Выживает сильнейший (гет)

1913 год

Эд отсыпался после итоговых экзаменов, когда его разбудил настойчивый стук в дверь. Длительная подготовка, проходившая параллельно с постоянной работой в лаборатории, в конце концов привела к высоким результатам, и через неделю Эд должен был получить свой диплом. Теперь он мог расслабиться и выспаться. По крайней мере, Эд на это рассчитывал. До некоторых пор…

В дверь продолжали барабанить. Понимая, что притвориться мертвым не удастся, парень неохотно сполз с кровати и оделся. Не слишком торопясь, он подошел к двери и открыл ее. В комнату вихрем влетел Хоэнхайм. За год общения с ним Эд осознал, что рад быть вместе со своим родным отцом. Эти двое понимали друг друга почти без слов. Эд был точной копией Хоэнхайма во всем. Вот только старую обиду молодой Элрик так и не отпустил, в открытую заявив Хоэнхайму, что никогда не простит его. Но при этом Эд даже помыслить не мог, что старика можно просто взять и вычеркнуть из своей жизни.

Взбешенный отец удивил Эда. Он ни разу не видел, чтобы этот терпеливый и устойчивый к любым внешним влияниям человек когда-либо выходил из себя.

— Что случилось? — спросил Эд, быстро захлопнув дверь.

— Тебя собираются переводить, — ответил Хоэнхайм.

Ничего не понимая, Эд указал ему на стул, а сам сел на кровать.

— Куда переводить? Зачем?

— Теперь ты молодой квалифицированный специалист, и тебе можно давать более сложную работу. Профессор Шефер сказал мне, что тобой интересуется Кинг Брэдли.

— Я так и знал, что с меня живого он не слезет. Мы с Алом были полными идиотами, когда вздумали изобрести эту проклятую анестезию!

— Не говори так! Между прочим, ваша анестезия нашла широкое применение в медицине. Представляешь, скольким людям вы с Альфонсом уже помогли? А скольким еще помогут те лекарства, над которыми ты работал весь последний год? — возразил Хоэнхайм.

— Да уж, помогут, — буркнул Эд в сторону.

— Ты будешь работать с доктором Марко, — очень осторожно и как бы невзначай проронил Хоэнхайм. Он понимал, что от таких новостей его вспыльчивый сынок точно взорвется. Пока Эд молчал, Хоэнхайм продолжил совсем тихо: — Это закрытая лаборатория, за которой следит сам фюрер. Все, что они там делают, строго засекречено.

Эд пять раз поменялся в лице. Наконец совладав с самим собой, он сказал негромко:

— Я не буду там работать. Ни с этими учеными, ни с их подопытными, — он предполагал, что в секретной лаборатории наверняка ставили опыты на живых людях.

— Ты отдаешь себе отчет в том, чем это может для тебя закончиться? — серьезным тоном спросил Хоэнхайм, который уже думал над тем, как вытаскивать Эда из этой передряги.

— Мне все равно. Я не пойду против своих принципов. Я не стану работать на этих людей!

Бросая такие серьезные слова прямо в лицо Хоэнхайму, Эд полностью осознавал, что делает. Этот парень был слишком честным, прямолинейным и принципиальным. Он бы лучше удавился, чем совершил что-либо, противоречащее его представлениям о том, что следует делать в жизни, а чего не следует.

В разговоре с директором Шефером Эд прямо заявил, что не собирается работать в секретной лаборатории.

— Очень зря вы так поступаете, молодой человек, — сказал ему глава института. При этом в голосе старика Эд услышал явное одобрение.

— Я скажу вам одну вещь, — продолжил Рихард Шефер. — Ни вы, ни ваш брат, ни ваши друзья не принадлежите себе с того самого дня, как попали в интернат для сирот. Там уже давно определили ваше будущее и поставили на вас клеймо. В этом месте воспитывают слуг государства. Или, правильнее сказать, — верных псов фюрера. За отказ вас могут очень серьезно наказать.

— Я очень благодарен вам за то, что вы открыто говорите мне о таких вещах. Не знаю, что теперь со мной будет, но я очень рад, что мне удалось поработать в вашем институте.

Альфонс Элрик стоял перед столом молодого полковника Роя Мустанга в его кабинете. Буквально час назад была успешно завершена операция по поимке особо опасного преступника. Затянувшееся на долгое время дело наконец-то раскрылось во многом благодаря юному Альфонсу, который всего пару месяцев назад был определен в армию после окончания интерната. Изначально хорошо подготовленный парнишка подавал большие надежды, и это сразу было видно. Полковник Рой Мустанг ни секунды не жалел, что принял Альфонса в свою группу. Ведь он хорошо знал, какие люди выходят из интерната, ему самому одно время приходилось там работать.

Когда Альфонс закончил свой доклад, полковник сказал:

— Вы отлично проявили себя! Можете идти.

— Так точно! — ответил Альфонс и, отдав честь, развернулся и вышел из кабинета. За дверью он наконец-то вспомнил, как дышать. Со всеми из группы Мустанга он уже наладил контакт и достаточно легко общался. Но вот с самим полковником было очень сложно. Хотя все военнослужащие из группы Роя Мустанга отзывались о нем как о командире и человеке, который обладал самыми лучшими качествами.

— Ну что, отчитался? — с широченной улыбкой поинтересовался младший лейтенант Жан Хавок, направляющийся в кабинет полковника.

— Так точно! — подтянуто ответил Альфонс.

Младший лейтенант по-дружески хлопнул парнишку по спине:

— Ладно, не дрейфь. Ты молодчина! — и скрылся за дверью. Ал ошарашенно посмотрел ему вслед и подумал: «Совсем не соблюдает никакой дистанции! Что за человек!»

— Ваш подопечный слишком умен и ловок для новичка, — подметил Хавок, обращаясь к полковнику, который стоял у окна и о чем-то напряженно думал. Полковник Мустанг относился к определенному типу людей. Он был очень красив и не менее холоден с окружающими. Всю свою доброту он мог проявлять только в присутствии нескольких друзей, входящих в узкий круг избранных. Жана Хавока, простого и открытого парня, он относил к числу близких и надежных людей.

— Конечно, это же один из тех братьев Элриков, которые в подростковом возрасте уже были ассистентами известного доктора Марко, — отвернувшись от окна и глядя на младшего лейтенанта, сказал полковник.

— Тогда почему он в армии, а не среди этих ученых зазнаек? И где его брат? — спросил лейтенант. Рой Мустанг кивнул Хавоку на стул, предлагая сесть, и протянул ему папку с личным делом. Жан принялся изучать документ. Это было личное дело девятнадцатилетнего Эдварда Элрика. Внимательно прочитав документ до самого конца, лейтенант присвистнул:

— Вот это биография для такого мальца!

— Вот именно, — произнес полковник Мустанг, опустившись в свое кресло. — Недавно эта фасолина отказалась работать в лаборатории фюрера, и Его Превосходительство решил, что парню будет полезно послужить. Я собираюсь заполучить в свою коллекцию второго уникума Элрика и перевоспитать обоих под наши цели.

— Что ж, неплохо. Этот Эдвард Элрик явно не из трусливых, раз посмел фюреру перечить. Ни будь он таким гениальным, уже бы в концлагере куковал.

— Или червей кормил с дыркой в черепе, — мрачно продолжил полковник, а через мгновенье расплылся в совершенно идиотской улыбке. — Ну что, идем сегодня к девочкам? Они нас уже заждались!

— И как вы так быстро переключаетесь, полковник, — покачав головой и закатив глаза, произнес Хавок, хотя мысленно уже был далеко от штаба — в объятиях прекрасных нимф.

Уинри работала на оружейном заводе в три смены. Сразу после интерната ее назначили контролером. Долгими часами она была вынуждена проверять винтовки, пистолеты, пулеметы, противопехотные гранаты на наличие бракованных деталей. Работа была кропотливой и требовала внимательности. Однако при этом на заводе Уинри чувствовала себя как дома. В том цехе, где она работала, было очень мало мужчин, что казалось достаточно странным. Почему ситуация обстояла так, Уинри старалась не задумываться. Хотя кое-какие фрагменты из сплетен и домыслов, без которых не обходится ни один женский коллектив, девушка складывала совсем не в радужную картину. Новые подруги Уинри, которые уже не один год работали на оружейном заводе, говорили:

— Раньше здесь было много парней. А теперь они добровольно уходят в армию. Все производство преимущественно держится на наших хрупких плечах.

Благодаря полученному образованию Уинри кое-что знала о действующих законах Германии. Ни один мужчина не мог стать собственником земли, недвижимости или чего бы то ни было, если он не отслужил хотя бы два года в армии. Исключение составляли только ученые умы. Женщинам вообще ничего своего не полагалось, кроме работы, ведения домашнего хозяйства, воспитания детей и ублажения мужа. Но у Уинри оставался родительский дом, который у нее уже никто не мог отнять по праву наследования. Он располагался в нескольких километрах от столицы, и туда отлично ходили поезда по расписанию.

Уинри вернулась в родительское гнездо сразу же после интерната в надежде, что старенькая бабушка Пинако еще жива. Она была уже очень плоха, когда родители Уинри погибли, поэтому девочку у нее забрали. Но, прибыв на место, девушка выяснила у соседей, что бабушка не дождалась ее и умерла всего месяц назад. От этой новости у Уинри подогнулись колени, и она опустилась на деревянные ступеньки крыльца. Только через некоторое время, взяв себя в руки, Уинри дрожащей рукой открыла дверь и вошла. Все в доме осталось таким, как прежде, только покрылось толстым слоем пыли. Краска кое-где облупилась, в досках образовались дыры под натиском мышей. Сразу было видно отсутствие мужской хозяйской руки. Бабушка поддерживала порядок, как могла, но была уже слишком слаба. В конечном счете Уинри решила, что сможет привести дом в более-менее пристойный вид, и осталась там жить, каждый день добираясь до работы поездом.

В интернате Уинри привыкла к тому, что ее постоянно окружали люди. Поэтому, каждый раз возвращаясь домой, она чувствовала себя одиноко. Особенно тоскливо девушке становилось по вечерам. «Кошку, что ли, с собакой завести», — иногда думала Уинри, а потом вспоминала, что слишком много времени проводила на работе, чтобы жить хоть с кем-то.

Периодически Уинри встречалась с подругами. Это были обычные молодые девчонки, вынужденные работать с раннего возраста. Има и Грет воспитывались в бедных многодетных семьях и мечтали как можно скорее выскочить замуж, в чем их прекрасно можно было понять. Уинри очень хорошо относилась к подругам, но частенько уставала от них. Она-то уже приготовилась к жизни гордой одинокой женщины. Однажды разобравшись в себе, девушка пришла к неутешительному выводу: или Эд, или никто.

— Уинри, неужели тебя совсем не интересуют парни?! — кудахтала Има, когда девочки после первой смены собрались в маленьком кафе.

— Нет, не интересуют, — в очередной раз заявила Уинри.

— А я думаю, что у нее кто-то есть, просто она нам об этом не говорит, — сказала более проницательная Грет. Уинри почувствовала, что краснеет.

-Ты глянь, точно! — выпалила Има, уставившись на смущенную подругу. — Кто он, Уинри?

— Это уже не важно. Мы давно не встречаемся, — попыталась отмазаться Уинри, понимая, что всерьез разволновалась.

— Ты его все еще любишь, — заключила Грет и перевела разговор на другую тему, за что Уинри была ей крайне благодарна.

Забравшись в вечерний поезд, Уинри никак не могла выкинуть из головы слова подруги. «Конечно, я его все еще люблю! — раздраженно думала она, с трудом удерживая себя на одном месте. — Но что это меняет? Он уже год живет своей жизнью без меня. Наверняка нашел себе новую девушку!»