When the Levee Breaks (гет)

Сириус размазывал овощное рагу по тарелке, бездумно уставившись в стену. Вот уже полторы недели поместье Блэков служило штаб-квартирой Ордена Феникса, вот уже полторы недели здесь жили Уизли, и что-то по-прежнему не складывалось в его голове.

Он узнавал ее жесты. Казалось бы — глупость, но вот она закусила нижнюю губу, задумавшись, а Сириуса словно битой по голове ударили: я это уже видел! Вот она сердито скрещивает руки на груди и хмурится — черт, когда-то она точно так смотрела на меня! Вот устроилась с ногами в кресле напротив гобелена с семейным деревом Блэков, нырнув с головой в какую-то книгу — кажется, тогда она тоже читала что-то так увлеченно. Сириус не находил себе места и не мог избавиться от ощущения, что живет не в том времени.

Кто знает, возможно, за двенадцать лет в Азкабане действительно что-то необратимое случилось с его памятью и нервами? Он смотрел на девчонку, которую ну точно уж никак не мог видеть никогда раньше, но в памяти всплывали мельчайшие детали — такие, что казалось, он знает, что именно и как она ответит на ту или иную шутку. Это сон? Выдумка? Галлюцинация? Или правда — полуночный пьяный бред Сириуса Блэка? У него не было ответов.

— Сириус, ешь быстрее, остынет же! — властный голос Молли резко выдернул его из собственных размышлений. Отстраненно улыбнувшись, он бросил взгляд на противоположную сторону стола, где девчонка тихонько хихикала над очередной шуточкой своих братьев. Может, все-таки, правда?

В первые же выходные они с близнецами действительно устроили полеты на метле на скорость. Вообще-то, идея была убийственной — кто быстрее слетит вниз на метле от чердака до прихожей вдоль лестницы? Если бы Молли хоть краем глаза увидела, что собирались учудить ее дети! Но при матери все трое были милы и крайне обаятельны, улыбались и беспрекословно слушались. А в субботу старшие Уизли ушли за продуктами на Косую Аллею, и младшие, клятвенно пообещав отчистить гостиную на втором этаже до возвращения родителей, схватились за метлы, как только те вышли за порог. Метлы у ребят были древние, «Чистометы», да и то не самой последней модели. И Сириусу бы — накричать, отобрать эту рухлядь, запретить, или, на худой конец, нахмурить неодобрительно брови, как Гермиона, так нет же — взялся помогать устанавливать магические метки в воздухе, чтобы «гонщики» не нарушали правил.

Они собирались лететь втроем — девчонка и близнецы. Поставили Рона и Гермиону на финише — нужно же зафиксировать официальную победу! — а сами похватали метлы, ждут команды: на старт, внимание... Девчонка даже подмигнула Сириусу, который должен был запустить тот самый «Марш!» сигнальным флажком, мол, чего стоишь, бери метлу — и с нами, в омут с головой! Сириус вздрогнул невольно, — и так уже было когда-то! — но решительно взмахнул рукой, и трое безумцев сломя голову понеслись вниз.

Удержаться на стареньком потрепанном «Чистомете», когда несешься вниз под углом почти девяносто градусов, — задача не из легких. Но эти трое оторвались от земли и рванули по лестничному проходу с такой скоростью, что сердце пропустило удар. Сириусу бы остановить это безумие, на правах взрослого и разумного человека заявить о правилах безопасности и идиотстве самой этой идеи, но он смеялся вместе со всеми, хохотал искренне и легко, так легко, как не смеялся уже очень давно. Уставший от одиночества и скитаний, уставший от тяжелых мыслей и самокопания, от долгих лет наедине с самим собой, он наконец чувствовал себя свободным рядом с этими сорванцами. К финишу, естественно, первой прилетела девчонка. То ли братья пожалели ее и поддались (Фред и Джордж? Поддались? Да вы спятили, мистер Блэк!), то ли она и вправду летала, как птица.

Как птица...

Сириус хватался за голову — с ума сошел, ну точно, свихнулся, не иначе! Тебе тридцать пять, девчонке — четырнадцать, да и братьям ее немногим больше, а ты резвишься с ними, будто вам первого сентября купе в Хогвартс-экспрессе делить! Но он тянулся к ней, как изголодавшийся без тепла оборванец, тянулся, пытаясь отогреть в ее смехе и задорном блеске карих глаз свою оледеневшую от потерь душу. Разница в возрасте осталась где-то там, в тесной и унылой камере Азкабана, среди влажных холодных стен и заунывного завывания морского ветра снаружи. Ведь, в самом деле — не нажился за свои тридцать пять. Беспечные и задорные годы в Хогвартсе, прожитые вместе с друзьями, даже не скрыла — почти уничтожила неверная, туманная, но непроницаемая пелена боли и страха, словно разделив жизнь пополам. Хорошие воспоминания тонули в криках агонии и проклятиях, их не видно было за черными мантиями Пожирателей и десятками тощих теней в бесформенных лохмотьях, плывущих по коридорам тюрьмы. Столько лет одиночества, горького, безысходного одиночества, обиды за украденную молодость и непрожитое, не сделанное, неузнанное, и тут вдруг — словно луч света — знакомая незнакомка подмигивает тебе на лестничной клетке: «Чего стоишь? Лети!». Сириусу казалось, что он уже ухватил метлу.

Они часто оставались сидеть возле камина в малой гостиной по ночам, прячась от Молли. Вчетвером. Девчонка ходила за старшими братьями хвостиком, а они принимали ее в свою компанию, повсюду таская за собой. Они собирались возле огня после полуночи, чтобы выпить чаю и потравить байки. Байки травил в основном Сириус. Ему радостно было вернуться в свою юность — хотя бы мысленно, рассказать, как пробирались по ночным хогвартским коридорам к выходу из школы, как сбегали, безумные, под открытое небо, к самой кромке Запретного леса. Ребята слушали, развесив уши и раскрыв рты, и Сириусу даже казалось, что они не просто слушают, а черпают идеи — берегись, Хогвартс, в следующем году! Он чувствовал себя частью какого-то большого заговора, частью тайны, известной только четверым. Ведь когда-то что-то такое в твоей жизни уже было, не так ли, Сириус Блэк?

Рядом с ними он молодел. Он возрождался — не прежним, лучше. Ночами у камина пыльное стекло, сквозь которое Сириус смотрел на мир, становилось разноцветным витражом. И дом взирал на него с молчаливым одобрением, пряча улыбку в длинной седой бороде.

Вот только девчонка... Ее образ мучил его.

Сначала Сириус даже пытался анализировать. Потом — положиться на интуицию. Еще через некоторое время — зарыться в библиотеке и выискать все книги о переселении душ, галлюцинациях и даже путешествиях во времени. Ничего не помогало. Джилл (то есть, Джин, конечно же, Джин и ни в коем случае не Джиневра!) носилась по дому вместе с близнецами, хохотала над шуточками Тонкс, подшучивала над Роном. Она помогала своему семейству делать уборку, и Сириус с удивлением и каким-то благоговейным восхищением замечал, что дом принял ее. Дом улыбался ей древней, старческой улыбкой. Он прощал ей решительно все — слишком громкий смех, перепрыгивания через ступени и катание на перилах. Дом ни разу не заманил ее в свои ловушки, не поймал в ложные ступеньки, не подставил подножку слишком высоким порогом, в то время как остальные гости поместья Блэков то и дело жаловались на проделки старого негодника. Она вваливалась в очередное помещение, закутанная в рабочие лохмотья, с пульверизатором, полным какой-то дезинфицирующей дряни, и тряпкой, кричала: «Берегись, кто может! Сейчас в этом доме станет на целую комнату чище!», и поместье охотно подставляло ей свои стены и портьеры. Однажды Сириус заметил, как тянулся к ней нарисованный на обоях плющ, пока девчонка, совсем того не замечая, с увлечением рассказывала Рону о последнем матче «Холихедских гарпий» и «Уимборнских ос», оттирая очередной серебряный поднос от грязи. Дом ее помнил. Вот только она совсем не помнила его.

Сириус пробовал прощупывать почву. Спрашивал осторожно, не знает ли она чего-нибудь о Джилл Маллиган? Может, она хотя бы слышала когда-то это имя? Не бывала ли она случайно в Годриковой Лощине? Но девчонка только пожимала недоуменно плечами, качала отрицательно головой и просила рассказать побольше о том, как они с Мародерами учились анимагии. Ночи проходили быстро, расходились по своим спальням они только к рассвету, и Сириус только диву давался — откуда в этой сумасшедшей девчонке столько энергии с самого утра? Она спрашивала: «Как там Клювокрыл? Ему не скучно?». Он отвечал, что Клювокрыл не очень жалует свое новое жилище, дерет когтями стены и хочет летать, но нельзя... Она просила: «А ты покатаешь меня когда-нибудь на нем? Если он позволит, конечно же!» Он обещал, что покатает непременно, и почему-то сомнений в том, что Клювокрыл ее примет, совсем не возникало.

У Сириуса щемило сердце. Хотелось броситься к ней, обнять крепко-крепко, прижать к себе, целовать жарко в губы, шептать: «Джилл, родная, это же я, ты должна меня помнить!» Но сдерживал себя, стиснув зубы и смотря в пол. Злился — невыносимо, превращался в собаку, кидался на стены, драл когтями холодный камень — тоже мне, старый извращенец, после Азкабана готов уже на любую девчонку наброситься! Вот только к повзрослевшей, красивой и обаятельной Гермионе, которая так любила засиживаться в богатой библиотеке дома Блэков, Сириус не чувствовал ничего, кроме какого-то почти отцовского тепла и безумной благодарности за спасенную два года тому назад жизнь...

Иногда ему казалось, что он сходит с ума. Что не было никакой Джилл Маллиган, маглорожденной ведьмы, что не появлялась она когда-то внезапно в его комнате, что он ее выдумал. Все люди, которые видели ее тогда, почему-то с железной уверенностью повторяли, что тем летом рядом с ними не было никакой Джилл Маллиган. Джеймс, помнится, шутил что-то о пьяных галлюцинациях и расспрашивал, что за растение и из какой оранжереи Блэк умудрился стащить, что его так перло? Лили обеспокоенно заглядывала в глаза, порой на полном серьезе прикладывая руку ко лбу — проверить температуру. Никто не помнил ее! Все люди, которые были с ней знакомы, давно уже лежали в могиле. Все, кроме одного.

Но профессор Дамблдор почему-то отказывался выходить на связь.

Сириус послал ему, казалось, сто и одну сову, но все они возвращались назад, принося нераспечатанные письма. Директор не приходил на собрания Ордена, а на все вопросы (о, если бы вы только знали, чего стоило наступить себе на горло и о чем-то спросить ничтожество Нуниуса!), Снейп высокомерно ухмылялся, отвечал, что у профессора много неотложных дел, не упуская возможности ткнуть носом в больное место: это ведь только ты, Сириус Блэк, сидишь себе дома без дела, остальные не греют свои задницы в мягких антикварных креслах! Сириус до боли стискивал кулаки, сжимал зубы, но молчал, ограничиваясь только яростными взглядами.

Спустя еще полторы недели Дамблдор наконец появился на Гриммо. На собрании был собран и решителен, выслушивал отчеты Лунатика и Грюма внимательно, раздавал четкие указания, охотно обсуждал новые идеи и планы. Вот только в глазах у директора плескалась такая безграничная усталость, что Сириус впервые за всю свою жизнь заметил не только добрую улыбку, странные шутки и веселый взгляд, но и опущенные уголки губ, нахмуренные брови, мешки под глазами... «Профессор, неужели все настолько скверно?» — хотелось спросить ему, но Сириус и здесь сдерживал себя из последних сил. Впервые на его памяти Дамблдор был похож не на всезнающего мудрого старца, у которого есть ответы на все вопросы, а на уставшего от войны старика.

Когда собрание было окончено, Молли тут же бросилась накрывать на стол, чтобы никто из гостей не остался голодным, но Дамблдор вежливо отказался, и тихо вышел в коридор. Сириус бросился за ним, как безумный, догнал уже у выхода, окликнул взволнованно:

— Профессор Дамблдор, я хотел спросить...

— Нет, Сириус, прости, я не изменил своего решения, и все еще думаю, что тебе не стоит выходить из дома, пока тебя разыскивает Министерство... — высказался Дамблдор, повернувшись к нему, и Сириус на мгновенье опешил: казалось, к этому пора бы давно привыкнуть, но все равно слова директора стали очередной оплеухой самолюбию.

— Нет, я хотел спросить не об этом, — Сириус перевел дыхание и продолжил, уже не пытаясь справиться с волнением: — Вам говорит о чем-то имя Джилл Маллиган?

Дамблдор поднял голову и бросил изучающий взгляд на своего бывшего ученика. Было в этом взгляде что-то... особенное. Удивление, восхищение, заинтересованность? Он смотрел, словно исследователь на крайне интересный образец в экспериментальных условиях. И вдруг улыбнулся уголками губ:

— А говорит ли о чем-нибудь это имя тебе?

— Оно... не говорит мне ни о чем и обо всем одновременно.

— Тогда ты не нуждаешься в моих знаниях. Мне это имя не говорит ровным счетом ничего.

— Она существовала? Скажите, профессор, вы знаете, я вижу! Скажите, иначе я сойду с ума! — он вцепился в руку директора, как утопающий хватается за соломинку, смотрел почти умоляюще, до невозможности желая узнать ответ — и так же сильно боясь его услышать.

— Прости, Сириус, я ничем не могу тебе помочь, — Дамблдор аккуратно высвободил руку и сочувственно улыбнулся. Помолчал немного, затем развернулся, направляясь к двери.

И лишь на пороге обернулся и задумчиво вымолвил, будто обращаясь сам к себе:

— Знаешь, Сириус, судьба дает каждому из нас шансы. Но чаще всего мы не замечаем их за суетой и серостью будней. Возможно, ты свой шанс все же разглядел.

И профессор вышел из дома, осторожно прикрыв за собой дверь. Сириус так и остался стоять посреди прихожей, растерянно глядя в пространство. Разговор с Дамблдором не дал ответов, породив еще больше вопросов и сомнений. Маленькая искорка надежды по-прежнему тлела где-то внутри, и Сириус не давал ей угаснуть, но и раздувать ее не осмеливался.

Тем вечером не спалось. Он ворочался в постели, но сон не шел — слишком много впечатлений и мыслей роилось у него в голове. Сириус вдруг подумал, что слишком долго сидит взаперти. И если сейчас превратиться в собаку и улизнуть тихонько на улицу, побегать ночными улицами Лондона, проветрить голову, никто ведь не узнает... Но только обреченно вздохнул — Дамблдор узнает все, как бы он не прятался, как бы ни старался. Сириус сел на кровати и потер ладонями уставшие глаза. За окном разливалась августовская ночь. Она пахла яблоками, пылью и росой, за окном мигали друг другу огни фонарей и перекрикивались коты-полуночники. Он встал и нашарил ногами тапочки, тихонько вышел в коридор. Дом спал.

Сириус поднялся на следующий этаж, потом еще на один, и наконец-то толкнул дверь на чердак. Он знал: Клювокрыл тоже не спит, вглядывается в ночь, тоскует по свободе, по небу... Сириусу хотелось побыть рядом с кем-то, кто поймет, не станет говорить об опасности, что подстерегает на каждом шагу, о Волдеморте и о грядущей войне. Толкнул дверь на чердак и обмер — возле Клювокрыла сидела девчонка, осторожно гладя перья. Гиппогриф лежал на земле, опустив крылья, и с довольным видом наклонял голову, подставляя ее рукам шею. Девчонка, услышав скрип двери, подняла голову и улыбнулась.

— Ты чего не спишь? — спросил Сириус, подходя ближе и отвешивая Клювокрылу поклон. Гиппогриф лениво поклонился в ответ.

— Не спится, — пожала плечами девчонка. — А ты?

— Та же проблема. И давно ты навещаешь его по ночам?

— Сегодня первый раз. Раньше мы до утра засиживались, а сегодня ты как-то слишком быстро спрятался в своей комнате. Я совсем не умею спать по ночам, знаешь. Да и не хочется тратить их на глупости вроде сна.

Сириус кивнул и устроился на полу, оперся о стену, вытянул ноги. Джилл, ты ли это? Неужели вернулась ко мне, девочка?

— Ему грустно, — вздохнула как-то слишком горько девчонка.

— Свободы хочет, — ответил он ей, и она посмотрела ему в глаза долгим, пронзительно острым взглядом:

— Он как ты. Вы задыхаетесь взаперти. Я же вижу.

Сириус не стал ей отвечать, только отвел глаза. Девчонка была слишком умной и проницательной для своих лет. В ней был свет. Вдруг Джин резко поднялась на ноги и решительно прошла к окну. Дернула слишком сильно задвижку на оконной раме, распахнула окно, впустив в помещение свежий ночной воздух. Клювокрыл наблюдал за ней заинтересованно, склонив голову к правому плечу.

— Вставайте! Ну же, давайте полетаем! Никто не узнает, все давно спят! — гиппогриф поднялся с пола, не отрывая взгляда от девчонки. Сириус слабо отмахнулся:

— Дамблдор узнает!

— Ну и Мордред с ним, с Дамблдором! Ничего с нами не случится! Нас Клювокрыл от любой опасности спасет! — она подошла к нему, протянула требовательно руку, и Сириусу бы — отказаться, запереть окно, отправить ее спать, — где это видано, третий час ночи, а дети не в постели! — но он протянул руку, встал на ноги, помог Джин распахнуть вторую створку окна. Запрыгнул на Клювокрыла, который уже нетерпеливо переминался с ноги на ногу, подал девчонке руку, шепнул тихо гиппогрифу: «Лети!»

И они полетели. Полетели навстречу теплой летней ночи и темному небу. Ловили ветер, подставляли ему лицо, пили свободу жадно. Где-то там, внизу, мелькал огнями фар и вывесок огромный город, переругивались в подворотнях поздние гуляки и шальные коты, но здесь, в небе, им не было до этого дела. Они летели — и одного ощущения полета хватало, чтобы опьянеть от счастья. Джин (Джилл?) обнимала его тонкими руками крепко и смеялась счастливо ему в ухо: «Смотри, смотри, Сириус, это ведь Тауэр!», а ему было плевать на Тауэр, на Лондон, на Дамблдора, ему было плевать на всех и вся, только бы этот полет никогда не заканчивался. Клювокрыл нес их вперед, нес острожно и плавно, — взрослого измученного мужчину и взбалмошную девчонку, учившую того заново дышать.

И только когда они продрогли до костей, Клювокрыл сделал прощальный круг и понес их домой, к распахнутому чердачному окну, греться. Они соскочили на пол, закрыли оконную раму и спустились тихонько вниз, расходясь по своим комнатам. Ведь уже очень скоро первые лучи солнца разбудят старый дом, проснется Молли, поспешит на кухню готовить завтрак, и ей совсем не обязательно знать о ночных похождениях. И только возле двери в комнату Сириуса девчонка порывисто шагнула к нему, обвила руками шею и обняла — крепко-крепко, а потом убежала к себе.

А на следующий день на площадь Гриммо приехал Гарри. И у Сириуса перехватило дыхание от безумной радости, сумасшедшей нежности и жгучей горечи. Ведь уже очень скоро он заметил долгие взгляды и особый блеск глаз, заметил особые улыбки и шуточки, которыми то и дело обменивались эти двое.

Джилл, его Джилл, была до одури влюблена в его крестника.