Аргайл-энд-Бьют в чернилах (джен)

Шаги прохрупали по гальке, стекло звякнуло о камни, а вслед за четырьмя бутылками эля на берег приземлился Рабастан — растрепанный, одетый как попало и злой, что мракобес с церковного витража.

— Что? — спросил Эйдан со знакомым чувством нехорошего предвкушения: он как раз сушил полотенцем волосы — в ожидании кузена успел три раза проплыть вдоль берега туда-сюда.

— Родольфус.

Эйдана порой подмывало пересказать Стэну анекдот из разговора Августуса Руквуда с покойной ныне тетей Падрагинь: «Замыкающий, индикаторы! — Двадцать. — Что «двадцать»? — А что «индикаторы»?» Но он держался — чтобы не пришлось объяснять, где именно он это услышал, как там оказался и почему не позвал с собой.

— Что — Родольфус?

— Родольфус, — повторил кузен. — И я. И… И всё плохо.

* * *

В раннем детстве Эйдан думал, что у него два родных брата — совсем старший и чуть старший, почти двойняшка, они даже день рождения праздновали одним числом.

Его почему-то не смущало, что у него — фамилия «Эйвери», папа Артур и просторный уютный дом, чем-то напоминающий корабль; а у Руди и Стэна — фамилия «Лестрейндж», папа Бертольд, и небольшой замок на полуострове. Видимо, он считал, что по фамилиям, домам и папам распределяют, как по факультетам.

Потом разобрался — и в степенях родства, и почему праздник Стэна старались сместить на его, Эйдана, день рождения, и почему братика или сестричку у máthair лучше не просить.

— Пап, почему я у вас один?

— У мамы своей спроси.

— Так я спрашивал — знаешь, сколько раз? Она всегда говорит «Иди погуляй», «Ты кашу доел?» или что-то еще такое.

— Твоей маме взбрело в голову, что она непременно умрет родами.

— Ой. Как тетя Сорха?

— Раз сам соображаешь — чего спрашиваешь? Помоги лучше с сетями, не стой столбом.

* * *

Жизнь Эйдана, зажатая в тиски между папиным «будь ты мужчиной» и маминым «ты у меня один», не предполагала большого разнообразия (когда тиски с противным скрежетом находили один на другой, это было скорее неприятным однообразием — перед Риком за ту сцену летом до сих пор было стыдно).

Гадания на рунах, на тему которых Эйдана не попрекнул или хотя бы по-доброму не высмеял только ленивый, были единственным исключением и одновременно отягчающим обстоятельством.

Эйвери — как люди, имеющие дело со стихиями, и потомки живущих фактически на Грани — никогда не высмеивали суеверия. Арчибальд ходил «посоветоваться с морем», Альфред больше опирался на предчувствия, Артур — на приметы, Шифра гадала на рунах, Марианна любила на досуге разложить пасьянс.

Еще до Хогвартса Эйдан, в очередной раз запертый с ежеосенней простудной хворью дома, как в Азкабане: гулять нельзя, в гости нельзя, Стэна звать нельзя — да что ж за жизнь такая! — со скуки попросил бабушку научить его тоже. Вопросы задавали шуточные — будет ли сегодня радуга после дождя, успеют ли дядя Альфред с Риком до наступления холодов покрасить лодку, что получит Руди на предстоящей контрольной по Зельеварению.

— Знаешь, Шифра, а у Эйдана есть задатки, — все еще в шутку отметила Марианна, когда число разложенных пасьянсов перевалило за три десятка. — Пока всё сошлось, кроме той лодки — и то, что считать «успели» и «холодами»…

Эйваз — двойственное начало. Дагаз — единство противоположностей. Альгиз — попытка уберечь.

* * *

После третьего курса на платформе девять и три четверти их встретили заплаканная máthair и бледный, очень серьезный Родольфус — оба в трауре. Перстень главы семьи на руке старшего кузена тогда еще смотрелся непривычно — как чужой.

— Когда?

— Позавчера.

— Как?

— Сердце. Джозеф сказал, скрытая аневризма ⁽¹⁾

— Почему ты сразу не написал?!

— Экзамены. Я хотел, чтобы вы их нормально сдали, а тетя Пэд — свои приняла.

В глазах Стэна явственно читалось: «Ты идиот?» В глазах máthair — «Ради всего святого, помолчите».

Хагалаз — стихийное разрушение, наступающее будто внезапно, но на самом деле после многих предвестий.

* * *

Когда Родольфус приходил к нему с предложением или просьбой, Эйдан не сомневался — можно. И соглашаться. И всё, что после.

Хотя бы потому что Руди ничего по-настоящему плохого не предложит. Да, иногда это будет странно — как та ночная вылазка со Стэном, Ивэном и сестрами Блэк в Музей естественной истории, чтобы без толп магглов посмотреть на скелеты динозавров и уродливо-мертвенные экспонаты за стеклами. Последний раз, когда Эйдан видел Родольфуса еще равным — старшим, но равным: беззаботно смеющимся, немного застенчивым, способным запросто швырнуть ночь на безобидную авантюру, как горсть галеонов в кондитерской лавке.

Новый Родольфус принадлежал к совсем другой категории людей — даже не как отец и дядя Альфред, а как старшие Блэки или Абраксас Малфой. Тот, кто, прежде чем уделить тебе полчаса, должен эти полчаса еще найти. Человек, у которого в голове шестеренки не останавливаются ни на минуту. Глава семьи с правом наложить вето, принять неоспоримое решение и серьезно наказать.

Эйдан печалился о прошлом Руди и о старых отношениях, как о покойнике — без попыток повернуть время вспять, с надеждой лишь однажды встретиться в новом качестве. Потому что Родольфус всегда страховал: и когда держал стремянку под яблоней, и когда прикрывал их перед взрослыми, и когда обещал, если среди боевиков Эйдану станет совсем невыносимо, найти ему другое дело, «есть у меня одна идея, пока на стадии… на стадии идеи, ты только подожди».

Гебо — одновременно дар и жертва. Уруз — бесконечное течение жизни-смерти-жизни. Отала — правитель, чья жизнь уже не принадлежит ему самому, потому что слишком велика ответственность за ошибки.

* * *

Рабастан был источником мантикорьей доли неодобряемого обоими родителями в жизни Эйдана — от веселых глупостей до откровенно опасных вещей. Причиной — «он бы всё равно это сделал, только один». Оправданием — «это Стэн курил, я рядом стоял», Эйдан никогда не опустился бы до того, чтобы сказать такое старшим, но регулярно говорил что-то такое себе.

«Да ладно, Эйдан — мы возьмем всего по одной конфете, может, по две, тут всего лишь стопку книжек положить на стул, ты чего?»

«Не-е-ет, это Гриффиндору так спускать нельзя — Мальс уже нашел швабру и ведро, Север сварит зелье… Эйдан, постоишь на стреме?»

«Эйдан, Эйдан, смотри», — заполошный шепот, порез на ладони и ползущая от углей в камине саламандра.

«Да фигня все эти линейки, Эйдан — я же не слепой и не криворукий, кисточкой начертим, нормально выйдет», — вышла развороченная стена, обрушенная ротонда и свернувшиеся в спираль деревья. Тетя Падрагинь тогда до сентября усадила Стэна за самые фундаментальные и самые зубодробительные книги по нумерологическим построениям — спасла Лестрейндж-Холл и остаток лета всем нормальным людям.

(Сигареты, кстати, тогда тоже отняла у них тетя — и еще сказала на ухо кузену что-то такое, что он залился краской и до выпуска не курил даже за компанию)

— Эйдан, я же пришел к нему и спросил, чем ему помочь — знаешь, что он мне сказал? «Не мешай».

— Ну… и в чем проблема? Как есть — так и ответил, — Эйдана что-то покоробило, но он сам не мог понять, что.

— Конечно, — Рабастан зло рассмеялся, — конечно. Ты прав, Эйдан. Я буду не мешать.

Именно тогда Стэн увлекся малеванием неведомой фигни для вызова фигни еще более неведомой — сперва так, в порядке подросткового бунта. Наравне с чтением сомнительной философии от магглов вроде Ницше и магов наподобие Кастанеды. В лето после смерти тети Падрагинь он закопался в книги по макушку, и по возвращении в Хогвартс Эйдан осознал, что «малевание фигни» уже вполне себе тянет на системные и отнюдь не светлые ритуалы — почти профессиональный интерес.

Почти — потому что профессию обычно стараются все-таки получить и дожить до ее получения. А Рабастан после выпуска добросовестно учился на юриста — ни обществу, ни Родольфусу было не к чему придраться.

Наутиз — не мечта и не желание, но мучительная потребность. Иса — охлаждение отношений, превращение воды — Лагуз — в твердое, но и хрупкое. Райдо — жизненный путь, который складывается под ногами.

* * *

— Поссорились — помиритесь, — неуверенно произнес Эйдан. И чуть не добавил, как Артур, который подхватил это выражение от шведских контрабандистов в молодости: «Idiotkraften — enkelkraften». — Могу máthair попросить...

Рабастан, уже стягивая через голову рубашку, успел посмотреть на него, как на последнего кретина:

— Попросить что — накормить нас драниками с одной тарелки? Ты еще подушками предложи подраться.

Эйдан не мог похвастаться богатым жизненным опытом — после Хогвартса у него не прибавилось ни ответственности, ни свободы. Он пытался вникнуть в дела семьи — но это было все равно что учиться управлять кораблем, когда тебя лишь иногда ставят у руля, и то держа свои руки поверх твоих. Он посещал собрания Вальпургиевых рыцарей и честно выкладывался на тренировках — но знал, что его место всё равно на подхвате и в арьегарде.

Руна Одина — как эта галька под пальцами: пустой камень.

И все же банальный здравый смысл подсказывал, что портить отношения с самым близким человеком — отнюдь не признак взрослости и ума. И ссорами, и занятиями всякой опасной дрянью за спиной, и враньем.

— Тебя все-таки засек аврорат или Отдел Тайн? Ты связался с какой-нибудь очень не той девчонкой, и теперь от тебя требуют жениться? Вы опять зацепились за политику, как за гвоздь штанами, и перешли на лич… — Эйдан подавился словом.

Спина у кузена была разодрана вдоль и поперек: четыре царапины на плече, четыре от середины спины к ребрам, четыре по задней стороне шеи…

Беркана — раз за разом падала руна в последний год. Беркана — женщина. Беркана — рождение ребенка. Беркана, Беркана, Бе…

1) От автора: Смерть двух членов одной семьи, которым еще не было пятидесяти, от проблем с сердцем, тогда вызвала некоторые слухи и домыслы. Но на самом деле, если с Падрагинь ситуация весьма murky, то с Бертольдом всё проще: если внимательно посмотреть на арты VikingCarrot, даже с поправкой на стилизацию можно заметить у Лестрейнджей некоторые стигмы синдома Марфана: арахнодактилия, худоба, временами конкретно странные изгибы спины + Родольфус после Азкабана слеп на один глаз (отслоение сетчатки?)

Вернуться к тексту