Долг (гет)

Ольга решила не говорить Барнсу, что она перевела себя в статус соседки. Ей было любопытно заметит или нет. Но, если Джеймс и заметил, то ничего не сказал. Он по-прежнему вел дневник, а Ольга лишь изредка, скрываясь, делала записи в своем.

Поэтому до следующего эксперимента она развлекала себя как могла. Несколько раз они ходили в бар, съездили на горнолыжную базу и Барнс аккуратно покатал ее на снегоходе, который арендовали на весь день. Ольга запаслась бутербродами и термосом с кофе и, остановившись на краю живописного склона, перекусили. Она невольно отметила, что Барнс чувствовал себя более расслабленным. Первые пару дней после эксперимента он ходил, словно, натянутая струна. Скорее, как готовая к полету стрела на натянутой тетиве. И замечала что, как только она заговаривала, Барнс вскидывался и прожигал ее внимательным, изучающим взглядом. И не могла понять — почему? Но потом он расслабился и Ольга выкинула это из головы. Джеймс катался на лыжах, а Ольга старательно занимала себя: погружалась с головой в книгу или общалась с другими людьми. С недавних пор она отчаянно избегала оставаться наедине со своими мыслями.

Часто они играли в шахматы или в карты, где Барнс проявил неплохие способности и почти постоянно выигрывал. Часто разговаривали на родном языке Ольги, а она учила его латыни. Ольга хотела научиться самообороне, но сломанная ключица не позволяла выполнить многие приемы. Как-то Джеймс неудачно ее опрокинул, вышибив дух, что у нее непроизвольно потекли слезы и затею пришлось отбросить.

Кошмары редко мучили Барнса, но Ольге Джеймс стал все чаще сниться. После этих снов она все так же просыпалась со сладкой истомой. И улыбаясь, нежилась в кровати, вспоминая дурманящий сон.

Весна неумолимо брала свое: день удлинился, снег подтаял, стал вязким и мокрым, обнажились скалистые серые склоны гор. Но Ольге не хватало красок, хотелось быстрее увидеть первые цветы, зелень травы и услышать звон ручьев.

В конце марта плечо окончательно зажило и перестало доставлять дискомфорт. Но Джеймс не решился снова обучать ее самообороне, хотя Ольга и храбрилась.

Время пролетело быстро, незаметно, неумолимо приближая очередной эксперимент и Ольга все больше мрачнела. И снился ей уже не поцелуй в таинственном мерцании свечей, а бледный, с мечущимся взглядом, Барнс. И он все чаще на нее тревожно поглядывал, пока не удержавшись не спросил, все ли с ней в порядке. Ольга тоскливо вздохнула и откровенно призналась:

— Я не хочу проводить эксперимент. Это… Бесчеловечно.

— Вы сами утверждали, что он необходим, — ровным голосом ответил Джеймс.

— Необходим, — кивнула Ольга. — Но это не значит, что я хочу его проводить.

Барнс пожал плечами и напомнил, что все прошло без эксцессов. Ольга долго на него посмотрела, думая о том, что он-то переживет эксперимент. И еще раз, и еще раз. А вот сколько ей понадобилось бы времени, чтобы привыкнуть к тому, как ломается бешеное сопротивление Джеймса, пока он не покорится программе. И как же ей отчаянно хотелось взять часть его ноши на себя. А еще она была абсолютно уверена, что Джеймс не причинит ей вреда, хотя он и выразил смутное беспокойство еще тогда, после первого эксперимента.

Все чаще она задавалась вопросом: согласилась бы она тогда, когда в ее квартиру нежданно нагрянули беспокойные гости, зная, что ее будет ожидать? Ольга четко понимала, что нет, ни за какие коврижки. Два месяца она жила в трусости: сначала перед Барнсом, потом перед своими чувствами. И именно поэтому она была бы недостойной партией Капитану.

Но безжалостное время неслось вперед и как-то вечером нагрянул Роджерс с пакетом яблок в руках. Ольга оставила друзей наедине и пыталась левой рукой заполнять дневник, механически отмечая собственный прогресс.

Когда проводили эксперимент, Роджерс, так же как в прошлый раз, был готов перехватить Ольгу. Она, как и в прошлый раз, не заметила этого. И снова ощущала себя палачом, и снова непосильное сопереживание душило ее. И снова Барнс подчинился программе. Но выход из нее был быстрее и легче. Ольга на словах порадовалась этой маленькой победе, но камень на сердце так и давил. И она заметила, что после отъезда Роджерса Джеймс больше не выглядел напряженным и подозрительным.

А дни все летели… И хотелось, чтобы время остановилось. Хотелось, чтобы мгновения, которые они проводили перед экраном телевизора, когда смотрели какой-нибудь фильм, застывали вязкой смолой. Тогда свернувшись клубком на диване, завернувшись в теплый плед, в полумраке гостиной, где единственным источником света был мерцающий экран, она позволяла себе украдкой ловить его полуулыбку. И тайно и жадно смотрела на ямочку на подбородке, на растрепанные волосы, на широкие плечи. И уже не ловила его взгляд, а старательно и смущенно отводила его, если Джеймс ловил ее. И все еще она давила в себе то, в чем пора было себе признаться. Что за почти три месяца ее мир перевернулся в очередной раз с ног на голову. Или обратно — это как посмотреть.

За неделю до последнего эксперимента Ольга изъявила желание съездить в поход. У нее появилось какое-то шило в заднице, снова хотелось каких-нибудь действий.

Озеро находилось высоко в горах и над ним нависали, припорошенные снегом, отвесные скалы, за которыми, если приглядеться, можно было разглядеть пики с вековыми ледниками. На каменистом берегу обустроили стоянку для любителей дикого отдыха, камнями выложили круг для костра и выровняли площадку для палаток.

Лиловое небо отражалось в водной глади озера, и снег казался розоватым там, где лучи солнца подсвечивали его. Разместившись, они грелись у огня и смотрели на заходящее солнце, и Ольга попивала мелкими глотками виски из фляжки.

Ольга не знала, что побудило Джеймса, может, виски, к которому он тоже немного приложился, а может, что-то другое, но он коротко рассказал ей о том, как появилась бионическая рука, приоткрыл завесу тайны организации под названием «Гидра». В двух словах рассказал о расколе Мстителей и о том, что он убил родителей Тони Старка. Рассказывая о Старках голос Джеймса стал бесцветным, безэмоциональным и, словно, мертвым. Но Ольга слышала боль, которую он тщательно скрывал.

— Вы были не виноваты, — прошептала Ольга и, украдкой смахнув соленые капли с ресниц, тихо продолжила: — Тогда вы были не Джеймсом Барнсом, а Зимним Солдатом. Оружием в чужих руках.

— Но кровь на моих руках, — ответил он также, как когда-то ответил Стивену.

— Но не на вашей совести, а на совести тех, кто отдавал приказы.

Здесь, высоко в горах, Ольга впала в некий транс. Не было никаких чувств, не закрадывались непрошенные мысли, в голове образовалась какая-то пустота. И Ольга поняла, что это и есть умиротворение. То, чего у нее никогда не было. Но одновременно, глядя на массивные склоны гор, которым конца-края не было видно, она ощущала себя песчинкой вне времени и пространства, маленькой и неважной частью чего-то большего. Она просто была.

Возвращаться безумно не хотелось, но уезжала она с легким сердцем, будто заново родилась.

Пять дней. У нее оставалось пять дней, чтобы навсегда насладиться тем, в кого она не ожидала влюбиться — в мрачного, покалеченного солдата с зимним взглядом.