Лягушки (гет)

Было у вождя трое сыновей. Старшие двое хорошими воинами были, и храбрыми, и сильными, и сердца их жили жаждой подвигов, битв и славы. Оба знали, что придет время, умрет отец, и сойдутся они меж собой в схватке за власть, за право вести за собой свой народ, и каждый из них хотел победить в этой схватке.

А младший совсем другим уродился. Сроду он оружия в руки не брал, кроме лука охотничьего да ножа. Не желал он ни подвигов, ни славы, ни побед, а одних только знаний. Все книги, все свитки старинные, какие смог найти, перечел, а все ему было мало. Вечно то с пером да чернилами таскался, то с бумажкой какой потрепанной, и сколько старшие ни смеялись над ним, никогда в драку не лез. А то, бывало, сядет, будто что-то свое услышал, и ничего вокруг не замечает, не дозовешься его тогда. Прозвали его дурачком, потому как дурачком он и был, даром что ученый.

А если спрашивал его отец: «Что ты станешь делать, когда я умру?» — то отвечал он: «То же, что и теперь: искать знаний и мудрости». Ну не дурак ли?

Подрос младший сын — стал из дома убегать да ходить на болото. Пытались его там искать, да боязно было людям туда ходить, опасные это были места, гиблые, и как он сам в трясине не сгинул — неведомо. Под замок его сажали — все равно убегал. Стращали его да наказывали, а ему все едино: хоть и не был он воином, а духом был силен и норовом упрям.

Когда пришел братьям срок жениться, сказал им отец: выйдите на площадь, как по обычаю положено, завяжите глаза и стрелу выпустите. В какую сторону улетит стрела, там и ищите свою суженую.

И вышел старший брат, и выпустил стрелу, и пошел туда, куда она упала.

И вышел средний брат, и выпустил стрелу, и пошел туда, куда она упала.

И вышел младший брат, и развернулся лицом точно к болоту, будто видел его, и выпустил стрелу, и ушел на болото. И не было его три дня.

* * *

Дошел он до болота, нашел свою стрелу, подобрал ее и пошел с ней туда, куда всегда ходил. Был в самом сердце болота дом, да не простой, а заколдованный. Одни люди сами к нему выходили, а другие хоть бы и неделю плутали — ни за что не нашли бы. Постучал он в дверь, а когда открыли ему, поклонился хозяйке дома и сказал:

— Никуда больше не могла моя стрела прилететь, только к тебе, потому что и сердце мое здесь. Скажи, пойдешь ли ты за меня?

Вздохнула девица и ответила:

— Я б пошла, да только знаешь ли ты, кто я?

А он в ответ лишь рассмеялся:

— Знаю я, кто ты, и знаю я, чья ты дочь. Дураком меня дразнили, а вот слепым никогда. Знаю, почему ты на болоте живешь. Ну так что, пойдешь за меня?

— Значит, не зря я тебя учила скрытое видеть и тайные знаки читать. Перенял ты мою науку, увидел то, что не всем под силу. А раз так, то скажи мне: как-то твоя родня меня примет, что скажет, если ты ведьму болотную в семью приведешь?

Пожал он плечами, да сказал, мол, ему все равно. Дурак был, что же тут поделать.

* * *

Как явился младший сын обратно с лягушкой на плече, как сказал, мол, вот моя жена, — поднялся плач и стон, а как ударилась лягушка оземь и стала девицей — как бы не больше загоревали все. Вот ведь не было беды, привел сын нелюдь в семью, лучше б просто умом тронулся! И не запретишь ему, все сделано по обычаю, все как положено.

Взялся вождь испытывать жен своих сыновей, а на самом деле одну лишь из них. И какие задания ни давал, все она исполняла. И тогда подумал он: может, не так и плоха нелюдь? Может, хотя бы она своему мужу-дурню поможет, и возьмется он за ум, и меч в руки возьмет, и придет время — схватится с братьями за власть. Глядишь и победит, каких только чудес не бывает в жизни.

И был большой свадебный пир, и сидели гости за столом, и молодожены сидели, пили, ели и веселились. Одна лишь ведьма болотная не веселилась. Хоть улыбалась, а все по сторонам смотрела, все прислушивалась. И услышала — не разговоры, но мысли недобрые. Подошла она к мужу и при всем народе сказала ему:

— Ах, что же ты наделал! Сжег ты мою шкурку! Еще бы три дня подождал — и была бы я вечно твоею, а теперь прощай...

Сказывали потом одни, будто обернулась она белой лебедью, а другие — будто кукушкой в окно метнулась, а на самом деле стала ведьма серой дымкой, туманом болотным, да так и истаяла.

Заломил дурачок руки, закаялся, загоревал, а потом взял лук со стрелами, снарядился да ушел жену свою искать.

Шел недолго: до болота, а там до дома заколдованного. Зашел в дом, не стучась, рассмеялся:

— Что ты такое выдумала про шкурку? Зачем меня без вины оговорила?

— Не сердись, — ответила ведьма. — Услышала я, как твои братья думают тебя извести. Испугались, что теперь ты сильней станешь, что ты им теперь соперник. Если б стала я дольше ждать, этой же ночью или тебя бы убили, или ты бы убил. Потому и решила, что лучше бы мне уйти. Одного тебя, без меня, они не боятся. А ты, если хочешь, возвращайся домой, скажешь, искал меня, да не нашел.

Не вернулся дурачок домой — ни в ту ночь, ни через год, ни через десять лет. Потому что дураком был, что тут поделать.

Когда-то в одной деревне не стало житья от колдунов. Заполонили они своим зверьем поля и реку, закрыли крыльями небо, от их междоусобных споров завыл честной люд. И взял этот люд вилы да дреколье, и выгнал из своей деревни всех колдунов. Одна семья осталась. Глава той семьи уходить не хотел.

— Я тут родился, мне тут и умирать, — говорил отец семейства. Уж измором его люди брали: дом жгли — заново строил, посевы лошадьми топтали — выйдет старик, на колени встанет, начнет земные поклоны класть да нашептывать всякое, глядь — а рожь пуще прежнего колосится. Дети его уж не выдержали — сбежали, а старик оставался вместе с женою своей. Колдун, одним словом.

— Доколе терпеть мы будем эту колдунскую заразу? — шумели мужики да пуще прежнего буянили. Один староста деревенский молчал, думу думал. Кликнул одного, кликнул второго мужика и в дом свой увел. Некому не ведомо, что они там придумали, но старик со старухой из колдунского дома пропали. Слухи ходили, что мальчики, что в пустой дом лазали, дивились тому, что исчез колдун, все свое добро оставив. Да только слухи то были, не иначе, а дом сожгли, чтоб заразе ведьмачьей неповадно было снова на этой земле корни пустить.

Успокоились жители той деревни, старосту пуще прежнего чтить стали. И семья у старосты росла да процветала. Дочка у него красивая была. И девчонкой красивой была, а как взрослеть начала — и вовсе зацвела. Много парней по ней сохло, а те, что не сохли, просто знали, что такая если улыбнется — уже повезло.

Правда, отец девчонку в строгости держал: из дому после заката не пускал, книги свои читать не давал, вот и выходило так, что девица все за вышиванием сидела да на звезды глядела. Пуще всего ругался отец, если девица к старому колодцу ходила, что за домом старосты стоял. Колодец тот завален большим камнем был с детства девицы — отец говорил: Хладный Демон в том колодце заточен, что земли деревенские изводил.

А девице, чем дальше она растет, тем больше день белый не в радость становится, не пойми что её к тому колодцу тянет, уже всю душу по ниточкам распустило, а продолжает манить да звать.

Вот и повадилась девица к тому колодцу ходить да там вышивать.

И кажется ей, что тихий голос ей сказки рассказывает да про звезды спрашивает: я-де в темноте рожден, в темноте живу, в темноте и умру, наверное, так хоть ты о свете расскажи, милый друг. Год прошел за этими тихими беседами. И конечно же, стало любопытно дурочке: как же Хладный Демон, которого отец только страшными словами и называет, выглядит. Подговорила двоих парней из деревни — они ей ночью камень с колодца и сдвинули. Не намного, чтобы староста не заметил, но небольшую щель оставили.

Ночь прошла, другая прошла — не заметил отец, что колодец приоткрыт. Пришла снова девица к колодцу.

— Выходи, — говорит, — милый друг, что сердце мое тешил небылицами.

— Не понравлюсь я тебе, — отзывается колодец, — некрасив я.

— Разве важно, что друг некрасив? — удивляется девица, да пуще прежнего уговаривает. — Выходи, — говорит, — а не то назавтра в этот колодец я с камнем на шее и прыгну.

— Не могу того допустить, — отзывается голос, и что-то зашлепало. Вылезла из колодца лягушка, грязная да скользкая. Не дрогнула девица — рассмеялась только.

— Вот тебе и Хладный Демон, — сказала, на расшитый платок посадила лягушку и в дом понесла.

А с утра — занемоглось отцу её. Странная слабость разбила его. И просит он, поднимая дрожащую руку, колодец проверить, не сбежал ли Демон. Страшно стало девице, бросилась она пред отцом на колени да созналась в непослушании своем. Побледнел староста, посох березовый в руки взял да в девичью светлицу двинулся. Никуда не пряталась лягушка, на окне сидела, ждала.

Как вошел в светлицу староста, сразу заговорил странными словами. Так и поняла дочь его, почему не давал он ей свои книги, — чтобы ведовству не научилась. Загрохотало в светлице, начала дрожать под домом земля. Заклубились ночь и день темнотой да светом вокруг старосты и Демона. Видит старосты дочь: плохо отцу приходится, силы у его противника не заканчиваются будто. Бросилась девица меж отцом и врагом его, взмолилась: "Не губи отца моего, милый друг, неужто за добро мне злом отплатишь".

— Он отца моего и мать мою в колодце заточил, колдовством запечатал, — отзывается Демон, — все алтари пожег — наши да чужие, лишь свой оставил. Кто заплатит за это?

— Я заплачу, — обмирая, ответила девица. Чуяла она, что друг её хоть силами колдовскими и одарен — да только как был светел и добр, как в то время что её сказками тешил, таким и остался.

— Пусть тогда вернет нам святыню, что из храма нашего взял, чтобы из шкур выходить смогли мы.

Не хотел староста вражду многолетнюю возрождать — уж не единый год прошел с тех страшных дней. Вернул святыню сыну заточенного семейства, и смог тот сбросить лягушачью шкуру да взглянуть на подругу свою человечьими глазами. Вызволил сын колдунов отца и мать из колодца. Не стали и они искать новой вражды — ушли из деревни. И старосты дочь за ними ушла. А чем она заплатила за то — это уже совсем другая история.