When the Levee Breaks (гет)

Сириусу казалось, что у него никогда не было такого замечательного Рождества.

Когда тревога за Артура Уизли улеглась в душе, когда миновала опасность, всех вокруг вдруг накрыло какой-то особенной предпраздничной эйфорией. «Когда смерть подбирается так близко, что уже вот-вот вцепится своими костлявыми холодными пальцами в близкого тебе человека, когда тебе удается этого человека вытащить из ее цепких объятий, еще острее вдруг чувствуешь, как сильно хочется жить», — думал Сириус, украшая головы эльфов-домовиков красными колпаками Санты. По лестнице без остановки носились туда-сюда увешанные блестящей мишурой дети, помогавшие украшать дом к празднику. «Старик» хмурился для виду, ворчал негромко, но всё же прятал довольную улыбку в длинной бороде. Рождество этого года было наполнено смехом, радостью и щемящим, пронзительным чувством, что все уже очень скоро будет хорошо.

И плевать на Волдеморта, плевать на все его кровавые планы! Об этом можно будет подумать когда-нибудь, позже, не сегодня! Ведь сейчас дом сияет праздничными огнями, на кухне не покладая рук трудится Молли, Тонкс шушукается с Лунатиком в углу и как-то так загадочно и солнечно улыбается, что за одну эту улыбку не жаль отдать полжизни. Артур жив, и целители в Мунго обещают, что через недельку смогут отпустить его домой, Гарри наконец-то выбросил из головы тяжелые и темные мысли, вон, развешивает по гостиной гирлянды, Рон дурачится, замотавшись в мишуру с ног до головы, а Гермиона хохочет заливисто и смотрит на своего рыжего друга так, что не остается ничего другого — только втихаря делать ставки вместе с близнецами и Джинни: когда эти двое наконец обнаружат себя целующимися за ближайшей портьерой? Сириусу хорошо. Сириус счастлив. А за тем, как Джинни украшает пушистую елку, он вообще мог бы наблюдать часами.

Сириусу до одурения хотелось петь. И он пел — тихонько мурлыкал под нос рождественские гимны, удивляясь самому себе: ты смотри, не забыл, помню еще! А ведь думал, что уже никогда не оживет по-настоящему после Азкабана, никогда не сможет ждать Рождества с таким детским восторгом. «Жизнь налаживается», — вертелось у него в голове. А уже совсем скоро, спустя всего лишь несколько месяцев к нему вернется его Джилл — и можно будет начать все заново.

Он пока еще с трудом себе представлял, как все будет. Он понятия не имел, что должен будет сказать ей, когда она вернется из того времени, где он еще ничего не знал о смерти, боли и потерях, а важнейшей целью было обыграть Джеймса в квиддич с разгромным счетом. Что она скажет ему, так резко постаревшему и изменившемуся? И что они потом должны будут сказать ее родителям?

Вопросов накопилось множество, но до первого сентября оставалась еще куча времени, и пока у Сириуса с лихвой хватало других забот. Рождество накрыло его с головой. Заколдовало его, и совсем не хотелось выпутываться из этих волшебных сетей. Еще и Тонкс, пробегая мимо, остановилась на минутку, встала на цыпочки и прошептала поспешно на ухо:

— У меня новости! Расскажу, когда все разъедутся после каникул!

Подмигнула — и умчалась вниз ярко-оранжевым вихрем. Сириус улыбнулся: он догадывался, что это за новости и почему племянница вся прямо светится с того самого дня, как болтала с Лунатиком на Гриммо, спрятавшись под личиной Бродяги благодаря Оборотному зелью. Видимо, все-таки проговорился о чем-то старый друг, видимо, удалось таки ей вывести его на откровенный разговор, узнала что-то радостное — вот и летает теперь, земли под ногами не чувствуя.

Праздник был полон света, радости и смеха. Сириус хохотал и веселился, пел вместе со всеми колядки, расхваливал всевозможные вкусности, от которых ломился стол, пуская в ход всё свое красноречие. Сириус грелся — чувствуя, как ледяная глыба в груди тает с каждым новым вдохом, с каждой новой шуткой близнецов, каждым проницательным замечанием Гарри и ослепительной улыбкой Джилл... И каждый следующий вдох давался всё легче и легче.

После ужина, когда все, уставшие и сытые, разошлись по своим комнатам, они снова остались в гостиной вчетвером. Близнецы наперебой рассказывали о своих успехах и новых идеях в сфере шуток и приколов. Бродяге оставалось только удивляться: блевательные батончики, забастовочные завтраки, грезы наяву — да у этих парней большое будущее! Джинни все больше молчала, свернувшись клубочком в любимом кресле у камина, только улыбалась как-то светло, слушая братьев. Тревога за отца не отпускала ее даже сейчас, когда самое страшное позади, — было что-то суетливое, испуганное, колкое в ее движениях. Девчонка храбрилась, как могла, но страх за горячо любимого папу, осознание, что это — только начало долгой и страшной войны — то и дело омрачало её мысли, сжимало душу ледяной хваткой, и тогда на лице появлялась тень тревоги и хмурой решительности. Она свернулась в большом кресле, словно маленький рыжий котенок, она тоже грелась по-своему, защищаясь от тяжелых мыслей задорным смехом старших братьев, убегая в его, Сириуса, истории и воспоминания.

Джилл! Теплая, родная Джилл! Прижать бы тебя к себе, закрыть своими руками от всех горестей этого мира! Сириус думал, что всё бы отдал, только бы ей никогда не довелось пережить и сотой доли несчастий, что приключились с ним на жизненном пути.

Ночь пахла хвоей и мандаринами, сверкала и переливалась рождественскими огнями, ночь была на удивление мягкой и нежной — она убаюкивала негромким потрескиванием дров в камине, едва слышными шорохами тяжелых портьер и поскрипыванием половиц. Фред и Джордж, зевая и потягиваясь, уже собирались спать — ведь на утро запланирован поход в Мунго, проведать отца. И когда все поднялись наконец-то на ноги, оказалось, что малышка Джин так и уснула в кресле.

— Может её это, отлевитировать? Что скажешь, братец Дред? — начал было Джордж, но Сириус только махнул на близнецов рукой:

— Да идите уже спать, левитаторы! Я сам разберусь...

Девчонка оказалась легкой, как перышко. Осторожно, чтобы не разбудить, Бродяга взял её на руки и медленно двинулся к её комнате. Такая хрупкая, худющая, такая ослепительно-нежная, она неосознанно прижималась к его груди в поисках тепла, и внутри поднималась волна какого-то восторженного счастья. «Ты моя, Джилл Маллиган. Я никому не позволю причинить тебе боль».

Дверь в её комнату негромко скрипнула, но всё же пустила его внутрь. Сириус осторожно опустил девушку на кровать, снял с её ног пушистые мягкие тапочки, укрыл одеялом. Хотел было уйти — но не удержался, присел рядом на кровать, вглядываясь в такие знакомые черты. Она спала. Едва заметно подрагивали длинные ресницы, чуть сжимались расслабленные пальцы руки, положенной под щёку, а дышала она глубоко и умиротворенно. И Сириус в который раз подумал, что попался. Она была слишком близко, она была слишком близкой для него, чтобы он смог себе позволить ее потерять. Он потерял слишком многих за свою жизнь, и теперь просто не имеет права лишиться еще и её. Внезапно, вот как-то резко и сразу нахлынуло чувство, что без этой взбалмошной, озорной девчонки он уже больше не сможет.

Сириус протянул руку и убрал с её лица непослушный рыжий локон, легко, почти невесомо коснувшись пальцами щеки. И она вдруг улыбнулась — совсем не сонно и весело — и прошептала, не открывая глаз:

— Сириус, я не сплю.

Он вздрогнул от неожиданности и мысленно поблагодарил Мерлина за то, что сейчас ночь и в комнате царит полумрак — уши-то, небось, пылают, как у первокурсника, пойманного за списыванием.

— Чего тогда молчала? — тоже шепотом спросил Бродяга, заправляя непокорный локон за ухо. Улыбка Джинни стала еще шире:

— Тогда пришлось бы самой в комнату топать, а мне было та-ак лень...

— Ну и лисица ты, Джинни Уизли! Спи давай, вставать уже скоро.

Он поднялся с ее постели, поправил еще раз одеяло и пошёл к выходу. И только на самом пороге услышал негромкий, уже сонный голос:

— Знаешь, меня никто до тебя на руках не носил... Словно королеву... Будешь моим королем, а, Сириус Блэк?

Он замер, ухватившись за ручку двери со всей силы, до боли в сжатых пальцах.

— Конечно, буду, — ответил дрогнувшим от волнения и нежности голосом.

— Ну и славненько, — совсем уже тихо пробормотала она, поплотнее закутываясь в одеяло, и уснула уже по-настоящему.

Каникулы пронеслись по старому поместью Блэков, словно ураган. И когда дети снова отправились в Хогвартс, обняв крепко на прощание, тишина, упавшая на плечи тяжелым камнем, стала для Сириуса страшной неожиданностью. Уже так привык он к вечной суматохе, возне и крикам в каждой из комнат дома, привык к тому, что остаться одному здесь почти невозможно и уединение становится невиданной привилегией, которую далеко не все могут себе позволить, как вдруг раз — и снова оказался один-одинешенек среди сквозняков, скрипучих ступеней и отрубленных эльфийских голов.

Тонкс стала почти неуловимой. После нападения на Артура к дежурствам в Отделе тайн стали подходить более серьезно. Теперь на смену выходили группами по двое-трое, и в составе отряда обязательно должен был присутствовать опытный аврор, каких в распоряжении Ордена осталось не так уж и много. Племянница забегала несколько раз в январе, но все больше — на несколько минут, передать самые важные новости или указания Дамблдора, и каждый раз выглядела такой уставшей и вымотанной, что даже смотреть на нее было больно. Несколько раз она засыпала прямо в кресле, пока Сириус на кухне готовил чай. Ему оставалось только стискивать кулаки от бессильной злобы и спрашивать себя самого: куда же делась та энергичная и веселая девчонка с ярко-оранжевыми волосами, что летала по дому все каникулы, то и дело сбивая с ног гостей поместья?

Лунатик тоже совсем от рук отбился. Видимо, у него и вправду было дел по горло, раз уж Ремус совсем не имел времени присмотреть за своим непутевым другом. Сириус слонялся по дому, ругал Кричера, пробовал читать книги, но непреодолимая тоска с каждым одиноким днем все сильнее завоевывала душу, заволакивала ее сырым туманом обиды и отчаянья. Яркая зима за окнами словно насмехалась над хмурым Сириусом, сверкал на солнце снег, дразня и приглашая: «Ну же, давай, выходи во двор!». Сириус вздыхал и отходил от окон, что-то тихо ворча себе под нос.

— Ты все больше становишься похож на свой дом, — заметила как-то Тонкс во время одного из нечастых совместных чаепитий. Было воскресенье, на улице трещал мороз, и сидеть у камина стало как-то по-особенному уютно. У Нимфадоры выпал первый за две недели выходной, поэтому она довольно щурилась, делая каждый новый глоток ароматного чая. Она придвинула свое кресло ближе к камину, протянула ноги в смешных полосатых разноцветных носках к огню и блаженно потягивалась. Сириус сидел напротив и куксился. Он рад был видеть её, несказанно, до сумасшествия рад, но какая-то почти детская обида давила на грудь: подумать только, наконец-то у нее нашлось на него время! Где же ты пропадала все эти два месяца?

— В смысле — становлюсь похож на дом? — буркнул он в ответ. Тонкс только лукаво улыбнулась ему глазами из-под длинных ресниц и ответила, не обращая внимания на неприветливый тон:

— Обижаешься по пустякам и ворчишь, когда тебя пытаются вытянуть наружу из уютной и прочной ракушки.

— Ничего я не обижаюсь по пустякам, — недовольно сказал Сириус, скрещивая руки на груди. — У вас просто слишком много дел, чтобы выделить для меня часик-другой, а я сижу здесь, словно заключенный. Сбежал из Азкабана, думал — вот она, свобода, наконец-то! На деле — сменил одну камеру на другую.

— Ты несправедлив к нам, — заметила Дора, улыбаясь мягко и немного снисходительно. Сириус почувствовал в себе волну раздражения и нахмурился еще больше. — Ты же понимаешь, что это все...

— Для моего блага, как же, помню. Только, знаешь, говоришь со мной сейчас ты, но я отчетливо слышу голос Дамблдора. Но я всё понимаю, я же понятливый, у меня теперь работа такая: понимать. Вот только вы меня не понимаете ни черта. Вы подвергаете себя опасности, боретесь, оказывая сопротивление Волдеморту, а я даже шагу из дому сделать не могу. Мне вообще теперь кажется, что во всем мире меня понимала только Джилл, а она сейчас так далека, что...

— Не перегибай, дядюшка. Мы все любим тебя и пытаемся тебя уберечь.

— Да я не ребенок, чтобы меня беречь! — гаркнул Сириус резко и громко, да так зло, что Тонкс вздрогнула от испуга и выронила из рук чашку с чаем. Горячая жидкость пролилась на живот, и она вскочила на ноги, вскрикнув от боли. В широко распахнутых фиолетовых глазах плескалось соленое море обиды и горечи, она смотрела на него с немым укором, и Сириусу вдруг стало стыдно за свои слишком резкие слова.

— Ты можешь говорить все, что угодно, дядюшка, но ведешь сейчас себя как четырнадцатилетний подросток, которому не разрешили приручить дракона! — сердито выпалила Тонкс надтреснутым от обиды голосом. — Если мое общество тебе неприятно, мог бы сразу так и сказать, я бы не тратила свой единственный выходной на пустые ссоры и твои обиды! Счастливо оставаться!

— Тонкс, подожди! — выпалил Сириус на одном дыхании. Он вскочил с кресла, подлетел к ней в мгновение ока, упал на колени, обнял ее ноги со всех сил. — Прости дурака, прости, что на тебе срываюсь. Мне просто очень тяжело сейчас, невыносимо тяжело, от одиночества и тоски на Луну выть хочется, на стены кидаться! Ты же самая близкая для меня сейчас, самая дорогая, я не хотел тебя обидеть, пожалуйста, прости!

Он уткнулся носом в ее колени и что есть силы прижимал к себе. Тонкс устало вздохнула и опустила ему на голову свои маленькие горячие ладошки, лохматя черные волосы.

— И ты меня прости, я что-то совсем замоталась с этими дежурствами, надо было к тебе чаще наведываться... Я, наверное, просто паршивая племянница.

Они замерли, не находя больше слов. «Дурак, дурак, дурак, — твердил про себя Сириус, так и не встав с коленей. — Настоящих друзей беречь нужно, а не бросаться надуманными обвинениями!» Было стыдно, грустно и тяжко, но легкие прикосновения тонких пальчиков к волосам успокаивали стылое чувство боли внутри и каждый вдох вновь давался все легче и легче.

— Ну а свадьба-то когда? — хриплый и горький, словно полынь, голос Лунатика разрезал тишину неожиданно, будто окатив Сириуса и Тонкс ледяной водой. «Вот только этого еще не хватало...» — обреченно подумал Бродяга, поворачивая голову.

— Какая, нахрен, свадьба, Рем? — спросил он устало и раздельно, вглядываясь в почерневшие от обиды и ревности глаза лучшего друга. Тонкс молчала, как воды в рот набрала, только переводила испуганный взгляд с одного на другого.

— Ваша, какая же еще. Простите, не хотел прерывать вас, ведь предложение руки и сердца — очень важный момент в жизни любого человека...

— Лунатик, какое предложение? Какой руки и сердца? Ты не пьян случайно?

— Лучше бы был пьян, — вздохнул Ремус и вдруг словно сдулся, поник, сгорбился. Засунул руки в карманы, зыркнул исподлобья, буркнул негромко: — Ладно, не буду вам мешать, пойду я, наверное...

— Стоять! — рявкнул Сириус и только тут понял, что до сих пор стоит перед племянницей на коленях. Он поспешно поднялся и сделал два решительных шага к другу. — Никуда ты не пойдешь! И это совсем не то, что ты думаешь!

— А что же тогда — галлюцинация? Мудак ты, Бродяга, вот кто. Почему не сказал мне раньше, что у вас любовь до гроба? Так нет же, разглагольствовал о том, что мне надо быть решительней, смелее, нужно отбросить все свои предрассудки и предубеждения...

— Это не он разглагольствовал, — раздался вдруг тихий голос из-за спины у Сириуса. Тонкс глядела виновато и колко, но не отводила взгляда и на мгновение. — Это я.

— Ты? Быть этого не может!

— Я была под Оборотным зельем. Прикрывала Сириуса, пока он выходил на улицу. Я... мне очень стыдно, Ремус, правда...

— О, Мерлин! — не выдержал Сириус. — Да что вы тут развели греческую трагедию! У нас с Тонкс никогда ничего не было, приструни свою извращенную пошлую фантазию, Лунатик! А у вас всё только начинается! Она тебя любит! Ты её тоже любишь! Так может, хватит уже валять дурака?

В гостиной повисла тишина. Щеки Тонкс пылали, волосы изменили цвет на красный и даже глаза приобрели легкий алый оттенок, казалось, племянница вот-вот вспыхнет фениксом и сгорит со стыда.

— Это правда? — тихо, почти шёпотом, спросил Ремус, шагнув к ней ближе. — У тебя правда есть ко мне какие-то... чувства?

— Да, — ещё тише прошептала Тонкс, не отрывая от него взгляда. — Прости за Оборотное.

— Да целуйтесь вы уже наконец! — взмолился Сириус, театрально закатывая глаза. Люпин вздрогнул и с явным трудом оторвал взгляд от Тонкс, словно только заметил, что в комнате есть кто-то еще. Он долго, невыносимо долго смотрел Бродяге в глаза, и в его взгляде было что-то странное, что-то, чего Сириус никогда ещё не видел до этого.

— Эй, Лунатик, все в порядке? — Ремус медленно кивнул и так же медленно двинулся к другу. Блэк не на шутку забеспокоился. — Только давай без рукоприкладства, хорошо? Лунатик... Лунатик!

Ремус схватил его за шиворот и потащил к двери. Сириус думал уже возмутиться, что в собственном доме его в грубой форме выставляют за дверь, но не успел и слова сказать, как эта самая дверь захлопнулась у него перед носом. А в ухо Лунатик все-таки двинул. Несильно. Видно, для профилактики.

До того, как Ремус и Тонкс вышли из гостиной, Бродяга успел: дважды заварить себе чаю, трижды накричать на Кричера, начать читать две книги (одна о трудностях выращивания драконов, вторая же — по-видимому, жутко унылая история — «О безответной, но верной любви леди Инесс к храброму, но скованному долгом перед страной и королем рыцарю Ротсвилу»), и даже отчистить от грязи целый один старинный канделябр.

«Как думаешь, договорятся они там или Лунатик опять свою волынку включит про оборотня и сломанную жизнь?» — обращался он мысленно к дому, но тот отвечал только задумчивым поскрипыванием половиц и едва слышным шорохом тяжелых тёмных штор. Камин успокаивающе трещал поленьями, книга о любовных страданиях графини Инесс оказалось нудной до невозможности, и он сам не заметил, как погрузился в сладкую дрему. Но вдруг хлопнула дверь на втором этаже и через несколько минут в комнату вошли, улыбаясь, Тонкс и Ремус. Спросонья Сириус даже не сразу понял, почему так шало горят у них глаза, а пальцы переплетены. Но когда понимание накрыло его с головой, на лице расплылась точно такая же идиотская улыбка во все тридцать два.

— Дядюшка, ты прости нас, но мы пойдем... — промолвила Тонкс виновато, отпуская руку Люпина и подходя к нему. — Не сердись, хорошо? Торжественно обещаю, что теперь будем проведывать тебя чаще...

— Конечно, идите! Вам же, наверное, еще много чего обсудить хочется...

Тонкс стала на цыпочки и легко и почти невесомо прикоснулась губами к его небритой щеке. Лунатик пожал крепко руку и еще раз дал в ухо, но уже совсем как-то лениво и необидно.

Дверь за ними захлопнулась, и вслед за друзьями упорхнули куда-то эйфория и радость. Тоскливо оглядевшись вокруг, Сириус вздохнул, сел в свое кресло и продолжил разбираться с душевными проблемами Инесс. Ему оставалось только ждать, а уж это он умел делать профессионально.

Так и слонялся он теперь по дому, гонял Кричера, чистил изредка фамильное серебро и читал книги. Принимал у себя собрания Ордена, которые становились всё более редкими, писал Гарри в Хогвартс. Серые, похожие один на другой дни тянулись липкой паутиной, хандра изводила душу, но всё же — время шло, один за другим падали листы с календаря. В середине марта, разбирая завалы хлама и мусора в очередной комнате поместья, Сириус наткнулся на старый как мир проигрыватель для пластинок и сборники винилов — почти всё классика.

Вспомнилось из детства: воскресный вечер, на столике — красное вино в изящных бокалах на длинной ножке и тарелка с виноградом и персиками, мать с отцом сидят рядом на большом широком диване и слушают музыку, которая захлестывает помещение, не оставляя даже малейшего уголка в тишине, заполняя собой всё пространство и одновременно открывая двери в какой-то иной мир... Когда же они перестали слушать музыку по воскресеньям? Когда выходные перестали ассоциироваться с едва слышным потрескиванием пластинок, тихим звоном бокалов и грудным смехом матери? Ведь были, оказывается, моменты в той жизни, которые не вызывали горечи, обиды и боли! Сириус взял проигрыватель в руки и принес в свою комнату, бережно убрал заклинанием пыль, отчистил грязь и взмахнул палочкой.

Он не включился.

Разочарование и какая-то странная обида за потерянные воспоминания больно ударили по сердцу, обхватили холодными липкими пальцами горло, не давая сделать вдох. Сириус упрямо нахмурился. Ну и ладно, ну и подумаешь — не включается! Включится, куда он денется, нужно только чуть-чуть починить. Если ему в свое время удалось маггловский мотоцикл научить летать, что он, с магическим проигрывателем не справится?

За работой дни потянулись быстрее. Ковырялся в механизме, снова чистил, махал палочкой с утра до ночи. Принимал у себя Тонкс и Ремуса — новых, радостных, но в то же время каких-то слишком сосредоточенных на себе и поэтому немного даже чужих. Вспоминал Джеймса и Лили в то их первое лето — ведь точно так же сбегали от него, чтобы всласть нашептаться о чем-то своем, понятном только им. Кормил Клювокрыла, успокаивал его, когда тот обиженно и нетерпеливо драл когтями стены, требуя воли и неба. Шептал ему на ухо: «Тише, дружище, недолго осталось. Еще немного — и выпущу тебя, честное слово, выпущу. Тише, тише...»

Так проходили дни. А ночами всегда ворочался долго без сна, борясь с какой-то необъяснимой тревогой. Все чаще думал: почему Джилл отправилась в прошлое? Ведь должны же быть у неё какие-то по-настоящему серьезные причины для такого рискованного путешествия! Накатывал страх: а вдруг ей не удастся вернуться обратно, вдруг потеряется во временных параллелях и петлях? Перемещение во времени — очень тонкая и мало изученная наука, удастся ли пятнадцатилетней девчонке сделать всё правильно? А когда сон всё-таки брал свое, когда Сириус наконец-то засыпал в своей постели, ему снились теплые карие глазищи, россыпь веснушек по плечам, медовые волосы, пахнущие летом и свободой, хитрая улыбка и лукавый взгляд из-под длинных ресниц. Джилл во снах была теплой, нежной и податливой, Джилл во снах целовала так, что кружилась голова, Джилл во снах шептала что-то жарко на ухо и просыпаться не хотелось, не хотелось, не хотелось... Но очередное серое утро снова и снова забирало её у Сириуса, вырывало из сновидений, издевательски ухмылялось весенним солнцем. Он никогда особенно не любил утро, но теперь — стал его ненавидеть.

— Тонкс, можешь сделать мне одолжение? — спросил он как-то, в очередной раз разбирая механизм проигрывателя в малой гостиной. Племянница сидела за столом, с головой погруженная в написание очередного отчета для Муди, но с готовностью пробормотала, не отрываясь от работы:

— Конечно. Колись, что тебе там надо?

— Нужно будет пойти в маггловский музыкальный магазин и купить там одну пластинку. Справишься?

Тонкс перестала строчить что-то на пергаменте и перевела взгляд на Бродягу.

— Пластинку? В музыкальном магазине? А чем тебе магические не угодили?

— Того, что я ищу, в магическом не найти. Мне нужны Led Zeppelin, а они были магглами.

— Чего-чего тебе нужно? — растерянно переспросила она, лохматя свои короткие лиловые волосы.

— Фу, Нимфадора, ставлю тебе «Тролль» по музыкальному образованию! — отозвался Сириус, взмахивая палочкой и заставляя очередной винтик самостоятельно вкручиваться. — Мне нужны Led Zeppelin. Все альбомы, какие только найдешь. Я тебе запишу название, чтобы не забыла.

В конце апреля проигрыватель наконец заработал, а уже на следующий день на Гриммо ввалились Тонкс и Лунатик, волоча с собой внушительную коробку с винилами. Сириус быстро отыскал нужную пластинку, бережно и аккуратно извлек ее из упаковки, положил на чёрный диск и опустил иглу. Музыка ринулась непреодолимым потоком, сбивая с ног и вышибая дыхание из груди. Одна мелодия — а воспоминания закрутились внутри неудержимым смерчем, и Сириус задыхался, растворяясь в звуках. Как будто заново пережил всё — ночь, мягкий ворс ковра, обжигающий, незабываемый поцелуй и «Ты моя, Джилл Маллиган» — «Я твоя, Сириус Блэк, твоя...»

Он слушал их теперь каждый день. За май прослушал все альбомы, всё, что когда бы то ни было ими записано, прослушал всё, что удалось раздобыть Тонкс. Вот только эту песню он больше включать не осмеливался — слишком больно бил по открывшейся ране рваный ритм гитарного соло и отдавались в сердце удары барабанов... Эту песню нужно слушать только вдвоем.

Книга о леди Инесс оказалась бесконечной — Сириус всегда засыпал на пятнадцатой минуте чтения, Кричер был всё так же невыносим, Клювокрыл тоскливо смотрел в глаза, надеясь, что именно сегодня Сириус возьмётся выполнять свои обещания. На улице становилось теплее с каждым днем, и он распахивал настежь окна, вдыхал полной грудью ароматы пряного молодого лета, думал — ещё совсем немножко осталось, совсем чуть-чуть — и Джилл вернется, и снова будет рядом, и вновь можно будет смеяться искренне и заразительно. До заветного первого сентября оставалось пережить всего лишь лето.

Когда в зелёном пламени камина возникла голова нахмуренного и слегка встревоженного Снейпа, Сириус почувствовал, что этот день несёт для него куда больше неприятностей, чем все предыдущие. Нюниус с полминуты молчал, вглядываясь в его лицо, а потом скривился, словно у него болел зуб:

— Значит, ты дома.

— А где же я ещё могу быть? — огрызнулся в ответ Бродяга, не понимая, что происходит. Снейп скривился еще противней и исчез в пламени, не произнеся больше ни слова.

Сердце тревожно сжалось — что-то произошло! Ну не мог же Дамблдор настолько выжить из ума, чтобы просто приказать Снейпу присматривать, чтобы Сириус из дому не выходил! Случилось что-то плохое, что-то непредвиденное, что-то...

Когда через несколько часов патронус Тонкс рассказал ему, что именно случилось, Сириус сорвался с места, как сумасшедший. Умоляющее: «Не вздумай соваться в Министерство!» ещё звенело в ушах, а он уже нёсся вниз, перепрыгивая ступени. Об одну запнулся, упал, но мгновенно вскочил на ноги и ринулся дальше — быстрее, быстрее, быстрее, там сейчас Гарри, там сейчас Джилл, там сейчас твои друзья! Их могут убить, пока ты сидишь тут, давай же, не вздумай останавливаться!

Он замер только на пороге, уже распахнув дверь. Площадь Гриммо продолжала жить своей жизнью — спокойно прохаживались неспешные жители столицы, выгуливая своих собак или держа за руки детей. Важно фланировали тротуаром жирные ленивые голуби, даже и не думая взлетать, когда ребятишки подбирались к ним слишком уж близко. Подумать только, осознал Сириус, сейчас где-то убивают моих друзей, а в жизни тысяч людей ничего не изменится!

Он застыл на пороге дома, прислушиваясь к тревожному биению сердца. На площади вдруг начали бить часы, оповещая людей о том, что уже шесть часов вечера.

Шесть часов вечера восемнадцатого июня тысяча девятьсот девяносто шестого года.