О чём мы говорим, когда говорим о смерти (джен)

Страх меня не покидает, душу бередит.

Смутную печаль, мутную печаль,

Киноварью на закате солнце озарит.

Накахара не любил командировки. Он ненавидел дешёвые отели, плохую еду и кислое столовое вино. Ещё больше терпеть не мог охочий до денег, но не обученный, малообразованный персонал. Он злился всякий раз, стоило наглой, хамоватой горничной в слишком короткой юбке начать убирать номер тогда, когда он ещё был там; бесился, когда она же едва ли мытыми руками трогала посуду и криво развешивала полотенца в душе. Чуя был немножко снобом, а Мори скупился на деньги, отговариваясь тем, что дорогие отели и хорошие машины привлекают слишком много внимания.

Это во-первых. Во-вторых, он был отвратительным парламентёром, и хотя Огай, что бы он там ни говорил, и как бы изначально ни звучало задание, посылал его вовсе не за мирными договорами, своя собственная неспособность прийти к соглашению, не прибегая к поножовщине, слегка коробила и била по самооценке. В конце-то концов, он был членом исполнительного комитета. Это в некотором роде предполагало умение говорить, но уж коли большая часть его собеседников имела поганую привычку начинать слушать только тогда, когда рядом стоящий истекал кровью, слова приходилось чем-нибудь подкреплять.

Ну и наконец, был ещё Дазай.

Так себе причина для нелюбви к путешествиям, но, уезжая в этот раз, он словно заранее был уверен в том, что его отсылают специально. И что всё полетит к чертям.

Для того, кто давно завязал с привычкой загадывать наперёд, он неплохо справился.

* * *

Накахара с досадой поморщился и вытер носок ботинка белым платком. Справедливости ради стоит заметить, что этот заговорил почти сразу. Убить пришлось лишь двоих, ему же хватило одного удара в челюсть и одной подсечки. Чуя сомневался, что парень испугался. Нет, выглядел он скорее довольным, чем напуганным, да и настроение среди их временных окинавских союзников царило подозрительно радостное. Почти эйфоричное, и хотя беспокойство о психическом здоровье в список обязанностей Накахары не входило, узнать, в чём же дело, стоило.

— Мори сам вырыл себе могилу, — сплюнув на землю кровь, прошипел проклятый торговец.

Ах, вот оно что.

— Сворачиваемся, — отдал приказ Накахара. — Этого берём живым.

Ухмыляющегося беднягу грубо вздёрнули на ноги и поволокли к машине.

— Неужто Накахара Чуя не в курсе? — прокряхтел торгаш.

Первое, чему его научила Коё — это не поддаваться на провокацию. И пусть с Дазаем ни одна из известных ему техник медитации не срабатывала, а гипервентиляция, подкатывающая к горлу всякий раз, стоило Осаму открыть рот, напоминала о детской астме как правило не вовремя, со всеми прочими мерзавцами Чуя справлялся великолепно.

Он не просто так сидел в исполнительном комитете.

Иногда же мерзавцы звучали почти убедительно.

— Ну? — поторопил он, меланхолично наблюдая за тем, как шустро группа зачистки убирала за ними мусор.

— Дазай ушёл из Мафии, — со смехом в голосе проговорил наркоторговец, и кто-то из особо ушастых и нервных выронил ящик с оружием. — А напомнить тебе, сколько из нас сидели тихо, только потому что боялись его?

Накахара зыркнул на неряху так, что тот моментально сошёл с лица и, подхватив обронённый ящик, едва ли не закинул его в грузовик.

— С чего ты взял? — вкрадчиво спросил Чуя.

— Да об этом уже каждая крыса знает! — воскликнул торговец и зашёлся хриплым кашлем. — О Мимик слышал? Черти будут аплодировать вашему боссу стоя, когда Дазай…

Нож вошёл точно бедняге меж глаз. Кровь потекла по потному, горбатому носу, небритым дряблым щекам и заляпанной грязью и жиром бельевой майке. Один из держащих его под руку парней, тот, что посмелее, поднял голову и неуверенно, но с намёком на упрёк проблеял:

— Накахара-сан, но босс велел…

— Не твоего ума дела, — рявкнул Чуя и достал из кармана телефон. — В багажник его и по местам.

Рядовые притихли и, неохотно послушавшись, принялись за дело. Телефон Дазая предсказуемо не отвечал, а Накахара всё больше ненавидел командировки.

* * *

— Ода Сакуноске. — Озаки жестом отпустила прислугу и поднесла к губам чашку чая. — Ты, наверное, знаешь…

— Да.

— Чуя, Дазай не даст себя найти. А Мори не позволит даже попытаться.

Шуршащий по подоконнику дождь пошёл сильнее. Вишня в саду выглядела больной и жалкой, а сидящий в старой беседке Акутагава — потерянным и очень злым.

— Он… — Накахара убрал за ухо надоевшую прядь волос, и стыдливо отвёл взгляд. — Он говорил что-нибудь о…

— Нет.

— Ну конечно.

Гром прогремел раньше, чем сверкнула молния. Чёрно-красное лезвие полоснуло по тёмному стволу сакуры, шум дождя заглушил треск и тихие рыдания сгорбившегося в беседке мальчишки.

Странное дело. Они с Дазаем были знакомы с детства. Накахара не то чтобы знал о нём всё, но многое. Он не то чтобы ему доверял. Просто был уверен, что если Осаму сказал, что успеет, значит успеет. Это не очень много, и Накахара никогда ни на что не рассчитывал, но сколько бы раз он не просил Дазая перестать, тот никогда не слушал. Вообще. От слова совсем. Смеялся даже иногда не обидно, но жёстко, непреклонно. Как будто бы Чуя глупость сморозил, а они напарники, конечно, но не думал же ты, глупый коротышка, что это хоть что-нибудь значит?

Ода Сакуноске же просто попросил его стать лучше.

И вот, пожалуйста.

Наверное, чтобы достучаться до Дазая, нужно было сначала умереть.

* * *

Два года о Дазае говорили только шёпотом. Мори убил того, кто рассказал ему о Вооружённом Детективном Агентстве и их новом козыре. Чуя не пытался поговорить, просто однажды он за ним проследил и… Ода Сакуноске попросил его стать лучше.

Интересно, так улыбаться он тоже просил?

* * *

Накахара не имел привычки переоценивать степень своей важности. Напротив, он всегда очень хорошо понимал, что своим влиянием во многом обязан Дазаю. И хотя предположить подобное было бы логичным, но никаких рычагов воздействия на самого Осаму он не имел. Вероятно, Огай был с ним не согласен, поэтому отсылал его всякий раз, стоило эсперам Мафии и Агентства пересечься.

В этот же раз то ли Чуя ни черта не понял, то ли Мори и Дазай затеяли очередную игру, с правилами которой Накахара знаком не был. Он не знал. Акутагава даже не подозревал, и именно поэтому всерьёз полагал, что Осаму прикованный в подвале потому что так захотел Рюноскэ. Смешно, конечно, но упустить такой шанс Чуя не мог.

У него было несколько вопросов, которые нужно было задать.

— Почему ты позволил себя поймать?

— Чего ты здесь ждал?

— Ты сидел здесь, лишь бы меня позлить?

— Могу я тебе верить?

— Чего ты хочешь?

Мне жаль, что он умер, но ты мог хотя бы сказать мне «Прощай».

В глазах Дазая Чуе виделась усталая, вымученная улыбка и неясное, размытое отражение чужих, слишком светлых для Мафии глаз.

— В конце концов, я давно тебя не видел. Думал, устрою тебе маленький сюрприз.

Этот неблагодарный кусок дерьма улыбался так, словно говорил правду, и чёрт бы его побрал — он не врал.

— За всё отвечает Акутагава. Он, должно быть, оставил какие-то записи в архиве. На втором этаже.

— Убирайся к чертям собачьим, как закончишь.

— Я не дам тебе уйти в следующий раз.

Накахара не имел привычки переоценивать степень своей важности, и думал, что не имел никаких рычагов воздействия на самого Осаму. Наверное, как раз поэтому Мори его и отсылал. Неведение было благом, четыре года назад Мафия оказалась в одном шаге от пропасти только потому что Огай пожертвовал не тем. Пойми Чуя, кто стоит у него за спиной, и проблем прибавится. Наверное, так Мори и рассуждал.

К счастью, ни он, ни даже сам Дазай, скорее всего, не знали, что сколько бы раз Накахара не слышал от Осаму непреклонное «нет», сколько бы раз тот не отмахивался небрежно от неловкой попытки помочь, Чуя не был готов повернуться к нему спиной и своим влиянием воспользоваться.

Глупо, конечно. Но хорошего человека в Дазае видел не только Одасаку.

Представьте себе, что вы один

под сенью цветущих вишен.

Люди считали, что от этого

можно лишиться рассудка.

Когда Анго представлял себе их жизнь без Портовой Мафии, Министерства Внутренних Дел и Вооружённого Агентства, он видел Одасаку небритым писателем в какой-нибудь Богом и людьми забытой рыбацкой деревушке, с тлеющей сигаретой в руке, в протёртых джинсах, клетчатом пиджаке и почему-то дурацкой кепке. В его мыслях он писал, сидя на берегу в шезлонге. Вокруг него носилась шебутная ребятня, а старые, пропахшие рыбой, морем и потом мужики ругались возле рыбацких лодок и поносили на чём свет стоит мир, правительство и сотовые телефоны.

Себя он видел скучным офисным клерком. Всегда в чистом, выглаженном костюме, сверкающих ботинках и с дурацким портфелем, переполненным в теории важными, на деле же совершенно бесполезными бумагами. Бумаги эти пестрели частыми столбцами цифр, зубодробительными отчётами и унылыми планами. От него самого пахло кофе, одеколоном и слегка — нервозностью.

Когда он думал о Дазае, он думал об опасности, торфяном скотче и сигаретном дыме. Думал о долгих вечерах в Lupin, о жестокости Портовой Мафии и безрассудном благородстве Агентства. О шахматных партиях, драках, погонях и массе не скучных, не обыденных вещей — Дазай в его воображении никак не хотел становиться простым. Тем ценнее был тот факт, что даже в развевающемся плаще и глупом колпаке Осаму всегда возвращался в полупустой бар под красной вывеской.

Анго представлял их жизнь на порядок проще и спокойней, но суть была не в иных ролях и целях, а в том, что в этой простой и спокойной они были по одну сторону баррикад, никто не умирал и не пытался умереть. Мысли эти казались Сакагучи наивными и сентиментальными, но куда больше расстраивало то, что в первую очередь те были совершенно не осуществимыми.

Прав был Одасаку, когда не дал ему договорить. Было бы особенно жаль, окажись его последними словами сожаления о несбыточном, нерастраченном и пустом.

* * *

Одасаку был единственным, кого Дазай просил. Боже, почти умолял. Не геройствовать, не валять дурака и подождать его. Забыть о долгах, вспомнить о себе, не делать глупостей. Жить, в конце концов.

Будь на месте Сакуноске кто угодно кроме него, хватило бы одного «Дазай просил», но на месте Оды был Ода, и вот с этого момента всё почему-то шло не так. Он словно специально делал всё наоборот: шёл, когда велели стоять, стрелял, когда сказано было подождать, и помнил, когда лучше было бы забыть.

«Рыбацкая деревушка, сигарета, шебутная ребятня». Как бы не так — Одасаку сбежал бы с первым попавшимся межконтинентальным судном, бросив перо и бумагу, просто потому что мог. Наткнулся бы на пиратов там, где давно нет никаких пиратов, непременно спас попавшую в беду даму и трагически умер во славу большой и чистой любви — такие, как он, всегда умирали первыми. Так себе сюжет для приключенческого романа, но Сакуноске никогда не гнался за славой.

— А ты бы был тем самым пиратом.

Анго вздрогнул, лёд с негромким звоном ударился о стеклянные бока стакана, и Сакагучи не слишком смело, но искренне посмотрел на острый профиль Дазая.

— Прости меня.

— Чёрта с два.

Да, именно так они теперь и разговаривали.

* * *

Просьба «подчистить счета» была странной, но Анго и не думал отказываться. Потому как, строго говоря, Дазай не просил. Приказывал. Он вообще чаще приказывал, но не каждый это понимал.

* * *

Сакагучи не мог похвастаться смирным нравом, но вот стальными нервами — да. Он долгое время был тройным агентом на службе у правительства, Мафии и Мимик. Это учило невозмутимости, и Сакагучи не соврёт, если скажет, что хорошо спал по ночам: его не мучали кошмары, он ограничивался одним замком и всего одним пистолетом под подушкой.

Так было до тех пор, пока Дазай Осаму из разряда друзей не перешёл в категорию врагов.

Сакагучи стал чаще оборачиваться. И хуже спать.

* * *

На самом деле, он не чувствовал себя должным оправдываться. Будучи шпионом правительства, он вовсе не рассчитывал втираться в доверие к Сакуноске и, тем более, к Дазаю. Напротив, указания руководства простора воображению не оставляли.

К Дазаю Осаму не приближаться.

Весьма однозначно, и хотя смирным Сакагучи не был, к категоричным приказам предпочитал прислушиваться.

Дазай приблизился сам. Сам потянул за собой Одасаку, сам склеил из них троих не пойми что, так непривычно напоминающее дружбу, и сам же прогнал его прочь, когда ещё можно было попытаться что-нибудь исправить. Что? Анго не знал, но он же был тем самым Дазаем. Он должен был что-нибудь придумать. Кого-нибудь переубедить. Горы свернуть, чёрт побери, так же о нём говорили.

Ничтожная попытка перевести стрелки никогда ни к чему не приводила: чувство вины нет, да грызло что-то под рёбрами два года, а потом…

— Это что, Дазай Осаму?

Вооружённое Детективное Агентство? Серьёзно?

* * *

Анго всегда удивляла поразительная способность Одасаку сохранять каменное выражение лица даже тогда, когда глаза лучились улыбкой, смехом, восхищением или неподдельным, откровенным изумлением. Всё это он позволял себе только в кругу шумных сирот, которых навещал каждый свободный вечер, или же рядом с Дазаем. Чуть позже и наедине с самим Сакагучи, но речь сейчас не о них, а о том, как забавно всё складывалось у этих двоих.

Осаму смотрел на Оду, как на яркое-яркое восходящее солнце. Так, как человек уровня Дазая вообще ни на кого смотреть не должен был в силу хотя бы превосходящего ума. О статусе и власти Анго уже не упоминал.

А Сакуноске отвечал тем же, и будь Мори чуть более дальновидным, он бы никогда не сделал того, что сделал, потому что была у Дазая и совсем иная, насквозь фальшивая, но ослепительная улыбка.

— О, Анго! Отлично выглядишь!

Вот такая.

— А у тебя крепкие нервы, раз ты всё же пришёл. Неужели думаешь, что я простил?

Возможно, да, и как раз то, что Дазай вот так с места в карьер перешёл на личности говорило о многом и давало надежду. Сакагучи даже недолго верит в то, что Осаму не выстрелил вовсе не потому что пистолет не заряжен, или потому что ему от него определённо что-то нужно. Совсем недолго.

А потом подушка безопасности не открылась, а он, как дурак, до последнего думал о том, что Осаму не должен умереть. Не так. Не сейчас. Никогда.

Не он.

* * *

— Когда мы были в моей машине и случилась авария… Почему только моя подушка безопасности не сработала?

Раньше Дазай часто так смотрел. Этот взгляд Анго видел в кошмарах. В тех самых, от которых не просыпался по ночам.

* * *

— И тебе того же, — огрызнулся Сакагучи, бросил на барную стойку купюру и, сдёрнув со стула пальто, шагнул к двери.

Он никогда не напрашивался к ним в друзья. Он не хотел. Он просто шпионил на правительство, чётко — чтоб их! — следовал приказу не приближаться к Дазаю Осаму, и никогда! Никогда не желал никому из них смерти.

Он видел Одасаку писателем. На проклятом берегу, в проклятом шезлонге. Себя — чёртовым синим воротничком, Дазая — кем угодно не простым, не обыденным, таким же прекрасным. Он не хотел его бояться. Он хотел сидеть в Lupin, пить виски и краем глаза смотреть, как Осаму пытается утопить огромный, какого-то лешего совершенно круглый кусок льда в бокале, а Одасаку улыбается одними глазами и…

— Знаешь, почему ты всё ещё жив?

Анго споткнулся о воздух и обернулся.

— Потому что я пообещал. А знаешь, почему жив я?

Сакагучи прикрыл глаза, выдохнул через силу и рухнул на ближайший стул.

— Потому что я пообещал, — жёстче повторил Дазай. — Он, конечно, вряд ли это планировал, но вышло недурно. Я бы лучше не придумал.

В этих бокалах лёд был колотым. Лёд в глазах Осаму — напускным, и с тех пор много воды и времени утекло, но раз Дазай позволил себе снова перейти на личности, то надежда всё же ещё была. Хоть на что-нибудь. Тогда, когда Сакуноске и Осаму смотрели друг на друга как солнце, он тоже смотрел. Точно так же. И это глупо, конечно.

Но хорошего человека в Дазае видел не только Одасаку.

Голова может ошибаться, но кровь — никогда.

В приюте Ацуши дружил с одной девочкой по имени Йоко. У неё были большие-большие глаза и смешные брови: росли как-то неправильно, не одна к другой, а в разные стороны. Мальчишки дразнили её лупоглазой, а другие девчонки не любили за слишком острый язык, и хотя частенько точила она его именно об Ацуши, кошмарную манеру огрызаться на каждую попытку заговорить Накаджима находил милой.

С ним вообще всегда было что-то не так.

* * *

Хотя, конечно, не так сильно, как с Дазаем и Рампо, но…

— Он не похож на подрывника.

— Тыква.

— Овощ или фрукт?

— Такса. Так как тебе мысль использовать вертолётную площадку?

— Сработает. Я на пульте, не пропадай.

— Хорошо. [1]

Нет, всё же не так.

* * *

Ацуши был уверен: везение и случай в тот вечер были ни при чём. Несмотря на то, что Дазай иногда вполне походил на человека, который мог сигануть в речку и совершенно случайно попасться на глаза как раз тому самому тигру, дело скорее было в тыквах и таксах, о которых они частенько говорили с Рампо. Во всех тех странных штуках, понятных обычным людям дай бог со второго раза, замаскированных приказах и очень внимательных глазах. Цепких, тёмных и (Накаджима это чуял) опасных.

Это немного пугало, но куда больше восхищало, и нет, не подумайте, Ацуши не считал все эти закидоны с самоубийством здоровыми. Вовсе нет, он, признаться, по этому поводу весьма тревожился и порой взаправду не мог разобраться, когда Дазай серьёзен, а когда петля — часть тщательно продуманной клоунады. Он часто сбивал с толку, но потом Накаджима вспоминал Йоко, и всё сразу вставало на свои места.

Потому что на самом деле её звали Цукико. Она ревела в туалете после того, как приютская шпана закидала её желудями, корила себя за злой язык и боялась осуждения. Аналогия, конечно, дурная, но суть в том, что Дазай не был тем, кем казался, и не казался тем, кем был. Тигр внутри Ацуши при виде него припадал к земле, трусливо прижимал уши к холке и тут же, противореча самому себе и здравому смыслу, подставлялся под обманчиво ласковую ладонь.

Ацуши думал об этом ровно месяц, а потом во время одной из перепалок Куникиды и Дазая, нечаянно встретился с Осаму взглядом.

Плохие люди, по его мнению, не умели так улыбаться.

Накаджима был в этом уверен и к этому больше не возвращался.

* * *

С намёками у Ацуши было хуже, чем с Дазаем. В том смысле, что он их не понимал. Поэтому, если Монтгомери была на него обижена, то ей следовало так и сказать. Не буравить злющим взглядом, не вырывать важные листы из документов, не топить их в чёртовом заливе и не…

Кхм.

Не смущать его любыми доступными способами, даже если, в теории, инициатором крайне глупой затеи была не она. В этом отношении прямота Кёки импонировала ему куда больше, но то ли дело в женской солидарности, то ли в том, что женщин во множественном числе он понимал ещё хуже, чем намёки, но рядом с Люси Кёка становилась такой же непонятной, как Мод.

Однако если у Ацуши проблемы были только с намёками, таксами и тыквами, то Акутагава Рюноскэ не ладил со всем, что так или иначе касалось Дазая. И ладно бы, плевать. Просто как-то так вышло, что к этой категории относился и Накаджима тоже, а Ацуши терпеть не мог не нравиться людям. Ибо хлопотно, и иногда от этого кончалась еда.

Акутагава же за это горбушки не отнимал, всё больше калечил, и вроде тоже не беда — ноги отрастали довольно быстро, но Накаджима хоть и ангельского терпения человек, святым его было не назвать. Злиться он умел, и, видит Бог, в этот раз Рюноскэ его доконал.

— Одного понять не могу. — Ацуши сплюнул кровь и, поморщившись, языком потрогал дырку из-под выбитого зуба. — Неужели поговорить труднее, чем пытаться размазать меня по стене?

Расёмон чихнул снопом красных искр, Акутагава зло фыркнул и прислонился к стене. Дышал он при этом как взобравшийся на Эверест астматик, а кровь на прижатом к губам белом платке беспокоила Ацуши чуть сильнее, чем должна была.

— Не о чем мне с тобой говорить.

— Я о Дазай-сане.

Рюноскэ сверкнул недобрыми глазами из-под растрёпанной чёлки и не слишком уверенно выпрямился. Первый шаг дался трудно, второй вышел твёрже. Чёртов берсерк собирался просто уйти, но Накаджима и так долго это терпел: либо он прямо сейчас добивается мало-мальски связного ответа, либо в следующий раз тащит этого маньяка-убийцу в Агентство в разных пакетах.

— То, что ты боишься с ним заговорить, не значит, что он тебя не выслушает.

— Ты плохо его знаешь, — вяло огрызнулся Акутагава.

— Его совсем не знаешь ты.

Честным будет заметить, что о последствиях Ацуши подумал не сразу. Зуб только-только прорезался, когда Акутагава выбил его снова.

* * *

— Дазай-сан.

— М-м?

— Вы, чисто теоретически, могли бы просто сказать Акутагаве, что он, ну, молодец? Ещё раз, я имею в виду.

Куникида закашлялся и выплюнул кофе прямо на клавиатуру ноутбука.

— А он, Ацуши-кун, не это хочет услышать.

* * *

Рюноскэ хотел услышать, что всё делал и делает правильно. А это никогда таковым не было и до сих пор не стало — Накаджима не вдавался в подробности, но высокопоставленные чины Мафии не становились детективами просто так. Люди не улыбались за двоих, просто потому что им так хотелось, а Ацуши знал не самого Дазая — он догадывался о том, что с ним стряслось.

Это, звериное чутьё, интуиция, щепотка слепой веры и совсем немного — помощь Накахары Чуи. В конечном итоге, Накаджима порядком устал выращивать новые зубы.

* * *

Произошло всё на старом металлообрабатывающем заводе, склад которого использовался подпольными торговцами меди в качестве перевалочного пункта. Агентству поручили поймать контрабандистов на горячем и передать их правительству; Мафия же перекупщиками была недовольна по своим причинам: те тайком сбывали поставляемую Мафией медь и складывали деньги в свой карман.

Конфликт интересов налицо, но поводов собачиться снова у Акутагавы и Ацуши не было. Накаджима это понимал. Схвативший Рюноскэ за шкирку рыжеволосый парень — тоже.

— Уймись, — хмуро проворчал он.

Акутагава дёрнулся, вырываясь из затянутых в чёрные перчатки рук, но промолчал: примечательно, особенно если учитывать, что приструнивший его мафиози на полголовы уступал ему в росте. Танизаки сделал шаг назад, рассчитывая, судя по всему, отвлечь их иллюзией, но Ацуши еле заметно покачал головой.

— Мы передадим их в руки полиции, — твёрдо проговорил он, покосившись на застывших в ужасе контрабандистов: раскалённые пули висели точно напротив их лбов.

Рыжий вздёрнул бровь, осмотрел его с ног до головы и негромко фыркнул.

— Ты мальчишка-тигр. Новое протеже Дазая.

Старое угрожающе зарычало, но что-то Ацуши подсказывало, что опасаться в данном случае следовало не его. Собрался было переступить с ноги на ногу, но не тут-то было: ступни вросли в пол, словно пустили корни.

«Гравитация, шкет», — голосом Куникиды-сана прозвучало в голове, и, оглядываясь назад, мысль была не очень умной, но остановить себя Ацуши не смог:

— А вы Накахара Чуя?

Тот цокнул языком и скрестил руки на груди.

— Я убью Дазая.

— И сделаете ему одолжение, но не могли бы вы, чисто теоретически, сказать ему, — кивок на насупившегося Акутагаву, — что он, ну, всё делает правильно?

Сшибленная Танизаки бочка с грохотом прокатилась по бетонному полу завода. Недоумение в глазах Накахары поменялось местами с мрачным весельем, злость во взгляде Рюноскэ — с откровенным бешенством, и именно этот момент выбрал один из контрабандистов, чтобы чихнуть.

Пули, все как одна, упали. Чуя улыбнулся тонко, быстро, поправил шляпу и дал застывшему в гневе Акутагаве знак уходить. Когда полы чёрного плаща скрылись за поворотом, Чуя подошёл к Ацуши впритык и, вздорно вздёрнув подборок, спросил:

— Как по-твоему, Дазай хороший человек?

— Разумеется, да, — почему-то оскорбившись, тут же ответил Накаджима.

Танизаки нервно сглотнул. Накахара — рассмеялся.

— Всё правильно делаешь ты, — сказал он. — А Акутагаве ещё учиться и учиться.

До мурашек знакомо запихнул руки в карманы и пошёл к выходу.

— Дазаю привет.

Ацуши хотелось сказать, что он очень устал выращивать новые зубы. Но когда они с Акутагавой встретились в следующий раз, тот целился в глаз.

* * *

— Вы на глазах у подчинённых вздёрнули меня как мальчишку.

— Им сидеть дольше, чем тебе жить. И, Акутагава…

— Хорошего человека в Дазай-сане видел не только ваш Одасаку, — вдруг обиженно прорычал тот.

Чуя запнулся, мазнул взглядом по садящемуся солнцу и сел в машину.

«Глупо, конечно», — мысленно добавил он. Мальчишка-тигр так же мысленно возмутился в ответ.

___________________________

[1] — о специфической манере общаться Рампо и Дазая: https://pp.vk.me/c637325/v637325553/18795/T8S8MHi3KkE.jpg

Твоя лодка выдержит только одного человека. Если ты позволишь утопающему пролезть на борт, вы только вместе потонете.

Куникида Доппо относился к тем немногим людям, в чью жизнь Дазай не принёс ничего сверхъестественного. Повседневных чудес, давно переставших казаться чудесами, в его буднях и без того хватало, но с тех самых пор, как президент сказал, что его новый напарник приступает к работе со следующей недели, в жизни прибавилось шума и суеты.

Начать стоило с того, что новость была хорошая, но когда Куникида попросил передать новичку его должностную инструкцию и сам вызвался провести вводный инструктаж по технике безопасности, Фукузава вдруг заржал. Не то чтобы президент никогда не смеялся.

Но он никогда не смеялся так.

На следующий день, во время утреннего совещания, Доппо поинтересовался, какого рода вступительное испытание предстоит пройти Дазаю Осаму. То есть он так и спросил, не почувствовал подвоха и вот теперь — теперь действительно был уверен в том, что все вокруг знали что-то, чего не знал он: Рампо перестал качаться на стуле, а вечером Йосано шлёпнула перед ним здоровый, остро заточенный тесак.

— Возьми. Пригодится.

Розыгрыш — а именно на него походила эта клоунада — переставал казаться забавным. В понедельник будильник Куникиды не сработал, постиранный накануне костюм не высох, а новенький опоздал на утреннее собрание и затем — не явился на первое их задание. Всё и так летело в тартарары, но какой-то лохматый придурок в пальто и бинтах увёл у него из-под носа его цель, притащил очень несчастного воришку прямо в полицейский участок и ни на шаг не отставал от него до самого Агентства.

Не расположенный к беспричинной агрессии Куникида едва не спустил нахала с лестницы. Тот шустро прошмыгнул у него под рукой, напевая под нос какую-то глупую песенку, а вынырнул уже в кабинете президента.

— Сколько лет, сколько зим, Фукузава-сан!

— А, Дазай.

Выяснилось, что он опоздал, потому что топился в речке.

Куникида тогда решил, что это эвфемизм.

Он думал так и сейчас, но спустя два года знакомства это была не наивная надежда на лучшее, а вполне себе обоснованный вывод. И не то чтобы это выделяло Дазая среди всех прочих. Совсем нет, да и Куникида был практичным, вовсе не склонным к самоанализу и сентиментальности человеком.

Просто особенным Дазая делали не безумные кривляния, не убийственно раздражающая манера из всего лепить шутку и даже не попытки доказать, что, играя со смертью в салочки, он выходит победителем каждый проклятый раз. Нет. Дело было в том, что Осаму твёрдо знал, чего ради жил.

От этого знания за версту несло тоской, но Куникида считал, что то, о чём люди молчат, замалчивается ими не просто так.

Правда, о вещах вроде «я бывший член исполнительного комитета Портовой Мафии», стоило всё же рассказать.

* * *

— Дело не в тебе.

Низкорослый рыжий парень искоса глянул на него и поморщился, когда переодетые в клоунов придурки спустили на металлический контейнер ещё одну обойму. Удивительно не сообразительные ребята: они палили по ним добрые двадцать минут, но так и не догадались обойти контейнер с другой стороны. Наверное, их можно было понять: от людей со способностями ждать приходилось всякого. Но двадцать чёртовых минут! Куникида вышел из дома в хорошем расположении духа, однако ещё несколько мгновений, и эта бессмысленная долбёжка доведёт и его.

— Прости? — переспросил он и перезарядил пистолет.

Единственным, что выдал Накахара при встрече с ним, было красноречивое «Ну заебись», но до тех пор, пока это не мешало работе, стандарты чужой грамоты Куникиду волновали мало. Сотрудничество с Портовой мафией претило ему на инстинктивном уровне (тот факт, что его напарником два года был мафиози он предпочитал опускать), однако в то время как Гильдия то и дело сновала по переулкам, выбирать было особо не из чего.

Он даже успел подумать, что доставшийся ему в компаньоны Накахара Чуя не самый плохой вариант, как вдруг пули зависли в воздухе, на набережной зазвенела тишина, а в следующее мгновение послышался звук падающих тел.

— Забудь, — процедил Накахара. — Мы здесь закончили…

Кровь расползалась по неровному асфальту со страшной скоростью, рыжий молчал, с опаской смотря на него, и, вероятно, у Куникиды было что-то не так с лицом: в голубых глазах гравитационного манипулятора вспыхнула паника и отчего-то узнавание. Он отступил на шаг, а Доппо вдруг понял, что ему уже давно не было так мерзко и тошно.

— Что ты, что этот ваш Акутагава. Можете лишь убивать.

Он сел на корточки возле трупа и закрыл тому глаза. Если в Мафии всё только так и было, то ему не хотелось представлять Дазая одним из них.

* * *

Когда его в очередной раз отправили на задание с мелким, он начал подозревать Фукузаву в наличие какого-нибудь плана. Потом присмотрелся к Дазаю и начал подозревать в наличие плана его.

А потом всё повторилось снова, и, откровенно говоря, Куникида никогда не был суеверным человеком, но если это не провидение пыталось его в чём-то убедить, то больше обвинить во всём происходящем было некого.

— Он пытается всё исправить.

— Его звали Ода Сакуноске. Они были лучшими друзьями. Дазай не успел. А ты… Ты просто похож.

— Так что дело не в тебе. Дазай просто пытается всё исправить.

Бывший напарник Осаму добивался от него реакции с поразительной настойчивостью, но Куникида считал, что то, о чём люди молчат, замалчивается ими не просто так. Что ему не нужно было знать ни про Мафию, ни про рыжего Накахару, ни про Оду Сакуноске. Что, вероятно, не стоило переться в городской архив и искать все дела, в которых так или иначе фигурировал Мимик.

Он вообще не хотел об этом думать, потому что Дазай был хорошим напарником. Он твёрдо знал, ради чего жил, а причина той самой чёрной тоски Доппо не интересовала. Не его это было дело, Дазай не тот человек, что жил с душой нараспашку, а уж с чем Доппо не умел обращаться совсем, так это с чужими чувствами.

Совсем.

Поэтому, когда он всё же решил обо всём поговорить, то не смог подобрать слов. На Дазая легко получалось злиться и ещё проще — доверять ему свою спину. Этого было достаточно для напарников, но мало для друзей, и именно в этот самый момент Куникида понял, что Дазай был высокотехнологичной бомбой с кучей разноцветных проводков под титановым корпусом.

Не вскрыть, не обезвредить без вреда для здоровья.

А одна-единственная его ценность, опора и привязанность уже давно покоилась в земле.

* * *

— Ты ревнуешь.

Чуя споткнулся на ровном месте и с высоты своего полуметрового роста уставился на Куникиду.

— Чего?

Детектив невозмутимо поправил очки.

— Ты ревнуешь Дазая. Ко всем.

Злость у парня выходила такой же материальной, как и его сила. Буквальной, напористой и ощутимой. А вот смешок получился совсем тихим. Взгляд голубых глаз скользнул чуть выше головы Куникиды, и пуля, прицельно летевшая точно Доппо в затылок, затормозила на месте.

Снайпер завис над землёй вверх тормашками, и, вообще говоря, Накахара мог и не отвечать.

— Да, — нехотя проговорил он. — Но не только Одасаку считал Дазая хорошим человеком.

— Хочешь сказать, глупо?

Пойманный в ловушку снайпер перестал отчаянно размахивать руками и скрестил их на груди.

— Совсем нет, — неожиданно искренне и просто ответил Чуя. — Но я тебе этого, конечно же, не говорил.

* * *

Выстрел прозвучал как гром среди ясного неба.

На лице вошедшего в переулок Дазая красовалось почти вежливое изумление, будто бы он ничуть не удивлён, но изобразить удивление обязывают приличия. Позади него лежал труп. Доппо сжимал в руках пистолет. Осаму оглянулся и широко распахнул глаза.

— Святая корова!

Куникида негромко фыркнул и поправил жилетку.

— Ты знал, что он там.

— Я знал, что ты успеешь.

— Ты идиот.

— Я предусмотрительный.

... А считать Дазая хорошим человеком, на самом-то деле, было не так уж и глупо.

…И я писал изо всех сил в совершенно пустой неуютной комнатенке пансиона. На этот раз я писал уже не „предсмертное послание“. Я писал, чтобы жить.

Дазай проходил мимо Lupin каждый вечер, и тогда, когда удавалось не поднять взгляд на вывеску, он приписывал себе по баллу на метафорическом табло. Судьба всё равно вела с разгромным счётом, но с некоторых пор он научился радоваться и крохотным победам тоже.

В этот же раз всему виной был дождь. Ливень поймал его ещё у подъезда Агентства, не прекращал добрых полчаса и, откровенно говоря, толку прятаться под крышей сейчас не было уже никакого. Как и искать себе оправдания, но опомнился Осаму, только переступив знакомый порог.

— А, Дазай-кун, — услышал он хриплый голос владельца. — Давно ты не заходил.

Абсолютно седая его голова, казалось, стала ещё белее.

— Коктейлей с моющим средством у нас всё ещё нет, но… — В прозрачный стакан с круглым куском льда полилась янтарная жидкость. — Старик Джонни всегда нравился тебе больше.

— Всё-то ты знаешь, старый чёрт.

— Такая работа, Дазай-кун.

Над дверью зазвенел колокольчик. Запахло сыростью, дорогим парфюмом и совсем немного — отчаянной решимостью идущего на эшафот висельника. Ещё один полуночный посетитель помялся на пороге, словно решая, не поздно ли уже давать задний ход, вздохнул негромко, снял, наконец, промокшее насквозь пальто и шагнул к барной стойке.

— Ему томатный сок — он за рулём, — протянул Дазай и угрюмо улыбнулся. — Подушки безопасности проверил?

— Заставил разобрать и собрать. Как рука?

— Зажила. Как правительство?

— Процветает.

— Я мог бы пустить тебе пулю в лоб.

Бармен поставил перед Сакагучи точно такой же стакан с дурацким круглым льдом, за окном сверкнула молния и дождь, словно получив разрешение, забарабанил по металлическому козырьку над дверью громче.

— Мог бы.

* * *

Дазаю нечасто приходилось извиняться, и дело было не столько в отсутствии вины как таковой, сколько в отсутствии потребности её чувствовать. Не совсем то, чем принято было гордиться, но для одного из руководителей Портовой Мафии — отнюдь не недостаток.

Чуя это знал, должен был знать, но существовали вещи, за которые хотелось услышать проклятое «прости». Просто чтобы удостовериться, что годы вместе, литры крови и слёз для Осаму тоже не пустой звук, что с ним всё в порядке, что он не изводил себя все эти четыре года несвойственными себе угрызениями совести, что он помнит, конечно, но этим уже не болеет — не так, как тогда. Что раны затягиваются, а бинты на теле — чтобы не забывать, а не чтобы не кровоточило.

Вслух бы, Накахара, конечно, ни за что в этом не признался, но не все откровения он боялся озвучить.

— Мне жаль, — пробормотал он, барахтаясь на краю сознания и только этим оправдывая свою неожиданную словоохотливость. Порча всё ещё зудела под кожей, а сидящий возле Дазай действовал не хуже Патронуса из несчастного Гарри Поттера. — Что он умер.

— Ты его терпеть не мог, — с негромким смешком отозвался Осаму, и Чуя не сразу понял, что ненавязчивое тепло на запястье — это чужая ладонь.

Ярко-алое пламя пугливо отступило и теперь о пережитом напоминали лишь холодные мурашки и тяжелая боль в висках: Порча боялась Дазая так, как тьма боится тьму ещё более непроглядную. С губ сорвался облегчённый вздох и Осаму, не пряча самодовольную улыбку, опустил тёплую руку на глаза и покрытый испариной лоб.

— Лучше?

— Отвали.

Попытка защититься заранее была обречена на провал, но не попробовать Чуя не мог. Осаму и так знал, больше, чем нужно, но и Накахара сторонним наблюдателем никогда не был. Он открыл глаза и уставился на поблёскивающие сквозь неплотно сомкнутые пальцы Дазая звёзды.

— Мне казалось, он отнимает тебя у меня.

* * *

Покосившись на пустующее место Оды, Осаму неуютно повёл плечами. Стул справа был очевидно пустым, и идея, ещё пару мгновений назад казавшаяся не такой уж и страшной, превратилась в крайне неудачную.

— Занятная смелость для труса, — протянул он, лишь бы не молчать.

— Кем угодно меня называй, а так не смей, — негромко, но твёрдо предупредил Анго и покрутил стакан между ладоней.

В тёмных глазах Дазая мелькнула задорная искорка, будто бы он услышал нечто смешное, и тут же пропала. Губы искривились в недоброй, усталой усмешке, а время, так долго отсчитывающее эти четыре года, словно обернулось вспять.

— Первый год я приходил сюда каждую субботу, — признался вдруг Анго.

— Рассчитывал на тёплый приём?

— Нет. Знал, что здесь тебя не будет точно.

— Свою шкуру спасать ты мастер.

Сакагучи устало повёл плечами, но спорить и доказывать обратное не стал. В конце концов, это было правдой. Это помогло ему выжить в Мафии, это не раз спасало ему жизнь сейчас. И, быть может, не стоило торопиться с выводами, вестись на едва заметно дрогнувший голос Осаму и цепляться за его же неожиданную отзывчивость, но Анго устал бояться, оглядываться и винить себя.

— Раньше тебя это радовало.

* * *

— Суть разные вещи, — качнул головой Дазай и сел поудобней.

— Да, — быстро согласился Чуя. — Но если бы уйти из Мафии тебя попросил я, ты бы послал меня к чёрту.

По тому, как дрогнула ладонь Осаму, Накахара понял, что не ошибся. Ему не нужно было пояснять, как он к этому выводу пришёл, откуда вообще возникли подобные мысли и что он хотел услышать в ответ — они давно друг друга знали. Дазай понимал, почему у Накахары желания оставаться в Мафии было меньше, чем у него, так же хорошо, как и слышал невысказанный вопрос.

Вот только ответить на него — означало вновь сорваться в пучину кипучей злости и ядовитой обиды. На Мимик, на Мори, на Анго, и самое главное — на Одасаку.

— Он просил об этом, лёжа в луже собственной крови, — проговорил Дазай. — Не самый лучший способ в чём-либо меня убедить.

«Однако сработало», — фраза застыла на кончике языке, Накахара едва успел себя остановить.

Для раскаяния мало было перестать убивать, но суть была в том, что Осаму и не раскаивался. Он всеми силами пытался не обесценить смерть дорогого человека, а убивал бы — убивал бы он по-прежнему легко. Он мог сменить чёрное пальто, причёску и не носить с собой пистолет, но вытравить из себя мафиози — этого он не умел. Ни тогда, ни сейчас.

Всё просто, в этом не было ни душной философии, ни высокой морали.

Он был хорошим не потому что больше не убивал. Он больше не убивал, потому что был хорошим.

— Ты знаешь…

* * *

— Это и сейчас меня радует, — ещё раз крутанув стакан, пробормотал Осаму.

— Ты пришёл к этому выводу до или после того, как меня расплющило по салону? — возмутился Сакагучи.

— Одно дело я, — почему-то оскорблённо возразил Дазай. — Покалечу, но не убью. Другое дело…

— Ты больной, — выдохнул Анго и одним глотком опустошил стакан.

— Мы вроде как выяснили это много лет назад, — отмахнулся Осаму. — Я был зол и обижен, но, поверь, уж в чём я точно не нуждался, так это в ещё одном мёртвом друге. Он наболтал тогда за вас двоих, не было нужды повторять одно и то же дважды. У тебя бы всё равно не вышло так проникновенно.

Сакагучи смотрел на него во все глаза, забыв и о собственной обиде, и о необходимости держать хорошую мину при плохой игре. Он смотрел на него и словно бы впервые видел: Дазай сидел здесь, признавался в том, в чём никогда бы не признался и, кажется, действительно не понимал, что…

— Боже, Дазай, ты был хорошим до Одасаку.

* * *

— …ты был хорошим до Одасаку.

— Если так, то какого чёрта он мёртв?

* * *

— Потому что так случилось.

* * *

— И ты здесь ни при чём.

* * *

— Иногда люди умирают за то, во что верят.

* * *

— В этом нет ничьей вины.

Накахара убрал ладонь Дазая от глаз и глубоко вздохнул.

— Ты не заставишь меня это повторить. Ты самовлюблённый мудак, и я тебя ненавижу.

* * *

— …Подожди, я включу диктофон!..

— Идиот.

«Хорошего человека в Дазае видел не только Одасаку». Убеждать в этом не нужно было никого. Кроме самого Осаму.