Воробей под дождём (джен)

* * *

— Какой ужас, Бернадетт! Как вы здесь живёте? Даже ступить некуда. Фу! Не земля, а жижа, и воняет ужасно. Меня сейчас стошнит.

Бойкая крепенькая девушка с черной, как сажа, кожей развернулась и, по-хозяйски уперев руки в бока, укоризненно взглянула на подругу.

— А ты что хотела, дорогая? Новый Орлеан строился на болоте. Не-маги иной раз из-за этого покойника похоронить не могут. Это у нас есть фамильный склеп, скрытый чарами, там чисто и сухо, — она снисходительно улыбнулась. — А они мучаются. На кладбище во время дождей вода не уходит, могилы заливает; раз копнешь — и ямка тут же оплывает. Мама рассказывала... — она понизила голос, — что десять лет назад там всё так затопило, что даже гробы вымыло из земли. Вот где ужас-то! Хорошо, что мы стараемся как можно реже общаться с не-магами. Мы — сами по себе, они — точно так же.

— Ты хочешь сказать, что ваша семья — единственные волшебники в Новом Орлеане?

— Да ты что! Тут колдунов не меньше, чем в Ильверморни! Та же Виолетта Бове отсюда родом.

— Сама Бове? Ничего себе! Моя палочка — это же её работа! И где она живёт?

— Здесь и живет, правда, дом почтенной мастерицы никто не видел. Местонахождение её жилища — такая же тайна, как и материал, с которым она работает.

— И всё? Больше никого?

— Волшебников хватает, только они... — как бы это сказать? — ...неученые. Стихийные. Практикуют Вуду. Сила у них — будь здоров. Управляются без всякой палочки и одним взглядом человека могут на тот свет отправить.

Белокурая красавица с тонкими чертами лица недоверчиво взглянула на Бернадетт.

— Ты шутишь, Берни?

— Вот ещё, делать нечего, — фыркнула Бернадетт. — Просто предостерегаю по-дружески. С ними нужно ушки на макушке держать. Вдруг что-нибудь не то скажешь или не так взглянешь. Проклянут, а ты и знать не будешь. Очень уж обидчивы. До жути.

— Спасибо за предупреждение. Постараюсь ни на кого не смотреть, кроме тебя.

Девушки рассмеялись.

— Серафина, это ужасно, — смех Бернадетт внезапно оборвался, — чувствую себя совершенно беспомощной. Как без рук. Стоило ли спешить домой, если родная мать отобрала палочку, как у глупой малолетки, да еще и на замок заперла. А ведь мы уже год как совершеннолетние.

— И правильно. Закон Раппапорт — не шутка. Твоя мама боится случайной огласки и не хочет неприятностей для семьи. Особенно после того, как в Алабаме эти ужасные «Салемцы» устроили охоту на ведьм, — Серафина вздохнула. — Нет, с этим нужно что-то делать.

— Я слышала, они появились совсем недавно, и их уже несколько сотен. Бродят по всей Америке и проповедуют, — плоское лицо Бернадетт горестно сморщилось. — Отец проговорился маме, что «Салемцы» собираются дойти до Нью-Йорка. Даже думать не хочу, чем их поход закончится.

— Не думаю, что их сюда занесёт. В Новом Орлеане, я слышала, нравы не такие строгие, в отличие от остального Юга, а уж на Марди-Гра этим святошам точно делать нечего. Их же скрючит, увидь они такое.

Бернадетт прыснула.

— Не строгие! Скажешь тоже. Да здесь такое творится, что любой из «Салемцев» облысеет от стольких нечестивцев разом. Или заикой сделается. Удивляюсь, как ты — такая правильная, такая примерная — и держишься, как ни в чём не бывало. Признавайся, ведь смутилась ото всего увиденного, да?

— Ну, разумеется.

— И что вас так смутило, мисс Пиквери? — шутливо протянула Бернадетт.

— Много чего, мисс Фуше. Например, эти ваши креолки с голыми... с голой грудью, да еще с ног до головы бусами обвешанные. В такой-то холод! Это же кошмар! — хихикнула в ответ Серафина. — Скорей бы шествие началось. Так хочется всё увидеть своими глазами.

— Увидим, — пообещала Бернадетт. — Слушай, а с чего вдруг тебя сюда потянуло? Раньше ты всегда любое веселье осуждала, от самых невинных забав и затей отмахивалась, одни книжки на уме. Давай, признавайся, что такое на тебя нашло?

— Захотелось немного развеяться. Я ведь нигде не была. Вся жизнь — Саванна да Ильверморни, вот и потянуло на маленькое приключение.

— Тебя? На приключение? Ты шутишь? Приключения и Серафина Пиквери несовместимы по определению, — покачала головой Бернадетт и широко улыбнулась.

— Почему? Давно мечтала увидеть что-то захватывающее и необычное, побывать в каком-нибудь экзотическом месте. Какая я южанка, если за восемнадцать лет ни разу не повеселилась на Марди-Гра, а? — задорно прощебетала Серафина, оглядевшись по сторонам.

— Представляю реакцию твоих родителей и удивляюсь, как ты окончательно не пропиталась ханжеским духом Саванны. Но всё равно спасибо тебе и твоей репутации. Без тебя меня не отпустили бы домой посреди учебного года. Ладно, пора подумать, как занять место на крыше. Знаешь, сколько народу там будет через полчаса? Не меньше сотни! Ты, главное, не потеряйся, иначе неприятностей не оберешься.

— Каких неприятностей?

— Разных. Мало ли тут сброда шатается, а ты — такая...

— Какая?

— Яркая. Даже здесь, где кого только ни встретишь, до этого дня никто не видел девушку-квартеронку с такими волосами.

— Они у меня от отца. Он был белым — платиновым блондином.

— С ума сойти! — Бернадетт, сорвавшись, бегом устремилась к одному из домов. — О, мы, кажется, на месте. Видишь, лестница на крышу. Там самые удобные места — вся улица как на ладони. Пора пошевеливаться: еще пятнадцать минут, и наверх будет не попасть.

* * *

— Ну, что застыла? Высоты боишься?

— Вот еще... Ни чуточки не боюсь, просто никогда в жизни по крышам не ползала. И трангрессировать наверх никак нельзя, кругом не-маги. Да ещё палочки нет, — сдавленно прошептала Серафина, с опаской заглянув через плечо. Под ней было уже добрых семь футов и еще столько же оставалось до крыши.

Её смуглые пальцы крепко вцепились в деревянные перекладины лестницы. Внизу стояла Бернадетт и всячески старалась подбодрить подругу.

— Не бойся. И давай поскорей, а то с минуты на минуту подоспеют охотники занять места получше.

«Какие тучи собираются, — Серафина запрокинула голову и, облизнув губы, всмотрелась в небо. — Похоже, никакого карнавала не будет. Ливень всех разгонит».

Воздух вдруг как-то резко потемнел, налился влагой; и без того не слишком тёплое солнце спряталось за облаками.

Шум карнавала потихоньку нарастал, как гул роя саранчи, готового пожрать всё, что есть на поле. Со стороны улицы слышалась музыка, довольные радостные выкрики на английском, французском, испанском языках и еще на каком-то странном наречии, узнать которое Серафина не смогла бы при всём желании.

Она вздохнула и, сжав зубы, приготовилась подниматься дальше, но странный яркий свет, полыхнувший внизу справа, заставил её обернуться.

— Бернадетт, что это было?

— Было — что?

— Свет. И меня как будто обдало теплом.

— А-а-а... — Бернадетт обернулась и принялась испуганно оглядываться. — Где ты его заметила?

— Вон там, под навесом. Там, похоже, что-то вроде конюшни.

— Понятно, — голос Бернадетт потух. — Значит, он теперь к Фонтейну перебрался.

— Да кто перебрался?! — взвизгнула Серафина.

— Он... — кивнула Бернадетт.

Серафина оторопела: из-под навеса, косолапя, вышел чернокожий парень огромного роста. Никогда ещё ей не доводилось видеть такого гиганта. В нём было не меньше семи футов роста, на вид ему можно было дать лет двадцать, если не больше. Он был бос и одет в грязно-серые холщовые штаны и такую же рубаху — заношенную до дыр и замызганную до черноты. Повязанная на пиратский манер косынка прикрывала едва заметную подушечку черных курчавых волос. Могучие, бугрившиеся мышцами руки он держал перед собой, сложив лодочкой большущие ладони.

Через секунду из пригоршни вспорхнула какая-то маленькая птица и взмыла ввысь.

А парень беспомощным кулём свалился в грязь и захрипел, дёргаясь, точно в агонии.

Серафина разом позабыла и про страх высоты и про места на карнавал с отличным обзором. Она проворно слезла вниз и, не обращая внимания на перепуганную подругу, побежала к огромному парню со всех ног.

— Куда ты? Подожди! — Бернадетт с трудом поспевала за ней.

Серафина резко остановилась, и Бернадетт едва не врезалась в неё с разбега.

— Ты видела, Берни? — голос Серафины срывался от волнения и быстрого бега. — Ты видела? Что с ним такое? И что это был за свет?

Бернадетт только покачала головой.

— Оставь его. Это дурачок Джонни. Он — сирота. Что-то вроде местной достопримечательности.

— Что значит — «дурачок»? И я не могу оставить его в таком состоянии. Ему же плохо.

— С ним время от времени такое случается.

— Время от времени? — Серафина решила докопаться до самой сути. — Давай, всё же подойдём. Ему наверняка нужна помощь.

— Неужели ты не почувствовала, что он...

— ...волшебник? — закончила вопрос Серафина. — Конечно, почувствовала. И магия у него мощная, очень чистая и светлая. Верней, тёплая. Слушай, Берни, — спросила она почти шепотом, в то время как они с Бернадетт медленно приближались к корчившемуся в судорогах великану, — а почему он не поступил в школу? Я бы его запомнила, слишком уж приметный парень. Даже если он — сирота, то там о нём хотя бы заботились до совершеннолетия. И после окончания он мог бы устроиться на более-менее нормальную работу, у волшебников. Даже не представляю, как он не стал Обскуром, обитая в такой клоаке и ежедневно сдерживая магию в себе.

Бернадетт усмехнулась.

— Серафина, ты слышала, что я тебе говорила только что? Какая учёба? Он же ду-ра-чок! — произнесла она с расстановкой. — А насчет Обскура... Знаешь, мне кажется, Джон уже превратился в него. Всё в себе гасит, а потом валяется в какой-нибудь подворотне — ни жив, ни мёртв. Серый, на мертвеца похож. Да еще и бьют его здесь все, кому не лень, а он хоть бы раз руку поднял на обидчика. Закроет лицо кулачищами, губу оттопырит и молчит. Я много раз видела его плачущим. А взгляд у него при этом... Такой, знаешь... — Бернадетт нахмурила куцые бровки, едва различимые на черном, как копоть, лице. — ...Отсутствующий. Как будто он где-то далеко.

— Но это же ужасно, — содрогнулась Серафина, машинально убрав пальцем со щеки светлую прядь.

— Он уже привык к такой жизни и почему-то не хочет ничего в ней менять, — пожала плечами Бернадетт. — Что еще ожидать от умственно отсталого? Думаю, внутри у него уже всё выжжено магией. Она мечется, не находит выхода... Правда, иногда он как-то колдует, — сообщила Бернадетт, безразлично покачав головой. — Ты же видела тот свет! Только что это за колдовство, не представляю.

— Да, странно. Ведь палочки у него наверняка нет, — Серафина замерла в десяти ярдах от натужно хрипевшего в грязи Джона и останавливающим жестом попросила подругу говорить чуть тише. — Нет, он не может быть Обскуром, Берни. Он же взрослый. Ему не меньше двадцати лет, а Обскуры...

— ...редко доживают до десяти?.. — привычно закончила вопрос Бернадетт. — Ты не поверишь, но ему не двадцать. Он моложе нас с тобой. Ему пятнадцать или около того.

— Что?! — воскликнула Серафина, широко открыв глаза. — Пятнадцать? Не может быть! Он же такой...

— Огромный?

— Да. И выглядит так взросло. Тогда, если он еще ребёнок, ему, тем более, нужно помочь.

Разубеждать уверенную в своей правоте Серафину Пиквери было бесполезно. Бернадетт покачала головой, на секунду прижала к лицу ладони и направилась за подругой.

Тем временем, хрип Джона стал тише, и когда девушки подошли к нему совсем близко, то услышали лишь слабое сипение.

— Эй... Э-эй, — тихо позвала Серафина. — Тебе плохо? Можешь говорить?

В широкой груди Джона что-то клокотало и певуче переливалось. Лицо казалось обсыпанным пеплом.

— Давай, мы тебе поможем, — не отступалась Серафина.

Наконец, Джонни с трудом открыл глаза. Они были полны слёз и боли, но, несмотря на это, в них мелькнуло едва уловимое изумление.

— Простите, мисс... — он помедлил. Голос его был густ и раскатист, как гром, гремящий где-то далеко, и, в то же время, полон не вяжущейся с внешностью нежности. — Вы нездешняя? Вам нельзя тут находиться.

— Почему? — Серафина непринужденным жестом подхватила пальцами длинную юбку и, подобрав её, присела на корточки рядом с Джоном, машинально взяв его за руку. — Что это?

На тыльной стороне огромной ладони несчастного зияла большая рваная рана в виде полумесяца.

— А... — он прикрыл глаза. — Не знаю, мисс. Наверное, обо что-то ударился во время работы. Я не помню.

— Меня зовут Серафина Пиквери, — сказала она мягко. — А это моя подруга Бернадетт Фуше. Она местная, а я у неё в гостях. Сама я из Саванны.

— Это далеко? — отсутствующим голосом спросил Джон.

— Да, далеко. Но это тоже Юг. Штат Джорджия. А как тебя зовут?

— Джон Коффи, мисс. Как напиток, только пишется по-другому.

— Ты умеешь писать? — изумленно спросила Серафина, с укоризной взглянув на Бернадетт. Та лишь пожала плечами в ответ.

— Только своё имя, мисс.

— Можно спросить тебя, Джон? — помолчав, произнесла Серафина. — Если не секрет, что за свет мы с Берни видели тут минут пять назад? Это ты его... — она запнулась. — ...Сотворил?

Джон взглянул на Серафину и задышал чаще.

— Не бойся, я чувствую, что этим ты никому не причинил зла. Скажи мне.

— Я скажу вам, мисс. Скажу потому, что вы такая же, как и я, — Джон вымученно улыбнулся. — И она тоже, — он устало перевёл взгляд на Бернадетт. — Я просто помог маленькой птичке. Воробью. Видите, он сидит там, под крышей дома боссов Сигуров? — он сделал попытку приподняться и показать на воробьёнка. — Маленький такой и совсем беспомощный. Его потрепали кошки. У него было сломано крылышко, и он умирал. А я помог ему.

— Ты вылечил воробья? — недоверчиво спросила стоявшая поодаль и помалкивавшая до этого Бернадетт.

— Да. Теперь он сможет летать. И вырастет большим.

— А как же свет? Он откуда взялся? — не отступалась Серафина.

— Я не знаю, мисс. Просто у меня так получается. А потом, когда свет выходит наружу, внутри у меня поселяется тьма. Она всё застилает перед глазами, и мне становится страшно. Очень страшно. Я боюсь темноты. Всегда боялся. Но от неё никуда не деться. Она всегда будет сидеть во мне.

«Неужели Бернадетт права, и он действительно Обскур? Это же опасно! Не знаю, что он тут плёл насчет исцеления птички, но если тьма им завладеет, и он превратится в Обскури, от города ничего не останется».

— Послушай, Джон, — она встала. — Давай, подумаем, что делать с этой твоей тьмой. Она делает тебе больно?

Он помолчал, потом исподлобья взглянул на Серафину.

— Не беспокойтесь, мисс. Я уже в порядке. Мне нужно идти работать.

Он сделал слабую попытку подняться.

— Джон, подожди, — Серафина рванулась к нему. — Я хочу помочь.

— Не нужно. Благодарю. Я знаю, что совсем скоро эта тьма поглотит меня изнутри, но не жалею. Не жалею, что помог овечке миссис Булли, лягушонку на речке, птичке и глупому маленькому Луи, когда он разбил голову.

— Луи? — Бернадетт поморгала, не веря своим ушам. — Какому еще Луи?

— Сыну девицы Мэйэнн. Из Сторивилла. Он — весёлый малыш и поёт так славно.

— Ты можешь и людей лечить? — Серафина была изумлена.

— Да, могу, хоть и знаю, что это меня убьёт.

— Но послушай... — начала было Серафина, но тут из-под навеса раздался чей-то зычный рык.

— Где ты, идиот? Почему опять не налил воды лошадям?! А ну, живо сюда!

— Я пойду, мисс, — Джон с трудом поднялся и, едва держась на ногах, весь в грязи, побрел к хозяину.

Девушки застыли на месте.

— Будь уверена, Фонтейн побьёт его, — прошептала Бернадетт.

Серафина кончиками пальцев прикоснулась к пылающим щекам.

— Как бедняга дотянул до таких лет? С таким уникальным даром, с такой магией и её подавлением? Он, точно, Обскур, Берни. А постоянные побои, рано или поздно, превратят его в Обскури. Я читала, что в таком состоянии он может разнести всё вокруг.

— Ладно, пойдём. Пора на крышу. Зря, что ли, мы сюда вырвались?

— Какая крыша, Бернадетт? Вам нужно переехать отсюда как можно быстрее. Я боюсь за тебя и твою семью.

— Куда переехать? — в уголках рта Бернадетт залегли скорбные складки. — Может, он сам уберется отсюда рано или поздно? Что ему здесь делать?

— А если нет?

— Родители не согласятся. Они тут родились и выросли. И я тоже. Новый Орлеан — наша родина. Пошли уж, что ли. На улице все равно не протолкнуться, там обычно всё заполоняют белые. Попробуем-таки залезть на крышу и найдем там удобное местечко.

— Ты меня будто не слышишь, — вздохнула Серафина.

Девушки побрели обратно. Настроение у обеих было подавленное.

Тучи стали еще тяжелее и вскоре совсем закрыли солнце.

* * *

— Я как чувствовала, что начнется дождь! — кричала сквозь шум хлынувших с неба струй и рёв толпы, устремившейся к лестнице, Серафина. — Не нужно было ползти сюда, а теперь что прикажешь делать? Мы уже вымокли до нитки!

— Не беспокойся, выпьем зелье и к утру будем как новенькие.

— Что? Я не слышу!

— Осторожней, Серафина, тут скользко! Серафина!.. Серафина-а-а!

До самой Серафины крик подруги долетел уже на земле. Она лежала, утопая в жидкой грязи, и не помнила, как оступилась. В ушах стоял вопль Бернадетт, гнусавое ойканье какого-то пухлого негритенка, не сразу сообразившего, что стоявшая рядом девушка покатилась по мокрой крыше и полетела вниз, а неудачно подвернувшуюся ногу пронзила страшная боль, отключившая мозг.

— Подружка, пожалуйста, держись, я сейчас... Я быстро... — донеслось напоследок до ускользающего сознания Серафины. — Я позову папу, и мы доставим тебя домой.

Больше Серафина Пиквери ничего не успела услышать, так как провалилась в беспамятство.

* * *

Очнулась она от ощущения, что её кто-то куда-то несёт.

Боль в ноге мешала думать. Серафина сжала зубы и почувствовала, что щекой прижимается к чьей-то теплой коже.

— Сейчас, мисс, — услышала она знакомый рокочущий басок. — Вот сюда, под навес. Сейчас я помогу вам.

«Это Джон Коффи».

— Джон, куда ты тащишь меня?

Серафина дёрнулась в его руках и тут же вскрикнула, зашипев сквозь сжатые зубы. Любое движение причиняло страдания.

— Молчите, мисс. Сейчас всё пройдет. Я могу помочь.

— Не беспокойся, Джон, к утру я буду как новенькая. Ведь ты сказал... ой, мамочка!.. Ты сказал, что я такая же, как ты. Значит, меня вылечат быстро. И тоже необычно.

— У вас кость торчит наружу, мисс. Может остаться шрам. А я сделаю так, что его не будет. И заражения крови тоже.

— Ты знаешь, что такое заражение крови? — Серафина, несмотря на боль и страх, была удивлена.

— Знаю. Кровь начинает бурлить, и человек сгорает заживо изнутри.

«Не такой уж он и дурачок, каким его Берни расписала».

Джон принес её на конюшню и положил на сено. Оно было влажным, до отвращения липким и пахло плесенью.

— Потерпите совсем чуть-чуть, мисс. Я сейчас.

Он встал перед ней на колени.

— Простите, мисс, — его темно-шоколадные щеки забурели. — Мне придется снять ваш башмак и чулок.

Серафина едва сдерживала себя, чтобы не застонать в голос. Какая разница, что там увидит этот странный тип! Сейчас она была готова на что угодно, лишь бы боль прекратилась.

— Я постараюсь сделать всё очень осторожно, мисс.

Она кивнула и чуть приподняла испачканную в грязи шелковую юбку.

— Отвернись, пожалуйста, — выдохнула она. — Я сама разуюсь и сниму чулок.

Джон тяжело вздохнул и отошел в сторону.

— Мамочка! — вскрикнула Серафина, едва прикоснувшись к мокрому от грязи и крови чулку. Когда в неверном свете керосинового фонаря ей удалось рассмотреть изувеченную ногу, она снова едва не упала в обморок.

Сломанная кость торчала наружу, и обломок разорвал мягкие ткани. Смотреть на такое было невыносимо.

«Чулок придется порвать полностью», — пронеслось у неё в голове.

— Вы готовы? — спросил Джон, норовя обернуться. — Мисс, ваши роскошные светлые кудри... Они мокрые и все в грязи.

— Кудри — ерунда, — тихо проскулила Серафина. — Всё. Я готова.

Джон медленно подошёл к ней и опустился на колени.

— Скажи, а еще больней не будет? — испуганно пролепетала она.

— Нет, мисс. А сейчас закройте глаза.

Серафина набрала побольше воздуха в легкие и зажмурилась. Под веками ярко вспыхнул свет. Она почувствовала покалывание, тепло и ощутила, как собственная магия будто купается в бурном потоке энергии Джона Коффи.

Через несколько секунд боль ослабла, а затем постепенно прекратилась вообще.

— Можете... открыть... глаза... — раздался хрип Джона — такой же, как два часа назад.

Странная нега затопила всё тело, и выныривать из неё в реальность Серафине совсем не хотелось.

Но Джон... Неужели с ним опять начало твориться неладное?

Она открыла глаза и испуганно отпрянула. Всё было еще хуже.

Он согнулся пополам, серый, как привидение. Сейчас ему, пятнадцатилетнему подростку, можно было дать не двадцать лет, а все шестьдесят. Его корёжило; глаза вылезли из орбит, а язык вывалился изо рта, словно несчастного что-то душило изнутри.

Серафина мельком бросила взгляд собственную на ногу и поразилась: она была испачкана засохшей кровью, но идеально гладкая, без намека на страшную рану и совсем не болела.

«Это не сгусток забродившей, не нашедшей выхода магии, это то, что... он забрал у меня! И эта тьма такая же черная! Вот она-то его и убивает, — догадалась Серафина и, машинально одёрнув юбку, подползла к нему. — Убивает его, потому что не убила меня».

— Джонни! — сбивчиво залепетала она. — Джонни, послушай!.. Это не твоя магия, это чужая темная энергия. От неё можно избавиться. Наверное... Я понимаю, тебе очень больно, но попробуй прислушаться к себе, к тому, что творится у тебя внутри. Сможешь?..

Она заглянула в его остекленевшие глаза. Всё белки были испещрены лопнувшими кровеносными сосудиками. На носу и подбородке была видна каждая пора, и Серафина с удивлением осознала, что всё видит идеально практически в потёмках.

— Моё зрение?.. Джон, это ты сделал? То, что я вижу в темноте, как кошка?

Он будто не слышал её: его хрипение с каждой секундой становилось громче, словно лёгкие готовы были разорваться на части.

«Нужно избавить его от этой тьмы, только как?»

Она схватила его за руку, ощутив, что на том месте, где совсем недавно была рана, остался лишь плотный шрам изогнутой формы.

— Джон! Ты слышишь меня? Сосредоточься, пожалуйста!.. — шум дождя мешал думать ясно. — Тебе нужно понять, где угнездилось то, что было моей болью, а потом...

Серафина растерялась. Что потом, она не знала. Не представляла, как можно избавиться от этой тьмы.

«Выдавить сквозь поры? Нет... Не то... Слишком долго. Пока протолкнешь эту гадость изнутри к коже, столько сил затратишь... Не то, всё не то...»

Она кашлянула и шмыгнула носом.

«А что если?..»

Хрипение меж тем стало невыносимым: оно разрывало Джона на части, и глаза его почти закатились.

— Джон! Послушай!.. Представь, что хочешь откашляться! Вспомни, как ты отхаркиваешь мокроту! Собери всё, что сейчас в тебе есть тёмного и больного, и просто выкашляй это наружу! Пожалуйста!

Его согнуло пополам, и тут...

Послышался лающий звук. Джон из последних сил приподнялся и открыл рот.

Изо рта вылетел рой странных черных мошек. Они закружились вокруг Серафины, на глазах делаясь светлее и светлее, и скоро исчезли совсем.

Она сидела, едва веря собственным глазам.

Лицо Джона расслабилось, гримаса боли исчезла, на щеки и лоб вернулся обычный шоколадный оттенок. Он задышал ровно, хоть и часто, и в изнеможении откинулся на сырое сено.

Серафина подползла к нему и положила его большую тяжёлую голову к себе на колени.

— Ты — молодец, Джон Коффи, всё сделал правильно. И почему ты не поступил в Ильверморни? Ты же создан для Пакваджи.

— Для чего, мисс?

— Ильверморни — это школа, где я учусь. Она специально создана для таких, как ты и я — людей, обладающих уникальным даром. Волшебством. А Пакваджи — факультет целителей.

— Я не знаю, что это за школа. Я вообще не умею писать и читать. Верней, я могу написать...

— Я помню, Джон. Только своё имя.

— Да, мисс. Надо же, он всё еще здесь. Мокнет под дождём.

— Кто?

— Воробей, которому я помог. Видите, сидит вон там.

Серафина оглянулась.

И точно, под стрехой притулился промокший до самых косточек слёток. Он дрожал от холода, и его мокрые перышки слиплись от влаги.

— Бедняжка. Интересно, почему он не улетает?

— Наверное, ему просто некуда лететь, мисс. Он выпал из гнезда и теперь одинок. Совсем как я. Я не помню, чтобы у меня был хоть один родной человек.

— И давно ты без семьи?

Он вздрогнул.

— Я всегда был один, сколько себя помню. Один в полной темноте.

— Прости.

Внутри у Серафины что-то закололо, защемило, и слёзы вдруг сами собой полились из глаз.

— Не плачьте, мисс. Ведь это хорошо, что мы встретились. Я помог вам, а вы помогли мне. Теперь я знаю, что нужно делать, чтобы помогать всем, кому больно. Вы пожалели меня и научили, как расправляться с тьмой. И теперь мне будет не так страшно, как раньше.

— Правда? — она отерла пальцы о рукав и смахнула слезы с глаз.

— Правда. А сейчас я хочу уснуть. Я очень устал, мисс.

— Конечно, Джонни. Отдыхай.

— Вы ведь скоро уйдете?

— Я должна, Джонни, прости. Мой дом далеко, а школа — еще дальше.

Он уже мирно посапывал, изредка вздрагивая во сне.

Где-то далеко раздавались голоса Бернадетт, миссис и мистера Фуше, звавшие её. Удивительно, но она прекрасно их слышала и различала.

«Еще один дар Джона Коффи», — улыбнулась она сквозь слёзы.

А мокрый одинокий воробушек всё так же мирно продолжал дремать под стрехой.