Бог знает лучше (гет)

ТЫСЯЧА ДЕВЯТЬСОТ СЕМЬДЕСЯТ ДЕВЯТЫЙ ГОД.

… — Русиныч, подъем.

Седой оторвал голову от столешницы и, протерев глаз, посмотрел на вошедшего в котельную.

— Здорово Федор. С наступившим.

Тот повесил пальто на гвоздь и сел на стул, кинув на стол шапку.

— Не люблю праздники.

— Кстати, пиво будешь. Я тут тебе оставил.

— Да потом. Как тут у нас? — он перевел взгляд на кровать. — А там кто?

Тут из-под одеяла вылезла Ульянка, огляделась.

— Ой, здрасте, дядя Федя.

— Уля? Ты…

Алиса, подняла нечесанную голову, села на кровать и мутным взглядом посмотрела на мужчину.

— Федор… Иванович… А вы чего тут? Улька, мы где?

— Алиска?

Ульянка только схватилась за голову. Федор удивленно почесал затылок.

— Азад… Я не понял. А что они тут делают?

Тот вздохнул.

— Да, понимаешь… Ну семейные дела, типа. Я тебе потом расскажу. — он повернулся к девчонкам. — Одевайтесь быстрее и домой.

— Ну чего не бывает… А пиво-то где? А то с утра да после новогодней ночи…

Алиса откинула одеяло и тут же накрылась снова.

— ОЙ! Отвернитесь, блин. Улька, где джинсы?

— Костя, вы как, спите еще? Мы сейчас придем.

… Наконец одевшись и попрощавшись с Федором, вышли на пустынную улицу. Седой вдохнул морозный воздух.

— Пошли. Лиска, готовься к худшему.

Ульянка, склонив голову, недоуменно посмотрела на него.

— Это к чему?

— В угол поставлю. И выпорю.

— ОЙ!

Алиса только тяжело вздохнула.

… Дома их уже ждали.

— Явилась.

Подошедший Костя аккуратно постучал Алисе по лбу.

— ДУРА! Что на тебя нашло?

Алиса, опустив голову, всхлипнула и сев на пол заревела.

— Только не гоните, я… Я больше не буду.

— Совсем уже… черт. Кто тебя гонит…

Зевающая Мику присела перед Алисой и ткнула в нее пальцем.

— Ты… Ебанутое создание, бля. Знаешь об этом?

— Знаю…

Мику обняв, погладила ее по голове.

— Ну что ты… Лиска, ты не плачь только. Мы же тебя любим.

Седой тем временем заглянул на кухню, потом в зал, где стоял неубранный стол и наряженная елка. Повернулся.

— Не понял. Апач, ты про дебош говорил. Квартира целая…

Костя пожал плечами.

— Ну… тарелку с салатом на ковер кинула, бокал чуть не разбила…

— На пятнадцать суток это не тянет. Явно. Ладно. Лиска раздевайся, умойся. Уля… Самурайка, шампанское из сумки достань.

Сели за стол. Алиса потянулась было за закуской, отдернула руку.

— Можно?

Костя только хмыкнул.

— Поближе пододвинь да накладывай.

Хлопнула пробка. Азад оглядел стол.

— Бокалы давайте.

Ульянка нахмурилась.

— Лиске не наливай, а то опять…

— Уля, прекрати. Пусть хоть похмелится. Ну… С Новым Годом. Мику, а горячее будет?

Неожиданно раздался звонок в дверь. Костя поставил бокал.

— Кого там принесло? Вроде вчера сильно не шумели…

— Открой лучше.

Костя вышел в коридор, щелкнул замок. Потом раздалось «БУМ» и знакомые голоса.

— С НОВЫМ ГОДОМ!

— Юджи, блин, вот обязательно хлопушку надо было? Весь пол засыпала.

— Да ладно, подметем потом.

В комнату заглянул Саша.

— Здорово. что-ли.

— Привет. А ты чего такой мрачный?

Сашка только махнул рукой.

— Да ну… Это Женька все. Приперлась с утра пораньше, разбудила всех. Говорит, типа, нечего дома сидеть, пошли в гости. Пришлось идти.

Он достал из сумки бутылку вина.

— А это вам, ну то есть… Короче пришлось у родителей взять. Не с пустыми же руками в гости идти.

Посмотрел на стол.

— Хотя… Мог бы и не стараться.

— Костя, неси табуретки с кухни, Лиска, давай тарелки и остальное. Праздник же…

… — Что у нас сейчас?

— Каникулы вроде бы с утра были.

— Правильно. А что делают нормальные дети в зимние каникулы?

— Отдыхают, вообще-то…

— А что делаем мы?

— РЕМОНТ!

— И кто мы?

— Самурайка, заканчивай давай. Лучше ведро неси и кисть. Костя, стремянку. Я наверх полезла… И Ульянку кто-нибудь уберите от греха подальше.

… Седой поморщился, закрыв входную дверь. В квартире стоял запах краски и свежей известки, неубранные грязные газеты, в углу ведро с торчащими из него кистями.

— Хоть бы форточки открыли. Угореть же можно.

— Да открыли уже. — Костя вышел из комнаты. — Сутки проветриваться будет.

— А девчонки где?

— В ванной. Ульянку отмывают.

Оттуда послышался сердитый алисин голос.

— УЛЬКА! Объясни, откуда у тебя на попе известка?

— ГДЕ? Дай посмотреть.

— Не вертись.

— И краска. — добавила Мику. — И трусики… Проще выкинуть, не отстираешь уже. Как вляпалась?

— Чего… Я же помогала…

Седой, подойдя к двери, постучал.

— Как вы там, как успехи?

— АЙ! Не заходи, я голая!

Алиса высунулась из ванной.

— Здорово. И лучше не спрашивай.

Азад почесал лоб, типа подумал.

— Есть идея.

— Какая еще идея? Мы уже все попробовали.

— Можно, например, наждачкой оттереть.

Проморгав, Алиса вздохнула.

— А что еще остается? Придется. Костя, где у нас наждачная бумага?

Тот прыснул со смеху.

— Сейчас принесу, подожди.

— ААААА! — раздалось из ванной. — Не надо! Это же попе больно будет. И мне тоже. Вы что, совсем уже?

— Потерпишь. В другой раз не будешь лезть куда не надо.

— Я больше не буду!

Алиса подумала.

— Ладно, поверим. Тогда наждачку на крайняк оставь. А теперь… Не мешай.

… — Уля, сиди спокойно я тебе сейчас волосы высушу. И колготки одену со свитером. А то еще продует.

Еще через несколько минут Ульянка насупившись вышла из ванной.

— Дурак, вот. Придумал тут. — она покачала головой. — Ты же не взаправду это сказал?

Седой погладил ее по голове.

— Ну я же в шутку сказал. Прости.

Девочка было нахмурилась, но тут же обняла его.

— Да знаю. Я тогда, наверное, и не сильно обиделась, вот.

— Самурайка, звонят. Открой.

Щелкнул замок. Послышался удивленный голос Мику.

— Ой… Мама, папа, здрасте. А вы чего?

В комнату вошли Мицуи и мужчина. Он снял полушубок, оставшись в джемпере с оленями.

— Седой, познакомся. Это мой папа.

Мужчины пожали друг другу руки.

— Виталий.

— Азад.

Мику недоуменно посмотрела на родителей.

— Мам, а вы в гости что-ли?

Женщина нахмурилась.

— Мику, ты как с родителями разговариваешь? Мы вообще-то помочь пришли. Вам же все убирать надо. Мебель… Где моя сумка? — она достала и одела черный рабочий халат. — Начали.

— Алиса газеты собери. Мужики шкаф осторожней…

— Улька, под ногами не путайся. Лучше Мику помоги стулья таскать.

Примерно через час все, отдышавшись, сели на диван.

— Мам, могла бы уж и похвалить нас.

— Ну молодцы конечно. А теперь одевайтесь.

— Зачем?

— К нам пойдем. На пару дней, а у вас пусть проветрится. Кстати, Микусенька, дома полы бы помыть надо и в своей комнате прибраться.

Мику только вздохнула.

— Мама…

— Собирайтесь давайте. У нас чаю попьем с тортиком. После того как Микуся уборку сделает.

— МАМА…

… — Что там?

Алиса подышала на замерзшее окно, вгляделась.

— Вроде тридцать пять в минусе. Ой, бля.

— Ну говорили же, что типа арктический фронт.

— Хорошо хоть окна успели осенью заклеить.

Ульянка, подойдя к окну, подергала Алису за халат.

— А папа?

Та лишь вздохнула.

— На работе. Морозы эти, а Федор приболел. Короче… Жо… аврал у него. Думаешь почему ты по дому раздетая носишься? Ладно, что делать будем?

Костя только пожал плечами.

— Мы в школу, Уля дома. А ты…

— Чего я?

Мику, склонив голову набок, официальным скучным голосом проговорила.

— Ученица девятого А класса Алиса Двачевская решением школьного педсовета на период морозов освобождается от занятий по уходу за младшей сестрой. Приказ, печать, подпись. Как обычно.

— Короче, я одеваться пошел.

— Куда, стоять. Кальсоны не забудь. Не заставляй, сука, проверять. Хуже будет.

— Лиска, ты совсем уже? Скажите вы ей. Самурайка?

Мику задумчиво посмотрела на него.

— Костик… Если ты не подденешь эти… каждый раз забываю, кальсоны… Ты же себе яйца отморозишь. Прикинь. И что тогда, а? И ведь каждую зиму, блин, такая байда происходит.

— Ты бы хоть Ульянку постеснялась.

— Ой, да ладно тебе. Слушай ну… Мы ведь никому не скажем. Честное слово.

— Хватит трепаться. Давайте собирайтесь уж, а то еще опоздаете. И… Микуся… Теплые колготки быстренько нацепила. Тебе, мать, еще рожать.

— Да поняла я.

… Седой отставил лопату. Подошел к столу, плеснул в кружку чифиря. Уф… Главное, чтобы угля в кочегарке хватило. Не хватало еще его на улице мерзлым колоть. Заибешься же… Тут внезапно дверь в котельную распахнулась и в помещение буквально вкатился некто похожий на Колобка.

— Ты кто?

В ответ раздался знакомый голос.

— ЛИСКА! Он меня уже не узнает!

Следом в облаке морозного пара вошла Алиса с термосумкой в руках.

— Конечно. В таком виде.

— Тогда… Раскутывайте меня скорее.

— Подожди.

Она поставила сумку на пол, сняла куртку с шапкой.

— Помоги ее раздеть.

Когда на кровати образовалась небольшая кучка одежды, Ульянка обняла Седого.

— Здравствуй, что-ли.

— Здравствуй. Ты поосторожней обнимайся, а то испачкаешься. И… вы же замерзли поди. Сейчас. — он налил в стаканы чай, достал с полки пачку печенья, сахар. — Давайте.

Ульянка вцепилась в стакан.

— Горячинький… Вкусненький.

— Как дома?

Алиса только сделала вид, что отерла пот со лба.

— Если коротко, то курорт. Спасибо.

— Еда-то хоть есть какая?

— Конечно. Полный холодильник. На месяц хватит… ну если Ульянку не подпускать близко. Кстати, хорошо напомнил. Вот. — она показала на сумку.

— И откуда это чудо прогресса?

— Микусе дед прислал. Еще год назад. Пригодилась.

— А что там?

Алиса достала из сумки кастрюлю с завязанной крышкой и гордо поставила ее на стол.

— СУП! Сама варила… с Улей конечно. Это тебе.

— Ну вы… Мне же из школы приносят.

Алиса, нахмурившись, погрозила ему пальцем.

— Совсем уже? То столовское, а это домашнее. Чтобы все съел. А посуду потом принесешь.

Подхватив кастрюлю она перенесла ее к плитке, по хозяйски оглядела полки.

— Я смотрю ты вообще богато живешь. Чай, сигареты… — подошла к окошку. — А там что за форточкой? Колбаска, сальце что ли… Откуда?

Седой пожал плечами.

— Да… Хмурый с Крестом вчера забегали.

Алиса засмеялась.

— Подогрели типа… Ну ты же сейчас самый нужный человек. Весь микрорайон на тебе.

— Кстати, что там говорят. Надолго этот Рагнарек? А то радио включить некогда.

— По телевизору сказали не меньше недели. Ничего, терпи скоро лето наверное… Ладно, мы обратно. Обед надо еще готовить.

Ульянка, отставив стакан, всплеснула руками.

— АЙ! Укутывайте меня обратно. Там же холодно.

Снова превратившись в Колобка в двух свитерах, меховом жилете, пальто, платке, завязанном на животе и прочим, она пошмыгала носом.

— До свидания наверно. А ты давай домой приходи, вот. Мы уже соскучились.

… — Федор, ты как?

— Да нормально. Температуры уже нет. Сам-то… Когда последний раз спал?

— А черт его знает. Неважно.

— Слушай, ты же на ногах еле стоишь. До дома-то дойдешь? А то давай Петру позвоню. Он отвезет.

— Обойдусь. Тут идти-то… Сейчас только домой звякну, скажу. Опаньки, чуть кастрюлю ведь не забыл, взять надо, а то Алиска пришибет. Бывай…

… Седой буквально ввалился в квартиру и остановился на пороге.

— Есть кто дома?

Из комнаты выскочила Ульянка.

— ПАПА!

Квартирира сразу же наполнилась шумом.

— Седой, раздевайся. Да на пол бросай, потом… Костя, неси скамеечку. Давай садись.

Ульянка, присев перед мужчиной, расшнуровала ему ботинки.

— Сейчас помогу.

— Самурайка, бля, ванну готовь давай.

Наконец раздевшись и разувшись, держась за стенку, Седой направился в ванную.

— Мыло, шампунь на полке. Дверь только не закрывай.

… Лежа в бело-серой пене, Седой прикрыл глаз. Хорошо… Я дома. Я ведь дома… Из состояния дремоты его вывел знакомый голос.

— Кончай спать. — перед ванной стояла Алиса. Она покачала головой. — Давай мыться будем.

Она окатила Седого из ковшика, намылила руки.

— Сначала голову. Вот… Теперь шампунем. Шею давай… Охренеть, ты в том угле спал что-ли? Зря спросила. Руки давай. Где мочалка?.. Теперь посиди, я воды заново наберу.

Она показала на левое плечо мужчины.

— Слушай, а я все спросить хотела за твои наколки. Можно? — она дотронулась до своей шеи. — Ну там круто конечно выглядит, а что еще за Донбасс -Новороссия?

Азад только пожал плечами.

— Понятно. Не помнишь. Тогда извини и забудь, что спрашивала.

Потом задумчиво посмотрев на Седого, Алиса вздохнула.

— После тебя ведь ванную не очистишь. Вот не подумали. Надо было работу почище какую-нибудь найти. Бухгалтером каким-нибудь например… Хотя какой из тебя бухгалтер? Ладно, проехали. Теперь вставай, повернись, я тебе спину потру. Передом давай. Да руки опусти. Стеснительный он, блядь. Что у тебя там такого чего я не видела и не знаю? — она шмыгнула носом и слегка покраснела. — И вообще. Могу я хоть на своего любимого мужчину в натуральном виде посмотреть? Имею право? И нечего тут…

Закончив она отступила назад, покачала головой.

— Вот это другое дело. Чистенький, розовенький поросе… Неважно. Вылезай, держи полотенце. Давай помогу. Теперь и одеваться можно.

— А чистое откуда?

— Да Костя у отца взял. Садись на табуретку, я тебе хайр расчешу…

Когда они вышли из ванной, Алиса гордо посмотрела на Мику с Костей и Ульянку.

— НУ КАК? ОТМЫЛИСЬ?

— ЗДОРОВО. — ответили все трое вместе.

— А то… Теперь на кухню.

Посадив Азада за стол перед тарелкой с исходящем паром супом, Алиса вопросительно посмотрела на Костю.

— Апач, чего встал?

— А ну да. — открыв холодильник, тот достал с полки бутылку водки. — Где рюмка?

Налил. Алиса села рядом, по бабьи подперла щеку.

— Кушай. Еще второе будет. Микуся…

Седой, выдохнув, откинулся на табуретке.

— Может не надо?

— Надо. Костя, налей ему еще рюмку.

… Наконец Азад отложил вилку и поднял руки. Мол все, хватит. Перекусил, типа. Встав из-за стола, прошел в комнату и сел на раскладушку. Спать. Он кое-как разделся, лег и, закрыв глаз, провалился в сон.

— Улька, ты… Не вздумай шуметь, больно будет.

— Я тихонько посижу. Честно. — она забралась с ногами в кресло-качалку и, улыбнувшись, посмотрела на спящего мужчину. — Спи, вот.

— Микуся, пошли в ванную. Убраться надо, грязное замочить.

— Слушай, а ты его про татуировку спрашивала?

— Ага. Только он не помнит откуда она у него.

— Ну и ладно. Стирать завтра уж будем…

«Перегудом-перебором

Да я за разговорами

Не разберу, где Русь,

Где грусть.

Нас забудут да не скоро,

А когда забудут

Я опять вернусь…

(А. Башлачев. «Сядем рядом» .)

… С наступлением темноты к котельной, стоящей у старой школы потихоньку начинал подтягиваться народ. Подростки и молодежь постарше. Из летящих мокрых снежных хлопьев возникали человеческие фигуры. Подходили по двое, по трое. Оглядывались словно ища кого-то, здоровались. Кто-то проходил вовнутрь, кто-то оставался покурить у входа.

— Эй, куда прешь? Я тебя не знаю.

— Смуглый, ты что, это же Валек. Свои.

— Извини.

— Здорово Федос… Как оно?

Алиса, помахав рукой, протиснулась сквозь толпу собравшихся.

— Славка, привет. Баська и ты тоже? Вы то как тут?

Та кого она назвала Славкой отряхнула налипший снег с длинной русой косы.

— Лиска, привет. Да вот, Бася, кассету покажи. Ну а Темку с Тошкой помнишь?

— Еще бы. Тех кто меня на коняшке катал. — Алиса, улыбнулась и потрепала по голове тринадцетилетнюю девочку, стоявшую рядом с парнем и испуганно оглядывающуюся вокруг. — Здравствуй, Нюрыч. Проходите.

Неожиданно послышался возмущенный крик Мику.

— Вы… Какого хера? Апач, смотри кто, сука, приперся?

— Чего орешь? Опаньки… Чего забыли тут, давно не получали?

Невысокий парень ткнул в спины пришедших с ним.

— Да тихо ты, не шуми, мы уже уходим. И не бойтесь, не заложим.

Подошедшая к ним Алиса, прищурясь посмотрела и только хмыкнула.

— Как челюсть, не болит?

— Нормально, блядь… — парень сунул руку за отворот куртки.

— Лучше не надо. Не уйдете ведь живыми.

Тот вытащил из-за пазухи кассету.

— Вот. А ты что подумала?

— Неважно. Ладно, пусть проходят. И учти Лерочка, я лично за вами пригляжу.

— Ольга… Дмитриевна… Ты-то чего тут забыла? С пионерской комнатой перепутала?

— Не Ольга я. Дженис меня зовут. Пустишь?

— Не хрена не понятно, но заходи раз в гости пришла… Дженис? Слушайте, а Седой ведь что-то говорил про это. Помните?

… Помещение тем временем заполнялось.

— Окошко откройте.

— Осторожней, провода не зацепи. Джордж, куда микрофон? Раз, раз, раз… Проверка… Нормально.

Седой сел на табуретку, огляделся.

— Все собрались вроде? Ну вообщем мы тут попоем немного. Не филармония конечно. Курить можно, но лучше на улице. Кому приспичит, вон, типа, удобства или за угол…

Неожиданно дверь открылась. Раздался чей-то испуганный вскрик. На пороге стоял мужик в милицейской куртке и недоуменно смотрел на собравшихся. Один из подростков вскочил с места.

— Народ… Я… Папа! Ты чего тут?

— Чего? Это я тебя спросить должен. Значит это ты на дне рождения, да? И младший с тобой? — мужик глянул поверх голов. — Азад… Что тут происходит? А микрофон зачем? Концерт устроили что-ли?

— Типа того. Ты один пришел? Просто для спокойствия.

Мужчина только пожал плечами, мол, а кого ты еще хотел увидеть?

— Ну это ладно. Слушайте… А домой бы позвонить, сказать, что все нормально. Можно, разрешите?

— Конечно. Телефон на столе. Пропустите человека. И тихо там.

Протиснувшись к столу, мужчина снял трубку, набрал номер.

— Таня… Это я. Они тут на дне рождении. Да из другого района пацан. Ты не волнуйся, я с ними буду, прослежу, чтобы… Слушай, ты же меня знаешь. Поэтому ложись спать спокойно. Посидим да придем. Отбой.

Он повернулся.

— Где мне сесть можно? Смуглый, подвинься.

Тот было напрягся, но только махнул рукой.

… — Ну что начнем?

«Я потом расскажу тебе, Родина.

Я потом расскажу тебе все, Родина.

А сейчас я попою лучше, Родина, —

Мне честнее так по жизни танцуется.

Я потом расскажу тебе, Родина,

Как плясал, как летал над ромашками,

Как свисал над березовой пропастью,

Как любил за окном ночкой до зари.

Я потом расскажу тебе, Родина.

Я потом расскажу тебе все, Родина.

А сейчас я попою лучше, Родина, —

Мне честнее так верить тебе, милая.

Я потом расскажу тебе, Родина, —

И не надо меня исповедовать,

И не надо меня излечивать,

И не надо, уймись — покалечишь ведь.

Не уроды мы, просто все разные,

Звери, птицы, и лес у нас сказочный,

А кто полезет со всеобщею правдою

Просвещать, так нарвется ж, бедный, на обрез.

И полетят клочки по закоулочкам,

И запылают ограды и маковки,

И в книгах всех вавилонских библиотек

Не найдут вороны умные про нас ничего.

Так и уйдем в лес никем не опознанными,

И зарастут буреломом тропинки все,

А вы останетесь… И только бабочки

Будут плясать да летать над ромашками

Ты прости меня, глупая Родина,

Я потом расскажу тебе все, Родина.

А сейчас я попою лучше, Родина,

Про то, как пляшут над пропастью бабочки.

Ниже ада, выше рая бабочки,

Ниже рая, выше ада бабочки.»

— Смуглый… Это что сейчас было?

— Слышь мент… Ты помолчи лучше и сигарету дай. И молчи…

… «Говорила мне звезда про любовь

Да про острый серп, что сердцу беда

Да про белый неземной огонек

Да про выбор мой, что был навсегда

Ох, не виновен я, я участвовал в войне, я был телом для штыка

Ох, да не легче мне, если тает в синем небе затаенная река

Да напомнит мне о снеге из иного далека

Стая воронов, стая воронов тучка черная

Стая воронов, стая воронов тучка черная

Ох, невиновен я, ох, да не легче мне

Говорила мне звезда про войну

Да про черный луч, что сердце кольнет

Да про бедную родную страну,

Что победа за ненастьем грядет

О, не виновен я, я участвовал в войне, я был телом для штыка

Ох, да не легче мне, если тает в синем небе затаенная река

Да напомнит мне о снеге из иного далека

Стая воронов, стая воронов — тучка черная

Стая воронов, стая воронов — тучка черная

Ох, невиновен я, ох, да не легче мне…»

Седой выдохнул.

— Сейчас песня длинная будет. Отвлекусь немного. — он встал, перешагивая через чьи-то ноги, подошел к топкам, взял лопату. Закончив кидать уголь, вернулся к табурету, взял гитару.

«Как горят костры у Шексны — реки

Как стоят шатры бойкой ярмарки

Дуга цыганская да ничего не жаль

Отдаю свою расписную шаль

А цены ей нет — четвертной билет

Жалко четвертак — ну давай пятак

Пожалел пятак — забирай за так расписную шаль

Все, как есть, на ней гладко вышито, гладко вышито мелким крестиком.

Как сидит Егор в светлом тереме

В светлом тереме с занавесками

С яркой люстрою электрической

На скамеечке, крытой серебром, шитой войлоком

Рядом с печкою белой, каменной, важно жмурится,

Ловит жар рукой.

На печи его рвань-фуфаечка

Приспособилась

Да приладилась дрань-ушаночка

Да пристроились вонь-портяночки в светлом тереме

С занавесками да с достоинством

Ждет гостей Егор.

А гостей к нему — ровным счетом двор.

Ровным счетом — двор да три улицы.

— С превеликим Вас Вашим праздничком

И желаем Вам самочувствия,

Дорогой Егор Ермолаевич,

Гладко вышитый мелким крестиком

Улыбается государственно, выпивает он да закусывает

А с одной руки ест соленый гриб,

А с другой руки — маринованный

А вишневый крем только слизывает,

Только слизывает сажу горькую, сажу липкую.

мажет калачи — биты кирпичи.

Прозвенит стекло на сквозном ветру

Да прокиснет звон в вязкой копоти

Да подернется молодым ледком

Проплывет луна в черном маслице

В зимних сумерках

В волчьих праздниках

Темной гибелью

Сгинет всякое Дело Божие.

Там, где без суда все наказаны

Там, где все одним жиром мазаны

Там, где все одним миром травлены.

Да какой там мир — сплошь окраина

Где густую грязь запасают впрок

Набивают в рот

Где дымится вязь беспокойных строк

Как святой помет

Где японский бог с нашей матерью

Повенчалися общей папертью.

Образа кнутом перекрещены

— Эх, Егорка ты, сын затрещины!

Эх, Егор, дитя подзатыльника,

Вошь из-под ногтя — в собутыльники.

В кройке кумача с паутиною

Догорай, свеча!

Догорай, свеча — хуй с полтиною!

Обколотится сыпь-испарина,

И опять Егор чистым барином в светлом тереме, с занавесками

Все беседует с космонавтами,

А целуется — с Терешковою, с популярными да с актрисами —

Все с амбарными злыми крысами.

— То не просто рвань, не фуфаечка, то душа моя несуразная

Понапрасну вся прокопченная,

Нараспашку вся заключенная…

— То не просто дрань, не ушаночка, то судьба моя лопоухая

Вон — дырявая, болью трачена,

По чужим горбам разбатрачена…

— То не просто вонь — вонь кромешная

То грехи мои, драки-пьяночки…

Говорил Егор, брал портяночки.

Тут и вышел хор да с цыганкою,

Знаменитый хор Дома Радио

И Центрального телевидения,

Под гуманным встал управлением.

— Вы сыграйте мне песню звонкую!

Разверните марш минометчиков!

Погадай ты мне, тварь певучая,

Очи черные, очи жгучие,

Погадай ты мне по пустой руке,

По пустой руке да по ссадинам,

По мозолям да по живым рубцам…

— Дорогой Егор Ермолаевич,

Зимогор ты наш Охламонович,

Износил ты душу

Да до полных дыр,

Так возьмешь за то дорогой мундир

Генеральский чин, ватой стеганый,

С честной звездочкой да с медалями…

Изодрал судьбу, сгрыз завязочки,

Так возьмешь за то дорогой картуз

С модным козырем лакированным,

С мехом нутрянным да с кокардою…

А за то, что грех стер портяночки,

Завернешь свои пятки босые

В расписную шаль с моего плеча

Всю расшитую мелким крестиком…

Поглядел Егор на свое рванье

И надел обмундирование…

Заплясали вдруг тени легкие,

Заскрипели вдруг петли ржавые,

Отворив замки Громом-посохом,

В белом саване Снежна Бабушка…

— Ты, Егорушка, дурень ласковый,

Собери-ка ты мне ледяным ковшом

Да с сырой стены, да с сырой спины

Капли звонкие да холодные…

— Ты подуй, Егор, в печку темную,

Пусть летит зола, пепел кружится,

В ледяном ковше, в сладкой лужице,

Замешай живой рукой кашицу

Да накорми меня — Снежну Бабушку,

Да накорми меня — свою Снежну Бабушку…

Оборвал Егор каплю-ягоду,

Через силу дул в печь угарную.

Дунул в первый раз — и исчез мундир,

Генеральский чин, ватой стеганый.

И летит зола серой мошкою да на пол-топтун да на стол-шатун,

На горячий лоб да на сосновый гроб.

Дунул во второй — и исчез картуз

С модным козырем лакированным…

Эх, Егор, Егор! Не велик ты грош, не впервой ломать.

Что ж, в чем родила мать, в том и помирать?

Дунул в третий раз — как умел, как мог,

И воскрес один яркий уголек,

И прожег насквозь расписную шаль,

Всю расшитую мелким крестиком.

И пропало все. Не горят костры,

Не стоят шатры у Шексны-реки

Нету ярмарки.

Только черный дым тлеет ватою.

Только мы сидим виноватые.

И Егорка здесь — он как раз в тот миг

Папиросочку и прикуривал,

Опалил всю бровь спичкой серною.

Он, собака, пьет год без месяца,

Утром мается, к ночи бесится,

Да не впервой ему — оклемается,

Перемается, перебесится,

Перебесится и повесится…

Распустила ночь черны волосы.

Голосит беда бабьим голосом.

Голосит беда бестолковая.

В небесах — звезда участковая.

Мы одни не спим.

Пьем шампанское.

Пьем мы за любовь

За гражданскую.

Пьем мы за любовь,

А еще за гражданскую… “

… В котельной стояла мертвая тишина.

— Валерка, что с тобой?

Парень, что сцепился с Алисой, потряс головой.

— Как он такое петь может? Такую боль в себе…

Сидящая рядом Ольга только вздохнула.

— Они ведь живут с этим.

— Кто они тогда?

… — А следующая песня для моей дочери, моей донечки. Я люблю тебя.

» Как ветра осенние подметали плаху

Солнце шло сторонкою да время — стороной

И хотел я жить, и умирал — да сослепу, со страху

Потому, что я не знал, что ты со мной

Как ветра осенние заметали небо

Плакали, тревожили облака

Я не знал, как жить — ведь я еще не выпек хлеба

А на губах не сохла капля молока

Как ветра осенние да подули ближе

Закружили голову, и ну давай кружить

Ой-ей-ей, да я сумел бы выжить

Если б не было такой простой работы — жить

Как ветры осенние жали — не жалели рожь

Ведь тебя посеяли, чтоб ты пригодился

Ведь совсем неважно, от чего помрешь

Ведь куда важнее, для чего родился

Как ветра осенние уносят мое семя

Листья воскресения да с весточки — весны

Я хочу дожить, хочу увидеть время

Когда эти песни станут не нужны.

Я хочу дожить, хочу увидеть время

Когда эти песни станут не нужны.

Да я не доживу, но я увижу время

Когда эти песни станут не нужны. «

Ульянка подойдя, уткнулась ему в колени.

— Папа…

Седой погладил ее по голове, повернулся.

— Лиска, петь будешь?

Она кивнула.

— Да, сейчас. Ты отдохни пока.

— Что споешь? Новое?

— Да, вчера увидела. Костя, Мику, Уля…

Та оторвалась от Седого.

— Ой, а где эти… барабанчики мои. Вот же они хорошенькие. — она погладила бонги. — Давайте.

Алиса вышла к микрофону.

«По перекошенным ртам, продравшим веки кротам,

Видна ошибка ростка.

По близоруким глазам, не веря глупым слезам,

Ползет конвейер песка.

Пока не вспомнит рука, дрожит кастет у виска,

Зовет косая доска.

Я у дверного глазка, под каблуком потолка.

У входа было яйцо или крутое словцо.

Я обращаю лицо.

Кошмаром дернулся сон.

Новорожденный масон

Поет со мной в унисон.

Крылатый ветер вдали верхушки скал опалил,

А здесь ласкает газон

.

На то особый резон.

На то особый отдел,

На то особый режим,

На то особый резон.

Проникший в щели конвой заклеит окна травой,

Нас поведут на убой.

Перекрестится герой, шагнет раздвинутый строй,

Вперед, за Родину в бой!

И сгинут злые враги, кто не надел сапоги,

Кто не простился с собой,

Кто не покончил с собой,

Всех поведут на убой.

На то особый отдел,

На то особый режим,

На то особый резон…»

Она постояла молча, опустив голову.

— ОООООО!..

» Ох, дело за полночь…

Ох, раным рано.

Море-глаза полны

Слезою пьяной.

Звон-слова, сон-трава, зелье чертово…

Сквозь боль выпрямлялись застывшие кости,

Сквозь боль разрывали казенные цепи,

Сквозь боль раскрывались невольники-крылья,

Сквозь боль поднимали до самого неба…

Под звон колоколен пылали костры,

Дымились суставы от жаркого бега,

И новым обманом случались мосты

До самого неба…

Раздувал ветер пламя гордое,

Завывал, летел смерчем-вороном, —

Лесом, болотами, черными тропами,

Диких да певчих звал…

Узнавший свободу узнает любовь!

Принявшие смерть да не примут за небыль.

Смотрите наверх, да поможет вам Бог! —

До самого неба…

Ох, кому ж ты теперь горе выплачешь…

Ох, к кому пойдешь успокоиться…».

«Красный пояс вокруг небес,

Темный поезд пронзивший лес,

И ночь без огня.

Мертвый холод и белый снег,

Острый голод и быстрый бег,

Сухие глаза, без дна, без дна,

И долгая ночь без сна, без сна.

Я дарю их, я дарю на счастье.

Я дарю их, я дарю на счастье.

Горький сахар, огонь воды,

Утро страха и день беды,

Шаг в темноту.

Поцелуи холодных стен,

Крики боли и вой сирен.

Сухие глаза, без дна, без дна,

И долгая ночь без сна, без сна.

Ты возьми их, ты возьми на счастье.

Ты возьми их, ты возьми на счастье.

Я сотру следы на камне,

Я сотру следы на камне,

Я сотру следы на камне,

Их тебе не отыскать.

И снова то что есть

Останется с тобой.

И то что будет,

Все оставлю я тебе на счастье,

Все оставлю я тебе на счастье.

Сухие глаза, без дна, без дна,

И долгая ночь без сна, без сна.

Я сотру следы на камне,

Я сотру следы на камне,

Их тебе не отыскать.

И то что будет,

Все оставлю я тебе на счастье…

Поцелуи холодных стен…

Крики боли и вой сирен…»…

В тишине был слышен только чьи-то всхипывания.

Алиса зажмурилась.

— АААААА! — то ли плач, то ли вой…

» На небе вороны, под небом монахи,

И я между ними, в расшитой рубахе.

Лежу на просторе, светла и пригожа.

И солнце взрослее, и ветер моложе.

Меня отпевали в громадине храма.

Была я невеста, Прекрасная Дама.

Душа моя рядом стояла и пела,

Но люди, не веря, смотрели на тело.

Судьба и молитва менялись местами.

Молчал мой любимый, и крестное знамя

Лицо его светом едва освещало.

Простила его, ему все прощала.

Весна, задрожав от печального звона,

Смахнула три капли на лико иконы,

Что мирно покоилась между руками.

Ее целовало веселое пламя.

Свеча догорела, упало кадило,

Земля, застонав, превращалась в могилу.

Я бросилась в небо за легкой синицей.

Теперь я на воле, я — белая птица.

Взлетев на прощанье, смеясь над родными,

Смеялась я, горя их не понимая.

Мы встретимся вскоре, но будем иными,

Извечная Воля, зовет меня Стая.»…

— Лиска, не надо. — крикнула, побледнев, Славка. — Пожалуйста, не надо, прошу тебя.

Алиса только горько улыбнулась.

— Ты же сама все знаешь.

Смуглый откинул голову назад, прикрыл глаза. Женя обняла его.

— Леша…

— Ястреб клекочет, в небо меня зовет. Скоро уже… Прости, любимая.

… Седой снова подбросил угля, вернулся, взял гитару…

«Как из золота ведра каждый брал своим ковшом

Все будет хорошо, ты только не пролей.

Страшно, страшно, да ты гляди смелей, гляди да веселей.

Как из золота зерна каждый брал на каравай

Все будет хорошо, велика казна.

Только, только, ты только не зевай, бери да раздавай.

Но что-то белый снег в крови, да что-то ветер за спиной.

Всем сестрам — по любви, ты только будь со мной

Да только ты живи.

Только не бывать пусту, ой да месту святому.

Всем братьям — по кресту виноватому.

Только, только подмоги не проси, прими и донеси.

И поутру споет трубач песенку твоей души,

Все будет хорошо, только ты не плачь

Скоро, скоро, ты только не спеши… Ты только не спеши…»

— Пап, ты что, не понравилось?

— Песенки попеть, да…

… « В русском поле растет поебень-трава

Поебень-трава

Постели мне постель, спой мне песню про ямщика,

Уложи меня спать-забывать,

Грудь в крестах, в кустах голова,

Мертвой воды налей в граненый стакан.

В русском поле растет поебень-трава,

Выше пояса плещется поебень-трава.

Ничего не страшно отныне мне,

На губах моих ржа, я дую в дуду,

По земле раскисшей иду-пойду,

Много белых грибов уродило в этом году

Говорила бабка — это к войне.

В русском поле растет поебень-трава,

Хорони меня в поебень-траве,

Мертвая вода течет в головах,

Черноземом становится человек.

Забывай меня, забывай меня, забывай.

В русском поле растет поебень-трава…»

… — Ну… Хватит на сегодня. Спасибо что пришли.

» Отвори окно, да разлей вино,

Раздавай на всех, хоть в глазах темно

Не видать, где кто, кто чужой, кто свой

Хочешь — песни пой, а хочешь — волком вой.

Завертись волчком, угоди на всех.

Загляни в глаза, да обидный смех

Обожжёт огнём, защемит в груди

Отряси, как снег, что с сапог твоих.

По избе водой талой стелется

Али слёзы то льёт метелица

По мечте твоей, что как свет в ночи.

Показалось раз, да ищи свищи.

Ой, не тужи, браток. Аль не верится

Перебьётся всё, перемелится.

Да не сбудется, вишь, огонь погас

Что фортуна-мать позабыла нас.

Вставай. давай, вставай.

Вставай, нас всё равно не пустят в рай.

Не засыпай

Не засыпай.

Снег да степь кругом, ты смотри не спи.

Летним солнышком замутит мозги

Только стынет жар от немой тоски

Да под снегом тем не сыскать пути.

Эх, на лихом коне под закат уйти

Девку красную завести в кусты.

Встать бы в полный рост во спасение

Да горбатый я от рождения.

Шапку набекрень, да фуфайку в снег

Топором хлещи, только кровь на снег

Оборвался свет, даже ветер стих

Только зря ведь всё, не окончен стих.

Вставай. давай, вставай.

Вставай, нас всё равно не пустят в рай.

Не засыпай.

Не засыпай…»

Группа «Azadi» акустический концерт «Кочегарка».

«Такие дела, брат, любовь…»

… Выйдя из котельной, останавливались, переводя дух, закуривали…

— Пап, ты это… Матери не говори.

— Да не волнуйся, не скажу. Только потом дашь послушать еще.

— Кто куда? Я двоих могу вписать.

— Давайте с нами…

— Майк, вы…

— Да мы сейчас, уберем. Часть с собой прихватим и к Джорджу. У него и впишемся. Остальное днем заберем. Сашка, ты с нами?

— Женя… С ними иди.

— Леш… А ты?

— Да мне подумать надо. Все нормально. Черт… Сказали бы, что я с ментом рядом сидеть буду, одни песни слушать. Плюнул бы…

Алиса, улыбнувшись, посмотрела в ночное небо. Обернулась.

— Славка, пойдемте к нам. А то Ульянка с Нюрычем уже на ходу спят. — окликнула парней, стоящих у котельной. — Эй, вы… Ну что смотрите? Валерка, пошли…

Тот напрягся, шагнул вперед. Алиса только развела руками.

— Да расслабьтесь. Просто… Что вы по ночи шароебится будете? Апач, ты как?

Костя пожал плечами. Мол, как скажешь. Потом подошел к парню, помолчал…

— Валерка, ты знаешь… Я вот тут прикинул, что пора бы нам наши детские драчки заканчивать. Взрослые дела начинаются, серъезные. Вот и поговорим за это… Как вы?

Тот кивнул.

— Согласен.

Один из валеркиной компании подошел к Мику.

— Самурайка…

— Чего тебе, блин?

— Гитару дай.

Та удивленно вскинула брови.

— На хрена?

— Понесу, типа.

Она только хмыкнула.

— Ну возьми.

Алиса подошла к Славке, держащую за руки девочек.

— Нюрыч, ты как?

— Дремлю. И вообще… По ночам спать надо, а не шляться.

— Ну потерпите. Сейчас домой придем, ляжете. Завтра воскресенье, выспитесь.

Валерка догнал их.

— Уля, хочешь на руки?

Она сердито посмотрела на него.

— Не хочу… А вы больше драться не будете?

— Не будем. Честно.

— Тогда… — она посопела. — Уговорил. Давай, неси меня.

— Лерка, ты чего лыбишься?

— Да… Всегда младшую сестренку хотел.

Алиса и Мику с Костей засмеялись.

— Не ты один. Ульянка у нас вообще… Дочь полка.

… Ранняя весна, грязь, подмерзшие лужи и груды тающего снега. Мужчина с длинными седыми волосами, поежившись, поднял воротник военной куртки и натянул балаклаву. Сука, хорошая погода, да? Его окликнули.

— Папа, смотри.

Рыжеволосая девочка, присевшая на корточки, под навесом остановочного павильона.

— Уля, что там?

— Вот.

Маленький, серый, дрожащий от холода комочек. Котенок.

Мужчина взял его в ладонь.

— А можно погладить? Какой масенький, папа, а давай его домой возьмем. Пожалуйста… — девочка шмыгнула носом. — Ему же плохо. Как… как мне тогда… плохо было.

Седой, кивнув, спрятал котенка за пазуху, чувствуя биение его сердечка.

— Конечно возьмем. Только надо в магазин зайти. Ему покушать взять.

Они встали. Ульянка дернула его за рукав.

— Пойдем.

… В гастрономе заглянули в молочный отдел. Продавщица, увидев их, помахала рукой.

— Азад, Уля… Сейчас только покупателя обслужу. Возьмите. Что хотели?

— Ань, слушай, у вас молоко свежее?

— Для тебя всегда.

— Да не нам, вот ему. — мужчина, растегнув куртку, показал угревшегося котенка.

Лицо продавщицы расплылось в улыбке.

— Ой, какой… Сейчас подожди. — она поставила на прилавок бутылку молока, потом подумав добавила баночку со сметаной. — Утром привезли. Николай…

Из подсобки вышел рубщик. Помахал рукой.

— Здорово, что нужно?

Продавщица покусала губы.

— Слушай, у вас там обрезь есть какая-нибудь? Котейку покормить.

Николай только пожал плечами.

— Котейку говоришь? Да что не найти. Сделаем. — обернулся. — Серега… Поищи там, да смотри чтобы без костей было. И попостнее. И сложи аккуратно. Пацан тут у меня на практике. Из техникума. Всему учить приходится. Серега, ты хоть выйди, с человеком поздоровайся.

Когда к молоку, сметане и мясным обрезкам в целлофановом мешочке добавилось несколько сосисек Седой тяжело вздохнул.

— Что случилось?

— Да с деньгами проблема. Не думали, что…

— Прекрати. Давайте забирайте. Положить есть куда? Держи пакет.

— Спасибо. Буду должен.

— Да ну тебя…

… — Нагулялись?

— Да, пакет возьми.

— А что там? — удивилась Алиса. — Молоко? Мы вроде не особо его…

Седой с Ульянкой помялись.

— Сюрприз у нас.

— Какой еще сюрприз? Приятный или. Костя, Мику… Да бросьте вы фигней заниматься. У нас тут сюрприз.

Азад, вздохнув, растегнул куртку.

— АААААА! Котенок! Эй, идите сюда, быстрее!

Костя с Мику выглянули из комнаты.

— Лиска… Чего кричишь? Блин, мы вообще-то готовимся… Ой, а это что? Костя, это же котенок. Маленький какой.

— Мы его на улице нашли. — шмыгая носом, начала объяснять Ульянка. — И спасли, вот. Он ведь у нас жить будет?

— Дай подержать. — попросила Мику. — Ай, он меня в нос лизнул. Кстати, а это мальчик или девочка?

Алиса забрала котенка обратно.

— Сейчас узнаем. Вроде пацан. Просто он маленький еще. Костя, а ты что скажешь?

Тот пожал плечами, улыбнулся.

— Чего? Котик это хорошо. Пусть. Кстати, а как его назовем?

— МАСИК. Потому что масенький.

— Нормально. А если окажется, что девочка тогда будет Мася.

Алиса нахмурилась.

— Короче. Что встали? Раздевайтесь. Уля за мной на кухню. Будем ребенка кормить. А вы найдите коробку ему и этот, как его, … лоток какой-нибудь. Типа туалет. Давайте.

… Мику, повернувшись, потрепала Алису за плечо. Мол, проснись. Та сначала спросонья отмахнулась.

— Мать, ты чего?

— Ульянка.

Алиса, с трудом приоткрыв глаза, пошарила рядом.

— Нету. И что? В дабл ушла, наверное.

Мику перебралась через нее, слезла с дивана. Постояла, вглядываясь в сумрак.

— Да вон же она у балкона.

Ульянка, свернувшись калачиком, спала на ковре у батареи рядом с коробкой в которой лежал котенок.

Алиса, зевая, подошла, присев рядом, погладила ее по голове.

— Микуся…

— Не продуло бы.

— Да нет, нормально. Балкон же хорошо заклеен. Принеси лучше подушку и покрывало. Пусть спит…

… Алиса отложила нож, обернулась.

— Улька, ты где? Странно.

Она вышла из кухни в коридор. Прислушалась. С кем там Ульянка в зале разговаривает? Алиса подошла ближе, хотела было уже войти в комнату и неожиданно остановилась, прижавшись к косяку. Ульянка сидела на полу и держа на руках котенка рассказывала ему.

— Мася, вот смотри. У меня теперь папа есть. Представляшь. У меня папа. Настоящий, он меня любит и я его. Чмок Масю в носик. А мама? Наверно Алиса. Ой, Масенька, а я ее тоже люблю. Я всех люблю, вот. И тебя. Мася… А пусть папа на Алисе скорее женится. И тогда… У нас же семья тогда будет. И мы вместе будем. И ты с нами… Кто там?

Ульяна обернулась.

— Ой, Лиска.

Алиса подошла и, сев рядом, обняла ее.

— Извини, я нечаянно услышала. Вот понимаешь какое дело… Я бы пошла за него. Но нельзя пока. Никак.

— А почему? Вы же любите друг друга.

Тяжелый вздох. — Ну… Замуж можно только с восемнадцати. А мне шестнадцать. Блин…

— Это же еще два года ждать. Долго…

Алиса снова вздохнула.

— Уля… А я тебе хорошей мамой буду?

— Лучшей, вот. Честно-честно.

— Спасибо, Улечка. А теперь… Пошли обедом займемся. А то скоро Костя с Микусей из музыкальной школы придут.

… Костя проснулся от звука открывшейся входной двери. Кто там? Что за… Шаги в коридоре и знакомый голос.

— Есть кто дома?

В комнату заглянул бородатый мужчина в ватнике и грубом свитере.

— Папа… — за спиной мужчины, женщина сняла рюкзак. — Мама… Девчонки, подъем!

Из зала выглянула еще не проснувшаяся Алиса и как была бросилась на шею мужчины.

— Папа-Коля, Мама-Катя… Мику, Уля вставайте.

Николай отстранил Алису. Покачал головой.

— Совсем взрослая.

— Оденьтесь уж. — засмеялась Катерина. — Костя, с рюкзаками помоги да штаны хоть надень. Дети…

— Слушайте, а вы как… Сегодня. Мы вас не ждали.

— Ну… Так уж получилось. Как вы тут? Как себя вели?

— Нормально. Все хорошо.

Мужчина, зайдя в зал, огляделся.

— Катя, они ведь ремонт сделали. Молодцы. А что за коробка, кто там у вас?

Ульянка, смущенно улыбнувшись, вытащила котенка.

— Это Масик, вот.

— Котейку завели. Хорошенький какой. Рюкзаки помогите разобрать, мясо в холодильник. Это медвежатина.

Николай почесал бороду.

— А где Азад?

— Да он на смене. — ответила с кухни Алиса. — Завтра утром придет. Ой, Костя, позвони ему.

Костя взял телефонную трубку, набрал номер.

— Алло, Азад, тут родители приехали. Ага, вещи разбираем. Что? Подожди… Тут папа с тобой поговорить хочет.

— Здорово были. Да сами не ожидали, что пораньше получится. Короче отвлекать не будем. Завтра придешь, тогда и посиделки устроим. И учти в холодильнике свежатина ждет. Ну давай, счастливо отработать.

— Вода горячая у нас хоть есть? — спросила Катерина, доставая вещи из шкафа. — Замечательно. Коля, я первая в ванну. Кстати, а вы в школу не идете?

— Мама… У нас же каникулы.

Катерина только махнула рукой.

— Точно ведь. Весенние. Совсем мы в тайге одичали…

… — Дима, здравствуй. Валентина… Как в Каракумах? Проходите. Бакир, Зуля… Раздевайтесь. Яшка попозже подойдет. Нет, Сергей с Айгуль в Сибири сейчас…

Мужчины с обветренными лицами в необношенных костюмах, женщины, непривыкшие носить платья…

— Наш выпуск. Не все конечно. Кто в поле, кто… Ладно, знакомьтесь, это Азад. Давайте за стол. Костя, неси бутылки, что на сухую сидеть? Молодежи вина по чуть-чуть…

— Николай, расскажи хоть как ты медведя-то завалил?

— Да это Булчут. Я тут не причем.

— А что старик еще жив?

— А чего ему… На охоту еще ходит.

— Гитару передайте.

» Ты уехала в знойные степи

Я ушел на разведку в тайгу

Надо тобою лишь солнце палящее светит

Над мною лишь кедры в снегу

А путь и далёк и долог

И нельзя повернуть назад

Держись геолог

Крепись геолог

Ты ветра и солнца и брат

На прощанье небес синевою

Чистотою студеной волны

Голубою заветной полярной звездою

Поклялись в нашей верности мы

А путь и далёк и долог

И нельзя повернуть назад

Держись геолог

Крепись геолог

Ты ветра и солнца брат…»

— За невернувшихся, не чокаясь.

Выпив, постояли молча. Когда сели Николай показал на гитару.

— Азад… Костя сказал, что ты играешь. Может споешь?

— Можно. — Седой тронул струны…

« Надоело говорить, и спорить,

И любить усталые глаза…

В флибустьерском дальнем синем море

Бригантина подымает паруса…

Капитан, обветренный, как скалы,

Вышел в море, не дождавшись дня,

На прощанье подымай бокалы

Золотого терпкого вина.

Пьем за яростных, за непокорных,

За презревших грошевый уют.

Вьется по ветру «Веселый Роджер»,

Люди Флинта песенку поют.

И в беде, и в радости, и в горе

Только чуточку прищурь глаза —

В флибустьерском дальнем синем море

Бригантина подымает паруса.

Надоело говорить, и спорить,

И любить усталые глаза…

В флибустьерском дальнем синем море

Бригантина подымает паруса…»

Один из мужчин хлопнул Азада по плечу.

— Наш человек. Слушай, я же тебя вспомнил. На Чаре виделись. Примерно года три назад. — он посмотрел на собравшихся. — Ну точно ведь. Вы тогда с поиска вернулись. Лицо у тебя… приметное. Я же… Сидел, вспоминал… Точно ты. У вас начальник группы Прокофьев был, Борис Дементьич. Ну… Подожди, сейчас. Тебя все Седым звали. Правильно ведь?

— Да нет, извини, обознался наверное.

… — Мужики, вы бы на кухне курили. Девчонкам здесь спать. И форточку там откройте.

Сели, закурили. В открытую форточку потянуло вечерним холодком.

— Димка, что ты к человеку спьяну пристал?

— Ребят, это же точно он. Борис Дементьич рассказывал, что… Он же их группу спас, вывел. А его самого почти десять километров на себе раненный по тайге нес.

— А лицо?

Мужчина затянулся, пожал плечами.

— Ну… Одни говорят медведь его порвал. Другие… Что взрыв был. То ли газ, то ли… Они же там не золото искали. А конкретно… До сих пор ведь все под подпиской.

— Короче, кончай. Пошли в комнату. Бакир, у вас поезд когда? Спать надо. Завтра нам еще отчеты писать. Яшка, вон, уже зевает, да и детям ложиться пора.

… — Ну вроде все. — Николай хлопнул себя по коленям, встал. — Как и что сами знаете. Не маленькие уже. Костя, ты что?

— Да ну… Мы вас только на фотографиях и видим вообще-то. Представляешь.

Николай, подумав, достал карту, разложил ее на столе.

— Подойди. Это чтобы ты понимал. — он показал пальцем. — Видишь район?

— Это вот где очерчено? А что там, пап?

— По данным предварительной разведки большие запасы стратегического сыръя. Что именно, даже тебе сказать не могу. Понимаешь? Работа такая.

Катерина только схватилась за голову.

— Коля, прекрати ты. То же мне. Дети… К осени нас заменят, даже отпуск обещали… Потерпите. — она вздохнула. — Азад, ты уж присмотри за ними, непутевыми. Уля ты чего?

— Мы путевые и хорошие. Вот.

— Конечно хорошие. Самые лучшие.

— Все, пора. Машина ждать не будет.

— Удачи вам.

… Седой проснулся от далекого разрыва. ТРЕВОГА, ПОДЪЕМ… Он инстинктивно потянулся к краю раскладушки. Где-то снова грохнуло. Рядом на кровати заворочался Костя.

— Совсем уже охренели. Поспать не дадут.

— Что это?

Костя, зевая, сел, потянулся за джинсами.

— Да лед на реке взрывают. А ты что подумал?

В комнату заглянула Алиса.

— Доброе утро, что-ли.

— А чего это бабах было? — поинтересовалась спросонья Ульянка.

Наконец общими усилиями разбудив Мику, умывшись и позавтракав, решили, что просто сидеть дома скучно и неинтересно. Кончилось тем, что одевшись и выйдя на улицу, проехали две остановки на автобусе, потом еще немного прошагали пешком и остановились на пригороке над рекой. Ледоход был в самом разгаре. Серо-белые льдины, сталкиваясь, налезали друг на друга. Около опор пешеходного моста закручивались водовороты…

Алиса, посмотрев на это зрелище, только вздохнула.

— Вот и еще одну зиму прожили. Слава Богу, вроде нормально, все живы… А там бы и лето пережить…

— Лиска, ты чего? — удивленно хмыкнула Мику. — Куда тебя понесло.

Алиса едва заметно улыбнулась.

— Не знаю. Может я просто взрослой стала. Детство кончилось, да и было ли оно вообще… Короче, нахрен этот ледоход, поехали домой. Еще и ветер тут холодный.

… — Здравствуйте. А чего вы…

— ДАНЬКА!

— Уля… Ты можешь не орать? Прохожие пугаются, точно кто-нибудь милицию вызовет.

— Не могу, вот. Данька, мы кораблики пускаем. Давай с нами.

Мальчик потупился.

— А у меня кораблика-то нет… Как я…

Ульянка со всего размаха хлопнула его по плечу.

— Подумаешь. Зато у меня есть. Его мне папа сделал, и он наш с тобой общий будет.

— Красивый. А почему паруса красные?

— Алые. Цвет надежды. Папа сказал, что такая книжка есть. Про корабль с алыми парусами. Давай его запустим.

Присев на корточки, она опустила кораблик в ручей и подтолкнула его веточкой.

— Плывет ведь… Даня, а ты чего вдруг? Что с тобой?

Он, опустив голову, поковырял носком землю, пошмыгал носом.

— Уля, а ты смеяться не будешь?

— Ой, Даня, наверно не буду. Честно.

Мальчик покраснел.

— Ну я давно тебе сказать хотел. — он помолчал и… — Уля, ты очень красивая и хорошая, и я тебя люблю. Правда, по настоящему. Только не смейся.

Ульянка только зажала рот ладошкой. На ее лице выступил румянец.

— Данечка…- она всхлипнула. — А я тогда тоже тебя люблю. По правде, вот.

Подойдя к нему ближе она неожиданно чмокнула его в щеку. И, обернувшись, топнула ножкой.

— Чего смотрите тут. Отвернитесь, нафиг, давайте.

— Лиска, ты чему радуешься?

Та только пожала плечами.

— Вот у Ульянки и жених появился. А что. Хороший мальчик, симпатичный. Был бы постарше, сама бы… — она покосилась на Седого. — Короче, будем внуков воспитывать.

— Ой, а кораблик-то без нас уплывает. — Ульянка дернула мальчика за руку. — ПОБЕЖАЛИ!

… — Эй, народ, встаем. И с праздником вас.

— Чего? — сонным голосом спросила Алиса и села на диван, прикрывшись одеялом. — Первое мая, бля, что ли. Демонстрация… Не хотим, надоело.

Обернувшись, она потрепала за плечо Ульянку.

— Уля, хочешь на демонстрацию?

— Зачем?

— Микуся, а ты?

— Идите на… Спать.

— Понятно. — Седой пододвинул стул и сел, облокотившись о спинку. — То есть вам в школе не рассказывали.

Алиса удивленно посмотрела на него. — О чем? О первом мае, типа? Ну день какой-то солидарности. С красными флагами ходят… Дай поспать лучше.

— Не хрена… Короче расклад такой…

Когда он закончил, Алиса минуту, моргая, молча смотрела на него.

— Не врубилась, конкретно. Это что, типа, анархисты замутили? Круто. — обернулась. — Самурайка, слышь просыпайся давай.

— Ну чего тебе?

— Мать, скажи только честно. Ты бы за анархию пошла бы?

Мику, приоткрыв глаза, вздохнула.

— Куда? Лиска, ты о чем вообще?

— На демонстрацию.

— За анархию? Наверное.

— Тогда подъем и Ульянку буди, хватит ей дрыхнуть.

— Ну что? — спросил, входя в комнату, Костя. — Сагитировал?

— Да легко.

Алиса с интересом посмотрела на них.

— А вы вообще чего тут столпились? Валите завтрак готовить, мы одеваться будем. То же мне…

… Еще минут через тридцать Седой шел по улице, держа за руку довольную Ульянку и насвистывая » A las barricadas».

» Negras tormentas agitan los aires

nubes oscuras nos impiden ver.

Aunque nos espere el dolor y la muerte

contra el enemigo nos llama el deber…»

Подходя к школе, чуть не столкнулись с Сашей и Женей.

— Юджи, привет, ты чего такая… опечаленная?

Та только плюнула на асфальт.

— Да Сашка все. Приперся… скотина, рано утром, разбудил, понимаешь ли. А я вчера легла… эээээ… поздно. Вот уебала бы по дружбе. — она показала Саше кулак.

— Ага, а как ты меня будишь?

— Лучше молчи. Не зли меня.

У школы уже толпился народ, организуясь в праздничную колонну.

— Явились, не запылились. Азад, ты в голову колонны. Михайлов, Петров… Транспарант взяли.

Саша задумчиво посмотрел на красное полотнище с надписью «СЛАВА КПСС!».

— Сергей Борисович, можно вопрос?

— Что еще тебе непонятно?

— Скажите, пожалуйста. А КПСС это фамилия?

Вокруг раздался смех.

— ПЕТРОВ…!

— Извините, я просто спросил.

Наконец, собравшись и организовавшись, выдвинулись, влившись в праздничную толпу. Пройдя квартал, Азад посмотрел на Ульянку, идущую рядом.

— Не устала?

Она задумалась.

— Еще не знаю, а что?

— Сейчас. — мужчина на ходу подхватил ее на руки и посадил сзади на плечи. — Ну как?

— ЗДОРОВО! — закричала Ульянка, размахивая красным флажком. — УРА!

— Самурайка… Почему я большая и толстая…

— Завидуй молча.

Прошагав еще немного, остановились.

— Не понял… — Седой, обернувшись, удивленно взглянул на двух мальчишек, старательно держащих транспарант. — А где…?

— Да здесь мы. — ответил Саша, отстранив пацана. — Апач…

Азад покачал головой.

— Где успели?

Саша неопределенно махнул рукой назад.

— Там. Кстати должно еще остаться.

— Хоть зажевали чем, чтоб не пахло.

— Мятной конфеткой. Все нормально.

Снова двинулись. Из репродуктора донеслось.

» К трибунам приближается праздничная колонна педагогического коллектива и учащихся средней общеобразовательной школы номер восемь Центрального района…»

Ульянка неожиданно подергала Азада за волосы.

— Ты чего?

Она вздохнула.

— Сними меня, пожалуйста и спрячь.

— Что случилось?

— Не понимаешь? Там он на трибуне. Я не хочу, чтобы он меня увидел. Мне страшно. — Ульянка ойкнула. — Он же тебя увидит.

Мужчина аккуратно поставил девочку на асфальт.

— Лиска, прикройте ее.

— А ты?

Седой сделал вид, что улыбнулся.

— Пусть видит…

… После трибун остановились. Отдышались. Подъехала грузовая машина.

— Наглядную агитацию грузим аккуратно.

— И куда теперь?

— Вы домой. Отдыхать.

— А сам?

— А я за первомай пивка попью.

— Ну… Неинтересно.

— Ладно, я тогда еще в магазин забегу. Праздник же…

… С раннего утра квартира наполнилась шумом.

— Мику… Причесывайся быстрее.

— Где моя рубашка?

— ЦВЕТЫ!

Седой, порывшись в шкафу, достал форму, оделся, затянул ремень. Вышел в зал.

— Готовы?

И девчонки, и Костя, заглянувший в комнату загудели.

— Ух ты… Не хрена себе. Круто.

— Папа…

Алиса, подойдя ближе, потрогала его за рукав.

— Красиво… И берет. Слушай, ты же обычно в другой ходишь.

— Парадка же, специально для таких случаев.

Костя почесал затылок.

— А что за награды? Просто интересно.

— Георгиевские кресты. И медаль «За отвагу».

— Подожди, странно. А кресты разве еще есть? Хотя… Не для всех наверное.

— Ладно, на выход.

Несмотря на утро, на улице было полно народу. Почти все с цветами. Из репродукторов на столбах на всю округу разносилось.

» Этот День Победы порохом пропах,

Это Праздник с сединою на висках…»

Алиса только поморщилась.

— Затрахали с утра.

Прихватив по дороге Сашку с Женей, зашли в парк. Потом еще немного по аллее. Пришли. Откуда-то донеслось. » Поприветствуем наших ветеранов… » и бравурный марш.

— Суки…

Вечный Огонь. Пионеры в Почетном Карауле. Переглянувшись, подошли. Алиса стала вдруг серьезной. Помолчала.

— Народ, цветы возложить. Смирно.

Вскинутые в салюте руки. У Жени на глазах блеснули слезы.

« На братских могилах не ставят крестов,

И вдовы на них не рыдают,

К ним кто-то приносит букеты цветов,

И Вечный огонь зажигают.

Здесь раньше — вставала земля на дыбы,

А нынче — гранитные плиты.

Здесь нет ни одной персональной судьбы —

Все судьбы в единую слиты.»

Седой вскинул руку к берету, отдавая честь.

ПАМЯТЬ И СЛАВА!

Мику… Подойдя ближе к Мемориалу, она опустилась на колени.

— Благодарю Вас… За то что я есть.

«А в Вечном огне видишь вспыхнувший танк,

Горящие русские хаты,

Горящий Смоленск и горящий рейхстаг,

Горящее сердце солдата.»

Саша с Костей поддержали подошедшего к Вечному Огню старика с костылем и орденскими планками на старом пиджаке.

— Улька, помогла быстро.

Та взяла из рук старика букетик.

— Ой, дедушка, я сейчас.

Присев, она положила цветы и выпрямившись, отдала салют.

Ветеран погладил ее по голове. — Спасибо вам. — повернулся к Азаду.

— Твои?

— Мои.

— Хорошие у тебя дети растут. Правильно ты их воспитал. А я ведь ваш город освобождал…

«У братских могил нет заплаканных вдов —

Сюда ходят люди покрепче,

На братских могилах не ставят крестов…

Но разве от этого легче?!»

… Обратно шли молча. Только Алиса что-то шептала плачущей Мику, утишая ее. Седой подошел к ним ближе.

— Мику…

Та всхлипнула.

— Он же не виноват. Не виноват он.

— Кто? Ты о ком?

Она достала из кармана рубашки платочек, вытерла глаза.

— Дед. Он в квантунской армии воевал.

— Что ж теперь… А вот интересно, чтобы он сказал, если бы тебя увидел?

— Похвалил бы.

Алиса только вздохнула.

— И ведь каждый год девятого мая с ней такое. Знаешь… У Женьки дед под Мукденом погиб. Всю войну ведь прошел.

… Зайдя во двор, чуть не столкнулись с двумя мужиками из соседнего подъезда, тащившими обеденный стол.

— Куда его ставить-то?

— Русиныч, помогай. Там еще есть.

— Егоровна, кто-то капустку нам обещал?

Что тут вообще происходит? Мимо пробежали Ульянка с Данькой, неся стулья.

— ПАЦАНЫ, ПОМОГАЙТЕ, ДАВАЙТЕ!

Алиса с Мику переглянувшись, рванули в подъезд.

— Самурайка, за мной.

— Подожди. Дядь Вань, баян нужен.

— Вот, ключи возьми. Знаешь где он.

… Наконец расселись. Кто на скамейке около стола за которым обычно играли в домино, кто на табуретке, кто на стуле.

— Васильич, скажи давай.

Участковый встал со стопкой, посмотрел на стакан с водкой, накрытый ломтиком черного хлеба…

— А что я скажу… С Днем Победы вас. День такой ведь. Что там по телевизору расскажут… А мы вспомним.

Все встали. Выпили.

— Мужики, вы закусывайте. Зря готовили, что-ли…

Посидели еще.

— А чего… У нас же музыка есть. Девчонки давайте.

Мику взяла баян, растянула меха.

— Эх… Гуляем, сука.

» На границе тучи ходят хмуро,

Край суровый тишиной объят.

У высоких берегов Амура

Часовые Родины стоят.

Там врагу заслон поставлен прочный,

Там стоит, отважен и силен,

У границ земли дальневосточной

Броневой ударный батальон.

Там живут — и песня в том порука

Нерушимой, дружною семьей

Три танкиста — три веселых друга

Экипаж машины боевой.»

Она прикрыла глаза.

«На траву легла роса густая,

Полегли туманы, широки.

В эту ночь решили самураи

Перейти границу у реки.

Но разведка доложила точно:

И пошел, командою взметен,

По родной земле дальневосточной

Броневой ударный батальон.

Мчались танки, ветер подымая,

Наступала грозная броня.

И летели наземь самураи,

Под напором стали и огня.

И добили — песня в том порука —

Всех врагов в атаке огневой

Три танкиста — три веселых друга

Экипаж машины боевой!»…

— Чего сидим? Пошли плясать.

Ульянка, сидевшая на коленях у Азада, встала, уперлась руками в бока.

— ДАНЬКА!

» Расцветали яблони и груши,

Поплыли туманы над рекой.

Выходила на берег Катюша,

На высокий берег на крутой.

Выходила на берег Катюша,

На высокий берег на крутой.

Выходила, песню заводила,

Про степного сизого орла.

Про того, которого любила,

Про того, чьи письма берегла.

Про того, которого любила,

Про того, чьи письма берегла.»

В круг вышла Женя.

— Вот дает.

«Ой ты песня, песенка девичья,

Ты лети за ясным солнцем вслед

И бойцу на дальнем пограничье

От катюши передай привет

И бойцу на дальнем пограничье

От катюши передай привет.

Пусть он вспомнит девушку простую,

Пусть услышит, как она поет,

Пусть он землю бережет родную,

А любовь Катюша сбережет.

Пусть он землю бережет родную,

А любовь Катюша сбережет.

Расцветали яблони и груши,

Поплыли туманы над рекой.

Выходила на берег Катюша,

На высокий берег на крутой.»

Выходила на берег Катюша,

На высокий берег на крутой…»

— Здорово. Можно к вам? От нашего стола вашему.

— Почему нельзя. Не чужие ведь. Да и нету сегодня чужих. Все свои. Эй, двигайтесь.

— За погибших.

Выпили не чокаясь. Постояли.

— Русиныч… Ты же играешь. Спой что-нибудь. Лиска, гитару отдай.

Седой взял гитару, тронул струны.

— Спеть? Только эту… Память не отпускает. Да не отпустит уже никогда. Не праздничная она. Извините уж.

«На горе, на горушке стоит колоколенка,

А с нее по полюшку лупит пулемет,

И лежит на полюшке сапогами к солнышку

С растакой -то матерью наш геройский взвод.

Мы землицу лапаем скуренными пальцами,

Пули, как воробушки, плещутся в пыли…

Митрия Горохова да сержанта Мохова

Эти вот воробушки взяли да нашли.

Тут старшой Крупенников говорит мне тоненько,

Чтоб я принял смертушку за честной народ,

Чтоб на колоколенке захлебнулся кровушкой

Растакой-раз этакий этот сукин кот.

Я к своей винтовочке крепко штык прилаживал,

За сапог засовывал старенький наган.

«Славу» третьей степени да медаль отважную

С левой клал сторонушки глубоко в карман.

Мне чинарик подали, мне сухарик бросили,

Сам старшой Крупенников фляжку опростал.

Я ее испробовал, вспомнил маму родную

Да по полю ровному быстро побежал.

А на колоколенке сукин кот занервничал,

Стал меня выцеливать, чтоб наверняка.

Да, видать, сориночка, малая песчиночка

В глаз попала лютому — дернулась рука.

Я то винтовку выронил да упал за камушек,

Чтоб подумал вражина, будто зацепил.

Да он, видать, был стрелянный — сразу не поверил мне

И по камню-камушку длинно засадил.

Да, видно, не судьба была пули мне испробовать…

Сам старшой Крупенников встал, как на парад.

Сразу с колоколенки, весело чирикая,

В грудь влетели пташечки, бросили назад.»

— Господи… Люди это про Федора моего…

Старухи завыли в голос.

Мужики притихли…

… Страшен мужской плач.

«Я рыдал без голоса, грыз землицу горькую,

Я бежал, не думая, в горку напрямик.

Жгла меня и мучила злоба неминучая,

Метил в колоколенку мой голодный штык.

Горочки-пригорочки, башни-колоколенки…

Что кому назначено? Чей теперь черед?

Рана не зажитая, память неубитая —

Солнышко, да полюшко, да геройский взвод…»

Посидели еще, выпили… Смеркалось. Посмотрели салют…

— Чьи тарелки?

— Мои. Пусть у тебя будут, потом заберу.

— Васильич… Куда Гришку потащил?

— У меня проспится. Хоть куролесить не будет. Завтра у него выходной…

… — Ну что, народ… Плохо. С прайсами у нас проблема. У Седого получка только через месяц. Что делать будем?

Мику недоуменно посмотрела на Алису.

— А что еще делать? Как обычно, запасной вариант. Костя, неси чемоданы. Смотреть будем. И сумки сразу.

Алиса объяснила Азаду.

— Микусин дед ей посылки шлет. Типа любимой внучке. Ну мы кое-что себе оставляем конечно, а остальное сдаем, когда припрет. Спекулянтки.

Женское, мужское, детское…

— Это оставляем?

— Нет, старье. Складывай аккуратней. И давайте отбирайте по сезону, к лету.

Набралось две сумки.

— Ну что… Если завтра удачно пойдет, то на пару месяцев хватит. А если экономно…

— Микуся, а экономно это как? Меньше сладкого есть?

— Не бухать и курить бросить.

— Мать, ну это жестоко.

… На барахолке с утра было многолюдно и шумно. Проходя между рядами, Алиса презрительно посмотрела на джинсы, лежащие на картонке.

— Самопал. Тоже мне. У Женьки матушка дома лучше шьет. Давайте вон там встанем. Седой ставь сумки.

Первая покупательница подошла почти сразу.

— Чем торгуете?

— А что хотела?

— Платье летнее для дочери. Ей пятнадцать лет, а по комплекции она как… — женщина показала на Мику. Та только пожала плечами и натурально изобразила акцент.

— Ну да, я японка. Пялится будешь или покупать. Вот это бери.

Женщина недоверчево посмотрела на нее.

— Да бери, не сомневайся. Фирма. Вчера только прислали. Может себе что подберешь.

— Ладно, уговорили. И батник еще вон тот. Сколько?

— С почином, однако. Седой, пробежись по рядам, глянь на цены. Не проторговаться бы.

Когда через несколько минут Азад вернулся…

А где девчонки? Стоявшие рядом женщины начали вразнобой объяснять ему.

— Твоих менты взяли. В отделение увели. Куда? А вон там.

Придется выручать, куда деваться.

— Эй, тебе еще чего надо? — дежурный удивленно посмотрел на длинноволосого седого мужчину, вошедшего в отделение. Тот по хозяйски огляделся.

— Старшего ко мне, быстро. Бегом, боец.

Из кабинета вышел лейтенант. Посмотрел на Седого.

— Ты кто такой еще, чего надо?

Седой сделал вид, что улыбнулся.

— Спрошу один раз, повторять не буду. Сейчас к вам двух девчонок привели. Одна японка, другая рыжая. С двумя сумками. Где они?

Милиционер только хмыкнул.

— Эти? В обезьяннике сидят. К ним хочешь?

— Выпустить немедленно. Все вещи вернуть. Протокол есть о задержании?

— Я не понял, ты, волосатый. Приборзел, да?

Седой подошел ближе. Рыкнул.

— Это ты не понял, лейтенант. Тебе что, погоны мешают? Значит без них походишь. Ты у меня гавно убирать будешь. Сегодня же. И лучше поверь в это.

Милиционер посмотрел на него и неожиданно побледнел.

— Подожди… Спекуляция же. На месте преступления они задержаны… Вещдоки…

— Боец, ты приказ не понял? Выполнять. Бегом, сука, пока я добрый.

Лейтенант повернулся к подчененным.

— Приведите их давайте. И сумки несите.

— Ой, Седой, прикинь какая хуйня. Мы даже слова сказать не успели, а они…

— Вы лучше сумки гляньте. Все на месте? Не дай Бог хватать не будет… И протокол сюда.

Азад мельком глянул на поданый ему бланк и, разорвав его, аккуратно бросил в урну. Взял сумки. Повернулся.

— И последнее. Нас не было. Я понятно объяснил? Вот и ладно, пошли.

— Лейтенант, а что это вообще было? Кто этот…

Тот сел на скамейку в коридоре, дрожащими пальцами достал сигарету, закурил.

— А никого не было. Не мужика этого, не девок. Забудьте о них.

… — Слушай, как ты их поставил. Они же конкретно обоссались.

— Я убеждать умею. Считай, что профессиональное.

— Да ладно вам. Лучше скажи, что дальше делать?

Седой поставил сумки на асфальт. Подумал.

— Ну… Обратно домой полными мне их тащить неохота. Поэтому пошли обратно, пока народ не разошелся.

… У старых гаражей собралась молодежь. На разостланных газетах распечатанная бутылка водки, порезанная колбаса, пара банок консервов. Нехитрый стол получился, да уж как вышло. Стакан, накрытый ломтиком хлеба. Рядом лежит голубой берет. Девчонки утишают плачущую подругу в черном платье и таком же платке.

— ЗА ЧТО!

Из кустов к ним вышел участковый вместе с мужчиной и женщиной в трауре.

— Вот вы где.

Седой поднял голову.

— Васильич… Помяни парня. Водки налейте.

Женщина закрыла лицо ладонями.

— Ребятки, девочки… Спасибо вам, родные, что нашего Мишеньку помянули.

Она уткнулась в плечо мужа. Тот попытался успокоить ее.

— За Родину…

Женщина резко оттолкнула его.

— МОЛЧИ! Какая Родина, где? Где этот чертов Кандагар… Мы ведь и не знали, где это. Теперь знаем, что Афган проклятый. Родина…

«Я ухожу — сказал парнишка ей сквозь грусть

Но ненадолго, ты жди меня и я вернусь

Ушел совсем, не встретив первую весну

Пришел домой, в солдатском цинковом гробу

Всего лишь час он до рассвета не дожил

Упал на снег и землю раною закрыл

Погиб не в дни войны, погиб он просто в мирный час

Когда весна зажгла звезду любви для нас

Когда солдат, свою девчонку целовал

Дарил цветы и на гитаре ей играл

И перед смертью, лежа в расщелине меж скал,

Он имя той девчонки кровью написал.

Рыдает мать, и словно тень стоит отец

Ведь он для них, ведь он для них еще юнец

И сколько их, не сделав в жизни первый шаг

Пришли домой в солдатских цинковых гробах…»

Мику, ты что? Скажи мне… Кто ответит за всех? За Мишу, за Петьку, что на одной ноге с медалью пришел? За Танюшку которую из петли вытащили? Она ведь жить не хочет теперь. А за тебя кто ответит? Скажи мне. Вы ведь взрослые больше нас знаете. Вы же сами нас учите как правильно надо. Только не молчи, слышишь…

… — Ну что… — Женя вздохнула. — Последний альбом. Может не надо последний…

Алиса усмехнулась, провела пальцами по струнам.

— Женечка… Не получится у нас больше. Времени не остается. Ну что Джордж, Сашка? Азад, ты первый. Там посмотрим.

— Поехали.

«В чистом поле — дожди косые.

Эй, нищета — за душой ни копья!

Я не знал, где я, где Россия

И куда же я без нея?

Только время знобит, колотит.

Кто за всех, если дух — на двух?

В третьей роте без крайней плоти

Безымянный поет петух.

Не умею ковать железо я —

Ох, до носу мне черный дым!

На второй мировой поэзии

Признан годным и рядовым.

В чистом поле — дожди косые,

Да нет ни пропасти, ни коня.

Я не знал, как любить Россию,

А куда ж она без меня?

И можно песенку прожить иначе,

Можно ниточку оборвать.

Только вырастет новый мальчик

За меня, гада, воевать.

Так слушай, как же нам всем не стыдно?

Эй, ап — спасите ваши души!

Знаешь, стыдно, когда не видно

Что услышал ты то, что слушал.

Стань живым — доживешь до смерти.

Гляди в омут и верь судьбе —

Как записке в пустом конверте,

Адресованный сам себе.

Там, где ночь разотрет тревога,

Там, где станет невмоготу —

Вот туда тебе и дорога,

Наверстаешь свою версту.

В черных пятнах родимой злости

Грех обиженным дуракам.

А деньги — что ж, это те же гвозди,

И так же тянутся к нашим рукам.

Но я разгадан своей тетрадкой —

Топором меня в рот рубите!

Эх, вот так вот прижмет рогаткой —

И любить или не любить!

А тех, кто знает, жалеть не надо.

А кровь — она ох, красна на миру!

Пожалейте сестру, как брата —

Я прошу вас, а то помру.

А с любовью — да Бог с ней, с милой…

Потому, как виновен я.

Ты пойми — не скули, помилуй,

Плачь по всем, плачь, «аллилуйя»!

На фронтах мировой поэзии

Люди честные — все святы.

Я не знал, где искать Россию,

А Россия есть «Росс» и ты.

И я готов на любую дыбу.

Подними меня, милая, ох!

Я за все говорю — спасибо.

Ох, спаси меня, спаси, Бог!

В чистом поле — дожди косые.

Да мне не нужно ни щита, ни копья.

Я увидел тебя, Россия.

А теперь посмотри, где я…»

Какими вы нас запомните? Кто мы?

«Не дожившим до рассвета дайте медную монету,

Шоколадную конфету и полезные советы.

Заверните белой тряпкой всех гонявшихся за солнцем

В кабаках и переулках за сто жизней световых

До далеких звезд,

Что снились серому коту на одной из крыш.

Под ногами мост —

Черна вода — что ж, берег дальний, ты молчишь —

Твое имя — жизнь.

Вечная метель над нами, трассами и городами,

Адресами позапрошлыми, безхозными словами,

Что гоняет время-ветер по декабрьской планете,

По пролетам стылых лестниц, и летит прочь моя песня

До далеких звезд,

Что снились серому коту на одной из крыш.

Под ногами мост —

Черна вода — что ж, берег милый, ты молчишь —

Твое имя — жизнь.

Из квадратных уравнений кладбищ, кубиков многоэтажных,

От дорог на все четыре, дальше пятикнижий даже —

Берендеевые тропы, конопляные обрывы,

Глас шестый в церковном хоре.

О погибших молчит море

До далеких звезд,

Что снились серому коту на одной из крыш.

До далеких звезд… “

— Лиска…

— Ага. Майкл, а чай будет? Вот и хорошо.

«Я выберу себе берег,

Не знавший седого камня.

Я выберу себе древо,

Не знавшее тонких лезвий.

Я выберу себе птицу,

Не знавшую неба низким.

Я выберу себе зверя,

Не знавшего злой охоты,

Свободу сна.

Я выберу этот ветер

Последним себе собратом.

Я выберу это солнце

Последней себе любовью.

Я выберу эти волны

Последним себе объятьем.

Я выберу эту землю

Последним себе покоем,

Свободу сна…»

Закончив, она огляделась.

— Народ, а чего грустим? — скинула кеды. — Костя, а сыграй-ка напоследок мне, чтобы легко стало. Любимую. Я же цыганка, забыл. Помнишь я говорила? Не в тему, да плевать. А погуляли мы, народ, как полагается. Хорошо мне с вами было. Со всеми.

Вышла на середину комнаты.

— Эту?

— ДАВАЙ, БРАТ!

«Ай, данну, дану, данай! Дра да ну данай,

Ай, дану, дану, данай! Дра да ну данай.

Ай, да шатрица рогожитко,

Андэ шатрица чай бидытко.

Ай, данну, дану, данай! Дра да ну данай,

Ай, дану, дану, данай! Дра да ну данай.

Эй, Ту тэрнори, да не ломайся,

Сыр пхэнава дуй лава, собирайся!

Ай, данну, дану, данай! Дра да ну данай,

Ай, дану, дану, данай! Дра да ну данай.

— Жги, жги, Костя! Жги, сука, чтобы им стало страшно… Седой, любовь моя непутевая да горькая… Поддержи.

И ходил паркетный пол ходуном и кричала душа, и плач мешался со смехом.

— Жди нас Там!

Ай! да тэрнори на задыяпэ

Мэ пхэндём лаворо — скэдыяпэ.

Ай, данну, дану, данай! Дра да ну данай,

Ай, дану, дану, данай! Дра да ну данай.

Сыр мэ джява по деревне, По большим хаткам,

Дорэсава балавас, Чаворе тэ хан!

Ай, данну, дану, данай! Дра да ну данай,

Ай, дану, дану, данай! Дра да ну данай…»

Мику, отложив гитару, посмотрела виновато.

— Миша, а я струну порвала. Извини, пожалуйста.

— Да фигня… Сейчас заменю.

Посидели, попили чаю, покурили.

— Уля, ты как?

— Хорошо. Все же здесь. И папа, и…

— Ну что продолжим? Акустика только?

«Горящий окурок, упавший на снег,

Тянет магнитом закрытая дверь,

Вот кто-то прошел и оставил свой след,

Ласковый ветер теплых морей.

Это религия завтрашних дней —

Ласковый ветер теплых морей.

Дом, приготовленный нами под снос,

Музыка памяти прожитых дней,

Повисший в пространстве наивный вопрос,

Запахи леса осенних полей.

Это религия завтрашних дней —

Запахи леса осенних полей.

Темные лица за мутным стеклом,

Большое корыто для жирных свиней,

Простая синица с подбитым крылом,

Они будут толще, мы будем смелей.

Это религия завтрашних дней —

Они будут толще, мы будем смелей.

Они будут толще, мы будем смелей.

Они будут толще, мы будем смелей.

Они будут толще, мы будем смелей.

Они будут толще, мы будем смелей.

Это религия завтрашних дней —

Они будут толще, мы будем смелей…»

— Седой… Твои пальцы… Ты их сбил же в кровь все. Не надо.

— Напоследок все можно.

«Вдоль обрыва, по-над пропастью, по самому по краю

Я коней своих нагайкою стегаю, погоняю…

Что-то воздуху мне мало — ветер пью, туман глотаю…

Чую с гибельным восторгом: пропадаю, пропадаю!

Чуть помедленнее, кони, чуть помедленнее!

Вы тугую не слушайте плеть!

Но что-то кони мне попались привередливые —

И дожить не успел, мне допеть не успеть.

Я коней напою, я куплет допою, —

Хоть мгновенье ещё постою на краю…

Сгину я — меня пушинкой ураган сметет с ладони,

И в санях меня галопом повлекут по снегу утром…

Вы на шаг неторопливый перейдите, мои кони,

Хоть немного, но продлите путь к последнему приюту!

Чуть помедленнее, кони, чуть помедленнее!

Не указчики вам кнут и плеть!

Но что-то кони мне попались привередливые —

И дожить не успел, мне допеть не успеть.

Я коней напою, я куплет допою, —

Хоть мгновенье еще постою на краю…

Мы успели: в гости к Богу не бывает опозданий.

Так что ж там ангелы поют такими злыми голосами?!

Или это колокольчик весь зашелся от рыданий,

Или я кричу коням, чтоб не несли так быстро сани?!

Чуть помедленнее, кони, чуть помедленнее!

Умоляю вас вскачь не лететь!

Но что-то кони мне попались привередливые…

Коль дожить не успел, так хотя бы — допеть!

Я коней напою, я куплет допою, —

Хоть мгновенье еще постою на краю…».

Мужчина отложил гитару, прикрыл глаз. Что успели, то успели… Кто услышал, тот услышал… Те из нас кто потом придут, продолжат. Теперь ждите, когда мы вернемся. И бойтесь детей моих…

Группа «Azadi», «Поминальная».

«Обещали, что не будет тоски ни в жизнь,

Раскачали под ногами асфальт — держись!

И летает голова то вверх, то вниз.

Это вам не лезгинка, а твист.

Вот и бьём мы зеркала сплеча,

Вот и пьём мы вино как чай.

И летает голова то вверх, то вниз.

Это вам не лезгинка, а твист.

Может, этого я ждал всю жизнь…

Отворись, Сим-сим, звезда, зажгись!

Пусть летает голова то вверх, то вниз.

Это вам, это вам…

Только улицам знаком закон другой,

Амулеты-пистолеты стерегут покой,

И летает голова то вверх, то вниз.

Это вам не лезгинка, а твист…»

… Рыжеволосая девушка, морщась от боли, на голом бетонном полу камеры попыталась хоть как-то пристроить искалеченные ноги.

— Подожди, помогу. — знакомый голос.

— Не надо, Самурайка. Где Костя?

— Здесь, без сознания он. И Уля тут.

Рыжая девочка подползла ближе, положила голову ей на колени, всхлипнула.

— Потерпи маленькая, недолго осталось. Еще немного больно будет и все. Вот суки же…

— Ты что? — простонав, спросила Мику.

— Они, падлы, мне пальцы сломали. Как играть буду…

За дверью послышился раздраженный голос охранника.

— Тихо вы там, заткнитесь.

… Красные транспоранты, цветы, бегающие дети в пионерской форме и «…Взвейтесь кострами…».

— Костя… Да успокойся ты. Мы же к августу вернемся. Ну прекращай тут скорбь изображать…

— Вернутся они… Сами ведь знаете.

Мику, встав на цыпочки, шлепнула его по затылку.

— Седой, ну скажи ты ему, а то больно дам. Лиска…

Та поправила пионерский галстук, огляделась…

— Улька… Ты где там. Кончай носится, сейчас в автобус садится.

Подбежавшая к ним Ульянка, подергала Алису за рукав форменной рубашки.

— Смотри кто пришел. Витя…

Алиса, оглянувшись, помахала рукой.

— Конь… Ты чего тут? Детство вспомнил?

Мужчина помахал в ответ, подошел ближе.

— Да вот… Попрощаться пришел. Не увидемся мы больше.

Он повернулся к Азаду.

— Седой, брат, прошу сбереги их.

— Да я… В городе вроде остаюсь.

— Брат, прошу тебя… Не о чем я тебя не просил, а сейчас… Сбереги. И прости, что нас там не будет. И, Уля, подойди…

Девочка подошла к нему. Конь неожиданно опустился перед ней на колени, не обращая внимания на окружающих, на их изумленные взгляды, на удивленного милиционера. Протянул к ней руки.

— Улечка, дитятко… Прошу тебя… Помоги, спаси. Помолись за нас. И замолви перед Ним словечко, чтобы нам всем умирать не страшно было. И прости нас, грешных. Не умею я молиться, не научился. Но прошу тебя…

Ульянка, улыбнувшись, обняла его.

— Витя… Прощены вы будете. Я обещаю. И… Витя… вы главное, не бойтесь ничего больше. Не надо ничего теперь бояться, совсем… Даже смерти. Потому что все хорошо будет. Вы только верьте.

… Внимание… Провожающие, отойдите, пожалуйста. Вожатые, садим детей в автобусы…

… Седой подошел к столу, взял телефонную трубку.

— Сергей Борисович? Понял, сейчас подойду.

И выйдя из котельной, пошел в школу.

В кабинете директора его уже ждали.

— Татьяна Андреевна, знакомьтесь. Азад Русинович.

Женщина в строгом костюме встала со стула, протянула руку.

— Здравствуйте. Очень приятно.

— Она из облоно. Садись и давай сразу к делу. Татьяна, введите товарища Русова в ситуацию.

Женщина вздохнула.

— А какая тут ситуация… » Совенок»… Вы же туда своих отправили. И там проблема. Понимаете… Директора позавчера с аппендицитом в городскую больницу увезли. Уф… Сейчас там ио Семенова Ольга Дмитриевна, ну вы ее знаете. Вобщем есть предложение. Отправить вас туда в качестве почетного гостя…

Ее перебил директор.

— Азад, выручай. Слушай… Ты человек военный, понимаешь… Отопительный сезон уже закончился, Федор справится. А тебе считай оплачиваемый отпуск. Отдохнешь и твои рядом будут.

Седой только развел руками.

— Да без проблем. Извините… Когда ехать?

— Послезавтра за вами машина придет. Значит договорились.

Когда Седой, попрощавшись, вышел женщина посмотрела на директора.

— Сергей… А ведь это не мы решили. Про него. — она показала на потолок. — Там… Понимаешь?

Тот только махнул рукой.

— Таня… Не надо. Я до пенсии спокойно дожить хочу. И хватит.

… Седой затянул завязки рюкзака, сел на стул. Вроде ничего не забыл. Как там? До райцентра на рейсовом, а дальше по обстановке.

— Значит, деньги я оставил, хавчик есть…

Костя только махнул рукой.

— Ой, да кончай… Первый раз что-ли. — вздохнул. — Практика правда эта еще.

— А с работой как?

— Нормально. На стройке буду, там платят хорошо. Да ладно… Через неделю с тетей Мицуей к вам, в гости, приедем. Кстати… — он подошел к столу, поискал что-то, повернулся. — Не знаешь что это?

В руке вытянутый прямоугольник. Черный экран, какие-то кнопки…

— В твоем бэге было. Прикинь, бросил куда-то и забыл. А тут случайно нашел…

— Может примочка какая-нибудь?

— Да не похоже. Смотри. — Костя понажимал на кнопки. Раздалось шипение, по экрану пробежали огоньки.

— Прикольно. Давай заберу, раз тебе не нужно. — Седой сунул нечто в карман куртки. — Ульянке отдам, пусть поиграется. Ладно, я пошел. Нахуй меня пошли.

— ЗАЧЕМ? Ты что?

— Да на удачу.

… » Рейсовый автобус номер сорок до Калиновского отправляется от первой посадочной платформы. Счастливого пути…»

… — Подожди, сержант, как дорога закрыта?

Милиционер повертел в руках фуражку, почесал затылок.

— Слушай, а хрен знает. Говорят то ли ремонт, то ли еще чего. Нет ну служебные-то вроде ездят, а частников не пускают и автобус до Смирновки отменили…

— Вот сука… И что теперь?

— Подожди, тебе же в «Совенок» надо? Вон видишь. — сержант показал пальцем на полуторку, стоящую около магазина. Рядом мужик и полная женщина. — Они в лагерь продукты возят и пропуск у них вроде есть. Поговори, может возьмут.

— Спасибо. Ну бывай…

Седой подошел к машине. Поздоровался.

— Ну да, в «Совенок» едем. Почетный гость говоришь. Бывает. Ладно, прихватим. Люда, возьмем человека? Только это… С погрузкой помоги, а то одному никак.

Седой поставил рюкзак на землю, бросил на него куртку.

— Не вопрос конечно.

— Слушай, в кузове прокатишься. А то Людмиле в кабине удобней.

… Задремавшего на мешке картошки Седого, разбудил визг тормозов и испуганные голоса в кабине.

— Что случилось?

Шофер, высунувшись из кабины, показал на дорогу.

— Смотри, там…

Дрожащий женский голос.

— Ой, мамочка…

Над пустынной дорогой в прогретом летнем воздухе висело нечто. То ли марево как от жары, то ли призрачная пелена… В висках внезапно закололо.

— Иваныч, давай-ка обратно поехали. Страшно мне что-то.

— Не получится. Назад посмотри.

Женщина обернулась и закричала в ужасе. Дороги не было.

— Что делать-то теперь?

Мужчина пожал плечами.

— Сейчас только вперед остается. Потихонечку… А видать проезд из-за этого и закрыли.

Седой поднял голову. Вспомнил что это? Где-то высоко над небом словно зазвенела басовая струна. Перед ним проплыли чьи-то лица, какие-то развалины, сидяший у бетонной стены с отметинами от пуль окровавленный человек… Реальность дрогнула и расплылась. Дверь открылась… Он со стоном опрокинулся назад, падая в темноту.

… — Славка, привет. — рыжеволосая девочка в пионерской форме помахала рукой. Славка, поправив косу, только засмеялась.

— Да виделись уже. Лиска, гляди, а чего у ворот случилось?

— ГДЕ?

— Да вон там. Пошли посмотрим.

У лагерных ворот начали уже скапливаться пионеры. Послышался голос вожатого.

— Ты… быстрее за Ольгой Дмитриевной. А ты бегом в медпункт. Скажешь, что человеку плохо стало и расходитесь давайте. Нечего толпу создавать.

Девочки подошли ближе. На земле лежал человек. Длинные седые волосы, изуродованное лицо… Рядом рюкзак.

— Мы его в райцентре подобрали. — объяснял шофер. — Сказал, что в лагерь надо, а в дороге вот что случилось…

— Лиска, что с тобой? Ты чего побледнела?

Рыжеволосая помотала головой.

— Славичка, скажи, а ты вот этого мужика раньше видела?

— Нет.

— Вот и я нет. А откуда тогда я его знаю.

Славяна помотала пальцем у виска, мол ты, подруга, перегрелась что-ли.

— Ну правда же. Как будто мы друг друга хорошо знаем. Только вот вспомнить не могу.

— Расступись, дорогу. — послышался женский голос. — Виола, займись пострадавшим…

… Ощущение похлопывания по щекам, резкий запах нашатыря и ещё чего-то цветочного.

Ну и какого хрена, кто там? Открываю глаз… Опаньки.

Молодая, симпатичная, белый халат, разноцветные глаза. Врач похоже. Ну хоть не небритый мужик с автоматом уже лучше.

— Очнулись? Вот и хорошо.

Слышно, как сквозь вату.

Что-то ещё говорит, косясь в сторону. А, понял. Спрашивает

— Вы головой не ударялись?

Бля, спрашивать такое у человека с четырьмя контузиями. Ладно.

— Сейчас нет.

— Вы сесть можете?

— Могу попробовать.

Поддерживаемый сзади сажусь на асфальт. Где я и что вокруг? Я попытался оглядеться.

А вокруг похоже тоже лето. Трава зеленая, небо синее, птички где-то щебечут. Под головой была куртка, рядом рюкзак. Напротив, металлические ворота, скульптуры какие-то. Что за? Неподалеку две девчушки в пионерской форме. Смотрят испуганно. Понимаю, я тоже иногда своего отражения в зеркале боюсь.

Подальше девушка постарше в такой же форме и белой панамке ругается с каким-то мужиком в клетчатой рубашке и трениках

— Иваныч. Ты что не мог его в кабину посадить?

— Ольга Дмитриевна, вы же знаете, со мной же экспедитор ехала. Её же в кузов нельзя, перегруз был бы.

— Ты не ерничай, а объяснительную пиши.

Стоп. Мужика этого припоминаю. И бабу объемную с ним. Они меня в каком-то райцентре подобрали что-ли. Ехал в кузове полуторки, там ещё какие-то ящики с мешками были.

Но куда ехал и зачем? И почему девушка в панамке кажется мне знакомой? И рыжая пионерка у ворот с испуганными глазами? Где-то я их видел. Но где? Чёрт, не помню…

— Ладно, Славка, я к Микусе побежала. До обеда не беспокоить. А его… Потом вспомню.

— А пляж?

— В другой раз. Все меня нет, а то Ольга уже косится…