Утешение Ангела Музыки (гет)

«Триумф Дон Жуана» — восхитительная музыка, прославляющая самое низкое, что только есть на свете: торжество порока над добродетелью. Каждая ария отзывалась в сердце чистой Консуэло болью. Как несчастен должен быть человек, чтобы написать такую оперу? Как разочарован в жизни?

Разочарование — то чувство, которого за свои две коротеньких жизни Консуэло ощутить не успела. А еще опера была буквально наполнена страстью. Она звучала в каждой мелодии, в каждом такте каждой музыкальной фразы. И хотя Консуэло старалась мысленно отдалиться, закрыться от пламени чувств, она невольно поддавалась ему. И при мысли о том, что ей предстоит петь о страсти, которой она отдается, румянец окрашивал ее щеки.

Консуэло ждала премьеры, она тосковала по своему маэстро, мечтала услышать его голос, увидеть его лицо. И все-таки премьера страшила ее. Юная прима, которую поклонники называли не иначе, как «богиней», равнодушная к овациям и признанию своего таланта, привыкшая петь для себя и для Бога, боялась выйти на сцену. Она точно знала, что на премьере оперы Эрик займет свое место в вечно пустующей и, говорят, проклятой ложе №5 и будет слушать ее. Она ждала этого, несомненно, как единственной возможности увидеть или хотя бы почувствовать того, кто стал так дорог ее сердцу. Но она не хотела разочаровать его. Страхи, которые никогда не посещали ее, теперь прочно обосновались в ее уме — вдруг голос подведет ее? Вдруг ее исполнению не хватит чувства? Что, если вместо того, чтобы хотя бы прошептать ей тихое «браво», маэстро развернется и уйдет из ложи?

Переживания ухудшили сон Консуэло, испортили ее аппетит. Прекрасная Кристина Дае стала напоминать тень самой себя — она не потеряла своей привлекательности, но теперь в ее красоте появилось что-то потустороннее, призрачное. Ее лицо осунулось, и глаза, сиявшие лихорадочным блеском, казались еще больше. Волосы как будто стали темней, и их пушистая масса подчеркивала фарфоровую белизну кожи.

Мэг тревожилась за нее, часто пыталась выспросить, в чем же дело, но Консуэло не делилась своей тайной ни с кем, поэтому, в конце концов, девушка решила, что ее подруга переживает из-за премьеры и всячески подбадривала ее на репетициях.

Каждый день, который приближал постановку «Триумфа Дон Жуана», усиливал и волнение Консуэло. Накануне премьеры она не никак не могла заснуть. Стоило ей прикрыть глаза, как в тишине начинали слышаться какие-то стоны, а перед закрытыми веками плясали язычки пламени. Живи она по-прежнему с прочими балеринами, она, возможно, смогла бы немного успокоиться болтовней с Мэг, но как примадонну, ее поселили в отдельной спальне с гостиной и будуаром, где она чувствовала себя одинокой и покинутой. Когда часы пробили дважды, Консуэло поняла, что заснуть не сумеет и, одевшись, направилась в часовню. Ночью здание Опера Популер было пустым и даже зловещим. Из экономии директора старались освещать только самые проходные коридоры, поэтому Консуэло шла почти в полной темноте, только со свечой в руке. Неожиданно за поворотом она услышала голоса.

Несколько фраз прозвучало неразборчиво, а потом очень знакомый голос Мэг воскликнул:

— Но это же просто глупость!

Ей ответил высокий, приятный голос виконта, Рауля:

— Не вижу здесь ничего глупого.

Виконт говорил как-то обижено. Консуэло не желала подслушивать, но и прервать их беседу не решалась, а они стояли как раз недалеко от спуска в часовню. Поэтому она прислонилась к стене и стала ждать, пока они не наговорятся.

Впрочем, неожиданно предмет разговора ее заинтересовал.

— Ты сам знаешь, что это глупость. Твои суровые родственники никогда не примут меня. Твоя матушка будет меня ненавидеть. А я этого не хочу. Лучше я проживу жизнь с кем-то из моего круга, — неожиданно серьезно сказала обычно смешливая Мэг, и Консуэло насторожилась. Она действительно переживала за девушку и боялась, что та попадет в беду.

— С кем-то из своего круга! — воскликнул виконт. — Как холодно ты говоришь об этом! А как же чувство? Моя любовь к тебе? И твоя ко мне, если только ты меня действительно любишь, — уже тише продолжил он.

— Люблю! Как ты можешь в этом сомневаться?

Со смущением Консуэло услышала звук поцелуя.

«Глупая, слепая Консуэло! — воскликнула она про себя. — Как ты могла быть так равнодушна, что даже не заметила влюбленности Мэг? А ведь она стала тебе сестрой!».

Пока Консуэло ругала себя, влюбленные начали прощаться, и спустя пару минут девушка услышала сначала быстрые шажки Мэг, а потом военную поступь Рауля. Мэг побежала в комнату для балерин, а Рауль — к выходу из театра. Убедившись, что они ушли, Консуэло продолжила свой пусть в часовню. Но, видимо, в этот день ей не суждено было спокойно отдаться молитве. Подходя к дверям в комнату, которая принесла ей некогда столько счастливых минут, она услышала родной и знакомый до боли голос.

— Я не верю в тебя, — шептал он, и этот шепот, отражаясь от стен, многократно усиливался. — Тебя никогда не было в моей жизни, иначе ты наверняка помог бы. А может, ты тоже меня ненавидишь? В таком случае, лучше пусть тебя не будет вовсе. И не думай, что я пришел сюда молиться! — вдруг вскричал он. — Я посещаю памятное место, свою святыню, а не твою. Здесь обитал ангел, которого я прогнал от себя. Ангелы ведь не должны жить во тьме!

Консуэло поднесла ко рту руку и больно прикусила указательный палец, чтобы сдержать стон, полный отчаянья. почему он прогнал ее? Как бы она хотела упасть на колени возле него, утешить его, успокоить!

— Я хотел бы удержать ее, заставить остаться со мной, но она — как птичка, которая поет лишь на воле. Зачем ты, если ты есть, допустил нашу встречу? Неужели ты мало терзал меня? Так будь же ты проклят…

Голос Эрика оборвался, из-за двери послышались глухие рыдания.

Потом все стихло, скрипнула каменная дверь, ведущая в проход за витражом, раздался тихий щелчок.

Консуэло робко заглянула в часовню и убедилась, что она опустела.

Осторожными шагами девушка подошла к кресту и опустилась перед ним, погладила руками камни, до которых, должно быть, дотрагивался недавно ее маэстро. Его молитва, смешанная с проклятьями, глубоко ранила душу Консуэло, и она, сдерживая слезы, принялась молиться за него с истовостью монахини и наивностью ребенка. Но если раньше она молила просто послать ему покоя, то теперь с жаром в сердце просила помочь ей самой стать его утешением. Скорая премьера больше не пугала девушку. Все, чего она страшилась, так это не увидеть больше никогда своего маэстро Эрика. Которого она любила. «Люблю», — в этом слове, ранее незнакомом Консуэло, воплотились все ее страхи, волнения, жар в ее крови и боль в сердце.

После часовой молитвы она почувствовала себя опустошенной, но успокоенной, и, вернувшись к себе в комнату, сумела заснуть.

Наутро она была равнодушна и безучастна ко всему, едва отвечала на вопросы, но никому, кроме самых злых врагов в лице Карлотты и ее свиты, не приходило на ум обвинить ее в высокомерии. Большинство работников театра считали, что девушка слишком сильно переживает, и улыбались как можно более дружелюбно. Но Консуэло не видела их улыбок. Все ее мысли были сосредоточены на вечернем спектакле.

От своего полусна она очнулась за час до премьеры. Под влиянием какого-то наития она бросилась на поиски мадам Жири и, застав ту в одиночестве, крепко обняла ее.

— Что с тобой, Кристина? — спросила обеспокоенная женщина, и Консуэло ответила:

— Просто хотела сказать вам спасибо за все, что сделали и делаете для меня. Даже родная мать не могла бы быть так заботлива ко мне, как вы.

— О, деточка, — растрогалась мадам Жири, а Консуэло обняла ее еще раз.

Уходя от мадам Жири, она встретила задумчивую Мэг и тоже крепко ее обняла, вызвав у названной сестры возглас удивления.

— Мэг, ты лучший друг и лучшая сестра, о которой я только могла мечтать! — сказала Консуэло. — Будь счастлива, Мэг, но прошу тебя, остерегайся порока!

— Кристина, о чем ты говоришь? — спросила Мэг и покраснела.

— Прости, родная, но я узнала твою тайну. Мэг, мне кажется, виконт — хороший человек, но на всякий случай, не доверяй ему.

— Кристина, — прошептала Мэг, — ты как будто прощаешься.

Консуэло улыбнулась ей самой теплой из улыбок:

— Нет, что ты. Но знай, что я тебя люблю!

— Я тоже люблю тебя, Кристина, — рассеянно произнесла Мэг, а Консуэло поспешила в свои комнаты, куда уже пришли костюмер и гример.

Костюм Аминты, в который ее облачили, заставил щеки девушки ярко вспыхнуть. Ее платье открывало ноги почти до колена, а вырез был слишком глубок даже для сцены. К счастью, в наряде не было и намека на пошлость и вульгарность, он скорее говорил о невинности и простодушии. Когда прозвучали первые такты увертюры, Консуэло вдруг ощутила дрожь во всем теле. Разом, за мгновения до выхода на сцену, ей открылся тайный смысл ее роли. Аминта — не жертва порочного Дон Жуана. Она не оказалась во власти заблуждений, отнюдь. Она с открытыми глазами пришла к нему, потому что любила. Консуэло чуть не рассмеялась в слух от осознания этой простой истины. Теперь чувства ее героини не были для нее тайной. Она сама была Аминтой, отчаянно влюбленной в таинственного, недоступного Дон Жуана. И если бы Эрик позвал ее, как Дон Жуан позвал Аминту, она пришла бы к нему, упала бы в его объятья, и ни осуждающие взгляды, ни материнские заветы, ни божественные запреты не остановили бы ее.

Она вышла на сцену, и с первых же слов ее выходной арии зрители замерли, окаменели, сраженные не только ее волшебным голосом, но и силой ее чувства. Они больше не видели перед собой артистку Кристину Дае. Они видели Аминту. И не страшно было, что Жуан-Пьянджи толст и неказист, а его тенор, хоть и неплох, все-таки слишком тяжел временами. Зрители забывали о его недостатках и любили его просто за то, что эта девушка отдала ему свое сердце, ему готовы были простить все прегрешения в мире во имя любви Аминты.

Но Консуэло пела не для Пьянджи. В начале выступления ей показалось, что в темноте пятой ложи мелькнула тень, и с того момента она пела, дышала, жила только для Эрика.

Вот Пьянджи устремился за кулисы, и Консуэло осталась на сцене одна. Близилась решающая минута. Еще мгновение, и она падет в объятья возлюбленного, сдастся без боя. Ее героиня еще колебалась, но Консуэло — нет. Он придет, позовет ее, и она последует за ним безо всяких сомнений.

Он пришел и позвал. Но что за чудесное наваждение? Голос Пьянджи разом изменился, обратившись в голос совсем другого человека. Не смея повернуться к нему, чтобы убедиться в своей правоте, она отвечала ему, но словами Аминты говорила ее душа. Нет, сомнений быть не могло. Чудом, волшебством на сцене оказался Эрик.