Последние из Хогвартса (гет)

Осознание ударило по ним с силой лавины, погребая под собой остатки надежды. Арка — их единственный, пусть и призрачный, шанс вернуться домой — была разрушена. Разлетелась на мириады черных, блестящих осколков, так же, как и их мечты о возвращении в свой мир, к своим друзьям, к своей прежней жизни. Они остались. Запертые в этом жестоком, умирающем мире, возможно, навсегда.

Несколько дней после катастрофы на вершине горы они провели в состоянии, близком к шоку. Боль от потери была почти физической, она давила на грудь, мешая дышать, лишая сил и воли к чему-либо. Они нашли укрытие в небольшой ледяной пещере у подножия горы, где холодный ветер не так яростно терзал их измученные тела. Гарри обработал рану на руке Гермионы остатками антисептика, перевязал ее чистой тряпкой, но рана была глубокой и болезненной, постоянно напоминая о цене их неудачи.

Они почти не разговаривали. Слова казались ненужными, бессильными перед лицом их общей трагедии. Они просто сидели рядом, прижавшись друг к другу в поисках тепла и хоть какого-то утешения, глядя на заснеженные просторы пустыми, отчаявшимися глазами. Воспоминания о Хогвартсе, о Роне, о волшебном мире, который они потеряли, терзали их, причиняя новую, острую боль.

«Осколок Иномирья», который Гарри все еще сжимал в кармане, теперь казался бесполезной, холодной безделушкой, жестоким напоминанием об их провале. Его магия, его связь с Арками — все это было теперь бессмысленно.

Но даже в самой глубокой тьме отчаяния человеческий дух, особенно такой закаленный, как у них, не мог угаснуть полностью. Первой, как это часто бывало, очнулась Гермиона. Ее практичный, аналитический ум, пусть и придавленный горем, начал искать выход, или, по крайней мере, путь вперед.

— Мы не можем оставаться здесь, Гарри, — сказала она однажды тихим, но твердым голосом, нарушив затянувшееся молчание. Они сидели у входа в пещеру, наблюдая, как последние лучи зимнего солнца окрашивают снежные вершины в розовый цвет. — Мы замерзнем или умрем от голода. Или нас найдут… они.

Она имела в виду зараженных, которые, несомненно, все еще бродили по этим горам. Или, что еще хуже, других людей, возможно, не таких гостеприимных, как Джоэл и Элли.

Гарри медленно кивнул. Он знал, что она права. Их горе было огромным, но оно не должно было их убить. Они выжили после стольких испытаний, они не могли сдаться сейчас, какой бы безнадежной ни казалась ситуация.

— Куда мы пойдем? — спросил он, его голос был глухим, лишенным всякой надежды.

Гермиона посмотрела на него, ее глаза, все еще полные печали, отражали зарождающуюся решимость. — Подальше отсюда. Подальше от гор, от этих проклятых Арок, от всего, что напоминает о… — она не договорила, но он понял. — Нам нужно найти место, где мы сможем… переждать. Восстановить силы. Подумать.

«Подумать о чем?» — хотел спросить Гарри, но промолчал. О чем можно было думать, когда последняя ниточка, связывающая их с домом, оборвалась?

Но Гермиона, казалось, уже нашла ответ. — О новой жизни, Гарри. Если мы не можем вернуться… значит, мы должны научиться жить здесь.

Новая жизнь. Эти слова прозвучали для Гарри как приговор. Жизнь в этом мире, полном опасностей, лишений и постоянного страха? Жизнь без магии, без друзей, без всего, что было им дорого? Это не было жизнью, это было выживанием.

Но он посмотрел на Гермиону, на ее бледное, но решительное лицо, на ту несокрушимую силу духа, которая всегда восхищала его, и понял, что не может позволить себе сломаться. Ради нее. Ради них.

— Хорошо, — сказал он, и в его голосе, к его собственному удивлению, прозвучала нотка твердости. — Куда ты предлагаешь идти?

Гермиона достала из своего потрепанного рюкзака несколько старых, помятых карт, которые они находили в своих странствиях. Она разложила их на снегу. — Я изучала их, пока ты… отдыхал, — сказала она, не глядя на него. Она знала, как тяжело ему далась эта новость. — Большинство крупных городов и населенных пунктов, скорее всего, кишат зараженными или бандитами. Нам нужно искать что-то… отдаленное. Менее населенное. Где меньше людей, там меньше проблем. И, возможно, больше шансов найти нетронутые ресурсы.

Ее палец скользнул по карте, остановившись на обширной, малоизученной территории далеко на севере, за горными хребтами. Это были дикие, почти необитаемые земли, отмеченные на карте как национальные парки и заповедники.

— Сюда, — сказала она. — Здесь меньше шансов наткнуться на большие группы зараженных. И, возможно, мы сможем найти какое-нибудь уединенное место, где можно будет… обустроиться. Построить что-то вроде дома.

Дом. Слово прозвучало странно и неуместно в этом контексте. Могли ли они действительно построить дом в этом чужом, враждебном мире?

Но альтернативы не было. Оставаться здесь означало медленную смерть. Двигаться без цели — тоже. План Гермионы, каким бы отчаянным он ни казался, давал им хоть какое-то направление, хоть какую-то иллюзию контроля над своей судьбой.

И они пошли.

Путешествие на север было долгим и изнурительным. Зима не собиралась сдавать свои позиции, и им приходилось пробиваться сквозь глубокие снега, бороться с ледяным ветром и постоянно искать укрытие от непогоды. Еды было мало, и каждый найденный кусок, каждая пойманная в силки мелкая дичь были на вес золота. Они двигались медленно, экономя силы, стараясь не привлекать к себе внимания.

Опасности подстерегали их на каждом шагу. Несколько раз им приходилось спасаться от стай голодных волков, которые в эту суровую зиму стали особенно агрессивными. Однажды они наткнулись на небольшой лагерь других выживших — озлобленных, отчаявшихся людей, которые встретили их с оружием в руках. Гарри и Гермионе едва удалось уйти, не вступая в конфликт, который мог бы закончиться трагически.

Зараженные по-прежнему были повсюду, хотя, как и предполагала Гермиона, в этих отдаленных районах их было меньше. Но каждая встреча с ними была испытанием на прочность. Гарри отточил свои навыки ближнего боя до совершенства, его движения стали быстрыми, точными и смертоносными. Гермиона, несмотря на свою нелюбовь к насилию, научилась защищаться, используя свой ум и ловкость, чтобы компенсировать недостаток физической силы.

По мере того как они продвигались на север, ландшафт менялся. Суровые, голые горы уступили место бескрайним хвойным лесам, покрытым глубоким снегом. Здесь было еще тише, еще безлюднее. Иногда они неделями не встречали ни одной живой души, ни одного следа человеческого присутствия. Эта изоляция была одновременно и спасением, и проклятием. Она давала им относительную безопасность, но и усиливала чувство одиночества, оторванности от всего мира.

Но в этой изоляции было и что-то… очищающее. Вдали от руин городов, от постоянной угрозы со стороны других людей, они начали находить хрупкий, но ощутимый покой. Красота дикой, нетронутой природы, пусть и суровой, действовала на них умиротворяюще. Они научились ценить простые вещи: тепло костра, вкус горячей пищи, тишину заснеженного леса, звездное небо над головой, такое же, как и в их родном мире, но почему-то казавшееся здесь ярче и ближе.

И они научились еще больше ценить друг друга. В этом огромном, пустом мире они были единственной опорой друг для друга. Их связь, выкованная в огне испытаний, стала нерушимой. Они делили все — еду, тепло, страхи, надежды. Они научились понимать друг друга без слов, предугадывать мысли и желания друг друга. Они стали единым целым, двумя половинками, дополняющими и поддерживающими друг друга.

Однажды, после нескольких месяцев пути, когда зима уже начала отступать, уступая место первым признакам весны, они вышли к большому, замерзшему озеру, окруженному густым лесом. На одном из берегов, на небольшом возвышении, они увидели ее — старую, заброшенную бревенчатую хижину, почти полностью скрытую под снегом. Она была небольшой, но выглядела крепкой, с каменным дымоходом и целыми, хоть и заколоченными, окнами.

Они подошли ближе, их сердца забились быстрее. Внутри хижина была пуста, но относительно чиста, если не считать толстого слоя пыли. Кто-то когда-то жил здесь, но, похоже, давно покинул это место. Здесь был большой каменный очаг, несколько грубо сколоченных полок, даже остатки какой-то примитивной мебели. А самое главное — это место было невероятно уединенным, скрытым от посторонних глаз, с источником пресной воды (озеро) и лесом, полным дичи, поблизости.

Гарри и Гермиона переглянулись. В их глазах читался один и тот же невысказанный вопрос, одна и та же робкая надежда.

— Может быть… это оно? — прошептала Гермиона, ее голос был полон неуверенности.

Гарри медленно обошел хижину, осматривая ее со всех сторон. Он проверил крышу, стены, фундамент. Все было на удивление крепким. Он заглянул в очаг — тяга была хорошей. Он представил себе, как здесь будет потрескивать огонь, как они будут сидеть рядом, укрывшись от холода и опасностей внешнего мира.

Он вернулся к Гермионе, которая с тревогой ждала его вердикта.

— Думаю, да, — сказал он, и на его лице впервые за долгое время появилась слабая улыбка. — Думаю, это может стать нашим домом.

И они начали обустраиваться.

Первые недели были наполнены тяжелым трудом. Они расчистили хижину от снега и мусора, починили крышу, вставили вместо разбитых стекол найденные куски толстого пластика. Гарри охотился и рубил дрова, его мышцы, привыкшие к нагрузкам, работали слаженно и эффективно. Гермиона занималась огородом — она нашла в заброшенном сарае неподалеку несколько пакетиков с семенами овощей и с энтузиазмом принялась возделывать небольшой участок земли рядом с хижиной. Она также собирала травы, ягоды и грибы, ее познания в ботанике оказались бесценными.

Они научились делать многое из того, о чем раньше и не подозревали. Гарри мастерил примитивную мебель, чинил инструменты, ставил силки и ловушки. Гермиона научилась дубить шкуры, шить одежду из найденных кусков ткани и шкур животных, готовить еду на открытом огне, используя минимум продуктов.

Их жизнь была простой, суровой, полной ежедневных забот. Но в ней была и своя прелесть, свое удовлетворение. Они создавали что-то свое, своими руками, в этом разрушенном мире. Они строили не просто убежище, они строили дом. И с каждым днем этот дом становился все более уютным, все более родным.

Они редко говорили о прошлом, о своем мире, о разрушенной Арке. Боль была слишком свежа, раны слишком глубоки. Но иногда, долгими вечерами, сидя у огня, они вспоминали Хогвартс, своих друзей, волшебство. Эти воспоминания были горько-сладкими, они вызывали и тоску, и теплую улыбку.

Однажды вечером, когда они сидели на пороге своей хижины, наблюдая, как солнце садится за верхушки деревьев, окрашивая небо в невероятные цвета, Гермиона тихо сказала:

— Знаешь, Гарри… я иногда думаю… может быть, это не так уж и плохо.

Гарри удивленно посмотрел на нее.

— Нет, я не говорю, что я не скучаю по дому, по всем… — она вздохнула. — Но здесь… здесь мы вместе. И мы… мы свободны. От пророчеств, от Волдеморта, от всего того груза, который мы несли там. Здесь мы просто… мы.

Гарри задумался над ее словами. Он никогда не смотрел на это с такой стороны. Да, они потеряли все. Но, может быть, они и обрели что-то? Спокойствие? Простую, понятную жизнь? Возможность быть самими собой, без давления ожиданий и обязанностей?

Он посмотрел на Гермиону. Ее лицо было спокойным, умиротворенным. В ее глазах больше не было того отчаяния, которое он видел после разрушения Арки. Вместо него там была тихая сила, мудрость, принятие. Она стала еще красивее в этой своей новой, естественной простоте.

Он взял ее руку, их пальцы переплелись. — Может быть, ты права, — сказал он.

Они сидели молча, держась за руки, наблюдая, как на небе зажигаются первые звезды. В этой тишине, в этом уединении, они чувствовали себя ближе друг к другу, чем когда-либо прежде. Их любовь, прошедшая через огонь, воду и медные трубы, стала их якорем, их убежищем, их смыслом жизни в этом новом, странном мире.

Они не знали, что ждет их впереди. Возможно, им еще предстояло столкнуться с новыми опасностями, новыми испытаниями. Но сейчас, в этот момент, они были счастливы. Счастливы тем простым, хрупким счастьем, которое они построили сами, на руинах старого мира и обломках своих несбывшихся надежд.

Их новая жизнь только начиналась. И они были готовы встретить ее вместе.