Приходи вчера... (гет)

Откуда берется такая боль, когда лишь открыл глаза — и уже не можешь дышать… Она поселяется внутри тебя, словно чертов пришелец, подчиняющий разум… Ты меняешься — и все вокруг это знают. Они поглядывают на тебя, ожидая, когда же ты потеряешь рассудок, и воздух вокруг искрится и дрожит от напряжения…

Подниматься было тяжело. Я открыла глаза, и серый потолок сразу подкинул пару воспоминаний прошлой ночи. Внутри сдавило до боли в диафрагме, и мне стало страшно… Страшно, что боль пойдет ниже, резанет по животу, обожжет текущей изнутри горячей кровью.

Я вздрогнула и запустила руку под одеяло. Щупала в панике совершенно сухие трусы, запустила дрожащую ладонь внутрь… искала кровь или может подложенную хиллтоповским доктором пеленку… Все было чисто, и внезапно мне удалось вдохнуть. Он все еще был со мной.

Палата была пуста. Кровать, стул, тумба. И я — как предмет мебели, отупевший и растерявший все чувства в одно мгновение, лишь бестолково моргающий. Я хотела плакать, так хотела — слезы жгли глаза, щипали, но и только… Мне кажется, я выплакала все, что только могла, на той поляне, где чудовищный монстр нарек себя Богом, верша свое, лишь ему понятное правосудие. А те слезы, что кипят в глазах, обжигают, но не текут… может, потому, что это завтрашние слезы?

Разве завтра не нужно плакать? Я коплю потери со дня маминой смерти — сначала она, потом Аннетт, Шон, Отис, Патриша… Но если я за что и благодарна этому миру — так это за тебя.

Ноги трясутся, и страх все же почувствовать кровь на белье не уходит, но я преодолеваю эти несколько шагов до окна. Хиллтоп не изменился, даже суета все та же, женщины, дети… Но есть и перемены, впрочем, заметить их могу, возможно, только я: у самой дальней стены, прямо вплотную к забору, опершись на лопату стоит едва различимая отсюда Саша. Пока я смотрю на нее, от ближайшего сарая отделяется фигура в длинном пальто и пытается отнять у нее лопату. По жестикуляции понимаю, что Саша спорит — и Иисус, махнув рукой, приносит вторую лопату.

В тот день я узнала, как страшно стало в этом мире. Рик, бежавший через поле с истекающим кровью Карлом на руках, еще долго приходил в мои кошмары. Наша тихая ферма так внезапно заполнилась людьми — назойливыми, шумными… И как странно выделялся на их фоне молчаливый азиат, который сидел в кресле на веранде и молился… Ты сказал, что молишься впервые, и это было так нескладно и так трогательно… Я знала библию почти наизусть, но хотела не научить тебя… а научиться.

Мир менялся, и я знала, что дальше будет лишь хуже. Людей становилось все меньше, и я боялась, что ваша группа станет последней, кто повстречается мне в жизни. Я хотела снова чувствовать, ты был невероятно мил… потом случилась та поездка в аптеку… Я хотела быть с тобой, даже зная, что ты можешь исчезнуть из моей жизни через пару дней. Я хотела, чтобы ты остался ее частью.

Ты поражал меня каждый день. Ты так легко рассказывал, как рисковал жизнью, добывая еду для группы, как шел мимо толпы ходячих, обмазавшись кровью метвецов… Да что рассказы — я видела все сама. Ты был словно перочинный нож с бешеным количеством функций: достать лекарства для Лори, помочь Дейлу чинить автобус, выманить ходячего из колодца… Столько усилий ради людей из соседних палаток — и вот я уже хочу в одну из них. Я хочу быть частью этой жизни, твоего мира, мира без молитв, но с семьей, в которой самых родных нельзя выбрать, но можно ими стать.

Ты стал моим плечом. Горячим плечом рядом, что я ощущала всегда, даже не видя тебя. Я чувствовала этот жар через мили, через дни, через боль потерь, что перекрывала остальные чувства. Я чувствовала запах твоей кожи сквозь вонь гниющих трупов и видела твои глаза даже в снах — они гасили кошмары.

Внутри снова давит — и я опираюсь на подоконник, держась за раму одной рукой. Саша пьет воду из бутылки и кивает, когда Иисус размашистым жестом указывает место для двух будущих могил.

Ты верил в людей всегда… Ты готов был верить в самых отпетых негодяев… Это было какое-то совершенно особенное качество для нового мира — слепая вера в свет, который порой не пробивался из-за спин мертвецов.

Ты поверил в Рендалла. Даже мой отец не давал ему шанса, отец — набожный и верующий человек! — а ты верил. Ты поддержал Дейла, и может именно твой голос тогда и повернул решение Рика, ведь и он тоже был обязан тебе жизнью.

Ты верил в себя. Фамильные часы отца — он не дал бы тебе и шанса, если бы не был уверен, что ты тот, кто мне нужен. Он разбирался в людях, уж поверь… Тут мы с ним были похожи.

Ты верил в нас. Мы бежали с фермы, отнятой у нас гниющими тварями, бежали почти без всего, без еды, одежды, с полупустыми баками… Я не знала, потеряла ли я отца или сестру… Но точно знала, что сберегла самое важное, самое главное для меня сокровище. Помнишь, ты обнял и сказал, что любишь… что все будет хорошо… И хоть я все еще боялась за Бет и папу, но, сжимая твою руку, знала: я сберегла тебя.

Мы нашли их на шоссе, и радость от воссоединения затопила меня. Ты где-то позади жал руку Ти, кивал мимоходом Рику… А я опять ощущала жар твоего плеча, чувствовала тебя за спиной, и дрожь уходила с рук, возвращался покой. Я больше никогда не была бы настолько спокойной, если бы не знала, что ты стал частью моей семьи…

Но ею стал не только ты. В одночасье все мы стали семьей. Огромной, близкой, родной. Мы искали убежище, еду, бензин. Получалось не всегда, но ты был рядом. А ты хоть знал, что каждый раз, когда вы с Риком, Карлом или Дерилом чистили очередной дом, внутри у меня все замирало. Бред! — Лори так не волновалась за своего маленького сына, как я за твою сохранность, и внутри чья-то рука крутила жилы, пока ты не появлялся невредимый на пороге. Отец шептал: «Все будет хорошо», и порой казалось, что он читает мысли… Но нет, он просто так же боялся потерять тебя, ведь ты был ему сыном.

Мы голодали почти неделю, помнишь? Ты отдавал мне почти всю свою порцию дичи, такую крохотную, а я и не знала, пока ты не упал в обморок от голода. Я лежала рядом, обнимая тебя и слушая биение сердца, и клялась, что никогда и никому тебя не отдам. Никогда и никому.

Ты верил в людей, но никогда не умел их терять. Мы теряли — Лори, Ти, Андреа… Мы латали раны и снова пытались вздохнуть, но на твоем сердце каждое имя рубцевалось навсегда. И тогда уже мое плечо грело тебя, я видела, как ты порой ищешь меня глазами, как ловишь взгляд… Я возвращала тебе тепло, ведь мне нечего было больше отдать, да и разве в новом мире могло быть что-то важнее?

А помнишь, как мы попали в плен? Я думала, это конец. Я снимала майку по приказу Губернатора, больше всего боясь не обнажиться, а разозлить его отказом. Я слышала, как Мерл бил тебя, и готова была сделать что угодно, лишь бы спасти твою жизнь. Губернатор взял меня за волосы и положил на стол… а я думала о тебе, и мне было плевать, что произойдет дальше. Пожелай он трахнуть меня — я бы не противилась. Я помнила, как ты оправдывался на ферме, рассказав Рику о сарае с ходунами… Ты сказал: «Пусть лучше ты будешь злиться на меня, но будешь жива», и только теперь я понимала, чем ты готов был пожертвовать.

Тогда мы думали, что умрем, но выбрались, вернулись — и ты психовал. Психовал, полагая, что от тебя там что-то зависело, что ты должен был меня защитить… Психовал, думая, что слабак, но ведь это было ложью — никого сильнее я прежде не встречала. Ты был силен и своим благородством — ты бесился, видя Мерла, но дружба с Дерилом была тебе дороже.

Я помню, как это было тяжело… Появление Мишон как-то отвлекло от всего происходящего, хоть напряжение и оставалось. Но даже укладываясь спать в соседней камере, я все еще чувствовала твое плечо, знала, что ты мой… И ты все еще мой, слышишь?

Новая война, новые потери… Губернатор исчез, а его люди, которых он бросил, достались нам. Я помню, как ты смеялся, когда Дерил сурово ворчал, что Губернатор перебил нормальных людей, а нам достался весь балласт: дети, больные, старики. Рику прибавилось хлопот, да и нам вместе с ним.

Вылазки… Вылазки… Вылазки… Я потеряла счет дням, но взгляд мой сам собой задерживался на горизонте, высматривая твой автомобиль. Я не могла быть спокойной, зная, что ты там, за забором… Я боялась, что однажды они вернутся, будут выходить из машины… А я буду смотреть и ждать, видеть Дерила, Зака, Мишон… Боялась не увидеть среди них тебя, боялась, что будет больше незачем смотреть на горизонт… да и просыпаться, возможно, тоже…

Та жуткая зараза едва не убила нас. Я помню, как внутри оборвалось что-то, когда ты сказал, что заболел. И отец, видя мое отчаяние, решился войти в зараженную зону, решился помогать… Не только ради тебя, а чтобы не видеть, как я мечусь по блоку раненым зверем, обессиленным, отчаявшимся… Он вошел туда и ради меня тоже — и скольких он спас?

Он спас тебя тогда — ты был так близок. Я почти ощутила ледяное дыхание смерти, но теперь уже мое плечо заслоняло тебя, и мы вырвали тебя из ее лап.

Саша там у забора распрямляет спину и что-то негромко говорит Иисусу. Он кивает, и она присаживается на холмик неподалеку, опускает голову. Устала. Выкопана почти треть.

Губернатор вернулся, снова неся с собой смерть. Я видела, как насмерть перепуганная Бет вцепилась в решетку пальцами и не отрывает глаз от стоящего на коленях отца… Слышала, как Рик пытается убедить Губернатора заключить договор, говорит о детях… А я… когда успела стать настолько пустой? Я забыла обо всех — дети, старики, больные? Я помнила лишь, что ты еще слаб, и поездка может тебя убить, а внутри все дребезжало от напряжения и ужаса… А потом он размахнулся катаной…

Меня оглушил крик Бет, внутри все ошпарило болью… А мысли были в лазарете, с тобой… Бет кричала, и я, кажется, тоже… Непонимание и страх, выстрелы… Отовсюду повалил дым. Все перемешалось, я потеряла Бет из виду…

Я знала, что папы больше нет, а может, и Бет тоже… Но я знала, что ты спасся, ведь я сама посадила тебя в автобус. Я сидела посреди озера, ковыряя камень ножом, и пыталась ощутить хоть что-то, ради чего еще стоит жить. Я не чувствовала твоего плеча, и до меня почти не доносились слова Саши и Боба.

Открывать автобус с мертвецами было страшно… но еще страшнее было не узнать правду, ведь потерять надежду, как и получить ее — тоже шаг. И я должна была его сделать.

Это оказался Ларри. Чертов Ларри, которого я и в тюрьме частенько принимала за тебя со спины, но здесь… я ведь думала, что там ты. Я вонзила нож в его голову, одновременно вдыхая кислород облегчения, а из груди вырвался нервный смех… Не ты, господи… не ты… Сохранить возможность улыбаться, потеряв десяток людей… Утратить ее, потеряв одного… Просто бывают совершенно особые люди.

Когда я увидела тебя в тоннеле, готова была пришить к себе намертво. Я вжималась в тебя, стискивая, что есть сил, и часть отнятой губернатором души возвращалась ко мне, и возвращалась надежда…

И, ну конечно, — ты был бы не ты, если бы вновь не доказал свою слепую веру в людей. Ты привел с собой Тару, рискуя жизнью. Спас ее, человека, пришедшего с Губернатором, и никогда, ни разу после об этом не пожалел.

Ты помнишь, сколько мы пережили? Терминус, из которого мы спаслись буквально чудом… Новые потери, рвущие в клочья нашу группу… Похоронив Бет, я жила только ради тебя… Жила даже тогда, когда сторонилась, уходила, не хотела никого видеть и слышать — я все еще хотела ощущать рядом твое плечо, ведь это было последним, что еще придавало мне сил… Я выросла в семье набожного и верующего человека, провела все воскресенья на церковной лавке — а тут забыла все молитвы. К чему они, когда ты стал моей библией?

Я не помню, когда перестала бояться завести малыша. Ты так хотел, и Александрия стала нашим шансом… Если бы не эта война.

Иисус почти закончил вторую яму, Саше еще половина. Мне тяжело стоять, но я не могу быть там, рядом… И не быть совсем не могу. Странно, я только сейчас увидела завернутые в простыни тела, они лежали чуть в стороне…

Когда этот монстр указал на Абрахама, мне стало чуть легче дышать… Эта была боль, страх и какая-то тупая, выворачивающая безнадега, но я знала, что ты будешь в безопасности, мне это было нужно… Боль внизу живота усиливалась, начинало тошнить, я боялась за ребенка, но страх за твою жизнь отступил… Я смотрела в твои глаза и видела в них отражение моих же чувств — ты тоже ощутил облегчение…

Дерил… виноват ли он? Все испугались, растерялись, запаниковали… Рик не контролировал в тот миг ничего, лишь трясся и смотрел перед собой, как нашкодивший мальчишка… И когда Ниган оскорбил Розиту, вступился тот, у кого еще оставались яйца. Могу ли я его винить?

Зачем его винить — так, как он сам винил себя, уже никто не будет… Может, Дерил уже мертв, может, в плену… Я хочу, чтобы он был жив, он тоже часть моей семьи…

Ниган ударил битой не тебя — я ощутила всю эту боль. Меня разнесло вдребезги, вырвало кривой когтистой лапой все чувства… Я лишь ощутила, как зазвенело в ушах, перехватило горло… Я ощутила потерю… ты прошептал, что найдешь меня — эта тварь размахнулась снова, и в тот миг я перестала чувствовать тебя… твое плечо, твое тепло… я поняла, что мне незачем больше смотреть на горизонт, незачем ждать… По коже прошел озноб, и лишь тогда я ощутила, что по лицу катятся слезы. Они были горячие.

Ты знаешь, я бы бросилась на него… Смогла бы — ударила, нет — получила бы удар… Но как, ведь ты жил во мне? Мой горизонт теперь был внутри меня, и я должна была сделать все, чтобы сберечь его… Что еще у меня осталось?

Я хотела бы остаться там. Лечь рядом и тихо болтать, смеясь и вспоминая, как мы увидели нашего малыша на УЗИ… Я бы вспомнила тот первый раз в аптеке, и как неловко ты снимал с себя одежду… Вспомнила, как ты ощупывал мои руки после зачистки тюрьмы, ища царапины на заляпанной гнилой кровью коже… Как бережно прятал в мешочек отцовские часы на время дождя… Как надел на мой палец снятое с мертвой девушки кольцо…

Я никогда не сниму его с пальца: сейчас оно испачкано кровью, но очищается, если потереть о рубашку, и платина сияет… Ты рядом — я не чувствую больше плечо, но ощущаю что-то вокруг…

Ты в этом кольце… в этой боли, пожирающей изнутри… в этом ребенке под сердцем, что будет греть меня до моего последнего вздоха…

Меня качает, лучше пойти и лечь… Я хочу дышать, но что-то не позволяет, сдавливая легкие до боли в ребрах… Я хочу говорить с тобой, хочу рассказать так много, что не успела… Хочу петь тебе «Хрустальный бокал», что мы пели с Бет у костра… Хочу открыть глаза — завтра, в этой палате — и чтобы ты сидел рядом…

Нет, что же я… К чему мне завтра без тебя? Родной, ты сделай, чтобы оно не настало… Ради меня, ведь ты обещал! Завтра я не смогу рассказать, как мне было страшно… как я кричала, зовя мертвецов, как цеплялась за твое тело, а рядом рыдали навзрыд Саша и Розита, пытаясь отвезти меня к доктору… как прижимала я руки к животу, корчась от боли и моля, чтобы он не оставил меня…

Ты приходи, Глен… Я расскажу, а потом прижмусь к тебе, сомкну на спине пальцы и буду плакать взахлеб от счастья, что ты рядом… Да, завтра "нас с тобой" больше не будет… Но ты все равно приходи…

Приходи вчера…