Калейдоскоп жизни (джен)

Теплая крыша и шумные ласточки — это, наверно, какая-то ошибка. Химера скребет ногтями свои плечи и хранит тяжелое молчание. Она здесь одна, никого не ждет и даже мечтает о невидимости. Впереди — город из красных кирпичей и белых плит, сверху — небо в рваных облаках, а вниз лучше не смотреть. Посмотришь вниз — испугаешься.

Химера — серое лицо и нездоровая кожа. Два шага до бесконечности. Она парит в воздухе, как птица, как настоящая птица, как не совсем живая. Полет, конечно, недолгий, а приземление и вовсе твердое, но после ее ждет. Что-то ее ждет, она еще не знает что. Что-то, что никогда не случается при жизни, но только после нее. Что-то.

Химера ждет свои небеса.

Это могло бы закончиться очень возвышенно. Конечно, не настолько, чтобы сложить из этого песню, но хватило бы на пару теплых грустных слов.

Но это заканчивается всего лишь дополнительной красной полоской в личном деле. Склонна к суициду… нуждается в контроле… и бла-бла-бла.

Можно сказать — ничего еще не закончилось.

Лучше сказать — все это начинается даже до того, как она успевает о чем-либо заподозрить.

Химера спит, так долго спит и во сне видит… ангелов в белых халатах. Строгих ангелов, даже хмурых, которые трогают ее лоб и шевелят губами. Химера не может двинуться с места, Химера прислушивается изо всех сил.

— Живая… Ты жи-и-ивая… — тянут они — Пауки в одинаковых халатах, с лицами похожими все на одно.

Химера мотает головой, но голова больше ей не принадлежит и совсем не вертится.

После полета — смерть, она хотела поставить на этом точку, а не самой стать запятой. После полета — новая жизнь. Жизнь, отличимая от прежней, в ней свои законы: тяжелые кости и неповоротливая голова, слипшиеся от слез глаза и застывшие во рту ругательства.

Не все выбираются из Могильника живыми, некоторые остаются здесь до конца своих дней. Бережно спеленованные паутиной, накормленные и ухоженные.

Живые.

Подавленные, размазанные и вывернутые наружу.

Но жи-вы-е. Как это грустно: треснутое — доломано, мертвое — воскрешено. Зачем?

Химера — никакой пудры, умытое лицо, потерявшее все искусственные краски, а своих никогда не имевшее. Ни туши теперь на нем, ни теней. Химера — гипсовый ворот, безликая поношенная пижама как у всех. В противовес всему — зеленые волосы, рассыпанные по подушке. Химера — сломанная кукла, бескрылая, смирившаяся с судьбой. Без воли к жизни, без страсти к смерти.

Могильник — пограничное место в Доме, межмирье и мир в мире. Изоляция внутри изоляции, липкая паутина. Здесь свои правила и свой ход времени. Здесь хозяева жизни — Пауки, они же хозяева каждого тела. И только души бессмертны, но и они не могут покинуть Могильник по своей воле. Об этом знают все… даже призраки, в которых она не верит.

Химера не хочет здесь оставаться ни живой, ни мертвой. Но она не птица, она не может просто вспорхнуть, чтобы потом: поминай как звали. Лежачая. Временно неходячая… но живая. И все-таки зачем?

— Не нужно меня спасать! — шипит Химера, когда на пороге показывается Паук. С какими-то приспособлениями. — Не нужно, не нужно, я этого не просила. И я не хочу. Есть не хочу, не хочу лечиться, оставьте меня в покое!

Химера — разрозненные осколки былой себя, Пауки не умеют собирать воедино душу, но тело — обязаны. Никого не выпустят из паутины Могильника, пока не пойдешь на поправку. Не последуешь рекомендациям, не встанешь на ноги.

Пока не повезет.

Химере всю жизнь не везет. Она даже финал не смогла придумать хороший — не ушла навсегда, не дали, вернули, склеили вкривь и вкось, как легли осколки.

Танцуй, марионетка, танцуй!

Химера шипит, скоблит гипсовый ворот и запудривает несвежесть своего усталого лица. Химера огрызается, отказывается от завтраков и болеутоляющих таблеток. Химера требует чашку свежесваренного кофе и одну сигарету. Руки у нее дрожат. Химера хочет сбежать, но возвращается боль, и она снова покорно глотает назначенные таблетки.

Живая — грустное слово. Живая — это всегда борьба. С миром, с системой, с людьми и с самим собой.

И Химера борется. Сперва встает на ноги — назло всем, затем уходит из Могильника в свою комнату, к себе. Домой. Паук милостиво отпускает, перебирая в воздухе пальцами и говоря:

— За тобой следует наблюдать. Будешь приходить на дополнительный осмотр дважды в неделю — во вторник и в пятницу.

Химера хочет отрывисто кивнуть и уйти молча, но мешает гипсовый воротник. Уходит она, соглашаясь на новую жизнь и на частые медицинские осмотры. Уходит, как кукла, смешно переставляя непослушные ноги, и бренчит на каждом шагу.

Химера игрушечная, никаких тебе девяти жизней. Цени одну, склеенную из подручных средств и битых воспоминаний. Химера не ценит, даже не пытается.

Злится — мир так несправедлив!

Она затопит его своим ядом, и пусть только хоть кто-то посмеет сказать, что лучше бы ей заткнуться. Уйти. Исчезнуть. Потому что она знает об этом сама, не нужно говорить очевидных вещей. Это только раздражает.

А потом она видит его — долговязого и худого, в сером свитере без размера и четкого очертания, и нельзя сказать, кто более поношенный: свитер или его хозяин. На крыше, на самом краю. И так ожидаемо, так одновременно внезапно он срывается вниз, хватается за край крыши и висит, слабея руками. Химера поднимает крик, а он все висит и висит, так долго, что можно было бы отцепиться, просто утомившись. Но он не разжимает пальцы — не может, держится за ржавый острый край, как за спасательный круг. Она-то знает, что такое отпустить. Больше бы она никогда не отпустила.

Погоня за смертью, решительный шаг в никуда. Химера задерживает дыхание. Как старый сон, она видит себя со стороны. С ней приключается передышка, две красные полоски в личном деле и стык на кривой жизни, оставленная зарубка. Шанс. Жизнь одна, но шансов множество, как и дорог, как и людей, как и…

Химера — гипсовый воротник, поддерживающие механизмы под одеждой. Химера — зеленые волосы, напудренное лицо, скрывающее следы нездоровой кожи. Химера — сломанная кукла, бескрылая и безвольная, но живая. Ведущая долгую, осторожную борьбу с собой и чужими демонами.

Самым сложным оказывается раздобыть ключ, остальное прикладывается проще. Почти само. Почти без усилий. Словами. Он неожиданно многим с ней делится, сперва осторожно, а потом как на исповеди.

Он — крылат.

Химера боится потерять, боится не успеть, но ничего другого она больше не боится.

Живым, конечно, не так просто, как мертвым, но жизнь на то и калейдоскоп, в отличие от кристальной белизны смерти.