстгальтера. «В конце концов, надену куртку, никто же приглядываться там не будет» — рассудила она и выбежала из дома, не забыв положить в сумку арепы.
Впервые проходя через КПП без взяток, Мирабель чувствовала себя преступницей. Пока охранник сличал её фотографию и отпечаток пальца на карточке с ней самой, Мирабель затаила дыхание: а что, если он вспомнит её лицо? Тогда ей не просто откажут в праве посещения, её задержат за нарушение, выпишут штраф, и об этом точно узнаёт вся семья!.. Охранник, не замечая её страхов, равнодушно выдал временный пропуск, напомнив, что его нужно сохранять до конца визита. Весь путь до комнаты свиданий Мирабель спиной чувствовала чей-то взгляд. Не выдержав, она обернулась на заключённых, и тут же, смутившись, отвернулась, догоняя сопровождающего охранника.
В комнате для свиданий, поставив сумку на стул, Мирабель уже привычным жестом вытащила завёрнутые в фольгу арепы и семь пачек сигарет. Теперь, без взяток охранникам, можно было покупать больше сигарет для tío Бруно, не выходя за разрешённые десять пачек. Чтобы занять дрожащие руки, она принялась выкладывать сигареты аккуратной пирамидкой. Одна пачка, выскользнув из вспотевших пальцев, шлёпнулась на пол, и Мирабель, чертыхнувшись, наклонилась за ней. Дверь за спиной распахнулась, и она торопливо разогнулась, чудом не врезавшись макушкой в угол столешницы — не иначе как гены Мадригалей в этот миг оказались сильнее гена катастроф Рохасов.
— Привет, tío Бруно! — Мирабель обернулась, уронив сигареты на стол, и Бруно улыбнулся ей, раскрывая руки для объятий. Она легко шагнула к нему, обхватывая за спину, и сердце глухо ударило в груди, разгоняя по телу жар. Мирабель впервые почувствовала его тело своим — не просто тепло родного человека, но и твёрдость его груди, силу рук, обнимающих её. Её ладони, словно сами собой, скользнули выше по спине, обхватывая его плечи жадным, собственническим жестом, и Мирабель задержала дыхание, чувствуя, как напряглись его мышцы. Всё было иным, всё было странным, пугающим, манящим, и она безотчётно повернула голову, касаясь носом его шеи, вдыхая запах… Бруно вздрогнул, и Мирабель, очнувшись, торопливо разжала объятия, отшатываясь назад и чуть не падая от неожиданного головокружения — tío Бруно ухватил её за руку и снова прижал к себе на секунду.
— Малыш, всё хорошо? — осторожно поинтересовался он, и Мирабель кивнула, боясь даже глаза открыть. Tío Бруно коснулся губами её лба, и это ни капельки не улучшило её состояния. — Точно? Ты какая-то… горячая.
Он кашлянул, отпуская её, и Мирабель издала скрипучий смешок.
— Всё в порядке! Я в полном порядке, всё хорошо. Просто ух, у меня своя карточка, вот здорово? — затараторила она, не зная, куда девать руки, и то и дело поправляя волосы, елозившие по шее. Всё-таки в причёске «под Луизу» были свои плюсы. Торопливо вытерев потные ладони о джинсы, она раздражённо дёрнула замок куртки и стащила её с плеч, пристраивая на спинке стула. — Сегодня просто так душно, жара ещё эта… Как будто мы не в Боготе!
— Да, точно, сегодня очень жарко, — согласился Бруно сглотнув. Встряхнув головой, он улыбнулся. — С прошедшим днём рождения… Марипосита.
Мирабель смущённо рассмеялась, дотрагиваясь до кулона.
— Спасибо… Мне родители подарили, красивый, да?
— Очень. Ты в детстве была одержима бабочками, — tío Бруно сел за стол, тепло глядя на неё, и Мирабель рассмеялась, сморщив нос. — Везде их рисовала, и даже своим куклам делала крылья.
— А ты их помогал вырезать из бумаги, потому что мама не разрешала брать ножницы, а папа один раз распорол себе палец, — вспомнила Мирабель, садясь рядом, и Бруно кивнул. — У тебя, зато, здорово получалось даже самые мелкие детали вырезать.
— Ловкие пальцы. Надо было в карманники податься, был бы сейчас уважаемым человеком, а то и заседал бы в Конгрессе… — tío Бруно пожал плечами, и Мирабель, поперхнувшись воздухом, вспыхнула до корней волос. — Малыш, ты точно не простыла?
— Конечно! Всё нормально! — быстро сказала Мирабель, жалея, что не может выйти и умыться холодной водой, чтобы остудить горящие щёки. Ловкие пальцы, Господь и Дева Мария, спасите её душу… — Да, я тут… арепы тебе пожарила. Извини, просто проснулась рано, спала мало…
— Почему? Случилось что-нибудь интересное? — в его голосе слышалось весёлое подозрение, и Мирабель напряглась. Tío Бруно развернул арепы и втянул запах, зажмурившись от удовольствия. — Господи, малыш, ты скоро будешь готовить лучше, чем Хульета.
Мирабель нервно улыбнулась, теребя кулон с бабочкой в пальцах.
— Да нет, просто… мысли всякие в голове крутились, опять же, наконец-то приду сюда легально, — она замолчала и бездумно потёрла шею под волосами, глядя на то, как tío Бруно слизнул с пальца кусочек сырной начинки. Почему это выглядело настолько… искушающе? Не зная, куда смотреть, она бросила взгляд на стену и, увидев изображение Спасителя, кротко и укоризненно взиравшего на неё, тут же очнулась от наваждения. «Завтра же пойду в церковь на исповедь!» — с отчаянной решимостью подумала Мирабель.
— Хочешь? — спросил tío Бруно, и Мирабель подпрыгнула на стуле, лишь секундой позже сообразив, что он предлагал ей вторую арепу. Торопливо замотав головой, Мирабель растянула губы в кривой улыбке:
— Д-да я дома поела, в-всё нормально, это тебе.
Tío Бруно прищурился, задумчиво глядя на неё, и Мирабель, сглотнув, опустила голову, боясь, что он прочтёт её мысли. «Держи себя в руках, дура, держи себя в руках…» — твердила она себе, как мантру, машинально сцепив пальцы в замок на коленях.
— Мирабель, — негромко окликнул её Бруно, вытирая пальцы салфеткой, и она замерла не дыша. — Малыш, ты можешь считать меня старым параноиком…
— Ты не старый, — еле слышно возразила она, искоса глядя на него, и Бруно нетерпеливо взмахнул рукой.
— Хорошо, параноиком среднего возраста, но, что с тобой? Ты вся… взвинченная, у тебя руки дрожат, и голос слишком напряжённый, ты почти не смотришь мне в лицо… — негромко перечислял он, и Мирабель снова опустила взгляд к полу, чувствуя пробежавший по спине озноб. Он догадался?.. — Мирабель… Тебе угрожают? Тебя кто-то преследует? Шантажируют? Что-то с семьёй?
— Что? — Мирабель, опешив, вскинула голову. Бруно не шутил — он даже слегка наклонился вперёд, пристально глядя на неё, и она ясно видела тревогу в его глазах. Мирабель торопливо замахала руками. — Нет, нет, tío, правда, всё хорошо, я просто… Это из-за… учёбы!
Оправдание, конечно, было слабеньким, но Мирабель поспешно ухватилась за него, надеясь, что tío Бруно с божьей помощью ей поверит.
— Я из-за вступительных экзаменов такая дёрганная, правда! Мне никто не угрожает, и дома всё хорошо. Правда, когда абуэла узнает, что я не иду в УТадео, начнётся такой ураган… С чего ты вообще взял, что мне кто-то будет угрожать?
Tío Бруно, сморгнув, с облегчением откинулся на спинку стула и покачал головой, слабо улыбаясь.
— Я же говорю, я здесь стал настоящим параноиком… Да уж, я не стану тебе говорить, «не переживай», на твою маму это не действовало никогда, — Бруно покачал головой. — Мы с Пепитой и правда относились к этому проще…
— И точно знали, как веселиться, — протянула Мирабель, прищурившись, и tío Бруно осёкся. — Да, я видела некоторые фотографии эпохи вашей с tía Пепой учёбы в университете.
— Что?! Отку… Нет, — tío Бруно выпрямился, глядя на неё с весёлым ужасом. — Как ты… как ты их вообще нашла?!
Мирабель вздохнула, ковыряя ногтем штанину джинсов. Она не станет выдавать кузена, ни за что!
— Это было случайно. Правда! И мне очень-очень стыдно, честное слово! Я вломилась в твою комнату, случайно толкнула шкаф, нашла фотографии и, в общем…
Она затаила дыхание, и tío Бруно расхохотался, закрывая лицо ладонями.
— Господи, малыш, ты уверена, что правильно выбрала будущую профессию?! Тебе бы в полицейскую академию идти, и вся преступность в Колумбии сойдёт на нет! От тебя ничего нельзя утаить!
Мирабель с облегчением рассмеялась, придвигаясь ближе, и слегка толкнула его колено своим.
— Ну… знаешь, честно сказать, я была не одна, со мной был Камило, и у него был приступ экзистенциального ужаса и хохота, когда он увидел своих родителей в молодости. Я вообще думала, он задохнётся от смеха. Эти причёски, одежда…
— Мы не говорим про моду семидесятых! — быстро сказал tío Бруно. — Нет, мы никогда про неё не говорим!
— Да ладно, я вообще не ожидала, что моя мама будет носить брюки-клёш!
— Ха! Ты бы видела её в сандалиях на платформе! — Бруно окончательно расслабился и обнял её за плечи, и Мирабель качнулась к нему ближе. — Хотя, чёрт, я в них хотя бы был выше…
— Ты носил платформу?! — Мирабель, всхлипнув от смеха, хлопнула себя ладонью по колену, и tío Бруно хмыкнул.
— Все носили. Поэтому я повторяю, мы никогда не говорим про семидесятые… так, а теперь серьёзно: так как ты поскользнулась, почему вы там были с Камило и что вообще произошло?
Мирабель развела руками.
— Ну, знаешь, наша обычная Грандиозная Новогодняя Уборка. Мы с Камило убирали, случайно заглянули в твою комнату, и да, прости нас за это, пожалуйста.
— Мои двери для вас открыты, — слегка пафосно заявил tío Бруно, фыркнув ей в волосы, и Мирабель постаралась не обращать внимания на мурашки, пробежавшие по затылку.
— В общем, пока мыли пол, я случайно толкнула шкаф, дверь открылась, ну и… у любопытных очень длинный нос, знаешь? — она искоса глянула на него, и Бруно, негромко рассмеявшись, легонько нажал пальцем на кончик её носа.
— У тебя очаровательный нос… совсем как у твоей мамы, — торопливо добавил он, кашлянув, и опустил руку себе на колено, чуть сжимая пальцы. Мирабель задержала взгляд на его кисти, машинально облизывая пересохшие губы. Да что с погодой вообще творится, здесь дышать нечем!
— Д-да, спасибо… Ну и мы видели все ваши компрометирующие фото. Ну, может и не всё, но большую часть точно, — справедливости ради заметила Мирабель. — Знаешь, это так странно, смотреть на всех вас… таких!
— Не продолжай, или я тут сгорю от смущения и развеюсь пеплом по всей комнате, — быстро сказал Бруно, замотав головой. — Я свято надеюсь, что ты в университете не будешь вести себя так, как мы. И, пожалуйста, не как твоя мама! Тебе не пойдут круги под глазами от недосыпа!
— Хорошо, я буду как папа, — с серьёзным видом кивнула Мирабель. — Вступлю в партизанский отряд и буду сражаться за свободу и торжество справедливости.
Tío Бруно, застонав, ссутулился, закрывая лицо ладонями.
— Самое страшное, что ты действительно это можешь сделать, — пробормотал он, и Мирабель, не выдержав, провела ладонью по его голове, случайно зарываясь пальцами в волосы. Бруно дёрнулся, словно от разряда тока, и вскинул голову, ошалело глядя на неё. Мирабель быстро отдёрнула руку, отворачиваясь к окну.
— Обещаю, что не стану никуда вступать, и буду думать только об учёбе! — быстро сказала она, понимая, что стоит, наверное, на обратном пути завернуть в аптеку и купить себе самых сильных успокоительных, которые только могут продать без рецепта.
— Да… хорошо, — от его неожиданно охрипшего голоса внутренности словно узлом завязало, и Мирабель впервые почти обрадовалась, услышав щелчок замка на двери. Может, ей, как и Луизе, спортом заняться? Бегать там до изнеможения, подтягиваться, делать что угодно, лишь бы выкинуть из головы все эти идиотские желания и мысли?!
Она вскочила на ноги, столкнувшись с tío Бруно, который тоже встал со стула одновременно с ней, и, неловко мазнув губами по его щеке, торопливо обняла за плечи на прощание, стараясь не прижиматься к его телу. Как ни странно, tío Бруно тоже непонятно изогнулся, отклоняясь от её бёдер, и неуверенно похлопал по спине, пробормотав: «Ещё раз с днём рождения и удачи на экзаменах, у тебя всё получится».
— Ага, спасибо, — Мирабель, едва не споткнувшись о стул, поспешила на выход, и охранник остановил её негромким покашливанием.
— Сеньорита, ваша куртка. И сумка.
— А? Ой, да, — Мирабель обернулась, и tío Бруно протянул ей её вещи, стараясь смотреть в пол. Она быстро схватила куртку, чуть не уронив сумку, и, окончательно запутавшись в том, что сначала надевать, выскочила из комнаты для свиданий, понимая, что выглядит полной дурой. На ходу продевая руки в рукава, Мирабель пыталась не уронить сумку и слегка замедлила шаг, отставая от охранника.
— Вы гляньте-ка, как у этой курочки ножки трясутся. Кажется, кого-то только что знатно поимели! — раздался глумливый голос из-за решётки, которому вторили смешки и громкий свист. — Начальник, а можно она и меня навестит, а?
— Чего это только тебя, давай всех нас, по очереди! — отозвался другой заключённый. — А то и двух сразу…
Мирабель дёрнулась, как от пощёчины. Волна тошнотворного отвращения, страха и ярости захлестнула её с головой, и она, вскинув голову, смерила взглядом заключённого, который, рассмеявшись, приложил два пальца к губам, проводя между ними языком.
— Заткнулись, живо, — бросил охранник, подталкивая её к выходу. — Сеньорита, не останавливайтесь.
Мирабель отрывисто кивнула, чувствуя себя грязной, словно она вывалялась в помоях. Вот к чему приводит неумение себя контролировать и все эти… дурацкие мысли в голове. Сама виновата.
Выйдя из тюремного блока и отдав на КПП временный пропуск, Мирабель почти справилась с собой. На ходу оглянувшись, она с ненавистью взглянула на грязные серые стены, запершие Бруно в компании этих уродов и мерзавцев, которых даже людьми называть было сложно. И если она ему не поможет, он так и останется там на долгие годы, в этом месте, которое выглядит, словно Ад на Земле. Вот, о чём она должна думать, а не идти на поводу у собственного тела и плотских желаний!
На пути к остановке она вспомнила фотографии эпохи молодости родителей, то, какими они были: нелепая и смешная одежда, дурацкие причёски… платформа! Мирабель слабо улыбнулась, садясь на лавочку. Небо затянуло облаками, и она поёжилась, плотнее запахивая куртку на груди. Наверняка в их жизни хватало и ошибок, и стыдных поступков, о которых они никогда не расскажут, обходясь расплывчатыми, общими фразами. Но это всё было в прошлом, а теперь и её мама, и tía Пепа, и Бруно — изменились, стали умнее, сдержаннее… А ведь однажды они станут, как абуэла и… и ведь она тоже?.. Мирабель вздрогнула и поднялась с лавочки, заходя в открытые двери подъехавшего автобуса.
«Я должна жить так, чтобы мне было не стыдно об этом рассказать своим племянникам или детям, — решительно подумала Мирабель, глядя на мелькавшие за окном дома. — Я уже взрослая, и вести себя тоже должна, как взрослая, а не как истеричка с гормональной бурей!» Она должна думать о деле, действительно сосредоточиться только на экзаменах и учёбе. А всё остальное нужно выбросить из головы.
1) Registraduría, проще говоря, ЗАГС.
2) Колумбийская рок-группа 90-х годов.
3) В католичестве празднуется 6 января.
4) 11 января 1996 года Хосе Сантакрус-Лондоньо сбежал из тюрьмы Ла Пикота — по словам полковника Норберто Пелаеса, директора Национального института тюрем и пенитенциарных учреждений (Inpec), около двух часов дня Сантакруса подобрал фургон с тонированными стёклами и без номерных знаков, характеристики которого были очень похожи на характеристики автомобиля, в котором его возили ежедневно на встречи с неким прокурором, ведущим уголовное дело против боссов картеля Кали. © El Tiempo
Выполнить данное себе обещание оказалось легко — неумолимо приближающиеся вступительные экзамены начисто вымели все прочие переживания из головы. Мирабель пришлось взять очередной небольшой перерыв в подработке, чтобы нормально подготовиться к поступлению, и предупредить tío Бруно, что приедет к нему после того, как сдаст все экзамены. Хотя дело было не только в учёбе — Мирабель до сих пор было стыдно за свои мысли и поведение, и она слабо представляла, как теперь смотреть tío Бруно в глаза.
Вступительные экзамены в Университете дель Росарио начинались 15 апреля и длились две недели, совпадая с учебным временем. Мирабель даже растерялась в первый момент, увидев толпу студентов, облепивших памятник Основателю. Всё-таки подготовительные курсы шли вечером, когда большая часть студентов либо оседала в кампусе и библиотеке, либо расходилась по домам. Заметив своих приятелей с курсов, Мирабель поспешила к ним, лавируя между студентами. Кто-то врезался в неё сбоку, и тут же поймал, не дав свалиться.
— Ой, прошу прощения, сеньорита, — услышала она знакомый голос и подпрыгнула от неожиданности. Поправив очки, съехавшие на кончик носа, Мирабель уставилась на того самого бородатого мафиози со стопкой тетрадей в руках — только теперь он уже был не таким бородатым, да и вместо костюма носил обычную светлую рубашку и брюки. Не бородатый мафиози непонимающе глянул на неё и нахмурился: — А вы тут учитесь, или… Я вас вроде видел уже.
— А мы уже виделись, правда, не тут, — ответила Мирабель, и он просиял:
— О! Сеньорита Луиза из Ла Пикоты!
Мирабель рассмеялась, смущённо потирая предплечье:
— Не совсем, на самом деле, меня зовут Мирабель.
— Ага, я так и подумал. А то, помнится, графа рост меня немного смутила — странно смотреть на девушку примерно с меня ростом сверху вниз, — молодой мужчина ей подмигнул и протянул руку. — Педро Моледо Мендес, четвёртый курс, юриспруденция.
— Мирабель Рохас Мадригаль, пока ещё не студентка, — Мирабель с радостью пожала руку этому замечательному и совсем не криминальному человеку.
— А, поступаешь? Давай, удачи там! Нашей стране нужны хорошие юристы, — Педро кивнул ей на прощание, и к своим приятелям Мирабель подошла слегка успокоившись.
Когда толпа абитуриентов потянулась в огромную аудиторию, у неё опять задрожали коленки, а ладони стали влажными и липкими от пота. Мирабель только сейчас сообразила, что большая часть тех, кто торчал во внутреннем дворике — это те, кто собрался поступать на юриспруденцию вместе с ней. А ведь набрать нужные баллы для поступления сможет лишь половина, если не меньше, и дай Боже, чтобы она вошла в это число! Надо было хоть в часовню местную заглянуть, помолиться святой Марии Росарио и Иуде Фаддею… А с другой стороны, молитвы, конечно, хорошо, но знания лучше. Она же не зря последние несколько дней не выпускала конспекты из рук?.. Хотя образок с архангелом Михаилом, выданный ей папой после ободряющей речи и крепких объятий, она всё равно надела, спрятав под блузку.
Через четыре часа Мирабель вывалилась из аудитории на подкашивающихся ногах. Она была уверена, что правильно перечислила президентов и временных правителей Свободного Государства Кундаимарки, благо что их было совсем немного, и первым был уже знакомый ей Хорхе Тадео Лосано, виконт де Пастрана, чью биографию она, сама не зная зачем, выучила почти наизусть, но вот Новая Гранада и Соединённые штаты Колумбии вызывали серьёзные сомнения… Кроме Симона Боливара, который ей уже в кошмарных снах являлся, потрясая шпагой и гоняя по всем историческим датам. Голова гудела, а впереди, через пару дней, был устный экзамен по истории Колумбии, и времени на отдых не предвиделось. А ещё английский и обществознание…
Мирабель добрела до остановки и села в автобус, тупо глядя перед собой. А если она провалится и не поступит? Тихо застонав, Мирабель схватилась за голову и упёрлась лбом в спинку сидения перед ней. На пару секунд захотелось обратно в школу, где всё было просто, легко и не страшно.
Дома её уже поджидал папа, и Мирабель выдавила жалкую улыбку в ответ на его вопросительный взгляд. Как два партизана, они прокрались на кухню, и, под прикрытием шума льющейся воды и мытья посуды, Мирабель быстро рассказала папе про первый экзамен.
— Ничего, Мирабу, — ободряюще сказал папа, похлопав её по спине. — В Национальном университете вступительные экзамены на второй поток начинаются в августе, а учёба — с конца января. Если что — поступишь туда, или возьмёшь годик на подготовку.
— Спасибо, — Мирабель благодарно прижалась к нему плечом, успокаивая себя тем, что, даже если она завалит экзамены, у неё всё равно есть запасной выход. Она найдет работу — более денежную, чем в театре, и будет понемногу откладывать деньги на адвоката. Благодаря курсам Мирабель уже успела раздобыть контакты пары-тройки адвокатов по уголовному праву, а значит, её план по спасению Бруно перестал быть таким эфемерным, как раньше. Так что сдаваться Мирабель не собиралась, хотя сейчас ей больше всего хотелось лечь и подремать пару часов — голова после экзамена была ватной.
Несмотря на то, что папа убедил её поспать днём, она всё равно ощущала себя выжатой как лимон, когда спустилась к ужину. Голова всё ещё казалась тяжёлой, и аппетита не было — Мирабель почти с отвращением глянула себе в тарелку, принимаясь за еду исключительно из нежелания обидеть tía Пепу, которая сегодня занималась ужином для семьи. Неспешная беседа за столом казалась шумом морских волн, и Мирабель на мгновение прикрыла глаза, снова подбадривая себя мыслью, что впереди у неё после всех этих мучений — поездка в Чили…
— Мира, mi vida, — негромко окликнула её мама каким-то странным, сухим голосом, и Мирабель моментально распахнула глаза. Мама сегодня пришла с работы непривычно молчаливой и задумчивой, не принимала участия в семейной беседе и лишь сейчас заговорила. — Мне сегодня звонила сеньора Диас из приёмной комиссии УТадео. Ты нам ничего не хочешь рассказать?
Мирабель застыла над курицей с рисом и овощами, чувствуя, как еда оседает камнями в её желудке. Она давно морально готовилась к тому, что её обман раскроется, но не ожидала, что это произойдёт именно сегодня и именно так. Мирная семейная беседа заглохла на полуслове — tía Пепа на середине прервала свой рассказ о том, что будет в её следующей книге, и, заморгав, непонимающе перевела взгляд со своей сестры на племянницу и обратно. Абуэла нахмурилась, складывая пальцы домиком:
— Она не сдала экзамен?
Папа напряжённо замер, выпрямляясь на стуле. Мама, не сводя взгляда с Мирабель, еле заметно качнула головой:
— Нет. Её имени нет в регистрационных списках поступающих, и на курсах она не появлялась, — мама прищурилась и поджала губы, становясь пугающе похожей на абуэлу, и Мирабель опустила глаза. — Мира, скажи, пожалуйста, куда именно ты ездила всё это время?
— На подготовительные курсы в Университете Росарио, — обречённо ответила Мирабель.
Камило с шумом выронил вилку, а затем быстро вскочил со стула и потянул за собой Антонио.
— Слушай, Тонито, я тут вспомнил, мне срочно нужно отрепетировать роль для спектакля, пойдём, поможешь брату! Корделия! Опомнись и исправь ответ, чтоб дальше не жалеть об этом!..(1) Ну, и дальше по тексту.
— Но я ещё не доел! — запротестовал Антонио, испуганно глядя то на Мирабель, то на свою tía Хульету, и Камило умоляюще покосился на своего папу.
— Да, mi pollito, ты иди, можешь поесть в комнате у Камило, — подтвердил tío Феликс, и tía Пепа кивнула. Подхватив тарелку, Камило увёл Антонио, напоследок бросив на Мирабель одновременно восхищённый и перепуганный взгляд.
Абуэла, выдохнув, с разочарованным видом покачала головой, прижав кончики пальцев ко лбу:
— Мирабель… а ведь мне на какое-то время показалось, что ты уже усвоила урок, что случается с теми, кто хранит от семьи секреты. Неужели тебе не стыдно? Неужели тебе наплевать на своих родителей…
— Я её поддержал! — не успела абуэла договорить, как папа грудью бросился на её защиту, и Мирабель рискнула поднять голову. Мама уже не смотрела на неё — она смотрела на своего мужа, и в её глазах читались шок и непонимание. Tía Пепа и tío Феликс застыли, словно две статуи, машинально взявшись за руки, Луиза, отложив вилку, напряжённо переводила взгляд с мамы на папу, и на саму Мирабель. Абуэла с ещё большим возмущением посмотрела на папу:
— Агустин?! Что… О чём ты вообще думал?!
— Я думал о моей дочери и моей стране! Нам нужны хорошие, честные адвокаты, прокуроры, судьи, нам нужны честные политики, если мы хотим измениться в новом веке! Это её будущее, её страна, и моя дочь переживает за неё и хочет сделать лучше!
— Я так и знала, что ты свои наивные революционные заблуждения не оставил, так теперь ещё и дочь к ним подталкиваешь? А дальше что, она начнёт ходить на митинги, швыряться там камнями, а потом сбежит в леса и присоединится к ELN, пойдя по твоим стопам? Спаси нас, Святая Дева… — абуэла раздражённо взмахнула рукой и перекрестилась, глянув на статуэтку Девы Марии. Мама стиснула бумажную салфетку в пальцах, разочарованно глядя то на своего мужа, то на свою младшую дочь.
— Но почему вы мне не сказали? — от горечи в мамином голосе Мирабель стало совсем тошно, и она снова опустила взгляд. — Мира, и что, ты ни разу не была в УТадео, после того раза?..
Мирабель покачала головой, и мама тяжело вздохнула, отворачиваясь от неё к своему мужу:
— Агустин, как ты мог…?
— Потому что это серьёзное, взвешенное решение, и я уверен в том, что у Мирабель всё получится! — папа упрямо вскинул голову, нервно поправляя очки.
— А меня предупредить? Я, значит, что, теперь для тебя идейный противник? Или я враг, от которого нужно всё держать в секрете? Тоже мне, партизаны… — с горечью произнесла мама, и папа, осёкшись, попытался её обнять. Мама отстранилась, даже не глядя на него, и он растерянно опустил руки.
В гнетущей тишине раздался скрип ножек стула — tía Пепа, вздохнув, поднялась со своего места. Обойдя стол — каблуки домашних туфель звонко цокали по полу — она шикнула на папу, который безропотно пересел ближе к Мирабель. Tía Пепа, сев на освободившееся место, обняла сестру и утешительно погладила её по голове, бросив на Агустина уничижительный взгляд. Луиза с разочарованием покачала головой, глядя на Мирабель, и придвинулась поближе к маме и tía Пепе, обнимая обеих.
Абуэла со скорбным видом вздохнула и остро взглянула на Мирабель:
— Вот видишь, к чему приводит упрямство? Опять ты поступаешь по-своему, не уважаешь свою семью, не думаешь о последствиях. Совсем как… — абуэла запнулась и переменила тему. — Я уже не говорю о том, что оплата в Росарио выше, чем в УТадео. Так-то ты ценишь труды своих родителей?!
Мирабель молча опустила голову, чувствуя, как защипало в глазах. На следующий день мама даже не смотрела на них. Эту ночь папа провёл в пустовавшей комнате Долорес, а утром выглядел так, словно не спал ни минуты. В доме ощутимо веяло холодом, и Мирабель уже тысячу раз прокляла себя за дурацкое и никому не нужное желание всё держать в секрете. Завтрак проходил в давящей тишине, и мама, глядя в сторону, сообщила, что сегодня она собирается на работу, подменить кого-нибудь из коллег на внеочередном дежурстве. Абуэла смерила Мирабель суровым и ледяным взглядом и повернулась к своей дочери:
— Хульета, милая, у тебя ведь сегодня выходной.
— Ничего, мама. Мне на работе лучше. Там хотя бы есть рентген, а с ним никаких секретов не утаишь, — сухо ответила она, и папа, сгорбившись, наклонил голову.
— Хулита, не глупи, — поддержала их мать tía Пепа. — Никому не нужно, чтобы ты свалилась от усталости. И вообще, а ну-ка, давай, вспомним молодость и погуляем вдвоём… А ещё лучше, втроём! Лусита, с нами пойдёшь?
— У меня семи… — Луиза осеклась, заметив страшный взгляд, который на неё бросила tía Пепа, и сразу же закивала. — А, к чёрту учёбу! Мама, и правда, идём! Мира…
— А Мирабель готовится к поступлению. Раз уж она так рвётся стать адвокатом, что даже на собственную семью готова наплевать, то и бездельничать ей некогда, — ледяным тоном перебила её абуэла, и до конца завтрака никто не проронил ни слова.
Когда мама, tía Пепа и Луиза уехали, предупредив, что вернутся нескоро, Мирабель подсела к папе, который с потерянным видом сидел на диване, рассеянно почёсывая Парса между ушей.
— Папа… прости, — выдавила она, и папа слабо махнул рукой:
— Нет, mija, тут твоей вины нет. Я глупо поступил. Очень глупо. Так устал от вечных споров с твоей абуэлой… Такой себе сюрприз получился. Ничего, всё… всё наладится, — он попытался ободряюще улыбнуться, но Мирабель видела, насколько ему тяжело.
Вопреки надежде, что скоро всё наладится, вечером мама по-прежнему не говорила с папой и с самой Мирабель, но её лицо хотя бы перестало напоминать застывшую ледяную маску. Сидя за столом, Мирабель смотрела на своих родителей, вспоминала, какими влюблёнными они были на фотографиях, и понимала, что если они полностью рассорятся из-за неё, она просто не выдержит.
Напряжённая тишина продолжалась ещё два дня, и Мирабель окончательно извелась. Голова, забитая семейными проблемами, болела даже на устном экзамене, и, судя по взгляду экзаменатора, она всё-таки в чём-то ошиблась. Мирабель выползла из аудитории, испытывая жгучее желание просто лечь на землю и разрыдаться, и ноги сами понесли её к часовне Росарио. Опустившись на колени перед статуей Девы Марии дель Росарио, Мирабель беззвучно и искренне взмолилась о том, чтобы её родители помирились.
«...Исполненная упования, прихожу к Тебе, Дева и Матерь Всевышнего, со смирением и сокрушением о своих грехах. Не презри моих слов, о Мать Предвечного Слова, и благосклонно внемли просьбе моей. Аминь.(2) Я поступила плохо, я солгала о курсах и своём решении, не призналась в этом маме, да ещё и папу с собой утянула, и теперь я горько сожалею. Святая Дева, прости и помилуй меня за мою ложь и трусость. Пожалуйста, пусть мои родители помирятся. А если для этого надо, чтобы я завалила экзамены, а потом поступила, куда они захотят — пусть будет так, — мысленно твердила Мирабель, глядя на свои сцепленные руки. — Только умоляю, пусть я смогу найти адвоката для tío Бруно. Я хочу ему помочь, Дева наша милосердная и пречистая, он не должен сидеть за решёткой за чужие грехи…»
Выйдя из часовни — голова перестала болеть, и на душе стало легче — Мирабель вернулась домой, и, дождавшись, когда мама придёт с работы, робко потянула её к себе в комнату. Пытаясь подобрать слова, Мирабель на мгновение подняла глаза, и ей стало больно от того, какой погасшей и уставшей выглядела мама. Внутри словно что-то лопнуло, и Мирабель торопливо заговорила, постепенно ускоряя речь и чувствуя, как раскаляется камень, вот уже несколько дней давивший её к земле:
— Мама, прости меня, пожалуйста. Я… я очень плохо, я ужасно поступила, и папа тут ни в чём не виноват, это я его попросила не говорить никому! Мама, пожалуйста, я… была очень, очень сильно неправа, и мне жаль! Только прости папу, пожалуйста.
В комнате снова повисла тишина, только теперь она уже не казалась такой мёртвой и жуткой. Мирабель осторожно глянула на маму и почувствовала, как с плеч свалилась гора размером с Пик Симона Боливара — мама слабо улыбалась.
— В тебе точно его генов больше, чем моих, — негромко сказала она. — Агустин мне сказал, что зная, как для тебя это важно, это было его решение, не говорить никому, и он раскаивается, что не сказал мне. Ох, mija, конечно, я простила и его, и тебя… Только, Мирабель, это было очень больно, узнать, что два моих самых близких человека что-то затевают у меня за спиной, — Мирабель вжала голову в плечи, понимая, что не может говорить — от стыда и раскаяния горло словно стянуло колючей проволокой. Мама, вздохнув, ласково погладила её по голове и нежно обхватила ладонями щеки, поднимая голову и заглядывая в глаза: — Неужели ты думала, что я не поддержу тебя? Вас? Пожалуйста, mi vida, не делай так больше. Я понимаю, у всех бывают свои секреты, но… Не настолько же судьбоносные.
Мирабель крепко обняла её, расплакавшись от облегчения, но внутри всё горело от чувства вины: она ведь не может рассказать маме действительно всю правду. Почему ей это важно, почему она так рвётся стать адвокатом… Мирабель понимала, что для семьи это будет шоком: узнать, что их дочь, племянница, внучка, все эти годы продолжала поддерживать связь с Бруно — с тем, кого все вокруг считают убийцей и чудовищем, рядившимся в шкуру агнца. Но ей хотелось верить в то, что когда его невиновность будет доказана в суде, её хотя бы не изгонят из лона семьи.
Шаткий мир в семье был восстановлен, и через пару дней даже абуэла всё-таки сменила гнев на милость, но в её разговорах то и дело проскальзывало пугающее и источающее холод «если».
«Если ты поступишь»
«Если ты всё-таки выучишься»
«Если ты станешь адвокатом»
Мирабель каждая такая фраза впивалась зазубренным крючком под лопатку: словно абуэла ни на секунду не сомневалась, что у неё ничего не получится, и вся эта эскапада — лишь подростковая глупость. Она не знала, как дожить до середины июня, когда будут известны результаты экзаменов. Пройдя последний экзамен — устный деловой английский, который она совершенно точно завалила, запутавшись в совершенных и длящихся временах, за что было особенно стыдно перед папой, который с ней занимался перед экзаменом, — Мирабель вернулась домой и упала в кровать, проспав до следующего утра, даже не переодевшись.
За завтраком она чахла над тарелкой с омлетом, пытаясь вспомнить, как он называется по-английски, сама не понимая, зачем ей это надо. За столом были только её родители, Камило и абуэла — tío Феликс повёз Антонио в школу, давая выспаться своей любимой супруге, которая в последнее время часто жаловалась на головную боль, а Луиза уже умчалась в университет. У Камило поставили репетицию с самого утра, и он торопливо жевал завтрак, то и дело поглядывая на часы, чтобы не опоздать и не получить нагоняй от сурового сеньора Хосе.
— И когда объявят результаты? — поинтересовалась абуэла, и Мирабель слабо повела плечами, сбрасывая сонное оцепенение:
— С семнадцатого по двадцать первое июня. Надо будет туда приезжать, проверять…
— Ну, в любом случае в следующем году, когда ты одумаешься, сможешь подать документы в УТадео, — заметила абуэла, и Мирабель моментально сникла.
— Мама, пожалуйста, — тихо сказала Хульета, и абуэла пожала плечами:
— Что? Нужно посвящать себя тому, к чему имеется склонность. Никто не спорит, что у тебя золотые руки, Мирабель, ты очень талантливая девочка, и в дизайнерском деле ты добьёшься большего, чем адвокатуре. В конце концов, там нужен особый склад ума и характера…
— У Мирабель отличный ум и замечательный характер! Она будет прекрасным адвокатом! — с пылом возразил папа, и мама положила ладонь ему на плечо, старая загасить очередную ссору в самом начале. Камило, закатив глаза, торопливо засунул в рот последний кусок омлета, с тоской глянув на полную тарелку у Мирабель. Подхватив сумку, лежавшую у стула, он быстро пожелал всем удачного дня и выскочил из столовой, и уже совсем скоро за ним хлопнула входная дверь.
— Для этого ей нужно хотя бы поступить, — абуэла оставила за собой последнее слово, и Мирабель устало зажмурилась. Вот бы уметь предсказывать будущее, и не мучиться ещё почти два месяца!..
Раздались шаги на лестнице, и через пару секунд в столовую заглянула tía Пепа, кутавшаяся в длинный оранжевый халат и рассеянно потирающая лоб.
— Пепита, как ты, mi sol? — спросила мама, встревоженно глядя на сестру, и та поморщилась, опустив руку:
— Ох, не знаю. Голова как вчера вечером разболелась, так и болит…
— Собирайся, повезу тебя в больницу, сегодня как раз принимает доктор Пенинья, — заявила мама, поднимаясь на ноги, и tía Пепа с возмущением покосилась на неё, взяв в руки чашку, разрисованную подсолнухами:
— А кофе я хотя бы выпить могу?!
— А если у тебя давление высокое?! Какой ещё кофе, быстро поставила кружку, сейчас тонометр принесу…
— Медицинское насилие в отдельно взятой семье, караул, — буркнула tía Пепа, плюхнувшись на стул. — Человека лишают утреннего кофе!
— Кошмар и ужас, — согласилась мама, вернувшись с тонометром. — Руку на стол, дышим спокойно и ровно…
— Tía Пепа, может, агуапанелу? — с сочувствием предложила Мирабель, и tía Пепа покачала головой, заслужив сердитое шиканье от своей сестры.
Входная дверь снова хлопнула, и через пять минут в столовую заглянула улыбающаяся Долорес под руку с Мариано. Tía Пепа приветливо помахала им второй рукой, и мама пообещала, что наденет манжету ей на шею, если она не прекратит дёргаться.
— Мами?! Что-то случилось? — Долорес, моментально потеряв улыбку, встревоженно вытянулась в струнку, и tía Пепа фыркнула:
— Да. Твоя tía Хульета лишает меня утреннего кофе, эта злая и коварная женщина…
— Я тебя точно придушу, чтоб ты не мучилась! — в сердцах пообещала мама, снимая стетоскоп. — Лола, скажи этой гнусной женщине, твоей матери, чтоб она ехала в больницу к невропатологу. Уже две недели у неё голова болит…
— Мама, поехали, — решительно согласилась Лола. — И я с вами. То есть, мы с Мариано…
— А что такое? — тут же встревожилась абуэла. Долорес, смутившись, очаровательно покраснела и слегка повела плечом, положив руку на живот:
— Я, то есть, мы пока не уверены. Вернее, уверены, но…
Tía Пепа, ахнув, вскочила со стула и бросилась обнимать свою дочь с зятем, а абуэла истово перекрестилась:
— Слава тебе, Дева Мария! Лола, mi cariño, как же я рада!
— Хулита, можешь подсказать хорошего гинеколога? — попросила tía Пепа, на секунду отвлёкшись от радостных всхлипываний и воркования, и Мирабель невольно смутилась: тут же папа за столом! И Мариано рядом. Как можно при них про гинеколога… Вот только папа и бровью не повёл, зато у Мариано на щеках проступил румянец.
— Конечно! Ох, Лола, как же мы за тебя рады! Сейчас все вместе поедем в больницу, — мама, торопливо положив тонометр в сумку, поднялась на ноги и тоже заключила племянницу в горячие объятия.
— Милая, вас отвезти? — с готовностью спросила папа, и мама рассеянно покачала головой, ласково взъерошив его волосы.
— Спасибо, mi amor, но мы и так всю машину займём, Мариано ведь тоже едет?
— Разумеется, сеньора Хульета! — воскликнул он, взволнованно прижимая ладонь к сердцу.
Мирабель была готова лично отнести Лолу в больницу на руках — новость о том, что у неё будет правнук или правнучка, точно отвлечёт абуэлу от темы поступления! Так и оказалось — едва за Лолой закрылась дверь, абуэла тут же бросилась звонить донье Гузман, и обе пожилые сеньоры намертво оккупировали телефон, не обращая внимания ни на что вокруг. Вернувшись из больницы, и мама, и tía Пепа просто сияли, чего уж говорить о самой Долорес. Tía Пепа со смехом рассказала, что её головные боли — это результат возрастной дальнозоркости.
— Доктор сказал, что пока совсем небольшой плюс, но читать мне лучше в очках, — закончила она. — Так что, Тин, Мира, скоро я вступлю в ваш клуб очкариков, и нас будет трое!
— А меня уже трое, — лукаво заметила Лола, поглаживая свой плоский живот. — УЗИ показало, что у нас двойня.
— Лола, моя же ты девочка, — абуэла, растрогавшись, нежно обняла её, осыпая поцелуями. — Моя радость, самое главное — береги себя…
— Я помогу купить хорошие витамины, — мама лихорадочно рылась в своей сумке в поисках блокнота. — И доктор Грисалес отличный специалист, так что я сразу запишу тебя к нему на следующий приём вне очереди…
Пока семья дружно радовалась за Долорес, Мирабель поднялась к себе. Она была рада за кузину, очень рада, просто… Просто чёртовы экзамены высосали у неё все силы, и Мирабель чувствовала себя обманщицей, через силу выдавливая улыбку. По застарелой привычке потянувшись к тетради для писем, она звучно хлопнула себя по лбу и устало рассмеялась. Суббота уже завтра, так зачем писать письмо, которое попадёт к Бруно только через несколько дней, если можно наконец-то его навестить и лично рассказать хорошие новости? А что до её реакций и мыслей… «Выкусите, тупые гормоны! — сердито подумала Мирабель, вскинув голову и упирая руки в бока. — Ничто и никто не отнимет у меня обнимашки с tío Бруно!»
Утро для Мирабель началось с выпечки гаруллас(3) для всей семьи. Замешивая тесто, она решительно гнала прочь все опасения — с последнего визита прошёл целый месяц, наверняка Бруно уже и думать забыл про её странное поведение. И она обязательно сумеет держать себя в руках!
Мирабель как раз отправила первую порцию в духовку, когда на кухню заглянула на удивление бодрая Луиза, на ходу надевая спортивную куртку.
— Ты чего так рано вскочила? — удивилась Мирабель, отвлекаясь от теста, и сестра пожала плечами:
— Да, знаешь, что-то выспалась, решила пробежаться перед завтраком. А ты?
— Тоже выспалась! И решила приготовить завтрак, — Мирабель широко улыбнулась, и Луиза принюхалась.
— Потрясающе пахнет! И как у тебя это получается?.. — сестра задумчиво прищурилась. — На прогулку потом собралась?
— Да, наверное, пройдусь немного… — протянула Мирабель, и Луиза кивнула, не задавая других вопросов.
К тому моменту, когда допеклась вторая порция, Луиза уже успела вернуться с пробежки и занять ванную — к счастью, Мирабель это предусмотрела, приняв душ сразу после того, как вытащила уже готовую первую порцию гаруллас.
Помахав сестре, которая за обе щеки уплетала ещё тёплые булочки, запивая их агуапанелой, Мирабель лёгким шагом двинулась к остановке. Всё-таки в легальных посещениях тюрьмы были весомые преимущества — и не только материальные, вроде экономии денег, но и моральные.
Она успела немного подремать в автобусе по дороге в тюрьму, и, выйдя на конечной остановке, ещё пару минут протирала глаза, борясь с зевотой. Вежливо поздоровавшись с охранником, Мирабель умилённо вздохнула, глядя на овчарку, которая сосредоточенно обнюхивала её сумку — жаль, конечно, что их нельзя гладить. Войдя в комнату для свиданий, Мирабель взглянула на изображение Иисуса на стене и пообещала стойко бороться с искушением. Вот только когда в комнату завели Бруно, её решимость дала трещину, а сердце пропустило пару ударов.
Он был в сером спортивном костюме, но на этот раз куртка была застёгнута до середины, позволяя увидеть чёрные бусины розария, выглядывающие из-под воротника бледно-зелёной футболки. Мирабель сделала ломанный, неуверенный шаг вперёд и остановилась, смущённо опустив глаза. Бруно дёрнулся, словно собирался её обнять, как раньше, но тоже остановился, опуская руки и заводя их за спину.
— Привет, Мирабель, — неуверенно сказал он, и Мирабель отмерла. Рассердившись на саму себя, она вскинула голову и шагнула навстречу, решительно обнимая его и стараясь не обращать внимания на моментально зачастившее сердце. Бруно еле слышно выдохнул и крепко обхватил её спину руками. Мирабель зажмурилась, впитывая его тепло, словно солнечный свет — лихорадочное, дурманящее возбуждение схлынуло, оставляя внутри только ощущение счастья и безопасности.
— Привет, — шепнула она, нехотя открывая глаза и слегка отстраняясь. Бруно смотрел на неё с нежностью и лёгкой тревогой, не спеша размыкать рук, и Мирабель была бы не против провести так весь час.
— Я даже не буду спрашивать, как ты, потому что вижу эти потрясающие синяки под глазами и запавшие щёки, — задумчиво произнёс tío Бруно. — Малыш…
— Всё нормально! — поспешила его успокоить Мирабель. — Дай мне пару дней… ну, или недель, и я снова буду выглядеть живым человеком.
— Вся в маму, — протянул Бруно, отпуская её, и Мирабель поёжилась — почему-то в комнатке сразу стало холоднее. Он слегка поддёрнул рукава куртки, натягивая их на ладони так, что наружу торчали только кончики пальцев, и кивнул на стулья, приглашая сесть.
— Я, скорее, вся в папу… Боже, tío, я так облажалась! — вырвалось у неё, пока они рассаживались за столом. — Мы с папой умудрились не посвятить маму в наш… ну, заговор с университетом.
— Господи! — tío Бруно вздрогнул, с тревогой глядя на неё. — Как Хульета? И как ты сама?
Мирабель, вздохнув, опустила голову, позволяя волосам закрыть её от внешнего мира.
— Это было ужасно. Мне было так стыдно, и… и до сих пор стыдно. Они с папой почти четыре дня не разговаривали, и вся эта атмосфера… Он ночевал в комнате Лолы… ой! Кстати, у нас такое вчера было! Долорес ждёт двойню! — она, оживившись, вскинула голову, отбрасывая кудри с лица.
Tío Бруно, расплывшись в улыбке, коснулся розария под футболкой и глянул на изображение Спасителя:
— Дай, Господи, им здоровья!.. Это отличные новости, малыш. С мамой помирились?
— Да, конечно, — ответила Мирабель и, помолчав, качнула головой. — Tío, мне было так страшно, что они с папой навсегда рассорятся и это будет из-за меня.
— Тогда уж из-за меня, — возразил Бруно, и Мирабель поморщилась, строго глядя на него.
— Нет. Ты не можешь брать на себя вообще всю вину в этом мире. Я сама ошиблась, перемудрив с тайнами и секретами там, где в них не было смысла. И, ой, кстати, я же не с пустыми руками, — спохватившись, она вытащила из сумки сигареты и булочки. — Я тут в первый раз испекла гаруллас, надеюсь, тебе понравится.
Бруно рассмеялся, глядя на то, как она разворачивает фольгу:
— Знаешь… мы ведь раньше жили не в таком фешенебельном районе, как сейчас, — сказал он, взяв одну булочку, и, прикрыв глаза, вдохнул её аромат. — Денег вечно было в обрез, мама постоянно на работе, абуэлита Соледад уже почти совсем сдала, так что мы крутились, как могли. Рядом с нашим домиком была панадерия(4), и не было ничего лучше, чем забежать туда втроём, и в складчину купить парочку ещё тёплых гаруллас, чтобы съесть их прямо на улице. Это потом уже, когда мама стала владелицей свечного завода, наши дела резко пошли вверх, и мы переехали…
Мирабель рассеянно кивнула, не сводя глаз с его руки. Рукав куртки сполз, обнажая кисть, где на костяшках темнели уже поджившие ссадины.
— Tío? Что с рукой? — обеспокоенно спросила она, и Бруно, очнувшись, торопливо взял булочку в другую руку и опустил ладонь под стол.
— Да, ерунда. Шёл, шёл, споткнулся, упал. Или ты думаешь, в нашей семье только у Агустина такой талант? — с напускной весёлостью спросил он. — Кстати, у тебя они гораздо вкуснее, чем в той панадерии, и я абсолютно серьёзно…
Мирабель осторожно потянула рукав куртки к себе и бережно взяла его ладонь в свои руки, пристально разглядывая ссадины. Tío Бруно напрягся, глядя в сторону, но не пытался вырваться из её хватки. Если он и упал, то очень странно — можно сказать, что Бруно в процессе падения старательно колотил пол. Внутренности смёрзлись в ком, а в голове снова закрутились кадры из фильма про Шоушенк, намертво врезавшиеся в её память.
— Мирабель, это пустяки, — настойчиво повторил tío Бруно, но она молча смотрела на ссадины, уже покрытые бурыми корочками, чувствуя, как холод расползается по всему телу. А что, если его убьют, пока она будет учиться или зарабатывать деньги на адвоката? Если она его потеряет, навсегда, действительно потеряет — не будет ни писем, ни визитов, ни голоса, ни тепла, ничего… Мирабель издала слабый звук, сжимая его ладонь дрожащими пальцами, и Бруно наклонился к ней.
— Малыш? Что ты… Мирабель, Господи, что такое?! — он осторожно высвободился из её пальцев и обхватил за щёки, заглядывая в глаза. — Мирабель, это ерунда, правда!
Резко выдохнув, Бруно притянул её к себе и успокаивающе погладил по спине:
— Я шёл по нашему тюремному дворику, любовался сохнущим бельём, думал о всякой ерунде, и споткнулся о камушек. И упал, случайно задев кулаком чью-то челюсть.
Мирабель вздрогнула, обхватывая его за талию и упираясь лбом в плечо.
— И так шесть раз подряд? — глухо спросила она, чувствуя его ладонь, лежащую между лопаток. От неё исходило ровное тепло, прогонявшее холод, и Мирабель моргнула, понимая, что в глазах всё начинает расплываться.
— Только три, пока охранник делал вид, что не видит, — честно ответил Бруно, и Мирабель, издав полувсхлип-полусмешок, отстранилась.
— А нельзя было сразу это сказать? — спросила она, снимая очки и пристраивая их на стол.
— А нельзя было не придумывать сразу кучу ужасов? — в тон ей ворчливо поинтересовался Бруно, снова притягивая её ближе. Мирабель неопределённо хмыкнула, прижимаясь носом к его шее, и почувствовала, как tío Бруно напрягся.
— И… почему вдруг ты случайно упал кулаком на чью-то челюсть три раза подряд? — тихо спросила она, вдыхая его запах, почти скрытый за горечью тюремных шампуня и мыла.
— Да знаешь… — Бруно запнулся, мягко растирая её спину круговыми движениями, от которых по телу разбегались щекочущие мурашки. — Кто-то пронёс в тюрьму пару разворотов с Исабелой. И мне, честно сказать, не понравилось, что человек, которого посадили за изнасилования, строит планы насчёт моей крёстной дочери, что именно он хочет с ней сделать, как только его адвокат добьётся освобождения.
Мирабель вздрогнула и распахнула глаза, бездумно прижимаясь ближе, борясь с желанием забраться к нему на колени, как в далёком детстве, чтобы спрятаться от мира в таких тёплых и надёжных объятиях. Слова tío Бруно повторяли упрёки абуэлы, пусть и не обращённые лично к ней. Готова ли она к тому, что придётся защищать не только невиновных людей? Готова ли она к этой ответственности… «Лопату в руки и копать!» — напомнила себе Мирабель, рассеянно подняв руку и дотрагиваясь до тёплых бусин розария на его шее.
— Как дела дома вообще? Ну, у Лолы скоро будут дети, а в остальном? — быстро спросил tío Бруно, сглотнув, и Мирабель, опомнившись, выпрямилась, снова надевая очки.
— Всё неплохо. Луиза работает параллельно с учёбой, и, честное слово, я не знаю, как у неё хватает сил на всё это! Иса регулярно звонит, но даже не собирается возвращаться… Совести у неё нет! Антонио просто солнышко, у него теперь мечта — он хочет стать полицейским кинологом! — Мирабель подмигнула, и tío Бруно негромко рассмеялся, с нежностью глядя на неё. — Камило тоже ждёт результаты: tía Пепа и tío Феликс его убедили поступать в Национальный Университет Колумбии на факультет «Кино и телевидение». Только он вообще не переживает. Ну, или не показывает, что переживает всё-таки актёр из него лучше, чем из меня. А абуэла… Самая популярная тема для разговоров до вчерашнего дня: «Мирабель, с чего ты взяла, что сможешь сдать экзамены?»
Бруно понимающе кивнул, с сочувствием глядя на неё.
— Как ты мог поступить на журналистику, я ведь уже поговорила с сеньором Густаво из полицейской академии, а сослуживец твоего отца написал тебе рекомендацию, — протянул он, на удивление точно копируя интонации абуэлы, и Мирабель сдавленно хихикнула. — С чего ты взял, что из тебя выйдет толковый журналист, ты же постоянно хватал I и A(5) по испанскому языку и обществознанию…
— Не верю, — фыркнула Мирабель и покачала головой. — Вот в это ни за что не поверю!
— Но это правда, — Бруно развёл руками, глядя на неё с хитрым прищуром. — Правда, я эти оценки получал за то, что писал на уроках стихи.
— Про любовь? — наугад предположила Мирабель, наклоняясь вперёд, и tío Бруно кивнул.
— Почти. Про любовь к родине. Мне было пятнадцать, чего ты хочешь… Но они были жуткими: «Моя страна, моя любовь, я за тебя пролить готов всю кровь — свою, своих врагов!» — по памяти прочитал он, и Мирабель прижала ладони ко рту, пытаясь сдержать рвущийся смех. Tío Бруно великодушно махнул рукой. — Да-да, смейся. Я же говорю, они ужасны, и у твоей абуэлы были вполне разумные опасения, что такому оболтусу, как я, нечего делать в университете Хавьериана(6). А потом я взял и поступил.
— Экзаменаторы восхитились твоими… произведениями? — уточнила Мирабель, заправляя волосы за уши, и Бруно проследил за её движением.
— Да, наверное, просто в обморок упали… — рассеянно отозвался он, и, встряхнувшись, снова выпрямился на стуле. — В общем, как я и сказал, через год Альма… мама была уверена, что это она мне посоветовала идти на журналистику вместе с сестрой.
— А мне ещё полтора месяца ждать результатов, — Мирабель, вздохнув, растёрла лицо ладонями, сдвинув очки на лоб. — Вот бы… не знаю, уметь видеть будущее, чтобы точно знать, да или нет.
— Нельзя торопить будущее, оно приходит тогда, когда должно, — с важным видом заявил Бруно, и Мирабель, не удержавшись, слегка пихнула его ногу своим коленом. — Но… знаешь, я абсолютно точно умею его предсказывать.
— Ага, конечно, — Мирабель слабо улыбнулась, и tío Бруно с возмущением приосанился.
— Честное слово. Я думаю, это у меня от абуэлиты Соледад. Она мою судьбу прочитала по ладони, ещё когда мне и пяти лет не исполнилось… правда, я сам этого не помню. Но если верить маминым словам, всё сбылось, — задумчиво добавил он, и Мирабель, заинтересовавшись, протянула ему руку, ладонью вверх:
— Tío? А можно?.. Пожалуйста.
Tío Бруно, смутившись, кашлянул, растирая затылок, а затем осторожно обхватил её кисть и наклонился к ней.
— Итак… я абсолютно точно вижу, что ты сдаёшь все экзамены, — с преувеличенной серьёзностью начал Бруно, и Мирабель, затаив дыхание, следила, как он водит пальцем по её ладони. Это было щекотно, и одновременно её бросало то в жар, то в холод от прикосновения сухой, чуть мозолистой кожи. — На высший… да, верно, на высший балл.
Его палец скользнул по одной линии, и Бруно поднял глаза, заглядывая ей в лицо. Мирабель замерла, видя своё отражение в его расширившихся зрачках.
— Смотри, вот это — линия мудрости, — негромко сказал он, и Мирабель невольно наклонилась ближе, почти касаясь его лба своим. — Твоя жизнь будет наполнена знаниями, малыш.
— Может, я просто потрачу несколько лет на попытки поступить? — голос у неё почему-то осип, и Мирабель слегка прочистила горло. Бруно покачал головой, снова склоняясь над её ладонью и водя по ней кончиками пальцев:
— Я абсолютно уверен, что ты уже в августе станешь называть себя «росариста»(7), и вся семья будет тобой гордиться.
Его пальцы скользнули ниже, к запястью, обводя чуть выступавшую косточку, и Мирабель вздрогнула — это было как получить разряд статического электричества. Сердце снова зачастило в груди, разгоняя по телу ставшую горячей кровь, и Мирабель слабо выдохнула через рот, понимая, что губы пересохли. Бруно поднял голову, странно глядя на неё потемневшими глазами, и тут же отдёрнул руки, торопливо откидываясь на спинку стула.
— В общем, малыш, у тебя всё будет хорошо! — бодро закончил он, касаясь распятия на розарии через футболку.
— Спасибо, Бруно. Мне уже гораздо легче, — Мирабель судорожно улыбнулась, почти не кривя душой. В конце концов, теперь она и правда не волновалась по поводу экзаменов. Он почему-то замер, не сводя с неё напряжённого взгляда, и, вздрогнув, отвернулся к столу и трижды постучал по нему костяшками пальцев.
— Чтоб не сглазить, — со странным смешком объяснил Бруно в ответ на её непонимающий взгляд. — Всё хорошо, да. Всё нормально.
Замок двери привычно щёлкнул, и Мирабель досадливо поморщилась, поднимаясь со стула.
— Я к тебе в следующую субботу приеду, — пообещала она, и tío Бруно, вздрогнув, лихорадочно замотал головой.
— Нет! Нет, малыш, следующая суббота она для… семейных посещений.
— Ну, так мы же и есть семья, — непонимающе возразила Мирабель, и охранник многозначительно постучал по открытой двери.
— Это другое, — нервно ответил tío Бруно, быстро обнимая её на прощание. — Пока, малыш. Помни, всё будет хорошо.
— Будет, — согласилась Мирабель, крепко стискивая его в объятиях и целуя в тщательно выбритую щеку.
На этот раз, возвращаясь домой, она гордилась собой и своей выдержкой. Только вот… губы зудели и горели от ощущения его кожи, и Мирабель рассеянно облизнула их, разглядывая свою ладонь. И где там та линия мудрости? Она попыталась вспомнить, где показывал Бруно, но вместо этого в памяти были только то, как его палец скользил по её ладони, и его взгляд — такой странный, такой… знакомый?
Мирабель встряхнула головой, и именно в этот момент автобус подпрыгнул на выбоине в асфальте, так, что она стукнулась лбом о стекло. Решив, что это явный знак свыше, отбросить все лишние мысли, Мирабель попыталась сосредоточиться на том, что Бруно ей пообещал — что она точно всё сдаст и поступит. На душе потеплело, и она улыбнулась, бездумно прижав ладонь к сердцу. Мирабель понимала, что это лишь попытка её поддержать, но всё равно тревога и страх отступили.
Выйдя на своей остановке, Мирабель потянулась, замечая, как прекрасен мир вокруг. Пританцовывая, она двинулась к дому и остановилась разинув рот. По улице лёгким, пружинистым шагом шла Луиза, и… и она была не в брюках!
Лёгкая синяя миди-юбка с вышитым на подоле голубым меандром, открывала её ноги до середины лодыжек, а кружевной воротничок на блузке подчеркнул нежную шею. Мирабель потрясённо ахнула — её сестра выглядела настоящей сказочной принцессой!
Заметив Мирабель, Луиза на мгновение сбилась с шага, а затем, улыбнувшись, приветливо взмахнула рукой. Мирабель торопливо подбежала к ней, заметив, что Луиза ещё и серьги надела.
— Кто ты, и что ты сделала с моей сестрой? — со смехом протянула Мирабель, с восхищением качая головой. — Лу… Ты такая красавица! Далеко?
— С подругами гулять. Сначала в кино, потом, наверное, в парк пойдём, — Луиза безмятежно улыбнулась, поправив сумочку, перекинутую через плечо. Мирабель сложила руки на груди и хитро прищурилась:
— Серьёзно? Для человека, который идёт гулять с подругами, у тебя слишком довольная улыбка.
Луиза негромко рассмеялась и слегка нажала пальцем ей на кончик носа:
— Нельзя быть такой любопытной. Я же не спрашиваю, с кем ты там гуляла, и что вы делали, что ты вся сияешь.
— Я… — Мирабель осеклась и, смутившись, вскинула руки. — Я тебя поняла! Ты гуляешь с подругами, я с друзьями.
— Вот именно, — Луиза ей подмигнула и направилась к остановке.
Проводив сестру взглядом, Мирабель взглянула на своё отражение в витрине магазина, пытаясь понять, а правда ли она светится? Так ничего и не обнаружив в своём облике, она, пожав плечами, двинулась к дому.
1) У. Шекспир, «Король Лир».
2) Цитируется часть молитвы св. Бернарда.
3) Колумбийский хлеб из куахады (особый сорт колумбийского сыра). Не столько хлеб, сколько небольшие круглые булочки с сырной начинкой. Популярен в южной части Боготы, Соаче.
4) Пекарня.
5) Соответствуют нашим 2 и 3.
6) Pontificia Universidad Javeriana, PUJ — Папский университет Хавьериана, основан в 1623 году.
7) Самоназвание студентов Университета дель Росарио, и да, они реально гордятся своим университетом.
Чтобы не сойти с ума в ожидании результатов экзаменов, Мирабель с головой ухнула в работу — тем более что начался новый театральный сезон, и спектакли шли не только вечером, но и днём(1). Актёры, переодеваясь между сценами, торопились и не слишком осторожничали с костюмами, больше опасаясь за грим, и Мирабель не выпускала из рук иголку с ниткой. К концу дня у неё уже рябило в глазах от усталости, а пальцы отказывались разгибаться, и домой она возвращалась с ощущением, что у неё вместо головы утыканный колючками свинцовый шар, норовящий скатиться с плеч.
Восьмой день рождения Антонио отпраздновали семейным походом в зоопарк. Мирабель впервые за долгое время не думала об экзаменах и поступлении, умиляясь игривым коати и флегматичным капибарам, жующим морковку и безропотно позволяющим себя гладить и тискать всем желающим, а Антонио, которому разрешили покормить тапира, был и вовсе на седьмом небе от счастья.
— Мира, Мира! — громким шёпотом позвал он, и Мирабель отошла вместе с ним к вольеру с павлинами. — Слушай, а как ты думаешь, можно написать tío Бруно ещё одно письмо? Я просто хочу ему рассказать про зоопарк, и про капибар, и вот про тапиров!..
— Я думаю, Бруно будет счастлив, если ты ему напишешь, mi gatito, — согласилась Мирабель и ахнула от неожиданности: в вольере, павлин, пытаясь привлечь внимание самочки, развернул свой великолепный хвост, издавая пронзительные визги. Павлиниха, однако, красоту не оценила, сосредоточенно разгребая сухую траву в поисках зёрнышек, и павлин, издав очередной вопль, свернул хвост, величественно уходя прочь.
— Вот бы их сфотографировать, и tío Бруно отправить… — вздохнул Антонио и, погрустнев, взглянул на Мирабель. — Как ты думаешь, скоро он к нам вернётся?
— Я не знаю, Тонито, — помрачнев, ответила Мирабель. Мысли о поступлении и поиске адвоката снова навалились на неё со всей тяжестью. Антонио, заметив это, обнял её за талию и ткнулся лбом в живот, и Мирабель, приободрившись, поцеловала его в макушку.
На следующий день Антонио и правда написал письмо для tío Бруно, где в подробностях рассказал и про капибар, и про тапира. Мирабель пообещала передать письмо в полицейский участок, мысленно скрестив пальцы, и в субботу отвезла его tío Бруно. Визит получился на редкость мирным и семейным, только tío Бруно почему-то не выпускал из рук свой розарий, перебирая бусины завораживающе неторопливыми движениями, и Мирабель не могла отвести глаз от его пальцев, чувствуя, как с каждой секундой ей всё тяжелее дышать.
С началом июня Мирабель начала зачёркивать дни в календаре, с ужасом глядя на обведённые красным даты с 17 по 21. Результаты будут уже через две недели…
Через неделю…
И если Камило, на удивление, был спокойным, как буддистский монах, достигший просветления, и на все расспросы своих родителей лишь беспечно улыбался, отвечая, что всё в порядке, то Мирабель окончательно потеряла сон.
В субботу, 15 июня, за два дня до объявления результатов, она приехала к tío Бруно в состоянии, близком к истерике. Не в силах успокоиться, Мирабель металась по комнатке для свиданий, размахивая руками и вслух перечисляя все те ошибки, которые она, разумеется, допустила, и tío Бруно пришлось её чуть ли не силком усадить на стул и крепко обнять. Затем он целый час травил байки из своей студенческой жизни, так что к концу визита Мирабель просто икала от смеха.
— Тебе полегче, малыш? — спросил он, когда Мирабель сняла очки, чтобы вытереть катившиеся слёзы.
— Гораздо. Боже, tío… Вот кому надо было в театральный идти, — Мирабель выдохнула и обмахнула ладонью горевшее лицо. — Камило тебе в подмётки не годится.
— Не обижай кузена, я уверен, он ещё себя покажет, — со смехом отозвался Бруно, выпуская её из объятий. — И всё будет хорошо, помнишь?
— Помню, — Мирабель снова надела очки, чувствуя, как начала гореть ладонь от воспоминания о «гадании». — Ты извини, что я сегодня в таком состоянии, просто…
— Малыш, я тебе рад в любом твоём состоянии, — не задумываясь, ответил Бруно и, осёкшись, тут же добавил. — Но это не значит, что ты должна сюда приезжать больной или уставшей! То есть, я и так буду тебе рад, но лучше побереги себя, моя будущая сеньорита авокадо.
— Ради ваших прекрасных глаз, о мой будущий подзащитный, поберегу, — проворковала Мирабель, томно захлопав ресницами, и тут же, опомнившись, отвесила себе мысленную оплеуху. Это что, она сейчас с ним пыталась флиртовать, да ещё и так топорно?! Судя по выражению лица tío Бруно, он находился на грани обморока от её выходки, но как исправить ситуацию, она понятия не имела.
Мирабель была готова причислить охранника, объявившего о конце визита, к лику святых. Попрощавшись с tío Бруно, она торопливо выскочила из комнаты для свиданий, успокаивая себя, что это просто истерика из-за поступления.
Утро в понедельник, 17 июня, выдалось туманным и зябким, и Мирабель куталась в ветровку, не зная, от чего же её трясёт — от утренней прохлады, или от нервов. В ворота университета она почти вбежала, и ещё полчаса торчала во дворике под статуей Основателя, ожидая, когда вывесят результаты. Ладони были мокрыми, словно она их держала под водой, а зубы отчётливо отстукивали гимн Колумбии, и когда появился секретарь, державший стопку листов с результатами, Мирабель испугалась, что упадёт в обморок.
Секретарь с почти что иезуитской жестокостью неторопливо развешивал листы на стенде, и Мирабель сгрызла себе все ногти на руках, как в детстве, пока он добрался до буквы «Р». Наконец, когда был закреплён последний лист, она метнулась к стенду и разочарованно застонала: сегодня вывесили результаты другого факультета. Уточнив у секретаря, когда будут их результаты, Мирабель побрела на остановку, с огорчением поглядывая на свои обкусанные ногти.
Дома Мирабель первой встретила абуэлу. В строгом пиджаке цвета бордо и длинной юбке в тон, она сидела в кресле, придерживая на коленях плоский чёрный портфель, и Мирабель запоздало вспомнила, что ещё вчера абуэла предупреждала, что отправится в Кали по делам и вернётся к субботе.
— Ну что? Поступила? — поинтересовалась у неё абуэла, поглядывая на часы.
— Сказали, результаты моего факультета вывесят послезавтра, — осторожно ответила Мирабель, меньше всего желая нарваться на очередное колючее «если». Абуэла кивнула, и её взгляд слегка потеплел.
— Ты совсем как Хульета. Она тоже с самого утра караулила, — с улицы раздался сигнал водителя, и абуэла поднялась с кресла, перекрестившись и, поколебавшись мгновение, перекрестив саму Мирабель.
В папин день рождения, 19 июня, Мирабель изо всех сил пыталась сделать вид, что она спокойна. Подарив сияющему от гордости Агустину шикарнейший галстук с узором из крошечных нот, идущий в комплекте с серебряной булавкой в виде скрипичного ключа, и собственноручно вышитый носовой платок, Мирабель, шёпотом попросив у него разрешения, сорвалась из дома и снова поехала в университет. На этот раз, так как время уже шло к полудню, дворик был забит людьми, и она безуспешно пыталась пробиться к стенду.
— О! Сеньорита с карточкой! — услышала она весёлый голос Педро Моледо и обернулась. Он снова начал отращивать бороду, и вид имел слегка бандитский, но Мирабель с удовольствием пожала его крепкую руку со следами шариковой ручки на пальцах. — Ну что, поступила?
— Не вижу, — жалобно улыбнулась Мирабель, и Педро, кивнув, протащил её вперёд сквозь толпу абитуриентов и студентов, как ледокол «Арктика» из документального фильма по National Geographic.
— Так, ты у нас Рохас Мадригаль… Кстати, фамилия-то у тебя для юристки знаковая! — Педро весело подмигнул ей и, заметив непонимание, пояснил. — Розита Рохас Кастро, вам точно на курсах должны были рассказывать! Она стала первой jueza и abogada(2) в Колумбии.
— Ой, точно же! — ей на мгновение стало стыдно. На курсах им и правда говорили про донью Розу Рохас, и Мирабель ещё тогда подумала, как ей было нелегко учиться в месте, где были одни мужчины, в те времена и при тех нравах. Но она не сдалась, не опустила руки и смогла протоптать тропинку, на которую ступила и сама Мирабель…
— Эй, сеньорита Рохас Мадригаль! — окликнул её Педро и ткнул пальцем в таблицу с результатами. — Поздравляю, росариста!
— Покажи! — Мирабель прыгнула вперёд и уставилась на свою фамилию, недоверчиво разглядывая результат: триста семьдесят восемь баллов из четырёхсот. Чёртов английский с его временами…
— Ты молодчина. У меня было триста семьдесят, — Педро хлопнул её по плечу, и Мирабель, отмерев, издала победный вопль, вскинув руки над головой.
Домой она вернулась, во весь голос распевая гимн университета Росарио(3), и с порога рухнула в папины объятия.
— Я поступила, папа! Я поступила! Триста семьдесят восемь баллов! — выдохнула Мирабель, и папа, расцеловав её, засиял ярче солнца. Разжав руки, он гордо заявил, что его дочери — это его самые лучшие и главные подарки, за которые он денно и нощно благодарит свою жену, свою вечную любовь и чудо всей своей жизни Хульету.
— Ай, Агустин, льстец, — рассмеялась мама, прикрыв лицо ладонью в притворном смущении, и папа обернулся к ней с хитрой улыбкой.
— Я готов хоть сию секунду подтвердить эти слова, mi amor, — негромко сказал он, одаряя её многозначительным взглядом, и сердце Мирабель ухнуло куда-то под пол. Она вспомнила, почему взгляд tío Бруно тогда показался ей таким знакомым: да это же папа так иногда на маму смотрел!
Но, это ведь ничего не значит, просто… Он ведь актёр, даже лучше, чем её кузен, вот случайно и вошёл в роль загадочного предсказателя, и взгляд этот — лишь актёрское притворство, не больше, и нет смысла думать иначе. Наверное, Бруно часто так развлекался, гадая всяким там девушкам-однокурсницам и симпатичным коллегам. Интересно, а Ренате он тоже?.. На секунду Мирабель захлестнула такая жгучая ненависть к Ренате, что она даже испугалась.
— Фу-фу-фу, tía Хульета, tío Агустин, не при детях! — застонал Камило, прикрыв глаза себе и Антонио, который возмущённо зафыркал. — Просто ужас, что мои родители, что твои, Мира — ну никаких приличий!
— Камилито, а когда ты нас порадуешь результатами своих экзаменов? — поинтересовался tío Феликс, и Камило махнул рукой:
— Скоро, папи! Всё нормально!
— Ну-ну, — с явным скепсисом протянул tío Феликс, но углубляться в тему не стал.
Абуэла позвонила ближе к вечеру, и, поздравив Агустина с днём рождения, скорбно сообщила, что документы всё ещё не готовы, и ей придётся задержаться в Кали до следующей недели, и извинилась, что не побывает на банкете. Так как день рождения папы было решено праздновать в субботу, в ресторане вместе с многочисленными родственниками и коллегами, навестить tío Бруно у неё не получилось, и Мирабель пришлось, как и раньше, написать письмо, которое состояло полностью из восклицательных знаков и бессвязных воплей, что она всё-таки смогла поступить.
В понедельник с утра Мирабель вместе с родителями отправилась в университет Росарио, заключать контракт на обучение. Сердце радостно и испуганно ёкало в груди, когда она зашла в деканат, крепко держа маму и папу за руки.
— Так как сеньорита Рохас набрала высокое количество баллов, вам положены льготы при поступлении, — с улыбкой сообщила кудрявая темнокожая секретарь в деканате, щёлкнув мышкой. Экран громоздкого квадратного монитора на столе неприятно мерцал, пока её пальцы быстро порхали над клавиатурой. Мирабель невольно пожалела бедную женщину: наверное, к концу дня у неё от этого мерцания голова раскалывается. — Сейчас посчитаем…
Секретарь — Мирабель не могла разобрать имя на бейдже, приколотом к кармашку белоснежной блузки, потому что у неё в глазах всё расплывалось от волнения, — защёлкала клавишами калькулятора и вновь улыбнулась:
— Ваши льготы — скидка в шестнадцать процентов от общей суммы, а также стипендия в тридцать тысяч песо. Срок обучения по программе бакалавриата — пять лет, ещё два года — это уже для получения магистерской степени. Наш университет предлагает программу лояльной оплаты — при оплате суммы за пять лет бакалавриата, вам положена дополнительная скидка в одиннадцать процентов от общей суммы, но вы также имеете право платить ежегодно, за каждый курс.
— Лучше за каждый курс, — тихо сказала Мирабель, мысленно подсчитывая: если она хорошо сдаст сессию и не вылетит со льготной программы, то сумма оплаты выходит вполне подъёмной, только, Господи, как ей собрать деньги и на университет, и на адвоката?!
— Тогда подпишите здесь и здесь, — секретарь достала из ящика два уже заранее подписанных договора, и Мирабель, обмирая, ухватила ручку непослушными пальцами. Роспись получилась корявой и неуклюжей, и секретарь, ободряюще подмигнув ей, поставила печати на оба экземпляра. Пока на противно-скрипевшем принтере распечатывались платёжные документы для банка, мама наклонилась к Мирабель и негромко сказала:
— Мира, не переживай. Мы с папой договорились, если что — поможем и с оплатой остальных курсов.
— Мама… мамочка, папуля, как же я вас люблю, — Мирабель, заморгав, поцеловала родителей, чувствуя, как отступает паника.
Выйдя за тяжёлые деревянные двери университета, Мирабель пришлось пару минут постоять в тени, успокаивая колотившееся в самом горле сердце. Папка с договором, казалось, одновременно тянула её в небеса и впечатывала в землю, и вообще Мирабель удивлялась, что бумаги не сияют неземным светом — ведь это было чудом!
Они забрались в машину, и, спустя полчаса поездки по забитым дорогам, добрались до Национального Банка. В этом здании, похожем на собор, приёмный покой больницы и музей одновременно, Мирабель, окончательно ошалев от переизбытка чувств, молча стояла в обнимку с мамой, которая утешительно гладила её по голове, как в детстве.
— Точно будешь в кампусе жить? — тихо спросила мама, и Мирабель закивала:
— Ты же знаешь наши дороги и автобусы… Но я к вам на выходных буду приезжать, и на каникулах!
— Ну естественно, будешь! — мама шутливо подёргала её за кудрявый локон. — Как же ты без домашней еды?!
— Ну что, едем домой, девушки? — спросил папа, подходя к ним и заключая в объятия, и Мирабель кивнула, понимая, как же ей невообразимо повезло с родителями.
У входа в дом мама ненадолго задержалась, забирая из почтового ящика пачку писем, квитанции и парочку ярких рекламных буклетов. Все втроём они прошли в столовую, где абуэла, смерив её долгим взглядом и выдержав истинно-театральную паузу, величественно произнесла, что гордится её успехами. Мама и папа обменялись красноречивыми взглядами, и Мирабель, улыбнувшись, поблагодарила абуэлу.
— Я надеюсь, Камило тоже нас порадует. Когда ты наконец-то сообщишь, какие у тебя баллы? — с явным намёком добавила абуэла, строго глянув на своего старшего внука, и Камило закивал, подарив ей сияющую улыбку:
— Уже совсем скоро, абуэлита! Там столько студентов, что списки ещё готовят…
— Надеюсь, ты не собираешься из этого делать тайны, — заметила абуэла. — Сам ведь знаешь, к чему приводят секреты…
Извинившись перед семьёй, Мирабель поднялась к себе и плюхнулась на кровать, тупо глядя в стену. Неужели… всё? То есть, конечно, это только начало её пути, но она смогла преодолеть вступительные экзамены, договор подписан — она испуганно уставилась на папку в своих руках, словно опасаясь, что та сейчас растает в воздухе, её первый курс оплачен, и она теперь росариста!
— Как ты и обещал, Бруно, — прошептала она, еле шевеля губами и чувствуя, как в груди разливается тепло от одного упоминания его имени.
Занятия начинались с 12 августа, и, несмотря на то, что впереди ещё было полтора месяца, Мирабель всё равно казалось, что она попала в торнадо. Нужно было подготовить вещи, купить дополнительную литературу, список которой ей выдали в университете вместе с её копией договора, закупить канцелярию… И, конечно, не стоило забывать и о чисто семейных делах — хоть, увы, и не таких, как ей бы хотелось.
В субботу с самого утра к ним заглянула Долорес, уже заметно округлившаяся, но всё такая же сияющая от счастья, и Мирабель скрепя сердце решила отложить визит к tío Бруно до следующей недели — слишком невежливым было бы по отношению к кузине так сразу сбегать из дома. Папа и tío Феликс, переглянувшись, забрали Камило и Антонио на прогулку, оставив «женский клуб» развлекаться дома.
Развлечением посиделки в гостиной с чашками горячего сантаференьо и кофе вряд ли можно было назвать, но Мирабель не могла не признать, что такой островок отдыха был кстати. Даже Луиза не стала сбегать на прогулку — взяв радиотелефон, она на пару минут поднялась к себе и вернулась, с улыбкой сообщив, что предупредила «девочек», что сегодня она дома. Мирабель спрятала улыбку в ладонь, заметив, как хитро переглянулись мама и tía Пепа.
Парс, побродив вокруг журнального столика в ожидании, когда наконец-то появится ветчина, разочарованно дёрнул хвостом и запрыгнул на диван, старательно «утоптав» его перед тем, как лечь. Мирабель краем уха слушала воркование своей мамы и tía Пепы с Долорес, пользуясь возможностью разгрузить гудевшую от мыслей голову. Абуэла рассеянно просматривала скопившуюся за неделю её отсутствия корреспонденцию, изредка включаясь в беседу.
— Я боюсь пока одежду покупать, ну… заранее, — призналась Лола, зябко передёрнув плечами, и tía Пепа заботливо обняла её:
— Ничего, ничего mija, это и правильно, никогда не угадаешь, какими дети родятся.
— Да, я как вспомню — мы для Луизы купили такие хорошенькие костюмчики, а она их ни разу и не надела, зато сразу подошли Мирабель, — с улыбкой вспомнила мама, и Мирабель с Луизой, переглянувшись, издали одинаковый стон:
— Мама! — Парс настороженно приоткрыл один глаз, и кончик его хвоста недовольно дёрнулся.
— А вам в своё время одежду шила абуэла Соледад, и Педро ей помогал, — неожиданно вспомнила абуэла, отвлекаясь от писем и с улыбкой глядя на своих дочерей. — А я только пинетки и связала, так вы их и не надели ни разу. Пепита вообще их пыталась жевать.
— Мама! — теперь уже настала очередь краснеть tía Пепе и маме, и абуэла негромко рассмеялась.
— Ой, а я как раз про них думала, — печально вздохнула Долорес. — Видела в магазине, такие хорошенькие, беленькие, вот такусенькие…
— Ну, так купи, в чём беда? — предложила Луиза, и Лола трагически помотала головой.
— А давай, я свяжу? Это же не покупка, а подарок получится? — быстро предложила Мирабель, заметив проступившие на глазах кузины слезы и гадая, все ли беременные женщины такие эмоциональные. Долорес моментально просияла:
— Да! Мира, если тебе не трудно, то, пожалуйста! Такие миленькие, крохотные… Это будет так прекрасно: первый подарок от tía Мирабель моим девочкам… — Долорес часто заморгала и шмыгнула носом, и Хульета, понимающе улыбнувшись, протянула ей пачку салфеток.
— Мамита, тебе помочь со счетами? — спросила tía Пепа, заметив, что абуэла растирает глаза. — Ты пока посиди, выпей сантаференьо…
— Да, будь любезна. Там я счета уже разобрала, осталась всякая ерунда, рекламные проспекты и прочие «выгодные предложения», — с облегчением согласилась абуэла, пересаживаясь на мягкий диван. — Долита, mi corazón, а кроватку вы сейчас возьмёте, или уже потом? От вас осталась такая славная и крепкая колыбелька, в ней и ты, и Камилито, и Тонито спали…
Мирабель украдкой зевнула, прикрыв рот ладонью, мысленно добавляя в завтрашний список дел покупку пряжи для Долорес, и рассеянно почесала Парса за ухом. Tía Пепа, нацепив на нос очки и, слегка красуясь, повертела головой. Мама со смехом заявила, что теперь точно знает, в кого удалась её старшая дочь со своей страстью к модельному бизнесу.
— Уж кто бы говорил, сеньорита «я люблю позировать перед зеркалом», — парировала tía Пепа, не глядя открывая очередной конверт. — Всё детство вертелась перед витринами!
— Что, правда? — развеселилась Луиза, и tía Пепа закивала, машинально разворачивая письмо.
— Да не было такого! — со смехом возмутилась мама. — Выдумки и поклёп!..
— Ага, как будто я не… ой, — tía Пепа замолчала, глядя на письмо в своих руках.
— Что такое? — абуэла обернулась к ней. — Очередное «не упустите свой шанс» от банка?
— Н-нет, это… — tía Пепа подняла голову, виновато глядя на Мирабель. — Это для Миры.
Мирабель показалось, что ей на голову кто-то уронил пустое ведро: это из тюрьмы? Что-то с Бруно?! Он заболел, его ранили, его убили?! И tía Пепа это прочитала?! Она невольно стиснула пальцы в кулак, и Парс, проснувшийся от резкого движения, поднял голову, поставив уши торчком и встопорщив усы.
— Что-то из университета? — встревожилась мама, выпрямляясь на диване, и Лола напряжённо обхватила себя за плечи.
— Нет, это… — tía Пепа с каким-то ошарашенным видом покачала головой, машинально передав письмо своей сестре. — Это из Национального Банка.
Мама, вздрогнув, быстро пробежала глазами строчки и, обернувшись к Мирабель, дрожащей рукой протянула письмо уже ей.
Мирабель непонимающе уставилась на официальное уведомление, что на её имя 21 октября 1993 года был открыт счёт в Национальном Банке, к которому ей теперь, по случаю совершеннолетия, предоставлен доступ. Мирабель прочитала имя вносителя, чувствуя, как земля уходит из-под ног.
Какой-то Эрнандо Паскуале Бланко по доверенности от имени сеньора Бруно Мадригаля, перевёл деньги с его счёта на открытый на её имя трастовый счёт?..
— Что? — переспросила Мирабель, чувствуя себя на редкость глупой. Что это всё вообще значит?
— Я могу взглянуть? — с неожиданной кротостью поинтересовалась абуэла, и Мирабель, растерянно кивнув, протянула ей извещение, пока мама и tía Пепа вполголоса обсуждали, почему их брат открыл счёт на имя Мирабель.
— И всё равно, я ничего не понимаю, — резко произнесла мама, поднимаясь с дивана. — Мира, mi vida, твой tío точно ни с кем тебя не знакомил?
Абуэла подняла голову от письма и молча вернула его Мирабель. Мама встревоженно обернулась к ней:
— Мама? Что это значит?
— Это значит, что у вашего брата хотя бы на смертном одре совесть проснулась… пусть и таким странным образом.
Долорес, резко посерев, прижала ладонь ко рту и метнулась в гостевую ванную. Tía Пепа бросилась за ней следом, и абуэла взмахнула рукой:
— Всё, Хулита, мы потом об этом поговорим! Сейчас нельзя волновать Долорес… — бросила она на ходу, и мама, опомнившись, поспешила вместе с ней к ванной комнате. Парс пятнистой молнией порскнул следом за ними, путаясь под ногами.
Мирабель бессильно плюхнулась на диван, а в голове всё ещё набатом гремели слова абуэлы: «на смертном одре». Луиза, негромко кашлянув, придвинулась к ней.
— Мира? Ты как? — негромко спросила она, заключив сестру в тёплые и уютные объятия.
— Он… был при смерти? — пробормотала Мирабель, глядя перед собой.
— Может, абуэла что-то другое имела в виду? Если бы было что-то серьёзное, то, наверное, семье сообщили бы, — предположила Луиза, и в её голосе Мирабель уловила лёгкую напряжённость. — И в любом случае счёт ведь открыли три года назад, а наш tío до сих пор жив и здоров. Абуэла ведь не стала бы привозить вещи на кладбище, верно?
Луиза покосилась на неё, и Мирабель кивнула. Да, Бруно был жив, она это точно знала, но…
Через пару минут плачущую и всё ещё бледноватую Долорес привели обратно в гостиную, усадили на диван, и мама вручила ей большую кружку успокаивающего чая.
— Сейчас придёт Мариано, ты чуть-чуть полежишь у себя, и всё будет хорошо, — успокаивала свою дочь tía Пепа, ласково гладя её по голове. — Лола, милая, это все гормоны, ты бы видела, как меня штормило…
— Да и меня тоже, — подтвердила мама, садясь с другой стороны. — Всё, не думай о плохом, лучше о хорошем и приятном…
Через пятнадцать минут к ним ворвался насмерть перепуганный Мариано, которому позвонила абуэла, и, нежно обняв свою жену, повёл её наверх, бережно поддерживая под локоть. Когда их шаги стихли на лестнице, и донёсся лёгкий стук закрывшейся двери, tía Пепа резко обернулась к абуэле:
— Мама! А теперь скажи, пожалуйста, что значили твои слова? Наш брат, что… заболел?
— Да, объясни, пожалуйста, — поддержала её Хульета, нервно комкая в пальцах подол домашнего платья, и абуэла, вздохнув, бросила косой взгляд на Луизу и Мирабель:
— Это уже дело прошлое… Он влез в драку, и его ранили. Ножом. Достаточно серьёзно, чтобы мне позвонил Хулио Мартинес — Хульета, помнишь его? Вы с ним на одном курсе учились, он теперь в тюрьме врачом устроился… — мама и tía Пепа нервно закивали, без слов умоляя их мать продолжать. — Состояние было удовлетворительным, но, видимо, не настолько, раз уж ваш брат впервые задумался о душе и решил хоть как-то искупить грехи.
— Почему… ты нам не сказала? — растерянно спросила tía Пепа и, осёкшись, взглянула на своих племянниц. Абуэла величественно повела в воздухе ладонью и обернулась к Мирабель, строго глядя на неё:
— Мирабель. Пусть источник этих денег и запятнан, я искренне надеюсь, что ты их используешь во благо, хотя бы ради спасения грешной души моего заблудшего сына, — помедлив, она добавила с горечью: — И если ты сомневаешься, или растеряна — спроси совета у своих родителей или у меня. Я… знаю, к чему может привести свалившееся с неба богатство, доставшееся не честным трудом.
Мирабель кивнула, боясь открыть рот — изнутри её разрывали новые, горькие знания. Вот, значит, о какой «простуде» говорил tío Бруно с этим весёлым и пренебрежительным смешком.
От входной двери послышались голоса, и в дом зашли посмеивающиеся папа и tío Феликс, у которого на плечах сидел весёлый Антонио.
— Боже, что такое, кто-то умер? — испуганно спросил папа, заметив выражения лиц.
— Слава Богу, нет, — странным голосом отозвалась мама, и Мирабель передёрнуло.
Ночью, лёжа без сна в постели, Мирабель сверлила стену неподвижным взглядом. Получается, она, сама того не зная, написала ему своё первое письмо, когда он был на пороге смерти? А если бы Бруно умер тогда? Если бы… Её пробрало морозом, и Мирабель завернулась в одеяло, как гусеница в кокон.
Если бы он умер — она бы так и жила дальше, мучаясь вопросами без ответа, или всё-таки забыла, смирившись с тем, что её tío — убийца? Если бы он умер — нашла бы она ту папку, или абуэла бы её сожгла, а все его вещи окончательно выбросила, чтобы ничто не напоминало о покойном сыне? Мертвецам прощают все грехи, они бы наверняка ездили на кладбище всей семьёй… Или нет? Или Бруно так и остался бы чем-то вроде постыдной тайны, чёрного пятна на безупречном семейном гобелене? А она, Мирабель, никогда бы не посещала тюрьму, не поступила бы в университет Росарио, и просто… плыла по течению? Ни о чём не думая, ни о чём не тревожась, поступила бы туда, куда скажут родители, без споров, без недомолвок и тайн…
Мирабель слабо всхлипнула, наконец-то закрывая уже горевшие от невыплаканных слёз глаза.
Она бы никогда не узнала, что он сделал для них. Не узнала, что он мечтает поехать в Чили, что он знает наизусть «Сияние и смерть Хоакина Мурьеты», что он обнимает так, что все беды кажутся ерундой, что от его смеха может загораться солнце в груди, что он в молодости носил чёртовы брюки-клёш и платформу… Она вздрогнула, крепко обнимая подушку, и тихо расплакалась.
Мир без tío Бруно стал бы слишком пустым и холодным.
В понедельник она отправилась в Национальный банк, и, узнав сумму, которую ей перевёл tío Бруно, медленно сползла по креслу, глядя на картину с каким-то умиротворяющим пейзажем за спиной у сотрудника банка, чувствуя, как под ней разверзлась пропасть. Конечно, это были не пропавшие миллиарды Эскобара, но… Этих денег хватило бы на оплату всего обучения на бакалавра в университете Росарио, или на адвоката. Хорошего адвоката для tío Бруно.
И только две мысли вертелись у неё в голове, не давая упасть в обморок.
Почему он ей ничего не сказал?
Почему он это сделал?!
За неделю, которая Мирабель казалась просто бесконечной, она успела пройти весь путь от ужаса к злости: на tío Бруно, на саму себя, на Национальный банк, который не торопился присылать ей извещение, на почту… В субботу она выскочила из дома спозаранку, не забыв, однако, прихватить горячие арепы, завёрнутые в фольгу. Небо, на рассвете радовавшее глаз яркой голубизной, за те полчаса, которые она проторчала на остановке, ожидая автобус, успело сменить цвет на тусклый белёсо-серый, а к моменту, когда автобус остановился возле тюрьмы, его уже заволокли низкие, рыхлые тучи.
Мирабель не успела миновать ворота во внутренний дворик, когда с небес обрушилась стена дождя — словно кто-то взял и перевернул наполненное доверху ведро с водой. Лёгкая ветровка моментально промокла, с мокрых, прилипших к шее и лбу, волос за шиворот текла вода — Мирабель от души ругнулась, заслужив понимающий взгляд охранника у ворот, сидевшего под защитой своей будочки. К счастью, через две минуты стена дождя превратилась в обычный ливень, а когда Мирабель прошла на КПП, хлюпая водой в насквозь промокших теннисках, его сменил слабый дождик.
— Не повезло с погодкой, да? — сочувственно поинтересовался охранник, глядя на капли, падающие с её кудряшек. Мирабель сердито шмыгнула носом, протягивая скользкое от дождя ламинированное удостоверение.
— Наше любимое лето в Боготе, — буркнула она, нервным жестом отжимая волосы на пол. И, по закону подлости, когда она выйдет отсюда — небо снова будет чистым, и только лужи под солнцем напомнят про ливень! Вот чего ей стоило немного подождать и поехать попозже? А теперь ещё и арепы наверняка размокли…
В комнате для свиданий она, поставив сумку на стол, торопливо сняла ветровку и развесила её на спинке стула — с подола закапала вода, собираясь в небольшие лужицы на полу. Одежда неприятно липла к телу, её начал бить озноб, и Мирабель торопливо растёрла покрывшиеся пупырышками руки ледяными ладонями. Кипящая внутри злость притихла — сложно ругаться, когда чувствуешь себя мокрой курицей в холодильнике. Её удача сегодня явно была в отпуске.
— Иисус, Мария и все ангелы господни! — вырвалось у tío Бруно, когда он шагнул в комнату для свиданий. Мирабель неуверенно помахала рукой, и он торопливо расстегнул спортивную куртку. — Быстро надевай!
Он набросил на её плечи куртку, помог продеть руки в рукава и, застегнув молнию, чуть не прищемив ей подбородок, прижал к себе, с силой растирая спину и руки, чтобы согреть.
— Разувайся! — бросил он, плюхнувшись на стул и торопливо стаскивая с себя кроссовки. — Носки чистые, только сегодня из упаковки…
Мирабель послушно сбила с ног мокрые тенниски и стащила носки, клацая зубами — ниже колен её джинсы выглядели так, словно она решила пройтись по реке не раздеваясь. Она надела ещё тёплые и сухие носки от tío Бруно и чуть не застонала в голос от счастья. Как же здесь, чёрт побери, холодно, и как мало надо для счастья!
— Тебе ещё простыть не хватало, а потом залечь в кровать на неделю с больным горлом, — проворчал Бруно, и Мирабель, встрепенувшись, моментально ринулась в бой.
— Ну конечно, ты же у нас эксперт по простудам, да? — сердито спросила она, и Бруно непонимающе нахмурился.
— А это к чему?
— К тому, что у меня объявилась фея-крёстная! И хоть хрустальных туфелек мне не выдали, но зато увесистая пачка долларов у неё нашлась!
— Понятия не имею, о чём ты говоришь, — отрезал Бруно и притянул её к себе. Мирабель даже опомниться не успела, как оказалась у него на коленях, да ещё и крепко притиснутая к груди. Смущаться не получалось — потому что наконец-то ей было тепло.
— Мне пришло уведомление из банка, — Мирабель, поёрзав, упёрлась ладонями в его плечи и выпрямилась, сердито глядя в лицо tío Бруно. — Моя фея-крёстная открыла на моё имя счёт по доверенности!
— О, значит, деньги тебе всё-таки пришли! — обрадовался Бруно, продолжая растирать её спину и руки. — Ну, хоть что-то у меня получилось сделать, а я боялся, что всё про… упустил.
— Бруно! — Мирабель, окончательно разозлившись, встряхнула головой, разбрызгивая дождевые капельки. — Абуэла сказала, что ты «на смертном одре одумался»!
— Мама любит драматизировать, — невозмутимо отозвался Бруно, осторожно убрав влажные кудри с её лица, и Мирабель прищурилась:
— Она сказала, что тебя ранили! Ножом! И что об этом ей сообщил доктор!
— Доктор Мартинес тоже любит драматизировать, — tío Бруно впервые на мгновение отвёл глаза в сторону. — Крохотная царапинка, а он уже начал паниковать…
— И ты из-за этой крохотной царапинки попал в лазарет и решил перевести мне все свои деньги, как в какой-то теленовелле?! — Мирабель уже хотелось вопить, словно банши из английских легенд.
— Ну… Я тоже люблю драматизировать?
— Бруно! — Мирабель дёрнулась, когда Бруно с силой прижал её к своей груди, обхватив за плечи. Она сердито зарычала, глядя на его ухо прямо у себя перед носом, и подумывая над тем, чтобы его укусить, а затем выдохнула. Желание брыкаться, кусаться и орать ушло, и вместо этого Мирабель сдвинула ладонь по его груди, чувствуя, как стучит сердце.
— Почему ты мне не сказал? — тихо спросила она, водя пальцами по мягкой, вылинявшей от частых стирок, ткани футболки.
— А что бы это изменило?
— Как что?! — Мирабель, встрепенувшись, отстранилась, заглядывая ему в глаза, и осеклась. А ведь и правда — что?
Бруно мягко улыбнулся, проводя пальцами по её виску — там, где от волос протянулась мокрая дорожка.
— Малыш, я был бы рад, если бы ты не узнала о том, что случилось, — тихо сказал он, не убирая руки, и Мирабель машинально прижалась щекой к его ладони. — Понимаешь… Это было. Мы не можем изменить прошлое. Никак. Ни я, ни ты. И ты бы только волновалась. А я не видел, да и до сих пор не вижу, смысла нагружать тебя своими проблемами ещё больше. Вот теперь ты знаешь. Тебе от этого стало легче? Сомневаюсь.
— А если бы ты и правда умер тогда? — шёпотом спросила Мирабель, и по спине пробежал озноб. Вздрогнув, она зажмурилась, и сама прижалась к tío Бруно, обнимая его за шею и чувствуя, как его тёплые — живые — ладони обвели её лопатки.
— На это и был расчёт. Малыш, я сознательно рвался в тюрьму только потому, что здесь меня проще всего было бы убить, не ставя вас под угрозу, — от его будничного, спокойного голоса её снова бросило в дрожь. — Я вообще не рассчитывал, что доживу до конца того года, а когда Эскобара убили… Всем резко стало на меня плевать. Начались, так сказать, кадровые перестановки, заключались новые союзы, пока старые распадались… Большая политика в одной маленькой тюрьме.
Бруно слабо усмехнулся, и тёплое дыхание прошлось по её шее, растекаясь истомой по телу. Мирабель прикусила себя за щеку, чтобы сохранить ясность рассудка, но помогло это слабо. Его сердце продолжало гулко стучать под её ладонью, горячие, тяжёлые ладони замерли на талии, и в комнате повисла неожиданная тишина. Чуть повернув голову, она встретилась с ним взглядом, и Мирабель замерла, оглушённая, ошарашенная запоздалым пониманием их близости.
Она уже не наивный и невинный ребёнок, чтобы сидеть так, и притворяться, что не чувствует влечения к нему. Притворяться, что не видит снов, от которых утром смотреть в глаза родителям невозможно. Притворяться, что губы сейчас не горят от желания поцеловать его, что голову не кружит от его запаха, мягко окутавшего её.
Притворяться, что она не…
Мирабель быстро вскочила на ноги и плюхнулась на соседний стул, издав скрипучий, визгливый смешок:
— Ой, tío Бруно, я тебя, наверное, почти раздавила! — она торопливо поджала под себя ноги в его носках. — Извини!
— Всё нормально! — Бруно нервно замахал руками, закинув ногу на ногу. — В тебе веса, как в бабочке, а я не настолько дряхлый, как выгляжу…
— Я тут тебе сигареты и арепы привезла, надеюсь, они не размокли! — затараторила Мирабель. Неловко потянувшись за сумкой, она сбила её со стола — слава Богу, молния была застёгнута, и ничего не рассыпалось по полу. Мирабель торопливо наклонилась и с размаху врезалась головой в стол, так, что слёзы брызнули из глаз на и без того заляпанные дождём очки. — ¡M-miércoles!
— Гос-споди… — tío Бруно быстро подвинулся к ней и осторожно поцеловал в макушку, пробормотав: Sana Sana, Colita de rana…(4)
— Ген катастроф Рохасов снова в деле. Я точно папина дочь, — протянула Мирабель, улыбаясь сквозь слёзы — теперь у неё точно будет шишка, и хорошо бы, чтоб обошлось без сотрясения мозга… Хотя, кажется, там нечему сотрясаться. Мирабель протянула tío Бруно свёрток с арепами и, сдёрнув очки, принялась нервно протирать стёкла краешком его куртки. Линзы стали ещё более мутными, чем до этого, и Мирабель смиренно надела очки, решив, что лучше потерпеть до дома, а то она со своим сегодняшним везением их точно сломает.
— Малыш, ты меня скоро раскормишь до такой степени, что я буду не ходить, а катиться, как шар, — с нервным смехом заявил Бруно, и Мирабель хмыкнула, убирая уже слегка подсохшие волосы с лица.
— Tío, ты преувеличиваешь. Я только что сидела на тебе, в тебе костей больше, чем мяса! — она прикусила язык и тут же снова заговорила, надеясь сгладить неловкость. — Я уверена, если ткнуть тебя пальцем в живот, я смогу прощупать твой позвоночник.
— Не надо проверять! — tío Бруно торопливо скрестил руки на животе, но Мирабель видела смешинки в его глазах. — И вовсе я не костлявый!
— Нет, ты просто… твёрдый, — Мирабель закашлялась, и в панике уставилась на изображение Спасителя на стене. «Да что я несу?! Господи, пожалуйста, ниспошли мне молнию и испепели меня на месте!» — мысленно взмолилась она, но Господь остался глух к её мольбам. Tío Бруно откусил половину арепы и принялся лихорадочно жевать.
— Потрясающе вкусно! Ты просто превзошла свою маму, мою любимую сестру Хульету, дай ей Господь здоровья! — с набитым ртом произнёс он и, чуть не подавившись, быстро запил арепу водой. Мирабель виновато зажмурилась — tío Бруно наверняка стыдно, что она опять себя ведёт как озабоченная идиотка!
Откашлявшись, Мирабель медленно выдохнула, напоминая себе, что она — взрослый и серьёзный человек, и может держать себя в руках в любой ситуации.
— Знаешь, папа своё обещание сдержал, и оплатил мой первый курс, — сказала она, с радостью отметив, что голос не дрожит и не срывается. Бруно, отбросив нервозную весёлость, кивнул, показывая, что слушает её. — Эти деньги, которые ты мне передал… Ладно, я постараюсь не спрашивать, почему ты это сделал, но всё-таки, Бру… tío Бруно, почему?!
— Твоё письмо, — Бруно рассеянно вытер руки салфеткой и чуть наклонился вперёд, упираясь локтями в колени. Мирабель задержала дыхание, сообразив, что в первый раз за всё это время видит его только в штанах и футболке. Это почему-то ощущалось так, словно tío Бруно вообще сидел перед ней полуголым, и Мирабель заметила мурашки на его предплечьях. Ей до боли, до судороги внизу живота захотелось провести ладонями по его рукам, ощутить его тепло, его кожу, согреть и согреться самой, и она быстро заморгала, борясь с желанием опять стукнуться головой о стол. — Когда меня посадили, мама сказала, что для семьи я теперь мёртв. И даже если я выйду — в чём я, конечно, на тот момент сомневался, — двери нашего дома для меня закрыты.
— Это не так! — сердито выкрикнула Мирабель, и Бруно кивнул, тепло глядя на неё.
— Я не просто удивился твоему письму. Ты… — он запнулся и, смутившись, потёр ладони. — То, что ты мне написала — это было всё равно что сидя в грязном колодце поднять голову — и увидеть небо. И я подумал, что… я помог с кинсеаньерой для Исы и Лолы, для Луизы, а на твою не попал.
— У меня было отвратное платье, — пробормотала Мирабель, смущённо опустив голову.
— Я верю, что оно было прекрасным, и ты в нём — тем более, — серьёзно ответил tío Бруно, коснувшись её руки, и Мирабель слабо улыбнулась. — Я понятия не имел, выживу или нет, и вообще, сколько ещё мне осталось, опять же, та часть, что про «в здравом уме и трезвой памяти» тогда была не про меня, и я просто… попросил одного человека об услуге — перевести остатки денег с моего счёта тебе. Знаешь, такой, немного запоздалый подарок. ¡Feliz Cumpleanos!
— Спасибо, — Мирабель вздохнула, осторожно поворачивая руку и дотрагиваясь кончиками пальцев до его ладони. — Тогда, раз уж это мой подарок, я потрачу их на хорошего адвоката.
— Мирабель! — tío Бруно осёкся и покачал головой, чуть сжимая пальцы и ловя её руку. — Тебе ведь, сколько… пять лет учиться?
— Я поступила со льготами, благодаря высоким баллам, и мне даже стипендия положена, целых тридцать тысяч песо, — возразила Мирабель, слабо водя ногтем по его ладони, отчего пальцы tío Бруно подрагивали. — Просто постараюсь не испортить свои результаты, найду какую-нибудь работу, потому что в театре я уже вряд ли останусь, в общем… Справлюсь. А адвокат тебе нужен уже сейчас. Я не хочу, чтобы ты умер здесь. Я вообще не хочу, чтобы ты умирал, — вырвалось у неё, и tío Бруно придвинулся ближе, обнимая её.
— Я тоже не хочу, с некоторых пор, — согласился он, и Мирабель закрыла глаза, обвивая его шею руками.
Глупо притворяться, что это лишь не ко времени разбушевавшиеся гормоны, и ещё глупее — делать вид, что это лишь родственная забота. Она его любит не так, как любят просто члена семьи, действительно любит — ну, так и что с того? Она будет жить дальше, ожидая, что лишнее, ненужное чувство однажды пройдёт само. И когда tío Бруно выйдет на свободу, полностью оправданный, очищенный от той грязи, которую на него вылили, она, Мирабель, отойдёт в сторонку, ничего не требуя и ни на что не претендуя. Бруно ведь в самом расцвете лет, он красивый, он умный, обаятельный, харизматичный, у него потрясающие руки и голос, он весёлый, хоть его юмор немного мрачен, но ведь и в этом есть своё очарование. И он сможет найти себе подходящую женщину, которая окажется гораздо лучше этой дуры-Ренаты, которая, стерва такая, даже не попыталась освободить своего жениха, не то, что добиться для него справедливости!
— Тe quiero, — шепнула Мирабель, ткнувшись губами в его висок, и tío Бруно ненадолго сжал её крепче.
— Yo también te quiero, малыш. Очень сильно, — он отстранился с весёлой улыбкой. — Ну, хоть одно хорошо — ты уже согрелась.
Мирабель, ойкнув от неожиданности, рассмеялась и кивнула. Да, джинсы ниже колен всё ещё ощущались неприятно-сырыми, да и волосы наверняка промочили его куртку на спине, но её уже не трясло от холода и переживаний.
— Видимо, пора возвращать, — отшутилась она, потянув молнию. — Извини за мокрое пятно, это с волос…
— Да, ничего страшного, — tío Бруно, моргнув, отвернулся к окошку, растирая затылок, пока она снимала его куртку. Сразу стало холоднее, и Мирабель почти с отвращением посмотрела на свою ветровку, с которой уже не капало, но она всё равно ещё оставалась влажной. Надевать её не хотелось, но от одной мысли, что придётся идти мимо заключённых в одной только мокрой и прилипшей к телу футболке, её передёрнуло. Мирабель решила, что набросит её на плечи уже перед самым уходом, и перевела взгляд на tío Бруно. Он сидел, задумчиво глядя куда-то в пустоту, уткнувшись носом в воротник спортивной куртки, и, лишь почувствовав её взгляд, очнулся. — Извини, соображал, что я ещё могу для тебя сделать. И что-то как-то вариантов исчезающее мало… Разве что, отдать тебе свои кроссовки. Но, боюсь, это вызовет некоторые вопросы у семьи.
— Ну да, у меня спросят, кого я ограбила… Ты, главное, не отзывай разрешение на посещение, — с вымученной улыбкой попросила Мирабель, осторожно наклоняясь к сумке и вытаскивая сигареты — те были в целлофановой упаковке, и точно не пострадали от дождя. Tío Бруно бросил на неё удивлённый и, почему-то, слегка уязвлённый взгляд, и покачал головой. — Я сюда, кажется, прихожу, чтобы отдохнуть.
— Ну, я же говорю, у нас тут прямо курорт, СПА-отель и санаторий в одном здании, — tío Бруно слегка выгнулся, надевая куртку, и Мирабель, задохнувшись, отвернулась к окну, не сводя глаз с чахлого папоротника.
— Не пойму, как он ещё не осыпался, — пробормотала она, поднимаясь на ноги и подходя к окну. Бетонный пол холодил ступни, несмотря на сухие носки, и она невольно поёжилась. Приглядевшись к папоротнику, Мирабель смущённо хмыкнула — он, оказывается, был искусственным. И очень, очень пыльным.
— А выглядит как живой, — раздался голос у неё прямо над ухом, и Мирабель, подпрыгнув от неожиданности, чуть не врезалась головой в нос tío Бруно. — Прости! Не хотел напугать.
— Да, всё в порядке… я тоже думала, что он настоящий, — Мирабель старалась дышать через рот — она задела папоротник рукой, и теперь в воздухе плясали пылинки. Она всё-таки чихнула и заморгала, торопливо отодвигаясь и упираясь спиной в Бруно, и её пробило дрожью от ощущения его тепла.
— Кажется, мы случайно превратили это место в камеру смерти для аллергиков, — отшутился он, скользнув тёплой ладонью по её локтю, и Мирабель, повернувшись, чихнула ему в плечо. Дверь открылась, и охранник задумчиво кашлянул, глядя на её сброшенные тенниски и валяющиеся рядом мокрые скомканные носки.
— Извините, — Мирабель, смутившись, быстро обулась, кривясь от противного ощущения, и затолкала носки в сумку. Чихнув в третий раз, она гнусаво попрощалась с tío Бруно, который поцеловал её в лоб и пожелал здоровья.
Идя к выходу следом за охранником, она так и чихала, придерживая влажную ветровку на плечах и чувствуя, как начинает скрести в горле. Кажется, пыль на этом папоротнике точно была ядовитой.
Вопреки всем ожиданиям, небо оставалось затянутым тучами, а в воздухе висела морось. К тому моменту, когда наконец-то подъехал автобус, Мирабель окончательно продрогла и перестала чувствовать свои ноги.
«А где-нибудь в Чили сейчас, наверное, солнечно, — мрачно подумала она, пытаясь дышать через нос, который словно набили мокрой ватой. — Да ну что ж за климат у нас столице, а?!»
Когда она вышла на своей остановке, с неба вновь полил дождь, и Мирабель, смирившись, зашлёпала прямо по лужам, не пытаясь их обойти или перепрыгнуть. И только стоило ей переступить порог родного дома с оглушительным чихом, как дождь прекратился, и уже через пять минут ветер прогнал тучи, открывая ясное синее небо.
А на следующее утро Мирабель проснулась с дерущим горлом, забитым носом, температурой и стойким желанием умереть прямо тут.
1) Театральный сезон в странах Лат. Америки длится с мая по декабрь.
2) В испанском языке некоторые феминитивы образуются путём прибавления «а» в конце слова, и да, Роза Рохас Кастро была первой колумбийской женщиной, получившей юридическое образование в 1942 году, и именно из-за неё в Колумбии ввели женские формы от слов juez (судья) и abogado (адвокат).
Подробнее о донье Розе Рохас Кастро можно прочитать тут:
https://en.wikipedia.org/wiki/Rosa_Rojas_Castro (вики)
И тут:
https://alderecho.org/2023/10/02/rosita-rojas-los-primeros-tacones-en-un-tribunal/
В группе ВК есть фотография этой чудесной женщины:
https://vk.com/album-212748616_303387107
3) Все желающие могут прослушать по ссылке
https://urosario.edu.co/la-universidad/historia-simbolos/simbolos/el-himno — там же снизу текст гимна.
4) Sana Sana (Лечись, лечись), Colita de rana (Лягушачий хвостик). So no sanas hoy (Если не вылечишься сегодня) / Sanarás mañana (Вылечишься завтра). Это строчки из популярной южноамериканской песенки, которую поют детям, когда им больно, сродни нашему «У кошки боли, у собачки боли…»
С того самого дня, как Мирабель пришло это злосчастное извещение из Национального Банка, Альма потеряла всякий покой и лишилась ночного сна, бесконечно терзаясь одним и тем же вопросом: «Почему?» Альма не могла понять поступок своего сына и злилась — бессильно, безлико, и оттого мучительно. Почему он отдал свои деньги Мирабель? Раскаялся, почувствовав дыхание смерти на затылке? Но почему тогда не отписал деньги Исабеле, перед которой и впрямь был виноват? Почему не разделил деньги на всех племянников или, если уж на то пошло, почему не пожертвовал их церкви, или, хотя бы больнице?
Почему Мирабель? Мирабель, в которой проснулись строптивость и недюжинное упрямство. Мирабель, у которой появились секреты от семьи…
Альма перевернулась с боку на бок, глядя, как лунный свет, пробившийся сквозь тюлевые занавески, блестит на чётках, висевших на керамической фигурке Девы Марии.
Альма только чудом тогда прикусила язык, чтобы не заявить, что они и сами в состоянии оплатить учёбу Мирабель, без этой кровавой подачки. Дай Боже, чтобы внучка и вправду потратила деньги на учёбу и только на неё. А ведь и тюрьма не препятствие для тех делишек, которые обстряпывал её сын, помилуй, Господи, его душу. Что, если следом за деньгами придут проблемы? Альма, похолодев, села в кровати, понимая, что эту ночь тоже проведёт без сна.
Её внучка — сущее дитя. Она добрая, наивная, слишком невинная для этого мира и для таких денег. Она ещё не знает, что зачастую рядом с лёгкими деньгами ходят недобрые люди. Альма многое успела повидать, работая в две смены на свечном заводе и живя в не самом благополучном районе — и благослови Пречистая Дева детей и внуков тех полицейских, которые из уважения к памяти Педро, приглядывали и за самой Альмой, и за её дочками! Она видела, как некоторые молоденькие девушки и женщины, очутившиеся в её положении — без мужа, но с детьми на руках — соглашались на заманчивые предложения и уезжали в поисках лучшей жизни…
Некоторые возвращались. С синяками и шрамами, выбитыми зубами, иногда с деньгами, но все как одна — с затравленным взглядом, который не поднимали на соседей.
Некоторые так никогда и не вернулись.
А её сын, её мальчик, стал одним из тех чудовищ, что губили невинные души. Сколько на его руках крови девушек, обманутых, убитых, пропавших без вести?! Девушек, которые, как и Мирабель, не могли отличить добро от зла… И ведь она собирается стать адвокатом. Господи, адвокатом!
В глазах Альмы не было худшей профессии — у каждого обеспеченного мерзавца был адвокат, даже у Эскобара, даже у братьев Орехуэла. И они из кожи вон лезли, обеспечивая своим подзащитным всевозможные послабления. Те адвокаты, которые добились уменьшения срока тюремного заключения убийц её мужа — Альма их помнила. Лоснящиеся превосходством и наглостью лица, тусклые, будто у снулой рыбы, глаза. И эти их аргументы, по которым выходило, будто Педро сам виноват, что возвращался так поздно ночью с работы. С честной, важной работы! Он должен был хранить порядок и закон, а этот самый закон плюнул на его могилу — и в душу самой Альмы. С того дня Альма пребывала в твёрдой уверенности, что в эту профессию идут только отъявленные мерзавцы и беспринципные сволочи, которым плевать, кого защищать, были бы деньги.
То ли дело честные простые юристы, изо дня в день занимающиеся договорами, сделками и прочими деловыми бумагами, без которых ни одна уважающая себя фирма не выживет. Их Альма уважала, особенно сеньора Арьяса, который был главой их юридического отдела с тех самых пор, как она выкупила завод. Он с ужасающей дотошностью и скрупулёзностью просматривал каждое слово в документах, и словно кондор набрасывался на каждую расплывчатую формулировку. Но вот беда — в Мирабель Альма не видела ни следа той же спокойной дотошности: ну не станет её внучка с таким тщанием каждый день вчитываться в документы, проверяя каждый пункт, чтобы завод не обанкротился. Ей подавай борьбу и зрелищность, чтобы как в кино и книгах…
Феликс старался успокоить и подбодрить Альму:
— Я прекрасно понимаю, почему вы опасаетесь за Миру, дорогая suerga(1), но ведь вы и сами знаете, что она умная девочка. Отучится первый курс, поймёт, что уголовное право — это не её. А сеньор Арьяс уже давно твердит, что ему бы не помешал толковый помощник или помощница, он ведь ещё хочет и с внуками понянчится, — говорил Феликс с лучезарной улыбкой. — Пойдёт наша Мира к нему на стажировку, сеньор Арьяс её быстро приучит к порядку, научит всем тонкостям, и вольётся она в семейный бизнес. И как славно получится: и наш юридический отдел будет в надёжных руках, и сама Мирабель под присмотром.
После таких разговоров становилось легче, хоть и ненадолго, и когда Альма узнала, что внучка набрала высокие баллы на вступительных экзаменах, то решила — пусть так. Пусть Мирабель учится на юриста, а там и правда — или сама уйдёт, поняв, что не тянет нагрузку, либо пойдёт к сеньору Арьясу под крыло.
И тут эти деньги как гром среди ясного неба. Проклятые, кровавые деньги, которые её сын вручил Мирабель. Почему ей? Почему?! А что, если следом за деньгами придут и приятели Бруно, оставшиеся на воле — да хоть тот же Эрнандо Бланко, чьё имя Альма на всякий случай записала в свой личный блокнот? Если её внучку похитят или, не приведи Господь, убьют? Если она сама во что-то ввяжется с этим её обострившимся политическим самосознанием и гражданским долгом?!
Эти мысли терзали её до самого рассвета, а к вечеру снова вернулись, и так продолжалось всю неделю, ночь за ночью.
За воскресным ужином собралась вся семья — все, кто остался, и Альма с тяжёлым сердцем смотрела на пустующие стулья. Лола упорхнула замуж, и дай ей Господь здоровья и её деткам, но как же без неё тяжело. Исабела снова на съёмках, и даже не говорит о том, чтобы вернуться, а её сын… Альма оборвала мысль. Не думать о Бруно. И Мирабель тоже недоставало — вчера она попала под ливень, а сегодня проснулась с высокой температурой и больным горлом, и Хульета прописала ей постельный режим до полного выздоровления. А ведь потом она переедет жить в кампус, и что с ней там будет? Кто там позаботиться о бедной девочке?.. И как тут не вспомнить саму Хульету — когда она сидела по ночам за учебниками и конспектами, утром бродя по дому полупрозрачной тенью?..
Камило, поёрзав на стуле, отодвинул уже опустевшую тарелку и прочистил горло, и Альма отвлеклась от своих горьких размышлений.
— Моя дорогая и бесценная семья, — начал её внук хорошо поставленным голосом, и Альма невольно улыбнулась. Актёр, ох и актёр, совсем как… она вздрогнула, отгоняя образ сына. Ни слова о Бруно. Даже в мыслях. А Камило тем временем продолжал: — У меня для вас две новости.
— Я надеюсь, хорошая и просто отличная? — добродушно спросил Феликс, отложив вилку, и внук многозначительно повёл рукой в воздухе.
— Вы же знаете, что кинематограф — это не просто теленовеллы по будням вечером, но ещё и важная часть нашей культуры? — торжественно начал Камило, словно читая выпуск новостей по Центральному Телевидению. — Он постоянно развивается и совершенствуется, и сейчас, когда наш кинематограф находится на подъёме, открываются блестящие перспективы…
— Меньше слов, Камилито, переходи к сути, — с улыбкой посоветовала Хульета, отпив сок, и Камило закивал:
— А суть в том, что директор нашего театра нас обрадовал: его приятелю-режиссёру для съёмок фильма — и не просто фильма, а очень, очень перспективной картины, которая наверняка станет классикой!.. В общем, его приятелю нужны талантливые актёры, и он порекомендовал ему парочку ярких парней и девушек из нашей труппы… и меня в том числе.
Пепа вздрогнула, выронив вилку и непонимающе заморгав, а на Альму нахлынуло жуткое предчувствие беды.
— Камилито, мы, конечно, очень гордимся твоими успехами в театре, — начал Феликс, отодвинув от себя тарелку с недоеденным рисом с креветками, и в его голосе прозвучали очень отдалённые, но отчётливые раскаты грома. — Но как ты собираешься совмещать учёбу и съёмки в кино?
— А, это, в общем, вторая новость, — Камило нервно потёр ладони, сохраняя на лице беспечную улыбку. — Так получилось, что я слегка провалился…
— Объяснись, — холодно процедила Альма, чувствуя, как начинает мелко подрагивать левая рука. Камило торопливо зачастил:
— Я не то чтобы совсем провалился, я набрал очень мало баллов, и я подумал, что — зачем мне этот университет…
— Опять. Ты подумал. Вы с Мирабель что, сговорились — портить нервы своим родителям?! — Альма чувствовала, как её злость рвётся наружу, словно рой разъярённых, ядовитых ос, и пыталась сдержать себя. — Как ты мог провалиться на экзаменах? Ты что, совсем к ним не готовился?
— А если и так?! Потому что я не хочу учиться в Национальном Университете. И ни в каком другом университете тоже! Я хочу быть актёром — в театре или на телевидении, а не распинаться в эссе про период «Камня и неба»(2) в творчестве Дарио Сампера!(3) — Камило заправил за уши упавшие на лицо кудри нервным, до боли знакомым жестом, и сердце у Альмы словно превратилось в камень. Да почему же они оба — и Мирабель, и Камило, словно его копии?! Своенравные, упёртые, скрытные…
— Никаких съёмок, — произнесла она, чувствуя, как с каждым словом на сердце становится всё тяжелее. — Никакого театра. Ты завтра же отправишься в университет с родителями…
— Но…
— Никаких «но»! — Альма поднялась из-за стола. — Пока ты не окончишь университет — никаких съёмок и спектаклей. Рано тебе ещё.
— А вот Исабеле ты разрешила, — огрызнулся Камило и тут же виновато притих, глядя на свою tía Хульету.
— Я уже не помню, когда я мою дочь живьём видела, а не на экране, — с горечью отозвалась Хульета, и Агустин накрыл её ладонь своей.
— Ты что, для нас с отцом такого же хочешь? — Пепа, всхлипнув, закрыла лицо ладонями, и Камило, переменившись в лице, быстро придвинулся ближе к матери и ласково потёрся о её руку щекой:
— Мам, ну я к вам честно-честно приезжать буду…
— Тебе и уезжать не понадобится, — сухо проронила Альма, покидая столовую. — Никакого кино и театра. Это не обсуждается.
Поднявшись на второй этаж, она заглянула к Мирабель — та спала, дыша с хриплым присвистом, и на её лице проступал нездоровый румянец. Ещё одна беда — куда она всё время убегает? В университет? К друзьям, к этому её…? И даже не знаешь, что хуже: если бы её внучка веселилась так же, как и Пепита с Хульетой в своё время, или вот эти загадочные отлучки неизвестно куда и неизвестно с кем…
Альма закрылась в своей комнате и молча спрятала лицо в ладонях. Её дом пустеет, словно гаснут огоньки догоревших свечей после службы, а она ничего не может с этим поделать. Опять. Как ничего не могла поделать с вечными дежурствами Педро, как не могла остановить ту пулю, оборвавшую его жизнь, как ничего не могла сделать со старостью и смертью абуэлиты Соледад.
Ничего.
Альма поднялась с кровати и, выдвинув нижний ящик шкафа, вытащила расшитую птицами и цветами скатерть. В глазах набухли тяжёлые, горькие слёзы, и она прижалась лицом к вышивке, словно к тёплым, несущим утешение ладоням абуэлиты, пока в памяти оживал сухой, надтреснутый голос: «Ничего, внученька. И не из такой беды выбирались».
Она так устала, Господи, устала бояться за свою семью, устала от этих пустующих стульев у семейного стола. Она так хотела жить в большом доме с большой семьёй, но её мужа убили, а она сама не уберегла сына. Теперь Бруно сидит в тюрьме, и уже никогда не приведёт в этот дом женщину, которая станет ему женой и матерью его детей. А её внуки и внучки…
Исабела от этого кошмара улетала вроде бы на год, вот только год превратился в два, а теперь и в три… От старшей внучки, от её ненаглядной Принцессы остались лишь фотографии, голос в телефонной трубке да образ на экране, холодный и далёкий. Долорес переехала жить к Гузманам, и Мария с неё там пылинки сдувает — и слава Богу, ведь нет ничего хуже, чем вражда свекрови с невесткой. Но правнуки… правнуки будут расти на глазах у Марии Гузман.
А теперь и Камило… Он ещё не понимает, что кино — это не только съёмки и репетиции. Это грязные дела и такие же грязные вечеринки. Бруно ведь тоже начинал с того, что поступил на журналистику вопреки её воле. И к чему привели все эти пьяные сборища, все эти «налаженные связи»?! Он стал наркоманом и сутенёром, он стал убийцей, и от этой грязи ему никогда не отмыться. И сейчас Альма с ужасом видела, что и Мирабель, и Камило ступают на эту скользкую дорожку, она видела его тень в их лицах — все эти тайны и секреты, недомолвки, упрямство…
Наутро Пепита с мужем и Камило отправились в Национальный Университет, спасать то, что ещё можно было спасти. Альма, проводив их взглядом, устало потёрла лоб. После очередной бессонной ночи голова казалась ватной, и яркий солнечный свет вызывал глухое раздражение. Хульета, нахмурившись, измерила ей давление и непререкаемым тоном отправила Альму в кровать.
— И пока я не скажу, что можно встать — лежи и отдыхай, — закончила Хульета, отбросив прядь волос со лба. — И вообще, мама, ты у кардиолога когда была? Пора снова навестить доктора Гайтана, да и к эндокринологу тоже заглянуть не помешало бы. Прямо завтра. Вместе поедем.
Врачи не сообщили ничего нового, все её старые хвори были с ней, а кардиолог, кроме уже привычных лекарств, прописал витамины, а также настоятельно рекомендовал снизить уровень стресса. Альма с трудом удержалась, чтобы не рассмеяться прямо ему в лицо после этих слов — не хотелось смущать этого милого мальчика, на пару лет старше её дочери.
Послушно выдержав три дня постельного режима, Альма поняла, что её скорее убьют бездействие и бесконечные, бесплодные вопросы, оставшиеся без ответа, чем активная деятельность.
Проснувшись в субботу чуть раньше, чем стала себе позволять после того, как большую часть дел завода принял на свои широкие плечи Феликс, Альма удивилась, увидев на кухне сонную Мирабель, готовившую завтрак — она, услышав шум, думала застать тут свою старшую дочь, а никак не внучку.
— Мирабелита, mi cielo, тебе бы ещё полежать, — Альма покачала головой, глядя, как внучка ловко готовит арепы с яйцом(4) — совсем как Хульета.
— Мне уже лучше! — тут же запротестовала Мирабель. — А в кровати я лежать уже просто не могу. Всё-таки болеть — это ужасно скучно.
— Согласна. Ну, тебя хоть навещали, развеяли скуку, — заметила Альма. К внучке и правда на неделе заглянул этот её Хоакин, хоть Альма и не была в восторге. Мирабель рассеянно кивнула и торопливо отвернулась, чуть не задев тарелку с арепами, чтобы сухо кашлянуть в сторону.
— Мама говорит, что это остаточный кашель, и он скоро пройдёт, — торопливо сказала Мирабель, робко улыбнувшись. — А Хоако да, забегал… Узнавал, как у меня с экзаменами, передавал приветы от Моники и Мигеля.
Мирабель смолкла, заливая яйцо в последнюю арепу и аккуратно опуская её в кипящее масло. Подняв голову от кастрюльки, она взглянула на Альму:
— Абуэла? А ты снова по делам? Может, пусть лучше tío Феликс съездит?
— Нет, Мирабелита. Феликс туда не поедет. Это… только моё дело, — Альма поправила рукава чёрной блузки, надеясь, что внучка не станет расспрашивать дальше, но Мирабель, помолчав, тихо спросила:
— Ты хочешь поехать к…?
— Да. Я еду к нему.
— Может… — Мирабель снова кашлянула, быстро глянув на тарелку с арепами. — Ты ему привезёшь парочку? Нет, нет, я помню, что ты говорила, просто в качестве благодарности за…
— Мирабель, — Альма выпрямилась на стуле, строго глядя на неё и чувствуя, как внутри расползается ледяной ужас. С этого всё и начинается. Арепа в знак благодарности, потом коротенькое письмо, потом ещё одно, и ещё, и кто знает, что за мысли он вложит ей в голову, а потом что? Мирабель решит навестить его в тюрьме? От одной мысли, что её внучка пройдёт по заплёванному тюремному коридору, под выкрики и свист заключённых, у неё волосы стали дыбом. — Я рада, что ты помнишь всё, чему тебя учили в детстве, и, конечно, я передам ему твою благодарность. Но, не больше. Если действительно хочешь отблагодарить своего… tío — то пойди в церковь, поставь свечку и помолись за его душу.
Мирабель промолчала, но Альма видела её упрямо сжавшиеся губы, и этот взгляд — пусть и в сторону. Призвав на помощь всю выдержку и терпение, она мягко произнесла:
— Мирабелита, дорогая. Даже плохие люди могут совершать добрые и бескорыстные поступки. Это именно тот случай. Но ты вовсе не должна что-то своему tío. Ни арепы, ни… что-то ещё, ведь именно в этом смысл бескорыстия. Если ты захочешь дать ему что-то взамен, из душевного порыва это превратится в торговую сделку: «Ты мне, а я — тебе». Воспользуйся его даром во благо, это будет лучшей благодарностью, чем любые слова и вещи.
Мирабель прищурилась, но уже не упрямо, а скорее задумчиво, и потёрла висок костяшками пальцев.
— Конечно, абуэла. Прости, ты была права, я ещё не очень хорошо себя чувствую, — кротко отозвалась Мирабель, и Альма кивком отпустила её.
Водитель ничем не выказал своего удивления, когда Альма попросила отвезти её сначала в церковь, на мессу, а затем — в Ла Пикоту. Утренняя месса и дорога до тюрьмы дали ей достаточно времени, чтобы хотя бы мысленно подготовиться к беседе с сыном. Мучительное ожидание в очереди, досмотр, КПП — Альма вновь отстранилась от действительности, словно смотрела дурной эпизод из фильма. Пройдя за охранником к комнатке для свиданий, она скользнула взглядом по какой-то молоденькой, не старше Мирабель, девчушке, бредущей на выход по коридору со слезами на глазах. Кого она навещала? Отца, любовника, брата?.. Нет, никому из её семьи здесь не место, ни дочерям, ни внукам… Особенно внукам!
Альме пришлось ждать почти пять минут, пока приведут Бруно, и от одного взгляда на сына, растерянно остановившегося в дверях, ей стало не по себе.
Бруно выглядел ужасно. Красноватые, воспалённые глаза, дрожащие пальцы, которые он поспешно спрятал в рукавах спортивной куртки, нездоровая бледность… Если бы он заболел, то Хулио бы ей сообщил, тогда, что с ним? Альма невольно вспомнила репортаж об обысках в тюрьмах: и в этом месте можно достать наркотики. У него что, ломка? Господи, спаси и помилуй…
— Ты ничего не хочешь сказать своей матери? — сухо спросила она, складывая руки на груди, и Бруно, отмерев, добрёл до стула и почти упал на него.
— С наступающим Рождеством, — наконец, хрипло произнёс он, и Альма непонимающе вскинула бровь:
— Что?..
— Ты приезжаешь на Пасху и Рождество, — пояснил Бруно, заложив ногу на ногу и скрестив руки на животе. — Пасха уже прошла, выходит, наступило Рождество. А я и не заметил. Здесь так быстро летит время.
— Прекрати паясничать, ты знаешь, зачем я здесь, — одёрнула его Альма. — Твои деньги. Почему, почему Мирабель?!
Бруно пожал плечами, разглядывая стену и отвернувшись от лика Спасителя над их столом:
— Мне так захотелось.
— Я думала, ты любишь всех племянников одинаково, — с намёком произнесла Альма, и Бруно улыбнулся краем рта — как оскалился:
— Выходит, у меня есть любимчики.
— Если ты рассчитываешь втянуть в свои махинации мою внучку, если ты пытаешься ей внушить чувство вины и долга этими кровавыми деньгами… — начала Альма, и Бруно резко повернулся, щуря лихорадочно горевшие глаза:
— Втянуть? Внушить? Мама, тебя послушать — так я должен содержаться в крыле для особо опасных преступников без права посещения. Или, наверное, в личной пятизвёздочной тюрьме с джакузи и футбольным полем. Я что, по-твоему, Эскобар? Или Шахматист?
— Ты убийца. И сутенёр. Посмотри на себя, во что тебя превратили твои наркотики, — жёстко ответила Альма, отмечая покрасневшие крылья его носа. — Я не хочу, чтобы Мирабель хоть как-то коснулись твои… дела. Она и так многое пережила за тот год, и до сих пор ведёт себя странно. Скажи мне правду: что ты задумал? Тебе мало было сломать жизнь своей крёстной дочери?
Бруно прикрыл глаза и откинулся на спинку стула. Его голос, глуховатый и негромкий, сочился ленивой насмешкой, растравляя душу Альмы, словно кислота:
— Я ничего не задумал. Мне в тот момент, знаешь ли, было не до грандиозных и далеко идущих планов. Я даже не знаю, как теперь выглядит Мирабель, и что с ней, какая она стала… Наверное, она как Хульета: умная, серьёзная, упорная, красивая…
— Упрямая, своевольная, себе на уме — совсем как ты! — отрезала Альма, чувствуя, как нарастает раздражение. — А уж что она говорит о стране и политике, о гражданских правах и судебной системе… Как будто и впрямь верит, что может что-то изменить. Добром это точно не кончится!
Бруно резко подался вперёд, глядя на неё в упор воспалёнными, жуткими глазами.
— А ты и в ней сомневаешься? — хрипло спросил он, и Альма отшатнулась — показалось, что вместо сына напротив неё сидел хищник, почуявший добычу.
— Довольно! — резко сказала она. — Если я узнаю, что ты с ней пытался связаться… Написал, или… или, ещё хуже, предложил навестить тебя в этом месте…
— То что, мама? Я уже в тюрьме. Куда уж хуже, если даже смерть здесь выглядит благом? — огрызнулся Бруно, отворачиваясь от неё.
— Вот именно. Если в тебе осталась хоть капля человечности, то ты не станешь тащить Мирабель в эту грязь. Она слишком добрая и наивная… — Альма осеклась, чувствуя холодок в груди. А что, если она сделала только хуже? Что, если теперь это чудовище, на мгновение проглянувшее сквозь облик сына, поступит наперекор её словам, и спустя столько времени напишет её внучке или, что страшнее, пошлёт к ней своих дружков… От следующей мысли Альме немного легче: с началом учёбы Мирабель ведь переедет в кампус, там он её не достанет и не найдёт. А до этого она будет тщательно следить за письмами и звонками. Ещё когда ей предлагали установить рекордер — абсолютно официально и легально, вот, наверное, пришло время и согласиться.
— Я не причинил бы ей вреда. Никогда, — тихо произнёс Бруно, подняв голову, и Альма задержала дыхание, пока её сердце разрывалось на части. Она хотела поверить в искренность в его голосе и глазах, и боялась поверить.
В комнатушке повисла вязкая тишина, и Альма вновь поправила рукава и воротник блузки. Бруно безучастно смотрел на стол, и она видела, как подрагивают кончики его пальцев.
— Я надеюсь, твои приятели не заинтересуются этими деньгами? — она, наконец, нарушила тишину, и Бруно покачал головой:
— Нет. Это просто моя зарплата с RCN-радио. Проценты от рекламы, сверхурочные. Это… честные деньги, — отозвался Бруно, сгорбившись и втянув голову в плечи, словно его знобило. — Как вообще дела у семьи?
— Всё в порядке, — Альма с тоской покосилась на часы. — Как ты сам?
— В порядке.
Альма горько усмехнулась: видела она, в каком он «порядке» из-за своей отравы…
— Хорошо. Хорошо, — она поднялась со стула и подошла к двери, глянув на него через плечо. — Бруно… То, что в такой момент ты решил отдать свои деньги Мирабель, если это действительно было сделано бескорыстно и искренне, это… Это благой поступок. Может, однажды ты найдёшь свой путь к искуплению и спасёшь свою душу. Раскаяться никогда не поздно.
— Никогда. Даже если бы удалось повернуть время вспять, я бы прикончил Ортиса. Сам, — слова сына вонзились ножом в сердце, и Альма, отвернувшись, стукнула в дверь.
Прочь. Прочь из этого ада на земле!
Водитель то и дело бросал на неё встревоженные взгляды и, наконец, не выдержав, поинтересовался, не нужно ли донье Альме в аптеку за таблетками или каплями.
— Просто отвези меня домой, Роберто, будь добр, — тихо попросила Альма, прикрыв глаза, и водитель исполнил её просьбу, умудряясь сохранить баланс между быстрой и безопасной ездой по забитым улицам.
Войдя в дом, Альма ненадолго остановилась у порога, чувствуя, как начинает стучать в правом виске.
— Абуэла! Ты уже вернулась! — искренне обрадовался Антонио, бросаясь к ней и заключая в объятия, и Альме показалось — это был не её внук, а Бруно: восьмилетний, невинный, чистый ребёнок… — Абуэла? Tía! Tía Хульета, абуэла плачет!
* * *
Бруно уронил голову на скрещённые руки, чувствуя, как его начинает трясти ещё сильнее. Чёрт побери, ну почему всякий раз, когда он болеет, то ведёт себя, как полный идиот? Или же именно в эти моменты открывается его истинная сущность, и он просто вообще, в принципе, идиот?.. Он потёр глаза, в которые словно песка насыпали, и за спиной раздался лязг двери.
— Встал, повернулся лицом к стене, руки на стену, — равнодушный голос охранника вывел Бруно из болезненного оцепенения, и он послушно поднялся, прислоняясь лбом к стене. Такая холодная — вот бы час так простоять… Видимо, Господь наказал его за всё разом — и за ложь насчёт «лёгкой простуды», и за грешные мысли и чувства…
Признаки приближающейся простуды Бруно заметил ещё в воскресенье, но понадеялся, что организм справится. Зря, конечно — с понедельника его начало бросать то в жар, то в холод, он даже Мирабель написал, чтобы не приезжала на этой неделе, но к выходным Бруно показалось, что уже почти что поправился. Показалось. Охранник быстро обыскал его — сама мысль, что мама могла бы пронести ему в тюрьму что-то запрещённое, вызвала бы у Бруно гомерический хохот, если б он не боялся раскашляться, — и хлопнул по плечу:
— Руки за спину. Не поворачиваться, — щёлкнул замок, отпирая дверь, и охранник сделал шаг назад. — Повернулся. Пошёл.
Бруно вывели из комнаты, и он снова встал лицом к стене, радуясь тому, какая она холодная. Охранник закрыл комнату для свиданий на ключ и повёл его вперёд, по коридору — Бруно мерно шагал, стараясь не наступать на чужие плевки и перешагивая мусор. В воздухе пахло супом, сыростью, плесенью и чужим пóтом; метались хриплые голоса, обращённые к посетителям, мешая мольбы с проклятиями, оскорбления с похвалами, но он уже не обращал на это внимания. За три года всё это стало набившей оскомину рутиной: и разного уровня похабщина от заключённых, и местный жаргон, и безразличие охраны.
Охранник довёл его до тюремного дворика и оставил в одиночестве. Бруно, постояв на месте и чувствуя, как усиливается озноб, бездумно побрёл по двору. По пути он поздоровался с доном Игнасио — крёстный отец, сидевший на складном стуле, доброжелательно кивнул ему, на миг отрываясь от свежего выпуска El Espectador.
Найдя угол подальше от играющих в футбол заключённых, Бруно сел на землю и привалился спиной к стене, подтянув ноги к груди и пытаясь спрятаться в спортивную куртку, как черепаха в панцирь. Она была уже стиранная, но ему хотелось верить, что там осталась ещё хоть частичка запаха и тепла Мирабель.
Согрел, называется, бедную девочку, чтоб не замёрзла — а потом сам полчаса торчал под вновь начавшимся дождём, методично стучась головой в стену и утопая в ненависти и отвращении к себе.
Козёл он старый, дегенерат похотливый, кобель подзаборный… Да он в аду будет в одном котле с Ортисом, Гачей(5), Эскобаром и всей их кодлой вариться. А ведь так старался, так клеймил их за пристрастия к молоденьким девочкам, и чем он теперь от них отличается? Такая же мразь, и даже хуже. Эти твари хотя бы родных племянниц не вожделели.
— Эй, Диктор! Ты чё такой вялый, parcero?(6) — раздался громкий и пронзительный голос Балабола Хосе, которого страсть к выпивке, красивым женщинам и неумение вовремя заткнуться привели в гостеприимные стены Ла Пикоты на ближайшие семь лет. Бруно с трудом поднял веки — его сокамерники расселись рядом.
Тощий, похожий на корабельную швабру, Хосе, с торчащими во все стороны коротко стриженными кудрявыми волосами, упитанный Пепе Футболист, надумавший перевозить кокаин в футбольных мячах, жилистый Энрике Портной с полукруглым шрамом на лице — от уголка глаза ко рту…
— Icierra el pico(7), Хосе, не видишь, хреново ему? — негромко заметил Портной, щуря чёрные глаза, и Хосе суетливо дёрнул плечом, сплёвывая на землю.
— Да он страшнее днища машины!(8) И чё бы, а? Тя ж чикита твоя навещала, не?
— Во-во, так где довольная рожа? Где хавчик домашний? Сам съел до кусочка, а? — присоединился Пепе, похлопав себя по животу. — Ты смотри, раскормит тебя твоя nenorra(9) до моих объёмов…
— Да ему до тя так жрать надо каждый день! — развеселился Хосе и беззлобно толкнул Бруно в плечо. — Так чё, Диктор, кто тя навещал, чё ты такой кислый? Матушка твоя, что ль? Так не праздники же, чё припёрлась…
— Хосе, sapo hijueputa(10), да заткнёшься ты или нет?! Навестила — так хорошо, матери нас никогда не бросят и не забудут! — вызверился Энрике, и Хосе вскинул руки, признавая, что всё понял и сейчас заткнётся.
— Да с такой матерью… — сплюнул Пепе Футболист. — Вот моя мамита мне и покушать привозит, и носки тёплые, если надо. Даже образочек со святым Иудушкой Фаддеем, епископом освящённый, привезла! А эта…
— Мать — это святое, уж какая б ни была!..
Бруно снова закрыл глаза, в которых песка стало ещё больше. Голоса сокамерников сливались в неразличимый бубнёж, гулким эхом расползаясь внутри черепа и усиливая головную боль.
И письма от Мирабель всё нет и нет…
Конечно, она же тогда всё почувствовала, но даже не осмелилась возразить, и теперь, наверное, ни видеть, ни слышать его не хочет. Бруно судорожно дёрнул пальцами, цепляясь за ткань куртки, вспоминая её лицо: сердитое, несчастное, испуганное, с этими мокрыми, прилипшими к вискам и лбу кудряшками, то, как грозно сверкали её глаза за стёклами очков, какая она была в его руках — замёрзшая и тёплая одновременно, пахнущая домом и нормальной жизнью, родная, любимая…
Господи, если она его простит за этот поступок, то он никогда к ней рук своих поганых не протянет, он их себе скорее отрубит по самые плечи, правильно падре Торрес говорил ему: «Читай розарий, сын мой, читай розарий и гони прочь эти мысли»… Наверное, хорошо, что его сегодня мать навестила, после её визитов внутри всё выстывало, как в морге, и тем отвратительнее он сам себе казался, с этими мыслями, с этими снами, от которых в петлю хотелось лезть…
…Солнце жарило с неба, а песчинки под щекой нещадно кололись, и Бруно, вяло пошевелившись, сел на покрывале, осоловело оглядываясь вокруг. Впереди, куда хватало глаз, раскинулся океан — пронзительно, до рези в глазах, синий, с яркой солнечной дорожкой, протянувшейся до горизонта. В горле моментально пересохло, и он провёл шершавым языком по растрескавшимся губам: они брали с собой воду, или нет?
— Теперь ты обгорел, — раздался негромкий голос за спиной, и Бруно улыбнулся, чувствуя её приближение. Она положила нежную, восхитительно-прохладную ладонь ему на плечо, и Бруно бездумно потёрся о неё подбородком, чувствуя, как отступает жар. — Бруно, я серьёзно, завтра ты будешь лежать весь день, завёрнутый в мокрую простыню, и страдать. А я буду тебя жалеть.
— Может, обойдётся? — легкомысленно предположил он.
— Не-а. Ты бы видел свою спину. Зато потом можно будет содрать с тебя кожу живьём!
— Спасибо. Я всегда знал, что у тебя в роду были инквизиторы, — от души поблагодарил Бруно и запрокинул голову, щурясь от яркого солнечного света. Белый, лёгкий сарафан с узором из нарциссов, оттенял тёплый, карамельный цвет её кожи, кудрявые тёмные волосы были собраны в пушистый хвост, открывая лицо, маленькая голубая бабочка на тонкой серебряной цепочке устроилась в ямке между ключиц, и ему до боли захотелось коснуться её губами. Мирабель насмешливо улыбнулась и взъерошила его волосы:
— Пошли. Пока голову совсем не напекло. Как я тебя одна дотащу на своих плечах до гостиницы?
— Можно… ещё немного? — попросил он, переводя взгляд на океан и ловя её руку, чувствуя гладкую полоску тёплого металла на её безымянном пальце. — Побудешь со мной?
Мирабель без слов села рядом, а затем, фыркнув на вездесущий песок, перебралась к нему на колени, обнимая за шею прохладными руками и утыкаясь носом в висок. На пляже царила звенящая тишина, и даже слабый ветерок не тревожил покой этого места. Только неподвижный океан, только небо — запредельно-синее, без единого облачка, и золотистый песок, словно безжизненное отражение воды.
— Я буду очень аккуратно тебя обдирать, — тихо пообещала Мирабель, и Бруно покрепче прижал её к себе, впитывая её близость, словно капли пресной воды в пустыне:
— Делай со мной всё, что захочешь.
— Боже, Боже, ты искушаешь моё воображение, — довольно хихикнула Мирабель, перебирая чуть влажные волосы у него на затылке, и Бруно зажмурился от удовольствия:
— Хочешь, я искушу его ещё сильнее? Мне приснилось, что ты моя племянница. А я сижу в тюрьме за убийство.
— Я так и знала, что бесконечный просмотр теленовелл не доведёт тебя до добра, mi esposo(11), — вздохнула Мирабель с нарочитым трагизмом в голосе, и нежно поцеловала его в лоб. — Идём. Ты уже совсем горячий. И погода портится.
Бруно открыл глаза — небо заволокли свинцово-серые тучи, а неподвижный воздух резко похолодел, и он безотчётно прижал к себе Мирабель в поисках тепла. По спине, и впрямь горевшей огнём, мазнул ледяной ветер, и он вздрогнул.
— Ничего, если будет дождь, то я опять отдам тебе свои носки, — пообещал Бруно, и Мирабель коротко рассмеялась, обдав тёплым воздухом его ухо:
— И я снова буду их хранить у самого сердца.
Бруно улыбался, глядя ей в глаза. Но ведь… этого не было. Или было? Он отдал ей свои носки, когда Мирабель навестила его в тюрьме, но это ведь всего лишь сон, и Мирабель — его жена? Или всё не так, и он действительно в тюрьме, и Мирабель — его племянница?
— Кто мы? — испуганно спросил он, и на море поднялись первые, мутные сине-зелёные волны с грязной, серовато-жёлтой пеной. — Кто мы друг для друга?
— А это имеет значение, tío Бруно? — тихо спросила Мирабель, обнимая его.
Волны яростно набросились на берег, вгрызаясь в песок и утягивая его на глубину, где не бывает солнца.
Пронзительный вопль Балабола ввинтился в его уши, взрывая голову изнутри, и Бруно застонал.
— Начальник! Начальник! Тут Мадригаль решил деревянную пижамку примерить!(12) Начальник! Да ну, будь человеком, мы не брешем!
Чьи-то руки вздёрнули его с земли — зубы клацнули, и Бруно вяло обрадовался, что хоть язык не прикусил.
— Слышь, Диктор, ты там не это! Ты того! — крикнул ему вслед Балабол, пока два охранника практически тащили его под руки. — Кто нам дальше будет крысиные забеги комментировать, а?!
Бруно пытался кое-как передвигать ногами, и охранник сквозь зубы посоветовал ему не трепыхаться. Глаза болели, словно в них уже не песок, а битое стекло насыпали, и Бруно смежил веки. Лазарет он узнал по запаху хлорки, спирта, лекарств и разъярённому воплю доктора Мартинеса:
— Да как же ты меня задрал! Ты уже определись, либо ты помираешь, либо нет!
Охранники сгрузили его на койку, и Бруно слегка приоткрыл глаза — Хулио Мартинес, ругаясь сквозь зубы, стоял у шкафчика, выискивая ключ в кармане медицинского халата. Всучив ему подмышку ртутный градусник, доктор Мартинес схватил его за запястье — Бруно с шипением дёрнулся, и доктор разъярённо шикнул, считая пульс:
— Ты ещё повыпендривайся! Мало мне было твоей матушки, дай Бог здоровья донье Альме, так ещё и сестрица твоя теперь решила озаботиться лечением любезного братца, цитирую: глаза б мои его не видели! И ещё даёт указания мне — мне! — как тебя, придурка, лечить. С нашим финансированием! Я что, за свой счёт тебе должен личную медсестру организовать, а? И она мне ещё что-то будет про медицинские нормативы рассказывать, тьфу!
— Хульета? — вяло поинтересовался Бруно, и доктор Мартинес фыркнул:
— Да уж точно, что не Рыжая… Так, жри аспирин и парацетамол, пей воду и только попробуй сдохнуть в моё дежурство — убью!
Бруно закрыл глаза, уже сквозь вязкую дремоту чувствуя, как доктор Мартинес вытащил градусник из подмышки, бормоча себе под нос что-то об идиотах, бродящих под дождём и мужественно превозмогающих лёгкую простуду, пока она не перерастёт во что-то серьёзное…
Открыв глаза, Бруно непонимающе уставился в потолок тюремного лазарета. Сбоку доносилось сопение — обернувшись, он увидел ещё какого-то арестанта, мирно спавшего на больничной койке. Бруно приподнял голову и сквозь прутья решётки уставился на Мартинеса, торчавшего за столом и писавшего что-то в толстом журнале. Какой сейчас год, что с ним — загибается от ножевого ранения, или от простуды?..
Доктор Мартинес, почувствовав движение, поднял голову от журнала и кивнул:
— Очнулся. Уже хорошо.
— А я… с чем тут? — уточнил Бруно, глядя на капельницу в уже слегка онемевшей руке, и доктор закатил глаза:
— С роскошным бронхитом, который чудом в пневмонию не перешёл.
Бруно рассеянно потёр шрам с левой стороны, прислушиваясь к ощущениям. Голова уже не болела, что было счастьем, да и из груди пропало чувство, что она набита мокрой стекловатой.
Поднявшись из-за стола и захватив тонометр, доктор Мартинес подошёл к решётке, отгораживающей пациентов от врачей. Охранник, еле заметным движением размяв плечи, отошёл от двери тюремной палаты и остановился рядом с ними, не спуская глаз с Бруно, пока Мартинес измерял его давление и температуру.
Перед тем как выйти за решётку, доктор Мартинес протянул ему конверт:
— На. Тебе пришло, пока ты тут валялся и бредил.
У Бруно чуть не остановилось сердце, когда он разглядел почерк и имя. Вскинув глаза, Бруно попытался понять, расскажет ли Хулио обо всём Альме, или же доктор Мартинес сохранит врачебную тайну.
— Меня не волнует, кто из твоей семейки тебе пишет, — сухо заявил доктор Мартинес, возвращаясь к работе. Бруно приподнялся на кровати и, осушив стакан воды, одной рукой и зубами вскрыл конверт.
«Привет, tío Бруно!
Как ты себя чувствуешь? Ты писал, что слегка простыл, тебе уже лучше? Прости, что не писала, я тоже свалилась с простудой — не такой, как у тебя, конечно. Но теперь я здорова, это даже мама подтвердила! Сам понимаешь, это весомый аргумент…
Бруно, прости, что я не приехала в субботу. Я правда хотела, но оказалось, что абуэла почему-то и сама решила к тебе приехать. А представляешь, что было бы, столкнись мы с ней у ворот?.. Ой, нет, лучше не представляй, у меня волосы дыбом от одной мысли.
Бруно, я, к сожалению, не смогу тебя увидеть и на этой неделе: в воскресенье ведь день рождения абуэлы, а в субботу — День независимости(13). Скажи, только я думаю о связи войны за независимость Колумбии от испанской короны и дне рождения абуэлы?.. Шпагу мне, шпагу!.. Извини, несмешная шутка вышла.
Я, правда, надеюсь, что ты уже полностью здоров, и у тебя действительно была просто простуда. В любом случае я тебя навещу на следующей неделе и привезу… что тебе привезти? Апельсины? Может, манго или pastelitos de guayaba? Лучше всего бы, конечно, чай с имбирём и лимоном, но, наверное, охранники не разрешат. Чего ты хочешь, Бруно?
С любовью, твоя Мирабель.»
Бруно неподвижно сидел, с улыбкой глядя на ровный, аккуратный почерк Мирабель, и чувствовал себя так, словно ему сама Дева Мария со Святым Младенцем Аточи явились, отпустив все грехи.
1) Тёща.
2) Piedra y cielo — течение в колумбийской литературе, которое, несмотря на недолгий свой срок — с сентября 1939 по март 1940 года, оказало влияние на страну.
3) Дарио Сампер 18 декабря 1909 — 18 марта 1984, колумбийский поэт, журналист, профессор университета и политик.
4) Arepa de Huevo — арепу слегка жарят во фритюре, надрезают ножом вздувшийся пузырёк теста, заливают туда куриное яйцо и снова опускают во фритюр, получается в результате блюдо 2 в 1 — и яичница, и арепа.
5) Хосе Гонсало Родригес Гача также известный под прозвищем El Mexicano (Мексиканец) — колумбийский наркобарон, один из лидеров медельинского наркокартеля.
6) Приятель — колумбийский тюремный сленг.
7) Завали хлебальник.
8) Más feo que un carro por debajo — сленговое выражение из Боготы, когда кто-то выглядит очень и очень плохо.
9) Красавица — колумбийский тюремный сленг.
10) Жабий сын — колумбийский сленг, так часто называют сплетников.
11) Мой муж.
12) Быть при смерти — тюремный сленг.
13) Независимость Колумбии от Испании была провозглашена 20 июля 1810 года.
Гулкий голос основателя Университета Росарио, Его Преосвященства Кристобаля де Торреса, запертым громом носился по аудитории, отражаясь от каменных стен и разрывая барабанные перепонки:
— И вы, сеньорита, ещё смеете называть себя «росариста»?! В каком году была создана Республика Новая Гранада? Кто был её первым конституционным президентом? В чём разница между Гранадской конституцией одна тысяча восемьсот тридцать второго года и Конституцией тысяча девятьсот пятьдесят восьмого?!
Мирабель беспомощно молчала, понимая, что ничего не знает. А ещё и солнце светило прямо в окна, которые почему-то были огромными, во всю стену, и в аудитории становилось всё жарче и жарче с каждой секундой. Бронзовый Кристобаль де Торрес грохнул кулаком по столу и вытянул руку вперёд, указывая на дверь:
— Вам здесь делать нечего! Вон!
Мирабель с трудом поднялась, чувствуя капельки пота, катившиеся по её вискам, и попыталась собрать дрожащими руками разбросанные тетради, среди которых мелькали фотографии Бруно: ему тринадцать, ему восемнадцать, двадцать, он лежит мёртвым в гробу, его могила… Скользкие фотографии падали из рук, рассыпаясь по полу, солнце било в глаза, мешая смотреть, её футболка промокла насквозь от пота, а Мирабель тупо пыталась поднять фотографии tío Бруно, не обращая внимания на громоподобный голос Основателя, твердившего, что это её вина, он мёртв из-за неё…
— Мира, Мирабель, mija, садись, — мамин голос ворвался в аудиторию, раскалывая её пополам, словно куриное яйцо, и Мирабель открыла слезившиеся глаза. Мама сидела рядом с ней, приложив мягкую, восхитительно-прохладную ладонь ко лбу, и держа во второй руки стакан с пузырящейся бесцветной жидкостью. — Давай-ка, выпей.
— Мама, я завалила экзамены, — пробормотала Мирабель, кое-как поднимаясь в кровати. Мама тихо рассмеялась и покачала головой:
— Милая, ты их сдала. И поступила.
— Правда?! — Мирабель залпом выпила жаропонижающее, почти не обращая внимания на омерзительный вкус. — Я правда поступила?
— Правда. Всё сдала, и даже первый курс оплачен, — мама поцеловала её в лоб, забирая стакан, а затем вытащила из кармана фартука знакомую голубую баночку VapoRub.(1) В комнате резко запахло ментолом и лимоном; Мирабель послушно сняла мокрую от пота футболку и только поёжилась, пока мама растирала ей спину и грудь пахучей мазью. Переодевшись, Мирабель снова рухнула в постель, заворачиваясь в одеяло. Голова, словно наполненная расплавленным металлом, вдавилась в подушку, кожу на спине и груди начало слегка пощипывать, и она провалилась в зыбкую полудрёму.
Всё верно, она поступила, папа оплатил её первый курс, Бруно ей перевёл свои деньги, а она, вместо того, чтобы искать адвоката, валяется тут бесполезной амёбой… Мирабель всхлипнула, пережидая острую, мучительную вспышку жалости к себе, и свернулась калачиком. Ещё и живот, как назло, разболелся…
Она стояла в бесконечной очереди на КПП, прямо под палящим солнцем. Мирабель обливалась потом и одновременно тряслась от холода из-за порывов ледяного ветра, пахнущего эвкалиптом и оставлявшего горьковатый привкус во рту. Женщины в очереди не двигались, время словно застыло, и только солнце нещадно жарило сверху, отражаясь от блестящих пластмассовых папоротников, которыми заставили весь внутренний дворик. «Я выдержу, — вертелось у неё в голове, пока Мирабель оглядывалась — никакого движения, если не считать ветер. — Бруно меня ждёт, я выдержу…» Очередь всколыхнулась живой рекой, и Мирабель сделала шаг вперёд. Сумка тянула её к земле, солнце, кажется, проплавило лицо насквозь…
Мирабель проснулась, одурманенная резким спадом температуры, чувствуя, как пропотевшая футболка мерзко липнет к телу. Низ живота налился знакомой тупой болью, и когда Мирабель добралась до ванной, то поняла, что ко всему прочему, её организм подложил ей очередную свинью. С первого этажа доносились возмущённые голоса родных, но сил на то, чтобы спуститься и узнать, в чём дело, у Мирабель не было. Переодевшись в сухое, она, клацая зубами от накатившего озноба, натянула носки tío Бруно и забралась в постель, чувствуя, как ноги начинают согреваться.
Через пару дней, когда её окончательно перестало лихорадить, к ней нагрянул Камило, презрев запрет своей tía Хульеты на посещение болеющих и все принципы карантина, и вкратце пересказал Мирабель последние новости, включая своё почти неудачное поступление.
— Глупо это — учиться тому, что мне не надо, — пробурчал Камило, устраиваясь у неё в ногах. — Ну не нужен мне диплом, чтобы быть хорошим актёром! А теперь всё, считай, под арестом — никакого театра, пока хотя бы первую сессию не сдам.
— А ты не подумал, что без университета тебе придётся идти в армию? (2) — спросила Мирабель и шмыгнула носом. Даже с насморком ядрёный запах мази всё равно ощущался.
— Всего-то год, ерунда, — Камило беспечно пожал плечами. — Побегал бы утром, поотжимался… А что? Меня бы точно не послали разруливать переговоры между FARC и ELN, так что никаких проблем не вижу.
— И со съёмок бы выдернули. И остался бы ты без диплома, без кино… но зато со стрижкой под машинку, — Мирабель раскашлялась, закрыв лицо одеялом, и Камило шутливо ущипнул её за лодыжку:
— Тоже мне, Мими из «Богемы»(3). У нас последнее лето на нормальный отдых осталось! Прекращай болеть.
— Бегу и падаю, — буркнула Мирабель и потянулась за носовым платком. Камило, закатив глаза, подпихнул ей ближе пачку салфеток и без лишних церемоний растянулся поперёк кровати, придавив её ноги:
— Я серьёзно. Хочу на День Независимости вытащить тебя, Луизу, парочку своих приятелей из театра, и пойти в парк Боливара, там обещали какую-то феерию устроить… Надеюсь, что получится у родителей амнистию выпросить.
— Тогда уж условно-досрочное… Ничего, к тому времени я точно уже поправлюсь, — пообещала Мирабель высморкавшись. Дверь её комнаты открылась, пропуская маму, и Камило быстро сел.
— Так, я смотрю, тебе тоже хочется подышать над кастрюлей? — поинтересовалась мама, и Камило, замотав головой, шмыгнул за дверь. Мама, вздохнув, привычно поцеловала Мирабель в лоб, проверяя температуру, и снова вытащила из кармана фартука голубую баночку с мазью.
— Мам, ну я уже больше и не кашляю почти! — попыталась возразить Мирабель, и мама шутливо упёрла руку в бедро:
— Я что-то перепутала, и ты решила поступать на медицину, а не на юриспруденцию? С врачом, особенно по его профилю, не спорят, так что, сеньорита, поворачивайтесь спиной.
— Оно воняет… — простонала Мирабель, послушно поворачиваясь, и мама весело хмыкнула:
— Зато видишь, как хорошо с насморком борется, раз ты уже запахи чувствуешь! Всё, отдыхай, и сегодня больше никаких посетителей и никаких книг, а то опять температура поднимется, — мама, вытерев руки бумажной салфеткой, заботливо подоткнула одеяло, и Мирабель закрыла глаза. Только бы поправиться к субботе, чтобы навестить Бруно…
Воспоминание о том, как она сидела у него на коленях, вспыхнуло в голове, и Мирабель, стыдливо замычав, зарылась лицом в подушку. Щёки снова запылали, только уже не от поднявшейся температуры. Она вспомнила его руки, скользящие по её спине и плечам, ощущение его тела так близко, его тепло, мягкую ткань его куртки на плечах… носки, Господи Боже! Почему-то именно носки добили её окончательно, и Мирабель со стоном прижала ладони к щекам. Она их точно не вернёт, а оставит себе, и будет в них спать, и окончательно распишется в том, что она — ненормальная извращенка…
На следующий день забежал Хоакин, узнавший от Камило, что она заболела, и вместе с апельсинами пронёс Мирабель письмо от Бруно. Подмигнув, он передал ей пожелания скорейшего выздоровления от Моники и Мигеля, и поздравил с успешным поступлением, вытащив из-за пазухи конверт, который Мирабель быстро спрятала под подушкой.
— Как тебя вообще, ну, угораздило заболеть? — спросил Хоакин, и Мирабель закатила глаза.
— С погодой повезло. Пошла погулять, — она многозначительно глянула на подушку, и Хоакин кивнул с понимающей улыбкой. — Ну и попала под дождь, вымокла насквозь…
— Ну, хоть не зря гуляла? — поинтересовался он, и Мирабель, смутившись, нервно заправила прядь волос за ухо, запоздало сообразив, что сидит перед бывшим парнем с грязной головой и красным носом, и вообще не переживает из-за этого. Хоакин тихонько хмыкнул, весело глядя на неё, и они оба, захихикав, стукнулись кулаками.
После того как Хоакин ушёл, Мирабель прочитала письмо от Бруно и схватилась за голову. Учитывая, что в прошлый раз простуда обернулась ножевым ранением, Мирабель оставалось только молиться, чтобы tío Бруно сказал ей правду, а не попытался в очередной раз избавить от лишних волнений, и это не было чем-то опасным. Хотя, учитывая всё, что она узнала из новостей про тюремные лазареты, там даже с простым насморком не хотелось бы оказаться… Понимая, что они, скорее всего, вряд ли смогут увидеться в ближайшее время, Мирабель написала Бруно письмо, жалея, что не сможет передать что-то более существенное.
Когда мама окончательно подтвердила выздоровление, Мирабель поняла, что у неё впереди две мучительно долгие недели до следующего визита, и пора бы уже перестать быть такой бесполезной и наконец-то взяться за дело. Дождавшись, когда в будний день все разъедутся, и дома останутся только tía Пепа и домоправительница с горничными, наводившими порядок в доме, Мирабель решительно взяла трубку радиотелефона и закрылась у себя в комнате. Вытащив из ящика стола визитки адвокатов, набранные на курсах, Мирабель, разложила их на кровати — гладкий картон то и дело прилипал к вспотевшим пальцам. Мирабель потрясла головой: да она, кажется, даже когда мама её в первый раз к гинекологу повела, так не нервничала, как сейчас!
Вытерев мокрые ладони о домашнюю юбку, Мирабель зажмурилась и наугад ткнула в разложенные визитки, решив довериться судьбе. После томительных гудков, каждый из которых отдавался в зубах, на другом конце раздался приятный женский голос:
— Адвокат дон Мигель Мена, приёмная, слушаю вас.
— Добрый… — Мирабель откашлялась и торопливо сглотнула, потому что голос у неё получился писклявым, как у ребёнка. — Добрый день, я… я бы хотела записаться на консультацию.
— Ближайший свободный день — в следующем месяце, двадцать шестого августа в пятнадцать ноль ноль, — бесстрастно сообщила ей секретарша, и Мирабель нервно скомкала юбку в пальцах.
— А раньше… никак? — переспросила она, и тон секретарши неуловимо изменился:
— Сеньорита! Дон Мигель — адвокат мирового уровня, к нему люди в очередь выстраиваются, потому что знают, как он работает! Вам сказочно повезло, что у него нашлось окно в августе. Так я вас записываю, или как?
— Спасибо, наверное… нет, — упавшим голосом ответила Мирабель, и в трубке раздались гудки отбоя. Ладно, первая арепа всегда пригорает, и нет смысла сдаваться так быстро. Мирабель, задумавшись, выбрала следующую визитку. На этот раз номер был не городским, а мобильным, и в душе шевельнулось уважение — всё-таки мобильная связь была довольно редким явлением, по большей части из-за дороговизны аппаратов, и, наверное, этот сеньор Карлос Оспина действительно хороший адвокат, раз может себе позволить сотовый телефон?..
— Карлос Оспина Густаво, адвокат, я вас слушаю, — раздался громкий и твёрдый голос, и Мирабель вздрогнула от неожиданности — настолько хорошей была связь.
— Добрый день, доктор Оспина(4), я бы хотела записаться к вам на консультацию, — осторожно сказала Мирабель, и голос в трубке оживился:
— Разумеется! Завтра с полудня до четырёх часов у меня есть свободное время, подходите, только назовите своё имя, чтобы я знал… Стоимость консультации — пятьсот долларов за полчаса, если материалы дела у вас с собой, то просмотр каждой страницы стоит пятьдесят долларов.
— Н-нет, у меня нет материалов на руках, — растерялась Мирабель, чувствуя, как футболка на спине становится мокрой от пота. Надо будет решить этот вопрос с tío Бруно, если он одобрит этого адвоката…
— Ничего страшного, мы разберёмся на месте и всё посчитаем, — тут же успокоил её адвокат. — Знайте, что вы обратились к нужному человеку, и я помогу вам с любой проблемой, сеньора… сеньорита?
— Мирабель Рохас Мадригаль, — быстро представилась она, теребя юбку в пальцах.
— Ве-ли-ко-леп-но, я вас записал, приходите, буду вас ждать, оплата наличными, никаких чеков. Мой офис находится… — адвокат продиктовал ей адрес, и Мирабель торопливо записала его, машинально отметив, что дела у доктора Оспины идут и впрямь хорошо, раз он может себе позволить офис в фешенебельном районе Боготы. Нажав на отбой, она вытерла лоб дрожащей рукой. Итак… первый шаг сделан. Мирабель прерывисто вздохнула, пряча лицо в ладони и сдвигая очки. Вдруг Бруно уже к концу года станет свободным человеком, встретит Рождество со всей семьёй, и… Мирабель помотала головой, возвращая себя с небес на грешную землю.
Спустившись вниз, чтобы вернуть трубку в гнездо, она застала в гостиной абуэлу, беседовавшую с каким-то мужчиной в красно-сером рабочем комбинезоне.
— Это будет стоить сорок тысяч песо, сеньора, гарантия — год…
— А это кто? — шёпотом спросила Мирабель у сестры и кузена, сидевших на диване с одинаково постными лицами.
— Это из телефонной компании, — мрачно ответила сестра, а Камило добавил:
— Нам будут ставить автоответчик и записывающее устройство на телефон.
— И это очень хорошо, — строго заметила абуэла, оторвавшись от беседы. — Мало ли, важную информацию по телефону сообщат, а ты забыл записать.
Желудок у Мирабель подпрыгнул, как на аттракционе. Хорошо хоть её беседа с адвокатами не попала на запись! Но теперь до начала учёбы и переезда в кампус придётся об этом забыть …
— Не дом, а просто узилище! — с надрывом произнёс Камило. — И как насчёт тайны личной жизни?!
— А эту свою личную жизнь нужно вести так, чтобы не было стыдно перед людьми, — отрезала абуэла. Луиза, нахохлившись, с сомнением хмыкнула куда-то в сторону, и Мирабель в глубине души была полностью согласна с сестрой.
На следующий день Мирабель, заглянув в банк, ровно к полудню прибыла по адресу. Офис адвоката находился на первом этаже длинного многоквартирного дома, и с ним соседствовали туристическое агентство, ювелирный салон и магазин армейских товаров — весьма неплохая компания. Мирабель выдохнула и сжала в руках небольшую чёрную сумочку, борясь с нервным ознобом.
Зная, что джинсы и футболка с весёлым узорчиком были неподходящей одеждой для деловых визитов, она надела строгую чёрную юбку до колен, голубую блузку и пиджак, на пару тонов темнее блузки, купленные специально к учёбе в университете. К такому наряду её любимая самодельная сумка-мочила бы точно не подошла, и Мирабель пришлось долго рыться в шкафу, разыскивая что-то более соответствующее моменту.
Эту сумочку, оставленную в подарок модельным агентством, ей пять лет назад, отдала Исабела со словами: «Должно же у тебя быть хоть что-то приличное», и, несмотря на прошедшие годы, смотрелась она всё ещё стильно. Глянув на себя в зеркало перед выходом, Мирабель ненадолго растерялась — она выглядела такой непривычно-взрослой. А ещё, почему-то, похожей на маму, Исабелу и абуэлу сразу — семейное сходство прослеживалось в чертах лица, в выражении глаз.
Мирабель снова глянула на себя в отражении витрины ювелирного магазина и, решительно встряхнув головой, открыла дверь адвокатской конторы. В небольшой приёмной за гудевшим компьютером сидела молодая симпатичная секретарша, которая сурово уставилась на Мирабель поверх изящных овальных очков.
— Вам назначено? — ледяным тоном спросила она, и Мирабель сглотнула.
— Я… вчера звонила доктору Оспина. Мирабель Рохас Мадригаль, — торопливо пояснила Мирабель, и секретарша с шумом выдвинула ящик стола, вытаскивая ежедневник. Палец с острозаточенным, наманикюренным ногтем скользнул по строчкам, и секретарша, мигом сменив ледяную подозрительность на елейную улыбку, милостиво ей кивнула:
— Всё верно, доктор Оспина с вами встретится. Ожидайте. Принести вам воды, кофе?
— Спасибо, не надо, — Мирабель села на кожаный диванчик, стискивая кожаную сумочку в руках. Секретарша, несмотря на длинные ногти, весьма бодро застучала по клавишам, набирая текст, заскрежетал принтер… Дверь кабинета распахнулась, выпуская двух мужчин в деловых костюмах.
— … и, самое главное, не переживайте, считайте, что ваше дело уже выиграно! — бодро договорил один из них. Прилизанные чёрные волосы были старательно зачёсаны назад, а под тонким носом красовались щегольские усы. Наверное, это и был доктор Карлос Оспина. Его собеседник — полный мужчина в расстёгнутом пиджаке, закивав, пожал ему руку:
— Спасибо, доктор Оспина, я не знаю, чтобы я без вас делал…
— Для этого и существуем мы, адвокаты, чтобы решать все ваши проблемы! — доктор Оспина широко улыбнулся, демонстрируя белоснежные ровные зубы, и обернулся к Мирабель. — Сеньорита?
— Мирабель Рохас Мадригаль, после полудня, — представила её секретарша, протягивая скреплённые степлером бумаги клиенту. — Распишитесь здесь и здесь…
— А второй экземпляр?.. — неуверенно спросил клиент, послушно доставая ручку из нагрудного кармана, и секретарша одарила его томной улыбкой.
— Главное, что договор есть у нас, верно, сеньор Кортес?
— Спасибо, Кларита, спасибо… Сеньорита Рохас, очень рад, очень, — доктор Оспина подошёл к ней, и Мирабель, вскочив на ноги, протянула ему руку и растерялась — вместо того, чтобы её пожать, он поцеловал воздух над её кистью, прямо как в книжках. Внутри шевельнулось неприятное воспоминание о сеньоре Ортисе — он тоже целовал ей руку в то злосчастное Рождество, — и Мирабель усилием воли приглушила память. — Прошу в мой кабинет…
Мирабель прошла следом за адвокатом, чувствуя, как колотится сердце. Расположившись в кресле — оно было слишком мягким, и приходилось сидеть на самом краешке, чтобы не провалиться, — Мирабель медленно выдохнула, быстро разглядывая небольшой кабинет. Диплом магистра юридического факультета Университета Атлантико(5), два диплома о прохождении курсов повышения квалификации, какие-то грамоты, фотографии с известными политиками, на открытых полках вместе с лежащими папками красовались книги: Уголовный кодекс, Трудовой кодекс, Конституция… На массивном столе из тёмного дерева, занимавшем почти весь кабинет, стояло бронзовое пресс-папье в виде распахнувшего крылья кондора с лавровым венком в клюве, совсем как на гербе Колумбии. У Мирабель слегка закружилась голова: это место было таким солидным и взрослым, здесь всё кричало о том, что владелец — успешный адвокат, который справится с любыми проблемами…
— Итак, сеньорита Рохас, я вас внимательно слушаю, — с безукоризненной улыбкой произнёс доктор Оспина, и Мирабель очнулась. Она перевела взгляд на адвоката, и что-то в его облике неприятно царапнуло на самом краю её сознания. Мирабель постаралась выкинуть из головы все прочие мысли и ощущения, сосредоточившись на деле.
— Я… мой tío, Бруно Мадригаль, сидит в тюрьме по ложному обвинению в убийстве… — начала она, и адвокат её перебил:
— Бруно, Бруно Мадригаль, что-то знакомое… — он на пару мгновений поднял глаза к потолку и всплеснул руками. — ¡Dios mío! Рождественское убийство! Он был радиоведущим, верно? Конечно, яркое дело. Помнится, когда в газетах написали о приговоре, я был возмущён — его адвокат даже не старался, а ведь на руках были все козыри, чтобы выиграть суд! Я бы на его месте справился в сотни раз лучше, мне жаль, что ваша семья не прибегла к моим услугам ещё в том году. И его осудили на…
— На семнадцать лет, да, но Бруно… tío Бруно никого не убивал, он взял на себя вину, потому что… — Мирабель запнулась. А стоит ли сейчас вот так выкладывать всё, что она знала: о покойном майоре Ортеге, о фотографиях в папке и всем прочем? Чёрт побери, нужно было посоветоваться с tío Бруно, прежде чем к кому-то идти!
Адвокат понимающе закивал:
— Конечно, конечно, времена тогда были — сами знаете какие. Разумеется, он невиновен!
Мирабель невольно подалась вперёд, чувствуя, как внутри всё начинает звенеть от радостного напряжения — неужели?..
— Сеньорита Рохас, вас сюда направил сам Господь! — торжественно произнёс доктор Оспина, подкручивая усы. — Я с радостью возьмусь за это дело, и я гарантирую вам, что ваш уважаемый tío выйдет на свободу уже через пару месяцев. Мы направим ходатайство об обжаловании решения суда, ходатайство о предоставлении компенсации, жалобу на судью, который вёл дело, затем назначим повторное слушание, если знать нужного человека — это действительно плёвое дело, и вам, сеньорита Рохас, несказанно повезло, потому что у меня есть все связи…
Мирабель заморгала — адвокат говорил вроде и правильно, но всё равно что-то в его словах её сбивало с толку. Доктор Карлос Оспина, не обращая внимания на её замешательство, продолжал речь, подкрепляя её выверенными и широкими жестами.
— Мой лучший друг — судья по уголовным делам, и при небольшой материальной поддержке, — он красноречиво потёр пальцы, — он займётся делом сеньора Мадригаля и рассмотрит его в кратчайшие сроки с гарантированным нужным результатом. В конце концов, справедливость должна торжествовать!
— Но… — Мирабель наконец, поняла, что её цепляло в облике доктора Оспина — пуговица. Верхняя пуговица его белой рубашки была пришита чёрными нитками. Вроде мелочь, но почему-то именно эта мелочь стала последней каплей, переполнившей чашу сомнений. — Разве это не нарушение закона?
— Сеньорита, ну при чём тут закон? — адвокат снова одарил её искренней улыбкой. — Это будет небольшая дружеская беседа двух коллег с очень приятным результатом для обоих участников… и даже больше! Ваш уважаемый дядюшка выйдет на свободу, и, к слову, как же ему повезло с племянницей: не только хороша собой, но и умна и проницательна! Я вас уверяю, сеньорита Рохас, лучшего адвоката, чем я, вам не найти. Я вам обещаю, что всё сложится наилучшим образом.
Мирабель прикусила щеку изнутри. Взятка судье казалась таким же омерзительным поступком, как и шитое белыми нитками «расследование» покойного капитана Ортеги. И как потом смотреть папе в глаза, как смотреть в глаза Бруно, который пожертвовал своей свободой и почти пожертвовал своей жизнью, чтобы их уберечь? И дело ведь не только в её щепетильности — tío Бруно может просто отказаться даже разговаривать о свободе, полученной таким низким и грязным способом… и окончательно перестанет ей доверять.
— Значит, делаем так: сейчас Клара распечатает вам типовой договор, вы его подпишете, — не замечая её внутренней борьбы, доктор Оспина, снова подкрутив усы, наклонился к телефону и нажал кнопку коммутатора. — Кларита, радость моя, договор, стандартный. В одном экземпляре, да, верно, ты прелесть… Так вот, сейчас вы подпишете договор, заплатите деньги… К слову о них, у меня стандартные расценки, я вам уже говорил: пятьсот долларов за получасовую консультацию, каждая страница материалов дела — пятьдесят долларов, копирование материалов — ещё плюс двадцать долларов за страницу, визит в тюрьму к подзащитному — две тысячи долларов за раз, участие в судебном заседании — семь тысяч долларов, я предлагаю заплатить вам сразу, укажем в договоре среднюю сумму, Клара уже всё впишет, а по ходу дела будете доплачивать, сами знаете, как это иногда бывает, там подмазать, тут убрать из дела что-то лишнее… В общем, тысяч сорок долларов, это оптимальная сумма для начала, и вы можете не волноваться, я всё сделаю в лучшем виде, вам даже не надо ни о чём переживать…
Мирабель показалось, что её мозги залили клейстером и хорошенько взболтали — адвокат говорил и говорил, не давая ей вставить ни слова, и звучал так убедительно… Но пуговица с чёрными нитками на белой рубашке так и маячила перед глазами. Из приёмной раздался грохот и яростный рёв:
— Где он?! Где этот hijo de mil putas?!(6)
— Сеньор, успокойтесь, я сейчас полицию вызову… — раздался писк Клары, и Мирабель взвизгнула, когда дверь в кабинет распахнулась от мощного пинка. Мимо неё пронёсся бугай в клетчатой рубашке и бросился прямо на адвоката, схватив его за лацканы дорогого пиджака, не прекращая реветь:
— Ты, la mierda del toro!(7) Ты обещал, что мой брат будет свободен, а его посадили на семь лет!
— П-простите, это тх-техническая… неполадка, документы… — адвокат болтался в мощных ручищах неизвестного, как тряпочка. Мирабель вскочила на ноги, и бугай обернулся к ней — от прилившей крови лицо у него казалось бордовым:
— Сеньорита! Не вздумайте обращаться к этому сabeza de mierda(8)! Он сосёт деньги, как проститутка — член, и ни хрена не делает! ¡Un burro sabe mas que su!(9)
— Извините, я пойду, — выпалила Мирабель, пятясь к выходу — судя по взгляду бугая, адвоката собирались бить, и, возможно, даже ногами.
В приёмной Клара вызывала полицию, сбиваясь на причитания, что их всех сейчас убьют, и Мирабель, вытащив из кошелька пятьсот долларов, положила их на стол, в ответ на полубезумный взгляд Клары, нервно улыбнувшись:
— Плата за консультацию!
Не дожидаясь расписки, она пулей выскочила из офиса, радуясь, что надела туфли на практичном низком каблуке, и может не бояться свернуть себе шею. Через пару десятков метров Мирабель опомнилась и сообразила, что стоило бы просто дойти до остановки и поехать домой, но… Сбавив шаг, она двинулась по улице к парку Мирафлорес. Голова постепенно прояснялась, и теперь Мирабель сама себе удивлялась: она, что, действительно почти что согласилась отдать почти половину всех денег, которые ей оставил Бруно, за услуги вот этого… человека?
Дойдя до парка, она бросила взгляд на спортивную площадку — подростки играли в волейбол, то и дело вопя от восторга или, напротив, от разочарования. Мирабель спустилась по лестнице вниз, мимо волейбольной площадки, и уселась на удобную скамейку в тени деревьев. Устало вздохнув, она рассеянно потёрла лоб, глядя в никуда. Внутри её разъедало ощущение собственной глупости — и она ещё и пятьсот долларов отдала за такую «консультацию»! Она должна быть осторожней и внимательней, если хочет спасти Бруно, а не бросаться в омут с головой на первого попавшегося адвоката. В памяти всплыли слова Луизы про платья, и Мирабель слабо улыбнулась. Видимо, эту жизненную мудрость стоит применять ко всем случаям: и к парням, и к адвокатам…
Она откинулась на спинку, глядя, как пожилая пара гуляет с собакой на специальной площадке. Несмотря на возраст, они выглядели счастливыми и влюблёнными, а такса так и вовсе светилась здоровьем, бегая по траве с высунутым языком за мячиком, который ей поочерёдно бросали хозяева. Мирабель вздохнула: женщина была немного похожа на абуэлу — не совсем стопроцентное сходство, но та же причёска и ровная спина. Если бы абуэло Педро дожил до этих лет, поверил бы он, что его сын — виновен? Даже не так, произошло бы всё это, останься абуэло жив, какими бы они все были…
Более-менее успокоившись после неудачи с адвокатом, Мирабель поднялась со скамейки и двинулась к ближайшей остановке. В следующий раз она сто, нет, тысячу раз подумает и постарается получше разузнать об адвокате, прежде чем записываться к нему на приём и тем более платить деньги. Доехав до своего района, Мирабель удивлённо вскинула брови: на остановке стояла Луиза. И опять не в брюках, а в юбке!
— С подругами идёшь гулять? — выйдя из автобуса, шутливо поддела её Мирабель, и Луиза кивнула, быстро переводя тему:
— Ага. А как твоё собеседование?
Чтобы оправдать свой официальный вид, Мирабель соврала, что хочет устроиться на подработку по специальности, чтобы взглянуть на юридическую кухню «изнутри» — по сравнению со всем остальным нагромождением лжи, эти слова были практически безобидными. Мирабель закатила глаза:
— Знаешь, всё шло неплохо, но когда в офис ворвался какой-то бугай с воплем, что это — та ещё контора, и начальство — кусок la mierda del toro…
Они обе расхохотались, и Луиза, встрепенувшись, шагнула к притормаживающему автобусу.
— Да, сестричка, не повезло… Ну, не расстраивайся, я верю, что у тебя всё сложится!
— Спасибо. Удачно погулять! — крикнула Мирабель, и Луиза помахала ей из окошка.
Дома она повторила то же, что и сестре, опустив часть про бугая, обтекаемо заявив, что у неё возникли подозрения по поводу честности и порядочности начальства. Абуэла при этих словах расцвела, словно орхидея.
— Ты поступила абсолютно правильно, дорогая, что прислушалась к своей интуиции, — сказала она с благосклонной улыбкой. — Хороший юрист умеет слушать себя.
— Да я, не то чтобы прислушалась к интуиции, просто… — Мирабель повела плечами. — У начальника была пуговица к белой рубашке пришита чёрными нитками, это просто из себя выводило.
— Вот, верно говорят, что первое впечатление — самое важное, — заметил tío Феликс. — У нас ведь в деле как: иногда привозят документацию, ну просто загляденье, всё ровно и красиво, а тебе что-то не нравится в поставщике, начинаешь проверять… И такое вскрывается. Вот пойдёшь на практику к сеньору Арьясу, он тебе много историй расскажет!
— Tío Феликс, а как… как вообще понять, с какими людьми нужно и можно работать? — спросила Мирабель, заметив, как радостно переглянулись мама и абуэла. — С кем стоит заключать договор, на что обращать внимание…
— Ну, Мира, правовой стороне тебя точно научат в Росарио, — рассмеялся tío Феликс, похлопывая себя по животу. — А всё остальное придёт только с опытом. Но вот что могу тебе сказать сейчас: всё должно быть честным и прозрачным, особенно в документах. Все обтекаемые формулировки нужно разбирать по буковкам, вот как наш сеньор Арьяс, если тебя что-то смущает — пускай переписывают. Все финансовые сделки только через банки, никаких наличных на руки, потому что — пачку песо туда, пачку песо — сюда, а потом рассказывай налоговой службе, на что ушли деньги и откуда они пришли. И только после всех-всех уточнений уже можно заключать договор. А ещё, никакой предоплаты всяким сомнительным личностям, а то они очень любят исчезать сразу, как получат твои денежки.
Мирабель кивнула, понимая, что, возможно, ей и правда стоит подумать над летней практикой у сеньора Арьяса. Она смутно помнила его сухощавую фигуру и серьёзное лицо — в детстве он её даже пугал, совсем немного, потому что, кажется, никогда не улыбался, а, став постарше, она и вовсе перестала его замечать, со стыдом сообразила Мирабель. Но и абуэла, и tío Феликс всегда отзывались о нём с уважением, подчёркивая, что этот уважаемый сеньор во всех хитросплетениях юридической документации чувствовал себя как рыба в воде.
Вечером, когда они с папой устроились у телевизора в ожидании выпуска новостей, раздался телефонный звонок — на аппарате сразу замигала красная лампочка, и Мирабель машинально поёжилась. Трубку взяла мама и тут же расплылась в улыбке.
— Да, Лусита… Что?
Что-то в мамином голосе заставило и Мирабель, и папу отвернуться от экрана. На лице Хульеты читалось изумление и, совсем немного, нервозность.
— Да, конечно, спасибо, что предупредила… Хорошего вам вечера… — мама поставила трубку в гнездо, покачивая головой.
— Что такое, mi vida? — спросил папа, напрягшись, и мама издала смешок:
— Луиза предупредила, что она сегодня остаётся с ночёвкой у своей подруги Бланки.
— О… — папа растерянно поправил очки, поднимаясь с дивана, и подошёл к маме, приобняв её за талию. — Бланка?
— Да, — мама вдруг хихикнула как девочка и наклонилась к папиному уху, шепнув что-то, отчего он зафыркал, и тут же посерьёзнел:
— Но, Хулита, и ты просто ей разрешила?
— Тин, нашей девочке в этом году уже двадцать один. Я уверена, что она вполне может… заночевать у подруги.
Мирабель сидела разинув рот, осознавая, что у её сестры есть своя личная жизнь… которая, кажется, сегодня станет ещё более личной!
За ужином абуэла непонимающе уставилась на пустовавшее место Луизы, и мама с милой улыбкой сообщила, что у Луизы и Бланки сегодня большие планы на вечер, и она остаётся у подруги.
— Господи, ох уж мне эта современная молодёжь, — абуэла неодобрительно покачала головой и тут же насмешливо прищурилась. — Впрочем, я помню, как кое-кто ночевал у Катарины целых полгода…
Мама, снова хихикнув, наклонила голову, а папа покраснел, и Мирабель с трудом удержалась, чтоб не схватиться за голову, в очередной раз убеждаясь, насколько у её родителей была насыщенной молодость.
Утром она чуть не лопнула от любопытства — Луиза вернулась к десяти часам и выглядела возмутительно обычной и спокойной. Мама на пару секунд остановила её, глядя в глаза, и Луиза ей улыбнулась — мама, выдохнув, обняла её и поцеловала в щеку. Мирабель, не выдержав, тут же хвостиком увязалась за Луизой, просочившись в комнату следом за сестрой.
— Лу! Рассказывай! — прошипела она, и Луиза непонимающе приподняла брови:
— О чём? Мы вполне мирно посидели с Бланкой, посмотрели милую комедию, даже ничего не пили…
— Луиза-а-а! — простонала Мирабель, плюхнувшись на стул возле письменного стола и умоляюще глядя на сестру. — А если серьёзно? Ну?!
— Что «ну»? — Луиза, рассмеявшись, села на кровать и, помедлив, вытянулась на спине, прикрыв глаза. — Мира, нельзя быть такой любопытной.
— У тебя есть парень, да? — выпалила Мирабель, и Луиза хитро стрельнула в неё взглядом:
— А у тебя?
— Что?.. Нет, мы же с Хоакином расстались, ещё тогда… — растерялась Мирабель, и Луиза перевернулась на живот:
— Да ну? А с кем ты тогда встречаешься по субботам, что возвращаешься с такими сияющими глазищами?
— Я не… я… — Мирабель прикусила язык, в панике глядя на сестру. У неё глаза сияют?! И это все замечают? А вдруг tío Бруно тоже это заметил, и поэтому ему так неловко с ней говорить в последнее время: просто он понял, что его племянница в него втрескалась, как дурочка… Ой, стыдно-то как!
Луиза рассмеялась, крепко обнимая подушку, и покраснела:
— В общем… у меня — да. Только, Мира, если ты хоть слово кому-то!..
— Я буду молчать, как могила! — поклялась Мирабель и, не выдержав, пересела на кровать, к Луизе под бок. — Только родители, кажется, и так все поняли… Ты знаешь, что мама говорила, что ночует у подруги Катарины, а сама в это время с папой…
— Фу, ничего не говори! — Луиза зажала уши. — Всё равно. Я сама решу, когда и как им об этом рассказать… Если вообще будет о чём говорить.
Мирабель кивнула и, закусив губу, легла рядом, понижая голос до шёпота:
— Лу, а вы с ним… ну, это? — вместо ответа сестра только кивнула, сдавленно хихикая в подушку, и Мирабель чуть не завопила от нахлынувших чувств. — И как?!
— Ничего не понятно, но очень интересно! — выпалила Луиза, зайдясь в хохоте. Мирабель очень захотелось её придушить:
— В смысле?! А как же все эти звёзды, как в книжке?!
— Мира-а-а, ну какие звёзды, когда ты понятия не имеешь, что делать? — Луиза, отсмеявшись, вытерла слёзы. — Но… в общем, знаешь, сам процесс очень… такой… приятный. Не считая пары моментов, но…
Луиза, смутившись, закрыла лицо руками, и Мирабель тут же затеребила её:
— Так больно? Или нет?
— Немного, — честно ответила Луиза подумав. — Даже не больно, просто… ну, хотя да, неприятно. Но терпимо. А другими способами так даже очень и очень хорошо… И, в общем, надо повторить.
Мирабель рухнула на кровать, не зная, то ли плакать, то ли смеяться. Луиза выглядела так же, как и вчера, и позавчера, так что книги, наверное, и в этом врут. И всё-таки… Теперь она казалась совсем взрослой. Луиза, подумав о чём-то, строго посмотрела на Мирабель, приподнимаясь на локтях.
— А теперь слушай, что я тебе скажу, ага? — произнесла она и, дождавшись кивка, продолжила. — В общем, не вздумай поддаваться на уговоры, никогда, пока сама не поймёшь, что готова. Даже если тебе этот парень будет нравиться до дрожи в коленках, пока ты сама не захочешь и не решишься, не слушай никаких «надо», «мы должны», «если ты меня любишь, то почему не хочешь переспать» и всё такое. И даже если тебя будут обвинять или стыдить, или жаловаться…
— Ну да, от спермотоксикоза не умирают, — пробормотала Мирабель, припомнив кузена с его ободряющей речью, и Луиза кивнула:
— Вот именно.
— Погоди, а этот твой, он что, тебя обвинял?!
— Нет. Этот как раз никуда не тянул и не настаивал… — Луиза странно улыбнулась. — Честно сказать, скорее, это я на него набросилась…
— Боже. Мой. Бедняга, — пробормотала Мирабель, и Луиза снова рассмеялась, выгоняя её из комнаты.
Ближе к полудню заглянул Хоакин вместе с Моникой и Мигелем, и они под предлогом «вспомнить школьные чудесные годы» увели Мирабель на прогулку, где Хоакин, посмеиваясь, передал ей письмо от tío Бруно.
— Хоако, спасибо тебе за помощь, — искренне сказала Мирабель, с лёгким щемящим чувством в груди, осторожно пряча конверт в сумке. — Я перееду в кампус, и уже не придётся тебе изображать почтальона.
— Да ладно, было весело, — он пожал плечами. — И, ну, совсем несложно.
— Спасибо, — повторила Мирабель, и, обернувшись к Монике, заметила странное выражение на её лице. — Всё нормально?
— Это как посмотреть, — задумчиво отозвалась она. — Моя мама так хорошо навещала папу в тюрьме, что теперь у меня будет младший братик… или сестричка. Так что я жду не дождусь переезда в кампус!
— Поздравляю! — Мигель, расхохотавшись, хлопнул себя по коленям. — Твои родители — о-го-го!
— Да уж, а мне теперь жить с пониманием, чем они там занимались и, самое страшное, где! — Моника схватилась за голову и зажмурилась.
— Не, ну, если так подумать, ты и сама появилась…
— Заткнись, Хоакин!
Мирабель сдавленно хихикала, спрятав лицо в ладонях, и старалась не обращать внимания на гложущую её тоску по tío Бруно.
В своём письме Бруно её успокоил, что ему гораздо лучше, и это была простуда с совсем небольшими осложнениями, но теперь всё хорошо. «И мне ничего не надо, малыш, я серьёзно» — добавил он в конце, и Мирабель упрямо нахмурилась.
На День независимости Камило, который вот уже две недели изображал из себя пай-мальчика, всё-таки выпросил у родителей разрешение на прогулку. Забрав Луизу и Мирабель, он повёл их в парк Боливара, где уже собрались его приятели по труппе. Выставив купленный ящик пива на траву, Камило вскочил на бордюр и, взяв бутылку, поднял её как факел.
— Это будет наш прощальный вечер вместе, — с пафосом объявил он. — Злая судьба разлучает нас, дамы и господа, но верьте или нет, я знаю, что мы все однажды встретимся на съёмках самого настоящего мирового шедевра!
— Бро, твои слова да Боженьке в уши! — отозвался долговязый Хулио — Мирабель хорошо его запомнила, потому что он вечно умудрялся рвать костюмы в подмышках.
— И я тоже вряд ли останусь, — заметила Мирабель, тоже отсалютовав бутылкой пива. — Не смогу и костюмами заниматься, и на адвоката учиться.
— Вот чёрт, а я к тебе опять хотела с платьем прилететь, — расстроилась Кармен, огорчённо посмотрев на неё. — А если в частном порядке?
— Я в кампус перебираюсь, там машинку не поставишь, — Мирабель развела руками. — Но, пока я ещё не переехала, приноси в понедельник платье, я подправлю.
— Ты — золотце! И прелесть! — Кармен бросилась её обнимать, чуть не облив пивом.
— Вот-вот, она уезжает в кампус, а я живу в доме, под надзором, как в тюрьме, — с надрывом простонал Камило. — Только университет, и больше никакого света в окошке…
— И зря ты бесишься, — обернулась к нему Кармен. — Вспомни, сколько гениев творили в заточении, может, ты вообще станешь каким-то выдающимся сценаристом, напишешь тот самый шедевр, нас позовёшь и сам главную роль сыграешь в собственной пьесе… или в собственном фильме.
— Да ну, какой из меня сценарист, — Камило, помрачнев, спрыгнул с бордюра, делая глоток из бутылки. Подойдя к Мирабель, он гораздо тише произнёс. — Это уж скорее к нашему tío. Вот он умел сочинять.
— Он не умер, — резко ответила Мирабель, и Камило задумчиво прищурился, приобняв её за плечи:
— Мира, кузина моя разлюбезная и обожаемая, а скажи-ка правду: ты из-за него решила стать адвокатом?
У Мирабель по спине прокатился мороз, но она качнула головой, решительно отпивая пиво:
— Ни капельки. Просто мне это интересно.
— Ну-ну… — Камило, хмыкнув, чокнулся с ней бутылкой. — А знаешь, из этого бы получилась славная теленовелла.
— Ну так бери и пиши сценарий, — буркнула Мирабель, и Камило, засмеявшись, хлопнул её по плечу, отходя к хохотушке Инес — или Ирис, Мирабель точно не помнила имя — и целуя её в губы. Мирабель отвернулась, найдя взглядом Луизу — та болтала с рыжим Хорхе, обсуждая породы лошадей… Она зябко повела плечами и обернулась, услышав радостное: «О, Мирабель! Привет!»
К их компании подошёл Хоакин с девушкой в свободных чёрных брюках и джинсовой куртке с капюшоном. Мирабель с любопытством взглянула на неё: короткие, прямые тёмные волосы были собраны в аккуратный хвостик, открывая немного оттопыренные уши, а серые глаза смотрели серьёзно и прямо — девушка явно была на пару лет старше неё.
— Мира, это Ольга, Ольга — Мирабель, моя одноклассница и подруга, — немного смущённо представил их Хоакин, и Мирабель удивлённо вскинула брови — рукопожатие у Ольги оказалось крепким.
— Ольга Диас, — девушка улыбнулась ей, мгновенно из серьёзной становясь дружелюбной. — Рада встрече.
— И я тоже, — Мирабель кивнула, чувствуя, как на душе окончательно стало светло и легко — оказывается, её всё ещё грызло чувство вины за то расставание…
— Ольга в полицейской академии учится, — сообщил Хоакин, глядя на свою девушку с искренним восторгом. — Она самая крутая на курсе.
— Хоако, прекрати меня смущать! — Ольга, покраснев, натянула капюшон куртки на голову. — А ты?..
— Я на юридический поступила, буду адвокатом, — ответила Мирабель, и Ольга весело ей подмигнула:
— Дай Боже, чтобы мы по работе не столкнулись.
— Ой, это точно! — Мирабель рассмеялась. Хоакин и Ольга отошли в сторону, отказавшись от выпивки, и Камило, выждав, когда они отдалятся, шепнул Мирабель на ухо:
— Ты испортила бедного мальчика и толкнула его в стальные объятия закона и порядка!
Мирабель, закатив глаза, пихнула кузена локтем в бок. Раздался шум, и в небо взмыл первый фейерверк, раскрашивая небо в цвета колумбийского флага. Мирабель задрала голову, вспоминая, как однажды они пошли встречать День независимости всей семьёй. Кажется, tío Бруно взял её на руки, чтобы ей было видно салют… Мирабель вздрогнула, запахивая куртку на груди, и яркие огни расплылись у неё перед глазами.
Какого чёрта это вообще случилось с ней, как вообще можно это понять: она знает Бруно с самого детства, он держал её на руках, а теперь она его любит. Не как своего tío, совсем не так. Сморгнув навернувшиеся слёзы, Мирабель украдкой огляделась: Луиза смотрела на фейерверки с мечтательной улыбкой, Камило и Инес-Ирис целовались, Хоакин и Ольга стояли, прижавшись друг к другу и совсем не обращая внимания на салют… Мирабель захотелось, чтобы рядом оказался Бруно, обнял её, пусть бы и просто как заботливый родственник, но он всё ещё был заперт в тюрьме.
Очередной залп полыхнул на всё небо, и Мирабель задалась вопросом — а видно ли салют из окна его камеры? Вряд ли. Бруно говорил, что оттуда лучше всего видно горы и небо… И, это если он уже покинул тюремный лазарет, а то, может быть, он сейчас лежит на жёсткой койке, или вообще на драном матрасе на полу, в окружении больных уголовников…
Когда он будет свободен — согласится ли Бруно пойти с ней в парк на День независимости, или на какой-нибудь другой праздник? Только бы её дурацкая любовь сошла на нет к тому моменту… Мирабель обхватила себя за плечи, вспоминая, как её обнимал tío Бруно, чтобы согреть, и поняла, что готова душу продать, лишь бы он был здесь, вместе с ней.
1) Vicks VapoRub можно считать латиноамериканским вариантом нашей «Звёздочки». Мазь на основе ментола, камфорного спирта и эвкалиптового эфирного масла; иногда добавляется лимонная отдушка. Средство против кашля и боли в горле, болей в суставах. Короче, «Звёздочка». Только крышка удобная.
2) Обязательная военная служба — это согласно законам Колумбии начиная с 1861 года конституционная обязанность всех колумбийцев служить родине, которая возникает по достижении совершеннолетия, чтобы способствовать достижению государственных целей, возложенных на общественные силы, и достигать их.
3) Опера Джакомо Пуччини по произведению «Сцены из жизни богемы», автор Анри Мюрже. Мими — бедная швея, умирающая от чахотки в последнем акте оперы.
4) В Колумбии к адвокатам обращают «доктор» (исп. Doctor).
5) Universidad del Atlántico — университет, расположенный в Барранкилье, основан в 1941 году.
6) Cын миллиона шлюх.
7) Дерьмо бычье.
8) Засранец, букв. дерьмоголовый.
9) Осёл знает больше, чем он.
Помня о дне рождения абуэлы, и Мирабель, и Камило особо не налегали на пиво, и сразу после салюта вернулись домой — следующий день обещал быть долгим. Утро началось с подарков и сюрпризов для именинницы: мама и tía Пепа подарили ей билеты на выставку современного искусства, Мирабель и Луиза преподнесли кружевную шаль и сборник поэзии Хуаны Инес де ла Крус(1), и абуэла засияла ярче солнца. Она умилилась подарку Антонио — нарисованной красками картине, где они всей семьёй гуляли по африканской саванне, и даже рассмеялась, когда Камило подарил ей серебряный подсвечник, стилизованный под букет лилий.
— Ну что ж, такого в моей коллекции точно не было, — с улыбкой подтвердила абуэла, и Камило со слегка виноватым видом шмыгнул носом. — Спасибо, Мило. Он действительно прекрасный, я очень люблю лилии.
После завтрака раздался отрывистый звонок по межгороду — Исабела позвонила абуэле, чтобы поздравить её с днём рождения.
— Чабела, принцесса моя, когда ты уже вернёшься? — спросила абуэла, и мама вскинула голову, с надеждой глядя на телефонную трубку. — Но, дорогая, это же… Да, конечно. Мы всё по тебе скучаем, Чабелита. Постарайся всё-таки нас навестить.
Абуэла вернула трубку в гнездо и покачала головой в ответ на взгляд Хульеты:
— Она сказала, что со следующего месяца у неё начинаются съёмки в сериале…
— Что ж, мне, наверное, стоит радоваться, что её карьера идёт в гору, — тусклым голосом произнесла мама, и папа обнял её за плечи, прижимаясь подбородком к виску.
— Я клянусь, если она не вернётся хотя бы к Рождеству, я лично отправлюсь в Картахену и верну нашу дочь домой! — с пылом пообещал он, и мама слабо улыбнулась, слегка сжимая его ладонь подрагивающими пальцами.
— Не получится, Агустин. Она упомянула, что съёмки будут не только в Колумбии, но и в Испании. И даже в Соединённых Штатах, — плечи у абуэлы опустились, и Мирабель до зубовного скрежета захотелось позвонить сестре и наорать на неё. Да сколько же можно быть такой ослиной задницей! Уж могла бы найти один день, чтобы прилететь домой, хоть на пару часов … Абуэла слабо улыбнулась, переведя взгляд на неё: — А теперь ещё и Мирабель нас покидает.
— Ну, я ведь не в другой город уезжаю, — Мирабель подошла к ней и крепко обняла, поцеловав в морщинистую щеку, и абуэла ласково погладила её руку. — Просто выбегать из дома в пять утра(2), чтобы точно не опоздать к занятиям…
— Да, мы все понимаем, mija, но менее грустно от этого не становится, — со вздохом подтвердила мама. — Уже сказали, с какого числа общежитие начинает работать?
Мирабель повела плечами, чувствуя зябкий холодок в груди. Занятия начинались с 12 августа, и дата, которая казалась такой далёкой, неожиданно приблизилась с пугающей скоростью.
— Нам сказали, что заселяться можно с девятого числа… Ну, чтобы освоиться, получить постельное бельё и всё такое, — пробормотала она, и мама кивнула:
— Хорошо, я постараюсь поменяться дежурствами с Миленой, и вместе с Тином помогу перевезти вещи…
— Мама, да не надо! — запротестовала Мирабель. — Честно, мы с папой справимся — там два чемодана, а тебе ещё эта морока с заменами…
— Вот именно, а мне даже ни с кем меняться не надо, это как раз последняя неделя моего отпуска, — подтвердил папа.
— Ну ведь не каждый день отправляешь самую младшую дочь на учёбу, — попеняла мама, обнимая её и целуя в щеку. — Мою умницу-дочку с золотым сердцем, шикарными очками…
— Ма-а-ам! — простонала Мирабель, слыша смешки за столом. — Я от вас на десять остановок переезжаю!
Вечером семья отправилась в ресторан, праздновать день рождения абуэлы, но даже в разгар праздника Мирабель видела тоску в её глазах и натянутую улыбку… Но спина Альмы Мадригаль оставалась прямой, а голос — твёрдым.
На следующий день к десяти часам забежала Кармен, и Мирабель сразу позвала её к себе в комнату. Увидев платье, она задумчиво почесала в затылке — вся проблема была в застёжке. Вместо привычной молнии там были пуговицы, и парочка оторвалась. Мирабель, вывалив на кровать все имеющиеся у неё красные пуговицы, с досадой поморщилась, а Кармен восхищённо ахнула:
— Ничего себе! Да у тебя тут просто сокровищница!
— Ага… только подходящих нет, — расстроено ответила Мирабель, перебирая пуговицы: эти более тёмные, эти — светлее, чем надо, те не подходили по диаметру или стилю… Нашлись одни, идеально совпавшие по цвету и диаметру, но позолоченная окантовка на пуговицах моментально превращала дорогое платье в вульгарную дешёвку.
— Я могу поехать в магазин и найти что-то в таком же стиле, — неуверенно предложила Мирабель, и Кармен закивала:
— Что угодно! Ты не поверишь, я такого мужчину встретила… — она закатила глаза. — Поёт, как ангел, а в пос…
Кармен закашлялась, сообразив, что она не в костюмерной их театра, а в приличном доме, и более спокойным тоном продолжила:
— А в пост ходит в церковь каждый день и молится за здравие всех мирных граждан нашей Республики.
— Святой человек, — со смешком согласилась Мирабель, и Кармен ей подмигнула, отдавая деньги за пуговицы.
Не став откладывать дело в долгий ящик, Мирабель, предупредив абуэлу и tía Пепу, что едет в Unicentro(3), а значит, вернётся нескоро, вышла из дома. Погода, сменив гнев на милость, сегодня радовала тёплым солнцем и лёгким ветерком, но Мирабель всё равно поглядывала на небо с подозрением — опять свалиться с простудой в её планы не входило.
В павильоне с тканями Мирабель с трудом заставила себя сосредоточиться на поиске пуговиц и не бродить по залу с разинутым ртом, любуясь переливами шёлка и мерцанием бархата. Дойдя до стойки с пуговицами, она издала слабый писк — вот где настоящая пещера сокровищ! Всех цветов и оттенков, самых разных стилей, перламутровые, металлические, какие угодно… В глаза бросилась пуговица, походившая на огранённый рубин, и Мирабель с замиранием сердца проверила диаметр — идеально! С ними, наверное, платье Кармен станет ещё эффектней, чем было.
Купив на всякий случай ещё пять штук «про запас», и подходящие по цвету нитки, Мирабель вскинула голову и заметила лежащий на витрине рулон батиста: белого, с узором в виде крупных цветов нарцисса, где бледно-жёлтые лепестки обрамляли солнечно-яркую сердцевину. Она закусила губу, сдерживая тяжкий вздох: Мирабель как наяву увидела лёгкий сарафан, который она бы могла сшить из этой ткани… Но, нет. Когда бы ей этим заниматься, скоро учёба, а в университете уже не до швейной машинки и выкроек. Мирабель изо всех сил пыталась приглушить встрепенувшееся в душе увлечение шитьём и рукоделием, которое с каждой секундой всё ярче разгоралось в груди. Продавец, заметив её внутреннюю борьбу, тут же оживился и принялся расхваливать новые товары:
— Взгляните, сеньорита, итальянский хлопковый батист высшего качества, из египетского волокна. Нежнейший, лёгкий, так и льнёт к коже, сами проверьте! — продавец развернул рулон и Мирабель, поддавшись искушению, провела по струящейся ткани рукой. — И какой рисунок, видите? Из их последней коллекции. Краски стойкие, не выгорают на солнце, не боятся стирок. Да что говорить, сама донья Жакин(4) заказала у нас ткань из этой коллекции себе на платье…
Мирабель рассеянно кивнула, чувствуя зуд в пальцах: в конце концов, до учёбы у неё ещё есть пара недель, ну грех не воспользоваться моментом…
— Давайте, — обречённо согласилась она, вспоминая, куда переложила старые выкройки из журналов. — Только посчитайте отдельно от пуговиц.
Держа в руке фирменный пакет с отрезом ткани, конвертом с пуговицами и нитками, Мирабель неторопливо прогуливалась по второму этажу торгового центра, разглядывая витрины магазинов одежды, чтобы чётче сформулировать, какой именно сарафан она хочет. Пройдя мимо очередного салона с мужской одеждой и аксессуарами, Мирабель остановилась как вкопанная, зацепившись взглядом за стенд с носками. Среди простых и строгих чёрных, серых и белых пар, весело выделялись тёмно-зелёные носки с чёрными крысами на манжете, танцующими в хороводе, взявшись за лапки. Мирабель прижала ладонь ко рту, давя хихиканье, и, встряхнув головой, зашла в магазин.
Она точно знала, кому эти носки понравятся.
Дома она первым делом починила платье Кармен, перешив пуговицы и подшив слега разошедшийся сбоку шов. Спустившись вниз, она позвонила ей и сказала, что завтра платье можно забирать, и в ответ получила бурю восторга и радостных воплей.
Разобравшись с чужим платьем, Мирабель решила заняться уже собственным будущим сарафаном. В поисках папки с выкройками она залезла на верхнюю полку своего шкафа и машинально погладила деревянную шкатулку, подаренную родителями на десятилетие и запиравшуюся на ключик: раньше в ней хранились украшения, но теперь там были письма от tío Бруно, а браслеты, серёжки и цепочки она переложила в фарфоровую шкатулку в виде сердечка. Достав папку с выкройками, она в порыве чувств прижала её к груди, борясь со щемящей тоской на сердце: наверное, ей ещё долго не придётся заниматься рукоделием… Она обвела взглядом кучу коробок и полотняных мешочков со швейными принадлежностями и мелочами, и покачала головой. Да уж, в кампус точно не получится забрать всё это богатство. Но для шкатулки с письмами Бруно она всегда найдёт место.
За раскройкой ткани и шитьём оставшиеся до субботы дни пролетели почти незаметно. Сарафан был почти готов — не хватало пары строчек, и Мирабель, повесив его на «плечики», с гордостью окинула взглядом дело рук своих. В таком можно и на учёбу, если вдруг на Боготу обрушится неожиданная жара, а ещё, наверное, в нём можно будет полететь в Чили вместе с Бруно, и… Мирабель встряхнула головой, чувствуя, как забилось сердце в груди, но видение tío Бруно на пляже — свободного, счастливого и радостно ей улыбавшегося, — её не покидало. Интересно, а ему понравится этот сарафан, или… Мирабель похлопала себя по щекам, пытаясь вернуться в реальность. Наверное, он просто похвалит её за мастерство — всё-таки сарафан, даже на её придирчивый взгляд, получился ничуть не хуже, чем у именитых модельеров.
Утром в субботу она вскочила ещё до будильника, крадучись пробираясь на кухню. Решив действовать на свой страх и риск, Мирабель взялась за выпечку с гуавой и, пока нежнейшие булочки выпекались в духовке, распространяя по дому потрясающий аромат, быстро умылась и переоделась в футболку и джинсы. Помедлив, она, чувствуя, как теплеют щёки, натянула носки tío Бруно на ноги, успокаивая себя, что привезёт ему новые, и даже лучше, чем были.
Вытащив булочки, Мирабель быстро почистила и разделила на дольки два апельсина, перекладывая их в контейнер с прозрачной крышкой, купленный специально для университетской жизни. Завернув ещё горячие булочки в фольгу, она положила их в сумку к апельсинам, где уже дожидались своего часа носки с танцующими крысами. В идеале, конечно, было бы ещё привезти мамин имбирный чай с лимоном и мёдом, но что-то Мирабель подсказывало, что на КПП её не пропустят с термосом.
Не доверяя прогнозу погоды, на этот раз она надела более плотную куртку с капюшоном, но небо, затянутое тучами, и впрямь посветлело к тому моменту, когда Мирабель доехала до Ла Пикоты. Купив у местных торговцев сигареты, она двинулась к воротам тюрьмы, становясь за женщиной в пёстрой блузке и леопардовых леггинсах, державшей в руке сумку, из которой пахло курицей в пряном соусе. С каждой секундой солнце припекало всё сильнее, вызывая в памяти обрывки воспоминаний о бредовом сне с бесконечной очередью, и Мирабель невольно поёжилась от призрачного ментолового привкуса мази, снова появившегося на языке.
— То ливень, то жара… И как тут угадаешь, во что одеться? — пробормотала она себе под нос, наконец-то предъявляя сумку для досмотра. Охранник пожал плечами, придирчиво изучая апельсиновые дольки, но овчарка на них никак не отреагировала, и Мирабель пропустили. Взяв временный пропуск, она двинулась по замызганному коридору следом за охранником, стараясь не вслушиваться в скабрёзные выкрики заключённых.
Уже оказавшись в комнате для свиданий, Мирабель стянула с плеч куртку и, сложив её, бросила на спинку стула. Стоило, наверное, одеться полегче, но с июльской погодой в Боготе никогда и ни в чём нельзя было быть уверенным. Когда на пороге появился tío Бруно, Мирабель встревоженно нахмурилась, а все прочие мысли вылетели из головы: он выглядел почти так же плохо, как в её самый первый визит — осунувшимся и бледным, а под глазами темнели синяки. Да и сами глаза были слишком тусклыми и уставшими. Мирабель быстро шагнула к нему, заключая в объятия, чувствуя, как слегка напряглись его мышцы, и отстранилась, не сводя пытливого взгляда с его лица:
— Ты точно в порядке?
— В полном, — tío Бруно слабо улыбнулся, положив ладони ей на плечи, и даже сквозь ткань футболки Мирабель ощущала, каким прохладными они были. — Прости, от меня, наверное, за километр несёт ментолом и эвкалиптом.
— Если ты про VapoRub, то меня тоже мама пытала целую неделю, — Мирабель нарочито громко втянула носом воздух. — Либо я за время простуды принюхалась, либо ты преувеличиваешь.
Она машинально коснулась его лба тыльной стороной запястья, проверяя температуру, и облегчённо выдохнула. Tío Бруно слегка боднул её руку:
— Я же сказал, со мной всё в порядке, малыш. Не переживай за меня так.
— А за кого ещё, интересно, мне переживать? — шутливо возмутилась Мирабель, обвивая руками его шею и прислоняясь лбом к плечу. — Учитывая, что твоя прошлая простуда была чем-то гораздо худшим…
Бруно издал мученический стон:
— Да, теперь ты всё время будешь мне припоминать ту невинную ложь во спасение?
— Пока на свободу не выйдешь — точно буду, — подтвердила Мирабель, чуть отодвигаясь и заглядывая ему в лицо. Может, она надумывала, но, казалось, он выглядел лучше, чем в первую минуту, вот только в голосе всё ещё проскальзывала лёгкая хрипотца… Tío Бруно с неловкой улыбкой опустил руки и отстранился:
— Я ещё немного покашливаю — ничего страшного, обычные проблемы курильщика, — так что лучше, наверное, не обниматься слишком уж долго.
— Да, конечно! — Мирабель торопливо шагнула назад, пряча руки за спиной и мысленно ругая себя: разумеется, tío Бруно неловко её обнимать, с этой её дурацкой влюблённостью, которую все вокруг видят! Ещё хорошо, что он, как деликатный и вежливый человек, позволяет ей сохранить лицо…
Устроившись за столом — и стараясь не прислоняться к его телу, — Мирабель с торжественной миной протянула tío Бруно упаковку с носками:
— Во-первых, хочу вернуть долг и ещё раз сказать тебе спасибо! Твои носки меня спасли от воспаления лёгких, не меньше. Так что это тебе, вместо старых — они потеплее будут.
— Малыш, ты же знаешь, что мне… О! — он замолчал, разглядывая танцующих крыс, и поднял на неё лучащиеся смехом глаза. — Это же крысоноски! Как раз для главаря Крысиной Братвы, да?
Мирабель вскинула руки в победном жесте.
— Да! Я знала, что они тебе понра… они же тебе понравились? — тут же обеспокоенно уточнила она, и tío Бруно закивал, прижимая носки к груди.
— Я их буду надевать только на воскресные мессы и по большим праздникам! Спасибо, Мирабель. Они чудесные, — Бруно улыбнулся, разглядывая танцующих крыс, и поднял голову. — А что, мои старые носки канули в Лету прямиком из стиральной машинки?
Мирабель, смутившись, опустила голову, позволяя кудрям скрыть вспыхнувшее лицо.
— Нет, они… в общем, они такие удобные, что я их себе оставила, — пробормотала она и слегка поддёрнула штанину джинсов, демонстрируя серую хлопковую манжету носка. Бруно сдавленно рассмеялся, прикрывая глаза рукой.
— Ты меня в гроб вгонишь, малыш… — смех перешёл в кашель, и Мирабель, мгновенно растеряв всё веселье, пристально уставилась на него.
— Бруно? С тобой точно всё хорошо? — напряжённым голосом уточнила она, и tío Бруно махнул рукой:
— Проклятые изумрудные шахты… Шучу. Никогда не кури, сама видишь, к чему это приводит…
Мирабель покачала головой и искоса глянула на свою сумку.
— Я вот не знаю, отдавать тебе теперь сигареты или нет, — мрачно буркнула она, но всё-таки выложила семь пачек на стол, и Бруно благодарно кивнул. Следом за сигаретами на свет явились булочки с гуавой и апельсины, и Бруно закатил глаза:
— Ты точно решила меня раскормить…
— Для этого мне придётся навещать тебя каждый день, а не раз в неделю… и то с перерывами, — возразила Мирабель. — Апельсин обязательно съешь, тебе нужно больше витаминов.
— Я слышу интонации твоей мамы в твоём голосе, — Бруно, подперев голову ладонью, с лёгкой улыбкой покачал головой, не сводя с неё тёплого взгляда. — Ты точно не ошиблась, выбрав юриспруденцию, а не медицину?
— Ой, а теперь и я слышу мамины интонации, — съязвила Мирабель и сморщила нос. — Я абсолютно уверена в своём выборе… И, кстати, Бруно, я об этом как раз и хотела поговорить.
— Я слушаю, — он выпрямился, мигом отбросив шутливый тон, и Мирабель, поёрзав на стуле, заправила мешавшуюся прядку за ухо, не зная, куда девать руки.
— В общем, я ведь вплотную занялась поисками адвоката, и мне нужно понять, что можно говорить, рассказывая о твоём деле. Я понимаю, что про всю эту историю с компроматом лучше не упоминать поначалу, но потом эта папка ведь понадобится, верно? — она вопросительно глянула на Бруно, и тот медленно кивнул, постукивая пальцами по столу. — Просто я переезжаю в кампус…
— Не будем торопить будущее, хорошо? Все эти материалы могут либо помочь, либо утопить окончательно, и не только меня, — задумчиво произнёс tío Бруно, глядя в стену.
— Но ведь… Эскобар уже мёртв, его подельники либо тоже мертвы, либо сели, и даже его конкуренты, — непонимающе сказала Мирабель, чуть понизив голос, и Бруно невесело усмехнулся:
— Как там говорят? Король умер — да здравствует король. Один раз они уже попали не в те руки, и к чему всё привело? — он поморщился, отстукивая ритм «Кумпарситы» (5). Мирабель поёжилась:
— Может, их вытащить из шкафа абуэлы и спрятать где-то ещё?
— О, поверь, шкаф моей мамы — это второе по надёжности место в мире, хотя… Нет, всё-таки второе. Швейцарские банки будут чуть-чуть покрепче, — tío Бруно хмыкнул. — Про них, пока, действительно лучше молчать. А что говорить адвокату… Только факты. Что я сижу в тюрьме по ложному обвинению. Потом, уже при личной встрече, я решу, стоит ли упоминать те фото и другую информацию, и тем более доставать её. Встреча с доблестным капитаном Ортегой как-то отбила охоту доверять незнакомым людям на слово.
Мирабель отвела взгляд, прикусив щеку изнутри. Стыд за бездарно потраченные пятьсот долларов снова опалил её изнутри, и она шёпотом призналась во втором своём самом страшном грехе:
— Я теперь тоже… не очень доверяю. Я… tío, прости, но я чуть не подвела тебя и не отдала кучу денег аферисту.
Не поднимая глаз, она сбивчиво рассказала о своей встрече с горе-адвокатом Оспиной, понимая, что теперь у Бруно есть все поводы в ней сомневаться.
— В общем… мой метод «слепого тыка» совсем не подходит для поиска адвокатов, — закончила Мирабель, глядя в пол. Tío Бруно на мгновение прислонился лбом к её виску, и сердце у Мирабель подпрыгнуло.
— Малыш. Я передал кучу важной информации не тому человеку, потому что наивно верил, что все полицейские — герои, как мой отец и его сослуживцы, которых я знал с детства, и из-за этого оказался в тюрьме. Так что, не тебе передо мной извиняться, — он утешительно накрыл её ладонь, чуть сжав пальцы. — Если ты жива, цела и невредима, значит, всё в порядке.
— Я… — Мирабель осеклась, а затем прочистила горло, пытаясь вернуть голосу твёрдость. — Я сегодня привезла остальные визитки, может, глянешь?
— Не уверен, что моё гадание по визиткам чем-то отличается от «слепого тыка», но давай попробуем, — с улыбкой в голосе согласился Бруно, и Мирабель слегка подрагивающими руками вытащила из сумки пачку визиток, перехваченную аптекарской резинкой. Бруно задумчиво взял их, неторопливо тасуя и выкладывая на столе, словно замысловатый пасьянс, и Мирабель только вцепилась в сиденье пластикового стула, глядя на то, как двигались его руки.
— Так, ну вот этот, Эмилио Хуан Родригес, сразу нет. Он защищал Хосе… это мой сокамерник, — Бруно осёкся и задумчиво уставился на стену с ликом Христа. — Господи, ну у меня теперь и знакомства… Так вот, он, по словам Хосе, оставляет свои визитки везде, от ночных клубов до университетов. Именно там Хосе и нашёл одну… я про ночной клуб, конечно. И этот тип явился на судебное заседание с жутким похмельем и едва мог связать пару слов.
— Доктора Родригеса вычёркиваем, — Мирабель, сердито фыркнув, забрала визитку и, скомкав, бросила её в сумку. — А остальные?
Бруно неопределённо хмыкнул, разглядывая оставшиеся визитки и потирая подбородок.
— Вот этот, Мигель Мена, очень хорош, но и цена у него соответствующая.
Мирабель сосредоточенно нахмурилась, мысленно ставя галочку напротив его имени. Нужно будет всё-таки снова позвонить доктору Мене, вот только останется ли то «окошко» в августе, или ей теперь ждать несколько месяцев? Tío Бруно развёл руками и покачал головой:
— В общем, насчёт остальных я точно не скажу. Может, оставишь их здесь? Я у… местных поспрашиваю, если что — напишу.
— Конечно! Теперь даже легче: писать можно будет сразу мне, в кампус, а не гонять Хоакина. Правда, наверное, опять заняться поисками получится только после начала учёбы, — Мирабель досадливо поморщилась. — Абуэла нам поставила рекордер на телефон, Луиза и Камило дружно стенают по этому поводу — теперь исключительно невинные звонки, иначе плакала личная жизнь.
— Вот и не думай пока об этом, — посоветовал Бруно, собирая визитки и пряча их в карман спортивной куртки. — У тебя сейчас начнётся учёба в университете, а это сложнее, чем в школе. Учебники, дополнительная литература, конспекты, лекции, семинары…
— Что-то по вашим фото было непохоже, что вы только и делали, что грызли гранит науки, — поддела его Мирабель, слегка задевая его колено своим, и tío Бруно рассмеялся, опираясь рукой о стол:
— Верно, я и забыл, что говорю с человеком, который знает про меня всё!
— Ну не то, чтобы всё… — Мирабель привалилась к его боку и уткнулась носом в плечо. Теперь она и правда ощущала слабый и очень знакомый запах — эвкалипт и ментол, — пробившийся через запах стирального порошка, но это сочетание не казалось отталкивающим. Напротив — хотелось прижаться ещё теснее, снова пересесть к нему на колени, и… Мирабель попыталась себя незаметно ущипнуть, чтобы вернуть хотя бы слабое подобие здравого смысла, но ткань джинсов была слишком плотной.
— Знаешь, кроме шуток, но первый год действительно самый сложный, — Бруно легко приобнял её другой рукой и сразу же отпустил, оставляя ладонь на спинке стула. — Нам задавали кучу эссе, и… Точно же!
Он вдруг резко выпрямился, хлопнув по столу лежащей на нём ладонью, и Мирабель даже подпрыгнула от неожиданности.
— Малыш, я вспомнил — ты ведь можешь забрать мою пишущую машинку!
— Что? — Мирабель непонимающе уставилась на него, и tío Бруно, оживившись, развернулся к ней:
— Я, когда переехал от вас, оставил машинку дома, так что, если мама, конечно, её не облила святой водой и не похоронила в круге из соли, то она так и стоит под письменным столом в моей комнате. Забирай себе — хоть немного проще будет с этими эссе и рефератами. Опять же, курсовую работу не от руки писать, твои преподаватели только спасибо скажут… хотя у тебя, конечно, и так отличный почерк.
— Правда, можно? — неподдельно обрадовалась Мирабель, и tío Бруно закивал.
— Конечно. Там с ней ещё должна лежать инструкция, запасные ленты… и в столе у меня где-то точно была для неё бумага. Пока ещё учёба не началась — потренируйся, чтобы привыкнуть, я к концу второго курса уже вслепую научился печатать… — Бруно закрыв глаза, пробежал пальцами по столу, словно нажимая на невидимые клавиши, и Мирабель сглотнула, чувствуя, как в ушах начинает стучать кровь. Он не шутил про ловкие пальцы, и, чёрт возьми, она опять думает не о том, о чём надо!..
Мирабель с силой тряхнула головой и улыбнулась, благодарно прижав ладонь к сердцу:
— Спасибо! Теперь, главное, вывезти её тайными партизанскими тропами…
Tío Бруно в картинном ужасе схватился за голову, весело глядя на неё:
— Какой кошмар! Мирабель, неужели ты занимаешься контрабандой пишущих машинок?! Я так и знал, что эти визиты в тюрьму не доведут до добра! — он рассмеялся в голос, и у Мирабель перехватило дыхание: сейчас Бруно так походил на себя прежнего, с фотографий времён его молодости, когда ещё никакие тени не прятались на дне его глаз, когда в улыбке не было горечи… «Я хочу его поцеловать» — ослепительно ясная и чёткая мысль пронеслась в голове, словно молния, и Мирабель быстро моргнула, отводя взгляд, боясь, что Бруно увидит что-то в её глазах.
— Пока что визиты в тюрьму довели меня до изучения кулинарных премудростей, — отшутилась она, нервно сцепив пальцы на коленях. — Ну, и до поступления на юридический.
— Как-то не получается вывести поучительную мораль из таких последствий, — согласился Бруно, всё ещё посмеиваясь, и Мирабель, окончательно справившись с собой, красноречиво постучала ногтем по контейнеру с апельсинами:
— Не думай, что я забыла. Витамины для выздоравливающих!
— Только если ты присоединишься, — Бруно выудил одну апельсиновую дольку и протянул ей. Мирабель со вздохом взяла апельсин, снова приваливаясь к его тёплому боку, и чуть не подавилась соком — Бруно рассеянно обнял её, бездумно скользя потеплевшими пальцами по голой коже предплечья.
— Нам в первом семестре читали курс лекций «Государство и общество», — задумчиво сказал он, выписывая перевёрнутую восьмёрку на её руке, и Мирабель притихла, таращась в пустоту и надеясь, что Бруно не заметит её горящих щёк. — Конспекты у меня лежали… где-то. Но точно лежали, я их не выкинул. В общем, я к тому, что бери всё, что может понадобиться.
— Спасибо, — сипло выдохнула Мирабель, сообразив, что получила карт-бланш. — Вообще всё?
— Вообще. Ничего противозаконного или неприличного у меня там нет, могу поклясться на Библии, — он вдруг наклонился к её уху и заговорщическим шёпотом добавил: — Я всё вывез раньше.
Мирабель, не выдержав, захихикала, и Бруно, словно очнувшись, убрал руку и выпрямился, прочистив горло.
Под лёгкую беседу о лекциях и способах вести конспекты, чтобы потом разобрать, что там вообще написано, они вдвоём прикончили апельсины, и Мирабель очнулась только тогда, когда tío Бруно попытался передать ей булочку с гуавой.
Отбрыкаться от угощения — приготовленного, между прочим, для Бруно! — помог охранник, распахнувший дверь и объявивший, что время вышло.
— Я к тебе приеду, как только смогу, — пообещала Мирабель, поднимаясь со стула и подхватывая сумку и куртку. — И, Бруно, я серьёзно. Если тебе что-то понадобится, если ты чего-то захочешь — скажи мне об этом, пожалуйста.
— Непременно, малыш, — с самым честным видом ответил он, поднимаясь следом, и Мирабель возмущённо покосилась на его руку, спрятанную за спиной.
— Ты скрестил пальцы! — проворчала она, целуя его в слегка колючую щеку, и tío Бруно невинно распахнул глаза:
— Кто? Я?
Охранник многозначительно кашлянул, и Мирабель, вздохнув, вышла из комнаты свиданий, всё ещё чувствуя слабое покалывание на губах.
Стоило возблагодарить загруженные дороги — к тому моменту, когда Мирабель вернулась домой, она окончательно успокоилась и уже с трезвой головой могла составить план захвата пишущей машинки.
У самого входа она столкнулась с абуэлой и tía Пепой, которые как раз отправлялись на выставку в галерею. Абуэла сдержанно похвалила Мирабель за булочки с гуавой, которые она испекла, и с немного грустной улыбкой посетовала, что уже скоро придётся им обходиться без её удивительных субботних завтраков.
Пользуясь тем, что дома из взрослых остался только папа, вместе с Антонио смотревший по телевизору передачу о животных Австралии, Мирабель цепко ухватила Камило за локоть, затаскивая в свою комнату.
— Ты ещё используешь комнату Бруно для хранения своих непристойных журналов? — без лишних экивоков спросила она, и кузен, издав театральное: «О-о-оу!», сложил руки на груди:
— Боже, что я слышу? Ты заинтересовалась моей порнухой? Или решила к моим сокровищам добавить парочку своих неприличных секретиков?
— Очень смешно, — фыркнула Мирабель, копируя его позу. — Мне нужно попасть в комнату tío Бруно. Хочу забрать в университет его пишущую машинку.
Камило, поперхнувшись вдохом, ошеломлённо уставился на неё:
— Ах ты, хитрая кудрявая бестия! А мне, значит, от руки всё придётся писать?
— У tía Пепы есть своя машинка, даже электрическая, так что ты точно чахнуть над письменными заданиями не будешь. И вообще, знаешь, так тяжко всё время хранить тайну твоих порножурналов… — вздохнула Мирабель, искоса поглядывая на него, и Камило с трагическим видом прижал ладонь к глазам:
— И это моя кузина! Гнусный шантаж и вымогательство — и ты ещё хочешь стать адвокатом?..
— Я испеку тебе торт.
— Два, — Камило моментально отбросил трагический тон. — Два торта, и только мне!
— Один, но огромный, и нет, придётся поделиться с семьёй, — Мирабель непримиримо прищурилась. — Но я отдам тебе оставшийся крем.
— Да ты мёртвого уговоришь, — вздохнул Камило и пожал ей руку. — Сейчас пойду, подговорю Тонито увести твоего папу погулять, пока мамита и абуэла на выставке. И, так уж и быть, выдам я тебе ключи от моего уголка рая.
— Не совсем твоего, — справедливости ради уточнила Мирабель, и Камило показал ей язык.
Операцию удалось провернуть без особых усилий: папа с радостью согласился отвести Антонио на аттракционы, а Мирабель вызвалась следить за моральным обликом кузена и оберегать его от тлетворного влияния богемной жизни — проще говоря, следить, чтобы он не нарушил условия домашнего ареста и не удрал в театр.
— Торт должен быть действительно огромным, — проворчал Камило, выдавая ей ключ от комнаты tío Бруно, и Мирабель, не раздумывая, кивнула. Всё ещё ворча себе под нос, что если они попадутся — он будет отпираться до последнего, кузен отправился вниз, караулить входную дверь.
Сердце гулко стучало в груди, когда Мирабель подошла к письменному столу, накрытому простыней. Она наклонилась, отодвигая пыльную ткань, и сразу увидела чёрный футляр пишущей машинки, больше напоминавший скошенный короб. Мирабель взялась за ручку и поморщилась: тяжёлая. А ещё ведь предстояло как-то вывезти пишущую машинку из дома, не привлекая внимания абуэлы…
Мирабель, тряхнув головой, села на пол, откидывая крышку футляра, и благоговейно притихла, глядя на тёмно-зелёный матовый металл корпуса. От машинки исходил слабый запах машинного масла и чего-то ещё, и Мирабель, почесав нос, тут же чихнула. Пальцы опустились на круглые, немного вогнутые клавиши, и у Мирабель перехватило дыхание, когда она поняла, что много лет назад Бруно прикасался к ним. Ощущение было странным и немного жутковатым, словно время сложилось, как лист бумаги, соединяя их в одной точке. Мирабель, закрыв глаза, прошлась по каждой клавише, чувствуя отполированную касаниями гладкость пластика. Буква «Т» совсем стёрлась, и tío Бруно её дорисовал с помощью корректора — Мирабель пальцем чувствовала шершавый силуэт на пластике. Не открывая глаз, она провела ладонью по корпусу, чувствуя выпуклые буквы логотипа фирмы-изготовителя: «Олимпия»(6), дотронулась до рычага каретки — металл холодил кожу, и от этого по спине пробежал озноб. Можно ли почувствовать чужое касание спустя годы?..
Встряхнувшись, Мирабель открыла глаза, возвращаясь в настоящее. Стоило снизить градус экзальтации, и быстро перенести машинку к себе, пока не вернулись взрослые, а не витать в облаках. В столе нашлась и инструкция, и бумага, и даже запасная пишущая лента, и Мирабель осторожно засунула их в футляр к машинке. Конспекты лежали действительно «где-то»: Мирабель осмотрела все три ящика в столе, стараясь особенно не рыться в чужих вещах — пусть даже Бруно ей и разрешил, — но так ничего и не нашла. На мгновение она задержала взгляд на одёжном шкафу — искушение забрать фото молодого tío Бруно было слишком велико, но… всё равно, какое-то чувство неправильности в груди не давало ей это сделать. Словно забрав его фотографию, она окончательно подтвердит тот факт, что это не временное умопомрачение, а что-то куда серьёзней.
Сообразив, что торчит тут уже с полчаса, Мирабель торопливо подхватила пишущую машинку, охнув от натуги, и быстро оттащила её к себе в комнату. Теперь стоило придумать, как её провезти в кампус, не привлекая внимания семьи, и Мирабель, вернув ключи Камило, раздражённо покосилась на телефон: если бы не рекордер… Она выскочила из дома, бегом направляясь к дому Хоакина.
— Привет… Слушай… нужна помощь, — запыхавшись, выдохнула Мирабель, когда Хоакин открыл дверь.
— Madre de Dios, за тобой что, погоня?! Мне звонить Ольге? — всполошился Хоакин, затаскивая её в дом, и Мирабель помотала головой:
— Нет. Машинка… пишущая…
Хоакин, закатив глаза, отвёл её на кухню и выдал стакан воды. Осушив его двумя глотками, Мирабель смогла говорить внятно.
— Сможешь подержать у себя мою пишущую машинку, пока я в кампус не перееду? То есть, она не совсем моя, это Бруно, он разрешил… — Мирабель осеклась, заметив смешинки в глазах Хоакина.
— Ну, если это машинка дона Бруно, то в чём вопрос… Получается, я теперь повышен до контрабандиста? Вот это скачок в карьере! — он радостно вскинул руки. — Ты когда переезжаешь?
— В следующую субботу.
— О, тогда я тебе в воскресенье её завезу… Пошли.
«Пойти» не получилось — заразившись нервозностью Мирабель, Хоакин тоже перешёл на бег, и к дому они подлетели с такой скоростью, словно за ними гнались все sicarios Колумбии вместе взятые.
«И почему говорят, что нарушать закон проще, чем его соблюдать? — обливаясь потом, мрачно думала Мирабель, стаскивая пишущую машинку вниз и передавая её Хоакину, пока Камило, стоявший на стрёме, давился ехидным смехом. — Никогда не буду преступницей, это слишком сложно!»
— Зрелищами я уже сыт, теперь пришло время для торта! — заявил кузен, едва Хоакин, покачиваясь под грузом, скрылся из виду. — Ты обещала.
Мирабель издала слабый стон, привалившись к стене родного дома в поисках сил — ноги и руки тряслись после адреналинового забега, а во рту стоял слабый металлический привкус, совсем как в день, когда она нашла зелёную папку в комнате абуэлы.
К тому моменту, когда окончательно измотанный прогулкой и аттракционами Агустин в компании довольного Антонио вернулись домой, Мирабель уже успокоилась и заканчивала промазывать воздушный бисквит джемом из гуавы.(7)
Дата отъезда из дома неумолимо приближалась, и Мирабель теперь просыпалась с сосущим чувством тоски и страха: она переедет жить в другое место. Там не будет её кровати, стен, к которым она привыкла за свои восемнадцать лет жизни, по утрам её не будут встречать голоса родных… Антонио тоже ходил мрачнее тучи, и накануне отъезда, вечером, пришёл к ней, забираясь под бок. Мирабель торопливо отложила «Основы правоведения» и обняла младшего кузена, зарываясь носом в кудрявую макушку.
— Что такое, Тонито? — спросила она, и Антонио всхлипнул:
— Лола вышла замуж и уехала, Исабела вообще про нас, наверное, забыла, Луиза почти всё время то на учёбе, то на работе, то с подружками. А теперь ещё и ты уезжаешь! А если ты пропадёшь так же, как Исабела?
— Малыш, я буду к вам приезжать на выходные и на всё-всё праздники, — пообещала Мирабель, крепко обнимая его, и Антонио засопел:
— Ты правда-правда нас не забудешь, как Иса?
— Честное слово, mi gatito. Могу поклясться на Конституции Колумбии, — искренне ответила Мирабель, и Антонио кивнул. Они так и уснули, обнимая друг друга, и утром мама, заглянув, чтобы разбудить Мирабель, даже всплакнула.
У Мирабель и самой глаза были на мокром месте, пока она вместе с папой загружала оставшиеся вещи в его машину. Агустин держался молодцом, но всё равно ему пришлось прижаться к обочине и трубно высморкаться в носовой платок, смаргивая навернувшиеся слёзы.
— Ну вот, моя самая маленькая девочка стала совсем-совсем большой, — пробормотал он, и Мирабель слабо улыбнулась.
Внутренний дворик Университета Росарио кипел жизнью — первокурсники, ошалевшие от перемены в жизни, растерянно бродили по небольшой площади, пытаясь разобраться, где что находится и куда им вообще идти.
— Первокурсники-юристы, третья группа, сюда! — раздался чей-то зычный голос, и часть студентов, торопливо подхватив вещи, потянулась к невысокому широкоплечему профессору, приставившему ладони ко рту, словно рупор.
— Юриспруденция, первый курс, вторая группа! — раздался новый зов, и Мирабель, вздрогнув, поправила лямку рюкзака, подходя ближе к своим однокурсникам, обступившим невысокую полную женщину.
— Я — ваш куратор, профессор Габриэла Лопес, ближе мы познакомимся уже в понедельник, на первой паре «Введение в право». Не опаздывать, являться на занятия опрятными, трезвыми и выспавшимися, — быстро объясняла им сеньора профессор, обводя взглядом собравшихся первокурсников с родителями. — Студенческую карточку вам выдадут в деканате, для этого нужно иметь при себе удостоверение личности. Для заселения в общежитие подойдите к коменданту, кабинет сто пять. Второй этаж, правое крыло — общежитие для девушек, левое крыло — для парней, комнаты на три человека. Добро пожаловать в Университет, росаристас.
— Ага, сначала в деканат, а потом к коменданту, — пробормотал папа, подхватив её под локоть, и Мирабель покрепче стиснула его руку, на ватных ногах бредя через дворик. Возле деканата уже образовалась толпа, и Мирабель, пользуясь моментом, вытащила удостоверение, невольно улыбнувшись — уж очень это напоминало визиты в Ла Пикоту… Наконец-то подошла её очередь, и Мирабель, пожав папину руку, нырнула за дверь, выходя из неё уже полноправным студентом.
Отмучавшись в ещё одной очереди, уже в общежитии, она предъявила коменданту, замотанному щуплому мужчине с проглядывавшей на макушке лысиной, новенькую студенческую карточку, которую он проверил придирчивее, чем тюремный охранник. Через пару столетий поиска её имени в списках, Мирабель наконец-то получила ключ от комнаты 213 и талон на питание.
— Двери запираем, когда уходим, в случае утери ключа вы выплачиваете штраф, — пробубнил комендант, поглядывая на дверь за спиной у Мирабель, за которой слышались голоса студентов. — В десять вечера двери общежития закрываются, загуляли, не успели — ваши проблемы. Парней не водить, использованные тампоны и прокладки в унитаз не выбрасывать…
— Да я никогда… — Мирабель даже задохнулась от возмущения, и комендант поднял на неё уставшие глаза:
— К сожалению, были прецеденты. Ваш талон на получение белья, с ним идёте к кастеляну, первый этаж, кабинет сто тридцатый. Прачечная на цокольном этаже, график стирок будет вывешен с началом семестра. Кухня общая на несколько комнат, посуду после себя моем сразу, грязь не разводим и тараканов не прикармливаем, трусы, лифчики и носки на ней не сушим — для этого есть ваши комнаты и сушилка.
Мирабель кивнула и, выслушав лекцию о пожарной безопасности, расписалась в журнале, что «с правилами проживания ознакомлена». Выбравшись из кабинета кастеляна, она нашла взглядом папу и пробралась к нему через толпу студентов и их родителей.
— Всё, двести тринадцатая — моя.
— Я пошёл за вещами, — папа, кивнув, двинулся к выходу, ловко лавируя между людьми, а Мирабель, предъявив бдительному вахтеру новенькую карточку, поднялась на второй этаж, поглядывая на номера. Вот и её комната — оттуда уже доносились голоса, и Мирабель, перебарывая лёгкую робость, осторожно стукнула по косяку, приоткрывая дверь.
— Здравствуйте? — протянула она, заглянув в комнату. Кудрявая рыжеволосая девушка отчаянно закивала, продолжая скороговоркой утешать какую-то женщину:
— Мама, та ну подумаешь, тринадцать в номере, та я не суеверная! Всё будет хорошо, честно-честно! Я те буду писать каждую неделю, всё, мамита, уже пора, мы на всю залу растележились, а мне ещё за простынями бегать…
— Дианита, токо береги себя, с парнями не гуляй, никакой выпивки, с сомнительными людями не общайся…
— Мама, это университет! Тута все как на подбор приличные! Вот, видишь — у меня даже соседка очень приличная и така скромная! (8)
Мирабель испуганно глянула на них, но девушка весело ей подмигнула, и Мирабель слегка успокоилась. Через пару минут зашёл папа, неся её чемоданы, и в комнате сразу стало совсем тесно. Мирабель быстро помогла ему, забрав вещи и сгрузив их на кровать с голым матрасом — точно такая же пирамида высилась на соседней кровати. Папа крепко обнял её, поцеловав в щёки, и шёпотом пожелал удачи. Дождавшись, когда родители наконец-то их оставят, девушка, переведя дух, протянула Мирабель руку:
— Диана Торрес.
— Мирабель Рохас, — Мирабель с радостью пожала её ладонь. Диана, пригладив буйные рыжие кудри, в замешательстве огляделась:
— Так, и где здеся кастелян, помнишь?
— На первом, вроде, — с сомнением протянула Мирабель, и они вдвоём отправились на его поиски, чуть окончательно не заплутав в процессе. От постельного белья, выданного кастеляном после долгого и придирчивого изучения талона и студенческой карточки, остро пахло казённым порошком, снова вызывая в памяти Ла Пикоту, и Мирабель чуть сбилась с шага, прижимаясь носом к простыне, в которую были завёрнуты пододеяльник и наволочка.
Когда Мирабель закончила застилать свою кровать, по стеклу забарабанили капли, и Диана, поёжившись, вытащила из своего чемодана вязаный кардиган:
— Та Боженька ж ты ж мой, у вас тут в столице всегда такой дубак?(9)
— Бывает и хуже, — отозвалась Мирабель и села на кровать, пытаясь уложить в голове, что она теперь будет жить здесь. — А ты откуда?
— Я? Та я из Нейвы, меня досюда даже мама отпускать не хотела, мол, сгину без её заботы и домашней еды, попаду в дурну компанию и вообще кончу жизнь, как tía Эсмеральда, про которую мы не говорим.
Мирабель сдавленно хрюкнула в ладонь, и Диана весело рассмеялась:
— Та ты не думай, моя tía Эсмеральда просто вышла замуж за конезаводчика и умотала в Барселону, но просто абуэлита кандидатуру женишка не одобрила — а tía взяла, та и поступила по-своему! Ужас-то.
— Точно ужас, — согласилась Мирабель с улыбкой.
Диана, встряхнувшись, начала раскладывать вещи на полках, и Мирабель заставила себя подняться и тоже заняться делом. Осознание, что с понедельника начнётся её обучение на юриста, придавило плечи. Сейчас казалось, что она ничего не знает и не понимает, и вообще будет худшей на курсе, и даже первую сессию не сдаст…
Мирабель трясущимися руками спрятала деревянную шкатулку с письмами Бруно в тумбочку возле кровати, и растерянно остановилась посреди комнаты, прижимая к груди свитер и брюки. Ей не было страшно, может, совсем чуть-чуть, но это жуткое ощущение пустоты в груди не давало покоя. А ведь tío Бруно было гораздо хуже, когда его посадили в камеру, как он вообще смог это выдержать?
— Девчонки! — дверь распахнулась, и к ним заглянула ещё одна девушка. — У нас тут румба(10) в двести пятой комнате, в честь начала учёбы, ну и перезнакомимся заодно. У кого что есть — несите, у кого нет, то скидываемся по тысяче песо, там парни побегут за закуской и пивом. Идёте?
Мирабель и Диана, переглянувшись, синхронно потянулись к кошелькам.
Мирабель никогда не подозревала, что в одну комнату может набиться столько народа. Кого-то она помнила ещё с курсов, но хватало и незнакомых лиц. Один из парней, Серхио, которого было легко запомнить по редкой бородке, услышав её имя, вдруг защёлкал пальцами:
— Погоди, Рохас Мадригаль… Слушай, а Исабела Мадригаль, она тебе кто, кузина?
— Вообще-то, сестра, — ответила Мирабель, и Серхио удивлённо вытаращился на неё.
— Серьёзно? Вы же вот вообще не похожи… — он осёкся, сообразив, как это прозвучало, и пробормотал. — В смысле, я это, она модель, а ты…
— А я учусь на юриста, — закончила за него Мирабель отворачиваясь. Слова Серхио слабо царапнули изнутри, попадая на больную мозоль. Да, она и так знала, что по части красоты, изящества и грации ей до сестры — как пешком до горы Монсеррат(11) по океанскому дну, но всё равно было… неприятно.
— Мира, таки скажи мне, в этой вашей Боготе все парни таки дурны, или есть шанс найти кого нормального? — задумчиво спросила Диана, и Мирабель, фыркнув, чуть не подавилась пивом. Отсмеявшись, она пожала плечами:
— Шанс есть, примерно, как в лотерею выиграть.
— Тогда мне точно свезёт: мой троюродный tío Филиппе там выиграл целых писят тыщ песо. Ну, за нашу удачу, шоб и в учёбе не подвела! — приободрилась Диана, и они чокнулись бутылками, поздравляя друг друга с началом нового этапа в жизни.
1) Хуана Инес де Асбахе-и-Рамирес, мексиканская поэтесса, монахиня-иеронимитка, родившаяся в 1651 году, 12 ноября. В феврале 1669 года добровольно вступила в монастырь ордена святого Иеронима и приняла постриг под именем Хуаны Инес де ла Крус после короткого послушничества.
2) Колумбийские студенты и школьники учатся буквально с восхода до заката. Первая смена начинается на рассвете, в 6:00 — 6:30, и длится до полудня. Послеобеденная вторая смена заканчивается в 18:00 — 20:00 — как раз к наступлению темноты. Министерство образования ищет способы, как перейти на американскую схему учебного дня, с единой сменой с 8:00 до 16:00. Но пока это только планы.
3) Unicentro en Bogotá — торговый центр в Боготе, открывшийся 27 апреля 1976 года.
4) Супруга президента Колумбии Эрнесто Сампера (1996 год), Жакин Стросс Лусена.
5) Cамое знаменитое аргентинское танго.
6) Немецкая фирма-производитель пишущих машинок, очень популярная в Колумбии.
7) Торт «Мария Луиза»: по факту, бисквит с джемом, но колумбийцы его обожают.
8) Колумбийский испанский, как и все прочие языки, богат на диалекты и акценты, поэтому житель Боготы иногда может не понять, что от него хочет житель Медельина или Барранкильи. Это как файлики и мультифоры, бордюры и поребрики, подъезды и парадное, топики и маршрутки.
9) Небольшое пояснение: средняя годовая температура в Боготе +13 по Цельсию. Средняя годовая температура в Нейве +27 по Цельсию.
10) Колумбийское сленговой обозначение фиесты — вечеринки.
11) Гора, расположенная в 50 км от Барселоны на полпути до Пиренеев. На ней же находится одноимённый монастырь. Является местом паломничества.
Приветственная румба, несмотря на строгие запреты любых шумных сборищ после десяти вечера, закончилась ближе к полуночи, и Мирабель, вернувшись вместе с Дианой в их комнату, ещё долго не могла уснуть. Всё здесь было странным и незнакомым: не та кровать, не то постельное бельё, новые запахи и звуки… В туалете непривычно громко шумела вода, слышались смешки и разговоры, и всё это разительным образом отличалось от ночной тишины родного дома.
Утром, потолкавшись в очереди в общую ванную, Мирабель побрела на кухню, чувствуя себя так, словно её хорошенько прокрутили в стиральной машине. Это было слишком непохоже на привычную домашнюю утреннюю рутину, и она не могла не думать о Бруно в Ла Пикоте. Только сейчас Мирабель действительно поняла, как это, жить с незнакомыми людьми в незнакомом месте. И пусть с Дианой ей повезло — она казалась неплохой девушкой, но ведь в их комнате ещё и третья кровать стоит. И вдруг третья их соседка окажется сущим наказанием?..
На кухне, которая выглядела довольно скромно, по сравнению с той, что была у них, уже сидел Карлос, который стал главной звездой прошлого вечера: во-первых, он был голубоглазым блондином, а во-вторых, он был наполовину англичанином, и на самом деле его звали Чарльз, но вся группа переиначила его имя на родной манер. Его родители вместе работали в посольстве и, опасаясь террора Эскобара, уехали в Англию, когда Карлосу-Чарльзу было всего пять лет.
— Доброе утро? — неуверенно поздоровалась Мирабель, и Карлос кивнул, уныло глядя в свою чашку.
— Я люблю Колумбию. Она прекрасная страна, — акцент у него был жуткий, как у человека, который говорил на испанском только с матерью и её роднёй во время редких телефонных звонков, так что Мирабель приходилось напрягаться, чтобы его понять. — Но почему у вас нет нормального чая?!
— Как нет? — удивилась Мирабель и подошла к шкафчику. Распахнув скрипнувшие дверцы, она после недолгих поисков вытащила пачку Hindú в пакетиках.(1) — Вот что тебе не нравится?
Карлос уставился на неё, как христианский мученик на голодного льва в Колизее:
— Мой внутренний англичанин рыдает…
— Таки засунь своего внутреннего гринго поглубже и пей кофе, как нормальный колумбиец, — пробурчала Диана, появляясь в проходе и на ходу затягивая поясок пёстрого шелкового халатика. — И вообще, шо ты забыл на нашенской кухне?
— Я тут сижу и грущу о чае!
— Таки, можно подумать, больше стоныжничать негде! И чего ты домотался, моя tía абэула этот чай обожает…
Карлос возмущённо зафыркал и на жуткой смеси английского и испанского начал объяснять, каким должен быть настоящий чай. Диана, хмыкая, вворачивала едкие комментарии, и под эту беседу Мирабель сама не заметила, как успела приготовить арепы и даже сварить себе кофе.
После завтрака — Карлос-Чарльз, смирившись, пил кофе, бормоча себе под нос, что попросит папу прислать ему тридцать пачек хорошего английского чая, — Мирабель лёгким шагом выпорхнула из общежития, направляясь к телефону-автомату на углу. Пользоваться телефоном на посту было разрешено только в самых крайних случаях, и вахтёрша стерегла аппарат с рьяностью Цербера. Договорившись с Хоакином, что к полудню он привезёт пишущую машинку, Мирабель прошла через университетский дворик и заметила толпу у стенда на первом этаже — вывесили обещанное временное расписание на понедельник.
Предметов было гораздо больше, чем в школе: сдвоенная пара введения в право, математика, политическая и конституционная история Колумбии, и, последними поставили основы римского права, тоже двойные.
— ¡Qué vaina!(2) — пробормотала Мирабель, разглядывая написанные от руки строчки в сетке расписания. А ведь это только первый день, а какой же будет вся неделя?.. Хорошо хоть по субботам они не учатся, самое время благодарить всех святых.
— Шо-то мне уже срочно захотелось домой, — мрачно сказала Диана, переписывая расписание. Мирабель неопределённо хмыкнула, не собираясь так быстро складывать лапки и сдаваться.
— Да ладно, — отозвался какой-то старшекурсник, глянув в их сторону. — Это вам пока ещё не поставили учёбу в три смены.
— Это как? — с опаской поинтересовалась Диана, и парень охотно пояснил:
— Это когда кроме первой и второй смены ещё вводят «нулевую», занятия начинаются в десять, заканчиваются в пять, и ты приползаешь домой, как лайм после пресса, ничего не соображая. А на следующий день кто-то на первой паре решает, что самое подходящее время для лёгенькой проверочной работы.
Мирабель нервно сглотнула, но внутренняя решимость её не оставила. Она выдержит все испытания и получит диплом!.. Хотя, для начала, ей бы первую сессию пережить.
Как и обещал, к полудню Хоакин привёз пишущую машинку и, взяв с Мирабель обещание не пропадать в учёбе с концами, пожелал удачи. А она, судя по рассказам тех, кто учился на старших курсах, была совсем нелишней…
У входа в общежитие уже толпилась вторая волна студентов, и пробиться через это столпотворение с тяжёлой пишущей машинкой в руках было довольно проблематично. В Мирабель почти врезалась какая-то девушка со всклокоченными вьющимися волосами.
— Извини…те, а где комендант?! — в её голосе читалась неприкрытая паника, и Мирабель объяснила, как добраться до 105-го кабинета. Девушка, благодарно кивнув, рванула вперёд, чуть не сбив ещё какого-то студента.
Оттащив машинку в комнату, Мирабель с замиранием сердца откинула крышку, снова проводя пальцами по клавишам, чувствуя, как внутри всё странно ёкает. Диана, глянув на неё, хлопнула себя по лбу и тут же вихрем вылетела из комнаты. Проводив соседку взглядом, Мирабель, пожав плечами, заправила лист бумаги в машинку и осторожно напечатала первое слово: клавиши звонко защёлкали, оставляя буквы на белой бумаге.
«Привет, tío Бруно!
Как ты понимаешь, я уже в кампусе и с твоей машинкой (и спасибо тебе за неё). уУчусь печатать. Расписания пока ещё нет, только на первый день учёбы, но список уже впечатляет. вВроде, мы на первых курсах будем учиться и в первую, и вторую смену… А ещё меня «обрадовали», что есть какая-то нулевая смена, которая страшнее всего.
Здесь так странно. cСовсем не так, как дома… Ты понимаешь, о чём я. Как твоё здоровье? эЭтот кашель курильщика уже прошёл? Надеюсь, что да. В следующую субботу я к тебе приеду: я уже проверила расписание автобусов, и, знаешь, отсюда даже быстрее и удобнее добираться, чем из дома. чЧто тебе привезти? Хочешь чего-нибудь? яЯ серьёзно, и да, Бруно, я не отстану от тебя с этими вопросами, даже не надейся.
С любовью, мМирабель»
Мирабель отёрла выступивший на лбу пот ребром ладони. Бруно прав — стоило потренироваться сейчас, до начала учёбы. Печатать с непривычки было очень сложно: она долго искала нужные буквы и частенько забывала зажать клавишу Shift(3) в начале предложения. Диана, уже успевшая вернуться, с одобрением посмотрела на неё:
— Это ты хорошо напомнила, у меня ж тоже есть машинка. Дай, думаю, звякну мамите, пусть пришлёт, шоб без писанины от руки хоть немного обойтись.
— Ага. Чувствую, без неё будет трудно, — Мирабель, кивнув, осторожно сложила письмо пополам, пряча в конверт. Завтра, после учёбы, надо будет отправить его tío Бруно. В дверь стукнули, и к ним в комнату заглянула ещё одна девушка с чемоданом в руке.
— А я… меня к вам, — неуверенно сказала она, поправив чёлку, лезшую в глаза. — Сказали, в двести тринадцатой осталось место…
— Та располагайся, я Диана, это Мирабель, а ты? — Диана щедрым жестом махнула на третью кровать, и девушка слегка испуганно улыбнулась:
— Я Алехандра…
— Ну, с новосельем, Хандрита!
Мирабель с улыбкой кивнула новой соседке. В конце концов, ей не привыкать делить комнату с одним человеком, значит, и с двумя тоже привыкнет.
Ближе к вечеру созвали вторую румбу — в честь новеньких, но на неё Мирабель уже не пошла. Перед первым учебным днём хотелось выспаться, и поэтому она легла ровно в десять. Правда, уснуть всё равно не выходило: слышались взрывы смеха из соседних комнат, у кого-то играло радио, и кто-то ему подпевал, безбожно фальшивя, в коридоре бродили студенты, переговариваясь в полный голос… «Совсем не как дома» — снова подумала Мирабель и, повернувшись на жёсткой кровати, зажмурилась, накрывая голову одеялом.
Понедельник — и учебный семестр — начался в общей ванной, где Мирабель мучительно пыталась пробиться к раковине, чтобы почистить зубы и не задохнуться от едкой смеси ароматов парфюма, дезодорантов и лака для волос. Старшекурсницы действовали уже с почти армейской сноровкой, умудряясь за пять минут и голову высушить, и умыться, и оставалось только надеяться, что однажды она сама овладеет этим искусством.
Пробившись, наконец, к раковине и лихорадочно умываясь, Мирабель вспомнила утреннюю сутолоку в их доме, вот только по сравнению с этим вавилонским столпотворением, в её семье царили тишь да гладь. Сначала взрослые, потом дети по старшинству, и так выходило, что за ванную она только с Камило соперничала, но и то, что такое один человек по сравнению с двадцатью?!
Конечно, ни о каком завтраке в такой толчее не было даже речи, и на учёбу Мирабель отправилась с надеждой, что её желудок не начнёт урчать на весь университет. У двери в уже знакомую по вступительным экзаменам аудиторию она оказалась в числе первых. Заняв место в середине, Мирабель с замиранием сердца уставилась на пока что пустовавшую доску. Одногруппники занимали свои места, и шум их голосов, отражаясь от высокого потолка и стен, сливался в неразличимый гул.
Занятие началось с гимна Росарио, и Мирабель мысленно повторяла слова следом за магнитофонной записью. После поздравлений с началом учёбы и пожелания успехов профессор Лопес приступила к лекции.
— Со следующей недели будет вывешено окончательное расписание. В конце пар я распределю вас на три группы для семинаров, поэтому не удивляйтесь, если вы увидите разное расписание для каждой группы, — громким и чётким голосом сказала профессор, стоя за кафедрой. — Сегодня ваша первая вводная лекция, на которой мы с вами познакомимся с тем, что вообще представляет из себя право…
Через три часа Мирабель вывалилась из аудитории, чувствуя, как гудит в голове. Пальцы слегка ныли с непривычки — в школе и на курсах они писали гораздо меньше. А впереди ещё и математика, история и основы римского права!
На вторник поставили курс латыни для юристов, критическое мышление и аргументацию, и социологию; в среду им предстояло учиться во вторую смену: начиналось всё опять с математики, за которой следовали экономика и очередная сдвоенная пара основ римского права… Задания сыпались, как из дырявого мешка: самостоятельно изучить параграф, прочитать первые четыре главы «Философии права», подготовить доклад, сделать конспект, и к пятнице у Мирабель уже голова шла кругом. Профессор Санчес, читавший лекции по римскому праву, дал им задание — законспектировать первую книгу «Дигестов» Юстиниана(4), и после занятий, наскоро перекусив в столовой, Мирабель отправилась в библиотеку, где в ужасе уставилась на толстенный том, который ей выдали. И вот это всё законспектировать к следующей пятнице?!
— Так вам же только первую книгу надо, а не первый том, она небольшая, там всего-то страниц сто восемьдесят, — «утешила» её библиотекарь, и Мирабель очень захотелось лечь прямо на пол, накрывшись «Дигестами», как могильной плитой. — Одну минуту, надо завести на вас карточку…
Забрав том, по весу не слишком отличавшийся от пишущей машинки, Мирабель уселась за библиотечный стол, раскрывая книгу. От одного взгляда на мелкие буквы на желтоватой бумаге у неё упало сердце, но Мирабель, решительно встряхнув головой, взялась за ручку.
В субботу она рывком подняла себя с кровати под звон засунутого под подушку будильника. Вчера Мирабель проторчала в библиотеке до самого закрытия, законспектировав Титулы с I по Х, и осталось ещё двенадцать, но на сегодняшний день у неё были другие планы.
— Господи, что, уже понедельник?! — Алехандра села в кровати, осоловело моргая, и Мирабель быстро замотала головой:
— Нет, сегодня суббота. Ты спи, мне просто надо…
— Ты шо, совсем дурна, в такую рань вскакивать? — сонно проворчала Диана, натягивая одеяло. Алехандра, ещё пару секунд посидев, рухнула обратно, зарываясь головой в подушку.
— Да мне это… по делам, — виновато ответила Мирабель, и, стараясь не шуметь, открыла шкаф, выуживая одежду.
— Та какие дела в субботу… в шесть утра… — Диана, душераздирающе зевнув, покрепче обняла подушку, снова погружаясь в сон, а Мирабель, подхватив вещи, на цыпочках выскользнула из комнаты, чтобы не мешать соседкам.
Общежитие казалось вымершим — из-за закрытых дверей доносилось только чьё-то похрапывание. В ванной Мирабель наконец-то была одна и, никем не подгоняемая, спокойно почистила зубы и забралась под душ, чувствуя себя почти человеком.
Кое-как пригладив распушившиеся от сушки феном кудри, Мирабель отправилась прямо на кухню, где, в тишине и спокойствии, пожарила арепы с сыром, мимоходом отметив, что надо будет в воскресенье, возвращаясь из дома, купить продуктов. Столовая здесь, конечно, была неплохой, да и панадерия поблизости начинала работу с семи утра, но ей не хотелось привозить tío Бруно покупную еду.
Упаковывая арепы в контейнер, Мирабель краем глаза уловила какое-то движение и, подняв голову, уставилась на таракана, замершего на полу возле плиты. Опешив, Мирабель застыла: дома не было тараканов, а появись они — абуэла бы лично прошлась с тяжёлой чистящей артиллерией по каждому плинтусу и каждой щели. Придя в себя, Мирабель с возмущённым шипением постаралась прихлопнуть его газетой, лежавшей на столе, но вражеский лазутчик оказался шустрее.
Выйдя из общежития, уже через пару минут Мирабель была на остановке. Автобус тоже не заставил себя долго ждать, и путь занимал в два раза меньше времени, чем из дома, так что к мрачной громаде тюрьмы Мирабель приехала ещё до того, как открылись ворота, и теперь стояла в очереди первой. Прохладный утренний воздух быстро прогревался под лучами солнца, и Мирабель, поколебавшись, расстегнула куртку, не рискуя её пока что снимать. Вскоре ворота с дребезжанием отъехали в сторону, пропуская посетителей, и охранник приветливо кивнул Мирабель, словно узнал её… или просто у него было хорошее настроение.
В такой ранний час заключённых у решёток было ещё немного, но её — как самую первую, они поприветствовали дружным рёвом и свистом, которые эхом заметались по грязному тёмному коридору, многократно отражаясь от стен. Мирабель внутренне поморщилась, стараясь глядеть только себе под ноги. Её уже почти не коробило от похабных реплик, которые ей отвешивали заключённые, но приятного всё равно в этой ситуации было мало. Смерив одного, особо красноречивого, презрительным взглядом, Мирабель в красках представила, как роняет трёхтомник «Дигестов» ему на ногу в грязной стоптанной эспадрилье. Картина получилась настолько воодушевляющей, что Мирабель даже мечтательно улыбнулась, пропуская мимо ушей все сомнительные комплименты.
Охранник закрыл за ней дверь комнаты для свиданий, и Мирабель, пользуясь моментом, устало помассировала переносицу. Первая неделя в университете оказалось сложной, и не только из-за учёбы. Мирабель уже отвыкла делить с кем-то комнату, а тут дело было не только в соседках, но и в самой обстановке, в корне отличавшейся от привычной… Усталость, облепившая её, словно пыльная паутина, растаяла без следа, стоило увидеть, как просиял tío Бруно, переступив порог комнатки для свиданий.
— Ну здравствуй, росариста! — он крепко обнял её, и Мирабель показалось, что ещё немного, и она взлетит прямо в небо на невидимых крыльях от счастья. — Как первая неделя?
Бруно слегка отодвинулся, заглядывая ей в лицо, и Мирабель с неохотой разжала руки.
— О! Слушай, это такой кошмар, но так интересно! Там столько всего: эти пары бесконечные, и конспекты, и ещё книги для самостоятельного изучения… А ещё, знаешь, это, наверное, глупо, но в первую ночь мне было так… не страшно, а просто как-то тоскливо. И даже домой захотелось, — призналась Мирабель, садясь за стол и смущённо сплетая пальцы в замок на коленях.
— Я тебя понимаю, малыш, — tío Бруно ненадолго прислонился к ней, и Мирабель вздрогнула, крепче стискивая пальцы. Сейчас не время для её сердечных треволнений, и она будет держать себя в руках!.. — Я, если честно, и сам, когда в кампус переехал, поначалу ходил, как пыльным мешком прибитый.
— Ты?! — Мирабель недоверчиво прищурилась, искоса глядя на него. — А все эти ваши развесёлые фото?..
— Это уже к середине семестра мы освоились, — Бруно шутливо поднял ладони. — Кстати, Мирабелита, ты бы, наверное, себя пожалела, и вместо того, чтобы навещать одного старого родственника в тюрьме, лучше бы поспала…
— Даже не продолжай! — Мирабель сердито встряхнула кудрями, поправив очки на носу. — Ты не старый, мы это уже проходили, и я выспалась. Зато теперь я могу тебя навещать так часто, что ты от меня устанешь…
— Скорее солнце погаснет, — отозвался Бруно, подперев голову ладонью и с улыбкой глядя на неё. — Как с соседками? Повезло? Я жил в одной комнате с таким за… заросшим грязью парнем, что мне его придушить хотелось уже к концу первого месяца.
— Нет, мне повезло, Диана и Алехандра отличные, — расслабившись, хихикнула Мирабель. — Но я тут сегодня утром увидела ещё одного соседа, прямо на кухне. Такого рыжего и усатого… И очень противного.
— О, эти… У нас был целый тараканий батальон, хотя по наглости и скорости распространения, их можно смело сравнивать с тараканьим картелем. Учитывая, что творилось на кухне в нашем общежитии, они там обязаны были появиться, — понимающе кивнул tío Бруно.
— У вас тоже были люди, которые возводили башни из грязных тарелок в раковине? — оживилась Мирабель, и Бруно сдавленно рассмеялся:
— Малыш, поверь, грязные тарелки — это так, цветочки… Но, знаешь, с другой стороны, после кампуса наш трёхзвёздочный отель выглядит вполне привычно.
Мирабель, мгновенно посерьёзнев, выпрямилась на стуле, положив руки на колени, словно в начальной школе:
— Кстати, о твоём отеле. По поводу авокадо… тьфу, адвокатов!
— Да, по поводу наших авокадо, — с улыбкой кивнул tío Бруно и вытащил из кармана куртки визитки, раскладывая их на столе. — Из тех, кто специализируется на уголовном праве, кроме уже означенного доктора Мены, есть ещё доктор Оскар Моледо и доктор Пабло Валенсия. Феликс Карденас работает вместе с тестем, но они… скажем так, звёзд с неба не хватают. Но и цены у них щадящие. Остальные в основном специализируются на имущественном и трудовом праве… Ну, или вообще не стоят даже упоминания.
— Спасибо! — обрадовалась Мирабель и, не удержавшись, быстро поцеловала его в выбритую щеку. Tío Бруно вздрогнул от неожиданности, сминая в пальцах ненужную визитку.
— Это мне надо говорить спасибо, — отшутился он, быстро глянув на неё и тут же переводя взгляд на разложенные по столу картонные прямоугольники.
— Ты разом мне облегчил задачу, теперь только три кандидата, — пояснила Мирабель, складывая в сумку отмеченные визитки. — Найдём адвоката, освободим тебя… и полетим в Чили!
Tío Бруно, раскашлявшись, потянулся к воде, и Мирабель нахмурилась:
— Твой кашель до сих пор не прошёл?
— Что?.. Нет, нет, малыш, это так… воздух не в то горло попал, — Бруно беззаботно улыбнулся, но Мирабель заметила, как его пальцы ещё сильнее стиснули несчастную визитку. Она перевела взгляд с его руки на лицо и вздрогнула: tío Бруно смотрел ей в глаза, и желудок почему-то сжался в точку, словно на аттракционе перед головокружительным полётом вверх.
— Точно надо тебя на море, под солнце, — нарочито суровым тоном заявила Мирабель, прерывая непонятную паузу. Её собственные ладони опять вспотели, и она отрывистым жестом вытерла их о джинсы.
— Я не против. Мне иногда даже… — tío Бруно осёкся, прерывая себя, и махнул рукой. — Неважно. Так что там у тебя с математикой для юристов?
— Ой, нет, что угодно, но только не про неё! — Мирабель с радостью подхватила тему учёбы, но внутри всё ещё что-то вздрагивало и трепетало.
После визита в Ла Пикоту, она, как и обещала, поехала домой, где сразу попала в объятия родителей. Пережив все возгласы и ахи, как она похудела, побледнела и выросла, Мирабель со смехом напомнила маме и папе, что они, вообще-то, только неделю не виделись.
— Ох, mija, для меня что неделя, что год, — призналась мама, не выпуская её из объятий. — Исабела на съёмках, Луиза то в университете, то с «подругой», ты теперь тоже выпорхнула из дома… Стыдно сказать, я своей родной сестре стала завидовать!
За торжественным обедом в её честь Мирабель пришлось повторить рассказ о первой неделе учёбы, уже для всей семьи. Камило, выслушав про количество предметов и заданий, схватился за сердце в притворном ужасе и заявил, что им гораздо проще, и вообще, судя по первой неделе, учёба в университете оказалась не настолько бессмысленной затеей, как он думал. Затем, спохватившись, он похлопал её по плечу, сказав, что гордится её мужеством и выдержкой, и вообще, она для него пример несгибаемой воли к учёбе. Мирабель закатила глаза, давя мысль, что Камило не только с учёбой проще. Он ведь живёт дома, под крылышком у родителей, а tía Пепа и её мама готовят куда лучше, чем в их столовой. Да и за порядком следить особо не надо…
Антонио, радуясь её приезду, почти сразу уболтал Мирабель пойти гулять, и она не могла ему отказать. К вечеру она чувствовала себя так, словно пробежала марафон, и в свою родную, знакомую до последнего винтика, кровать Мирабель рухнула в несусветную рань — ещё даже десяти вечера не было. «И как Бруно, tía Пепа и мама ещё умудрялись веселиться во время учёбы?» — лениво всплыло в голове перед тем, как её окончательно сморил сон.
В воскресенье тоже не получилось отдохнуть — нужно было заехать в магазин за продуктами, и вообще вернуться побыстрее, чтобы добить конспект этих треклятых «Дигестов». Вернувшись в общежитие, Мирабель сразу столкнулась с переполненной любопытством Дианой.
— Шо, ты как Алехандра, к своему novio ездила с ночёвкой? — спросила она, и Мирабель, растерявшись в первую секунду, искренне расхохоталась:
— К кому?.. Нет! Я просто к семье поехала, чтобы они убедились, что я тут не сгинула с концами за неделю.
— Ой, это да, хорошо, шо моя мамита в Нейве, а тоб точно караулила под воротами, — с пониманием отозвалась Диана, и Мирабель, кивнув, вытащила из стола конспект по римскому праву. — Та заскочи к Марисе, скатай у ней и всего делов.
— А если не засчитают? — растерялась Мирабель — в школе, понятное дело, все регулярно обменивались домашними заданиями, и учителя смотрела на это сквозь пальцы, зная, кто что умеет, а здесь ведь университет… Диана пренебрежительно фыркнула:
— Та ты шо, думаешь, они все будут читать и проверять? Глянут пару страниц, и усе, молодец.
Мирабель прикусила губу, глядя на свой конспект. Меньше всего хотелось садиться за тяжеленный том «Дигестов», а с другой стороны… Она что, хочет стать таким же адвокатом, как незабвенный, в плохом смысле, доктор Оспина?
— Нет. Я всё-таки сама, — заявила Мирабель, кляня себя за дурную принципиальность.
В первый день новой учебной недели им вывесили уже постоянное расписание на первый семестр, и Мирабель содрогнулась: в понедельник и пятницу они учились в первую смену, во вторник и четверг — во вторую, а вот среду отдали той самой жуткой нулевой смене. На первой паре ей хотелось только умереть: Мирабель мучительно таращилась в тетрадь, сидя на введении в частное право, и пыталась понять, что означают эти буквы, упорно отказывающиеся превращаться в понятные слова.
— Те, кто начал готовить конспекты по основам римского права, уже знакомы с Дигестами Юстиана, на которые мы будем ссылаться в нашей сегодняшней лекции, — чудовищно бодрый голос профессора Хосефины Ненья лился, словно горный ручей, и Мирабель с трудом заставила себя взяться за ручку. Кажется, у Симона Боливара с его Декретами появился серьёзный соперник…
На следующей паре по римскому праву они сдали конспекты, и профессор Санчес, коротко кивнув, начал лекцию:
— Сегодняшняя тема: гражданский процесс и иски в римском праве. Судебный процесс по делам частного характера на протяжении многовековой истории Рима не оставался неизменным. В республиканский период существовал легисакционный процесс, затем появился формулярный процесс, который был отменён экстраординарным производством…
— Надо было идти в рекламу… — прошептала Диана, с ужасом глядя на профессора Санчеса, и Мирабель стиснула зубы, слыша в голове эхо голоса абуэлы: «Если ты всё-таки выучишься…» Она это сделает! Даже если придётся вместо общежития ночевать в библиотеке, чтобы разобраться во всех этих зубодробительных формулировках, даже если придётся вообще отказаться от сна, она выучится на адвоката!
После занятий, чувствуя, как всё плывёт перед глазами, Мирабель заставила себя доползти к телефону-автомату, на ходу вытаскивая из сумки выбранные tío Бруно визитки. Как она и опасалась, «окошко» у доктора Мены закрылось, и ближайшая запись была только в октябре, 10-го числа, в первой половине дня. Мирабель тихо порадовалась: в четверг у них были занятия во вторую смену, так что был шанс всё успеть. Секретарша доктора Моледо с сожалением ответила, что «сеньор адвокат на больничном», и Мирабель, поколебавшись, достала третью визитку.
— Доктор Валенсия с радостью вас проконсультирует завтра, есть свободное время в половине третьего и в четыре, — сообщила секретарша, и Мирабель чуть не выругалась: у неё как раз шли пары с часу до семи вечера.
— А послезавтра? — жалобно уточнила она, и секретарша ответила, что у доктора Валенсии судебное разбирательство, и он занят с самого утра. Мирабель застыла, не зная, как поступить: пропускать занятия с самого начала семестра было непозволительно плохо, но заставлять Бруно ждать до октября… Секретарша выдернула её из размышлений:
— Сеньорита, простите, у меня звонок по второй линии. Если надумаете — звоните, сегодня мы работаем до четырёх часов.
За учебники Мирабель села с чувством вины перед Бруно — казалось, что она занимается какой-то ерундой вместо реальной помощи, но нужно было закончить конспект к завтрашнему дню, а стрелка часов уже давно перевалила за четыре часа, подбираясь к пяти…
В четверг был первый семинар по римскому праву, и Мирабель рассеянно водила ручкой по последней странице в тетради, стараясь не думать о том, что могла бы сейчас сидеть на приёме у адвоката и сделать для Бруно что-нибудь настоящее…
С негромким шумом захлопнулась дверь аудитории, и Мирабель вынырнула из своих размышлений: это пришёл профессор Санчес. Водрузив стопку конспектов на кафедру, он обвёл студентов очень холодным и строгим взглядом: Мирабель сразу вспомнила абуэлу, когда та была рассержена. Все смешки, шепотки и переговоры моментально стихли, когда он заговорил.
— Уважаемые росаристас, позвольте спросить: как вам кажется, зачем вам задали законспектировать первую книгу Дигестов? — поинтересовался профессор Санчес, пройдясь по кафедре взад-вперёд. Ответом была тишина, такая, что можно было разобрать, как у кого-то урчит в животе от голода. — Когда вы, не всё, но, я надеюсь, большинство из вас, станете дипломированными юристами, вам придётся иметь дело с колоссальным объёмом неструктурированной информации. Материалы следствия, финансовые отчёты, расписки… И вам придётся работать с этим потоком. А ошибки в нашем деле обходятся очень дорого: ваша фирма может обанкротиться, наследники могут лишиться причитающегося им имущества, невиновный человек сядет за решётку, а виновный, напротив, окажется на свободе.
Мирабель вздрогнула, глядя на профессора, который, отвернувшись, похлопал по стопке конспектов.
— Эти задания, которые вам кажутся бессмысленными и нудными — наш способ научить вас вычленять главное. Мы учим вас работать с информацией, уже структурированной и причёсанной, чтобы в дальнейшем вам было проще. И что вы мне сдали? В вашей группе — двадцать человек. И я прочитал одиннадцать, я повторяю, одиннадцать абсолютно одинаковых конспектов. Вплоть до запятых. И ещё два конспекта попытались быть оригинальными, сокращая уже известный мне текст. Итого — двенадцать конспектов можно смело выбрасывать.
— А не тринадцать? — раздался чей-то робкий голос, и профессор Санчес качнул головой:
— Нет, потому что один из них — оригинал, с которого уже сделали копии. Итак, из всей вашей группы только восемь человек попытались выполнить задание самостоятельно. Даже меньше, чем половина. И мне интересно… а как вы собираетесь сдавать сессию с таким отношением к учёбе?
Профессор обвёл молчавших студентов взглядом и, сухо откашлявшись, перешёл к лекции:
— Наша сегодняшняя тема: семейно-правовые отношения и римская семья. В римском праве различались два вида родства: агнатическое родство и когнатическое родство. Агнатическим называется родство, где все связанные родственники подчиняются одному человеку — владыке дома и отцу семейства. В такой семье только отец семейства обладал правоспособностью, а его супруга, дети и внуки — нет. Даже после достижения совершеннолетия, власть отца семейства над сыновьями и внуками не ослабевала, дочери же, выходя замуж, становились подвластными семейству мужа и его главе в первую очередь. Когнатическим считается родство кровное, по прямой или боковой линии, внебрачное и брачное…
Мирабель машинально записывала лекцию, и из дремотной одури её выдернул только вопрос от Серхио:
— Профессор Санчес! А вот вы сказали, что в римском праве родство, вот это вот агнатическое, и… когнатическое, было препятствием к браку, а как же, ну… этот царь Леонид и его племянница Горго? И уже потом, я не про римскую империю, а вот эти испанские короли и всё такое? И президент Турбай с доньей Кинтеро, да и там, ну, не только они же были…
Мирабель вздрогнула — показалось, что все в аудитории сейчас смотрят прямо на неё, и ей очень захотелось побиться головой о стол, но она мужественно сдержала этот идущий из самых глубин души порыв. А профессор Санчес, кажется, даже обрадовался — во всяком случае, сухо отвечать, что все вопросы только после лекции, он не стал, и с приятной улыбкой объяснил:
— Во-первых, сеньор Гонсало, я счастлив, что вы решили проснуться и прислушались к лекции, во-вторых, достопочтенный царь Леонид был греком, спартанцем, если сказать точнее, а мы с вами беседуем о римском праве. И на протяжении всей истории как Рима, так и Византийской империи, закон о браке претерпевал множество изменений, зависящих от взглядов верховной власти… Что, в принципе, актуально и по сей день, — добавил профессор, и по аудитории пронеслись тихие смешки. Мирабель сидела так низко склонившись к тетради, что почти упиралась кончиком носа в исписанную страницу. — А что касаемо вашего второго вопроса, о королевских семьях и представителях нашего колумбийского правительства, то на парах профессора Лопес вам расскажут о каноническом праве и о том, как сделать строгий церковный запрет не таким уж и строгим. Если вдруг вас эта тема так заинтересовала, то можете прочитать об этом в библиотеке, а мы же вернёмся к нашим римлянам…
После пар Мирабель завернула в библиотеку и старательно изучила несколько книг по брачному законодательству, после чего отыскала Корпус канонического права, принятый в 1580 году, и последовавший за ним Кодекс канонического права 1917 года, одобренный Папой Бенедиктом XV, стараясь не краснеть слишком сильно. Самым сложным было не вывалить всю эту информацию на tío Бруно в субботу — Мирабель понимала, что ему, как нормальному человеку, вряд ли интересно слушать, по каким причинам она бы могла теоретически выйти за него замуж.
Постепенно Мирабель начала привыкать к учебной нагрузке, оказавшейся гораздо тяжелее, чем школьная. Задания и бесконечные параграфы для самостоятельного изучения с последующим конспектированием уже не пугали, а пишущая машинка действительно стала отличным подспорьем. Но вот проживание в кампусе выбивало её из душевного равновесия. Дома было чисто, и дело не только в приходящей домработнице и горничных: Мирабель, как и всех остальных членов семьи Мадригаль, с детства приучали убирать за собой. Поел — вымой посуду и вытри стол, готовишь — сразу приберись. А в общежитии регулярно приходилось сталкиваться с чужой нечистоплотностью. На кухонном подоконнике прочно обосновалась банка с окурками, по утрам в туалетах отчётливо воняло дымом, и Мирабель оставалось только благодарить небеса, что и Алехандра, и Диана тоже были некурящими.
В своё первое дежурство на кухне Мирабель очень хотелось метать громы и молнии, пока она, скрипя зубами, отдраивала плиту. Неужели так сложно сразу убрать, а не ждать, пока жир прикипит к старой эмали настолько, что полчаса приходится тереть губкой с вонючим чистящим средством?! И это уже не говоря о том, что, несмотря на все запреты, на кухне всё-таки растянулись верёвки, на которых висели сохнущие трусы, носки, колготки и чулки, болтаясь над плитой… Комендант, заглянув на кухню во время проверки, долго ругался, и вещи исчезли, чтобы уже на следующий день, как по волшебству, появиться снова.
Мирабель, после коротких колебаний, стала возить стирку домой по субботам. После еженедельных визитов к tío Бруно, где целый час можно было не думать о конспектах, эссе, учебниках и о том, что если сегодня дежурит Марселина, то, значит, кухня будет загажена от и до, она возвращалась в кампус, забирала вещи для стирки и везла их домой. Диана вежливо молчала, но любопытство в её взгляде разгоралось всё сильнее с каждой неделей, и Мирабель вкратце объяснила ей, что навещает родственника в тюрьме. Диана покивала, но, кажется, по-прежнему считала, что у неё очень запутанная и яркая личная жизнь.
И мама, и tía Пепа, видя её состояние, щедро делились советами по выживанию в обществе Homo Studiōsus. Так, например, от tía Пепы Мирабель узнала, что, если натереть плинтус свежим огурцом, тараканы не полезут — но это бы сработало против новых «захватчиков», а как вывести старых, которые, окончательно обнаглев, каждую ночь лезли из щелей?.. Этих гадов не брали ни купленные в магазине средства, ни борная кислота с яйцом, про которую рассказал Бруно. Мама, едва услышав про тараканов на кухне, переменилась в лице и тут же выдала Мирабель две пачки антибактериального мыла, посоветовав мыть им посуду перед едой, а не только после. Мирабель согласно закивала, прекрасно зная, что сил на такой подвиг у неё не будет.
Чистя раковины в общей ванной, Мирабель впервые задумалась над тем, как жили абуэла и тройняшки до того, как в их жизни появились деньги. Это что же, абуэла после работы точно так же отмывала дом? Ведь, наверное, абуэлита Соледад уже была не в том возрасте, чтобы орудовать тряпкой, да и за малышами надо приглядеть… Мирабель теперь смотрела на свою абуэлу совсем иным взглядом. Одно дело пару раз в году убрать дом вместе со всей семьёй, и это при том, что к ним приходили домработница и горничные, и совсем другое — убирать за кучей людей, которые на любые вежливые просьбы вымыть за собой хотя бы тарелку, смотрят как взбесившийся ягуар и советуют пойти куда подальше…
Головная боль стала постоянной спутницей, и Луиза, когда Мирабель приехала домой в очередную субботу, будто бы невзначай поинтересовалась — высыпается ли она вообще?
— Куда высыпаюсь? — натужно пошутила Мирабель, и сестра сурово нахмурилась:
— Слушай, Мира, ты, конечно, молодчина, что так рьяно взялась за учёбу, но ты даже меня переплюнула. Я хоть в выходные отсыпалась, а ты что? Или… — Луиза вдруг хитро прищурилась. — Что, есть кто-то, кто не даёт спать по ночам?
— Да. Император Юстиниан, чтоб ему икалось! — в сердцах высказала Мирабель, заразившись от Дианы особенно цветистыми выражениями. — Я уже не знаю, кто хуже — он или Симон Боливар. Хотя нет, ещё есть Гай с его «Институциями»!
— Совсем пропала девочка, — вздохнула Луиза и взъерошила ей волосы. Мирабель, фыркнув, задрала нос, уверенная в том, что нужно просто немного потерпеть, и организм наконец-то смирится с её режимом. А в конце сентября грянула неминуемая расплата за такое пренебрежение сном и отдыхом.
Неделя выдалась непростой — преподаватели устроили им марафон проверочных работ, сил уже не хватало даже на то, чтобы вымыть за собой посуду, и когда Алехандра, дежурившая по кухне, ненавязчиво попросила её вытереть за собой стол, Мирабель была готова оторвать ей голову. Какой к чёрту стол, когда нужно дочитать ещё три главы и приступать к реферату, будь он проклят?!
В субботу Мирабель с трудом разлепила зудевшие от усталости глаза, слыша гнусный трезвон будильника под подушкой.
— Таки я не пойму, ты или сбрендила, или убиться хочешь. Уж на что я люблю моего tío Филиппе, но я б к нему в субботу с утра не поехала, — пробормотала Диана, зарываясь под одеяло. Мирабель, двигаясь рывками, как контуженная муха, выключила будильник и села в кровати, глядя в стену. Алехандра ещё вчера уехала к своему парню на выходные, чтобы выспаться, и в глубине души Мирабель отчаянно ей завидовала. В голове холодной грязной водой плескалась боль, перекатываясь от виска к виску и грозясь хлынуть через глаза, и Мирабель потёрла переносицу, пытаясь собраться с силами. Нужно ехать к tío Бруно. Рядом с ним всегда легче, рядом с ним даже боль отступает, нужно просто его увидеть — и всё будет хорошо…
Мирабель спустила ноги, морщась от ощущения холодного пола, и рывком подняла себя из кровати. Боль всколыхнулась от резкого движения, а в глазах почему-то всё расплывалось, даже когда она надела очки. Покачиваясь и задевая плечами стены, Мирабель добралась до гулкой и пустой ванной и быстро ополоснулась под душем, стуча зубами от холода — горячую воду снова отключили. С другой стороны, экзекуция её взбодрила настолько, что Мирабель вспомнила, что решила сегодня приготовить для Бруно рис с цыплёнком и овощами.
Нарезая сладкий перец, она впервые порезала палец — пусть и совсем чуть-чуть, но кровь всё равно закапала на доску. Чертыхнувшись, Мирабель сунула палец под холодную воду, а затем побрела в комнату за пластырем. Залепив порез, она вернулась к готовке, надеясь, что больше не придётся её сдабривать собственной кровью, как какое-то дурацкое приворотное зелье.
Помешивая рис с овощами, Мирабель прислонилась к холодильнику с закрытыми глазами, а очнулась, только почувствовав слабый запах начавшего пригорать перца. Выругавшись, она торопливо выключила огонь и перемешала лопаткой содержимое сковородки — не так плохо, как она боялась, но… Могла бы и лучше!
Сунув сковородку в раковину под воду и оставив рис остывать в контейнере, Мирабель поплелась в комнату, чтобы переодеться в джинсы и рубашку с длинными рукавами. От одного взгляда на кровать захотелось упасть лицом в подушку и проспать так часов шесть, или даже восемь, но… Это ещё успеется, когда-нибудь потом. Проверив удостоверение личности и кошелёк, Мирабель, набросив куртку на плечи, подхватила сумку и вышла из комнаты, стараясь ступать на цыпочках, чтобы не мешать Диане.
Небо спрятали рыхлые тучи, похожие на подушки, и Мирабель прислонилась к фонарному столбу, ожидая автобус. Сырой, прохладный воздух пробирался под одежду, не давая уснуть, и она даже расстегнула куртку, чтобы окончательно взбодриться. Правда, опомнившись, тут же дёрнула язычок молнии вверх: ещё не хватало опять простудиться, и это на второй месяц учёбы!
Доехав до Ла Пикоты и чуть не уснув по дороге, прислонившись головой к стеклу, Мирабель ненадолго застряла на КПП, предъявив охранникам студенческую карточку вместо удостоверения личности, но быстро исправилась. Добредя до комнаты свиданий, Мирабель рухнула на стул, и, сняв очки, уронила голову на скрещённые на столе руки. Она посидит так минутку, или даже меньше, и…
Очнулась, чувствуя знакомую тёплую и широкую ладонь, опустившуюся на её затылок. Пальцы чуть подрагивали на коже, и по спине пробежал озноб, рассеивая дремоту.
— Малыш? — тихо окликнул её tío Бруно, и Мирабель медленно подняла голову, подслеповато щурясь на него. Боль, притихшая было во время поездки на автобусе, снова всколыхнулась внутри черепа. Тёплая ладонь соскользнула с её затылка, и от ощущения прохлады Мирабель невольно поёжилась.
— Прости, — она выпрямилась, пытаясь нашарить очки и не обращать внимания на лёгкое головокружение. — Я тут немножечко задремала…
— Малыш, ты очень похожа на свою маму, и это сейчас не комплимент, — негромко произнёс Бруно, подвигая стул и садясь рядом — Мирабель только поморщилась, услышав скрежет ножек о бетонный пол. — Ты точь-в-точь Хульета в её первую сессию. Но у тебя ведь только второй месяц учёбы.
— Всё нормально, tío, — Мирабель торопливо растёрла лицо ладонями и нацепила очки, чуть не вывернув дужку. — У нас просто была неделя проверочных работ. Я в порядке.
Она сощурилась — даже в очках всё опять расплывалось, и сердце кольнул давний страх из детства: что у неё снова упало зрение, и нужно будет заказывать новые очки, что она будет видеть всё хуже и хуже, пока не ослепнет…
— Мирабель, это не «в порядке», — твёрдо возразил tío Бруно, не сводя с неё пристального и напряжённого взгляда. — Ты вообще сколько спишь? Попроси свою маму прочитать тебе лекцию о влиянии сна на качество обучения, она тебе столько расскажет из собственного опыта…
— Я нормально сплю, — огрызнулась Мирабель, и головная боль заплескалась внутри черепа, вызвав у неё короткую гримасу. — Давай не будем на эту тему, я тебе…
Она осеклась, заглянув в сумку.
Пустую сумку, если не считать её блокнота с записями и прочих мелочей.
Мирабель с глухим стоном стукнулась лбом о стол. Она забыла завтрак для tío Бруно на кухне, забыла купить сигареты… Странно, что она свою голову не забыла, хотя, кажется, и это скоро произойдёт!
— Иди сюда. Не будем ломать тюремное имущество, ему и так достаётся, — tío Бруно, обхватив её за плечи, привлёк Мирабель к себе и успокаивающе погладил по голове. — Что случилось, малыш?
— Я забыла, — пробормотала она, обхватив его за шею и прижавшись носом к плечу. — Я для тебя рис с овощами и курицей на кухне оставила… и сигареты не купила… И сковородку не помыла! А теперь стол ломаю… от меня одни проблемы!
Головная боль вскипела слезами на глазах, и Мирабель шмыгнула носом. Tío Бруно тяжело вздохнул, не переставая гладить её по волосам, слегка массируя кожу головы кончиками пальцев, и Мирабель прерывисто вздохнула.
— От тебя сплошное счастье, mi vi… Мирабелита. Просто ты устала и опять слишком много на себя взвалила, малыш, — тихо сказал Бруно, массируя ей затылок и снова возвращаясь к голове. Мирабель недоверчиво фыркнула, чувствуя растекавшееся по телу блаженство от его касаний — теперь tío Бруно слегка задевал ногтями кожу, и это было слишком хорошо. — Отдыхать тоже надо… поверь главному специалисту в этом деле.
Мирабель почувствовала улыбку в его голосе и рассеянно кивнула. Помедлив, она стянула очки, прижимаясь щекой к тёплому и твёрдому плечу, и tío Бруно переложил их на стол. Его пальцы мягко скользнули от шеи к плечу, сжимая кожу, и она невольно зашипела, когда тело прострелило короткой болезненной судорогой.
— Да-да, вся в маму. Просто копия Хульеты, — проворчал tío Бруно ей на ухо, разминая нывшее от боли плечо. — Так вот… Мирабель. Ничего страшного не произойдёт, если ты будешь меня навещать раз в два, или даже в три месяца. У нас всегда есть письма, и, кстати, у тебя отлично уже получается печатать.
— Нет! Я буду навещать три месяца в раз! — тут же вскинулась Мирабель и прикусила язык, сообразив, что ошиблась. — В смысле, трижды в раз. То есть…
Она окончательно притихла, а все мысли перемешались в гудящей голове. Tío Бруно тихо рассмеялся, мягко прижимая её к себе, и Мирабель снова закрыла глаза. Осталось только ощущение его твёрдых тёплых пальцев, массировавших плечо и затылок, остался только его запах, ровное тепло его тела, такого надёжного, родного, любимого…
Мирабель осоловело приоткрыла один глаз и уставилась на край пластикового стола, пытаясь сообразить, где находится. Спина слегка ныла от неудобного положения, лифчик болезненно впился в тело, а под щекой ощущалось что-то жёсткое и тёплое. Она услышала тихий вздох за спиной и поняла, что уснула прямо на руках у Бруно. Её щека покоилась на сгибе его локтя, и Мирабель во сне крепко схватилась за его ладонь. Вторая рука лежала на её плече, чуть поглаживая его, невесомо и нежно, чтобы не разбудить. Мирабель моргнула пару раз и осторожно повернула голову, собираясь извиниться, но…
Все слова увяли на губах, не успев сорваться — она заворожено уставилась на Бруно, впервые видя его над собой и с такого ракурса. Он смотрел на неё с каким-то странным, обречённо-нежным выражением на лице, и сердце у Мирабель пропустило пару ударов, когда Бруно провёл кончиками пальцев по её лицу, убирая упавшие на лоб кудри.
— Выспалась? — голос у него тоже стал другим, чуть ниже, глубже, чем до этого, и Мирабель неуверенно кивнула, по-прежнему не в силах вымолвить ни слова. Горло у неё словно превратилось в пустыню Гуахира, и краем сознания Мирабель понимала, что нужно сесть, отодвинуться… перестать сжимать его ладонь, в конце-то концов, но тело отказывалось повиноваться.
— Мирабель? — от этого нового тембра у неё под кожей словно растекалась лава, грозя сжечь заживо. — Помнишь, ты просила сказать, если мне что-то понадобится?
— Да, — сипло отозвалась она и, заморгав, осторожно села, стараясь не делать резких движений. Очки так и лежали на столе, и Мирабель подхватила их дрожащей рукой. — Я помню. Что… Что ты хочешь?
— Я хочу, чтобы ты поехала домой, расцеловала родителей, а потом легла в кровать и проспала часов двадцать как минимум, — Бруно осторожно сжал её ладонь в своих руках, растирая пальцы, и Мирабель неуверенно кивнула, чувствуя, как внутри всё скрутило от желания поцеловать его, коснуться, почувствовать… — И в следующую субботу чтобы ты тоже выспалась, а потом пошла гулять с друзьями. В кино, в клуб на танцы, или просто бесцельно бродить по улицам, горланя песни и распугивая окружающих. Договорились?
Бруно подмигнул ей, и Мирабель натянуто улыбнулась. Вместо ответа она потянулась к бутылке с водой, которую чуть не уронила из-за своих дрожащих рук. Бруно помог удержать бутылку, и даже сам налил ей воду в стаканчик. Мирабель судорожно кивнула, и, залпом осушив его, выдохнула:
— Два раза в месяц. Я буду к тебе приезжать два раза в месяц. Даже во время сессии… ну, если, конечно, не случится какого-то завала, — Мирабель зябко передёрнула плечами и, окончательно справившись с собой, широко улыбнулась. — И прости, что сегодня я с пустыми руками.
— Малыш, я тебе рад не из-за сигарет и той пищи богов, которую ты готовишь, — tío Бруно коснулся её руки, пытаясь подбодрить, и Мирабель, смутившись, хмыкнула, заправляя волосы за ухо.
Дверь за их спинами с шумом распахнулась, и Мирабель виновато поморщилась: от сегодняшнего визита было, кажется, больше неловкости, чем пользы!
— Пока… и ещё раз, прости, что ничего не привезла, — извинилась Мирабель, поднимаясь со стула, и Бруно с улыбкой кивнул ей:
— Пока, малыш. Извини, я пока не могу встать, у меня, кажется, поясницу заклинило.
— Господи, от меня точно сплошные беды! — Мирабель схватилась за голову и наклонилась, чтобы поцеловать его в щеку на прощание. Только она не учла влияние гена катастроф Рохасов и слегка сбитую после короткого сна координацию движений, и поцелуй пришёлся не совсем в щеку. Точнее, совсем не в щеку.
Чёрт побери, ещё пара миллиметров, и она бы исполнила свою мечту и поцеловала tío Бруно в губы!
Мирабель отскочила, как ошпаренная, замечая ошарашенное выражение лица tío Бруно, и, сбивчиво пробормотав: «Я ещё приеду, пока!», вылетела из комнаты для свиданий, борясь с желанием отвесить самой себе подзатыльник. «Чёрт побери, Мирабель Валентина Рохас Мадригаль, ты настоящий позор семьи!» — мысленно выругалась она, понуро бредя следом за охранником.
Путь до дома помог ей слегка успокоиться, но именно что слегка: стоило закрыть глаза, как в памяти сразу оживал его голос, его выражение лица, с которым Бруно смотрел на неё, спящую у него на руках, ощущение его губ так близко… Мирабель хотелось заорать. Хотелось что-то расколотить, хотелось расплакаться и, наконец-то, хоть кому-то рассказать об этой сумасшедшей истории в духе теленовелл: «О нет, он мой tío, но я в него влюблена!»
Дома Мирабель практически с порога попала в любящие объятия мамы, которая, взмахом руки отметя все возражения, безапелляционно отправила её прямиком в кровать.
— Знаешь, я на втором курсе написала отличный доклад для коллоквиума: «Влияние качества и продолжительности сна на когнитивные способности человека», — с улыбкой сказала мама, укрыв её одеялом, как в детстве, и Мирабель улыбнулась, сложив ладони под щеку:
— И что? Получила высший балл?
— Нет. Я проспала коллоквиум, — мама, хихикнув, села рядом с ней на кровати. — Так что, mi vida, я горжусь твоим рвением и тягой к знаниям, но всё-таки, почаще отдыхай. Я говорю абсолютно серьёзно, как квалифицированный специалист.
— Ты отоларинголог, — Мирабель, не удержавшись, показала ей язык, и мама, рассмеявшись, пощекотала её подбородок:
— Тогда я говорю это тебе, как заботливая мама. Всё, Мира, спи. И чтобы раньше ужина я тебя не видела и не слышала.
— Будет исполнено! — Мирабель шутливо отсалютовала ей и закрыла глаза. С тихим шелестом мама задёрнула шторы, и комната погрузилась в мягкий полумрак. Скрипнула дверь, пропуская маму, с первого этажа доносились голоса семьи — неразборчиво и слабо, как морской прибой. Резко, словно чаячьим криком, донёсся голос Камило, и Мирабель поморщилась, пытаясь не думать о том, что кузену очень повезло, что он живёт дома и должен заботиться только об учёбе, и больше ни о чём…
Она провалилась в сон — смутный, смазанный, сюрреалистично-перекрученный. Комендант их кампуса почему-то носил форму охранников Ла Пикоты, и тараканы маршировали под гимн Колумбии по кухне под его надзором, а Мирабель почему-то должна была их пересчитать и пронумеровать каждого. На троне, возвышавшемся над кухней, восседал сам император Юстиниан рядом с Его Святейшеством Кристобалем Торресом, громко зачитывая Конституцию Колумбии, и их голоса гремели у неё в голове как набат…
Тёплые, знакомые ладони опустились ей на плечи, мягко сжимая и отпуская, и Мирабель, вздрогнув, запрокинула голову, чувствуя разбегавшиеся по телу мурашки.
— Я хочу, — она услышала тихий шёпот, тёплое дыхание нежнейшим шёлком коснулось шеи, и с губ сорвался тихий стон. Мирабель, часто дыша, прижалась спиной к груди tío Бруно, чувствуя, как его ладони скользят по её рукам сверху вниз, дразня тонкую кожу на сгибе локтя. — Mi vida…
Порывисто обернувшись, Мирабель заглянула в его лицо — и мир кувыркнулся. Теперь она видела Бруно над собой, а спину холодил знакомый пластиковый стол комнаты для свиданий. Мирабель жадно зарылась пальцами в остриженные коротко волосы у него на затылке, притягивая его ближе, ловя враз пересохшими губами его дыхание, чувствуя, как низ живота наливается тягучим жаром…
Телефонный звонок выдернул её из сна, и Мирабель подпрыгнула в кровати с колотящимся в горле сердцем, чувствуя, как пряди волос липнут к вискам.
— О, Лола, милая! Как я рада тебя… — донёсся затихающий голос tía Пепы: кажется, она унесла трубку радиотелефона к себе в комнату. Мирабель скосила глаза на будильник: пять вечера.
Она перекатилась на живот, пытаясь снова уснуть, но неудовлетворённое возбуждение из сна тупо пульсировало внутри. Футболка, в которой она спала, кажется, превратилась в дерюгу, раздражая и без того возбуждённую грудь, и от каждого вдоха становилось только хуже — ткань царапала нежную кожу, заставляя думать… мечтать… о совсем невозможном. Мирабель зажмурилась, посчитала до десяти, попыталась вспомнить содержание первых пяти Титулов треклятых «Дигестов», но вместо этого мысли соскочили на царя Леонида с его племянницей, потом на виконта Лосано, на президента Турбая, чтобы, разумеется, остановиться на tío Бруно.
Ненавидя себя, Мирабель перевернулась на спину, опуская руку под одеяло.
Она никогда не вспомнит об этом. Это просто наваждение, бред усталого мозга, ерунда, пустяк… Только, главное, не думать о Бруно. О его голосе, его пальцах, его губах так близко, о том, как он её обнимает, как улыбается, как…
«Мирабель»
Мирабель выгнулась в кровати, зажав край одеяла зубами, чтобы наружу не вырвалось ни единого звука.
Она не будет, просто не будет об этом вспоминать. Ни за что.
1) Бренд колумбийского чая, с 2013 года переименован в «Bitaco Unique Colombian Tea».
2) Колумбийско-боготский сленг, аналог нашего «Вот отстой».
3) Да, в печатных машинках была своя клавиша Shift и даже Shift Lock, которая в компьютерной клавиатуре стала Caps Lock.
4) Считается основой основ римского права. Полное название сборника — «Господина нашего священнейшего принцепса Юстиниана права очищенного и собранного из всей древней юриспруденции Дигесты, или Пандекты». Дигесты были составлены по приказу византийского императора Юстиниана I в 530—533 годах. Они состоят из 50 книг, включающих в себя более 9000 извлечений из юридических сочинений. Тексту Дигест (то есть и каждому включённому в них мнению конкретного учёного-юриста) была придана сила закона. Большую часть Дигест составляют нормы частного права; кроме того, они регулируют некоторые публично-правовые вопросы, а также содержат изложение ряда общих принципов права.
Отдышавшись, Мирабель осторожно выбралась из кровати, собираясь пойти в ванную, но стоило открыть дверь, как она нос к носу столкнулась с папой.
— О, Мирабу! Уже проснулась? А я как раз шёл тебя будить, — обрадовался папа и, прищурившись, внимательно посмотрел на неё. — Вот, сразу видно, что дома и сны слаще: такая довольная, умиротворённая, румянец даже появился…
С Мирабель моментально слетела вся расслабленность, и её бросило в холодный пот — показалось, что над головой появилась подсвеченная лампочками табличка, на которой метровыми буквами было написано, что она только что делала, и она неловко улыбнулась, пряча руки за спиной.
— Ага. Но я это… ещё поваляюсь немного. Сейчас, только в ванную… — пробормотала она, и папа кивнул:
— Хорошо. Там твои мама и tía Пепа творят настоящий шедевр! Так что не проспи, а то сама знаешь, Камилито и две порции съест.
Мирабель нервно закивала, проскользнув в ванную. Не иначе как это наказание свыше — сразу наткнуться на папу. А если бы он вошёл в комнату, когда она… Мирабель, застонав, схватилась за мыло. Нет, с её удачей и их фамильным геном катастроф надо что-то делать!
Из кухни доносились потрясающие запахи, но Мирабель, поразмыслив, поняла, что не слишком проголодалась, а вот полежать и вправду хочется. Организм, получивший сразу и разрядку, и очередную нервную встряску, требовал отдыха и пощады, и она вернулась в спальню, решив чуть-чуть подремать.
«Подремала» Мирабель почти до полуночи, и проснулась, когда вся семья уже давно разбрелась по своим спальням. Она смутно помнила, что мама к ней заходила, чтобы позвать на ужин, но сил открыть глаза у Мирабель не было.
Спустившись по тёмной лестнице вниз, она чуть не споткнулась о Парса, который каким-то шестым кошачьим чувством всегда знал, когда кто-то шёл за едой. Не став включать свет, Мирабель обошлась подсветкой на вытяжке — хотя здесь, на родной кухне, она могла бы ориентироваться и в полной темноте. Её порция курицы с фасолью, так никем и не тронутая, лежала в сковородке под крышкой, и Мирабель зажгла газ, чтобы её разогреть.
— Попалась! — прогремел чей-то шёпот у неё за спиной, и Мирабель, подпрыгнув от неожиданности, уронила лопатку. Камило с гордым видом торчал в дверях, сложив руки на груди. — И ты, женщина, ещё будешь обвинять меня в ночных перекусах?
— Чтоб ты провалился! — искренне пожелала Мирабель, тут же споласкивая лопатку под краном.
Курица, разогреваясь, источала умопомрачительный аромат тамариндового соуса, и Камило только хмыкнул, услышав урчание в животе у своей кузины.
— И тебе приятного аппетита, — ответил он, нырнув в холодильник и вытащив тарелку с сыром и ветчиной. Парс негромко мяукнул, не сводя с него влюблённого взгляда, и Камило покачал головой: — Э, нет, тебе нельзя!
— Жалеешь кусочек ветчины для бедного котика? — поддела его Мирабель, переложив еду на тарелку и садясь за стол. Камило красноречиво хмыкнул, поставив блюдо с ветчиной и подхватив Парса на руки, демонстрируя гладкие пятнистые бока:
— Ты посмотри на этого «бедного котика»! Tía Хульета говорит, что его нельзя закармливать, так что строгая диета и исключительно полезные корма… которые нам со скидкой поставляет Луиза, благодаря своей «университетской практике», — вернув недовольно мявкнувшего кота на пол, Камило плюхнулся на табурет, подвигая к себе ветчину с сыром.
— Серьёзно? А разве фирма Морано не занималась только кормами для собак? — удивилась Мирабель, наколов на вилку кусочек курицы.
— О, ты со своей учёбой пропустила эпохальное событие: Великое Расширение Ассортимента! — Камило выпрямился и патетично воздел руки к небу. Убедившись, что кузина в должной мере впечатлилась представлением, он свернул себе рулет из двух ломтей ветчины и сыра. Парс жалобно пискнул, изображая самого несчастного в мире кота, но Камило был неумолим. — Тут такое творилось: Луиза прям сама не своя, то и дело на фирму заезжала, с коллегами поболтать да и помочь, возвращалась уже под вечер… Глаза горят, энтузиазм так и хлещет… В общем, ей и корпоративная скидка осталась… и тёплое место в финансовом отделе зарезервировано.
— Ничего себе, какие страсти, — Мирабель опустила глаза и поняла, что ухитрилась съесть свою порцию курицы с фасолью, даже не заметив этого. Поднявшись с табурета, она привычно вымыла за собой тарелку и сковороду, открыв воду на слабый напор, чтобы не греметь на весь дом. — Я думала, абуэла хочет, чтобы Луиза работала на семейном предприятии.
— Луиза пока в сомнениях, куда идти после университета, — отозвался Камило, дёрнув плечом. — Не знаю, что-то, мне кажется, там не столько в работе дело. Уж больно глаза у неё вспыхивают, когда она говорит про этого своего сеньора Морано…
— Ну, в любом случае это её дело, — Мирабель вытерла руки полотенцем. Ничего себе, как изменилась Бланка — отрастила бороду и усы, стремительно повзрослела… А ведь если верить газетам, Хавьер Морано так и не развёлся со своей супругой — официально, во всяком случае. Хотя на самом деле они уже пять лет жили в разных странах, и вряд ли его жена, чьи фотографии в обнимку с одним известным футболистом опубликовали в ADN(1), трепетно хранит ему верность. Мирабель еле слышно вздохнула, набирая воду в чайник. Как всё в этой жизни сложно, даже если на их семью посмотреть: Лола столько лет ждала своего счастья, пока Мариано ухаживал за Исой, Луиза влюбилась в женатого мужчину, а она сама… Мирабель, смутившись, поставила чайник на огонь и обернулась к кузену, который теперь задумчиво, даже забыв про ветчину, смотрел на неё.
— Знаешь… — протянул он, постукивая пальцами по подбородку, на котором пробивалась темно-рыжая щетина. — Ты стала какая-то странная.
— С чего ты взял? — издав нервный смешок, Мирабель бросила в кружку два квадратика панелы и привалилась бедром к кухонной стойке, поджидая, когда закипит чайник.
— Вообще. Интонации, взгляд, или… не знаю. Я старше тебя…
— На два месяца, — буркнула Мирабель, и Камило величественным жестом отмёл её слова в сторону:
— Это не важно. Так вот, я вот старше тебя, но ты выглядишь взрослее. Что, это на тебя жизнь в кампусе так влияет?
Мирабель рассеянно пожала плечами, не зная, что ему ответить. Чайник наконец-то закипел, и она залила панелу водой.
— Я, наверное, даже немного тебе завидую, — гораздо тише сказал Камило, и Мирабель, опешив, вскинула голову, вытаращившись на него. — Я хожу на пары, сижу в аудитории, всё записываю, болтаю с однокурсниками… а потом еду домой. Когда сам, когда мама забирает, как будто я — Антонио. А ты делаешь всё сама. Так, как считаешь нужным.
— Знаешь, тебе куда легче, — Мирабель села за стол, обхватив горячую кружку ладонями. — Ты дома, и ты можешь только об учёбе думать, а не о дежурствах на кухне и в ванной, или о том, как и что приготовить, потому что в шесть утра столовая ещё закрыта, а ночью кто-то на кухне жарил арепы и не помыл за собой посуду, и ты точно видел тараканов в тарелке… ох.
Мирабель осеклась, снова вспомнив, что оставила еду для tío Бруно на общей кухне… и что не вымыла сковородку! Камило кивнул, уже без аппетита глядя на тарелку с сыром и ветчиной:
— Вот и я об этом. Ладно, надеюсь, после первого курса что-нибудь изменится, и я получу заслуженную амнистию, — встряхнув головой, он слегка картинно сдул попавшие на лицо кудри. — Кстати, я вот что хотел узнать. Как долго у нас письма по почте идут? Я о том, что если вдруг я захочу поздравить… одного человека с днём рождения, и чтобы открытка пришла вовремя, мне когда надо её отправлять?
Мирабель фыркнула и отпила глоток агуапанелы:
— Ну ты и мастер вопросов… Смотря в каком городе этот человек.
— У нас, в Боготе, — Камило уставился на неё абсолютно невинным взглядом. — Это наш директор театра, в этом году у него как раз юбилей, вот я и решил поблагодарить его за всё хорошее…
— Тогда отправлять нужно где-то за три-четыре дня до праздника. Но если перед датой выходные — делай на них скидку, — Мирабель сделала ещё один глоток и потянулась. Камило, просияв, рассыпался в многословных благодарностях, пока она не пригрозила его стукнуть. После этого кузен вернул ветчину в холодильник и, подхватив Парса, покорно обвисшего в руках, убрался из кухни, пожелав доброй ночи. Мирабель, дождавшись, пока его шаги стихнут на лестнице, негромко хмыкнула, допивая уже остывшую агуапанелу и прокручивая в голове то, что сказал Камило.
Надо же. Её кузену явно стало тесно в семейном гнезде. Tía Пепа и tío Феликс были прекрасными родителями, никто в здравом уме не стал бы с этим спорить, но, возможно, tía Пепа слишком привыкла видеть своего сына подростком, за которым нужен присмотр. А то, что сама Мирабель стала казаться взрослее…
Мирабель обернулась, глядя на своё отражение в выпуклом боку чайника. Никаких радикальных изменений, разве что волосы отросли ниже плеч. Когда она вообще была у парикмахера в последний раз?.. Мирабель отвернулась от чайника, досадливо поморщившись. Господи, о какой ерунде она думает…
Сполоснув чашку от остатков панелы, Мирабель аккуратно пристроила её на сушилке, а затем вернулась в свою комнату, бросив мимолётный взгляд на настенный календарь. Уже скоро 10 октября, даже двух недель не осталось…
Утром сидеть за завтраком уже было не так стыдно — хорошо, что папа, кажется, ничего не заметил, но Мирабель всё равно казалось, что мама и tía Пепа уж как-то слишком многозначительно переглядываются. Выждав, когда все расправятся с завтраком — включая Парса, который с печальным видом сидел возле миски со сбалансированным и очень полезным кормом от сеньора Морано, — Мирабель робко тронула маму за локоть.
— Да, mi vida? — откликнулась она.
— Мама, я… в общем, ты вчера мне сказала почаще отдыхать, и я подумала… если я буду домой приезжать не каждую субботу, а через раз, ничего? — сбивчиво пробормотала Мирабель, и мама с понимающей улыбкой кивнула:
— Конечно. Я знаю, как выматывает учёба, особенно поначалу, пока ты ещё не привыкнешь. Думаю, моё материнское сердце выдержит чуть более долгую разлуку, если я буду знать, что ты в это время сладко спишь и набираешься сил.
После семейного обеда, Мирабель вернулась в кампус, и Диана с гордым видом кивнула на вымытый контейнер, стоявший на тумбочке возле кровати:
— Твою курицу кто-то сожрал, но чеплашку я спасла. И если ещё раз забудешь сковородку в раковине — лично настучу по башке, при всей моей к тебе любви.
— Извини, — искренне ответила Мирабель, плюхнувшись на кровать. — Я что-то вообще… Всё из головы вылетело.
— Та оно и понятно, мы ж всё тут замахались, а ты каждую субботу подрываешься в такую рань и убегаешь, как бешеная тарашка, — Диана пожала плечами.
— Больше не буду, — ответила Мирабель, убирая контейнер. — Ну, точнее, не каждую субботу.
— Ба! Та неужто твоего novio выпускают? — обрадовалась Диана, и Мирабель подавилась воздухом:
— Что… Да нет же, Диана! Он мой tío и нет, пока что он ещё там, — Мирабель потёрла лоб. Если ей повезёт, и доктор Мена возьмётся за дело…
Диана с сомнением прищурилась, не сводя с неё пристального взгляда, в ответ Мирабель закатила глаза, скорчив недовольную мину. Смирившись, Диана вскинула руки в примирительном жесте:
— Ну tío, так tío. Главное, чтобы ты больше еду на столе не оставляла, и сковородки мыла за собой.
— Да я только один раз забыла! — шутливо возмутилась Мирабель, и Диана воздела палец к потолку:
— А так оно завсегда! Один раз, потом другой, а потом — глядишь, и всё, привычка!
В понедельник объявили результаты проверочной работы по введению в право, и Мирабель только с досадой поморщилась: у неё была тройка, а ведь, казалось, столько торчала за учебниками, учила… Видимо, Бруно и мама были правы: без отдыха знания в голове не задерживаются. Настроение было испорчено, и то, что после занятий к ней в библиотеке подсел Серхио, его ни капельки не улучшило.
— Мира, самая старательная и усидчивая девушка с нашего курса, привет, как поживаешь? — выпалил он почти на одном дыхании, и Мирабель растерянно уставилась на него, оторвавшись от «Конституционного права Колумбии».
— Привет. Нормально?.. — с сомнением протянула она, пытаясь понять, что ему понадобилось. Серхио широко улыбнулся, и за соседним столом Мирабель заметила его приятелей, которые старательно делали вид, что пишут конспект, а не следят за ними во все глаза.
— Все выходные тебя не видел, к семье ездила, да? Отдохнула, прям вот сияешь, красотка, — Серхио наклонился чуть ближе, небрежно положив руку на спинку её стула, и Мирабель окончательно перестала понимать, что вообще происходит.
— Спасибо, — осторожно ответила она, заправляя прядь волос за ухо и стараясь не смотреть на приятелей Серхио, которые теперь в открытую уставились на них, забыв про конспекты.
— Слушай, это, Мира… — он замялся, выдохнув, будто перед прыжком со скалы. Мирабель почувствовала, как её щёки слегка потеплели, и тут Серхио решительно выпалил: — А ты ж с сестрой общаешься?
Мирабель застыла, испытывая жгучее желание выдать кое-что из репертуара невыспавшейся tía Пепы ранним утром. Вряд ли Серхио вообще знал о существовании Луизы, так что его вопрос явно касался Исабелы. Всегда Исабела, вечно эта Señorita Perfecta!
— Редко, — сухо ответила она, но Серхио не отстал:
— А это… ты нас познакомишь?
— Как? — Мирабель отложила ручку, растирая ноющие пальцы. — Позвоню ей и скажу: «О, Иса, привет, не хочешь сорвать свои съёмки, нарушить контракт, и прилететь ко мне, познакомиться с моим одногруппником?» Так, что ли?
— Ну она же приезжает к вам… на праздники там, или между съёмками? — Серхио заискивающе улыбнулся, и Мирабель дёрнула головой:
— Да если бы! Я её три года уже не видела.
Серхио надулся и с недовольным видом вернулся за свой стол к приятелям, которые, давясь смешками, похлопали его по плечу, не то сочувствуя, не то злорадствуя, не то всё сразу одновременно. Мирабель, у которой пропало последнее желание грызть гранит науки, раздражённо захлопнула книгу, заслужив неодобрительный взгляд библиотекаря.
Результаты других проверочных её тоже не слишком порадовали: троек, к счастью, больше не оказалось, но и ни одной пятёрки. Если она хочет сохранить стипендию и скидку на оплату учёбы, то надо стараться лучше! Неделя, посвящённая разбору основных ошибок в проверочных, пролетела так быстро, что Мирабель даже не заметила, как наступили выходные. В субботу она впервые за долгое время проспала до десяти утра, даже напугав Диану, которая пару раз подходила к ней и проверяла, дышит ли она вообще.
Следующая неделя началась с новых тем, и Мирабель лихорадочно записывала лекции за преподавателями, давя внутреннюю панику, что никогда этого не запомнит, и вообще вылетит из университета после первой же сессии, полностью подтвердив сомнения абуэлы. Бруно, в ответ на письмо, где она мимоходом упомянула свои посредственные успехи, написал, чтобы она больше отдыхала — и тогда учёба проще пойдёт, и Мирабель на этот раз даже не стала спорить и возражать.
В четверг, десятого октября, Мирабель вскочила с кровати спозаранку. К доктору Мена она записалась на 10:30, с расчётом успеть к первой паре после визита. Глянув в окно на низкие, тёмно-серые тучи, напрочь скрывшие небо, Мирабель без раздумий натянула строгие брюки и водолазку, невольно радуясь, что в университете нет такой строгой формы, как в школах.(2) Не потревожив соседок, которые спали как убитые, Мирабель вышла из комнаты, чувствуя лёгкую дрожь внутри. Может, сегодня ей повезёт? Может, с сегодняшнего дня начнётся путь tío Бруно к свободе?
Заглянув на кухню, Мирабель даже присвистнула: больше всего это напоминало последствия битвы при Палонегро.(3) В раковине, на фундаменте из сковороды, Пизанской башней опасно возвышались немытые тарелки, на столе красовалось блюдце с надкушенной арепой, вокруг которой собрался тараканий симпозиум, а в банке на подоконнике скопились окурки, источавшие едкий запах сигаретного дыма. Всё это окончательно отшибло и без того слабый аппетит, и Мирабель решила, что купит себе что-нибудь перекусить уже на обратном пути от доктора Мены.
Из-за утренних пробок поездка к адвокату растянулась на два часа, и Мирабель то и дело нервно кусала губы, поглядывая на стрелки часов. Только бы не опоздать, чёрт побери, ну почему с общественным транспортом в их районе всё так плохо, и без пробок можно доехать только в тюрьму?! Ведь собирались вроде бы строить метро, даже в газетах писали и показывали чертежи, так почему же всё заглохло?!(4) Мирабель раздражённо поправила очки, глядя на бесконечную вереницу машин перед автобусом.
Из автобуса она выскочила ровно в 10:20, и в приёмную адвоката влетела буквально за минуту до назначенного времени. Секретарша, вежливо не обратив внимания на её растрёпанные волосы, уточнила у Мирабель время визита, после чего, кивнув, заглянула в кабинет к доктору Мене и пригласила её внутрь.
Мирабель, быстро окинув взглядом просторный и светлый кабинет, села в предложенное кресло, чувствуя, как начинает колотиться сердце. Доктор Мена оказался похож на tío Феликса: такой же представительный темнокожий мужчина, разве что седины в волосах побольше.
— Я вас слушаю, сеньорита Рохас, — пророкотал он, и Мирабель, коротко выдохнув, рассказала о своём деле. Доктор Мена не перебивал её, не рассыпался в уверениях и клятвах, что обязательно поможет, и лишь когда она смолкла, нарушил молчание:
— Сеньор Мадригаль признал свою вину? — в руках адвоката, как по волшебству, возник блокнот, и Мирабель заворожено кивнула, тут же исправившись:
— Да, он это сделал… То есть, признал себя виновным…
— Но это не было добровольно, я правильно понимаю? — уточнил доктор Мена, бросив на неё пристальный взгляд, и Мирабель кивнула. — Он подавал апелляции через руководство тюрьмы?
— Н-нет, — Мирабель вытерла вспотевшие ладони о брюки.
— Плохо… — доктор Мена нахмурился, глядя в сторону. — Но не очень. Когда был суд?
— В конце января девяносто третьего, — ответила Мирабель, запомнившая эту дату до конца своей жизни. Доктор Мена непонимающе уставился на неё.
— Я имею в виду суд, не предъявление обвинений, — уточнил он, и Мирабель кивнула:
— Да, всё верно, суд состоялся именно двадцать восьмого января.
— Погодите, — доктор Мена выпрямился, сверяясь с записями. — Вы сказали, что убийство произошло двадцать четвёртого декабря в девяносто второго года, так? И суд был через месяц? Уже на этом можно было бы построить защиту…
Он негромко хмыкнул, неодобрительно качая головой.
— На расследование и экспертизы — месяц… Феноменально. Так… Что ж, со сроком подачи всех апелляций мы опоздали, но на помощь нам придёт иск об отмене приговора и о восстановлении прав,(5) — неторопливо произнёс доктор Мена, сложив пальцы домиком под подбородком, и Мирабель замерла, забыв, как дышать. Слова прозвучали до боли знакомо — она ведь читала, читала про всё это, ещё до поступления в университет! Да и на лекциях им тоже про это рассказывали… — Остаётся один вопрос, но важный. Стоимость моих услуг.
Мирабель разом вернулась с небес на землю и напряжённо взглянула на доктора Мену. Адвокат коротко ей кивнул:
— В таких делах, сеньорита Рохас, мой минимальный гонорар начинается от ста тысяч долларов. Никаких «половина суммы сейчас, половина — после окончания дела», никакой почасовой оплаты. Обязан предупредить, что типовой договор содержит ряд разумных ограничений по сроку и объёму процессуальных действий. Вы должны понимать, что даже с учётом улик, безупречного алиби, вплоть до физической невозможности совершить преступление, и многочисленных нарушений в ходе расследования, с нашей юридической системой процесс может затянуться на очень долгий срок, вплоть до нескольких лет. С учётом вышесказанного предупреждаю, что итоговая сумма может стать больше. Также нужно учесть дополнительные издержки…
Мирабель порадовалась тому, что сидит — иначе бы её ноги просто подкосились, и она хлопнулась на пол. На счету у неё было восемьдесят три тысячи, и этого… оказалось мало.
— А… я точно не могу заплатить часть суммы позже? — тихо уточнила Мирабель, и доктор Мена с сочувствием покачал головой:
— К сожалению, сеньорита Рохас, на это я не могу пойти. Позволить себе мои услуги — значит иметь возможность оплатить их целиком, чтобы я мог полностью посвятить себя вашему делу, иначе это отрицательно скажется на моей репутации.
— Я понимаю… — Мирабель опустила глаза, рассматривая переплетающиеся линии на ковре. Семнадцать тысяч долларов… Сколько ей потребуется времени, чтобы заработать такую сумму, как это выдержит Бруно? Мысль о том, чтобы попросить помощи у родителей, Мирабель отмела сразу: они и так оплатили её первый курс, да и как им объяснить, зачем ей вдруг понадобилась такая куча денег?!
— Если в вашей финансовой ситуации произойдут изменения, вы всегда можете обратиться ко мне, — заметил доктор Мена, и Мирабель понуро кивнула. Второй раз на явление феи-крёстной рассчитывать было нечего, а значит… Значит, надо искать работу, как-то ухитриться совмещать её с учёбой, и ещё не лишиться стипендии!
Из-за пробок на дорогах не было времени даже заскочить в панадерию и купить себе что-нибудь перекусить — Мирабель и так не опоздала только чудом, забежав в аудиторию почти под носом у преподавателя. Как назло, первой парой стояла математика, и переключиться на методы комбинаторики с размышлений о работе было почти невозможно. Диана толкнула её локтем в бок, и Мирабель вскинула голову, сообразив, что нарисовала уже цепочку из долларовых знаков внизу страницы, вместо того чтобы записывать за преподавателем формулы.
— Ты чего вся смурная? — шёпотом спросила Диана, наклонившись к её уху. — Дома что? Или с твоим tío?
— Денег нет, — выдохнула Мирабель, растирая лоб, и Диана тут же потянулась к сумке.
— Те десятку или пятнаху занять?
— Нет, не в этом смысле. На адвоката не хватает…
— Сеньорита Рохас, сеньорита Торрес, вы хотите рассказать нам о методах решения комбинаторных задач? — раздался громоподобный голос преподавателя, и Мирабель с Дианой синхронно вжали головы в плечи. — Нет? Я так и думал. Не отвлекайтесь, пожалуйста, и не мешайте другим.
После пары Мирабель очень кратко поделилась с Дианой своими проблемами, пока они направлялись к другой аудитории.
— Боженька ж ты ж мой, сто тыщ баксов? — ошалело выдохнула она. — Не, всё-таки я правильно на юриста пошла, такие деньжищи…
— Да, а мне нужно собрать почти двадцать, и ещё найти способ оплатить учёбу, — расстроено согласилась Мирабель, останавливаясь, и Диана притормозила, не обращая внимания на столкнувшегося с ней студента.
— Так, а у родичей ты просить не можешь, потому шо они не одобряют, и вообще говорить про твого tío не хотят…
Мимо прошёл Серхио, слегка задев Мирабель плечом, и она, опомнившись, снова зашагала к аудитории.
— Да… Но и не только. Если они узнают, что я делаю за их спинами… В семье и так был скандал с моим поступлением, а ещё и это… Наверное, поищу ещё одного адвоката, или… не знаю, даже если устроюсь работать, то только на полставки, а это долларов семьдесят в месяц.(6) Вечность придётся копить, — Мирабель почувствовала странное облегчение от того, что смогла хоть с кем-то поделиться своими проблемами, а не держать всё в себе.
Зайдя в аудиторию, они заняли свои привычные места в середине, и Диана придвинулась ближе.
— А шо это вообще за история, с твоим tío? За что его так? — спросила она, и Мирабель хмуро покачала головой. Диана понизила голос до еле слышного шёпота: — Он что, с парамилитаристами тогось?
— Нет. Просто ему пришлось взять на себя вину за убийство одного… человека, — Мирабель стиснула пальцы в кулак, вспоминая лицо сеньора Освальдо. С каким бы наслаждением она сейчас плюнула ему на туфлю и послала к чертям с этим его заманчивым предложением поработать в его агентстве! — Долгая, в общем, история, но я не могу оставить его там, абсолютно невиновного!
— Да уж… страсти-то какие у вас в столице кипят, — покачала головой Диана. Раздался звонок, и Мирабель, вздохнув, попыталась сосредоточиться на критическом мышлении и аргументации для юристов, а не думать о Бруно.
Несмотря на все свои благие намерения, в субботу вплотную заняться учёбой и конспектированием дополнительной литературы, у Мирабель ничего не получалось. В голове вместо юриспруденции роились мысли о насущных делах: на следующей неделе тройняшкам Мадригаль исполнялось сорок четыре года, а у неё ни подарков, ни даже открыток. А ведь здесь, с этой вечно ломающейся духовкой в общежитии, не получится испечь для tío Бруно пирог, чтобы поздравить его…
Покосившись на учебник по введению в право, Мирабель решительно тряхнула головой и отодвинула его в сторону.
— К своему tío едешь? — поинтересовалась Диана, которая валялась на кровати с учебником по матстатистике.
— Нет. По магазинам, подарки для семьи искать, — отозвалась Мирабель, натягивая носки tío Бруно — ну, или уже всё-таки её носки.
— Тоже нужное дело, — согласилась Диана и со стоном накрылась учебником. — Боженька, убей меня сейчас, потому шо я уже не могу!
— Зато потом будешь зарабатывать сто тысяч долларов, — подбодрила её Мирабель, но Диана только жалобно захныкала.
Первым делом Мирабель заглянула в университетскую часовню, чувствуя угрызения совести, что давно уже не была на исповеди, да и вообще пренебрегала спасением своей грешной души. Помолившись за близких и за себя, и испросив успеха в своих делах и начинаниях, Мирабель отправилась в Metrópolis,(7) помня, что там неплохой книжный павильон.
Мирабель неторопливо шагала между стеллажами, придирчиво разглядывая выставленные книги. Для мамы она нашла кулинарную книгу «Европейская кухня» в подарочном издании, с потрясающими иллюстрациями и подробными рецептами, а для tía Пепы — альбом репродукций Тициана, которого она обожала, с небольшими комментариями к каждому полотну. Для Бруно она искала подарок дольше всего, разрываясь между сборником поэзии Неруды и сборником эссе Борхеса, пока не нашла кое-что гораздо лучше.
Уже поворачивая к кассам, Мирабель наткнулась на стенд с поздравительными открытками и остановилась, глядя на покрытую блёстками надпись: «¡Feliz cumpleaños, querido tío!» на одной из них. В голове словно взорвался целый ящик фейерверков: а почему бы не устроить для tío Бруно что-то особенное? Да, пусть у неё не получилось с адвокатом, да и придётся ограничиться унылой комнаткой для свиданий в тюрьме, но…
Чувствуя, как внутри разгорается азарт, Мирабель на обратном пути завернула в панадерию и, старательно изучив меню, заказала себе кусочек Трес Лечес с чашкой кофе. У неё постепенно вырисовывался план, и Мирабель облизнула ложечку, собирая последние крошки торта по блюдцу. Теперь оставалось только уточнить у администратора, принимают ли они заказы…
Вернувшись в общежитие и положив подарки на свою кровать, Мирабель со вздохом поплелась на кухню, на ходу собирая волосы в пучок — сегодня была её очередь дежурить, и она уже предвкушала бесконечную и бессмысленную попытку отмыть плиту и столешницы. Натянув хозяйственные перчатки, она взялась за губку, решив начать с самого простого — раковины и притаившейся возле неё посуды. Примитивный ручной труд благодатно сказывался на умственных способностях, и у неё возникла ещё парочка неплохих идей, как отпраздновать день рождения Бруно в тюрьме.
На кухню заглянула Эухения из 207-й комнаты, и, кивнув ей, принялась стаскивать с верёвки своё бельё, а когда на пороге появился Карлос, она с приглушённым писком торопливо метнулась в сторону.
— Простите. О, Мирабель, слушай, у вас ещё этот чай остался? В пакетиках, — с обречённым видом спросил Карлос, и Мирабель удивлённо обернулась:
— Кажется, да… Тебе же папа вроде должен был прислать?
— Он и прислал, — с грустью подтвердил Карлос, тактично не замечая Эухению, которая бочком, и пряча за спиной колготки с трусами и лифчиками, пробралась к выходу. — Целых тридцать пять пачек… их на таможне задержали. Решили, что я занимаюсь незаконной торговлей. Вот что за страна? Вывозить — так что угодно, а ввезти приличный английский чай…
Он трагично вздохнул, и Мирабель, преисполнившись сочувствием, стянула перчатки и выдала ему всю пачку Hindú. Карлос торжественно поблагодарил её, прижимая пакетированный чай к груди так, словно это было величайшее сокровище в мире, и, повеселев, побрёл из кухни.
Почти всю неделю Мирабель потихоньку воплощала свои идеи в реальность, вызывая сдавленные смешки у соседок. Алехандра, в конце концов, не выдержала и предложила свою посильную помощь. Свернув из длинной зелёной ленты пушистую хризантему, она прикрепила её к подарочному пакету и с помощью ножниц завила концы. Мирабель была готова её расцеловать, но Алехандра, разохотившись, вместо этого потребовала ещё ленточек и упаковочной бумаги, так что подарки для мамы и tía Пепы тоже оказались украшены.
В четверг, 17 октября, Мирабель с самого утра поехала домой, поздравить маму и tía Пепу с днём рождения. Ехать в автобусе с двумя подарочными пакетами и сумкой с вещами было не очень удобно, а ведь ещё стоило заглянуть в цветочный магазин возле остановки. Купив маме букет нежно-розовых гвоздик, а tía Пепе — ярко-рыжие астры, Мирабель, окончательно чувствуя себя нагруженным осликом, отправилась домой.
Мама крепко обняла её и звучно поцеловала в лоб, любуясь цветами, которые папа тут же поставил в вазу:
— Боже, какая красота!.. Спасибо, mija, но самый лучший мой подарок — это увидеть, что ты снова похожа на живого человека. Хоть синяки под глазами пропали, а то вообще страшно за тебя было, того и гляди уснёшь на ходу…
— Я что, правда так плохо выглядела? — удивилась Мирабель, и папа, поправив цветы в вазе, кивнул ей:
— Правда, Мирабу, правда.
— Мы в субботу, часа в четыре, собираемся в ресторан, — мама ласково пригладила её волосы, и Мирабель, зажмурившись, прильнула к её ладони. — Если хочешь, то утром поспи, отдохни, а вечером приезжай сразу туда, потом все вместе домой поедем.
Tía Пепа распаковала свой подарок и тоже присоединилась к объятиям и поцелуям, а Антонио, ухватив Мирабель за локоть, потянул её к себе в комнату, где вручил собственноручно сделанную открытку для tío Бруно. Мирабель чуть слезу не пустила, прочитав послание, и заверила своего младшего кузена, что обязательно передаст её tío Бруно в «Поисковый отряд». Конечно, без торжественного завтрака с домашним кофейным тортом Мирабель никуда не отпустили, зато на пары она приехала сытая и довольная.
Вечером в пятницу Мирабель в сотый раз проверила — всё ли она собрала, чтобы ничего не забыть. На душе всё равно скребли кошки: она понимала, что этого мало, и что, наверное, лучшим подарком был бы адвокат, взявшийся за дело Бруно… Тяжело вздохнув, она поправила бант на пакете и легла спать, убедившись, что будильник уже заведён. Правда, проснулась Мирабель ещё до того, как он затрезвонил — внутри у неё словно танцевали крохотные пузырьки, как в газировке. Быстро приняв душ в пустой ванной, она занырнула в шкаф в поисках целых капроновых колготок: стулья в университете были настолько «хищными», что оставляли зацепки даже через плотную ткань.
Диана, сонно заворочавшись, приоткрыла один глаз и одобрительно хмыкнула:
— Сразу ясно, поздравлять едешь при полном параде. Даже бельё кружевное надела.
Мирабель вскинула голову, чувствуя, как уши начинают гореть:
— Оно не кружевное! Почти. И вообще, я просто так его надела!.. — она выудила из ящика последнюю упаковку с новыми колготками. Чёрт, и это были именно те, что рекламировала в своё время Исабела… Мирабель с мрачным видом уставилась на логотип, после чего, мотнув головой, разорвала целлофан, стараясь не думать о сестре и её фан-клубе с Серхио во главе.
— Та кто ж спорит. Просто так просто… — полежав с закрытыми глазами ещё с минуту, Диана вдруг вскочила с кровати. — Так, шо ты наденешь поверх своих кружавчиков?
— Вот, платье… — Мирабель, окончательно перестав хоть что-то понимать, кивнула на голубое кашемировое платье до колен. Диана с довольным видом потёрла руки.
— Давай, натягивай, а я тя быренько намарафечу.
— Да зачем?! — Мирабель даже попятилась. Краситься с таким минусом, как у неё, было неудобно, максимум — тушь на ресницы и губы блеском обвести, и то, во время учёбы она предпочитала лишние пятнадцать минут провести в кровати, а не у зеркала с косметичкой, но Диана была неумолима:
— Ты поздравлять едешь? Вот и вид нужон соответственный. Зря ты, что ли, всю неделю тут бегала туда-сюда? Всё, садись сюда и не рыпайся. — Мирабель заморгала, когда Диана сняла её очки и нависла над ней с видом безумного хирурга над несчастной жертвой. — Не рыпайся, говорю, а то стрелки кривые будут… Во! Красота!
Спустя десять минут Диана вытащила зеркальце из своей сумки, и Мирабель уважительно кивнула: она бы и за полчаса не нарисовала такие ровные и тоненькие стрелки. К счастью, её соседка не стала мудрить с тенями, ограничившись только тушью и подводкой, но даже так получилось… эффектно?
— Спасибо! — искренне поблагодарила она, отложив зеркальце, и Диана махнула рукой, лихорадочно копаясь в своём шкафу:
— Ты погодь… Не, эти слишком тяжёлые, а эти приторные… о! Вот! Нюхай!
Она сунула Мирабель под нос колпачок от духов и, дождавшись одобрительного кивка, брызнула ей за уши.
— Всё, теперь сразу видно — приличная сеньорита идёт поздравлять своего почтенного tío с днём рождения, — с гордостью заявила Диана, глядя на неё, и тут же всплеснула руками. — Помаду забыли! Вот, возьми, это не мой оттенок, а тебе как раз…
Мирабель со странным чувством уставилась на своё отражение. «Главное, не поцеловать Бруно в щеку по привычке, а то след останется» — промелькнуло у неё в голове, и она сухо кашлянула, пытаясь вернуть мысли в приличное русло. Покрутившись перед зеркалом, она убедилась, что, кажется, похудела на пару кило с начала учёбы, и платье на ней смотрелось… неплохо. Внутри всё почему-то звенело от какого-то странного предвкушения: а заметит ли tío Бруно, что она накрасилась? Или… Да нет, он ведь не будет её рассматривать, у него будет на что обратить внимание. А вдруг?..
Диана, слегка хихикая, снова забралась в кровать и с блаженным видом потянулась, обнимая подушку:
— Всё, свою роль крёстной матери я на сегодня выполнила. Удачной встречи.
— Спасибо, — пробормотала Мирабель, подхватывая сумку с подарком и ещё один пакет, в котором лежало всё самое необходимое для праздника. Оставалось только заглянуть в панадерию за заказом — и на остановку!
Волнение, охватившее её с самого утра, не исчезло даже во время поездки: Мирабель то и дело казалось, что она сейчас взмоет над сидением, словно воздушный шарик, и так и будет болтаться под самой крышей автобуса. На КПП охранник, досматривающий сумку, неодобрительно покачал головой, но скромная взятка в 50 долларов и искренняя просьба: «Пожалуйста, офицер Родригез, в честь дня рождения!», его мнение изменили.
По заплёванному коридору Мирабель шла, чувствуя, как внутри всё скручивает от напряжения: а если tío Бруно это не нужно? А если ему не понравится? А она наверняка ещё и выглядит как клоун с этими накрашенными глазами и помадой… И вообще, глупостями всякими занимается вместо реальной помощи!..
— Ты глянь на эту, в платьице… ¡Ay, salado, te voy a meter la verga!(8) — донеслось до её слуха, и Мирабель невольно стиснула зубы.
— Ага. А потом тя Диктор уроет, как того chungo,(9) будешь бульон до конца жизни сербать через трубочку… — ввинтился чей-то резкий и пронзительный голос, и Мирабель невольно обернулась. Тощий парень с торчащими кудрявыми волосами расплылся в щербатой улыбке, свесив руки через решётку, и подмигнул ей. — Везучий он hijo de puta…(10)
Мирабель торопливо догнала охранника, выбросив из головы этот эпизод. Дойдя до комнаты для свиданий, она впервые нарушила регламент.
— Офицер Муньос, я… можно мне здесь десять-пятнадцать минут? — робко попросила она. Охранник, глянув на два пакета в её руках, с улыбкой кивнул ей, оставляя в одиночестве и запирая дверь. Мирабель прерывисто выдохнула, и тут же залилась краской, бросив взгляд на невзрачный столик. Вот с него, наверное, и надо начать, чтобы перестал её смущать и напоминать про сны…
Дверь за её спиной с шумом распахнулась, и Мирабель обернулась, неуверенно улыбаясь и стараясь придушить захлестнувшее её волнение. Tío Бруно застыл на пороге, и охранник, издав смешок, слегка похлопал его по спине, чтобы закрыть дверь. С шумом повернулся замок, и в комнате повисла звенящая тишина. Мирабель даже моргнуть боялась от сковавшего её напряжения.
Сам столик она накрыла клеёнкой с цветочным узором, расставила бумажные одноразовые тарелки, разложила салфеточки и пластиковые приборы. В центре Мирабель поставила коробку с Трес Лечес, перевязанную лентой с пышным бантом, рядом поставила тарелочку с нарезанными фруктами и, самое главное — термос с настоящим, сваренным в той же панадерии, кофе, а на стуле именинника поджидал пакет с подарком.
Казалось, воздух сгустился, как перед грозой, и Мирабель даже почудились слабые разряды молний, когда tío Бруно, отмерев, медленно обвёл комнату взглядом, останавливаясь на ней.
— Привет? — голос у неё почему-то осип, и Мирабель быстро прочистила горло, комкая в потных ладонях подол платья. Кожу покалывало изнутри, и ей хотелось чтобы он вечно смотрел на неё так: с каким-то странным, будоражащим чувством, от которого её бросало то в жар, то в холод.
— Я… Это… — Бруно, смешавшись, открыл и закрыл рот. — Мирабель… Это потрясающе. Ты потрясающая. Я… Господи. Извини, я все слова растерял от неожиданности.
— Всё в порядке! — торопливо отозвалась Мирабель, нервно заправляя волосы за ухо. Под кожей теперь не просто покалывало, там ревело какое-то безумное пламя, и она мимоходом пожалела, что надела платье из кашемира. — Просто я ведь приехала поздравить моего любимого… tío с днём рождения.
Предательский голос её подвёл, и она запнулась в середине фразы, лишь секундой позже сообразив, как это прозвучало. Веки у tío Бруно дрогнули, на мгновение в глазах промелькнуло что-то обжигающее, и Мирабель вздрогнула. Тут же рассердившись на себя, она встряхнула головой и, широко улыбнувшись, шагнула к Бруно, заключая его в крепкие и абсолютно родственные объятия.
— ¡Feliz cumpleaños, tío Бруно! — пропела Мирабель, и он негромко рассмеялся, обнимая её в ответ. Ладони соскользнули по её плечам вниз, останавливаясь на талии, и Мирабель показалось, что её сердце переместилось прямо в череп, и колотится теперь там. Она машинально потянулась к его щеке, и лишь в последний момент, ойкнув, ткнулась в неё носом. — Прости! Просто я губы накрасила, не хочу тебя всего измазать…
Tío Бруно издал странный звук, и Мирабель, отстранившись, с тревогой заглянула ему в лицо:
— Tío?
— Ничего, всё хорошо, — он торопливо разжал руки, отступая от неё на шаг, вот только его взгляд то и дело останавливался на её губах. — Ты… ты ведь отсюда сразу поедешь поздравлять своих маму и tía, верно?
— Нет, семейное торжество вечером, в ресторане, так что у меня ещё куча времени в запасе. Но, у нас тут будет ничуть не хуже, чем в ресторане! — Мирабель только надеялась, что Бруно не заметит её дрожащих рук, когда она указала на стол.
— Ты сотворила магию, mi cielito, так что у нас даже лучше, — галантно отозвался tío Бруно, и Мирабель смущённо хихикнула. Сделав шаг к столу, она остановилась, когда Бруно с преувеличенной вежливостью взялся за спинку стула.
— Позволите поухаживать за вами, сеньорита? — с улыбкой спросил он, и Мирабель, не выдержав, рассмеялась.
— Благодарю вас, сеньор, вы очень любезны, — сквозь смех ответила она, понимая, что непонятное напряжение, наконец-то, и слава Пречистой Деве, пропало. Бруно пробежал пальцами по краю подарочного пакета и осторожно переставил его на стол, садясь на своё место, почти касаясь Мирабель бедром. Щёки моментально вспыхнули, и она торопливо схватилась за термос.
— Не хотите ли чашечку кофе, сеньор? — спросила Мирабель, решив не выходить из образа, и Бруно замер, глядя на неё широко распахнутыми глазами:
— Кофе? Ты сказала, «кофе»?! Насто… — он театрально схватился за грудь, глядя, как Мирабель наливает ему в кружку от термоса горячий кофе. — Господи, малыш, я в раю!
Мирабель только хихикнула, глядя на неописуемое блаженство на его лице, когда tío Бруно сделал первый глоток.
— Это ты ещё свои подарки не видел, — подтрунивая, заметила она, и Бруно усмехнулся, держа кружку в руках:
— Погоди, погоди, дай мне две минуты. У меня и так чуть сердце не остановилось, когда я тебя увидел. Ты сегодня просто ослепительная.
— Спасибо! — Мирабель торопливо отхлебнула свой кофе, надеясь, что на него можно будет списать румянец на щеках. Tío Бруно, выдохнув, поставил кружку и взял пакет. Первой он достал открытку от Антонио и мягко улыбнулся, любуясь яркими тропическими цветами, обрамлявшими его портрет: Антонио явно долго сверялся с единственной оставшейся фотографией своего tíо. Следом на свет явились десять пачек сигарет, которые неугомонная Алехандра тоже обвязала ленточкой, а последней уже была книга, которую выбрала Мирабель, и Бруно недоверчиво вскинул на неё глаза:
— «История похищения»? (11) — переспросил он, и Мирабель кивнула:
— Да. Как раз только-только вышла. Там про Маруху Пачон, Диану Кинтеро, Марину Монтойа, помнишь, тот случай с похищениями? Или… — она запнулась, сообразив, что могла не угадать с подарком. — Прости, тебе, наверное, это неприятно читать.
— Нет, что ты… Я думаю, только Габо и мог написать об этих вещах, как надо, — пробормотал tío Бруно, раскрывая книгу и с наслаждением вдыхая её запах. Мирабель притихла, глядя на то, как он бережно перелистывал страницы. Чёрт возьми, она могла научиться справляться со своим дурацким возбуждением и эротическими снами, но как можно справиться с нежностью, которая сейчас захлестнула её с головой, мешая дышать?.. Она снова отпила кофе, чувствуя, как на языке мешаются сладость и горечь.
Бруно оторвался от книги, осторожно откладывая её в сторону, и мягко улыбнулся:
— Спасибо, малыш. Ты даже не представляешь, как я рад.
— А ты… знал её? Диану Кинтеро? — тихо спросила Мирабель, и tío Бруно качнул головой:
— Не очень хорошо. Мы пару раз пересекались на общих сборищах, здоровались, но не больше… Кстати, ты знала, что она с тобой училась в одном университете?
— Правда? — Мирабель резко выпрямилась, и tío Бруно кивнул:
— Ага. И тоже на юриспруденции… Только всё равно выбрала журналистику.
Мирабель неуверенно улыбнулась, робко касаясь его руки, лежавшей на столе, кончиками пальцев. Вот только на плечи снова навалилось чувство вины: она ни черта не делает для Бруно, только приезжает, привозит еду и какие-то мелочи, и всё. Адвоката до сих пор не нашла, и пока только тратит деньги. Даже учёбу не тянет — и есть ли вообще толк от её юридического образования?!
Tío Бруно шевельнулся, обнимая её за плечи и прижимая к себе:
— Что, малыш? Что случилось?
— Да так… просто. Мысли всякие. Ерунда, — Мирабель вымученно улыбнулась и кивнула на коробку с тортом. — Извини, его испекла не я. На кухне в общежитии…
— Да, понимаю. Там особо не развернёшься, а если и развернёшься, то придётся отгонять студентов и тараканов, которые в такие моменты неотличимы друг от друга: и те и другие — нахальные и прожорливые, — Бруно слегка сжал пальцами её плечо, наклоняясь ближе и зарываясь носом в волосы. Мирабель невольно задержала дыхание, чувствуя, как по спине побежали мурашки, и пытаясь не думать, не вспоминать про свой дурацкий сон и всё, что за ним последовало. Вздрогнув, Бруно быстро отодвинулся и с преувеличенным азартом потёр ладони. — Итак, Трес Лечес! Кстати, в тему удивительных подарков… Знаешь, от кого мне пришло письмо с поздравлениями?
— От Ренаты? — ляпнула Мирабель, торопливо садясь прямо. В глазах tío Бруно промелькнуло удивление:
— От ко… А, нет, что ты. От нашего Камилито.
— Да ладно?! — Мирабель чуть не свалилась со стула и схватилась за столик, который качнулся, скрежетнув ножками по бетонному полу. — Камило тебе написал?!
— Да! — с лёгким смешком подтвердил Бруно. — Поздравил с днём рождения и написал: «спасибо, что ходил со мной в театр и вообще поговорил с мамой, чтобы она мне разрешила играть».
— А ты и правда говорил об этом с tía Пепой?!
— Ну да, я же видел, что Камило на сцену тянет, как магнитом. Да ты сама вспомни, как вы в детстве устраивали представления…
— Да уж, — Мирабель рассмеялась, наморщив нос. — Это, скорее, был театр одного актёра, где блистал неповторимый Камило, а я была главным костюмером… нет, ну вот ведь тихушник! А ещё у меня спрашивал, когда лучше письмо отправлять, чтоб пришло в срок…
Бруно, улыбнувшись, снова притянул её к себе и поцеловал в макушку.
— Спасибо тебе, малыш. За этот праздник, за… вообще за всё, — он смолк, и Мирабель, притихнув, обвила его шею руками, прижимаясь лбом к груди и чувствуя бусины розария под тканью спортивной куртки.
— Tío, у меня всё ещё не получается с адвокатом, — шёпотом призналась она, и Бруно лишь обнял её крепче. — Я не сдаюсь, правда, и не успокоюсь, пока ты не выйдешь отсюда на свободу, и… и не поговоришь с Камило лицом к лицу, не обнимешь Антонио… Пожалуйста, просто… Я смогу…
— Я знаю, Мирабель. Знаю. Я никогда в тебе не сомневаюсь, милая, — таким же тихим шёпотом ответил он, и Мирабель быстро заморгала: ещё не хватало разреветься от нахлынувших чувств и перемазать ему одежду подводкой и тушью…
— Знаешь, но кое-что я всё же со своих лекций вынесла, — Мирабель, взяв себя в руки, выпрямилась, развязывая ленточку на коробке с тортом — в панадерии его заранее разрезали на порционные кусочки, так что оставалось только разложить по тарелкам. — В основе нашей уголовной системы всё-таки лежит презумпция невиновности. А это значит, что бремя доказывания вины лежит строго на обвинителе. В англо-саксонском праве это выражено ещё сильнее, у них даже термин есть — «Обоснованное сомнение», про это Карлос… Чарльз, ну, мой одногруппник, писал реферат. Это недостаточность доказательств, которые не позволяют судье или присяжным признать обвиняемого виновным вне всяких разумных сомнений.
— У нас на эту недостаточность закрывают глаза все сидящие в зале суда, — хмыкнул Бруно и, благодарно кивнув, взял кусок Трес Лечес. — Ты тоже бери, мне что, одному всё это есть?
— Спасибо! Да, мы, конечно, не в Штатах, но и у нас есть своя Конституция, — Мирабель отсалютовала ему пластиковой вилочкой, положив на тарелку кусочек, мысленно похвалив себя за выбор — всё-таки в панадерии была очень хорошая выпечка. Не как у мамы, но близко к её заоблачному уровню. — Знаешь, я даже смотрела статистику по похожим делам.
— Радует, что я точно не первый в этом списке, но, боюсь, что и не последний, — пробормотал Бруно, и Мирабель мрачно кивнула. Набрав в грудь воздух, она чуть не подавилась тортом, и Бруно поспешно похлопал её по спине. Мирабель, отдышавшись, допила свой кофе и отодвинула тарелку с Трес Лечес, от греха подальше.
— Спасибо… Так вот, с кем бы я об этом ни говорила, включая доктора Мену, все поражаются тому, насколько халатным был суд, — Мирабель, закинув ногу на ногу, принялась загибать пальцы, не заметив, что подол платья слегка сполз вверх по бедру. Tío Бруно, закашлявшись, залпом допил свой кофе и схватил дольку манго. — Не было опроса свидетелей, само следствие длилось от силы месяц, если посмотреть на материалы дела, то там наверняка найдётся ещё куча ошибок. Даже из того, что я узнала в этом семестре, легко понять: за это время документы невозможно как следует подготовить! У них не было ничего, кроме выбитого признания. А теперь ещё известно, что капитан… майор, не важно, Ортега замешан в таких вещах! Tío, у тебя есть права, данные тебе Конституцией, и когда мы инициируем пересмотр твоего дела, то они не смогут уже и дальше закрывать глаза! И, знаешь, что самое главное?
— Хм? — Бруно замер, заворожено глядя на неё, и Мирабель торжествующе улыбнулась:
— Достаточно просто уже указать на все эти нарушения, чтобы решение суда было признано незаконным! Адвокату даже не надо искать настоящего виновника, это дело полиции. Нет, неплохо было бы, конечно, предоставить суду факты о том, что в смерти Ортиса могла быть заинтересована куча народа, и у кого-то был бы не только мотив, но ещё и возможность, однако про них во время расследования не потрудились вспомнить. Тот же его жуткий водитель Панчо — просто идеальный подозреваемый, но его даже никто не искал!
Tío Бруно, посерьёзнев, положил вилку и задумчиво посмотрел ей в глаза.
— Знаешь, Мирабель, а ведь есть кое-что… — медленно произнёс он, вытирая руки бумажной салфеткой. — Про нашего друга Панчо… Возможно, это даже полезно и могло бы помочь.
Мирабель напряжённо замерла и быстро придвинулась ближе, когда Бруно наклонился к ней.
— Ты помнишь, что в нашем прекрасном отеле ненадолго остановился Хосе Лондоньо? — негромко спросил он, и Мирабель закивала. — Он был из верхушки картеля Кали, и, как ты знаешь, они… немного спонсировали Лос Пепес.(12) И пока дон Хосе наслаждался гостеприимством Ла Пикоты, мы с ним однажды… побеседовали. Узнав, за что я тут сижу, он очень развеселился.
— И что же его насмешило? — нахмурилась Мирабель, и Бруно качнул головой.
— Видишь ли, оказалось, что в конце декабря девяносто второго года, дон Хосе лично выдавал награду за убийство Освальдо Орско Ортиса его шоферу, Франциско Эррере, в определённых кругах известному как El Perro.
— Что?! — Мирабель подпрыгнула на стуле, и Бруно, покачав головой, прижал палец к губам. Она торопливо понизила голос, чувствуя, как её начинает слегка потряхивать от нервов. — Прости, просто…
— Я уточнял, это было двадцать восьмого декабря. Панчо прибыл в Кали и предоставил доказательства — статью в газете об «кровавом Рождестве», заявив, что на самом деле это он убил своего шефа. Абсолютно безбоязненно, потому что знал, что я суну голову в петлю, и Эскобар с его братией начнут на меня охоту. А так, Панчо получил три миллиарда песо и полную свободу передвижения.
— ¡Malparido!(13) — Мирабель с силой ударила себя по колену и зашипела от боли. Tío Бруно укоризненно глянул на неё и, вздохнув, погладил по безвинно пострадавшей коленке, пробормотав: «Sana sana colita de rana…» — Я знала, знала это! Грязный убийца!
— Может быть, — возразил tío Бруно. Ладонь с колена он так и не убрал, и Мирабель рассеянно накрыла её своей, бездумно переплетая их пальцы. — А может, он просто решил воспользоваться удачным стечением обстоятельств.
— Да я уверена, что это он!.. Хотя, это и не важно. Если бы этот дон Хосе… — Мирабель осеклась, вспомнив, что Хосе Сантакрус-Лондоньо был убит 5 марта, за день до её восемнадцатилетия. — Чёрт. А других свидетелей того разговора с Панчо не осталось?
— Малыш, свидетели там такие, что Господь сохрани тебя даже думать в ту сторону, — серьёзно ответил Бруно, рассеянно поглаживая её запястье большим пальцем, и Мирабель с покорным вздохом кивнула. Если этот разговор происходил на глазах бывшей верхушки картеля Кали и других личностей, входивших в Лос Пепес, то ей точно даже думать не стоит самостоятельно что-то сделать…
— Но это уже шаг к твоей свободе, — решительно заявила она. — Если использовать эту информацию, когда мы добьёмся пересмотра твоего дела… Мы сделаем это, tío!
Она вскинула голову, и Бруно согласно кивнул. В комнатке снова повисла оглушительная тишина, и они одновременно уставились на ладонь tío Бруно, так и лежавшую на её колене. Мирабель только сейчас ощутила, насколько горячей была его рука, и насколько тонкими были колготки… Бруно торопливо отдёрнул ладонь, отодвигаясь на стуле:
— Извини!
— Ничего, всё нормально! — Мирабель, покраснев, быстро замахала руками. Заодно можно было остудить пылающее лицо, и вообще, зачем она только надела это платье, в нём так жарко, что даже спина взмокла… и, Господи, не только спина, вот только уже не платье тому виной… Мирабель торопливо села прямо, судорожно стиснув бёдра, и потянулась к фруктам. Нужно было срочно занять голову, чтобы не думать о ладони tío Бруно на её коленке!
— Ты раньше не говорил про Панчо, — заметила Мирабель, ухватившись за новую информацию. Сердце уже не колотилось, как сумасшедшее, да и дышать можно было нормально — одна только мысль о шофере сеньора Ортиса подействовала отрезвляюще, как ведро ледяной воды. Грязной ледяной воды. — Я уверена, что эта информация сыграет нам на руку и будет нужна адвокату.
— Ну… — tío Бруно отвёл взгляд в сторону и слегка уклончиво произнёс: — Знаешь, не думал, что это действительно будет чем-то большим, чем очередным напоминанием о том, какой я дурак.
Мирабель, наклонив голову в сторону, задумчиво посмотрела на него и тихо спросила:
— Ты не верил, что этот момент действительно настанет, да? — вместо ответа он слабо шевельнул плечом, и Мирабель наклонилась ближе, накрывая его ладонь своей и слегка сжимая пальцы. — У нас всё получится, tío. Всё получится.
Бруно молча кивнул, глядя ей в глаза. Громыхнул замок, и в открывшуюся дверь заглянул охранник:
— Время вышло, — на этот раз его голос звучал не равнодушно, а с лёгким сочувствием, и Мирабель, обернувшись к нему с широкой улыбкой, кивнула на стол:
— Офицер Муньос… хотите кусочек тортика?
— Я на службе, сеньорита, — с сожалением отказался охранник, но Мирабель не подумала сдаваться:
— А кусочек манго? Апельсин? В честь дня рождения?
— На службе… — повторил охранник и, оглянувшись, зашёл в комнату, прикрывая дверь. — Feliz cumpleaños.
Подмигнув, он взял тарелку с фруктами и демонстративно повернулся к ним спиной, полностью сосредоточившись на манго. Мирабель, улыбнувшись, качнулась к Бруно и крепко обняла его:
— Ещё раз с днём рождения, tío, — забывшись, она поцеловала его в щеку, оставляя красный след от помады. — Ой! Прости, измазала…
— Это ерунда, — отозвался Бруно, обнимая её в ответ. — Спасибо, малыш. Ты настоящее Чудо.
Он наклонился к ней, и Мирабель ощутила его дыхание на своих губах — так, что сердце сжалось в предвкушении и лихорадочной, безумной надежде, но tío Бруно лишь нежно поцеловал её в кончик носа, так, что она даже хихикнула от неожиданности.
Охранник кашлянул, вежливо не поворачиваясь к ним, и Мирабель, опомнившись, вскочила со стула, собирая в сумку термос и грязные тарелки с приборами.
— Я к тебе ещё приеду, — пообещала она, и Бруно напомнил, чтобы она всё-таки не забывала об отдыхе.
«Может, и правда написать заявление о предоставлении интимных свиданий, они вроде три часа длятся…» — промелькнуло у неё в голове, пока Мирабель шла за посмеивающимся охранником. В конце концов, одного часа вечно не хватает, а с другой стороны… Мирабель, вздохнув, покачала головой. Опять она про всякие глупости думает вместо дела.
Покинув мрачную громаду тюрьмы, она побрела на остановку, когда порывом ветра в глаз занесло какую-то соринку. Чертыхнувшись, Мирабель остановилась и, вытащив зеркальце, уставилась на своё отражение. Помада явно не выдержала столкновения с тортом и щекой Бруно… Мирабель моментально смутилась: вообще от косметики больше неудобства, чем пользы, даже глаз нормально не потереть, не то что поцеловать tío при встрече или на прощание… Пока она мучилась с проклятой соринкой, к остановке подъехал автобус, и Мирабель поспешно бросилась к нему, чуть не забыв на скамеечке сумку.
Вернувшись в общежитие, Мирабель первым делом смыла макияж и с наслаждением потёрла глаза, нещадно зудевшие последние пятнадцать минут.
— Ну шо, твой tío остался доволен поздравлениями? — весело спросила Диана, отрываясь от очередного романа Барбары Картленд, и Мирабель без задней мысли кивнула:
— Очень! Только помада не прошла испытание тортиком, да и следы от неё остаются… — она стянула платье и осторожно развесила его на спинке стула.
— Ну да, ну да, тортики, они такие, коварные… — странным голосом согласилась Диана, хитро поглядывая на неё. — Ну, главное, хоть немного продержалась, да и на вкус ничего.
Мирабель пожала плечами, натягивая привычные футболку и джинсы: до четырёх часов ещё было время, и стоило бы провести его с пользой, то есть, в библиотеке.
Именно там на неё, нагруженную учебниками и дополнительной литературой по уголовному и процессуальному праву, наткнулся Педро Моледо, к середине семестра умеренно обросший бородой. Какое-то время назад он подвизался помогать в библиотеке и сейчас важным видом толкал тележку, расставляя книги по местам.
— О, сеньорита Рохас Мадригаль, привет, — удивился он, глянув на башню из книг в её руках. — А ты чего нагрузилась? У вас же уголовка на втором курсе, разве нет?
— Это я так. Для общего развития, — вздохнула Мирабель.
— Уважаю, — кивнул Педро и, забрав у неё тяжеленные тома, переложил их на свою тележку и покатил её к столам. Мирабель бросила быстрый взгляд на наручные часы: библиотека закрывалась в два, и ещё нужно было успеть в ресторан…
— Хочешь специализироваться именно по уголовному праву? — спросил он, выгрузив книги на стол, и Мирабель кивнула:
— Спасибо. Да, слишком много судебных ошибок. Ужасающее количество нарушений, и от этого страдают невиновные, — она села за стол и протёрла очки, морально готовясь грызть железобетон уголовного права.
— Ты прямо как мой tío Оскар говоришь, — ответил Педро, опершись на ручку тележки. — Он тоже адвокат, как раз по уголовному, и вечно за самые трудные дела берётся, чтобы доказать невиновность.
— Значит, он отличный человек, — слабо улыбнулась Мирабель, и Педро расплылся в довольной улыбке, которая моментально превращала его из бородатого мафиози в приличного человека. Пожелав ей удачи, он двинулся дальше разносить книги, и Мирабель погрузилась в чтение. Лишь спустя полчаса у неё в голове что-то щёлкнуло. На счастье, Педро ещё не ушёл из библиотеки, как раз нашёлся у стеллажей по международному частному праву.
— Педро? Твой tío… Это Оскар Моледо? — спросила она, боясь поверить в слабый, едва забрезживший перед ней, свет надежды.
— М-м? А, ну да, — кивнул Педро, расставляя учебники. — А ты про него уже слышала?
— Я хотела попасть к нему на приём, но он был на больничном… С ним всё хорошо?
— А, так это он руку сломал, когда на лыжах с моей tía Розитой катался, — кивнул Педро, а затем потряс головой. — Погоди, говоришь, хотела записаться? Тебе нужен адвокат по уголовным делам?
— Очень. Твой tío, он уже здоров? Принимает? — с надеждой спросила Мирабель, и Педро, почесав подбородок, ответил:
— Так. Мне тут ещё минут десять надо…
Мирабель вернулась за стол, изнывая от нетерпения и нервно покусывая ноготь на большом пальце. Может, удача повернулась к ней лицом? Хотя, с другой стороны, ещё вопрос, какой гонорар у доктора Моледо…
Педро появился из-за стеллажей, на ходу продевая руки в лямки рюкзака, и Мирабель торопливо выскочила из-за стола.
— Так что там за дело у тебя? — спросил Педро, пересекая дворик, и Мирабель вкратце пересказала ему свою ситуацию. Выслушав её, Педро задумчиво почесал бороду и завернул на пост в общежитии, обворожительно улыбаясь пожилой вахтёрше:
— Сеньора Пулидо, вы сегодня просто солнце ясное…
— Даже не вздумай подлизываться, Педро Моледо, после того как уже третий ключ потерял с начала года, — сурово заявила сеньора, но Мирабель заметила лёгкие смешинки в её глазах.
— Ни в коем случае! Каюсь, грешен, виновен, — Педро сложил руки на груди, очень напоминая Камило, что, учитывая его рост и общую бородатость, смотрелось вдвойне комичней. — Сеньора Пулидо, можно телефон?.. Пожалуйста! Ну просто дело жизни и смерти!
— Ох, Педро, за уши б тебя оттаскать, да не дотянусь, — вздохнула сеньора Пулидо, доставая дисковый телефон из-под стойки.
Педро, рассыпавшись в комплиментах её доброму сердцу и христианскому милосердию, набрал номер и, подмигнув Мирабель, бодро проговорил в трубку:
— Tío, привет, это я… Не, со мной всё хорошо. Tío Оскар, как там твоя рука? А, уже? Tío, тут такое дело… Одной моей знакомой очень нужен серьёзный и грамотный адвокат. Нет, не… Tío, запиши сам, пожалуйста. Я твою Стеллу боюсь, она как начнёт говорить своим «секретарским» тоном, так у меня ноги трясутся! Спасибо! Мирабель Рохас Мадригаль… Вы во вторник как учитесь? После обеда? — спросил он, обернувшись к Мирабель, и она кивнула. — Ага, у них во вторник вторая смена. Да, из наших. Ага, ага… tía Розите приветы и поцелуи! Да, приеду, конечно!
Положив трубку, Педро обернулся к Мирабель, которая на всякий случай придерживалась за стену.
— Всё, двадцать девятого октября в десять утра. Адрес сейчас напишу. Эй, сеньорита Рохас Мадригаль, ты чего, в обморок решила упасть? — уточнил он, на всякий случай придержав её за локоть.
— Педро… спасибо, — выдохнула Мирабель, стискивая листочек с адресом офиса адвоката Оскара Моледо.
— Да ерунда. Мы, в конце концов, всё Росаристас. Практически родня! — Педро с важным видом воздел палец к потолку, и Мирабель всерьёз задумалась над тем, чтобы написать письмо Папе Римскому с просьбой его канонизировать при жизни.
1) Бесплатная колумбийская газета, выходящая с сентября 1993 года.
2) К колумбийских школах форма для девочек не предусматривает брюки, только юбки или платья, исключение — уроки физкультуры.
3) Одно из печально-знаковых сражений эпохи Тысячедневной войны; 11- 26 мая 1900 года правительственные войска нанесли тяжёлое поражение либералам, после чего те уже так и не смогли восстановить свои силы.
4) В Боготе в настоящее время используется система высокоскоростных автобусов ТрансМиленьо (TransMilenio), но заработала она только в 2000 году. До этого, в 1991 году, Хайме Кастро Кастро предложил первый проект метро, но что-то пошло не так, и проект отложили сначала на полгода, потом ещё на полгода, а потом признали убыточным и вообще свернули. Потом в 1994 году был предложен проект Метробуса, который должны были построить к середине 95 года, и снова что-то пошло не так. Вновь о строительстве метро заговорили только в 1998 году, но признали экономически нецелесообразным, и вместо этого задумались о строительстве высокоскоростных автобусов; тогда же впервые в юридических документах появилось название TransMilenio. Кстати, метро там до сих пор в стадии строительства, и его обещают торжественно открыть в 2028 году. Теоретически. Маньяна!
5) Acción de nulidad y restablecimiento del derecho — процедура в колумбийском законодательстве, подразумевающая признание решения суда недействительным и последующее получение компенсации. В отличие от апелляций, как кассационных, так и чрезвычайных, может подаваться в любой момент после вынесения решения суда.
6) В 1996 году минимальная заработная плата в Колумбии составляла в среднем 137.1 долларов США или 138 748 колумбийских песо.
7) Торговый центр в Боготе, был открыт 15 июля 1984 года.
8) Жаргонно-сленговое, «Эй, красотка, я б тебя насадил на свою мачту».
9) Уёбище.
10) Сукин сын.
11) Повесть Габриэля Гарсия Маркеса, посвящённая похищению видных деятелей культуры и общества Колумбии в эпоху эскобаровского террора, в числе которых была и Диана Кинтеро Турбай, опубликована в 1996 году.
12) Los Pepes, «Perseguidos por Pablo Escobar» («Преследуемые Пабло Эскобаром») — вооружённая группировка из лиц, пострадавших от действий Пабло Эскобара, открывшая охоту на членов Медельинского картеля.
13) Ублюдок.
Мирабель нервно прохаживалась из стороны в сторону возле ворот Ла Пикоты, то и дело бросая взгляды на наручные часы. Время тянулось как кукурузный сироп, но вот, наконец-то, минутная стрелка неохотно, словно делая одолжение, шевельнулась, занимая вертикальное положение — ровно девять… Ещё через пять минут тюремные ворота с дребезжащим шумом отъехали в сторону, пропуская первых посетительниц, и Мирабель нервно сглотнула, вытирая потные ладони о куртку. Солнечные лучи постепенно прогревали прохладный с ночи воздух, но её всё равно знобило от резких порывов ветра и собственных переживаний.
По дороге проезжали машины, и сердце у Мирабель каждый раз подскакивало к самому горлу, но ни одна не свернула на подъезд к Ла Пикоте, даже наоборот, все они слегка ускорялись, словно стараясь поскорей миновать мрачную серую громаду тюрьмы. Стрелки часов уже подползли к половине десятого, и воображение рисовало самые мрачные картины: произошла авария, у доктора Моледо опять перенесли заседание, его похитили партизаны и потребуют выкуп…
Наконец, к Ла Пикоте свернул красный Рено(1), и Мирабель напряжённо вытянулась в струнку. Чистая и ухоженная, хоть и не новая машина, притормозила в специальном «кармане», и из неё торопливо выбрался сеньор адвокат, Оскар Моледо. Доктору Моледо было за пятьдесят, и он очень походил на своего племянника Педро, особенно когда тот сбривал свою бороду, разве что был не таким высоким. Зато невысокий рост компенсировался некоторой округлостью, что, однако, лишь придавало ему солидности. В глаза Мирабель сразу бросилась разница между неброским, но дорогим костюмом и достаточно скромным автомобилем — ей почему-то казалось, что столь маститые адвокаты ездят на чём-то более респектабельном, чем привычный глазу девятый Рено.
— Прошу прощения за опоздание, сеньорита Рохас, эти пробки, — извинился он, пожимая ей руку, и Мирабель закивала, надеясь, что сеньор адвокат не обратит внимания на её потную и холодную, как у лягушки, ладонь.
— Ничего, я всё понимаю, — пробормотала она, нервно поправляя на плече сумку с сигаретами и эмпанадами для tío Бруно. Доктор Моледо ободряюще ей улыбнулся, отчего его внимательный взгляд моментально потеплел, а от глаз разбежалась сеточка морщин, делая выражение его лица мягче.
Миновав ворота — охранник в будке, узнав адвоката, слегка приподнял форменную кепку за козырёк, обратившись к нему по имени, и доктор Моледо вежливо ему кивнул, — они спокойно дошли до КПП, обойдя очередь посетителей. Мирабель с каждым шагом казалось, что она сейчас либо упадёт в обморок, либо взлетит в небо, и её кидало от дикой, сумасшедшей надежды в бездны отчаяния.
Охранник Рамирез, взглянув на адвокатское удостоверение, которое предъявил доктор Моледо, весело усмехнулся:
— О, сеньор адвокат, решили слегка нас разгрузить? Давно пора…
— Всё и все в руках правосудия, офицер, — жизнерадостно ответил доктор Моледо, перехватив поудобнее дипломат, который даже не досмотрели, и достав свой блокнот. — Прошу предоставить возможность конфиденциальной неограниченной по времени беседы с заключённым номер… — он сверился с записями и продиктовал номер охраннику, — Бруно Мадригалем.
— Конфиденциальная и неограниченная, знаем, знаем, — беззлобно проворчал офицер Рамирез. — Франциско! В третью переговорную сеньора адвоката…
— Сеньорита Рохас со мной, — вставил доктор Моледо, и офицер кивнул, рассеянно махнув рукой. Мирабель только вздохнула, предъявляя своё удостоверение личности и сумку на досмотр. Однажды, если она не вылетит из университета и всё-таки получит диплом, у неё тоже будет возможность проходить в тюрьму без досмотра и снятия отпечатков… Ну а пока что можно было забрать временный пропуск на своё имя.
— А почему он сказал, что их пора разгрузить? — вполголоса спросила Мирабель, пока они шли по коридору за охранником.
— Всё очень просто, на одного офицера INPEC(2), приходится от двухсот до трёхсот заключённых, — так же тихо пояснил доктор Моледо. — Наши тюрьмы, к сожалению, чудовищно переполнены, и людей не хватает. Даже в Ла Пикоте ситуация далека от совершенства, но по сравнению с другими пенитенциарными заведениями, здешние заключённые находятся в несколько более выгодном положении.
Это было очень странное чувство, идти по коридору не в одиночестве, глядя на шедшего впереди охранника, а бок о бок с кем-то, кто действительно был на её стороне, и, более того, считался достаточно авторитетным в своей профессии человеком, чтобы можно было укрыться за его надёжной спиной. Присутствие доктора Моледо словно создавало невидимый, но очень крепкий щит, от которого даже отскакивали выкрики заключённых, не долетая до слуха Мирабель. Она еле слышно выдохнула сквозь зубы — челюсти свело судорогой от волнения.
…Перед визитом к доктору Моледо, Мирабель немного поговорила с Педро о том, с какими делами работает его tío, и с замиранием сердца узнала, что доктор Оскар Моледо состоит в коллективе правозащитников, силы которого направлены в том числе на противостояние судебному произволу. И много времени тратит среди прочего на обжалование и отмену ошибочных и, порой, откровенно незаконных решений, каких в стране, к сожалению, слишком много.
«Господь услышал её молитвы!» — именно эта мысль поддерживала Мирабель во вторник, 29 октября, когда она переступила порог кабинета. Доктор Моледо внимательно её выслушал, и, полистав ежедневник, сообщил, что как раз на следующей неделе, в среду, у него есть свободный день, в который он может посетить «уважаемого сеньора Мадригаля».
В университет Мирабель возвращалась в состоянии, близком к обмороку, и даже не сильно огорчилась, когда поняла, что опоздала на латынь для юристов, которая стояла первой парой. На слегка трясущихся ногах она отправилась в библиотеку, чтобы в тишине и спокойствии написать письмо Бруно и предупредить его о визите адвоката на следующей неделе, пообещав всё в красках объяснить в субботу. Поставив последнюю точку, Мирабель откинулась на спинку стула, перебирая в памяти беседу с доктором Моледо. Он показался ей надёжным адвокатом, и уж точно совершенно непохожим на того проходимца Оспину! Только бы всё получилось...
Когда в пятницу между пар её нашёл взволнованный Педро, Мирабель тут же напряглась.
— Сеньорита Рохас Мадригаль, тут такое дело, — Педро рассеянно потёр затылок. — Мой tío Оскар попросил, чтоб ты с ним связалась, у него там важное заседание на среду перенесли…
Мирабель тут же подхватилась с места и поспешно направилась следом за Педро в общежитие к телефону. Доктор Моледо искренне попросил прощения за смену планов, посетовав, что это бич всех адвокатов:
— Мне ещё повезло, что не надо ехать в другой город к восьми утра, но один Господь знает, сколько теперь оно займёт времени... Сеньорита Рохас, я бы хотел узнать, удобно ли будет, если я нанесу визит вашему tío завтра?
Мирабель ошалело застыла с разинутым ртом, стиснув телефонную трубку в руке, но уже спустя пару секунд, оправившись, лихорадочно закивала головой:
— Да! Конечно, это… да, удобно.
— Надеюсь, я не помешаю визиту вашей семьи? — уточнил доктор Моледо, и Мирабель сглотнула — в горле почему-то вдруг стало сухо:
— Tío Бруно навещаю только я. Абуэла приезжает на Рождество и на Пасху.
В трубке ненадолго повисло молчание, после чего доктор Моледо ответил:
— Понимаю. Тогда предлагаю встретиться в девять утра возле ворот, вас устроит?
Мирабель заверила его, что абсолютно устроит, и они договорились, что в случае согласия tío Бруно, в эту же в субботу постараются уладить все финансовые вопросы сразу после визита. Положив трубку, она привалилась к стене, дожидаясь, пока в глазах перестанут роиться чёрные точки. Из-за волнения она ни на чём не могла сосредоточиться, и, в конце концов, Диана накапала ей успокоительного в стакан воды, после чего Мирабель провалилась в сон. А уже утром, пожарив tío Бруно пять эмпанад с курицей и картофелем, Мирабель почти полчаса провела университетской часовне, моля Деву Марию дель Росарио и святого Иуду Фаддея о помощи в их благом деле…
Охранник остановился у двери, и Мирабель, зазевавшись, чуть не прошла мимо, слишком погруженная в свои мысли. Эта комната, в которую их привели, разительно отличалась от той комнатушки для свиданий, к которой Мирабель успела привыкнуть — здесь даже замок на двери лязгал не так обречённо и громко! Да и сама комната была гораздо просторней. Стол возле стены был хоть и не новым, но деревянным и крепким на вид, и кроме бутылки с водой и стопки одноразовых стаканчиков, на нём стояла круглая керамическая пепельница. Напротив входной двери красовался небольшой стеллаж с растениями — уже живыми, а не искусственными, а вместо выцветшего бумажного лика Христа на стене яркими красками была изображена сама Пречистая Дева Мария. Большое окно, забранное решёткой, открывало вид на те самые зелёные горы, о которых tío Бруно ей как-то писал, и Мирабель почувствовала, как сжалось сердце. Что это было — издевательское напоминание о том, чего лишились заключённые, или, напротив, проблеск надежды, что однажды они смогут покинуть эти мёртвые стены?..
— Сейчас приведу заключённого Мадригаля, — заметил охранник, закрывая дверь на замок, и Мирабель ощутила холодок в животе. Только бы tío Бруно согласился.
— Сеньорита Рохас, — негромко окликнул её доктор Моледо. — Я понимаю, что отнимаю время у вашего семейного визита, но вам, как будущему юристу, известно, что беседа подзащитного и адвоката конфиденциальна…
— Разумеется, — Мирабель, переборов неловкость, поставила сумку на один из четырёх стульев, расставленных возле стола, и вытащила завёрнутые в фольгу эмпанады и сигаретные пачки. — Я вас представлю и подожду на КПП.
Дверь за её спиной открылась, и Мирабель обернулась, с трудом подавив порыв броситься Бруно на шею. Сегодня он надел тёмно-красный костюм, в котором выглядел не таким уставшим и бледным, и Мирабель заметила, как из-под куртки выглядывают бусины розария поверх серой футболки. Tío Бруно настороженно замер, глядя на адвоката, после чего перевёл потеплевший, хоть и растерянный, взгляд на неё, и Мирабель ободряюще улыбнулась. Во всяком случае, ей хотелось верить, что улыбка действительно была ободряющей, а не напоминающей паническую гримасу: её начало слегка потряхивать в нервном ознобе.
Справившись с замешательством, Бруно приблизился к ним, внимательно глядя на адвоката, и Мирабель, спохватившись, быстро отёрла потные ладони о джинсы, надеясь, что на голубой ткани не останется тёмных следов, и представила их друг другу, невольно копируя интонации абуэлы, когда та разговаривала по телефону с деловыми партнёрами:
— Tío Бруно… это доктор Оскар Моледо, адвокат по уголовному праву. Доктор Моледо — мой tío, сеньор Бруно Мадригаль.
— Приятно познакомиться, сеньор Мадригаль, хоть повод и не самый радостный, — добавил доктор Моледо, протягивая руку, и сердце у Мирабель радостно ёкнуло, когда tío Бруно, хоть и с секундной заминкой, её пожал.
— Согласен, повод мог бы быть и получше, — отозвался tío Бруно, и Мирабель еле слышно выдохнула, чувствуя, как нервное напряжение, сковавшее её, немного спало.
* * *
С того самого дня, когда за его спиной с грохотом захлопнулись железные ворота Ла Пикоты, Бруно смирился, что покинет этот гостеприимный приют только ногами вперёд, но сейчас… Обещание Мирабель вытащить его отсюда уже давно перестало казаться ему несбыточной, светлой мечтой, теперь же обрушилось на него, словно лавина в горах. Получив накануне вечером от Мирабель письмо, Бруно не находил покоя — она предупредила, что в среду к нему явится адвокат, пообещав рассказать подробности при личной встрече. Встреча с адвокатом одновременно дарила надежду, но сомнения разъедали его изнутри: каким человеком тот окажется? Про Ортегу ему ведь тоже говорили, что он надёжен, и чем всё закончилось?..
В голове у Бруно воцарился полнейший хаос, когда охранник сообщил, кто именно ждёт с ним встречи, и провёл по коридору дальше обычного, а потом завёл в абсолютно новую комнату, где вместе с Мирабель его дожидался и тот самый адвокат Оскар Моледо. Среднего роста, полноватый мужчина с начавшими седеть густыми тёмными волосами доброжелательно улыбнулся ему, протянув руку.
Рукопожатие у адвоката было хорошим: не безвольным и вялым, и не попыткой раздавить ему кисть, но в меру крепким и энергичным. Доктор Моледо был лет на десять старше его, но голос у него оставался молодым и полным жизни, а взгляд — острым и внимательным. Бруно заметил дорогой кожаный дипломат — у матери был такой же, только чёрный — и качественный костюм, сшитый явно на заказ. Он не бедствовал, этот доктор Моледо — неужели Мирабель отдаст все деньги на оплату его услуг? Нет, семья никогда не оставит её без поддержки, но насколько же бесполезной семьёй был он сам… А если всё окажется зря, и этот огонь в её глазах погаснет?..
— Я предлагаю всем устроиться с относительным комфортом, — произнёс доктор Моледо, кивнув на стол. — Разговор нам предстоит достаточно долгий, и вести его на ногах…
— Абсолютно излишне, — согласился Бруно, садясь на стул, который был гораздо удобней, чем те, к которым он привык за эти несколько лет в тюрьме. Хаос в голове никак не желал униматься, и мысли проносились яркими всполохами, слишком быстрыми, чтобы можно было их ухватить.
Мирабель без раздумий села рядом, и тут же на её лице промелькнула тень сомнения — она покосилась на доктора Моледо, потом на стол. Бруно заметил, как её брови слегка нахмурились, словно она решала, не отодвинуться ли в сторону, и осторожно дотронулся до её руки кончиками пальцев. Мирабель, моментально расслабившись, бросила на него быстрый взгляд из-под ресниц, робко улыбнувшись.
«У неё совсем пропали веснушки…» — новая мысль вспыхнула в голове, задерживаясь на доли секунды. И правда ведь, пропали — а ещё пару недель он мог их разглядеть на переносице, в тени очков, крохотные крапинки, от которых почему-то сжималось сердце. Но во взгляде племянницы не было ни капли усталости — лишь воодушевление, отчаянная, безумная надежда, и совсем крохотная неуверенность: правильно ли она поступила? Бруно слегка сжал её прохладные пальцы, борясь со ставшим уже привычным желанием обнять и прижать к себе, отогреваясь родным теплом, дыша им...
— Позвольте, я начну, — доктор Моледо поставил дипломат на стол и, щёлкнув застёжками, достал пестревший закладками пухлый блокнот с привязанной к нему ручкой, и Бруно рывком вернул себя к реальности, отпустив руку Мирабель. — Как я уже говорил, я адвокат по уголовному праву, и практикую уже более четверти века, и с делами, подобным вашему, доводилось сталкиваться… гораздо чаще, чем мне бы хотелось. Ваша племянница, сеньорита Рохас, вкратце ознакомила меня с вашим случаем, и, к сожалению, не могу сказать, что он беспрецедентен для нашей судебной системы… Сеньор Мадригаль, суд над вами состоялся в девяносто третьем, верно?
— Да, — Бруно уставился на керамическую пепельницу, чувствуя, как пересохло во рту.
Тогда, после забитой людьми тесной клетки следственного изолятора, зал суда показался ему огромным, как базилика Богоматери Лурдской(3). Чужие голоса отражались от высокого потолка и стен и гулким эхом отдавались внутри его собственного черепа, дробясь на звуки и слоги, которые смешивались в полную какофонию, усиливая головную боль…
Доктор Моледо слегка прищурился, глядя на него в упор:
— Приговор выносила судья Эмилия Сантос или судья Густаво Кастаньо?
Вздрогнув, Бруно недоверчиво уставился на адвоката, который смотрел сейчас не просто внимательно — знающе. Лицо из воспоминаний стёрлось, а вот весёленькие жёлтые эспадрильи, торчавшие из-под судейской мантии, напротив, врезались в память почти до боли, как и имя судьи.
— Густаво Кастаньо, — подтвердил Бруно, и доктор Моледо, вздохнув, помассировал лоб костяшками пальцев.
— Я даже не удивлён… — пробормотал он и опустил руку. Он уточнил ещё ряд деталей, и Бруно понимал, что адвокат присматривается к нему так же, как и он сам — к адвокату. Наконец доктор Моледо щёлкнул ручкой, откладывая её в сторону, и выпрямился на стуле. — Сеньор Мадригаль, я готов представлять ваши интересы в суде, и сразу хочу сказать: ваше дело может стать резонансным.
Бруно опустил взгляд на стол, невольно складывая руки у себя на груди. Готов ли он, чтобы фамилия его семьи зазвучала вновь в новостях?.. Доктор Моледо ненадолго умолк, словно дав ему время подумать и взвесить все «за» и «против», и затем продолжил:
— С девяностого года я являюсь членом ассоциации CAJAR(4) и, как я говорил, случаев, подобных вашему, перевидал более чем достаточно. Но, в отличие от большинства моих подопечных, вы не только умеете читать и писать, но и являетесь уважаемым человеком из приличной семьи, более того, публичной персоной. В случае успеха о вашем деле заговорят в газетах, по радио и на телевидении, и тем, кто станет жертвой судебного произвола и халатности после вас, будет немного проще добиться справедливости. А ещё это может стать весомым аргументом в пользу проведения давно уже назревавших судебных реформ.
Бруно рассеянно кивнул, напрягая память. Как бы ни старалось руководство RCN держаться подальше от политики и «острых» тем, предпочитая развлечения и новости культуры, в коридорах и между эфирами они с коллегами многое обсуждали, и об этой организации Бруно слышал, но тогда даже не догадывался, что придётся лично столкнуться с её представителем, да ещё и не в студии за микрофоном, а по такому мрачному поводу.
— Некоммерческая и неправительственная? — уточнил он, и доктор Моледо кивнул с многозначительным вздохом:
— Да, в переводе на простой язык — большая часть наших гонораров уходит на благотворительность и на нужды самой ассоциации. И это нас плавно подводит к следующему пункту — оплата моих услуг. Я уже касался этой темы с вашей уважаемой племянницей, а с вами этот момент мы уже обсудим детально. Я придерживаюсь старой и много раз оправдавшей себя схемы: разумная сумма семьдесят пять миллионов песо(5) за разбор дела в одной инстанции. Плюс гонорар успеха — тридцать процентов от суммы компенсации, которую мы потребуем в случае нашей победы. И, разумеется, — добавил доктор Моледо, постукивая пальцами по обложке блокнота, — вы имеете полное право добиться частичной оплаты судебных издержек от государства, что значительно покроет ваши расходы.
Бруно искоса глянул на Мирабель, которая еле заметно кивнула — пусть он не знал точной суммы, скопившейся на его счёте за эти три года, но общее представление у него было. Снова ожила совесть, впиваясь в и без того нывшее сердце: эти деньги ей бы на себя, на оплату своей учёбы использовать, а не на него, viejo tonto…(6)
— В финансовых вопросах я полностью доверяю Мирабель, — Бруно заметил, как просияла его племянница — да любой бы заметил. — Думаете, компенсацию удастся потребовать?
— Я бы сказал, мы просто обязаны, сеньор Мадригаль, — доктор Моледо развёл руками. — Как я говорил, вы были востребованным ведущим на радио, ваше имя и голос на слуху у всей Боготы, и такое обвинение… Ваше дело может вдохновить и дать надежду тем, кто так в ней нуждается. Мы ведь не просто аннулируем приговор, мы восстанавливаем ваши права, в том числе и право на компенсацию вреда, нанесённого вашей репутации, здоровью и жизни.
В спокойном голосе адвоката слышалась уверенность, которой самому Бруно слегка недоставало. Он машинально потянулся к шраму под сердцем, чувствуя разлившийся внутри холод, и тут же опустил руку, заметив взгляд Мирабель:
— Я согласен.
Доктор Моледо, улыбнувшись, снова щёлкнул застёжками дипломата и вытащил два экземпляра договора, бланк заявления и вторую ручку. Бруно невольно отметил, что та была самой обыкновенной, никакого «Паркера» с золотым пером, но, как он убедился, выводя свою подпись после того, как внимательно прочитал договор, писала она отлично. Свой экземпляр, помедлив, он протянул Мирабель, и та взяла распечатанные страницы с таким трепетом, словно это были священные скрижали. Доктор Моледо, вернув документы в дипломат, раскрыл блокнот на чистой странице и взялся за ручку:
— С этого момента, сеньор Мадригаль, я являюсь вашим представителем в суде, и мы начинаем путь к восстановлению справедливости. Я прошу прощения за то, что помешал семейному визиту. Увы, заседания и судебные разбирательства порой переносят вопреки не только нашим желаниям, но и здравому смыслу. Но, — доктор Моледо воздел палец к небу. — Сидеть сложа руки мы не будем. Во вторник я затребую материалы по вашему делу, хотя я бы не рассчитывал на скорый результат — конец года, праздники, нерабочие дни… Если нам повезёт, то хотя бы к Рождеству материалы окажутся у меня на руках. Поэтому сейчас, пользуясь возможностью, я бы хотел услышать от вас рассказ о тех печальных событиях.
Бруно обернулся, услышав лёгкий шум — Мирабель поднялась со стула, прижимая к груди договор.
— Я тогда пойду, — робко сказала она, бросив на него ободряющий взгляд. — Доктор Моледо, я вас на КПП подожду, да? Tío…
Бруно покачал головой. Она и так уже знала почти всё, и в том, что он расскажет здесь и сейчас, для Мирабель не будет тайны. А о чём он не скажет адвокату — в том не признаётся даже в исповедальне, и об этих вещах думать не стоит, вплоть до его последнего вздоха. Выгонять Мирабель сейчас, захлопнуть дверь прямо у неё перед носом, когда она столько сделала для него, когда она сражалась за него — за его право быть свободным — это было бы самым паршивым поступком в его грешной жизни.
— Нет, — Бруно твёрдо посмотрел на адвоката, и, обернувшись к Мирабель, попросил её тихо: — Останься.
Мирабель бросила неуверенный взгляд на доктора Моледо, который кивнул:
— Ваше слово здесь главное, сеньор Мадригаль.
Мирабель торопливо опустилась на стул, машинально придвигаясь ближе, и на долгую секунду он позволил себе прислониться к её тёплому боку. Бруно не хотел признаваться даже самому себе, что сейчас, когда он начнёт рассказывать адвокату о темнейших днях в его жизни, ему нужен был кто-то рядом. Нет, не кто-то. Мирабель.
Доктор Моледо жестом предложил ему воды и, когда Бруно отрицательно качнул головой, произнёс:
— Я понимаю, сеньор Мадригаль, что это довольно тяжёлые воспоминания для вас, и что спустя три года может быть сложно полностью восстановить всю картину произошедшего, но всё же попрошу вас подробно и последовательно рассказать, что случилось в тот вечер. Я напомню, в наши задачи не входит поиск настоящего преступника, мы должны доказать неправомерность вашего приговора. И не волнуйтесь, наш визит не ограничен по времени.
Бруно рассеянно кивнул, нервно растирая предплечье левой руки ладонью, ощущая неприятное, тянущее чувство в груди. С того дня, как судья огласил приговор, он похоронил воспоминания об этом проклятом вечере, запер их в самом далёком, самом тёмном уголке разума, смирившись со своим выбором и судьбой — семья была для него важнее всего. Их жизни и их безопасность, вот что он поставил во главу угла, и молчал бы и дальше, но Мирабель… Мог бы грешник в аду отвернуться от ангела, спустившегося с небес, чтобы даровать ему спасение?
— Это было двадцать четвёртое декабря девяносто второго года. Мы приехали к моей матери, — медленно произнёс Бруно, машинально барабаня пальцами по столу.
— «Вы» — это?.. — уточнил доктор Моледо, в такт с ним постукивая по блокноту кончиком ручки, и Бруно пояснил, чувствуя скребущую неловкость:
— Я и Рената Рамирез, моя бывшая невеста.
Воспоминания выползали наружу — неожиданно яркие и весомые, будто всё было не три года назад, а три дня. Он помнил, как они с Ренатой укладывали рождественские подарки для семьи в багажник его машины, планируя на следующий день заехать к её маме и tío Алонсо с супругой, чтобы поздравить с праздником и заодно ещё раз поблагодарить за помощь с машиной. Помнил, как по радио передавали прогноз погоды, пока они тащились по перегруженной магистрали, как на душе было легко и светло — встретить Рождество в кругу семьи, без этой давившей многие месяцы мрачной тайны, что может быть лучше? Может, и с мамой наконец-то удастся поговорить — что-то у них в последнее время совсем разладилось, всё чаще в материнских глазах проскальзывало разочарование, а Хульета так и вовсе поджимала губы, глядя чуть ли не с отвращением. Конечно, Бруно догадывался, в чём дело: свалить все свадебные хлопоты на маму с Ренатой и на сестёр выглядело настоящим свинством. Но этим вечером он собирался полностью реабилитироваться, и даже принять участие в выборе цвета салфеток... Каким же он был наивным идиотом тогда.
— Мы приехали в… Где-то после трёх, но до пяти, это точно. Уже собрались почти что все гости, и среди них был Освальдо Ортис.
Внутри шевельнулась застарелая, глухая ненависть, и Бруно стиснул пальцы на своём колене так, что они слегка побелели. Мирабель накрыла его ладонь своей, и удушливое, мутное чувство затихло.
— Убитый? — уточнил доктор Моледо, и Бруно кивнул, окончательно справившись с собой. Мирабель не убрала своей руки, и он слегка повернул запястье так, что теперь их ладони соприкасались. — Расскажите о нём подробнее.
— Освальдо Орско Ортиз, он сын маминых знакомых, ещё по заводу… Мама раньше работала на свечном заводе, до того как стала его владелицей. Он на четыре года старше меня… был, — Бруно запнулся и опустил взгляд на стол, чувствуя странную пустоту внутри. Он не жалел о смерти этого malparido(7), но осознание, что теперь он станет старше, чем Ортис, неприятно кольнуло изнутри. Бруно не стал добавлять, что мама часто ставила Освальдо ему в пример: «Посмотри, Освальдито такой хороший, воспитанный мальчик, он поёт в церковном хоре, а ты как себя ведёшь? Как он почтительно относится к родителям, не спорит с ними…» Доктор Моледо, черкнув что-то в блокноте, внимательно прищурился:
— Я так понимаю, что у вас был с ним конфликт?
Мирабель шумно выдохнула, крепко стиснув зубы и явно удерживаясь от комментариев, и Бруно бездумно погладил костяшки на сгибе её прохладных пальцев. В глазах мелькнули красные пятна, а в носу засвербело от фантомного запаха крови — тяжёлого, с густыми, металлическими нотками, пробирающего до нутра… Он заставил себя выдохнуть и сосредоточиться на деле — чёрт побери, он журналист, или кто?!
— Можно сказать и так. Из более чем достоверных источников я узнал, что Освальдо, помимо своей основной работы, владельца модельного агентства, поставляет девушек… — Бруно замолчал, пытаясь отфильтровать поток нецензурной брани, так и вертевшийся на языке — не хватало ещё ругаться в присутствии Мирабель, и, наконец, договорил: — Влиятельным людям, в том числе и из Медельинского наркокартеля.
Ручка доктора Моледо замерла, паря над блокнотом как кондор, заметивший на земле добычу.
— Насколько вы в этом уверены? — поинтересовался он, и Бруно поднял голову, глядя ему в глаза:
— Абсолютно. Я вёл собственное расследование. Почти год. И когда Ортису стало известно, что я в курсе его второй работы, он был… крайне огорчён моей осведомлённостью.
— А откуда сеньору Ортису стало известно о вашей осведомлённости? — задал вопрос доктор Моледо, и Бруно до боли стиснул зубы. Сейчас, спустя столько времени, он понимал, что повёл себя как настоящий дурак, а не как профессионал своего дела, но тогда это решение казалось правильным. Да что там, он был в нём уверен — мало просто разоблачить в газетной статье сутенёра Медельинского наркокартеля, рядившегося в праведника, он должен был понести справедливое наказание за все те загубленные жизни, за всех изнасилованных, убитых и пропавших без вести девушек, которых он и его «конкистадоры» находили на улицах и в клубах… И, самое важное, не наломать при этом лишних дров. Полиции в эти годы и так было непросто.
— Я собрал не просто материал для статьи в газете, но и самые настоящие доказательства, которые… могли бы помочь в расследовании. И всё отнёс в полицейский участок, в том районе, где мы раньше жили, — ровным голосом ответил Бруно, краем сознания понимая, что стиснул ладонь Мирабель слишком крепко, и пытаясь расслабить пальцы. — И передал их капитану Карлосу Ортеге.
Доктор Моледо откинулся на спинку стула, покачав головой:
— К сожалению, мне знакомо это имя, и не с лучшей стороны.
— Тогда я этого ещё не знал. Его мне порекомендовал старый друг семьи, служивший в том же участке, пока не вышел не пенсию, да и впечатление Ортега производил… надёжное, — Бруно слабо шевельнул плечом. — И капитан Ортега и пары дней не прошло передал всё сеньору Ортису. В тот вечер у нас с ним произошёл очень напряжённый разговор… само собой, на пониженных тонах, чтобы не привлекать внимания гостей и семьи. После этой беседы мама позвала всех к столу. Всё было как обычно, я… размышлял о том, что делать дальше…
Бруно помнил, как сидел за общим столом над полной тарелкой, и не мог проглотить ни куска. Рената спросила, что с ним, и он, заметив холодный взгляд Ортиса, так не вяжущийся с его весёлым смехом, осознал, что он не только семью под удар подставил, но ещё и свою невесту и даже её родных. И решение пришло сразу, мгновенно: всего-то и надо, что завтра же убедить Ортиса в своём страхе, своей покорности, посадить в собственную машину и поехать с ним в банк… Хорошо, думал он, что сегодня вся семья собралась, хоть попрощаться успеет.
Мирабель прерывисто вздохнула, и Бруно обернулся к ней, столкнувшись взглядами и чувствуя, как её рука дрогнула. Мирабель слабо, без тени веселья, улыбнулась ему, и он переплёл их пальцы, безмолвно прося прощения. Он слишком много ей рассказал, слишком тяжкую ношу взвалил на её плечи, и эти знания теперь с ней навсегда. Правильно ли было просить её остаться?..
Доктор Моледо потянулся к воде, и Бруно, сморгнув, сосредоточился на рассказе. Это как сдирать подсохшую корочку с раны — нужно действовать быстро и резко, а не тянуть.
— После ужина началась светская болтовня… Мне обязательно вспоминать, с кем и о чём я говорил? — уточнил Бруно, и доктор Моледо неопределённо повёл рукой в воздухе:
— Гостей было много?
— Более чем, — Бруно нахмурился, пытаясь вспомнить хоть кого-то, с кем говорил — голова у него на тот момент была забита совсем не этим… На помощь пришла Мирабель, робко нарушив молчание:
— Ты говорил с сеньором Херманом… это кузен моего tío Феликса, он работает на радио Caracol. Вы там что-то в нашей экономике опять ругали, я не очень запомнила, — Мирабель запнулась, и доктор Моледо подбадривающе кивнул. — А потом ещё сеньора Розита присоединилась, она tía Мариано Гузмана, который теперь стал мужем Долорес...
— Спасибо, сеньорита Рохас, — произнёс доктор Моледо, записывая имена в блокнот, и снова перевёл взгляд на Бруно. — Что было после светской части?
— Мама и Рената засели за свадебные журналы, а я вышел на задний дворик, покурить. Мама категорически против сигарет в доме, — Бруно замолчал, не сводя глаз с керамической пепельницы. Один Господь знал, как ему сейчас хотелось курить, но нельзя, нельзя же травить Мирабель табачным дымом. — Я подошёл к беседке и увидел…
Горло перехватило, а в глазах снова мелькнули пятна — показалось, что краешек пепельницы измазан в крови, совсем как…
Ладонь Мирабель казалась такой маленькой в его руках, но сейчас она стала якорем, напоминавшем ему, где он находится, и что должен сделать, и Бруно цеплялся за неё, удерживая воспоминания на месте.
— Я увидел тело. Освальдо.
Грудь сдавило свинцовой тяжестью, и Мирабель, закусив губу, встревоженно напряглась, не сводя с него испуганного взгляда.
— Сеньор Мадригаль, воды? — голос адвоката, спокойный и деловой, слегка отрезвил его, и Бруно отрывисто кивнул, пытаясь дыханием выровнять сбившийся пульс. Пальцы Мирабель осторожно и нежно скользнули ниже, замирая на его запястье, и Бруно вздрогнул, подавляя первый, неосознанный порыв отдёрнуть руку и отшатнуться в угол. Это Мирабель. Это безопасность и дом, тепло и любовь, жизнь и свет. Всё хорошо.
— Tío, что у тебя с сердцем? — тихо спросила Мирабель, не убирая пальцы с его запястья, и он видел, как она беззвучно отсчитывает пульс — ну конечно, могла ли дочь врача не знать самых простых вещей?
— Просто неприятные воспоминания, — так же тихо ответил Бруно, понимая, что сердце частит не только от них, но и от самого ощущения её прохладных, чуть вспотевших пальцев на его собственной коже.
Доктор Моледо поставил перед ним стакан с водой, и Мирабель, смутившись, убрала руки, чинно сложив их на коленях. Бруно залпом осушил воду, и, поблагодарив адвоката, продолжил рассказ:
— Он лежал на спине, лицо было разбито. Весь пол в крови, там плитка с цветочным узором… — Бруно осёкся, потирая лоб. Воспоминания оставались яркими, но дробились на осколки, словно разбитые витражи. — Извините, я какую-то ерунду вспоминаю.
— Всё в порядке, сеньор Мадригаль, — доктор Моледо успокаивающе ему покивал. — В стрессовых ситуациях наше восприятие меняется, и мы запоминаем что-то одно, порой даже самое странное, и упуская другое. Поэтому так важно не ориентироваться на показания одного человека, да ещё и в шоковом состоянии. Итак, вы увидели тело сеньора Ортиса. Что было дальше? Постарайтесь вспомнить свои действия шаг за шагом, если не получится — ничего страшного, мы можем повторить нашу беседу, когда у меня на руках будут материалы по вашему делу.
Бруно молча кивнул, вот только перед глазами так и стояла симпатичная плитка с рельефным узором, залитая кровью, и, почему-то, хорошо вспомнилась собственная мысль в тот момент: «Это же сколько её отмывать придётся?»
— Я хотел… пощупать пульс, чтобы убедиться, что он… — Бруно запнулся, поймав так и рвущееся с языка: «Сдох окончательно». Доктор Моледо чуть приподнял брови, и Бруно договорил: — Что он жив.
Веки доктора Моледо еле заметно дрогнули — он услышал и невысказанные слова, но осуждения во взгляде не появилось, и Бруно продолжил:
— Я опустился рядом с ним на колени и... Просто, моя сестра — врач, и всех нас научила, что делать, чтобы проверить пульс… Так, я опустился на колени… Нет, я сначала снял пиджак, чтобы было удобнее, и рукава… закатал, кажется, — сейчас, спустя три года, всё это казалось ему таким абсурдным — зачем вся эта нелепая суета, что он мог тогда сделать, в чём убедиться? — Дотронулся до шеи, там была кровь, я помню, что она у меня на ладони осталась… и пульса не было. А потом…
— А потом я заорала, — глухо произнесла Мирабель, низко опустив голову, и он накрыл её ладонь своей.
— Ты увидела труп, малыш, — повторил Бруно в который раз, растирая её холодные пальцы. — Кровь и… всё остальное. Это нормально, что ты закричала.
Мирабель упрямо мотнула головой, но руки не отняла.
— Сеньор Мадригаль, когда вы прикоснулись к телу, оно было тёплым? — доктор Моледо черкнул что-то в блокноте, и Бруно кивнул, стараясь не вспоминать ощущения скользкой крови и всё ещё тёплого, неподвижного тела под ладонью. — Возвращаясь немного назад во времени, вы заметили кого-то возле беседки, когда подходили? Может, кто-то прошёл за изгородью?
— Когда я смог яснее соображать, то вокруг не было никого. Не уверен, что видел, чтобы кто-то уходил от беседки или шёл по улице, — ответил Бруно, не покривив душой, и Мирабель вскинула голову, глядя на адвоката вновь заблестевшими глазами:
— Доктор Моледо… Можно мне? — дождавшись кивка, она заговорила, и Бруно явственно слышал выдававшие напряжение звенящие нотки в её голосе. — Я столкнулась с моей сестрой Луизой, незадолго до того, как увидела Бру… моего tío Бруно. Её напугал водитель сеньора Ортиса…
Пока Мирабель пересказывала свой разговор с сестрой, она машинально, даже не задумываясь, крепко стиснула его пальцы и, лишь закончив рассказ, заметила это, бросив извиняющийся взгляд на Бруно.
— Очень хорошо… — доктор Моледо записал ещё одно имя в свой блокнот и обвёл его в круг, а затем снова обратился к Бруно. — Сеньор Мадригаль, что произошло после обнаружения тела?
— Моя мать вызвала полицию, а я сидел в беседке, чтобы не уничтожить важные улики на месте преступления, — Бруно поморщился от сарказма, прозвучавшего в голосе, и Мирабель ненадолго качнулась к нему, прислоняясь плечом к плечу. — На самом деле я об этом не думал, просто… не знал, что делать.
Он действительно не знал, и как сейчас помнил это жуткое, полуобморочное отупение, растёкшееся по телу. Семья и гости переговаривались, кто-то истерически плакал, требуя успокоительное. Притихшая и напуганная Рената дала ему кухонное полотенце, чтобы он вытер руки, и Бруно помнил пятна крови на жёлто-оранжевых подсолнухах. Ещё мелькнуло в голове, что это любимое полотенце Пепиты, и она устроит скандал, ведь кровь так просто не отстирать…
— Когда прибыла полиция? — услышав этот вопрос, Бруно растерянно пожал плечами:
— Я не… не смотрел на часы.
— В двадцать минут десятого, — тихо сказала Мирабель, нервно потерев затылок, и на её щеках расцвёл очаровательный румянец. — Я… нас, ну, младших, отправили в дом, гости все столпились внизу, кто-то уехал, Антонио уже спал, и мы с Камило, моим кузеном, пытались подсмотреть и подслушать, чтобы понять, что вообще происходит.
Мирабель бросила на него виноватый взгляд, и Бруно еле заметно кивнул. Конечно, им было страшно, а со страхом проще всего бороться знанием…
— И, в общем, мы сначала услышали сирену, а когда пихались у окна, то чуть не столкнули будильник, я его поймала и заметила время, а Камило сказал, что видит полицейскую машину.
Доктор Моледо слегка повернулся в сторону Мирабель:
— Сеньорита Рохас, я так понимаю, вы и ваш отец были первыми свидетелями? Полицейские опросили вас или вашего отца?
— Меня точно нет, папу… не знаю, — Мирабель нахмурилась, глядя в стол, и Бруно заметил знакомую, такую же, как у их матери, складку на лбу. — Он об этом не рассказывал. В семье вообще про этот вечер не говорили. И не говорят.
Она смолкла, машинально поглаживая его ладонь большим пальцем, и Бруно неожиданно остро ощутил контраст между ними. Когда-то у него были такие руки, как у Моледо: руки человека, занятого бумажной работой, а единственная мозоль — только от ручки и карандаша. А теперь кожа стала шершавой и грубой — и тем нежнее кажутся прикосновения Мирабель…
— Сеньор Мадригаль, во время задержания полицейские превышали свои полномочия? — прямо спросил доктор Моледо, и Бруно неопределённо хмыкнул. Превышали ли они? То, что, заломив не оказывающему сопротивления человеку руки за спину, защёлкнули наручники так туго, что у него остались потом синяки — это превышение? То, что, запихивая его в машину, случайно приложили лбом — превышение?
— Ничего за пределами ожидаемого, — обтекаемо ответил Бруно, и доктор Моледо кивнул, снова делая отметку в своём блокноте. Он исписал уже три страницы.
— Вы знаете номер участка, куда вас привезли?
— Восьмой участок Кеннеди(8), — Бруно заметил, как ручка доктора Моледо замерла над страницей:
— Это ведь абсолютно другой район Боготы. Вам не показалось странным, почему вас привезли туда?
— Потому что именно там работал ныне покойный капитан Карлос Ортега, которому я отнёс всю найденную информацию об Освальдо Ортисе, — объяснил Бруно. — До того, как мама стала владелицей завода, мы жили в этом районе, и мой отец был полицейским. После его смерти сослуживцы помогали и присматривали за нами, один из них и порекомендовал капитана Ортегу.
— Что было в участке?
— У меня сняли отпечатки пальцев, сфотографировали, потом привели в КПЗ(9), приковали снаружи... — Бруно запнулся, почувствовав, как дёрнулись пальцы Мирабель, но доктор Моледо неожиданно пришёл на выручку:
— Камеры, я так полагаю, были переполнены по случаю Рождества?
— Да.
Он смолк, а в голове против воли зашевелились воспоминания о той бесконечной ночи. От смрада Бруно смог дышать исключительно через раз, когда тошнота первых минут отступила. В переполненных камерах толпились задержанные, в спёртом, затхлом воздухе стоял едкий запах мочи и пота, кого-то выворачивало в углу камеры, и над всем этим тускло горела лампочка под потолком. Бруно стоял, закрыв глаза, бессильно привалившись к прохладной решётке лбом, а голова гудела всё сильнее и сильнее. Его приковали слишком высоко, чтобы он мог сесть — а с другой стороны, сидеть было негде. Через какое-то время он вообще перестал чувствовать занемевшую руку, только тупую, выматывающую боль в передавленном запястье, которое будто грызла взбесившаяся крыса. Кто-то лёг спать в гамаке, подвешенном прямо к прутьям решётки, почти упираясь босыми, грязными ногами ему в лицо, кто-то пьяным голосом выводил рождественский гимн — скоро песня сменилась визгливым хохотом и шумом драки, которые, однако, стихли после короткого и негромкого: «¡Calla!» (10), донёсшегося из-за завешенной простынёй части камеры…
— Вас приходили проверять? — голос адвоката отодвинул память в сторону, и Бруно покачал головой. Доктор Моледо прищурился и шевельнул челюстью. — Обеспечили доступ в санитарные помещения?
— Нет.
Он терпел до последнего, пытаясь дозваться охраны, но в ответ услышал только: «¡Cállate, gilipollas!»(11). И только один из задержанных, не иначе как проявив рождественское милосердие, сунул ему стаканчик из-под колы, с которым было унизительно-сложно управиться одной рукой… Бруно было чудовищно мерзко от себя, от осознания, что здесь, в этом месте, он словно превратился из человека в животное, справляющее нужду на глазах у десятков других…
Ладонь Мирабель в его руке казалась теперь горячей, почти раскалённой, но Бруно не смотрел в её сторону. Боялся, что она увидит всё это в его взгляде.
— Когда состоялся допрос? — сухой и деловой голос адвоката был для Бруно как спасательный круг, и он был благодарен, что доктор Моледо не стал развивать эту тему дальше.
— На следующее утро… или день. Я точно не могу сказать, сложно определить время в праздники. Но уже было светло, — Бруно снова налил себе воды, не дожидаясь очередного приступа тахикардии. Это всё уже было, и прошлое менять никто не может. — Капитан Ортега сообщил, что слухи уже пошли и El Patron будет крайне огорчён смертью своего друга, и, не дай бог, всплывут ещё и собранные материалы. И намекнул, что это значит для моей семьи.
…Когда его вывели из КПЗ, Бруно уже мало что соображал. Страх за семью, бессонная ночь, духота и жажда, гудевшие от усталости ноги, онемевшая рука, которая казалась абсолютно чужой, словно какой-то безумный доктор пришил ему конечность от трупа — всё это ударило по сознанию гораздо сильнее, чем он мог предположить.
Полицейские сняли наручники и вышли, оставляя его в кабинете, но Бруно так и стоял, будто в трансе, бессмысленно глядя в пол и растирая бесчувственную руку. До слуха донёсся ошеломительный, пробирающий до мурашек звук льющейся воды. Бруно поднял голову, и в свете солнца увидел высокий стакан, который капитан Ортега наполнил из стеклянного кувшина. Сквозь приоткрытое окно в кабинет врывался свежий, упоительно-чистый воздух, и Бруно покачнулся, опираясь на стену.
— Садитесь, — произнёс капитан Ортега, листая какие-то бумаги, и Бруно, пошатываясь, подошёл ближе и почти что упал на стул. — Воды?
Бруно не задумываясь схватил стакан — левой рукой, потому что правая так и ощущалась бескостной и мёртвой, и осушил его в три глотка. Вода была упоительно прохладной, чистой, самой прекрасной в его жизни, и он ненадолго закрыл глаза… а когда открыл, то уставился на сидевшего за столом капитана Ортегу.
Карлосу Ортеге было за сорок, но он казался старше из-за седины на тёмных, подстриженных по линейке, висках. Хищный профиль немного смягчали голубые глаза и понимающий, терпеливый взгляд полицейского, повидавшего много зла на своём веку. Но сейчас капитан Ортега не смотрел на него, лишь в папку. Уличный шум и голоса за дверью не нарушали, а лишь подчёркивали повисшую тишину в кабинете, и Бруно осторожно поставил пустой стакан на поцарапанную столешницу.
— Господь милосердный, сеньор Мадригаль, что же вы натворили, — капитан Ортега первым нарушил молчание. Отодвинув папку, он со вздохом поднял голову, упираясь подбородком в сплетённые пальцы. — Вы выбрали очень… оригинальный способ помочь своей семье. На что вы рассчитывали?
Не глядя, он протянул руку к папке и положил на стол фотографию с места преступления, и Бруно отвёл глаза. Накатила тошнотворная слабость, стоило заметить пятно тёмной крови, расплывшееся вокруг неподвижного тела, в нос снова ударил густой, тяжёлый металлический запах, и ему пришлось стиснуть зубы, унимая тошноту и отгоняя образ, почти сломавший его семью. Капитан Ортега смотрел на него с каким-то мягким, чуть ли не отеческим укором, и внутри коротко обожгло злостью, прогнавшей слабость.
— Я рассчитывал, что, передавая материалы в полицию, я помогаю моей стране, — сипло огрызнулся Бруно, не сводя глаз с пустого стакана, на стенках которого поблёскивали капли воды. — Что не все полицейские в Колумбии забыли про честь мундира. Я думал…
— О чём вы думали, мне известно, как и том, о чём не думали. Вы абсолютно точно не подумали о своей семье, о вашей матери, донье Альме, о ваших сёстрах, племянницах и племянниках… Вам так хотелось докопаться до правды, так хотелось явить её всему миру, что вы даже не думали о том, чьими ещё головами рискуете, — капитан Ортега поднялся со стула и теперь нависал над ним, словно отец, распекающий провинившегося сына. Его слова ударили прямо в точку, и Бруно процедил сквозь зубы:
— Не я отдал папку Ортису, — ладони стали липкими от пота, и Бруно рассеянно отёр их о брюки.
— Не я — так кто-то другой бы это сделал, — капитан Ортега пожал плечами. Снова взяв папку в руки, он прошёлся по кабинету из стороны в сторону. — И отдал бы ваши материалы уже не сеньору Ортису, Господь да примет его душу. Ты хоть сам понимаешь, кто там ещё на тех фотографиях? Думаешь, никто бы не позвонил кому надо, сообщить, что нашёлся тут один… борец за правду, искатель справедливости?.. Ведь можно, можно всё было уладить. Без лишнего шума, внимания… думаешь, в этом участке забыли про твоего отца? Каждого желторотого юнца, вышедшего из полицейской академии, воспитывают на историях про его мужество и отвагу, преданность работе и своему долгу… Разве я мог не помочь? Да и покойный сеньор Освальдо тоже вашей семье не чужой. Он был согласен уладить всё лично, не отвлекая важных людей от их важных дел. И что ты сделал?
Капитан Ортега шагнул ближе и положил на стол ещё одну фотографию — разбитое в кровавое месиво лицо Ортиса, обломки костей на рубашке вперемешку с комочками земли… Бруно сглотнул кислую слюну, и капитан Ортега с сочувственным вздохом налил ему ещё воды.
— Рождество, все заняты, с ног сбились. А я должен тебя допрашивать…
Бруно осушил стакан, надеясь избавиться от горько-кислого привкуса во рту, но почему-то стало лишь хуже. В голове слегка зашумело, и стеклянный стакан чуть не выскользнул из ослабевших пальцев. Бруно торопливо поставил его на стол, бездумно растирая руку, которую словно начала грызть стая взбесившихся муравьёв. Ортега, мерно постукивая папкой по ладони, неторопливо расхаживал по кабинету, рассказывая, как вчера вечером, прямо в разгар семейного ужина, ему позвонили и сообщили о смерти «уважаемого дона Освальдо». Бруно вяло кивал, не очень понимая, что он вообще говорит. По телу растекалась слабость, как во время лихорадки, и хотелось просто лечь и уснуть прямо здесь, за столом.
— Матерь Божья, помилуй нас, и что мне теперь со всем этим делать? Твоя семья теперь первой попадёт под удар… — слова Ортеги выдернули его из дурманной одури, и Бруно вскинул голову. Капитан Ортега тяжело вздохнул, садясь на место, и снова щедро плеснул ему воды в стакан. — Слухи уже пошли. Дон Пабло ужасно скорбит о друге. Много времени ему не потребуется, чтобы узнать, кто о нём разнюхивал и крутился поблизости, и в чьём доме он потом был убит. Ты же знаешь, как он поступает в подобных случаях…
Капитан Ортега, перегнувшись через стол, сочувственно сжал его плечо:
— Ты ведь сам понимаешь, у нас здесь идёт война. Не больше и не меньше. У одного парнишки, лейтенанта Потеса из соседнего участка, и родни-то, считай, не осталось, только его абуэлита, Madre de Dios, ей девяносто лет стукнуло… Похоронили её вот недавно, да. В закрытом гробу. За то, что он сунулся, куда не надо.
— Война, — машинально повторил Бруно, еле ворочая одеревеневшим, как после укола у стоматолога, языком. Ему хотелось кричать о том, что невозможно одним только этим словом прикрыть всю ту грязь и мерзость, которую творят Ортис и мрази из наркокартелей, о том, что вся вина лежит лишь на них, но сейчас от его молчания было куда больше пользы для его несчастной семьи, и он молчал.
Капитан Ортега, вздохнув, снова поднялся с места, подходя ближе к окну:
— Ведь всё так некрасиво выходит. Сначала ты ищешь компромат, относишь сюда, а когда тебя ловят за руку, то убиваешь уважаемого человека… да и где? Под Рождество, в доме своей семьи, битком набитом твоими родственниками. Стоит начать их опрашивать… и кому надо станут известны их имена… Ты же слышал, как El Patron любит симметрию?
Бруно тупо моргнул. Голова налилась свинцом, и он смотрел на пылинки, танцующие в солнечном свете. Это было так завораживающе красиво, что ему казалось, что если он проследит за ними ещё дольше, то поймёт, что теперь делать…
— Очень он методичный человек, дон Пабло. Обстоятельный, — капитан Ортега повернулся к нему, и от его движения пылинки заплясали ещё быстрее. — И знаешь, тебя он убьёт последним.
Ужас осознания накатывал медленно, словно приливная волна, и Бруно заторможено поднял голову, чувствуя себя так, словно это комната изменила своё положение, а не он сам двигался. Он знал, что творят люди медельинского картеля с семьями тех, кто перешёл им дорогу, знал, что творится за дверями casas de seguridad(12). Предметы казались выпуклыми и неправдоподобно разноцветными, а от мигания рождественской гирлянды на двери кабинета в глазах всё поплыло.
… — Я так понимаю, капитан Ортега предложил вам выход из сложившейся ситуации? — спокойный голос доктора Моледо отогнал воспоминания, и Бруно кивнул. Спохватившись, он разжал пальцы, понимая, что стиснул руку Мирабель слишком сильно, но она даже не морщилась — только смотрела на него с тихим сочувствием и пониманием.
— В честь Рождества и в память о моём отце. Он сказал, что если я возьму вину на себя, то постарается уберечь мою семью от удара.
... Капитан Ортега смотрел на него тогда чуть ли не с состраданием:
— Я могу помочь тебе, Бруно. Я, правда, готов помочь тебе.
— Почему?.. — солнечный свет резал глаза, и Бруно зажмурился.
— В память о твоём отце, разумеется. Фотография Педро Мадригаля всё ещё висит на нашей доске почёта, и как я смогу смотреть ему в глаза каждый день, если допущу, чтобы его почтенная, столько выстрадавшая супруга, дочери и внуки стали жертвами этой падали из картеля?
Мысль о том, что, если бы капитан Карлос Ортега не сдал Ортису собранные материалы, не случилось бы всего этого, мелькнула и погасла, как перегоревшая лампочка в гирлянде. Бруно с трудом поднял слипавшиеся от физической и моральной усталости веки:
— Что я… должен… сделать?
— Как я уже говорил, не поднимать лишний шум. Долгое следствие, хороший адвокат, внимание прессы… всё это приведёт разве что к некрологам в газетах. Признай свою вину, а я уж постараюсь, чтобы до суда тебя не нашли… Ты кому-то говорил о своём расследовании? С матушкой, с невестой или сёстрами обсуждал?
Бруно покачал головой, которая кружилась всё сильнее. На спине выступил холодный пот, и свежий ветерок, залетавший в окно, казался ледяным вихрем, от которого его знобило. Капитан Ортега продолжал задавать вопросы, и Бруно машинально то кивал, то качал головой, лишь смутно угадывая их смысл, но Ортегу, кажется, его ответы вполне устроили.
— Я поговорю с доньей Альмой, чтобы она не пыталась тебя освободить, и не сделала всем нам только хуже, но и тебе придётся быть убедительным. И не только с матушкой… Поверь мне, Бруно, так будет лучше. Кому надо, те будут знать, что вы с сеньором Ортисом не поделили какую-нибудь девицу… дело обычное, роковая страсть, слегка усиленная наркотиками — людям нравятся такие истории. Тем более что Освальдо упоминал, что нашёл себе кое-кого особенного…
Бруно замер, борясь с накатившей тошнотой. Перед ним так и лежали фотографии с места убийства, и он не мог отвести от них глаз, понимая, что эти картины этого кровавого вечера навсегда останутся с ним, в его памяти, чтобы возвращаться в самые тёмные часы ночи, когда время тянется чудовищно медленно…
— И, конечно, как человек благородный, ты не оставишь пожилых родителей бедного дона Освальдо без единого сентаво в карманах, верно? Нехорошо всё-таки: они и тебя с младых ногтей знали. Какой удар — словно ножом в сердце!.. — Ортега уже стоял рядом с ним, а на столе, закрыв жуткие фотографии, словно из воздуха материализовался простой белый лист бумаги. Капитан Ортега протянул ему ручку, и Бруно с третьей попытки ухватил её одеревеневшими пальцами. — Главное, что твоя семья будет в безопасности, правильно?
Бруно не мог вспомнить, что он писал. Рука вновь разнылась, запястье выкручивало болью, и буквы расползались по строчкам, шатаясь из стороны в сторону. Только в голове билась мысль, что так будет действительно лучше, ведь главное — уберечь семью. Пусть они о нём не говорят, пусть не помнят, пусть отрекутся, лишь бы остались невредимы и живы…
Доктор Моледо покивал, растирая подбородок ладонью:
— И это он, разумеется, не безвозмездно согласился устроить… Сколько Ортега попросил для себя?
Бруно хмыкнул, постукивая пальцами по колену.
— Столько у меня всё равно не было. И, я даже не знаю, почему и в какой момент мы перешли на разговор о семьях. Он посетовал, что его племянник, чудесный парнишка, только вот бедовый, на днях угробил свой мотоцикл, сам чудом оставшись в живых. Очень опасный транспорт, эти мотоциклы, а потом намекнул, что Рождество — время бескорыстия и чудес…
— И какое именно чудо принёс младенец Иисус племяннику капитана Ортеги? — поинтересовался доктор Моледо, пересев поудобнее, и Бруно махнул рукой:
— Серый Опель Вектра девяностого года. (13)
— Щедрый подарок, — брови доктора Моледо слегка приподнялись, и Бруно пояснил:
— Я взял выставочный образец из салона. По радио запускали рекламу, мне, как представителю, скидка, да и бесплатное техобслуживание в первый год. Полгода пришлось его до ума доводить у родственника моей невесты, дона Алонсо — у него своя автомастерская. Но хорошая машинка… была. Манёвренная, удобная…
— Понимаю, — доктор Моледо вздохнул. — Для наших дорог самое милое дело. И вы, получается, просто подписали признание? Вы помните, что написали?
Бруно, покачав головой, с неловким смешком признался:
— Я не могу толком вспомнить этот момент. Всё как в тумане. Я иногда даже в строчки не попадал, все буквы вкривь и вкось...
Адвокат задумчиво потёр подбородок, не сводя с него пытливого взгляда, после чего покосился на пластиковую бутылку с водой.
— Вы говорили, что пили там воду?..
— Я… — Бруно, осёкшись, вспомнил своё состояние — даже если учесть бессонную ночь и стресс, ведь не могло его так повести просто от стакана воды? — Он меня накачал чем-то? Наркотики?
— Скорее всего, в вашем тогдашнем состоянии, вам бы и половинки таблетки успокоительного хватило, — доктор Моледо тяжело вздохнул, подчеркнув что-то в блокноте. — Покойного майора Ортегу отличали редкая аккуратность и осторожность, иначе бы он не смог так долго оставаться на свободе и проворачивать свои дела. Не корите себя, у таких типов, как он, нет ничего святого… зато в избытке убедительности и лжи. Вы далеко не первый человек, который оказался за решёткой благодаря его действиям.
Бруно молчал, глядя прямо перед собой. Внутри всё крутило, как в чане с мутной водой. Разговор с адвокатом растревожил, разворошил память, которая теперь жалила его, будто разъярённая пчела. Бруно снова вспомнил — а может, на самом деле, и не забывал никогда, только отодвинул в сторону, задавил в себе — беседу с капитаном Ортегой, ощущение собственной беспомощности и чувство, что только этот человек может ему помочь предотвратить катастрофу. Не бесплатно, разумеется, ну так это и понятно, головой рисковал… И, можно сказать, выполнил свою часть сделки на все сто процентов: семью убедил в том, что Бруно — конченый человек, и вытаскивать его из-за решётки — лишь зря трепать славную фамилию, отправил в следственный изолятор, даже дело аккуратно закрыл, а ведь мог бы сдать его мясникам Эскобара, или просто умыть руки и наблюдать за кровавой трагедией его семьи.
После допроса у Ортеги его отвели в одиночную камеру, где он сразу рухнул на койку и провалился в глубокий сон, больше напоминавший кому. И уже через день его переправили в следственный изолятор. Там Бруно провёл целый месяц до суда, и он действительно оказался везунчиком: ведь с ним сидели и те, кто ждал суда уже больше года. Он помнил жуткую вонь от сорока человек, загнанных в одну камеру, уложенных плотнее, чем сардины в банке. Там он научился спать стоя, потому что место на полу ещё нужно было купить… а уж о роскоши в виде гамака и думать не было смысла.
Именно в СИЗО к нему неожиданно пришёл дон Алонсо — tío Ренаты. Он старался сохранять спокойный деловой вид, но Бруно замечал в его взгляде настороженность и тщательно скрываемую брезгливость. Впрочем, чего ещё ожидать, если Бруно сидел перед ним в грязной одежде, практически опустившийся и заросший бородой, как бродяга… И это, уже не говоря о запахе, пусть он и пытался сохранить крохотные остатки достоинства и умывался в ржавой раковине, когда мог.
Пусть Бруно этого и ожидал, но разговор всё равно вышел тяжёлым. Дон Алонсо сообщил, что в их с Ренатой квартире был обыск, после которого Рената, собрав вещи, вернулась к матери.
— Она ведь ничего не знает про эти ваши разборки, верно, Бруно? — спросил дон Алонсо, и Бруно кивнул. В глазах дона Алонсо промелькнуло облегчение, и, наклонившись, он расстегнул объёмную клетчатую сумку, вытаскивая завёрнутые в прозрачный целлофан вещи — Бруно узнал свой синий спортивный костюм и две футболки. Покосившись на охранника, который с постным лицом стоял у дверей, дон Алонсо добавил к вещам три стопки купюр по десять тысяч песо. — Я за племянницу мою волнуюсь. Совсем с лица спала, ничего не ест, считай, и не спит толком, из студии возвращается как с креста снятая. На работе у вас, сам понимаешь, что теперь творится…
Бруно представил — и внутренне содрогнулся. Что о нём теперь думают бывшие коллеги, и что они думают про Ренату, как смотрят на неё, о чём шепчутся за её спиной, и уж какие, наверное, из этого вышли статьи в газетах и выпуски новостей…
Дон Алонсо, помолчав, вздохнул и слегка переменил позу:
— Какие уж теперь свадебные приготовления… Рената всё молчит, даже говорить на эту тему ни с матерью своей, ни со мной не хочет. А вот ты-то сам что скажешь?
— Пусть вернёт кольцо моей матери… и уезжает, — выдавил Бруно. Было невыносимо сидеть здесь с человеком, который его боялся. Знал — и всё равно боялся, пусть и достаточно хорошо это скрывал. Непослушными руками он забрал и одежду, и деньги — тут уже не до гордости. Дон Алонсо, шумно выдохнув, растянул губы в горькой улыбке:
— Ты зла на Титу нашу не держи… Знаешь, она ведь сама хотела сюда приехать, поговорить с тобой, но мы всей семьёй её отговорили. Ну, да ты меня поймёшь: кому захочется, чтоб его племянница оказалась в подобном месте… — Бруно снова кивнул, понимая, что дон Алонсо сюда ехал не просто передать вещи, а договариваться, просить, чтобы не тронул их семью.
Благодаря деньгам Бруно смог купить свежий, но зачитанный и помятый выпуск El Tiempo у местных хозяйственников и, прочитав заметку о собственном аресте и ходе следствия, устало закрыл глаза. Нет, стоило отдать должное своему коллеге: тот, используя только абсолютно вежливые и корректные фразы, сумел выставить Бруно чудовищем уровня El Mexicano,(14) а то и кого похуже. И как же это больно читать его семье, его невесте…
Ренату в последний раз он видел в зале суда. В строгом брючном костюме, с гривой тёмно-рыжих волос, лежащих на плечах, словно плащ, она казалась закованной в броню — отрешённая, спокойная, она внимательно слушала выступление прокурора, стараясь не глядеть на Бруно. Лишь раз они встретились взглядом, и Рената быстро опустила голову, вот только он всё равно заметил усталость в её глазах, заметил горькое разочарование… и страх. Она тоже его боялась.
Рената так и не подняла головы до самого оглашения приговора, а потом ушла не обернувшись. Он смотрел ей вслед, понимая, что между ними всё действительно кончилось. И это было хорошо. Это было правильно. Лишь бы и правда уехала куда-нибудь подальше от этого бесконечного ужаса войны между наркокартелями и их страной…
— Значит, вы провели месяц в следственном изоляторе, а потом состоялось заседание суда? — уточнил доктор Моледо, и Бруно кивнул. — И судья Кастаньо признал вас виновным. Сам процесс… как бы вы его охарактеризовали?
Бруно покосился на Мирабель и прикусил язык, с которого так и рвалось одно ёмкое, но, увы, нецензурное слово.
— У бесплатного адвоката, выделенного мне нашей системой, не было на руках материалов моего дела, — наконец, сказал он, решив не говорить по жёлтые эспадрильи судьи Кастаньо. — И пару раз он забывал мою фамилию.
Доктор Моледо молча, но весьма красноречиво прижал ладонь ко лбу, а Мирабель с сердитым фырканьем выпрямилась на стуле.
— Но это же… это же фарс! — заявила она, поправляя очки на переносице. Доктор Моледо вздохнул:
— Привыкайте, сеньорита Рохас. Вы даже не поверите, на что я успел насмотреться в моей практике, и о чём мне рассказывали коллеги… Скажем, некий судья любил заявляться на промежуточные заседания в гавайской рубашке и эспадрильях…
— Жёлтых? — заинтересовался Бруно, и доктор Моледо понимающе усмехнулся:
— Нет, этот предпочитает судить в красных… Я так понимаю, ваш адвокат на том заседании выполнял, скорее, декоративную функцию, и не попытался хотя бы уменьшить срок?
— Он предложил учесть моё безупречное прошлое, но судья Кастаньо остался неумолим и приговорил меня к семнадцати годам в стенах Ла Пикоты, — Бруно повёл рукой в воздухе. — Хотя, в принципе, я не рассчитывал дожить до конца срока.
— Вас этапировали в этот же день?
Бруно кивнул, а перед глазами снова мелькали картины из прошлого. Он вспоминал показавшуюся бесконечной дорогу в Ла Пикоту, унизительный медосмотр и санитарную обработку, помнил, как из рук, которые почему-то дрожали, то и дело выскальзывал неудобный жёсткий матрас, выданный ему служащим INPEC. Помнил, как дважды уронил целлофановый пакет с вещами, полагавшимися каждому заключённому, как ему очень быстро и доходчиво объяснили, что право на личные вещи и место в камере надо купить, ну или заслужить, а если ты — ничто и никто, то место тебе в коридоре, на обрывках газеты.
В свою первую бесконечную ночь в тюрьме он узнал, что в Ла Пикоте никогда не бывает тихо. Он слышал вопли и дикий хохот, жуткий грохот, когда кто-то колотил в дверь своей камеры, мешая спать, слышал угрозы и обещания жестокой смерти. Бруно неподвижно лежал на полу и держался за мысль, что всё это скоро закончится. Его найдут люди Эскобара, он умрёт, и семья будет спасена…
Sicarios не спешили его убивать, и Бруно медленно привыкал к тюремному ритму. Утро начиналось в четыре часа, когда следовало убрать с пола обрывки газет и пенопласт, служивший постелью для таких, как он, ничтожеств без нужных связей. В шесть утра приходил офицер INPEC, открывая двери тюремного блока и выпуская озверевших от тесноты и шума заключённых в общие павильоны. В половине седьмого — завтрак, состоявший из микроскопического куска курицы и двух плохо прожаренных ареп с отчётливым привкусом сырого картона, а затем наступало время уборки тюремных помещений. Бруно послушно выполнял приказы — вымыть заплёванный пол, протереть обшарпанные столы и скамьи, задыхаясь от вони чистить бурые от налёта старые унитазы и ржавые душевые бок о бок с другими обречёнными…
Он быстро, за одну неделю, научился отзываться на свой номер, не смотреть в глаза охранникам, не спрашивать, не возмущаться, не спорить. Он научился быть не-собой, загнав всё, что болело, в самую глубину своего разума и сердца, отрезал от себя прошлую жизнь, работая в тюремном цеху. Заключённые мастерили поделки из дерева: розарии и сувенирные бусы, мелкие шкатулки, статуэтки… всё то, что на воле продавали любопытным туристам, у которых хватало смелости приехать в Колумбию. За каждую нитку бус им платили по тысяче песо, и Бруно помнил, что видел похожие изделия в сувенирной лавочке в северном районе Боготе — там они стоили порядка десяти тысяч песо. Но одним деревом не ограничивались: три дня в неделю заключённые шили униформу и постельное бельё для тюрем — за каждую смену, длившуюся шесть часов, они получали ещё шесть сотен песо. Это казалось издевательской платой за негнувшиеся онемевшие пальцы и пульсирующую головную боль, которую усиливал грохот швейных машинок, но Бруно уже научился молчать.
Первый визит матери оставил тягостное ощущение. Она упрекала его, обвиняла… но не боялась — и уже за это Бруно был ей благодарен. И задавил в себе глупое, детское желание, чтобы мама сейчас его обняла, сказала, что это всё неправда, и она ни на секунду не поверила во всё то, что рассказал Ортега. Он знал, что нужно сказать, как нужно сказать, чтобы мама окончательно убедилась в его моральном падении и навсегда запретила упоминать его имя в семье, отреклась от него. И с блеском отыграл свою роль, судя по тому, с каким ледяным разочарованием она на него смотрела, выходя из комнаты для свиданий.
— Вы сказали, что не планировали дожить до конца срока, — подметил доктор Моледо. — Из-за преследований Эскобара?
— Да, всё верно, — согласился Бруно, краем глаза видя, как Мирабель, слегка побледнев, судорожно сцепила пальцы в замок на своих коленях.
— Сколько раз на вас покушались?
— Дважды, — Бруно услышал тихий вздох и обернулся — Мирабель потрясённо смотрела на него, стиснув пальцы так, что короткие ногти впились в кожу.
— Ты не говорил… — в голосе послышался еле заметный упрёк, и Бруно машинально накрыл её ладони рукой:
— В первый раз всё было так сумбурно, что я даже толком не сообразил, что это было.
Тут он всё-таки покривил душой. Он всё понял, увидев пистолет, но вместо страха почувствовал только безумную, дикую радость и облегчение: наконец-то всё закончится! Ожидание смерти и изматывающий страх за семью были мучительней, чем сама смерть, и Бруно оттолкнул какого-то парнишку лет семнадцати, не глядевшего по сторонам, — и ощутил себя полным идиотом, когда на неудачливого sicario набросились заключённые, выкручивая руку с заклинившим пистолетом до влажного хруста, будто где-то разорвалась мокрая простыня. Так Бруно познакомился с доном Игнасио, Pluma(15) их блока и крёстным того невнимательного парнишки. Дон Игнасио выразил свою благодарность очень просто и более чем доходчиво: в ту ночь Бруно спал не в коридоре, а в камере, на собственном матрасе, который неожиданно нашёлся.
— А во второй раз спровоцировали общую драку, и меня ранили ножом. Метили в сердце, но лезвие прошло по ребру, так что я снова выжил, — продолжил Бруно, взяв Мирабель за руку и осторожно растирая её пальцы. Вместо воспоминаний о тюремном лазарете перед глазами упрямо маячило другое: шершавый конверт с аккуратно написанным адресом, и Бруно поспешно, опасаясь, что разум окончательно его покинет, договорил: — А потом случилось второе декабря.
— Ликвидация Эскобара, — адвокат откинулся на спинку стула, глядя на него с лёгким прищуром.
— Да. Мне прямо сказали, что теперь моя голова ничего не стоит, а разбираться с моей семьёй тем более ни у кого нет времени.
Доктор Моледо задумчиво побарабанил пальцами по своему животу, разглядывая исписанные страницы блокнота, и, слегка приподняв брови, снова бросил на Бруно пронзительный взгляд:
— Сеньор Мадригаль, вы не пытались тогда нанять адвоката и подать апелляцию через руководство тюрьмы? Прошло меньше года, сроки ещё не вышли…
Бруно, поёжившись, отвёл взгляд в сторону. Даже со смертью Эскобара страх за семью не ушёл, и он опасался, что если начнёт шевелиться, то всколыхнёт ещё более мутные воды, привлекая внимание других лиц, подставляя родных. И это если не говорить о том, что ему не то, что на свободу, ему жить не хотелось…
— Я не видел смысла, — сухо ответил он, краешком сознания понимая, что снова слишком крепко сжимает ладонь Мирабель. — Мама ясно дала понять, что в её глазах я одной масти с тварями вроде Попая(16), и место мне за решёткой до скончания дней — но никак не в кругу семьи. Покойный майор Ортега действительно умел быть по-настоящему убедительным.
— Но что-то изменилось? — проницательно заметил доктор Моледо, и Бруно машинально повернул голову, глядя на Мирабель.
— Моя племянница… Она горы может свернуть, если задастся целью, — голос всё-таки предательски дрогнул, но Мирабель ему улыбнулась — словно благословляя. Пускай сейчас он чувствовал себя как человек, угодивший под оползень, пускай этот разговор высосал из него все силы, а внутри вновь ожили болезненные и отвратительные воспоминания, парадоксальным образом, Бруно стало легче. Потому что где-то в глубине души ярче разгорелась искорка надежды, напоминая, что ни одна ночь не может длиться вечно.
— Я понимаю, — доктор Моледо с негромким шумом захлопнул блокнот. — Что ж, я думаю, на сегодня достаточно. Когда у меня появятся материалы дела на руках, мы, разумеется, снова побеседуем, но общее представление у меня уже есть.
Он поднялся из-за стола, слегка задев его животом, и протянул руку, которую Бруно без колебаний пожал. Солнечные лучи за время их беседы добрались до стены, и теперь освещали лик Девы Марии, кротко взиравшей на них со всепрощающей материнской любовью.
1) Renault 9 — популярный, практически национальный автомобиль в Колумбии. Собирали эту модель на заводе SOFASA, расположенном в Энвигадо, департамент Антьокия, в 12 километрах от тюрьмы La Catedral. Крепкий, надёжный и доступный по цене, Рено надолго остался верным городским тружеником, и даже сейчас «девятку» любят и уважают: в 2007 году фанаты и владельцы создали клуб Renault 9 Colombia.
2) Национальный пенитенциарно-тюремный институт (исп. Instituto Nacional Penitenciario y Carcelario) — орган при Министерстве юстиции, отвечающий за исполнение приговора, меры безопасности пенитенциарных заведений и благополучие заключённых.
3) Basílica de nuestra señora de Lourdes — католическая базилика, построенная в 1904 году, находится в районе Чапинеро, в северной части Боготы.
4) Объединение юристов «Хосе Альвеар Рестрепо» (исп. La Corporación Colectivo de Abogados «José Alvear Restrepo») — некоммерческая неправительственная организация правозащитников и юристов, работающая в социальном и народном секторе и защищающая политических заключённых и помогая жертвам государственного и партизанского произвола и их родственникам в таких случаях как незаконные задержания, исчезновения, пытки, убийства и внесудебные казни. С 1980 года получила юридический статус, став одной из первых организаций по защите прав человека в Колумбии.
5) Примерно 75 067 долларов по курсу 2 ноября 1996 года.
6) Старого дурака.
7) Ублюдок.
8) Octava Estación de Policia Kennedy — крупный полицейский участок, расположенный в районе Кеннеди, который считается… не самым благополучным, особенно в 90-е.
9) Камеры предварительного заключения (исп. Celdas de detencion preventiva).
10) Молчать.
11) Заткнись, мудак.
12) «Убежища», буквально «безопасные дома» — места отдыха вооружённых группировок из наркокартелей (и не только их). Использовались для сокрытия наркотиков, боеприпасов, денег, а также для удержания похищенных людей и их пыток, убийств и изнасилований.
13) Opel Vectra — семейный немецкий автомобиль, продажи первого поколения начались в октябре 1988 года. Для южноамериканского рынка Opel Vectra A собирался на заводе General Motors в венесуэльском городе Валенсия с 1988 по 1995 гг.
14) Хосе Гонсало Родригес Гача, известный как «Мексиканец» — второй по важности человек в Медельинском наркокартеле.
15) Перо — жаргонный термин для заключенного, обладающего достаточной властью, чтобы выполнять роль главного в тюремном дворе, иначе говоря, смотрящего. Широко используется на территории всей Латинской Америки. По одной из теорий связан с перьями, которые использовались как офицерские знаки отличия у военных.
16) Джон Хайро Веласкес Васкес (Jhon Jairo Velásquez Vásquez), также известный как Popeye (в честь морячка Попая) или JJ — колумбийский киллер, сознавшийся в убийстве более чем 250-ти человек, входил в состав Медельинского картеля.
 |
miledinecromantбета
|
|
Этот корабль не просто плывёт, он плывёт по мутным водам колумбийской судебной системы.
2 |
|
 |
bloody_storytellerавтор
|
|
miledinecromant
И чем дальше, тем глубже, мутней и страшней!) 1 |
|
 |
|
|
О, я таки верил что рано или поздно эта работа окажется на фанфиксе!
Профиль уж слишком подходящий под местные вкусы, и тут читать конечно удобнее. Спасибо за текст, слежу с большим вниманием. Мой любимый тип в стиле "в вашем гете я читаю джен" ))) Добро пожаловать, и буду очень ждать новых глав. Бруно, бро, держись, пусть это непросто! 1 |
|
|
bloody_storytellerавтор
|
|
Charon
Спасибо! Да, тут до этого гета 200+ страниц джена и ещё больше краткого пересказа новостей Колумбии в 90-е )) 2 |
|
|
|
|
bloody_storyteller
О, новости у них конечно знатные. Мы с супругой "Хозяина зла" лениво смотрим - и как в том анекдоте: - Как хорошо, ну как хорошо, ну как замечательно! - Что же хорошего, доктор? - Хорошо что не у меня! 1 |
|
|
miledinecromantбета
|
|
Charon
Да уж, как потом радостно спокойно выйти на улицу и идти на работу. Хотя... погода, погода в Боготе - мечта! 1 |
|
|
|
|
miledinecromant
Как у нас в Питере... И да, тоже разное творилось в те же 90-е, но блин! Я ору в чай от масштабов. 1 |
|
|
miledinecromantбета
|
|
Charon
Там в пару к хозяину зла еще превосходный "Поисковый отряд" есть, про то как Паблито ловили. И вот как-то смотришь на то, как взрывчатку грузовыми машинами воровали... и задумываешься... а потом орёшь! 2 |
|
|
|
|
Ох, последние две главушки, как же дождаться новых!
Что же там будет с доном Бруно после такой днюхи! ))) 2 |
|
|
bloody_storytellerавтор
|
|
Charon
спасибо!) Глава пишется со скрипом из-за жары, но все-таки пишется! 1 |
|
|
|
|
Вот ради таких глав проду и стоит ждать.
Что я могу сказать - это было сильно. "Следствие вели" с Леонидом Каневским на колумбийский манер или хорошая крепкая полицейская драма. Я даже по ссылке c фб сходил - и мне одних только фоток уже хватило! У нас-то не сахар, но я такое только в квартире видел, где из всех удобств были разве что раковина и унитаз, зато жило неподдающееся счету число гостей из Средней Азии. И вот не дай бог так попасть в такие места - это же одна за одной ломаются все привычные установки, и трудно просто не оскотиниться или сломаться. В общем, я думаю, что и не удивляет наверное никого что как-то исправительная система сама по себе не слишком преступников исправляет. 2 |
|
|
bloody_storytellerавтор
|
|
Charon
Спасибо за комментарий! Да, "Криминальная Богота" в текстовом виде)) Я еще смотрела видео - где отчаянные блоггеры устраивали экскурсию по Ла Пикоте (один так вообще на сутки согласился остаться в тюрьме, ему хоть из милосердия одиночку выдали, но звуки...звуки просто убийственные, там действительно не бывает тихо), и волосы дыбом. |
|
|
|
|
bloody_storyteller
Отчаянные люди. Хотя кто без греха облазить заброшенки или вот переночевать в тюрьме. Но звуки это да, звуки в хреновой такой неизвестности это мягко говорят тревожно. Зато вот токарный станок человек освоил, бусы точит. Там тоже тот еще уровень шума стоит и вряд ли им респираторы выдают и весь коллектив дышит пылью. Она мелкая, неприятная такая и потом везде. 2 |
|
|
bloody_storytellerавтор
|
|
Charon
волей авторского произвола, Бруно там очень быстро научится заматывать лицо тряпкой, а то если еще начнет кашлять кровью как Мими из Богемы - это будет слишком перебор)) 1 |
|
|
miledinecromantбета
|
|
bloody_storyteller
Зато мы всегда можем обеспечить ему знатный коньюктивит ))) 1 |
|
|
bloody_storytellerавтор
|
|
miledinecromant
вот да) такой простор, такое поле деятельности.... |
|
|
miledinecromantбета
|
|
bloody_storyteller
Экзема, вибрационная болезнь в конце концов! ))) 1 |
|
|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
Популярное
VKontakte
WhatsApp
Telegram
Отключить рекламу