Кровь моя теперь сильнее, чем сталь (джен)

— Хьюго засыпает под классическую музыку, — сказала Гермиона, укачивая на руках малыша.

В комнате тихо играл вальс: она купила проигрыватель три месяца назад, когда возненавидела плач Хьюго. И это помогло — сын затихал, если она включала музыку.

Может быть, дело было в том, что сама Гермиона успокаивалась, прислушиваясь к Чайковскому, Бетховену, Вивальди. Она могла часами сидеть в кресле, убаюкивая в руках Хью, и слушать музыку. Ничто во всем мире не могло потревожить ее. Она дышала спокойно и размеренно, не плакала. Прислушиваясь к тихим звукам пианино, скрипки и флейты, она чувствовала себя хотя бы немного лучше.

— Я заходил в Нору, — сказал Гарри. — Молли очень ждет тебя. Как и Роза.

— Розе нет даже трех лет, — ответила Гермиона, покрепче прижимая к себе сына. — Она не понимает, что происходит.

— Тогда почему ты переживаешь, что она будет жить с тобой?

— В Норе ей безопаснее, чем со мной.

— Гермиона…

— Нет, Гарри, ты же знаешь, я пока не готова.

Они говорили об этом уже в третий или четвертый раз. Гарри не мог понять, почему Гермиона так уверена, что не справится с двумя детьми, но и Джинни, и Молли только качали головами: если Гермиона уверена, что Розе лучше быть в Норе, пусть там она и остается.

— Как твои дети, Гарри? Как Джинни?

— Все в порядке. Джинни передает тебе привет и надеется, что на выходные ты придешь в Нору.

— Я приду.

Разговор не клеился. Гермиона гладила по голове сына и молча смотрела, как Гарри разбирал купленные продукты.

— Что ты хочешь на ужин?

— У нас еще осталась каша с утра, так что ничего не нужно, спасибо, Гарри.

— Гермиона. — По его голосу она сразу поняла, что он настроен решительно. — Тебе нужно хорошо питаться. Ты слишком похудела за последнее время. И Хью…

— Мой сын в порядке, — резко сказала она.

— А ты нет.

Она сжала губы. Уже знала, к чему ведет этот разговор.

— Только попробуй сейчас произнести его имя.

— Гермиона…

— Нет, Гарри, хватит. Я не могу говорить об этом, ладно? Не могу.

— Хорошо. Но я сделаю мясо, и ты поешь его при мне, идет?

Она молча кивнула. Закрыла глаза, откинулась на спинку кресла и вновь прислушалась к музыке, доносившейся из приемника. Постаралась успокоиться. Гарри звенел сковородкой на кухне, Хью посапывал в ее руках, а Рон был мертв уже три месяца.

Три месяца назад она страшно не высыпалась: Хьюго плакал и кричал по ночам, она пыталась его успокоить, но ничто не помогало. Рон не высыпался так же, как и она, и был недостаточно внимателен на работе. Во время одного из рейдов его убило шальное проклятье.

Гермиона помнила день, когда узнала об этом: к ней пришел Робардс, и она все поняла сразу, едва увидела его на пороге дома.

Она держала Хьюго на руках и не слышала слова, которые произносил Робардс. Только кивала, обнимая сына. Потом не плакала: ни в тот день, ни на следующий, ни через неделю, когда Рона хоронили с почестями. Смотреть на него она не могла; вспомнить, каким он уходил на дежурство, ставшее последним, — тоже. Иногда ей казалось, что она и вовсе не помнит, как он выглядел.

Гарри заходил к ней каждый день, помогал с детьми, приносил продукты, готовил ужин. Гермиона знала: друг чувствовал себя виноватым, ведь он был в рейде с Роном в тот день и не смог его спасти. Но у Гермионы не было сил утешать Гарри, она не могла сказать, что все будет хорошо, что они справятся. Она попросила Молли побыть с Розой. Хью не мог без матери, но Роза чувствовала себя в Норе, как дома.

Гермиона не знала, как будет рассказывать детям о том, что их отец погиб героем.

Она покрепче прижимала к себе Хьюго и пыталась перестать винить его в том, что Рон не высыпался и не был достаточно внимателен. Хьюго не был виноват, Гарри не был виноват. Никто не был виноват в том, что случилось.

Из проигрывателя звучала тихая музыка, на кухне Гарри готовил еду, а Рон был мертв уже три месяца.