Проверено на грамотность 
Дойдя до двери спальни Альберта, Сюпервиль непроизвольно замедлил шаг — будто что-то внутри неосознаваемо предупредило его об этом.
«В самом деле — что это я?.., — увещевал сам себя доктор, как бы пытаясь заставить опомниться, не понимая собственного поведения — до сих пор он без особых церемоний появлялся в комнате больного. — Как будто я могу помешать ему… Да и слишком много чести для такого… Да даже если он ещё и не мёртв — то по-прежнему близок к этому и либо пребывает в бреду лихорадки, либо дрожит от воображаемого холода, видя призраков смерти, и потому вряд ли услышит меня — ведь это же очевидно.»
Но нечто продолжало удерживать врача от привычной бесцеремонности.
И Сюпервиль, вопреки своей беспардонности — словно ведомый какой-то незримой силой — тихо открыл дверь и бесшумно вошёл в комнату Альберта.
Первым делом, ещё не дойдя до постели графа, доктор не отметил ни болезненной, почти мертвенной бледности больного, ни лихорадочного румянца на его щеках — они были едва видимо розовыми — последнее можно было заметить, подойдя к кровати больного вплотную и заглянув в его лицо.
«Это немыслимо, непостижимо уму! Этого не может быть! Столь резкая перемена! — врач не верил собственным глазам, и безотчётная досада захлестнула его сильнее прежнего. Да, даже в эти минуты он более думал о себе, нежели о своём подопечном. — Ещё менее часа назад он был на грани смерти, и я и впрямь боялся, что он отдаст Богу душу прямо в присутствии этой без памяти влюблённой в него особы, и с ней сделается какой-нибудь нервный припадок, и что мне придётся заниматься ещё и ей.»
Для начала врач взял то самое зеркало, в которое смотрелась Консуэло, и поднёс его близко к почти обескровленным губам Альберта.
Прошла почти минута. На стекле не оставалось никаких следов.
«Как? Как такое может быть?..», — крайнее недоумение отразилось в чертах Сюпервиля.
Тогда он взял свой стетоскоп, лежавший вместе с другими принадлежностями рядом с той самой небольшой ёмкостью, наполненной прохладной водой, коей Консуэло пыталась остудить лицо своего возлюбленного, и теперь уже с осознанной осторожностью отогнул одеяло, расстегнул пуговицы белой рубашки, прилипшей к телу Альберта из-за испарины, и приложил инструмент к сердцу больного.
По прошествии нескольких секунд доктор вновь не услышал ничего и тогда поразился ещё больше.
«Нет же, нет… Ведь теперь я совершенно уверен в том, что он жив, и судя по всему, умирать в ближайшее время не собирается…»
Но вскоре, предельно обострив своё внимание, врач уловил-таки еле различимые, очень тихие, неясные звуки, похожие на удары.
«Ну да, да, конечно же… Надо же, эта безродная цыганка на сей раз оказалась права.»
Затем, отложив медицинскую принадлежность, он поправил рубашку на груди молодого графа, вновь укрыл больного одеялом, потом осторожно приподнял сначала одно, потом другое веко Альберта и вновь вначале не обнаружил никаких изменений, но, присмотревшись, обнаружил, что они стали чуть заметно шире.
«Это очень глубокая летаргия, — заключил про себя Сюпервиль. — На грани смерти. Это состояние в любой момент может привести к ней. Здесь есть лишь одно различие — он теперь не мечется в лихорадке и не дрожит от мнимого холода. Я не стану обнадёживать ни его несчастных родственников, ни эту бедняжку Консуэло, и расскажу им о своих предположениях — ибо, если он скончается после моих лживых оптимистических прогнозов — не видать мне половины обещанного вознаграждения — и это ещё в лучшем случае. Так что, здесь выгоднее быть честным.»
И с этими мыслями доктор вышел из спальни младшего Рудольштадта, решительно направившись обратно в гостиную.
Популярное
VKontakte
WhatsApp
Telegram
Отключить рекламу