Ученик менестреля (джен)

В тот день на главной площади города было многолюдно. Ветер полоскал разноцветные флаги, звонко журчал фонтан, а детвора носилась стайками от палатки к палатке, выпрашивая сладости у аргаанских купцов. В город приехала ярмарка из далекой Онтайи, их повозки были покрыты плотной, сшитой из множества ярких лоскутов тканью, а тянули их небывалые в этом краю звери — трехрогие, с бронзовой шкурой марлаки, чьи огромные толстые лапы были в обхвате сравнимы с деревом.

Ян долго стоял подле одной из повозок, любуясь переливающимся на солнце мехом, а после, прихватив мешок, направился к фонтану. Он любил мастерить из дерева, а ярмарки были главным его способом заработать на хлеб. Он продавал детям свистульки, женщинам — резные гребни, а мужчинам — курительные трубки, да и себе порой мастерил что-нибудь полезное.

Он привычно разложил свои нехитрые пожитки на грубом сукне и, взяв инструмент, занялся делом. Дерево поддавалось легко, стружки так и летели во все стороны, а невзрачная с виду ветка преображалась в резную, с завитушками, дудочку.

Но тут ветер донес с другого края площади едва слышную мелодию, и Ян замер. Звуки, будто дразня его, то затихали среди шума ярмарки, то разгорались, поднимались до крыш домов. Нежная мелодия звала за собой, и Ян, не сумев побороть искушение, быстро кинул в мешок товары и, подняв его на плечо, пошел навстречу песне.

За одной из крытых повозок, на отшибе, сидел мужчина в темном плаще, и Ян удивленно оглянулся, не понимая, почему кроме него никто не подошел послушать чудесную мелодию. Менестрель держал в руках старую, потемневшую лютню. Неторопливо перебирая струны, он пел на незнакомом языке, и от этой музыки у Яна что-то переворачивалось внутри, отзывалось на каждый аккорд и замирало на высоких печальных нотах. Он, как завороженный, не мог оторвать взгляд от пальцев, что извлекали из инструмента волшебные звуки, боялся дышать, чтобы не пропустить ни одного слова в неизвестной песне.

Наконец незнакомец допел, мелодия затихла, и Ян словно очнулся ото сна.

— Научите меня... — слова вырвались будто сами, и он недоуменно встряхнул головой, не понимая, что на него нашло. Чужеземец, вероятно, даже не знает их языка, а у самого Яна руки совсем не подходят для лютни.

— Как тебя зовут? — глухо отозвался музыкант. Его голос показался слишком грубым, хриплым, совсем не таким, как минуту назад.

— Янель, Ян, — он неловко топтался на месте, стискивая в руках мешок и не зная, куда деть глаза. Стало вдруг очень стыдно за то, что он, мальчишка-оборванец, который только и умел, что мастерить из дерева побрякушки, пристал к чужеземцу.

— Тебе понравилась моя песня? Хочешь научиться играть на лютне?

— Да, очень, — отозвался Ян, не понимая, на какой именно вопрос отвечает. Может, на оба сразу.

— Приходи сюда завтра, на рассвете. Я посмотрю, на что ты годишься.

Ян нашел в себе силы только кивнуть и быстро, не оборачиваясь, пойти прочь, совершенно забыв о заготовленном мешке с товарами.

Следующим утром, когда ночная прохлада еще оседала на землю, оставляя на коже мелкую водяную пыль, он уже стоял, переминаясь с ноги на ногу, у крайнего с площади дома.

Рассвет занимался медно-багряный, тревожный, красящий все вокруг в пурпур и золото — цвета королей, а другая сторона неба еще темнела ночной синевой с редкими бликами гаснущих звезд.

— Ян.

Он резко обернулся, недоумевая, как менестрель смог подойти бесшумно. На секунду мелькнула мысль, что он пришел зря, но тут же пропала, когда мужчина повернулся и, не глядя, идет ли за ним Ян, направился в сторону от города.

Ему было неуютно идти в тишине, он то и дело поглядывал на спутника, но тот молчал, даже лица его было не разглядеть под низко надвинутым капюшоном. Наконец, когда солнце поднялось над горизонтом, они добрались до места.

Менестрель остановился на лесной прогалине, прислонил лютню, с которой не расставался, к поваленному стволу и сел рядом.

— Ты ловко обращаешься с деревом, — он откинул капюшон, и Ян увидел совсем обычное лицо, пересеченное парой старых шрамов, и седые волосы, отблескивающие серебром в солнечных лучах. — Если хочешь научиться играть на лютне, тебе придется сделать свой инструмент.

— Но я никогда раньше не делал лютни...

— Если твое желание искренне, у тебя все получится. Иди, выбери дерево себе по душе.

Ян оглянулся по сторонам и направился в чащу. Ему было не впервой ходить сюда за материалом, но для лютни требовался широкий ствол, а не ветки, которые он обычно подбирал. Подходящая ольха нашлась быстро, и вскоре он сидел на поляне, разложив в траве инструменты, и аккуратно, слой за слоем обтесывал податливую древесину, придавая ей форму капли.

Через несколько часов грубая основа была готова, и Ян подошел к менестрелю, который терпеливо ждал, покусывая сорванную травинку.

— Мне нужны остальные инструменты.

— Тогда возвращайся завтра, — не поворачивая головы, отозвался тот. — Оставь лютню здесь. Пока она не закончена, не нужно ее забирать.

Ян кивнул и, собрав инструменты, которые он всегда носил с собой, направился в город. Его мысли будто разрывались пополам — одной своей частью он хотел забыть о странном менестреле, стереть из памяти звуки песни, но другая часть изо всех сил тянулась к музыке, манила взять в руки лютню и тоже сыграть что-то прекрасное, отчего будет гореть душа.

На следующий день, когда он пришел на поляну, музыкант уже ждал его. Он сидел в той же позе, что и вчера, и будто вовсе не шевелился, застыв посреди леса причудливой живой статуей. Ян хотел окликнуть его, но вдруг понял, что так и не узнал его имени.

— Я принес инструменты, только струн у меня нет.

— У меня есть запасные, но сперва закончи работу.

День уже клонился к вечеру, когда Ян доделал лютню. Он бережно провел рукой по гладкому боку, покрутил колки и отнес инструмент менестрелю.

— Я закончил.

Тот обернулся, взял его в руки и задумчиво провел пальцами по грифу.

— Отлично, я знал, что ты справишься. Теперь отдохни, а я натяну струны.

Ян устало привалился спиной к поваленному стволу, прикрыл глаза, вслушиваясь в звуки леса. Мысли были легкими и текучими, не хотелось думать ни о том, что он впустую потратил два дня, не продав ни одной поделки, ни о том, что медяков в кармане осталось совсем мало — едва хватит на неделю. Ян почти заснул, когда совсем рядом запели струны, и он резко открыл глаза.

Менестрель сидел на траве, наигрывая совсем простую мелодию, и когда Ян поднялся, молча кивнул ему на готовую лютню. Ян осторожно взял ее, провел огрубевшими, шероховатыми пальцами по струнам, и лютня отозвалась совсем тихой, едва слышной нотой. Потом он попытался повторить мелодию, которую играл менестрель, но пальцы, не привыкшие к такому, слушались плохо, задевали ненужные струны и казались Яну грубыми как необработанные деревяшки.

Струны вдруг жалобно всхлипнули, и только спустя секунду Ян понял, что это не он неосторожным движением задел их, а менестрель резко прервал песню.

— Нет, я так не могу... — прохрипел он глухо, едва слышно и, прижав пальцами струны, другой рукой прикрыл глаза.

— С вами все хорошо?

— Ты выбрал не того себе в учителя. Я принесу в твою жизнь только пустоту, ты можешь уйти, пока не поздно.

Ян ничего на это не ответил, только крепче прижал к себе лютню. Менестрель взглянул на него, и столько усталой обреченности было в его глазах, что внутри что-то сжалось в холодный комок.

— Но я не хочу уходить. Первый раз в жизни мне так сильно захотелось научиться музыке.

— Эта лютня не принесет тебе ни славы, ни богатства, — вздохнул менестрель и почти с ненавистью взглянул на свой инструмент. — Ты будешь играть искуснее всех, красивее всех петь, но твоя жизнь будет пуста. Я долго бродил по свету, много человеческих жизней искал себе ученика и надеялся никогда не встретить. Но ты здесь, и, хотя твой приход принесет мне долгожданное забвение, я не хочу обрекать тебя на это проклятье.

— Вы думаете, я не справлюсь? — Яну было до слез обидно за напрасную надежду, за потраченное время, он почти не слушал, что говорит ему менестрель.

— Ты справишься так же, как справился в свое время я, но хочешь ли ты этого? Хочешь ли в кровь стирать пальцы, играя день и ночь, пока твое мастерство не достигнет нужных высот? Хочешь ли оставить свое прошлое, забыть даже свое имя ради призрачной красоты песни? Быть бессмертным менестрелем без дома, без друзей, жить одной лишь музыкой, кочевать по миру в поисках новых мелодий и рифм? — он почти кричал, срываясь в хрип, лицо его исказилось мукой, а глаза блестели.

— А что станет с вами? — Ян вздохнул и улыбнулся. Ему было спокойно и совсем не страшно от его слов.

— Я обрету покой. Стану душой твоей лютни, как мой учитель стал душой моей. Только такой инструмент может ранить и очаровать мелодией, проникнуть в сердца людей. Подумай хорошенько, Ян, ты будешь скитаться по свету сотни лет и нигде не сможешь остаться надолго, музыка будет тянуть тебя дальше, даже если ты смертельно устал. И ты не сможешь остановиться и передохнуть, пока так же, как я, не найдешь себе ученика.

— Мне нечего оставлять здесь, я и так бродяга, а имя мое знают разве что торговки на рынке да хозяин таверны. Раз вы согласились учить меня, то я не отступлюсь.

Менестрель на это лишь тяжело вздохнул и, расстегнув ажурную фибулу плаща, накинул его на Яна, прямо поверх истрепанной одежды. Он взял в руки свою старую, потемневшую лютню и, улыбнувшись на прощанье, положил тяжелую руку Яну на макушку.

Следующим утром пестрый караван из Онтайи собирался в путь. Фыркали запряженные в тяжелые повозки марлаки, разрывая лапами рыхлую землю, купцы о чем-то спорили меж собой на певучем южном наречии, а к повозке, стоящей на отшибе, подошел человек в темном плаще. Он бережно нес в руках красивую лютню, расписанную причудливыми узорами, и никто из каравана не обратил внимания, что это был вовсе не тот музыкант, которого они взяли с собой на родине.