История одного жиголо (гет)

Гермиона, облачившись в свой великолепный и холодный наряд, отбыла на Прощальный Бал, который устроили в честь Закрытия Парижской недели. Там её миссия по подписанию договора между магическими странами будет выполнена, а значит, и миссия Драко, куртизанки сопровождения, тоже, но он старался об этом не думать. Интересно, а думала ли об этом Грейнджер? Впрочем, сегодня она была подозрительно спокойной, какой-то умиротворенной, словно обрела неведомую мужчине гармонию. А Малфою оставалось только сидеть на кухне, поглощая уже четвертую чашку кофе, и поминутно облизывать губы, вспоминая их поцелуи.

Как вдруг из гостиной донеслись странные звуки. Мужчина, сжав волшебную палочку, подкрался к комнате и услышал залихватскую, и в тоже время странно грустную песню...

— Смешная жизнь, смешной разлад.

Так было и так будет после.

Как кладбище, усеян сад

В берез изглоданные кости.

Вот так же отцветем и мы

И отшумим, как гости сада...

Коль нет цветов среди зимы,

Так и грустить о них не надо[1].

Малфой остолбенел, увидев в сверкающей гостиной странного старичка в потрепанных джинсах и мантии дикой расцветки, который сидел прямо на полу, играл на гитаре и негромко пел.

— Позвольте спросить, — ледяным голосом начал Драко.

— А вы, наверное, мистер Малфой! — воскликнул хипповатый дедуля.

И с этими словами незваный гость легко вскочил на ноги, встряхнул длинными седыми волосами и протянул руку Драко, которую тот с брезгливой осторожностью пожал.

— А вы...? — снова попытался спросить Малфой.

Но дедуля его опять перебил, радостно улыбаясь:

— Я — Лавгуд! Я, милостивый государь, имею честь быть помощником и другом Леди Грейнджер.

Малфой красноречиво возвел к небу глаза — иного от Грейнджер он и не ожидал. Лавгуд! Что может быть хуже?! Конечно, он общался с сумасшедшим секретарём госпожи судьи, но, к великой радости бывшего лорда Малфоя, только по переписке.

— Вы, вероятно, желаете встретиться с Леди Грейнджер? — спросил мужчина, кривя губы в любезной улыбке. — К сожалению, но она уже...

— Отбыла на Прощальный Бал! — подхватил безумный Лавгуд. — Я это прекрасно знаю. Поэтому именно сейчас я здесь... я хочу поговорить с Вами, мистер Малфой.

Мужчина презрительно вскинул брови, недоумевая, что могло понадобиться от него этому блажному. Тем не менее, воспитание взяло вверх, и Драко сладко процедил:

— Прошу вас, присаживайтесь. Могу я вас угостить? Чай, кофе, бокал вина?

— Вино, — рассеянно ответил Лавгуд, опять усаживаясь на пол.

Малфой тяжело вздохнул, отдал приказание домовику и присел на пуфик, так как сесть на диван в присутствии старшего (сидящего на полу) он не мог.

Принесли вино. Драко и гость сидели в абсолютной тишине, и мужчину все больше и больше бесил этот фарс, как вдруг...

— Вы её любите? — резко спросил Лавгуд.

Драко вздрогнул.

— Что? — растерянно переспросил он.

— Вы любите её?

У старика оказался неожиданно очень жесткий, пронзающий взгляд.

— Не знаю, — прошептал мужчина, в смятении проводя ладонями по лицу.

— Это тоже неплохо, — усмехнулся Лавгуд, — я бы еще меньше вам поверил, если бы вы принялись уверять меня в страстности и непоколебимости ваших чувств.

Они снова молчали.

— Это... это словно... это как удар ножом..., как эта боль от удара, боль... которая дает тебе понять, что... что ты живой..., — прошептал Драко, — понимаете?!

Теперь это уже был крик, но крик шепотом. Горящий, полубезумный взгляд на старика.

— Сколько лет вы не чувствовали? — тихо спросил Лавгуд.

— Не знаю, не помню...

— Вы убили свою душу?

— Да..., то есть, нет, крестражи я не создавал.

— Вы меня правильно поняли, — тихо засмеялся Лавгуд.

— Так всегда и бывает. У того, кто борется со смертью, заливая путь своей кровью, как мой крестный Северус Снейп, или как Поттер — у них душа жива! А кто, как я, сражается с жизнью, должны высушить свою душу...

Драко не верил, что эти слова срываются с его губ.

Старик легонько тронул струны гитары:

— Не больна мне ничья измена,

И не радует легкость побед,

Тех волос золотое сено

Превращается в серый цвет,

Превращается в пепел и воды,

Когда цедит осенняя муть.

Мне не жаль вас, прошедшие годы,

Ничего не хочу вернуть.

Я устал себя мучить бесцельно.

И с улыбкою странной лица

Полюбил я носить в легком теле

Тихий свет и покой мертвеца[2].

Драко, как в бреду, ерошил свои волосы и кусал губы.

— Вы не должны «пить» её, пытаясь утолить свою жажду. Это не поможет, — хрипло сказал Лавгуд, — научитесь снова жить. Я не буду вам ничего советовать, поступайте так, как вам велит ваше сердце, сердце, которое учится снова любить...

Мужчина ничего не ответил.

— Ну, однако, мне пора, — заявил гость, закидывая гитару себе на плечо и направляясь к выходу.

— А Гермиона?

— А с нею я увижусь в понедельник. До встречи!

— До свиданья, — и Малфой отвесил машинальный поклон.

* * *

Драко попытался выкинуть тяжелые мысли из головы. Но слова придурочного старика гремели в ушах: «Вы не должны «пить» её, пытаясь утолить свою жажду».

Он и вправду учится через Грейнджер снова жить. Неужели тем самым он опустошает её?! Эта странная женщина — живой цветок, неужели он его своими чувствами превращает в мертвый гербарий? И что это за чувства? Если это любовь, то отчего она так похожа на боль?

Какие-то древние народы утверждали, что мысли и чувства помещаются у человека в груди, раньше ему не было до этого дела, а теперь... теперь он точно знает, что в груди живет душа, потому что болит где-то в груди, где глубоко и неискоренимо. Теперь он понимает тех героев, которые вырывали у себя сердца, вырывали не для того, чтобы подарить их любимым, а чтобы уничтожить эту странную боль. Или эта боль и есть жизнь? Боль есть жизнь... боль матери, рождающей новую жизнь, боль младенца, который приходит в этот мир, боль учения и познания, боль поражений и побед, боль войны и мира, боль ненависти и любви! Потому что жизнь — это любовь, а любовь — это безумие...

— Драко!

Она пришла, он уже узнаёт её шаги. Она стоит в своём роскошном наряде, она похожа на Герду, которая выросла и превратилась в Снежную королеву.

— Мы подписали договор, — Грейнджер улыбается легкой, осторожно-вопросительной улыбкой.

Малфой молча направляется к ней, молча начинает распутывать сверкающую сетку, удерживающую волосы, выдергивает острые иглы-шпильки. Женщина улыбается и молчит. Драко расковывает шею и руки от ледяных украшений, снимая платье, опускается на колени, целует по-королевски тонкие запястья и щиколотки. Ласково скользя пальцами, снимает чулки. Но тут позабытое отчаяние захлестывает его вновь, и он в бессилье прижимается лбом к её бедру. Легкая рука гладит мужчину по волосам, он поднимает голову и встречает понимающий, наполненный какой-то особенной мудростью взгляд Грейнджер, этот взгляд дарит ему ответы на все вопросы. И Малфою спокойно и страшно, ибо сказал философ: «Пусть мужчина боится женщины, когда она любит: ибо она приносит любую жертву, и всякая другая вещь не имеет для нее цены. У мужчины много целей, говорит он, у женщины одна — это любовь, и она во всем[3]». И в девственном поцелуе, и в стоне страсти; и в диком смехе, и в ядовитых слезах; и в аскетичной науке, и в пьяном искусстве; и в жизни, и в смерти... для женщины есть лишь любовь...

Малфой поднимает Грейнджер на руки и несет в ванную, где среди пахнущей пряной травой воды и холодных бликов зеркал он пытается доказать, что достоин этой любви. Ведь жизнь — это любовь, а любовь — это безумие... Безумие человека, порождающего целый мир, новую вселенную.

Грейнджер лежит в ванной, и свет, причудливо преломляясь сквозь воду, ласкает её тело, Малфой скользит языком по напряженной шее, по ключичной впадинке, ложбинке между грудей, по нежному животу, все ниже и ниже...

Драко хочет услышать тот древний сладостный стон, он хочет услышать, как его имя она выкрикнет, покоряясь ему, потому что он давно покорен. И если её губы на его губах, это не жизнь? И если её изощренные ласки, это не боль? И если соединение с ней, это не безумие? То мира просто нет!

[1] Сергей Есенин «Мне грустно на тебя смотреть...»

[2] Сергей Есенин «Я усталым таким еще не был»

[3] Ф. Ницше «Так говорил Заратустра».